Шелгунов Николай Васильевич
Очерки русской жизни

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ *).

*) Русская Мысль, кн. I.

II.

   Матеріалъ, которымъ я располагаю, не великъ по времени -- газеты не больше какъ за два мѣсяца, но и за эти два мѣсяца набралось столько самыхъ разнообразныхъ фактовъ, что въ нихъ можно растеряться, какъ въ дремучемъ лѣсу. Тутъ и грабежи, я убійства, и драки, и воровство, и голодъ, и холодъ, подати и недоимки, дворянскій банкъ, съѣзды сельскихъ хозяевъ, съѣздъ горнозаводчиковъ, съѣздъ желѣзозаводчиковъ, безработица, мельницы, остановившіяся потому, что имъ молоть нечего, и мельницы, остановившіяся потому, что они намололи ужь слишкомъ много, уголовные процессы, знаменитые и не знаменитые, юбилей училища правовѣдѣнія, назначенія новыхъ лицъ на высшія правительственныя должности и т. д. Съ какихъ же фактовъ начать, что важно, что не важно -- или все важно? Чтобы распутаться въ этомъ хаосѣ многообразія, я распредѣлилъ факты по рубрикамъ и ихъ (т.-е. рубрикъ) получилось 44. Первой въ хронологическомъ порядкѣ явилась хлѣбная торговля; конечно, это только случайности; начни я свою работу, когда газеты описывали съ такою подробностью юбилей училища правовѣдѣнія, въ первой рубрикѣ могло бы стоять и е училище правовѣдѣнія". Вторую рубрику заняли юридическіе вопросы, третью -- звѣрство, въ слѣдующихъ рубрикахъ распредѣлились: дворянскій банкъ, земская статистика, тюрьмы, желѣзные заводы, грамотность, общественное невѣжество, разбои, промышленность, женское образованіе, народное здравіе, печать и гласность, школы, грубость и насиліе, люди дѣла, т.-е. теперешніе дѣятели -- дѣльцы и т. д. = 44. Съ какой же рубрики начать? Если держаться хронологическаго порядка, то почему хлѣбная торговля (вопросъ по преимуществу купеческій) важнѣе народной нужды или податей? Чтобы при установленіи очереди вопросовъ не руководиться личнымъ вкусомъ и симпатическими чувствами, нужно было найти основаніе болѣе разсудочное я опредѣленное. И такимъ болѣе опредѣленнымъ основаніемъ мнѣ показалось число фактовъ той или другой рубрикъ. Самою богатой оказалась рубрика 16-я -- "грубость и насиліе", а за ней 40-я -- "уголовные процессы".
   Не дѣлая преждевременнаго, а потому и рискованнаго обобщенія и не сводя всю русскую провинціальную жизнь только къ грубости и насилію, нельзя, однако, не чувствовать, что грубость одно изъ главныхъ явленій нашей жизни. Грубости есть всякихъ видовъ: неуваженіе къ личности и свободѣ ближняго, физической и нравственной, то отсутствіе чувства законности, которымъ полна русская жизнь, начиная съ починка, теряющагося въ лѣсной трущобѣ, и кончая городами съ газовымъ и электрическимъ освѣщеніемъ. Если бы о русской жизни не было извѣстно ничего, то одного объявленія отъ магазина Вильгельма Шульца въ Кіевѣ совершенно достаточно, чтобы не ошибиться въ общемъ заключеніи о нашихъ взаимныхъ отношеніяхъ. Въ No 258 Вильгельмъ Шульцъ публикуетъ, что у него можно купить дешево къ празднику мужское и дамское платье и бѣлье, и въ концѣ дѣлаетъ такое примѣчаніе: "прошу обратить вниманіе на то, что мой магазинъ помѣщается только на Фундуклеевской улицѣ и что обращеніе мое съ посѣтителями магазина самое вѣжливое". Не знаю, было ли бы возможно подобное объявленіе въ какомъ-нибудь самомъ забытомъ провинціальномъ городкѣ Франціи; но если бы оно явилось у насъ даже въ Петербургѣ, то никто не нашелъ бы страннымъ, что хозяинъ магазина обѣщаетъ покупателямъ въ видѣ преміи быть съ ними вѣжливымъ. Одна возможность подобнаго объявленія показываетъ, что въ нашихъ нравахъ вѣжливость не есть правило и, слѣдовательно, грубость не составляетъ исключенія.
   Въ видѣ вступленія я разскажу читателю уголовное дѣло на романической подкладкѣ, разбиравшееся 28 ноября прошедшаго года окружнымъ судомъ въ Чигиринѣ. Двадцатилѣтній парень Крикуненко ухаживалъ за молодою дѣвушкой Агафьей Гончаривной. Крикуненко ходилъ "до Гончаривны" -- онъ жилъ отъ нея въ четырехъ верстахъ -- почти цѣлый годъ, ласкалъ ее, цѣловалъ не разъ и считалъ ее своею невѣстой. Но скоро за Агафьей сталъ ухаживать и другой парень -- Зинченко, болѣе красивый и зажиточный. Новый, болѣе блестящій женихъ сразу привлекъ къ себѣ симпатіи Агафьи и ея родителей. Крикуненко началъ ревновать и, считая за собою право первенства, не переставалъ посѣщать Агафьи. Разъ онъ засталъ ее въ объятіяхъ Зинченко и пришелъ въ такую ярость, что ударилъ ее сапогомъ. Зинченко хотѣлъ вступиться за свою возлюбленную, но Крикуненко убѣжалъ въ лѣсъ и спрятался у лѣснаго сторожа. На утро Крикуненко стало стыдно и досадно на свою грубость. Онъ рѣшилъ вечеромъ сходить къ Агафьѣ, попросить у нея прощенія и переговорить съ нею въ послѣдній разъ -- любитъ ли она его? Когда наступилъ вечеръ, Крикуненкѣ пошелъ къ Агафьѣ, но домой не вернулся и утромъ нашли его трупъ привѣшеннымъ къ забору Гончара. Трупъ былъ страшно изуродованъ и исцарапанъ. Всѣ истязанія были сдѣланы еще надъ живымъ Крикуненко и когда мучители натѣшились, они задушили свою жертву. Судъ приговорилъ Зинченко, Гончара и его жену къ каторжной работѣ, а Агафью оправдалъ.
   Въ этомъ дѣлѣ, прежде всего, бросается въ глаза несоотвѣтствіе аффекта вызвавшей его причинѣ. Какъ бы больно Крикуненко ни ударилъ Агафью сапогомъ, во всякомъ случаѣ мучительства, которыя ему пришлось испытать, уже никакъ не соотвѣтствовали силѣ этого удара. Людьми овладѣлъ дикій страстный порывъ, человѣка оказывалось нужнымъ проучить, а что изъ этого выйдетъ и чѣмъ все это кончится, никто не думалъ; между расходившимся инстинктомъ и рефлексомъ дѣйствія не оказалось ничего промежуточнаго, ничего сдерживающаго и уравновѣшивающаго. Люди озлились и стали тиранить свою жертву, и чѣмъ они больше ее тиранили, тѣмъ сильнѣе и сильнѣе расло въ нихъ скрытое чувство и просило все большаго и большаго удовлетворенія. Крикуненко избитъ, измятъ, переломанъ, озлившіяся фуріи всего его исцарапали, но и этого мало: его душатъ и вѣшаютъ на ворота. И никто ничего не понимаетъ, что и для чего онъ дѣлаетъ, а менѣе всѣхъ Зинченко. Если ему было нужно устранить соперника, чтобы овладѣть Агафьей, которая и безъ того любила его больше, то ужь никакъ въ его планы не могло входить отправиться одному въ каторжную работу. Все въ этомъ дѣлѣ глупо и людей нельзя назвать даже сумасшедшими. Сумасшедшими управляютъ безумныя идеи, но здѣсь нѣтъ ни умной, ни безумной идеи, а есть только страстный инстинктъ безъ малѣйшей тѣни разсудочности. Первобытное, природное чувство, завладѣвъ безраздѣльно людьми, не встрѣчаетъ поправки ни въ какихъ другихъ сдерживающихъ чувствахъ; да ихъ уже и нѣтъ; они или затемнѣны этимъ болѣе сильнымъ чувствомъ, иди и сами перешли въ него. Моментъ просвѣтленія наступилъ, когда Крикуненко былъ уже мертвъ, но тогда уже было поздно. И въ наступившемъ свѣтломъ моментѣ, когда люди призадумались надъ тѣмъ, что они сдѣлали, и въ нихъ заговорило чувство самосохраненія, у нихъ, все-таки, оказались очень слабыя разсудочныя средства: избитый и искалѣченный трупъ Гончаръ съ женой подвѣшиваютъ къ воротамъ своей избы! И именно эта слабость разсудочныхъ средствъ, а чаще всего полное ихъ отсутствіе, но за то непомѣрное и быстрое развитіе инстинктивныхъ чувствъ, совсѣмъ заслоняющихъ или вытѣсняющихъ все остальное, что есть въ душѣ человѣка,-- вотъ основа душевныхъ процессовъ первобытнаго обитателя нашихъ первобытныхъ починковъ, когда въ этомъ обитателѣ какія-нибудь обстоятельства нарушатъ его душевное равновѣсіе.
   Или вотъ такой случай и въ томъ же Чигиринскомъ уѣздѣ. Въ 10 ч. вечера крестьянинъ Гродижскій возвращается съ своимъ пріятелемъ, Иваномъ Сигидой, изъ гостей. Увидѣвъ, что шинокъ освѣщенъ, они заглянули въ него, но, не найдя знакомыхъ, пошли своею дорогой. Одинъ изъ сидѣвшихъ въ шинкѣ парней, Ващенко, узнавъ Гродижскаго, сказалъ своимъ товарищамъ Мацаку и Кочергѣ: "пойдемъ его бить". Предложеніе было принято и всѣ трое вышли изъ шинка, а за ними пошла и вся остальная компанія, засѣдавшая въ шинкѣ, человѣкъ въ пятнадцать. Выломавъ изъ забора колья, молодцы пошли въ догонку за Гродижскимъ и, когда сравнялись съ нимъ, Ващенко его повалилъ и съ остальными своими товарищами началъ бить его по головѣ кольями и топтать каблуками. Сигида бросился было на помощь Гродижскому, но Мацакъ схватилъ его и приперъ къ забору. Сигида, вырвавшись, вновь бросился къ Гродижскому. Въ это время одинъ изъ парней сказалъ другому: "убьемъ его -- не будетъ свидѣтелей" -- и ударилъ Сигиду коломъ въ голову, а другой парень ткнулъ Сигиду коломъ въ нижнюю часть живота. Сигидѣ, однако, удалось убѣжать и его не преслѣдовали. Гродижскаго же били кольями и каблуками до того, что онъ пересталъ и хрипѣть. Тогда Мацакъ командуетъ: "довольно!" а Кочерга въ отвѣтъ на это говоритъ Ващенко: "онъ только притворяется, бей его!" и снова начинаютъ бить его каблуками. Наконецъ, молодцы, должно быть, устали и разошлись по домамъ. Гродижскій еще дышалъ. Его перенесли въ хату, пригласили священника, но было уже поздно. Чѣмъ же Гродижскій вызвалъ этотъ самосудъ? Гродижскій былъ четыре года сельскимъ старостой и, какъ говорятъ, не давалъ потачки молодежи и въ особенности деревенскимъ буянамъ и они-то теперь и устроили съ нимъ расправу. Вотъ и все. Не правда ли, какъ просто? Да, просто, но именно въ этой простотѣ и весь ужасъ. "Пойдемъ его бить",-- говоритъ Ващенко -- и идутъ, и бьютъ, но бьютъ такъ, что черепъ оказывается расколотымъ на 6 частей. Когда Ващенко сказалъ: "пойдемъ его бить", никто, конечно, не думалъ, что это такъ случится. Гродижскаго не хотѣли убивать, а ужь это случилось какъ-то само собою. Когда Сигида вздумалъ вступиться, одинъ изъ парней говоритъ товарищамъ: "убьемъ его -- не будетъ свидѣтеля" и Сигиду бьютъ коломъ по головѣ, тычутъ въ животъ. И Сигиду никто не хотѣлъ убивать въ серьезъ, потому что когда онъ убѣжалъ, за нимъ никто и не подумалъ погнаться. Бояться Сигиды, какъ свидѣтеля, не было тоже причины, потому что кромѣ его тутъ были и другіе крестьяне. Какъ же случилось смертоубійство, а могло быть ихъ и два? Случилось, и только, и никто не знаетъ какъ. Тутъ, какъ и въ убійствѣ Крикуненко, аффектъ совсѣмъ не соотвѣтствовалъ причинѣ, и между возбужденнымъ инстинктомъ и рефлексомъ дѣйствія не оказалось никакого разсудочнаго промежутка. Инстинктъ здѣсь былъ меньше возбужденъ, чѣмъ при истязаніи Крикуненко, страстный порывъ былъ слабѣе и потому вся драма имѣетъ болѣе спокойный, повидимому, характеръ, но отъ этого-то она еще ужаснѣе, тѣмъ болѣе, что и моральныя побужденія были слабѣе. При истязаніи Крикуненко главнымъ мотивомъ была ревность, оттого и истязаніе его имѣло особенный характеръ. Въ убійствѣ же Гродижскаго, если корреспондентъ не пропустилъ ничего, только одинъ мотивъ -- излишняя строгость Гродижскаго и накопившаяся противъ него злоба, оттого и болѣе сосредоточенная и, повидимому, безстрастная, что она давно копилась. Очень можетъ быть, что если бы парви не были въ кабакѣ, ничего бы и не случилось. Водка, вообще, хорошій пособникъ въ подобныхъ случаяхъ, потому что совсѣмъ уничтожаетъ всякій промежутокъ между возбужденнымъ инстинктомъ и его рефлексомъ
   Вотъ пьетъ въ кабакѣ здоровенный мужикъ и подлѣ него стоитъ его сынъ, мальчикъ лѣтъ тринадцати. Видя, что отецъ не перестаетъ пить, мальчикъ началъ уговаривать его идти домой. Надоѣлъ ли мужику ребенокъ, или ему хотѣлось показать свою родительскую власть, но онъ хватилъ его своимъ могучимъ кулакомъ наотмашь съ такою силой, что мальчикъ ударился вискомъ объ уголъ прилавка и упалъ безъ чувствъ, облитый кровью. У мальчика выскочилъ глазъ. Умеръ ли мальчикъ, или остался живъ, корреспондентъ не говоритъ. Или въ Одессѣ американецъ, г. Гинземанъ, платитъ извощику за конецъ по таксѣ 20 к., а извощикъ требуетъ 30 к., американецъ же не даетъ больше; тогда озлившійся извощикъ ударяетъ его по лицу кнутовищемъ съ такою силой, что у американца совсѣмъ вываливается глазъ.
   Я знаю, что нельзя обобщать одного-двухъ фактовъ, но тотъ фактъ, который я теперь приведу, допускаетъ обобщеніе. Фактъ этотъ, впрочемъ, не изъ фактовъ послѣдняго времени. Одинъ изъ подмастерьевъ петербургскаго золотыхъ дѣлъ мастера Бенига, финляндецъ Бальквистъ, убилъ съ цѣлью грабежа 14-ти лѣтняго мальчика, находившагося у г. Бенигъ въ ученьи. Убійство это было ненужное и Бальквистъ могъ бы сдѣлать воровство, не усиливая его такимъ страшнымъ концомъ. Когда Бальквистъ рѣшилъ ограбить магазинъ, Редлихъ (мальчикъ) сидѣлъ въ маленькой комнатѣ, прилегающей къ магазину, и читалъ газету. Чтобы избавиться отъ соглядатая, Бальквистъ вошелъ въ мастерскую, увидѣлъ молотокъ и задумался. Но, однако, онъ взялъ молотокъ и подошелъ сзади къ Редлиху. Опершись лѣвою рукой о плиту, Бальквистъ правою рукой занесъ молотокъ надъ головой мальчика, но ему стало жаль его и онъ опустилъ руку; немного постоявъ, онъ занесъ молотокъ во второй разъ и опять ему стадо жаль мальчика. Заноситъ Баськвистъ молотовъ въ третій разъ -- и теперь уже никакое постороннее чувство не помѣшало ему. Редлихъ упалъ. Проснулось ли въ Вальквистѣ чувство жалости, заговорила ли совѣсть, ужасенъ ли былъ для него видъ жертвы, но онъ взялъ одѣяло, покрылъ имъ голову трупа и, разбивъ стекло въ двери, вошелъ въ магазинъ. Тоже убійство, но въ убійцѣ вы чувствуете живаго человѣка, который хотя и довелъ свое дѣло до конца подъ вліяніемъ болѣе сильнаго мотива, но въ его болѣе сложной душѣ есть мѣсто и для другихъ чувствъ. Но вотъ случай въ Томскѣ, одновременный съ этимъ убійствомъ. Два солдата мѣстнаго батальона завели польскаго переселенца въ глухое мѣсто, задушили и, чтобы "совѣсть ихъ не мучила", прокололи мертвецу грудь противъ сердца и напились его крови. Опять слиткомъ просто, безъ всякихъ осложненій... Вальквистъ получилъ нѣкоторое образованіе; онъ учился читать, писать, географіи, исторіи, ариѳметикѣ и закону Божію; это не удержало его отъ убійства, и, все-таки, какое громадное нравственное разстояніе между убійцей, который не можетъ смотрѣть на свою жертву, и убійцей, пьющаго кровь. Конечно, это дѣлается въ Томскѣ, городѣ, прославившемся своими уголовными ужасами и, главное, ихъ простотой. Подобною простотой отличается и вся Сибирь и вообще наши восточныя окраины; чѣмъ ближе къ западу, тѣмъ уголовной простоты меньше.
   У насъ пока дѣйствуютъ культурныя и просвѣтительныя вліянія отдаленнаго прошлаго, не то временъ крещенія Руси, не то временъ Домостроя, не то временъ Русской Правды. Во всякомъ случаѣ, то Уложеніе о наказаніяхъ, которое составляетъ для народа его неписанный законъ, принадлежитъ ко временамъ самыхъ первобытныхъ юридическихъ понятій. Если народъ судитъ -- онъ судитъ всегда жестоко, а наказаніе его -- всегда месть; это даже и не библейское "око за око", а что-то ужасное, для чего не существуетъ никакого сравненія.-- Вотъ на деревенскомъ выгонѣ находятъ нагаго и избитаго солдата; весь онъ жестоко изсѣченъ кнутьями, а голова пробила въ нѣсколькихъ мѣстахъ и вся залита кровью. Солдатъ показалъ, что вечеромъ, будучи подъ хмѣлькомъ, онъ вышелъ на выгонъ освѣжиться и на него напали какіе-то мужики, заподозрившіе въ немъ неблагонамѣреннаго человѣка. Мужики раздѣли его и начали бить палками и кнутьями; сколько времени его били, онъ не знаетъ (!), но били его долго и жестоко и онъ, наконецъ, лишился чувствъ. Избитому солдату іотя и было оказано медицинское пособіе, но жизни оно ему, конечно, не вернуло. Иди заподозрѣннаго въ кражѣ крестьянина привели въ сборную избу, и толпа порѣшила его "проучить". Затѣмъ наступило исполненіе общественнаго приговора и несчастнаго принялись бить всѣ, кто хотѣлъ и чѣмъ попало. Битый тутъ же подъ побоями и умеръ. Но образцомъ жестокости можетъ служить мужицкій самосудъ, разбиравшійся недавно тамбовскимъ окружнымъ судомъ. Ботъ что пишетъ объ этомъ самосудѣ корреспондентъ Русскихъ Вѣдомостей: "Слушая разсказы очевидцевъ объ ужасающихъ подробностяхъ этого дикаго самосуда, просто не вѣрилось, что онъ происходилъ въ цивилизованной странѣ, въ концѣ XIX вѣка. Осенью прошедшаго года, въ день храмоваго праздника, въ селѣ Коровинѣ загорѣлся домъ сельскаго старосты. Сбѣжавшійся на пожаръ уже изрядно подвыпившій народъ заподозрилъ въ поджогѣ одного бобыля, находившагося тутъ же на пожарѣ. Его схватили, били по чемъ попало и затѣмъ, по приказанію старосты, мнимому поджигателю связали руки и ноги, запрягли въ телѣгу почти необъѣзженную лошадь, позади телѣги привязали несчастнаго бобыля и во всю мочь поскакали въ становую квартиру, отстоящую отъ мѣста пожара за 6 верстъ. Напрасно несчастный молилъ дорогою сопровождавшаго его сотскаго развязать его и позволить ему сѣсть на телѣгу, напрасно клялся, что въ поджогѣ онъ не виновенъ: исполнительный сотскій до самаго стана тащилъ его "волокомъ" по кочкамъ, и когда пріѣхали, лицо Р. (бобыля) представляло безформенный кусокъ окровавленнаго мяса; у него поломано нѣсколько реберъ, вывихнуты руки и ноги,-- словомъ, онъ искалѣченъ такъ, какъ въ старину истязали по приговору суда инквизиціи. На другой день несчастный умеръ, а противъ его мучителей становымъ приставомъ было возбуждено уголовное слѣдствіе..."Корреспонденту не вѣрилось, что этотъ дикій самосудъ произведенъ въ цивилизованной странѣ, въ концѣ XIX вѣка. Почему же не вѣрилось? Во-первыхъ, эта форма самосуда совсѣмъ не рѣдкость и случай этотъ далеко не единственный. Крестьяне поступили такъ, какъ они слыхали, что поступаютъ и другіе,-- "по бывшимъ примѣрамъ".Да и тѣ факты, которые мы приводили, ничѣмъ не отличаются отъ этого самосуда. Развѣ истязаніе Крикуненко напоминаетъ цивилизованную страну и XIX вѣкъ, развѣ убійство Гродижскаго фактъ изъ цивилизованной страны? А отецъ, бьющій наотмашь сына, или извощикъ, выбивающій глазъ у сѣдока изъ-за гривенника, или убійцы, пьющіе кровь ими убитаго? Если творятъ самосудъ американцы, они вѣшаютъ на фонарь или убиваютъ изъ револьвера. Это скверно, потому что насиліе, а не судъ; но тутъ нѣтъ ни истязанія, ни пытки. Люди, все-таки, держатся немножко въ уровень съ господствующими уголовными понятіями своего вѣка. Но когда приходится говорить о нашемъ народномъ самосудѣ, тутъ уже нельзя вспоминать "цивилизацію" или "XIX вѣкъ", а, напротивъ, ихъ нужно совсѣмъ забыть. Чтобы найти корень русскаго самосуда, нужно углубиться во "мракъ времени". И дѣйствительно, только во мракѣ времени можно найти объясненіе тѣмъ фактамъ жестокости и насилія, которыми такъ богата наша уголовная и неуголовная хроника. Культурному человѣку факты подобной народной жестокости должны казаться ужасающими и дикими. Но, вѣдь, они таковы и въ дѣйствительности. Да и почему имъ быть иными? Давно ли отмѣнено у насъ крѣпостное право, съ его практикой помѣщичьяго произвола и съ его свѣжими преданіями о Солтычихѣ, Куролесовѣ и тысячахъ имъ подобныхъ? Да и не одни преданія живы, а живо еще цѣлое поколѣніе, вырасшее на крѣпостныхъ порядкахъ и на куролесовской практикѣ. Каждый мужикъ, которому теперь сорокъ лѣтъ, разскажетъ вамъ такіе случаи "отеческаго обращенія" помѣщиковъ, что у васъ встанутъ волосы дыбомъ. Свѣжо преданіе и о "зеленой улицѣ", когда четыре тысячи ударовъ палками считалось наказаніемъ "среднимъ". Лѣтъ сорокъ назадъ въ Казани гоняли сквозь строй черезъ 12 т. человѣкъ въ одинъ разъ двухъ разбойниковъ, Чайкина и Быкова. Это было наказаніе на-смерть. Одинъ изъ наказываемыхъ умеръ подъ палками, другой увезенъ въ больницу еще дышавшимъ. Это послѣ 12-ти-то тысячъ. Вотъ какіе были изумительные организмы и что они могли выносить! И на такіе изумительные организмы было разсчитано и наказаніе, конечно, въ видѣ maximum'а, чтобы повадно не было. На такихъ порядкахъ и слагались привычки народа. Кнутъ и плети, торговая казнь ради "устрашенія", знаменитая уголовная формула: "чтобы и другимъ не повадно было", "зеленая улица" были тою практическою школой, въ которой воспиталось не одно поколѣніе и сложились ихъ общественные нравы и уголовныя понятія. Теперь, правда, пошло въ деревнѣ новое поколѣніе, вырасшее на свободѣ, но понятія этого свободнаго поколѣнія, судя по такимъ фактамъ, какъ убійство Гродижскаго, такъ же жестоки, какъ и понятія его отцовъ. Да едва ли оно и могло быть иначе, потому что не явилось никакихъ новыхъ цивилизующихъ воздѣйствій, которыя могли бы создать въ народѣ внезапно гуманность и мягкость нравовъ. Русскій народъ вовсе не жестокъ по природѣ, онъ скорѣе жалостливъ, его жестокость въ самосудахъ есть жестокость юридическая, созданная понятіемъ, что нужно учить и проучить, чтобы человѣкъ впередъ не дѣлалъ. Тутъ не сердце жестоко, а жестоки понятія, жестокъ безсознательный рефлексъ страстнаго порыва, вызваннаго такимъ же безсознательнымъ мышленіемъ, въ свою очередь, создавшимся наглядною школой жизни и грубыми привычками. Недостатокъ гуманности, въ которой мы, образованные, упрекаемъ народъ, нами же, образованными, въ немъ и поддерживается.
   Вотъ хотя бы такой случай. Лѣтъ пять тому назадъ въ Вяткѣ была назначена публичная казнь трехъ осужденныхъ на каторгу. Утромъ въ назначенный часъ изъ воротъ тюремнаго замка, лежащаго въ концѣ города, вышла печальная процессія. Впереди ѣхалъ козакъ, за нимъ шелъ взводъ солдатъ съ барабаннымъ боемъ, подъ командою офицера, чиновникъ полиціи, полицейская стража, товарищъ прокурора, священникъ и, наконецъ, высокія черныя дроги, и на нихъ, на высокой скамьѣ, спиною къ лошадямъ и лицомъ къ толпѣ зѣвакъ, слѣдовавшей за дрогами, трое осужденныхъ. По мѣрѣ того, какъ печальная колесница проѣзжала черезъ болѣе населенныя улицы, число любопытныхъ расло и на мѣстѣ казни превратилось въ густую толпу. Процессія остановилась у эшафота, преступниковъ стащили съ колесницы, ѣзвели наверхъ и привязали къ позорному столбу. Блѣдные, исхудалые, съ страдальческимъ выраженіемъ въ лицѣ, осужденные ждали конца этой тяжелой для нихъ выставки. Проходятъ положенныя закономъ десять минутъ, проходятъ двадцать, тридцать минутъ, цѣлый часъ, другой, и, наконецъ, завѣдывающій всею этою церемоніей прокуроръ заявляетъ, что, "по случаю неприбытія секретаря окружнаго суда, исполненіе приговора отлагается до другаго времени". Толпа разошлась въ недоумѣніи и арестантовъ снова отправили въ тюремный замокъ. И все это случилось по канцелярскому недоразумѣнію. Вѣдь, тоже фактъ, повидимому, невозможный въ цивилизованной странѣ и въ XIX вѣкѣ, и не только онъ оказался возможнымъ, но и прошелъ совершенно незамѣтнымъ. Появилась о немъ одна корреспонденція и ни газеты, ни общественное мнѣніе не обратило на нее никакого вниманія. А, между тѣмъ, фактъ возмутительный, и больше всего по общественному равнодушію. И мы молчимъ совсѣмъ не потому, что "ничего не подѣлаешь". Нѣтъ. Сами факты проходятъ для насъ безслѣдно, ничего не шевелятъ внутри, по привычкѣ къ подобнымъ фактамъ.
   Вообще, когда русскій человѣкъ считаетъ себя въ своемъ "нравѣ", его великодушіе уменьшается пропорціонально увеличенію его права. Кромѣ того, осложняющимъ мотивомъ (производящимъ вообще большую путаницу въ понятіяхъ) является "власть", выражающаяся внѣшнимъ образомъ всегда большею или меньшею грубостью. Ближайшею иллюстраціей къ этому обобщенію можетъ служить провинціальная городская и деревенская полиція. Что обобщеніе не апріорно, приведу приказъ житомірскаго полицеймейстера, напечатанный въ Волынскихъ Губернскихъ Вѣдомостяхъ. Вотъ что пишетъ житомірскій полицеймейстеръ: "Ко мнѣ неоднократно доходили и доходятъ свѣдѣнія о грубомъ и невѣжливомъ обращеніи подвѣдомственныхъ мнѣ чиновъ житомірской городской полицій съ публикой. Жители города нарекаютъ не только на городовыхь, но даже и на полицейскихъ чиновниковъ, которые, при исполненіи обязанностей службы, превышаютъ предоставленныя имъ закономъ уполномочія. Прискорбно мнѣ это, но еще прискорбнѣе, послѣ разслѣдованія фактовъ по получаемымъ свѣдѣніямъ, выносить убѣжденіе въ томъ, что связь чиновъ ввѣренной мнѣ полиціи съ мѣстнымъ населеніемъ не только правильно не установилась, но даже является для нихъ какою-то непонятною обязанностью; что интересы общества, защиту которыхъ законъ возложилъ на полицію, составляютъ для нея тягость, что ровности, солидности, вниманія, вѣжливости, той вѣжливости, которая не оскорбляетъ чужаго достоинства (?), но вселяетъ убѣжденіе въ законности направляемыхъ требованій, и въ поминѣ нѣтъ, и что небрежное отношеніе къ чужому достоинству приняло даже характеръ обыденнаго явленія въ дѣятельности чиновъ полиціи, вызывая нежелательныя столкновенія съ населеніемъ и совершенно справедливый ропотъ послѣдняго; а дѣятельность чиновъ полиціи въ этомъ случаѣ сильно компрометируется. Такія отношенія къ публикѣ въ будущемъ невозможны..." И какъ бы въ параллель къ приказу житомірскаго полицеймейстера, въ No 297 Волжскаго Вѣстника напечатано распоряженіе (или отношеніе, что ли, трудно опредѣлить названіе этого любопытнаго документа) полицейскаго урядника 1 участка 1 стана Осинскаго уѣзда, посланное урядникомъ въ мужскую и женскую ильинскія школы. Достопочтенный урядникъ 1 участка 1 стана Осинскаго уѣзда является блюстителемъ того, что вовсе ему не поручено. Любопытный документъ гласитъ: "Сего числа (документъ приводится съ сохраненіемъ орѳографіи оригинала) въ церкви во время службы, замѣтилъ я, что ученики производятъ шалости и разговоры почему на основаніи 7 и 10 ст. Устава о предупрежденіи и пресѣченіи преступленій т. XIV Св. Зак.; изд. 1876 г. прошу преподавателя внушить ученикамъ какъ должно держать себя въ церкви, не дозволять имъ ставать въ переди церкви, а ставить ихъ парадомъ къ лѣвой сторонѣ, а главное не дозволять, имъ разговоровъ, переходить съ мѣста на мѣсто и вообще не отвращать вниманія отъ службы ни словомъ или движеніемъ, но пребывать со страхомъ, въ молчаніи, въ тишинѣ и во всякомъ почтеніи". Приказъ этотъ характеренъ въ томъ отношеніи, что обрисовываетъ поползновеніе къ "превышенію власти", о которомъ говоритъ житомірскій полицеймейстеръ. Въ первое время послѣ введенія этой низшей деревенской полицейской инстанціи, урядникъ долго не могли найти своего мѣста въ природѣ и все выскакивали изъ границъ, покушаясь расширять предѣлы предметовъ своего вѣдѣнія. Хотя для обузданія урядниковъ и были приняты мѣры и ихъ, все-таки, немножко обуздали, но, какъ видно, и до сихъ поръ урядники еще не нашли окончательно своего мѣста въ природѣ. Судить о всѣхъ деревенскихъ подвигахъ урядниковъ печати, конечно, трудно, потому что мужики корреспонденцій въ газеты не пишутъ. Правда, что мужикъ съ урядникомъ почтителенъ, а почтеніе обезоруживаетъ. Но въ деревнѣ есть и еще люди, кромѣ мужика, считающіе себя не подвѣдомственными урядникамъ. Такое очевидное непочтеніе урядникъ вынести не можетъ, вотъ и возникаютъ разныя "недоразумѣнія", кончающіяся или подобными приказами, какой приведенъ выше, или другими столкновеніями. Былъ, напримѣръ, такой случай. Сельскія учительницы вздумали на святкахъ устроить домашній спектакль. Урядникъ узналъ объ этомъ и донесъ становому. Что и какъ онъ донесъ, неизвѣстно. Но когда наступилъ день спектакля, всѣ участницы собрались и оставалось только начать спектакль, явился урядникъ (вѣдь, зналъ когда) и предъявилъ бумагу отъ становаго, въ которой объявлялось участвующимъ, что "любительскіе спектакли не могутъ быть устраиваемы безъ разрѣшенія:". Уряднику объясняли, что это вовсе не "любительскій" спектакль, а "домашній", но урядникъ не убѣждался и стоялъ на своемъ. Только благодаря тому, что между участвующими были родственники вліятельныхъ въ уѣздѣ лицъ, удалось урезонить урядника и онъ согласился допустить спектакль, но съ условіемъ, чтобы играющіе дали ему росписку, что они читали отношеніе становаго. Бодостной старшина, онъ же и попечитель народной школы въ одномъ изъ селъ Карачевскаго уѣзда, сначала не въ мѣру благоволилъ къ учительницѣ этой школы, а затѣмъ, обманувшись въ своихъ надеждахъ, началъ всячески и усиленно ее преслѣдовать и даже наблюдать за нею въ ея частной жизни. Придя разъ вечеромъ къ учительницѣ и увидѣвъ, что у нея сидитъ законоучитель сосѣдней школы, кончившій курсъ семинаріи, старшина заперъ квартиру учительницы и пошелъ въ деревню собирать властей и народъ для изобличенія запертыхъ въ какомъ-то якобы преступленіи. Преступленія никакого не оказалось; а учительница подала мировому судьѣ на старшину жалобу, котораго судья и приговорилъ къ заключенію на два мѣсяца. Но старшина, должно быть, считалъ себя въ законномъ правѣ, потому что обжаловалъ приговоръ судьи, съѣзду; съѣздъ оставилъ жалобу безъ послѣдствій. Тогда старшина подалъ кассаціонную жалобу и по указу сената дѣло поступило на пересмотръ брянскаго съѣзда. Этотъ съѣздъ тоже призналъ старшину виновнымъ, но наказаніе уменьшилъ до одного мѣсяца. Старшина не угомонился и подалъ новую кассаціонную жалобу, по которой дѣло его передано орловскому мировому съѣзду.
   Въ городахъ, гдѣ населеніе скученнѣе и разнообразнѣе, случаевъ для грубости и насилія хотя и больше, но за то сильнѣе и контроль, сдерживающій всякій произволъ, да и деревенскій мужикъ обнаруживаетъ уже большую независимость, чувствуя поддержку. Разъ въ Москвѣ,-- это было не болѣе 5--6 лѣтъ назадъ,-- на Каменномъ мосту долго шумѣла толпа народу, человѣкъ триста. Городовые куда-то исчезли. Народъ толпился около лужи свѣжей крови на мосту, у самыхъ рельсовъ конно-желѣзной дороги. Когда проходившіе спрашивали: "что случилось?" изъ волновавшейся толпы слѣдовалъ отвѣтъ въ нѣсколько голосовъ: "сейчасъ городовой убилъ ломоваго извощика". Дѣло, по разсказамъ, произошло такъ. Въ проѣзжавшемъ по мосту обозѣ ломовыхъ былъ одинъ подвыпившій извощикъ, который на крикъ городоваго не хотѣлъ своротить въ сторону. Городовой, озлившись, подбѣжалъ къ нему и "ударилъ въ зубы", да такъ, что извощикъ упалъ навзничь и ударился головой о рельсы. Истекавшаго кровью ломовика подняли замертво и увезли въ пріемный покой. Даже на другой день по Замоскворѣчью только и было разговоровъ, что объ этомъ несчастномъ происшествіи. Но въ городѣ и меньшіе случаи не проходятъ такъ безслѣдно, какъ въ деревнѣ. Недавно, напримѣръ, въ Николаевѣ были собраны на полицейскомъ дворѣ извощики для осмотра экипажей. Одинъ изъ извощиковъ оказался пьянымъ и дежурный надзиратель, обругавъ его "по-извощичьи", повелъ въ караульную и на пути далъ ему нѣсколько подзатыльниковъ. Извощики зашумѣли и дѣло кончилось тѣмъ, что, по распоряженію полицеймейстера, было произведено дознаніе и представлено николаевскому военному губернатору.
   Въ этомъ клубкѣ, гдѣ право и насиліе спутались до того, что ихъ не размежуешь, смутность понятій о законности можетъ приводить даже къ слѣдующимъ невѣроятнымъ фактамъ. Любопытно, что этотъ фактъ перепечатанъ изъ Недѣльной хроники Восхода Виленскимъ Вѣстникомъ, не принадлежащимъ Къ числу "органовъ", особенно сочувствующихъ евреямъ. "Во многихъ городахъ,-- пишетъ Хроника Восхода,-- заведенъ такой порядокъ, что призывныхъ евреевъ, послѣ вынутія жребія, отводятъ въ особое, спеціально еврейскимъ обществомъ нанимаемое помѣщеніе (?!), гдѣ они остаются подъ полицейскою стражей до пріема ихъ на службу. Такіе пріемы практиковались у насъ уже нѣсколько лѣтъ (въ Новоалександровѣ, Ковенской губ.). Въ этомъ году (за отсутствіемъ ли средствъ, либо по другимъ причинамъ) подобный арестный домъ еврейскимъ обществомъ отведенъ не былъ; поэтому мѣстный исправникъ поручилъ полицейскому надзирателю отвести призывныхъ евреевъ подъ арестъ въ общественную синагогу (!). Когда транспортъ призывныхъ, съ надзирателемъ во главѣ, прибылъ къ общественной синагогѣ и она оказалась закрытою, то надзиратель распорядился взломать замки, старосту же молитвеннаго дома, отказавшагося открыть синагогу, предназначенную только для богослуженія, а не для арестнаго дома, надзиратель отправилъ подъ арестъ на съѣзжую при полиціи". Что за невѣроятныя вещи? Арестъ въ молитвенномъ домѣ, т.-е. въ церкви.
   Странность взаимно неясныхъ отношеній, когда каждый дѣйствуетъ на свой страхъ, какъ положитъ-ему Богъ на сердце и насколько онъ гораздъ что-нибудь выдумать, не могла не привести къ своеобразнымъ отношеніямъ народа къ полиціи, отношеніямъ нежелательнымъ и нетерпимымъ ни въ какомъ правильномъ гражданскомъ общежитіи. Полиція до сихъ поръ не могла создать себѣ авторитета и только законъ строгостью взысканій за неисполненіе распоряженій полиціи еще поддерживаетъ ея полицейское достоинство. Должно прибавить, что и населеніе провинціи не даетъ особенныхъ поводовъ ставить высоко его гражданское развитіе и пониманіе своихъ личныхъ и общественныхъ обязанностей. И возникаетъ изъ этой двусторонней неразвитости путаница отношеній, равновѣсіе которыхъ устанавливается только судомъ. Въ поясненіе приведу слѣдующее дѣло. Въ началѣ декабря въ одесскомъ окружномъ судѣ и, конечно, безъ участія присяжныхъ, слушалось дѣло купца Фельдмана и сына его, провизора И. Фельдмана, обвинявшихся въ оскорбленіи полиціи. Изъ полицейскаго протокола видно, что лѣтомъ, во время пожара въ домѣ г. Фельдмана, послѣдній оскорбилъ бывшаго помощника полицеймейстера, сказавъ: "что это за полиція, это разбойники, а не полиція", а другой подсудимый, И. Фельдманъ, ударилъ городоваго. На судѣ же выяснилось вотъ что: когда загорѣлась табачная лавка въ домѣ г. Фельдмана, то онъ, послѣ неоднократныхъ вызывовъ по телефону пожарной команды, приказалъ своему дворнику и кучеру разбить двери и окна лавки и тушить пожаръ. Когда вслѣдъ за этимъ пріѣхала пожарная команда, а съ нею и помощникъ полицеймейстера, то пожаръ былъ уже потушенъ домашними средствами. Такъ какъ у горѣвшей лавочки столпилось много публики, то Фельдманы (отецъ и сынъ) потребовали, чтобы ихъ впустили, потому что они владѣльцы этого дома. Какъ показалъ свидѣтель Подлевскій (городовой), помощникъ полицеймейстера велѣлъ ему "дать имъ въ шею", что онъ и успѣлъ исполнить только относительно младшаго Фельдмана.
   -- Почему же вы, свидѣтель, на предварительномъ слѣдствіи показали иначе, что не вы ударили Фельдмана, а, напротивъ, онъ васъ?-- спросилъ предсѣдатель свидѣтеля.
   -- Потому что мнѣ такъ велѣли сказать помощникъ полицеймейстера,-- отвѣтилъ свидѣтель.
   Что городовой ударилъ г. Фельдмана, а не г. Фельдманъ городоваго, подтвердили и другіе свидѣтели.
   Кто, читатели, виноватые въ этой исторіи? Судя по тому, что г. Фельдмана, за оскорбленіе словами помощника полицеймейстера, приговорили къ десятидневному аресту при полиціи, нужно думать, что виноватый г. Фельдманъ. До если г. Фельдманъ и виноватъ, что сказалъ: "это не полиція, а разбойники", то, вѣдь, и городовой, "успѣвшій исполнить приказніе помощника полицеймейстера только относительно младшаго Фельдмана", не поступалъ по-джентльменски, также какъ и его начальникъ, приказавшій "дать въ шею" обоимъ Фельдманамъ. Если г. Фельдманъ, отсидѣвъ десять дней, и не будетъ высказывать на улицѣ своего мнѣнія о полиціи, то насколько устранится этимъ фактъ, установленный такимъ компетентнымъ лицомъ, какъ житомірскій полицеймейстеръ, что небрежное отношеніе полиціи (конечно, вообще, потому что въ Одессѣ повторяется то же, что и въ Житомірѣ) къ чужому достоинству приняло даже характеръ обыденнаго явленія? Еще меньше можно ожидать, что скромное поведеніе г. Фельдмана въ Одессѣ послужитъ примѣромъ для Кіева я у кіевлянъ явится желаніе относиться къ своей полиція съ большимъ почтеніемъ, чѣмъ они это дѣлаютъ теперь.
   Да дняхъ въ виленскомъ окружномъ судѣ судился еврей, воръ-рецидивистъ, за восьмую кражу. Защитникъ былъ ему назначенъ онъ суда. Дѣло было безнадежное и только однимъ обстоятельствомъ еще можно было воспользоваться защитнику -- отсутствіемъ прямыхъ уликъ взлома. Этимъ обстоятельствомъ и воспользовался защитникъ. Обвиняемый упорно отрицалъ свою виновность. Присяжные не признали взлома, а воровство признали доказаннымъ и вынесли обвинительный вердиктъ. Еврей его не ожидалъ и, когда ему былъ объявленъ приговоръ суда, онъ "обратился къ своему защитнику со словами, далеко не выражающими сердечной благодарности", какъ выражается Виленскій Вѣстникъ, а затѣмъ, проходя мимо присяжныхъ, ударилъ кулакомъ одного изъ нихъ, пригрозивъ, что онъ съ ними еще раздѣлается, и выругалъ судъ. Тутъ важенъ не этотъ, собственно, случай,-- мало ли какіе могутъ быть случаи,-- тутъ важна та общественная атмосфера, которая этому случаю едва ли можетъ сообщить характеръ исключительности.
   Что въ нашей общественной атмосферѣ заключается главная причина всѣхъ нашихъ общественныхъ неустройствъ и тѣхъ "уголовныхъ уклоненій", факты которыхъ были приведены въ этомъ обзорѣ провинціальной жизни, доказывать едва ли нужно. Общественный характеръ жизни зависитъ отъ тона, который она получаетъ отъ господствующаго общественнаго мнѣнія. Теперешній тонъ нашей общественной жизни слишкомъ низокъ, чтобы создать какія-нибудь выдающіяся общественно-культарныя вліянія. Разъ только, въ эпоху освобожденія крестьянъ, да и то на короткое время, поднялся было тонъ нашей общественной жизни, благодаря реформаціоннымъ идеямъ, а затѣмъ опять упалъ и вліятельною общественною силой явились второстепенные элементы общественности. Не берусь рѣшить, на сколько наше образованное общественное мнѣніе можетъ вліять на жизнь деревни, но несомнѣнно, что сельское духовенство и общественные органы, приходящіе въ соприкосновеніе съ народомъ, не могутъ не подчиниться общему тону жизни и не могутъ не проводить его въ народъ. Но за то можно съ увѣренностью въ безошибочности утверждать, что многіе изъ фактовъ были бы невозможны при болѣе высокомъ подъемѣ общественнаго чувства и при болѣе строгомъ отношеніи общественнаго мнѣнія къ противуобщественнымъ явленіямъ. Укрощающая дисциплина общественнаго мнѣнія заключается, конечно, не въ строгости уголовныхъ наказаній (на мягкость нашихъ наказаній, кажется, пожаловаться нельзя), а въ томъ серьезномъ взглядѣ на всѣ общественныя отношенія, въ томъ постоянномъ стремленіи къ болѣе правильной ихъ организаціи, которыми единственно и создается упорядоченная жизнь.
   Можно думать, что даже подобные факты, какъ опубликованный въ Новостяхъ -- убійство акушерки, при иныхъ условіяхъ общественности были бы невозможны. Одинъ мѣстный житель,-- говоритъ корреспондентъ (о "мѣстномъ жителѣ" извѣстно только, что онъ Витебской губерніи, но ни уѣзда, ни города, ни мѣстечка не означено),-- обольстилъ молодую дѣвушку и затѣмъ обратился къ акушеркѣ съ просьбой о средствѣ для изгнанія плода. Акушерка съ негодованіемъ наотрѣзъ отказала и бросила ловеласу деньги въ лицо. Ловеласъ поклялся отомститъ. Разъ вечеромъ приглашаютъ акушерку къ родильницѣ, акушерка поѣхала и нашла въ постели одѣтаго въ женское платье мужчину. Скандалъ удался и мужская компанія, бывшая при этой сценѣ, проводила акушерку крикомъ "ура". Оскорбленная акушерка подала жалобу въ судъ. Кончилась эта исторія тѣмъ, что акушерка была приглашена въ ближайшую деревню къ какой-то помѣщицѣ, а на другой день найдена въ лѣсу мертвою съ веревкой на шеѣ. Помимо убійства, мерзость этого факта въ скандалѣ приглашенія акушерки къ мужчинѣ. И что любопытно, скандалъ этотъ имѣетъ традиціонную живучесть. Отъ времени до времени онъ повторяется то тамъ, то здѣсь и всегда съ одинаковымъ успѣхомъ. Лѣтъ пятнадцать назадъ подобный скандалъ -- и вовсе не по злому чувству, а такъ, для шутки -- учиненъ былъ въ одномъ уѣздномъ городѣ Вологодской губерніи и авторъ скандала хохоталъ отъ души, что ему удалось обманутъ такъ ловко акушерку. Изъ всего общества уѣзднаго города только немногіе были возмущены этою "шуткой", а остальные хохотали вмѣстѣ съ ея авторомъ.
   Скандальныя побоища, драки и дебошъ продолжаютъ въ провинціи и до сихъ поръ свое традиціонное существованіе, точно въ эти послѣдніе "тридцать лѣтъ не произошло въ русской жизни никакихъ нравственныхъ перемѣнъ. У мужиковъ въ деревняхъ происходятъ побоища по причинамъ "существеннымъ", обыкновенно по недоразумѣніямъ въ землевладѣніи; но образованные люди провинціи дерутся и дебоширятъ изъ причинъ "нравственныхъ". Драки обыкновенно происходятъ въ клубахъ, маскарадахъ (столицы этотъ героическій періодъ, кажется, уже пережили), но происходятъ побоища и на открытомъ воздухѣ. Въ Дубовкѣ, на одной изъ окраинъ, произошла на площади настоящая битва, героями которой были, съ одной стороны, сынъ купца и сынъ фабриканта, съ другой -- толпа мѣщанъ. Молодые люди возвращались верхами съ охоты; у одного въ рукахъ была плеть, у другаго арапникъ. Вотъ все, что извѣстно о причинахъ свалки; но свалка была отчаянная и съ одной стороны были пущеныхъ въ ходъ плеть и арапникъ, а съ другой -- каменья и палки. Верхъ одержали каменья и палки и охотникамъ досталось порядочно, хотя потерпѣли и мѣщане. Въ Камышинѣ два купеческихъ сынка произвели въ. кафе-ресторанѣ дебошъ, съ полнымъ разрушеніемъ всего, что только можно было разрушитъ; ломалась даже мебель, а нѣсколько стульевъ было выброшено изъ окна на улицу. Дебоширили купчики новѣйшей формаціи: одинъ изъ нихъ, сынъ крупнаго виноторговца, окончилъ курсъ реальнаго училища, а другой -- въ уѣздномъ училищѣ. Въ Кіевѣ произошелъ такой случай. Въ ресторанъ пришелъ обѣдать начальникъ казатинской телеграфной станціи. Сидя за столомъ въ ожиданіи обѣда, онъ услышалъ изъ-за сосѣдняго стола ругательства, обращенныя къ нему человѣкомъ, ему совсѣмъ незнакомымъ. Начальникъ телеграфной станціи не обращалъ сначала вниманія на задорнаго субъекта, но такъ какъ онъ и не думалъ переставать браниться, то телеграфистъ подошелъ къ нему и замѣтилъ, что его выходки неприличны. "А, такъ я тебя кинжаломъ",-- отвѣтилъ на это храбрый воинъ (герой былъ отставной офицеръ) и, вынувъ изъ голенища какой-то острый желѣзный прутъ, бросился на своего противника. Присутствующіе хотѣли было обезоружитъ воина, но ничего не могли съ нимъ подѣлать; онъ размахивалъ своимъ прутомъ во всѣ стороны и, наконецъ, вонзилъ его въ руку своего противника и пригвоздилъ ее къ столу. Въ Харьковѣ тоже1 было употреблено въ трактирѣ смертоносное оружіе. Въ общемъ залѣ заспорили какой-то молодой человѣкъ и еврей, споръ перешелъ въ ссору и молодой человѣкъ, выхвативъ изъ кармана револьверъ, почти въ упоръ, выстрѣлилъ въ еврея. На этотъ выстрѣлъ прибѣжалъ изъ другой комнаты братъ стрѣлявшаго и не прошло мгновенія, какъ расходившійся стрѣлецъ далъ два выстрѣла и по брату. Этотъ выхватилъ изъ рукъ стрѣльца револьверъ и, въ свою очередь, выпустилъ въ него двѣ пули. Къ счастію, никто изъ троихъ не оказался раненымъ. Въ Одессѣ уличный мальчишка обозвалъ одного потомственнаго почетнаго гражданина (русскаго) "нѣмецкой колбасой" и "кадетомъ", и почетной гражданинъ (почтенный человѣкъ 50-ти лѣтъ), ворвавшись въ квартиру матери мальчишки, набросился на мать съ нецензурною бранью и пустилъ въ ходъ руки, такъ что у побитой женщины была на другой день сильно опухшая, синяя щека. Я не составляю букета изъ фактовъ, да и перечисляю не всѣ, но и изъ этихъ можно судитъ довольно безошибочно о нѣкоторыхъ пріятностяхъ жизни въ провинціи. Вы приходите въ ресторанъ обѣдать и вашу руку пригвождаютъ къ столу желѣзнымъ прутомъ; вы вступаете съ кѣмъ-нибудь въ разговоръ, не сходитесь въ мнѣніяхъ и противникъ палитъ въ васъ изъ револьвера. Былъ случай, когда въ патріотическомъ спорѣ одинъ господинъ отрубилъ ухо учителю французскаго языка.
   Кромѣ этихъ фактовъ физическаго насилія при посредствѣ болѣе или менѣе смертоносныхъ орудій, бываютъ еще и "коллизіи"; по крайней мѣрѣ, подъ этимъ заглавіемъ Одесскій Вѣстникъ разсказываетъ такой случай. У портнаго Фельдмана заболѣла жена опаснымъ нарывомъ въ горлѣ. Фельдманъ пригласилъ врача Юзефовича, который, осмотрѣвъ больную, рѣшилъ, что ей нужно сдѣлать операцію, и сталъ раскладывать инструменты. Въ это время явился другой врачъ, г. Дрей, приглашенный тоже Фельдманомъ. Увидѣвъ г. Юзефовича, г. Дрей сталъ упрекать хозяина, что онъ его напрасно потревожилъ, и г. Юзефовичъ выразилъ тоже неудовольствіе. Фельдманъ, почувствовавъ бѣду, сталъ умолять докторовъ остаться и оказать совмѣстную помощь. Но явилось новое усложненіе. Г. Юзефовичъ настаивалъ на операціи, а докторъ Дрей находилъ ее не только излишней, но и вредной... Вотъ тутъ и начинается "коллизія". Д-ръ Дрей разсердился и ушелъ; д-ръ Юзефовичъ тоже разсердился и сталъ дѣлать Фельдману упреки. Растерявшійся портной, возбужденный всею этою исторіей и испуганный за больную жену, сказалъ г. Юзефовичу, что доктора хуже ремесленниковъ и ведутъ себя, какъ извощики и какъ разбойники. "Васъ зовутъ,-- заключилъ Фельдманъ свою рѣчь,-- къ больной для помощи, а вы спорите и ссоритесь у постели умирающей". Д-ръ Юзефовичъ считалъ себя настолько въ правѣ дѣлать у постели умирающей все, что ему вздумается, что подалъ на Фельдмана жалобу къ мировому. Еще одна "коллизія" имѣла мѣсто въ кіевской судебной палатѣ въ залѣ судебныхъ засѣданій. Присяжный повѣренный Виноградовъ хотѣлъ было ударить присяжнаго повѣреннаго "Невинскаго сверткомъ дѣловыхъ бумагъ, но такъ какъ ему это не удалось, то онъ пустилъ портфельный свертокъ изо всей силы въ г. Левенскаго и крикнулъ ему: "мерзавецъ! жидъ!" "Коллизія" произошла по поводу иска ослѣпшаго на службѣ общества ю.-з. желѣзныхъ дорогъ кочегара Кухты къ этому обществу о пенсіи. Г. Левинскій доказывалъ, что Кухта, ослѣпъ на службѣ и что по разсчету жалованья въ 240 р. ему слѣдуетъ пенсіи 91 р. 56 к., а г. Виноградовъ доказывалъ, что Кухта ослѣпъ не на службѣ, что размѣръ пенсіи ему преувеличенъ и ее слѣдуетъ опредѣлить или въ 60 р. 61 к., или въ 30 р. 30 1/2 коп. въ годъ.
   Еще о двухъ "коллизіяхъ" печатаетъ Саратовскій Листокъ femora въ корреспонденціи изъ Камышина. "Мнѣ разсказываютъ,-- пишетъ корреспондентъ,-- про одного учителя (?) одного изъ здѣшнихъ училищъ (?), воздвигнувшаго гоненіе на своихъ учениковъ за то, что они не желаютъ быть его нахлѣбниками". Почтенный педагогъ предложилъ ученикамъ не изъ горожанъ жить у него и платить ему за это по 13 руб. въ мѣсяцъ. Ученикамъ это показалось дорого, потому что у обывателей они платятъ по 8 и 9 руб., и вотъ тутъ-то и послѣдовала "коллизія": ученики отказались отъ предложенія педагога, и педагогъ началъ ставить имъ за это единицы и двойки, вмѣсто прежнихъ четверокъ и пятерокъ.
   Чтобы ввести эти факты въ связь съ общею русскою жизнью (тѣмъ болѣе, что герой, о которомъ будетъ рѣчь, человѣкъ провинціи), я разскажу, какъ въ Москвѣ присяжный повѣренный Браунъ научилъ выломать двери въ квартирѣ вдовы священника Лаврова. Участковый приставъ нашелъ квартиру г-жи Лавровой совершенно открытой со двора, даже двери, ведущія въ квартиру, были выломаны; въ квартирѣ вещи были въ безпорядкѣ и вдова Лаврова находилась въ крайне возбужденномъ состояніи. Все это было сдѣлано по распоряженію домовладѣлицы и присяжнаго повѣреннаго Адольфа Адольфовича Браунъ. Кто же это Адольфъ Адольфовичъ Браунъ? Саратовскій Листокъ, дѣлая перепечатку извѣстія, снабжаетъ ее такимъ вступленіемъ: "Московскія газеты передаютъ слѣдующій фактъ возмутительнаго самоуправства, однимъ изъ героевъ котораго является извѣстный саратовцамъ А. А. Браунъ". Значитъ, г. Браунъ переѣхалъ въ Москву, уже сдѣлавшись въ Саратовѣ извѣстностью. Жаль, что Сарат. Листокъ не объяснилъ, какую извѣстность пріобрѣлъ въ Саратовѣ г. Браунъ... Въ 340 No Русскихъ Вѣдомостей напечатано письмо въ редакцію г. Брауна, что въ снятіи дверей въ квартирѣ г-жи Лавровой не было никакого самоуправства. "На вопросъ г-жи Чистяковой (домовладѣлицы), вполнѣ ли законны будутъ ея распоряженія о снятіи всѣхъ дверей, требующихъ передѣлки, я,-- пишетъ г. Браунъ,-- какъ юристъ, долженъ былъ отвѣтить, что снятіе дверей домовладѣлицей не съ цѣлью принудить жильца къ выѣзду изъ квартиры, а для поправокъ (какова юриспруденція!), не подходитъ подъ понятіе о самоуправствѣ (слѣдуютъ разныя статьи закона, какъ и у осинскаго урядника, въ доказательство, что поступлено по закону и что для передѣлки можно было снять зимою въ морозъ всѣ рѣшительно двери, не исключая и наружныхъ). Заключаетъ свое письмо г. Браунъ такъ: "Считаю долгомъ добавить, что я самъ передамъ объ этомъ случаѣ совѣту присяжныхъ повѣренныхъ, и что я привлеку лицо, написавшаго статью въ Современныхъ Вѣдомостяхъ, къ уголовной отвѣтственности".
   Во всѣхъ этихъ фактахъ любопытнѣе всего мужество ихъ героевъ, а затѣмъ, что всѣ эти мужественные герои (другими, кажется, герои не бываютъ) принадлежали въ устоямъ общества и его гражданственности. Это или хранители нашего физическаго здоровья и гражданской безопасности -- доктора, адвокаты, или творцы нашей личной и общественной нравственности, руководители нашего поведенія, любви и уваженія къ достоинству ближняго. Какъ же эти столпы личной и общественной нравственности понимаютъ свои обязанности? Докторъ Юзефовичъ бросаетъ умирающую на произволъ судьбы и когда ему говорятъ, что такъ не поступилъ бы "никакой ремесленникъ и никакой извощикъ", г. Юзефовичъ имѣетъ мужество отправиться съ жалобой на человѣка, котораго онъ самъ вынудилъ сказать ему это. "Извѣстный Саратову" адвокатъ Браунъ крючкотворствуетъ и, ссылаясь на законъ, старается доказать, что можно снять зимою всѣ двери у квартиры и это не будетъ самоуправствомъ, если только заявить жильцу, что двери снимаются для передѣлки. Еще адвокатъ, г. Виноградовъ, защищая интересы богатой желѣзно-дорожной компаніи, распинается изъ всѣхъ силъ, чтобы уменьшить пенсію слѣпому кочегару на 30 руб. въ годъ, и когда ему возражаютъ, что разсчетъ его невѣренъ, онъ идетъ въ драку и ругаетъ противника "мерзавцемъ". Учитель предлагаетъ у себя квартиру ученикамъ и тѣмъ, кто отказывается, ставитъ единицы. И всѣ эти господа, поступая такъ, чувствуютъ себя на высотѣ своего гражданскаго достоинства, и не только они это чувствуютъ, но они и убѣждены, что ихъ принципы насилія безошибочны и что они найдутъ поддержку не только въ общественномъ мнѣніи, но и оправданіе своего, поведенія въ судѣ. Вѣдь, иначе г. Юзефовичъ ужь, конечно, не пошелъ бы съ жалобой въ мировой судъ, а Адольфъ Адольфовичъ Браунъ не сталъ бы привлекать репортера Современныхъ Извѣстій за фактъ, сообщенный имъ съ полною достовѣрностью, къ уголовной отвѣтственности. Что же это такое? Откуда такая смѣлость? Въ какой части общественнаго мнѣнія эти мужественные господа надѣются найти поддержку и защиту?

Н. Ш.

"Русская Мысль", кн. II, 1886

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru