Lib.ru/Классика: Шелгунов Николай Васильевич. Неудавшееся подражание

НЕУДАВШЕЕСЯ ПОДРАЖАНІЕ.

Переводу сочиненія Самуила Смайльса: Самодѣятельность (Self-help) съ дополненіями Н. Кутейникова, особенно посчастливилось у насъ. Въ короткое время появилось 3-е изданіе Смайльса, слѣдовательно есть потребность читать подобныя книги.

Въ предисловіи переводчикъ говоритъ, что книга Смайльса учитъ работать энергически, полагаться въ трудѣ только на собственныя силы, помогать самому себѣ на всѣхъ путяхъ общественной дѣятельности. А такъ какъ съ развитіемъ и обращеніемъ въ дѣло земскихъ силъ должно пробудиться и у насъ начало самодѣятельности, то, желая посильно способствовать этому пробужденію, г. Кутейниковъ нашелъ полезнымъ перевести, въ назиданіе своимъ соотечественникамъ, книгу Смайльса. Далѣе г. Кутейниковъ, согласно мнѣнію нѣкоторыхъ изъ своихъ рецензентовъ, замѣчаетъ, что "Самодѣятельность", какъ книгу, которая по самой своей цѣли, должна представлять читателямъ полезные образцы изъ жизни, для подражанія имъ, желательно бы было приноровить болѣе къ нуждамъ и требованіямъ русскаго общества, сообразно гл, историческими началами, положенными въ его основаніе. Но подобная задача требовала бы совершенной передѣлки всей книги и примѣровъ исключительно изъ русской жизни. Такую работу г. Кутейниковъ считаетъ въ настоящее время не совсѣмъ удобной, да и кромѣ того, англійскіе образцы, приводимые въ подлинникѣ, не должны, по его мнѣнію, ускользать отъ глазъ русскихъ читателей, потому что русская жизнь не представляетъ подобныхъ имъ примѣровъ.

Этотъ рядъ очень доброжелательныхъ мыслей, направленныхъ къ несомнѣнному благу и процвѣтанію Россіи, заключаетъ въ себѣ не меньшій рядъ противорѣчій, совершенно уничтожающихъ практическую пользу авторскаго доброжелательства.

Мнѣ возразятъ, что "Self-help" выдержало въ Англіи тридцать изданій и что англичане совсѣмъ не такіе дураки, чтобы стали читать глупыя книги. Все это можетъ быть совершенно справедливо, но я говорю не о "Self-help" и Англіи, а о "Самодѣятельности", какъ книгѣ, назначенной для назиданія русскихъ читателей и для болѣе вѣрнаго достиженія такой благонамѣренной цѣли снабженной даже русскими примѣрами.

Въ этомъ случаѣ ошибка г. Кутейникова въ томъ, что боясь, какъ видно, задѣть чье-то самолюбіе, онъ сдѣлалъ уступку рецензентамъ и написалъ свои "дополненія" хуже того, чѣмъ, судя по нѣкоторымъ его отдѣльнымъ мыслямъ, онъ понимаетъ русскую жизнь и можетъ писать. Переводчикъ -- авторъ, какъ называетъ себя Кутейниковъ, первый отступилъ отъ того разумнаго правила, которое онъ предлагаетъ другимъ: размышляйте, какъ хотите, хотя даже невѣрно но "размышляйте сами". Начавъ же уступать и поддѣлываться подъ чужой тонъ, онъ необходимо долженъ былъ впасть въ противорѣчія.

Если бы г. Кутейниковъ ограничился буквальнымъ переводомъ книги Смайльса, то справедливость велѣла бы сказать, что это книга очень почтенная, достигшая въ Англіи тридцати изданій, слѣдовательно очевидно пользующаяся тамъ большимъ уваженіемъ, а у насъ способная наводить на полезныя размышленія.

Но когда г. Кутейниковъ вздумалъ украшать переводъ своими дополненіями, когда онъ, сохранивъ всѣ ошибки Смайльса втиснулъ въ рамки англійскаго міровоззрѣнія примѣры изъ русской практики, то вмѣсто полезныхъ размышленій читателю остается только относиться къ книгѣ критически и подавлять авторитетъ г. Кугейникова логикой своего собственнаго послѣдовательнаго мышленія.

Нужно было одно изъ двухъ: или издать чистый, безпримѣсный переводъ, или же, взявъ основную мысль, написать совершенно новую книгу. Примиреніе же невозможно потому что это, какъ эхо и доказалъ г. Кутейниковъ, достигается только въ ущербъ логикѣ и пользѣ самого оригинала.

Мысль о самодѣятельности у насъ вовсе не нова. Когда въ концѣ пятидесятыхъ годовъ посыпались такія обвиненія на заѣдающую среду, и каждый ничего недѣлающій юноша желалъ изображать изъ себя невинную жертву, засосанную житейской тиной, то въ тоже время было высказано довольно энергически и противуположное мнѣніе.

Изъ этого бы можно заключить, что г. Кутейниковъ, также не признающій заѣдающей среды и приписывающій всѣ личныя неудачи личной дряблости, является поборникомъ того же мнѣнія. Но въ дѣйствительности не такъ.

Первая глаза начинается съ того, что "на Бога надѣйся, а самъ не плошай". Въ этой пословицѣ и авторъ, и переводчикъ видятъ непреложную истину, извлеченную изъ огромной массы жизненныхъ опытовъ. Противъ этого спорить и пожалуй и не стану. Дѣйствительную силу даетъ, какъ отдѣльному человѣку, такъ и цѣлому обществу, полная увѣренность въ себѣ, и внѣшнее пособіе необходимо ослабляетъ внутреннюю энергію дѣйствующаго лица и цѣлаго общества. Но изъ этого вовсе не слѣдуетъ такой выводъ, который является затѣмъ въ книгѣ Смайльса.

Онъ говоритъ, что дѣйствительную помощь не могутъ дать людямъ никакія учрежденія, какъ бы они хороши ни были; что мнѣніе людей, полагавшихъ, что ихъ довольство и счастье могутъ быть въ большей степени обезпечены учрежденіями, чѣмъ собственнымъ образомъ дѣйствій, ошибочно; что правительство должно намъ указывать предѣлы для частной дѣятельности, а не дѣйствовать само; что нѣтъ и не можетъ быть такого закона, который бы могъ празднаго человѣка сдѣлать трудолюбивымъ, расточительнаго бережливымъ, развратника воздержнымъ; что опытъ доказалъ, что достоинство и сила государства зависятъ гораздо меньше отъ формы его учрежденій, чѣмъ отъ личныхъ свойствъ составляющихъ его людей, что тѣ явленія, которыя мы называемъ великими общественными язвами, оказываются большею частію результатомъ нашей собственной неправильной жизни, и уничтожить ихъ средствами закона невозможно; что правительство каждой націи есть только воплощеніе составляющихъ ее личностей; если оно, по идеямъ и стремленіямъ, оказывается выше своего народа, то неизбѣжно будетъ понижено до уровня массы; а если отстаетъ отъ нея, то также будетъ наконецъ двинуто впередъ; что прочная основа свободы должна заключаться въ характерѣ частныхъ лицъ и въ этомъ одномъ должно искать вѣрную гарантію общественной безопасности и національнаго прогресса.

Если бы я былъ англичанинъ, и Смайльсъ сообщалъ бы мнѣ подобныя мысли въ назиданіе, думая собственно объ Англіи, то проникнувшись чувствомъ національной гордости, я пожалъ бы Смайльсу руку и сказалъ бы ему, что онъ разсуждаетъ, какъ прилично всякому порядочному англичанину. Но если того же самого Смайльса мнѣ предлагаетъ на русскомъ языкѣ русскій переводчикъ, съ желаніемъ превратить мою пассивную натуру въ активную, то конечно рукопожатіе не состоится, потому что я постараюсь провѣрить предлагаемыя мнѣ для руководства мысли по отношенію къ обстоятельствамъ и къ средѣ, къ которыхъ я нахожусь.

Но это не единственный случай, когда рукопожатіе оказалось бы невозможнымъ. Будь я итальянецъ, испанецъ, французъ, пруссакъ, австріецъ, турокъ, я точно также уклонился бы отъ заявленія своего почтительнаго и гордаго удовольствія.

Разсуждать такъ, какъ разсуждаютъ американцы и англичане, могутъ только американцы и англичане.

Мы знаемъ, что когда въ Англіи существовала уже "великая хартія", надъ континентальной Европой носился еще геологическій туманъ, и въ головахъ ея самыхъ умныхъ людей обиталъ мракъ временъ. Развиваясь на началахъ великой хартіи, передававшихся устно отъ отца сыну, отъ сына внуку, англичане, въ теченіе нѣсколькихъ вѣковъ, усвоили себѣ такія хорошія привычки семейнаго и гражданскаго общежитія, что живутъ въ полномъ порядкѣ безъ гражданскихъ и уголовныхъ кодексовъ и сводовъ законовъ. Поэтому каждый англичанинъ будетъ совершенно правъ если скажетъ, что прочная основа гражданской свободы заключается въ характерѣ частныхъ лицъ.

А развѣ подобную вещь можетъ сказать испанецъ, австріецъ, французъ?

Я знаю, что законъ не можетъ сдѣлать лѣнтяя трудолюбивымъ, а мота бережливымъ. Но онъ не можетъ сдѣлать этого только въ смыслѣ личнаго воспитанія отдѣльныхъ людей. Что же касается цѣлыхъ народовъ и въ продолжительный періодъ времени, то онъ можетъ сдѣлать народъ тупымъ, апатичнымъ, безпечнымъ и слѣдовательно лѣнивымъ и небережливымъ. Это мы видимъ на Испаніи и на Турціи. Слѣдовательно, никакъ нельзя утверждать, что только люди создаютъ учрежденія, а учрежденія не создаютъ людей.

Значеніе учрежденій такъ важно, что во многихъ случаяхъ только ими возможно быстрое перевоспитаніе массъ. Всѣ народы поздняго развитія шли этимъ путемъ, и во всей Европѣ одни англичане составляютъ исключеніе.

Возьмемъ въ примѣръ хотя Германію и Францію. Сильное, критическое умственное движеніе- началось въ нихъ въ половинѣ прошлаго столѣтія. Небольшая кучка прогрессивныхъ людей вызвала прогрессивныя измѣненія въ учрежденіяхъ и законодательствѣ, и только новое законодательство создало новыхъ людей.

Еще виднѣе вліяніе немногихъ на массу въ тѣхъ случаяхъ, когда заимствуются прогрессивныя учрежденія отъ народовъ болѣе передовыхъ. Очень можетъ быть, что каждый народъ додумался бы до того, до чего додумался и другой народъ, начавшій жить ранѣе гражданскимъ обществомъ. Но позвольте васъ спросить, какая была бы польза, хотя бы намъ, отъ того что мы додумались бы своимъ умомъ до гласнаго и устнаго судопроизводства въ 2000 году, когда для насъ гораздо полезнѣе взять это учрежденіе въ готовомъ видѣ въ 1864 году?

Такъ называемое органическое развитіе даже очень многими разсудительными людьми понимается ошибочно. Они считаютъ органическимъ только такое развитіе, при которомъ народъ додумывается самъ до всего ему необходимаго. Въ этомъ случаѣ пароходами, телеграфами, швейной машиной пришлось бы пользоваться однимъ американцамъ; а желѣзными дорогами, прядильной и паровой машинами только англичанамъ. Тогда не только каждый народъ, но и каждый человѣкъ долженъ бы былъ думать про себя и не сообщать своему ближнему ни одной новой мысли, ни одного знанія. Зачѣмъ книгопечатаніе''' Зачѣмъ великія открытія? Сохранимте каждый въ себѣ, что мы знаемъ и что мы придумали, и загородимтесь не только отъ своихъ мнѣній, но и отъ своихъ домашнихъ китайскими стѣнами. Незачѣмъ намъ воспитывать и дѣтей. Пусть развиваются изъ себя и растутъ, какъ полевые цвѣты.

Но это нелѣпость,-- возражаетъ защитникамъ органическаго развитія сообразительный читатель. Зачѣмъ мнѣ начинать своимъ умомъ съ знаній временъ каменнаго періода и зачѣмъ путаться въ туманѣ всякихъ отжившихъ несообразностей, чтобы только въ глубокой старости, да и то едвали, подойти къ познаніямъ девятнадцатаго вѣка. Мы беремъ но праву наслѣдства все, что оставило намъ предъидущее поколѣніе, и прямо начинаемъ съ знаній, считаемыхъ въ наше время самыми безошибочными. Мы читаемъ Бойля и Дарвина, и никто изъ насъ несчитаетъ новое знаніе, пріобрѣтенное отъ нихъ, неорганическимъ. Неорганическимъ оно было бы только въ томъ случаѣ, если бы мы, не понявъ ничего, задолбили бы изъ нихъ готовыя фразы.

Слѣдовательно, чтобы знаніе явилось органическимъ, нужно только, чтобы оно слилось съ нашимъ мыслящимъ листало бы его нераздѣльной принадлежностію. Чтобы какое нибудь учрежденіе явилось органическимъ, нужно, чтобы оно въ данный моментъ удовлетворяло извѣстной народной потребности. Неорганическимъ будетъ только то, что не приноситъ пользы. Напримѣръ, нѣмецкія постановленія о лѣсахъ, можетъ быть, и очень хороши въ Саксоніи или въ Пруссіи; но если ихъ перевести цѣликомъ на русскій языкъ и дать въ руководство архангельскимъ и вологодскимъ лѣсничимъ, то постановленія эти окажутся неорганическими, потому что въ лохъ нѣтъ никакой пользы. Асфальтовыя мостовыя въ Парижѣ очень хороши, но въ Петербургѣ они оказались бы неорганическими, потому что не выдержали бы ни русской зимы, ни подковъ русскихъ лошадей.

Вотъ какимъ способомъ законъ и учрежденія являются двигателями прогресса. Они не учатъ непосредственно ни химіи, ни физикѣ, ни математикѣ; они не дѣлаютъ пустыхъ франтовъ людьми разсудительными, но они даютъ свободу развитію полезныхъ народныхъ стремленій и закрываютъ путь всему тому, что можетъ вредить. Разумѣется очень хорошо, если общество, какъ въ Англіи, развито такъ, что можетъ обходиться безъ свода законовъ и не нуждается, чтобы извѣстная его статья требовала спеціально соблюденія въ судахъ правды и справедливости. Но если этого нѣтъ, если правда само собой не является и администрація страны хромаетъ, то неужели такія новыя учрежденія, которыми дается народу правдивый судъ, а администрація пойдетъ ровной, приличной поступью, не имѣютъ воспитательнаго значенія, т. е. не поселяютъ въ населеніи порядочныхъ и полезныхъ для него привычекъ?

Народы тѣже дѣти. Дѣтей учитъ школа; народъ -- учрежденія и законъ, указывающіе куда имъ идти можно, куда нельзя, чтобы общественное благополучіе не потерпѣло ущерба отъ ошибокъ отдѣльныхъ, недальновидныхъ и неразсудительныхъ людей.

Можно этотъ выводъ перетолковать фальшивымъ образомъ, по я васъ прошу этого не дѣлать. Если учрежденія, воспитываютъ народъ, это не значитъ, что они изображаютъ собой гувернера. Когда первые колонисты явились въ Америку, у нихъ не было никакихъ учрежденій, по только зачатки ихъ. Даже когда было провозглашена независимость сѣверо американскихъ Соединенныхъ Штатовъ, то американскій союзъ былъ очень похожъ на вавилонское столпотвореніе. Нынѣшнихъ американцевъ воспитали только ихъ учрежденія, превратившія прежній вавилонскій столбъ въ стройную машину, гдѣ каждый винтъ и колесо знаютъ и дѣлаютъ свое дѣло. Рандю говоритъ, что Французскія учрежденія производятъ только солдатъ и чиновниковъ, тогда какъ англійскія, дающія каждому полную свободу, приготовляютъ способныхъ гражданъ, отличающихся упорствомъ въ достиженіи цѣли и несокрушимымъ самообладаніемъ.

Сила англійскихъ и американскихъ учрежденій заключается въ той личной свободѣ, которую они предоставляютъ и которая создаетъ активность и неизбѣжную при лей энергію. Свобода эта предоставлена не одному или нѣкоторымъ сословіямъ, а всѣмъ, и вотъ почему люди знаменитые, оказавшіе великую пользу наукѣ, литературѣ, искусству, выходили, какъ выражается Смайльсъ, безразлично "изъ англійскихъ фермъ и съ шотландскихъ холмовъ, изъ мастерскихъ и изъ рудниковъ, отъ наковальни кузнеца и со скамейки ветошника." Примѣры этого такъ многочислены, говоритъ Смайльсъ, что затруднительно сдѣлать изъ нихъ выборъ, сообразный съ объемомъ обыкновенной книги, и не понимаю какъ, высказывая подобную мысль, утверждать въ тоже время, что роль законодательства и учрежденій не имѣетъ вліянія на счастіе и благосостояніе народовъ.

Я не отрицаю великаго значенія личной энергіи, но я говорю, что она не растетъ готовой на деревьяхъ но большимъ дорогамъ: пришелъ и наложилъ въ мѣшокъ, сколько нужно. Еслибы энергія была такъ легко добываемой вещью, то многія бѣдныя жены, страдающія отъ своихъ мужей, отъ нихъ бы не страдали. А то онѣ и видятъ чего имъ недостаетъ, да взять негдѣ.

Такъ какъ въ первой главѣ, въ ея теоретическомъ приступѣ отрицается воспитательное значеніе учрежденій и вся сила дается исключительно личной активности, то, ради послѣдовательности, слѣдовало бы ожидать, что и въ практической части, т. е. въ примѣрахъ будутъ приведены соотвѣтственные теоретическому вступленію образцы. 1"ъ дѣйствительности, однако, читатель найдетъ не то. Примѣры, взятые изъ англійской жизни, точно также подходили бы и къ слѣдующимъ главамъ. Только Михаилъ Михайловичъ Сперанскій очутился кстати, т. е. вовсе не въ доказательство той мысли, для которой привелъ его переводчикъ -- авторъ.

II.

Смайльсъ писалъ свою книгу съ нравственно назидательною цѣлью, тѣ же самые намѣренія имѣлъ и русскій его переводчикъ.

Чтобы цѣль назиданія достиглась совершеннѣе и чтобы примѣры энергическихъ людей напечатлѣлись крѣпче въ памяти читателей, Смайльсъ приводить такую массу образцовъ, что наконецъ становится очень скучно слушать варіаціи на одну и ту же тему.

Это однообразіе обилія произошло еще и оттого, что Смайльсъ хотѣлъ видѣть подраздѣленія тамъ, гдѣ ихъ вовсе не существуетъ. Если бы вмѣсто "Самодѣятельности" (что впрочемъ не совсѣмъ точно передаетъ англійское Self-help), онъ назвалъ бы ее "личною энергіей" или "активностью", то конечно этого бы не случилось. Теперь же вышло вотъ что:

Глава І-я назвала самодѣятельность національная и личная, затѣмъ въ видѣ приступа говорится о духѣ самодѣятельности и энергической самодѣятельности, и потомъ приводятся соотвѣтственные примѣры. Такъ капъ та похвальная самодѣятельность, о которой говоритъ Смайльсъ, есть собственно сильная энергія, а внѣшнимъ образомъ она можетъ проявляться только въ настойчивомъ трудѣ, то очевидно, что и образчиками ея будутъ примѣры людей энергически трудолюбивыхъ, независимо отъ поприща, на которомъ они дѣйствуютъ.

Глава II-я. Промышленные дѣятели, изобрѣтатели и производители. Общее вступленіе къ главѣ: Промышленный духъ англійской націи. Трудъ -- самая лучшая школа. Опять трудъ и слѣдовательно опять примѣры энергическаго труда; но какъ въ этой главѣ говорится объ изобрѣтателяхъ, то и въ примѣръ приводятся только они -- Уаттъ, Аркрайтъ, Фультонъ, Веджвудъ и т. д.

Глава III. Усердіе и стойкость въ работѣ, какъ необходимыя условія успѣха. Общее вступленіе: Счастіе стоитъ на сторонѣ трудолюбиваго. Геній есть терпѣніе. Слѣдовательно опять энергическій трудъ и опять примѣры энергическихъ людей; но на этотъ разъ смѣшанныхъ спеціальностей.

Глава IV. Внѣшняя помощь и случай. Научныя занятія. Вступленіе: ничто великое не создается случайно. А если и случайно, то, очевидно, что настойчивымъ, продолжительнымъ трудомъ. И такъ, опять трудъ и затѣмъ образцы настойчивыхъ людей -- философы и ученые.

Глава V. Труженники въ области искуства.

Глава VI. Трудъ и дворянство. Уже изъ заглавія этихъ главъ видно, что будутъ опять примѣры трудолюбивыхъ людей.

Глава VII. Энергія и храбрость. Примѣры настойчивыхъ общественныхъ дѣятелей.

Однимъ словомъ семь главъ изъ тринадцати, т. е. больше половины книги, посвящены равнымъ примѣрамъ людей отличавшихся энергіею труда. А не отрицаю того, что примѣры эти имѣютъ интересъ, потому что касаются людей, принесшихъ большую пользу; нo вѣдь Смайльсъ взялся писать не біографію, и оттого у него вышло довольно утомительное однообразіе въ кажущемся разнообразіи. Можетъ быть, подобныя иллюстраціи необходимы для той публики, для которой Смайльсъ назначилъ спою книгу; но я думаю, что даже и любители анекдотовъ почувствуютъ щедрость автора, въ особенности если они подумаютъ о томъ, на сколько эта щедрость расширила предѣлы ихъ пониманья.

Одинъ такой примѣръ, какъ Бернаръ Палисси, могъ бы показать читателю всю силу неуклоннаго энергическаго труда, направленнаго къ одной цѣли, и при хорошемъ его уясненіи остальные примѣры оказались бы излишними.

Для читателей, не имѣвшихъ случая прочесть "Самодѣятельность," я разскажу коротко о Бернарѣ Палисси, тѣмъ болѣе, что это мнѣ понадобится для параллели съ примѣрами, приведенными переводчикомъ изъ русской практики.

Палисси былъ сынъ бѣднаго стекольщика. О своемъ образованіи онъ говоритъ: "у меня не было другой книги, кромѣ одной доступной всѣмъ и каждому, т. е. неба и земли."

Кромѣ ремесла стекольщика Палисси научился рисовать на стеклѣ и видя, что вставленіе стеколъ даетъ мало выгодъ, отправился искать счастья. Десять лѣтъ онъ странствовалъ по разнымъ мѣстамъ, но счастья ненашелъ, и, наконецъ, женившись, поселился въ одномъ маленькомъ Французскомъ городкѣ. Расходы увеличились, а доходы были тѣ же. И вотъ Палисси задумалъ заняться разрисовкой глиняной посуды. На эту мысль навела его одна изящная чаша итальянскаго Фаянса. Если, бы Палисси былъ холостъ, то ему стоило бы только отправиться въ Италію и тамъ, вѣроятно, онъ открылъ бы секретъ эмали сравнительно безъ большихъ трудностей. Но въ его теперешнемъ положеніи это было невозможно, и онъ принялся за опыты.

Теперь начинается тотъ рядъ попытокъ, которыя въ большей или меньшей степени сопровождали всякое новое открытіе. Но всѣмъ только доставалась такая трудная работа, какъ Палисси.

Подумавъ, какія бы вещества могли образовать эмаль и приготовивъ разные составы, Палисси обмазалъ ими горшечные черепки и накалилъ ихъ въ нарочно устроенной имъ для того печкѣ. Опытъ, разумѣется, не удался. Палисси, не огорчаясь первымъ неуспѣхомъ, опять накупилъ горшковъ, опять разбилъ ихъ въ черепки и, намазавъ ихъ новыми составами, принялся за обжиганье. Онъ занимался своими опытами цѣлые годы, къ крайнему огорченію своей жены, которая видѣла въ этомъ только напрасное истребленіе горшковъ, переводъ дровъ и трату времени. Но Палисси, во что бы то ни стало, хотѣлъ открыть эмаль. Такъ какъ дрова были дороги и опыты вводили Палисси въ расходы не по средствамъ, то оставивъ обжиганіе въ собственной печи, Палисси началъ носить свои пробные черепки на стеклянную фабрику, находившуюся въ 1 ¹/₂ миляхъ отъ его дома. Опыты не удавались и тамъ. Раззоривишсь почти совершенно, Палисси рѣшился на послѣдній опытъ. Онъ покрылъ разными составами около 300 черепковъ и послалъ ихъ для обжиганья на стеклянный заводъ, куда отправился и самъ. Началось обжиганье, кончилось, печь открыли и изъ 300 обломковъ только на одномъ расплавилось намазанное вещество, сдѣлавшееся при охлажденіи твердымъ, гладкимъ и бѣлымъ. Палисси въ восторгѣ побѣжалъ съ этимъ драгоцѣннымъ черепкомъ къ своей женѣ, и затѣмъ съ большей энергіею принялся за продолженіе опытовъ. Опять только половинныя удачи. Опять обнищавшій Палисси принимается за послѣдній опытъ. Онъ въ особо устроенной печи разводитъ адскій огонь, препровождаетъ въ него свои намазанные черепки и слѣдитъ за обжиганіемъ день и ночь, и не отходя ни на минуту отъ печи. Шесть дней и шесть ночей онъ стоитъ у печи, и новая неудача. Палисси рѣшается на послѣднюю отчаянную попытку; онъ добываетъ деньги въ долгъ, запасается дровами, покупаетъ новые матеріалы для опыта и разводитъ огонь еще болѣе сильный, чѣмъ прежде. Но эмаль опять не выходитъ. Палисси, понимая, что причина въ недостаткѣ жара, подкладываетъ послѣднія дрова, жаръ и тутъ оказывается недостаточно адскимъ; Палисси срубаетъ и сжигаетъ садовый палисадникъ своего дома, огонь все еще малъ. "Тогда Палисси, среди крика испуганной жены и дѣтей, которыя дѣйствительно на этотъ разъ подумали, что онъ сошелъ съ ума, бросилъ въ печь, разломанные имъ на части столы и стулья. Но не помогло и это. Тогда изъ дома послышались удары топора и стукъ изломанныхъ досокъ на полу, и вскорѣ эти разрубленныя доски послѣдовали въ огонь за мебелью. Жена и дѣти бросились вонъ изъ дома, и въ отчаяніи кричали, что Палисси совершенно помѣшался и хочетъ сжечь свой домъ для обжиганія горшковъ. Добрые люди однако ошиблись: Палисси по только не сошелъ съ ума, но напротивъ глиняные горшки, вынутые изъ печи, оказались прекраснымъ бѣлымъ фаянсомъ. Восемь лѣтъ употребилъ Палисси, чтобы достигнуть этого результата, и еще потребовалось восемь лѣтъ, чтобы усовершенствовать открытіе и поставить его внѣ зависимости случайности. Я не вдавался въ подробности; читатель сообразитъ и самъ, сколько опытовъ долженъ былъ сдѣлать человѣкъ, занимавшійся однимъ и тѣмъ же дѣломъ шестнадцать лѣтъ, и сколько насмѣшекъ и обидъ долженъ былъ онъ перенести отъ своихъ домашнихъ, родныхъ, знакомыхъ и незнакомыхъ, видѣвшихъ, что чудакъ шестнадцать лѣтъ сряду почти каждую недѣлю покупаетъ горшки, бьетъ ихъ на мелкіе куски, куски эти обмазываетъ чѣмъ-то и потомъ обжигаетъ въ печи. А между тѣмъ ни насмѣшки, ни неудачи не ослабляютъ энергіи этого желѣзнаго человѣка, и онъ все идетъ впередъ, пока не пришелъ къ своей цѣли. Будь онъ богаче, еще имѣлъ бы право заниматься подобными непонятными глупостями, но бѣдняку Палисси, который долженъ былъ входить въ долги, жечь свою мебель и полъ, все это не прощалось; на сумасшедшаго указывалъ пальцемъ каждый уличный мальчишка.

Рядомъ съ этой чугунной энергіей, равной которой исторія открытій и изобрѣтеній не представляетъ ничего подобнаго, русскій переводчикъ Смайльса ставитъ Слѣпушкина. И все это это дѣлается безъ всякой ироніи, съ добродушіемъ въ настоящемъ случаѣ, дѣйствительно, изумительнымъ.

Слѣпушкинъ родился крѣпостнымъ; еще ребенкомъ онъ отличался острымъ умомъ, любилъ говорить разныя шутки и прибаутки, любилъ читать и рисовать. Женившись, онъ очутился въ положеніи, весьма бѣдномъ. Нужно было платить господамъ оброкъ и мірскія подати, и Слѣпушкину зачастую приходилось сидѣть почти безъ хлѣба. (Я думаю что переводчикъ припустилъ здѣсь немного чувствительнаго элемента) Но, какъ говоритъ г. Кутейниковъ, отличительными чертами характера Слѣпушкина была рѣшительность, смѣлость, присутствіе духа, и онъ въ 1803 году отправился искать счастья въ Петербургъ. На оставшіяся отъ дороги деньги онъ купилъ полпуда грушъ, выпросилъ у земляка лотокъ и пошелъ продавать свой товаръ по улицамъ. Далѣе онъ скопилъ отъ своей разносной торговли небольшія деньги и открылъ лавочку, сначала у Невскаго монастыря, а потомъ въ нѣмецкой Новосаратовской колоніи, противъ Рыбацкой слободы. Своею честностію Слѣпушкинъ привлекъ къ себѣ общее довѣріе колонистовъ, и когда въ 1806 году дѣла его пошли хуже, то какой-то незнакомецъ предложилъ ему на сохраненіе 700 руб., которые позволилъ ему тратить въ случаѣ надобности. Овдовѣвъ, Слѣпушкинъ женился во второй разъ, да дочери крестьянина Рыбацкой слободы, куда и перешелъ жить. "Колонисты, разставаясь съ нимъ съ большою печалью, выдали ему аттестатъ о его честности и безкорыстіи". Кромѣ своихъ постоянныхъ торговыхъ занятій, Слѣпушкинъ занимался въ свободное время сочиненіемъ стиховъ и живописью. Вотъ и все.

Вѣроятно, г. Кутейниковъ полагаетъ, что на всѣ эти очень обыкновенные подвиги требовалась такая же сила энергіи, въ какой нуждался Палисси, и что Палисси и Слѣпушкинъ равны одинъ другому. Только въ этомъ одномъ случаѣ и позволялось бы говорить о Слѣпушкинѣ послѣ французскаго гончара и называть его свѣтлой энергической личностью. Я не отвергаю, что, судя по приведеннымъ г. Кутейниковымъ Фактамъ, Слѣпушкинъ человѣкъ не дурной; но изъ тѣхъ же фактовъ я никакъ не могу усмотрѣть ничего такого, чтобы указывало на исключительность его энергіи. Или русская жизнь того времени была такъ мрачна, что и Слѣпушкинымъ могъ сдѣлаться только человѣкъ съ энергіей Палисси? Этого конечно ни г. Кутейниковъ, ни кто другой утверждать не рѣшится, хотя въ то же время несомнѣнно, что условія нашего общежитія были вовсе неблагопріятны для того, чтобы русская энергія могла получать такое похвальное направленіе, какого хочется и не одному г. Кутейникову. Въ этомъ причина, что мы въ своей общественной жизни, въ томъ видѣ, какъ она слагалась до послѣднихъ реформъ, не найдемъ образцовъ, равносильныхъ образцамъ, приводимымъ Смайльсомъ. И вотъ почему я полагаю, что г. Кутейниковъ послушалъ напрасно совѣтовъ добродушныхъ рецензентовъ -- патріотовъ, не подумавшихъ о томъ, какъ будетъ неловко Слѣпушкину стоять рядомъ съ Палисси.

Быль молодцу не укоръ. Никто не родился взрослымъ, и англичане 200 лѣтъ назадъ не были такими, каковы они теперь.

Изъ этого вовсе не слѣдуетъ, чтобы мы русскіе не имѣли энергіи; она у насъ есть и, можетъ быть, не въ меньшей степени, чѣмъ у англичанъ и у американцевъ, но дѣло въ томъ, что по историческимъ условіямъ она получила иное направленіе и была устремлена не на то, на что устремлялась у передовыхъ промышленныхъ народовъ.

Когда континентальная Европа еще дремала, Англія уже отличалась сильнымъ промышленнымъ движеніемъ, и на пути экономическаго прогресса шла впереди другихъ народовъ. Слѣдовательно понятно, что только англичане и могли явиться авторами великихъ промышленныхъ открытій и изобрѣтеній. Въ правильности этой мысли читатель убѣдится изъ того, что почти всѣ изобрѣтатели вышли изъ рабочихъ, т. е. именно изъ тѣхъ людей, которыхъ способности устремились но преимуществу на промышленное дѣло. Джемсъ Уаттъ, изобрѣтатель паровой машины, былъ мастеромъ математическихъ инструментовъ. Аркрайтъ, изобрѣтатель прядильной машины, былъ цирульникомъ; Пили, изобрѣтатели набивного коленкора, т. е. ситца, были ткачи, Джошуа Веджвудъ, изобрѣтатель англійскаго Фаянса и основатель горшечнаго мастерства въ Стаффордширѣ, былъ горшечникъ; Джорджъ Стефенсонъ, изобрѣтатель желѣзной дороги, былъ рудокопомъ, помощникомъ своего отца при водокачальной машинѣ, и занимался перевозкой и сортировкой каменнаго угля. Этотъ списокъ можетъ быть сдѣланъ очень длиннымъ, но основная мысль не выиграетъ отъ этого ни въ полнотѣ, ни въ ясности. Изобрѣтенія создаются нуждой и извѣстнаго рода направленіемъ мыслей. При промышленномъ духѣ народа изобрѣтенія должны получить и промышленный характеръ, потому что народъ думаетъ только въ промышленномъ направленіи. Слѣдовательно, очень просто, что англичане, начавшіе думать промышленнымъ образомъ ранѣе другихъ народовъ, должны были явиться ранѣе другихъ и промышленными изобрѣтателями. Послѣ этого я совершенно не понимаю, почему намъ, русскимъ, не стоящимъ съ англичанами на одномъ промышленномъ уровнѣ, нужно имѣть непремѣнно равное имъ число промышленныхъ изобрѣтателей и равныхъ способностей? Изъ серьезнаго историческаго вопроса мы дѣлаемъ вопросъ мелочнаго самолюбія и національнаго тщеславія. Изъ пустой суетности мы рѣшились доказать невозможное, и поступаемъ какъ дѣти, которымъ очень нравится увѣрять, что они уже большіе. Ботъ въ чемъ ошибка г. Кутейникова, Его паралели имѣютъ тотъ смыслъ, какъ если бы онъ людямъ, отвергающимъ въ насъ всякую энергію, усиливался доказать, что они ошибаются, и что мы тоже не лишены человѣческихъ способностей. Точно въ этомъ кто-нибудь и въ самомъ дѣлѣ сомнѣвается? Принявшись за паралели, г. Кутейниковъ доказалъ вовсе не то, что онъ хотѣлъ доказать. Такъ какъ въ паралель съ Палисси онъ открылъ только одного Слѣпушкина, и въ параллель съ Уаттомъ, Стефенсономъ, Аркрайтомъ только Кулибина и Волоскова, то этимъ онъ только подтвердилъ справедливость той мысли, что въ своихъ промышленныхъ способностяхъ мы еще никакъ не можемъ равняться съ англичанами, и что люди дѣйствительно замѣчательныхъ способностей, какъ Кулибинъ, вслѣдствіе низкаго общаго уровни, тратятъ свои силы на безплодное придумываніе своимъ умомъ разныхъ часовыхъ механизмовъ, не составляющихъ вовсе секрета, вмѣсто тою, чтобы подобно англичанамъ, начать свое прогрессивное путешествіе на пути промышленнаго прогресса со станціи, болѣе передовой.

Вліяніе общаго уровня еще виднѣе на Волосковѣ. Этотъ современникъ Кулибина, жившій во времена Екатерины II, былъ сынъ часоваго мастера. Мальчикъ съ способностями, онъ не ограничивался простымъ подражаніемъ отцу; но внимательно разсматривалъ и изучалъ часовой механизмъ. Не имѣя передъ глазами иностранныхъ образцовъ, онъ дошелъ своимъ умомъ не только до того, что сталъ изготовлять хорошо отдѣланные и довольно изящные часы, но приготовилъ даже часы астрономическіе. Это были огромные часы, въ которыхъ стрѣлки показывали въ теченіе трехъ лѣтъ числа, мѣсяцы и годы, т. е. часы, въ механизмѣ которыхъ было такое колесо, которое обращалось около своей оси одинъ разъ въ теченіе четырехъ лѣтъ. Кромѣ того, часы показывали видимое движеніе солнца и фазы луны.

Своимъ умомъ дойти до этого было нелегко. Изъ книгъ Волосковъ не могъ узнать ничего, потому что даже и теперь, черезъ сто лѣтъ, научиться изъ русскихъ книгъ немногому можно; примѣровъ предъ его глазами не было никакихъ; не было ни школъ, ни университетовъ ни ремесленныхъ заведеній, ни профессоровъ, ни мастеровъ. Живя среди людей, которые не могли дать отвѣта ни на одинъ вопросъ, пробуждавшійся въ пытливомъ умѣ Волоскова, онъ могъ читать только ту книгу, которую читалъ Бернаръ Палисси -- "небо да землю". И дѣйствительно небо явилось главнымъ учителемъ Волоскова; оно навело его на мысль устроить часы, показывающіе движеніе солнца и фазы луны, и оно же возбудило въ немъ желаніе заниматься астрономіей. Но и тутъ приходилось работать только своимъ умомъ, начиная, какъ первобытный человѣкъ, съ самаго начала. И вотъ Волосковъ устроиваетъ себѣ самъ зрительную трубу и въ нее разсматриваетъ луну и солнце. Астрономія, конечно, не выиграла ничего, а Волосковъ подъ старость почти ослѣпъ. Гоголевскій почтмейстеръ, додумывающійся до всего своимъ умомъ, кажется веселымъ людямъ смѣшнымъ; но мнѣ нѣтъ охоты смѣяться ни надъ Волосковымъ и Кулибинымъ, ни даже надъ гоголевскимъ почтмейстеромъ. Что смѣшного въ томъ, что энергія людей, желающихъ искренно трудиться полезнымъ образомъ, является убыточнымъ для человѣчества и общества толченіемъ воды;' Если бы можно было сосчитать, сколько погибло и ослабѣло энергій въ прогрессивныхъ стремленіяхъ не особенно сильныхъ людей, встрѣтившихъ неодолимыя для себя препятствія, то я думаю, что и самые легкомысленные шутники перестали бы смѣяться. Примѣры, приводимые Смайльсомъ или даже г. Кутейниковымъ, относятся до личностей исключительныхъ, титановъ между людьми. Но сравненію съ желѣзной неуклончивостію этихъ рѣдкихъ натуръ, работа остальныхъ людей изчезаетъ, и на нее никто не обращаетъ вниманія. А между тѣмъ, оглянитесь кругомъ,-- и вы встрѣтите въ каждомъ человѣкѣ исторію подобныхъ же стремленій и подобныхъ же неудачъ. Разница только въ томъ, что Палисси станетъ разбивать горшки въ мелкіе черепки 16 лѣтъ, пока не добьется, чего ему нужно; а всѣ остальные, обыкновенные люди, устанутъ скоро на работѣ своего пытливаго ума и, уставъ бороться, завязнутъ неподвижно въ болотѣ, которое образовали ранѣе ихъ утомившіеся борцы. Всякой силѣ есть предѣлъ, и можно остановить всякое стремленіе. Палисси не усталъ, работая 16 лѣтъ, недостало ли бы у него энергіи на 26 лѣтъ? Поэтому нужно не имѣться надъ тѣми, кого сломили препятствія, а серьезно подумать, чтобы и слабосильный не уставалъ въ борьбѣ и достигалъ бы своей цѣли, такъ какъ только въ этомъ и заключается вопросъ прогресса и цивилизаціи. Народная отсталость есть собственно сумма неудавшихся стремленій и задержанныхъ энергій; чѣмъ больше этихъ отрицательныхъ единицъ, тѣмъ меньше положительнаго успѣха; если бы ни одному человѣку не удавалось бы ничто, человѣчество бы закаменѣло. Теперь же оно идетъ впередъ только потому, что но существу своей натуры человѣкъ хочетъ думать своимъ умомъ и что нѣкоторымъ людямъ дѣйствительно удается додумываться до чего нибудь полезнаго.

Изъ этого очевидно, что сила народной прогрессивности зависитъ отъ легкости стремленія впередъ, а эта легкость зависитъ исключительно отъ числа и размѣра помѣхъ Если рядъ мѣшающихъ причинъ тянется вѣка, то народъ не только будетъ идти черепашьимъ шагомъ, но можетъ и совсѣмъ остановиться, потому что путемъ наслѣдственной передачи и воспитаніемъ въ умственной неподвижности народъ усвоилъ себѣ неподвижныя привычки и застой мысли. Примѣромъ можетъ служить Индія. Обратное этому положеніе создало англичанъ и въ особенности американцевъ, народъ самый энергическій и прогрессивный.

Мнѣ кажется, что когда г. Кутейниковъ задумалъ къ англійскимъ образцамъ подъискивать паралели изъ русской жизни, онъ смотрѣлъ на настоящій вопросъ съ иной точки зрѣнія и вѣрилъ серьезно, что стоитъ только сказать всѣмъ намъ русскимъ; "милые соотечественники пожалуйста будьте энергичны какъ Бернаръ Палисси," и мы немедленно произведемъ всю ту массу энергіи, какой, по его мнѣнію, у насъ недостаетъ. По читатель уже видѣлъ, изъ того, что было сказано выше, что изобрѣтатели не создаются по щучьему велѣнью; не создаются этимъ способомъ и всѣ остальные образцы, приводимые Смайльсомъ. Чтобы создавать такую массу энергическихъ общественныхъ дѣятелей, въ обширномъ смыслѣ этого слова, нужно идти тѣмъ же путемъ общественной жизни и всему обществу работать дружно въ наиболѣе выгодномъ для него направленіи. Укажу на одинъ примѣръ изъ тысячи приведенныхъ Смайльсомъ. Нѣкто Гренвиль Шарпъ, не больше какъ писецъ въ артиллерійскомъ вѣдомствѣ, узнаетъ случайно, что одинъ негръ, по имени Джонатанъ Стронгъ, изувѣченный своимъ господиномъ, брошенъ имъ какъ негодная вещь на произволъ судьбы. Шарпъ излечиваетъ несчастнаго и пристроиваетъ его къ мѣсту. Однажды, ожидая свою госпожу на улицѣ, негръ былъ узнанъ случайно проходившимъ мимо своимъ прежнимъ владѣльцемъ и тотъ рѣшился предъявить свои права на невольника, который съ выздоровленіемъ получилъ опять въ его глазахъ цѣну. Негра, по требованію владѣльца схватили и до отправленія въ Вестъ-Индію заперли въ тюрьму. Тамъ Стронгъ вспомнилъ о своемъ благодѣтелѣ; написалъ къ Шарпу письмо, прося его о помощи; тотъ явился и не только потребовалъ его освобожденія, но умѣлъ добиться призыва въ судъ всѣхъ тѣхъ, кто схватилъ и заключилъ въ тюрьму Стронга безъ законнаго на то права. Когда начался судъ оказалось, что прежній владѣлецъ Стронга продалъ его новому, который и требовалъ негра, какъ свою собственность. По какъ Стронгъ не обвинялся ни въ какомъ преступленіи, то его освободили; что же касается до вопроса о его свободѣ или несвободѣ, то судъ не призналъ себя въ правѣ его обсуживать. Тогда новый владѣлецъ Стронга началъ Формальный искъ противъ Шарпа. Битъ начало той энергической юридической борьбы, начатой неизвѣстнымъ писцомъ; борьбы, въ которой онъ отважился идти противъ юридическихъ знаменитостей Англіи и людей власти, которая кончилась полнымъ торжествомъ праваго дѣла. Шарпъ добился до того, что не только былъ прекращенъ въ Англіи торгъ невольниками, производившійся до тѣхъ поръ открыто на улицахъ Лондона и Ливерпуля, но вмѣстѣ съ тѣмъ было установлено прочно правило, по которому каждый невольникъ, вступившій на англійскую почву, съ того же мгновенія дѣлался свободнымъ.

Конечно энергія Шарпа можетъ возбуждать къ себѣ удивленіе; но это значитъ видѣть только одну сторону дѣла. Не только въ Испаніи, по даже и во Франціи, по случаю какого нибудь избитаго Стронга, не явился бы никакой Шарпъ и, слѣдовательно, не произошло бы никакой знаменитой юридической борьбы и но явилось бы никакого удивительнаго рѣшенія въ пользу личной свободы. Слѣдовательно здѣсь нисколько не удивителенъ Шарпъ, а скорѣе удивительны тѣ условія, при которыхъ какой нибудь энергическій Шарпъ долженъ явиться непремѣнно. Не цвѣты создаютъ почву, а почва цвѣты.

Я знаю, чѣмъ вы мнѣ возразите; вы скажете, что цвѣты точно не создаютъ почвы, но учрежденія создаются людьми. Этого вопроса я развивать не стану и только попрошу васъ припомнить исторію происхожденія гласнаго суда въ Россіи и затѣмъ поле битвы буду считать одержанной за собою.

Съ этой точки зрѣнія я считаю ошибочной претензію г. Кутейникова пріискать на каждаго энергическаго англичанина энергическаго русскаго человѣка и тѣмъ дѣлать не только историческую ошибку, но и бросать укоромъ въ своихъ соотечественниковъ. Мы страдаемъ вовсе не отсутствіемъ энергіи, а неправильнымъ ея направленіемъ. Обратимъ вниманіе на нашъ простой народъ: больше ли его трудится англійскій и американскій земледѣлецъ? Ужь конечно нѣтъ. И разница въ результатахъ является вовсе не отъ лѣни русскаго мужика, а оттого, что его силамъ и способностямъ нельзя было идти другимъ болѣе выгоднымъ направленіемъ. Но г. Кутейниковъ и не обвиняетъ простой народъ; онъ напротивъ относится къ нему сочувственно и даетъ свои совѣты кому-то другому,-- должно быть среднему сословію. Допустимъ, что г. Кутейниковъ правъ, что наши образованные люди не отличаются большею энергіею. Но какой именно гражданской, промышленной, ученой, военной? Чему можно было являться, то являлось; а что не являлось, значитъ и не могло явиться. И. г. Кутейниковъ какъ видно недалекъ отъ этой мысли, потому что онъ говоритъ въ предисловіи: "начало самодѣятельности должно пробудиться въ Россіи, особенно нынѣ, при развитіи и обращеніи въ дѣло земскихъ силъ страны." А если онъ думаетъ такимъ справедливымъ образомъ, къ чему же онъ говоритъ вслѣдъ за тѣмъ: "въ намѣреніи посильно способствовать этому, выпущенъ былъ въ началѣ этого года переводъ книги Смайльса..." Если самодѣятельность должна явиться у насъ отъ земскихъ учрежденій, то зачѣмъ переводъ Смайльса? Или и онъ часть земскихъ учрежденій? А думаю, что англійская самодѣятельность явилась до сочиненія Смайльса; думаю также, что и русская самодѣятельность обошлась бы безъ перевода его книги. Говорю я такъ не потому, чтобы отрицалъ совершенно достоинства этого сочиненія, а потому что считаю его совершенно безполезнымъ въ настоящемъ его видѣ для той цѣли, для которой назначалъ его переводчикъ. Думая, что книгами нравоучительнаго содержанія можно создавать изобрѣтателей, энергическихъ ученыхъ и общественныхъ дѣятелей, ни Смайльсъ, ни г. Кутейниковъ не оказываютъ чести своей собственной проницательности. Если бы въ нравоученіяхъ только и заключалась подобная магическая сила, то люди были бы давно ангелами и не требовалось бы ни законовъ, ни учрежденій. Къ сожалѣнію, поучительная сила добрыхъ примѣровъ слишкомъ слаба и тѣ, кто, послѣ вѣковыхъ неудачныхъ попытокъ моралистовъ, думаютъ еще и въ XIX столѣтіи дѣйствовать этимъ орудіемъ, доказываютъ только, что они думаютъ по старому. Васъ огорчаетъ изобиліе въ своихъ соотечественникахъ пассивнаго мужества и недостатокъ прогрессивности, активности. Но вы опоздали съ своимъ огорченіемъ, потому что молчали, когда вамъ слѣдовало бы говорить и заговорили, когда можно бы и молчать; да и заговорили-то совсѣмъ не тѣмъ языкомъ.

Мнѣ кажется, что одна мысль, вначалѣ этой главы, осталась недостаточно уясненной. Подраздѣляя энергіи на національную, личную, промышленную, ученую, литературную, политическую, военную, Смайльсъ какъ будто бы видитъ въ нихъ разныя душевныя способности. Но энергія есть только сила человѣческой настойчивости; она двигаетъ человѣка впередъ, какъ паръ локомотивъ, а куда пойдетъ человѣкъ, это зависитъ уже отъ другихъ способностей и отъ обстоятельствъ: одинъ выйдетъ энергическимъ изобрѣтателемъ, другой энергическимъ общественнымъ дѣятелемъ, третій энергическимъ воиномъ. Если бы Смайльсъ смотрѣлъ на энергію такимъ образомъ, то то, что онъ говоритъ въ первыхъ семи главахъ, могло бы быть сказано въ одной.

III.

Въ литературной критикѣ существуетъ правило, но которому не требуется отъ автора того, чего онъ не давалъ, а разбираютъ лишь то, что онъ далъ. Или яснѣе вы можете только разбирать правильно ли выведенныя лица дѣйствовали въ данныхъ обстоятельствахъ, но не можете требовать, чтобы для васъ были созданы новыя лица и новыя обстоятельства.

Съ сочиненіями серьезнаго содержанія, какъ напримѣръ разбираемая книга, допускаются и требованія болѣе серьезныя. Если докторъ дастъ вамъ каломель, вмѣсто ипекакуаны, то вы имѣете полное право требовать отъ него, чтобы онъ давалъ вамъ то, что нужно, а если не умѣетъ лечить, то чтобы и не брался.

Совершенно такими же докторами кажутся намъ и авторы сочиненій, назначаемыхъ служить путеводными звѣздами человѣчеству. Если вамъ предлагаютъ звѣзду въ руки, я думаю вы, какъ разсудительный человѣкъ, прежде чѣмъ отправиться съ нею въ путешествіе, захотите разсмотрѣть пригодна ли она для дѣла и не заблудитесь ли вы съ нею хуже.

Проще говоря, это значитъ, что авторъ руководящаго сочиненія долженъ имѣть къ вамъ уваженіе; онъ не имѣетъ права третировать васъ какъ ребенка, запугивая ваше воображеніе и повелѣвая вамъ поступать такъ, а не иначе; обращаясь къ вамъ, какъ къ взрослому, онъ долженъ дѣйствовать исключительно на вашъ интеллектъ. Но именно этого основнаго правила и не соблюли ни Смайльсъ, ни его русскій переводчикъ. И въ тоже время они требуютъ отъ васъ "самодѣятельности" и говорятъ вамъ "думайте хотя ошибочно, но сами." Но какъ же мнѣ думать самому, когда желая убѣждать меня авторитетами, вы думать мнѣ не позволяете!

Г. Кутейниковъ, замѣтивъ многіе недостатки въ русскомъ обществѣ и подумавъ объ ихъ причинахъ, пришелъ къ той мысли, что вся наша бѣда въ недостаткѣ энергіи и активности. Въ это время онъ узнаетъ, что у англичанъ есть книга, трактующая о томъ же предметѣ и вышедшая 30-мъ изданіемъ. Г. Кутейниковъ тотчасъ же сообразилъ, что если англичане народъ такой энергическій, то очевидно потому, что имѣютъ у себя такую хорошую книгу и что если перевести ее, то и русскіе пріобрѣтутъ англійскую энергію.

Страдая также общею русскою болѣзнію и желая полнаго излеченія себѣ и всѣмъ своимъ ближнимъ я, какъ только узналъ объ изобрѣтенномъ Смайльсомъ и г. Кутейниковымъ лекарствѣ, тотчасъ же пріобрѣтаю его и принимаюсь за самоизлеченіе.

Изъ первыхъ семи главъ я узнаю факты чудовищной энергіи, приводящіе меня въ изумленіе. Мнѣ разсказываютъ объ одномъ французѣ, который 16 лѣтъ къ ряду разбивалъ горшки на мелкіе черепки, чтобы изобрѣсти эмаль и наконецъ ее открылъ; мнѣ разсказывали о другомъ горшечникѣ, англичанинѣ, который лѣтъ двадцать думалъ о Фаянсѣ и наконецъ его выдумалъ; мнѣ разсказываютъ о мастерѣ математическихъ инструментовъ, который десять лѣтъ все думалъ надъ одной непонятной никому штукой и наконецъ подарилъ промышленному міру паровую машину; мнѣ разсказываютъ о какихъ-то желѣзныхъ людяхъ нечувствительныхъ ни къ холоду, ни къ голоду, которые не боясь смерти отправляются къ людоѣдамъ и дикарямъ и по десяткамъ лѣтъ проповѣдуютъ имъ слово божіе; мнѣ разсказываютъ о государственныхъ людяхъ, умныхъ какъ ангелы, доброжелательныхъ какъ святые и неутомимыхъ, какъ паровая машина; мнѣ разсказываютъ о филантропахъ и благодѣтеляхъ человѣчества, которые не имѣя ни гроша въ карманѣ и ровно никакого значенія въ свѣтѣ, начинаютъ по поводу какихъ нибудь бѣдныхъ и угнетенныхъ процессы съ общественнымъ мнѣніемъ, побѣждаютъ его и являются глашатаями какого нибудь новаго юридическаго принципа или новыхъ правъ человѣчества.

Я проникаюсь глубокимъ уваженіемъ къ этимъ удивительнымъ людямъ и желая создать что нибудь удивительное, принимаюсь думать весьма энергически, чтобы мнѣ такое сдѣлать. Продумавъ долго, оцѣнивъ свои знанія, средства и обстоятельства, въ которыхъ мнѣ придется дѣйствовать, я убѣждаюсь вполнѣ, что не могу быть ни Палисси, ни Веджвудомъ, ни Уаттомъ, ни Ливингстономъ, ни Кобденомъ, ни Брайтомъ, ни Линкольномъ. Но происходитъ это вовсе не отъ недостатка энергіи, какъ бы въ этомъ не укорялъ меня г. Кутейниковъ, потому что я могу просидѣть за стуколкой или за штосомъ цѣлые сутки, а въ уѣздныхъ городахъ есть и такіе энергическіе люди, которые просиживаютъ до двое сутокъ.

Примѣры Смайльса, какъ образцы того, до чего могутъ достигать способности людей, энергически направленныя къ достиженію полезной цѣли, не приносятъ мнѣ никакой существенной пользы. Я смотрю на этихъ людей какъ на идеалъ для меня совершенно недостижимый; какъ сталъ бы я смотрѣть на червонцы Ротшильда, которые никогда не будутъ мнѣ принадлежать; какъ сталъ бы слушать описаніе райскаго климата Мадеры или померанцевыхъ рощъ Бразиліи въ то время, какъ самъ сижу подъ дождемъ и ѣмъ печеный картофель. Мнѣ даже и не стыдно за себя; какъ будто я виноватъ, что я не Брайтъ и не Линкольнъ? Однимъ словомъ, назидательность недостижимыхъ для меня образцовъ отскочила отъ меня, какъ горохъ отъ стѣны.

Неудовлетворившись первыми семью глазами, я ищу разрѣшенія своихъ вопросовъ дальше; но наталкиваюсь прежде всего на нравственные афоризмы, и за тѣмъ на мысли хотя и дѣльныя, но высказанныя съ Французской легкостію и потому не оставляющія во мнѣ никакого прочнаго впечатлѣнія. Я узнаю, что кто-то сказалъ: "трудъ создаетъ человѣка", что лордъ Мельбурнъ говорилъ: "молодой человѣкъ, пролегающій себѣ дорогу, не долженъ разсчитывать на постороннюю помощь: все зависитъ отъ самого себя,-- стоитъ только трудиться". Еще кто-то, что "бѣдность -- глупость". Докторъ Джонсонъ, что "всѣ жалобы на судьбу несправедливы; мы сами бываемъ причиной нашихъ несчастій". Еще какой-то мудрецъ, что "должно меньше останавливаться, чтобы скорѣе достигнуть конца". Ричардъ Сесиль, что "методъ подобенъ вещамъ, укладываемымъ въ ящикъ; хорошій укладчикъ сумѣетъ уложить вдвое болѣе, чѣмъ дурной". Онъ же: "кратчайшій путь къ тому, чтобы сдѣлать много дѣлъ, заключается въ совершенномъ окончаніи каждаго изъ нихъ". Народная англійская мудрость: "если вамъ нужно, чтобы дѣло ваше было сдѣлано, сдѣлайте его сами; если же вамъ этого не нужно, то пошлите кого нибудь другого". Нельсонъ: "я обязанъ тому, что не тратилъ даромъ ни одной четверти часа". Людовикъ XIV: "точность есть вѣжливость королей". Генри Тейлоръ: "правильность въ пріобрѣтеніи денегъ, сбереженіе ихъ, способъ расходованія, ссуды, займы и завѣщанія могутъ почти безошибочно служить мѣркою достоинствъ человѣка вообще". Самуилъ Дрью: "благоразуміе, бережливость и хорошее хозяйство вотъ самыя лучшія орудія для поправленія обстоятельствъ во время невзгоды". Наконецъ Сократъ: "пусть тотъ, кто хочетъ двинуть впередъ цѣлый свѣтъ подвинется сначала самъ". Двухъ печатныхъ листовъ мало на всѣ афоризмы, приводимыя Смайльсомъ.

Совершенно справедливо, что афоризмы эти, капъ результатъ опытности и наблюденій ушныхъ людей, сами по себѣ очень почтенны: но практическая польза ихъ въ отношеніи другихъ людей совершенно ничтожна, вслѣдствіе ихъ односторонней субъективности. Люди энергическіе и исключительныхъ способностей подобными изреченіями характеризовали только свою дѣятельность, указывали принципы которыми они руководствовались; по если бы всѣ тѣ, кому жизнь неудалась, т. е, рѣшительное большинство, а частію и люди большихъ способностей и не малой настойчивости, но встрѣтившіе несокрушимыя препятствія, хотя бы напримѣръ нашъ Кольцовъ, возбудили въ Смайльсѣ охоту собрать всѣ афоризмы, высказанные ими въ горькія минуты жизни, то въ его книгѣ явилась бы и сила небывалая.

Въ фальшивой точкѣ опоры заключается вся слабость книги Смайльса и еслибы г. Кутейниковъ нашелъ вѣрный центръ тяжести тому, что онъ называетъ самодѣятельностію, то явился бы именно такимъ врачемъ, бесѣда съ которымъ принесла бы всякому больному обществу пользу. Въ этомъ-то именно смыслѣ я и говорилъ въ началѣ главы, что къ автору сочиненія серьезнаго содержанія, не только можно, но и слѣдуетъ относиться весьма строго, въ особенности если онъ берется врачевать недуги человѣчества. Назвался груздемъ -- такъ полѣзай въ кузовъ.

Смайльсъ и единомышленный съ нимъ русскій переводчикъ употребляютъ дедуктивный пріемъ и идутъ сверху внизъ, вмѣсто того чтобы идти снизу вверхъ. Для нихъ существуютъ только титаны, богатыри и герои, которыми они колитъ глаза людямъ обыкновеннымъ; но они не хотятъ знать страданій небольшихъ людей, страданій можетъ быть и мелочныхъ для титановъ, но въ своей совокупности составляющихъ громадную массу препятствій, задерживающихъ прогрессъ. Обойдя такимъ образомъ шероховатый путь жизни, на которомъ спотыкаются милліоны и не обративъ на него своего аристократическаго вниманія, наставники кричатъ толпѣ: "ну что ты тутъ шлепаешься безсильная въ грязи, посмотри какъ идутъ титаны и иди какъ они". А у толпы недостаетъ силы идти и путемъ болѣе легкимъ. Ей говорятъ: у тебя нѣтъ силы воли, только захоти и пройдешь; точно будто толпа стоитъ съ сложенными руками и не дѣлаетъ никакихъ попытокъ двигаться впередъ. И она дѣлаетъ все тоже, что титаны и богатыри, но только въ меньшемъ размѣрѣ.

Вмѣсто собранія примѣровъ и мудрыхъ изрѣченій, вмѣсто того, чтобы составлять списокъ добродѣтелей, при посредствѣ которыхъ титаны пришли къ своимъ цѣлямъ, нужно было изслѣдовать, что именно мѣшаетъ толпѣ пріобрѣсти тѣ же добродѣтели и каждому простому смертному свершать легко свой путь жизни. въ этомъ облегченіи пути должна заключаться вся сущность задачи каждаго общественнаго дѣятеля и каждаго, кто считаетъ себя призваннымъ быть наставникомъ человѣчества. Поэтому Смайльсу и г. Кутейникову слѣдовало явиться не моралистами, а мыслителями; имъ нужно было слѣдовательно написать не нравоучительную книгу анекдотическаго характера, а изслѣдованіе.

Мнѣ возразятъ, что авторы за это не брались; но и отвѣчу, что выдавая себя за врачей, они должны лечить настоящими средствами, и оправданіе что они лечатъ "посильно", не дѣлаетъ безполезнаго леченія безполезнымъ и слабой книги хорошею.

Чтобы сочиненіе задуманное съ тою цѣлію, которой задался г. Кутейниковъ, могло бы принести пользу читателю и извѣстность автору, оно прежде всего не должно быть нравоучительно-анекдотическимъ. Сочиненіе это должно быть совершенію серьезное, дѣйствующее исключительно на интеллектъ, но написанное простымъ общедоступнымъ языкомъ и только иллюстрованное, мѣстами, фактами изъ жизни счастливыхъ и несчастныхъ людей какъ данными или основаніями для выводовъ.

Это относительно формы. Но содержанію же оно должно быть трактатомъ объ успѣшности и неуспѣшности человѣческихъ стремленій и труда. Все то, о чемъ говоритъ Смайльсъ,-- трудъ, энергія, акуратность, методъ, честность, критика самого себя, нравственное мужество, бережливость, хорошія привычки, самообразованіе, самоуваженіе, какъ элементы успѣшности или неуспѣшности труда, какъ факторы экономическаго производства, должны быть разсмотрѣны по отношенію ихъ положительнаго и отрицательнаго вліянія на трудъ человѣческій вообще.

Программа эта широка, но она можетъ быть выполнена вполнѣ успѣшно и въ книгѣ такого объема какъ "Самодѣятельность", если несущественному будетъ отведено самое незначительное мѣсто, а главное вниманіе будетъ обращено на вопросы основные.

Разумѣется и подобная книга не сдѣлаетъ всѣхъ людей энергически-полезными; но написанная достаточно популярно, чтобы быть прочитанною многими, она распространитъ значительно больше полезныхъ свѣденій, чѣмъ "Самодѣятельность" г. Кутейникова.

Н. Шелгуновъ.

"Дѣло", No 9, 1867

Оставить комментарий Шелгунов Николай Васильевич (bmn@lib.ru) Год: 1867 Обновлено: 25/09/2017. 58k. Статистика. Статья: Критика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Переводу сочинения Самуила Смайльса: "Самодеятельность" (Self-help).

Шелгунов Николай Васильевич Неудавшееся подражание

НЕУДАВШЕЕСЯ ПОДРАЖАНІЕ.

Шелгунов Николай Васильевич
Неудавшееся подражание