Lib.ru/Классика: Ремезов Митрофан Нилович. Современное искусство

Современное искусство.

"Драматическихъ дѣлъ мастера" и "знатоки сцены".-- Московскій Малый театръ: Волкъ, комедія А. Ф. Ѳедотова. Простая исторія, драматическій этюдъ И. Н. Шпажинскаго.

Общее оскудѣніе русской литературы за послѣдніе годы отразилось и на театрѣ. Едва ли мы сдѣлаемъ большую ошибку, если скажемъ, что съ Грозою Островскаго блеснулъ послѣдній "свѣтлый лучъ" на нашей сценѣ, а за нимъ лишь вспыхиваютъ изрѣдка кое-какіе проблески, которые "свѣтятъ, да не грѣютъ", всего же чаще и не свѣтятъ даже, а мелькаютъ, какъ е блуждающіе огни" въ сумрачной мглѣ "темнаго бора" или "трясины". И -- странное дѣло!-- случилось это какъ разъ въ то время, когда у насъ, съ легкой руки А. Н. Островскаго, писаніе для театра какъ бы выдѣлилось изъ общей литературы и чуть не всецѣло перешло въ руки спеціалистовъ-драматурговъ, такъ называемыхъ знатоковъ сцены. Въ старые годы всякій выдающійся писатель считалъ какъ бы обязанностью написать что-нибудь для театра, и величайшія русскія драматическія произведенія созданы совсѣмъ не драматургами, а людьми, которымъ и въ голову не приходило, будто для писанія комедій и драмъ необходимо какое-то особенное знаніе сцены, нѣчто вродѣ подготовительнаго курса. Ни Гоголь, ни Грибоѣдовъ, ни Пушкинъ, Лермонтовъ, Тургеневъ, гр. Толстой, Писемскій, ни даже самъ Островскій, когда онъ писалъ Свои люди сочтемся, не знали сцены въ томъ смыслѣ, какъ это понимается теперь. За то имъ вполнѣ ясно было другое, болѣе существенное чувство прекраснаго, глубокое пониманіе художественнаго, которыми и создаются законы искусства, безусловно одинаковые для всѣхъ видовъ творчества, какъ бы различны ни были практическіе способы его проявленія. Ихъ комедіи и драмы, прежде всего, -- литературныя произведенія, получившія громкую славу задолго ранѣе, чѣмъ они были поставлены на сцену. Онѣ читались и читаются съ неменьшимъ наслажденіемъ, чѣмъ смотрятся въ театрѣ, и на читающаго производятъ не меньше, если только не больше, впечатлѣнія, чѣмъ на зрителя. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, онѣ и образцовыя произведенія по своей сценичности, явившейся естественнымъ результатомъ художественности и гармоніи, присущихъ истинному таланту. Во всѣхъ этихъ комедіяхъ и драмахъ, сквозь смѣхъ и сквозь слезы, сквозь горечь сатиры и стоны людскаго несчастій, яркимъ свѣтомъ блещетъ идея гуманности.

До это было въ старые годы, и не то мы видимъ теперь. Немногія, имѣющіяся въ наличности крупныя литературныя силы почему-то отвернулись отъ театра и предоставили русскую сцену въ полное распоряженіе профессіональныхъ драматурговъ, "знатоковъ сцены". И, вмѣстѣ съ тѣмъ, сложилось и крѣпко держится странное мнѣніе, будто нельзя писать для театра безъ какого-то спеціальнаго "знанія". Печальныя послѣдствія такихъ недоразумѣній не замедлили сказаться на нашемъ современномъ репертуарѣ, переполненномъ издѣліями "сценическихъ дѣдъ мастеровъ", очень искренно воображающихъ, что они "знаютъ" по своей части что-то такое, невѣдомое всѣмъ другимъ беллетристамъ. Недоразумѣніе настолько укоренилось, что ему безпрекословно поддались и сами беллетристы; а за доказательствами этого недалеко ходить: стоитъ только припомнить исторію передѣлки для сцены повѣсти г. Салова Молодой Ольшанскій, да и многихъ другихъ передѣлокъ, заимствованій сюжетовъ, съ заявленіемъ объ этомъ на афишахъ и иногда безъ заявленій, втихомолку. Мы упомянули о заимствованіяхъ и передѣлкахъ потому, главнымъ образомъ, что видимъ въ этомъ далеко не лишенное значенія явленіе, явно свидѣтельствующее о скудости творческихъ силъ драматуровъ и о томъ чисто-ремесленномъ направленіи, которое ими вносится въ этотъ отдѣлъ литературы. При такихъ-то условіяхъ сработанныя и на живую нитку сшитыя перекройки чужаго, разные анекдоты, превращенные въ комедіи, и faits divers уголовнаго характера, давшіе сюжеты для драмы, появляются у насъ десятками и, само собою разумѣется, не выживаютъ и десятка представленій. Не выживаютъ они очень просто потому, что плохи, а плохи оттого, что у ихъ авторовъ нѣтъ таланта. Не такъ смотрятъ на дѣло авторы и актеры. Первые винятъ въ неудачѣ исполнителей, а вторые слишкомъ часто видятъ причину неуспѣха въ томъ, что пьеса не сценична, что авторъ "не знаетъ сцены". Такимъ образомъ, сложилось и окрѣпло мнѣніе, что успѣхъ и неуспѣхъ пьесы зависитъ не отчего другаго, какъ отъ чисто-внѣшнихъ условій. И до извѣстной степени это вѣрно, во только по отношенію къ жиденькимъ произведеніямъ современной ремесленной драматургіи. А потому-то въ послѣднее время всѣ усилія пишущихъ для театра направились исключительно въ одну сторону, къ одной цѣли -- сработать наиболѣе сценичную вещь, ни надъ чѣмъ остальнымъ не ломая головы. Никто не знаетъ и не можетъ знать сцены лучше самихъ актеровъ, и вотъ путемъ совершенно логическихъ выводовъ актеры дошли до убѣжденія, что никто лучше ихъ самихъ не можетъ писать для сцены. Въ самое короткое время четверо изъ нихъ поставили на московскихъ сценахъ свои драматическія произведенія: гг. Вильде и Ѳедотовъ на Маломъ театрѣ, двое другихъ въ театрѣ Ворта. О послѣднихъ мы промолчимъ, такъ какъ ихъ пьесы безнадежно провалились. О комедіи г. Вильде Въ помѣстьи г-жи Поводаевой мы дали отчетъ въ прошедшій разъ и ограничимся теперь лишь напоминаніемъ, что эта совершенно плохая пьеса держится исключительно превосходною игрой г-жъ Медвѣдевой, Ѳедотовой и Ермоловой. Комедія г. Ѳедотова Волкъ заслуживаетъ особеннаго вниманія; на ней мы и остановимся. Это не первый литературный опытъ г. Ѳедотова, человѣка, несомнѣнно, талантливаго и пріобрѣвшаго больщую сценическую опытность на службѣ въ Императорскихъ и частныхъ театрахъ актеромъ и режиссеромъ.

Въ качествѣ "издѣлія" для сцены комедія г. Ѳедотова удовлетворяетъ всѣмъ требованіямъ, которыми обусловливается успѣхъ пьесы. Вопервыхъ, она очень сценична, во-вторыхъ, въ основу ея вложена честная и добрая мысль, далеко не новая, но имѣющая значеніе для переживаемаго нами времени. Передъ зрителями развертывается очень современная картина крупнаго хищенія-казнокрадства, -- не растраты, а глубоко и основательно продуманной кражи, возведенной хищникомъ, въ своего рода принципъ. Къ фабулѣ этой комедіи нѣтъ ни поводовъ, ни надобности пріурочивать какое бы то ни было изъ извѣстныхъ, слишкомъ многочисленныхъ и очень разнообразныхъ дѣлъ о разграбленіи государственнаго и общественнаго достоянія. Нелѣпо было бы подъ имя героя комедіи Зубарева подставлять какое-либо изъ именъ, получившихъ громкую и печальную извѣстность, къ чему нерѣдко бываетъ склонна наша публика. Зубаревъ просто волкъ, одинъ изъ безчисленнаго множества крупныхъ и мелкихъ хищниковъ, расплодившихся въ бумажныхъ дебряхъ банковъ, канцелярій, разныхъ акціонерныхъ и иныхъ правленій и управленій. Комедію г. Ѳедотова слѣдовало бы назвать не Волкъ, а Волки, такъ какъ въ ней ихъ цѣлая стая, и самая комедія построена на томъ, что волки, стащивши добычу, не подѣлили ее между собою и перегрызлись, какъ это я бываетъ въ дѣйствительности. Де совсѣмъ правдоподобнымъ представляется то обстоятельство, что взрослыя дѣти волка-Зубарева, живущія постоянно съ нимъ, не знаютъ и не подозрѣваютъ хищническихъ подвиговъ отца и считаютъ его безукоризненно честнымъ человѣкомъ. Воспитанныя такимъ отчаяннымъ негодяемъ и совершенно безличною матерью, ставящею хищничество въ заслугу мужу, дѣти оказываются прекрасными, честными людьми, идеалистами и добрыми работниками. Быть можетъ, въ жизни и встрѣчаются такіе удивительные случаи, что дѣти негодяевъ остаются чистыми умомъ и сердцемъ, -- объ этомъ спорить не станемъ; но случаи эти будутъ, все-таки, рѣдкими исключеніями, своего рода аномаліями. Допущеніе болѣе или менѣе частаго повторенія такихъ случайностей было бы равносильно признанію, что воры, подобные Зубареву, не волки, т.-е. совсѣмъ не хищники по натурѣ, а люди хорошіе, способные взрастить и воспитать честное и сильное поколѣніе, что они просто люди, ошибающіеся въ выборѣ средствъ, сами жертвы недоразумѣнія, охватившаго общество. Иначе говоря, это было бы повтореніемъ именно того недоразумѣнія, благодаря которому у насъ расплодились и продолжаютъ плодиться настоящіе, плодящіе, въ свою очередь, волчатъ, будущихъ хищниковъ, такихъ же принципіальныхъ и убѣжденныхъ грабителей, какими были ихъ родители. Въ этомъ-то, въ сущности, и заключается, по нашему мнѣнію, причина того ужаса, который возбуждаютъ въ честныхъ людяхъ Зубаревы, Чупровы, Станицкіе и имъ подобные, а совсѣмъ не въ томъ, что какой-нибудь случайно забѣжавшій волчекъ стащитъ кусокъ, да и скроется, не оставивши потомства, или оставивши добычу въ рукахъ образцово воспитанныхъ гражданъ. Мы потому настаиваемъ на этомъ, говоря о комедіи г. Ѳедотова, что эта основная ошибка повела за собою рядъ другихъ ошибокъ, неправдоподобностей и натяжекъ. На сценѣ ошибка эта и всѣ послѣдующія проскальзываютъ не замѣченными большинствомъ зрителей, будучи прикрыты внѣшними эффектами и превосходнымъ исполненіемъ. Но въ самой публикѣ, присутствующей въ залѣ, при внимательномъ наблюденіи, вы замѣтите признаки неудовлетворенности. Происходитъ же это оттого, что публика инстинктивно чувствуетъ неправду, не совмѣстимую съ художественностью. Вотъ почему комедія Волкъ, при всей своей сценичности, не можетъ быть названа литературнымъ произведеніемъ и, несомнѣнно, обречена на полное забвеніе, какъ только ее снимутъ съ репертуара. Совсѣмъ иное могло бы выдти, если бы авторъ, строго держась правды, представилъ намъ волка съ волчихою и гнѣздомъ молодыхъ волчатъ. Перегрызшись съ водками-сообщниками, съ Чупровымъ и Станицкимъ, "матерый" волкъ выскочилъ бы изъ травли нѣсколько порваннымъ, какъ и теперь; только добычу онъ оставилъ бы "своимъ" и, вернувшись черезъ два три года, былъ бы встрѣченъ оскаленными зубами своего же поколѣнія волковъ и волчихъ. Волкъ, очутившись въ положеніи Лира съ старою любовницей, горничной Агашей, вмѣсто Корделіи, освирѣпѣлъ бы до бѣшенства, самъ донесъ бы на себя и на воспитанныхъ имъ хищниковъ и тогда.... тогда вышла бы совсѣмъ другая драма, настоящая и жизненно-правдивая, но нашему мнѣнію,-- драма, способная навести ужасъ на самихъ волковъ и на общество, среди котораго эти хищники совершаютъ свои подвиги на полной свободѣ съ довольно эфемернымъ рискомъ травли.

Волкъ г. Ѳедотова, крупный чиновникъ Зубаревъ (г. Ленскій), награбилъ во время войны, да и въ мирное время, около полумилліона рублей, при содѣйствіи Чупрова (г. Музиль) и Станицкаго (г. Лавровъ), своихъ сослуживцевъ. Старшую дочь, Катю (г-жа Потѣхина), онъ просваталъ за фонъ-Раценберга (г. Южинъ); сынъ его, Алексѣй (г. Горевъ), юнкеръ, отдающій производства въ офицеры гвардіи; вторая дочь, Анна (г. Ермолова), милая, прелестная идеалистка, другъ и поддержка брата. Зубаревъ "сытъ", какъ онъ говоритъ; съ него довольно, надо покончатъ, схоронить концы, выдти въ отставку и жить припѣваючи. Но тутъ-то именно возникаютъ слухи о его хищеніяхъ, проникаютъ въ печать, доходятъ до начальства. Чупровъ, которому изъ наворованнаго попадали лишь крохи, требуетъ болѣе равномѣрнаго дѣлежа и, получивши отказъ, начинаетъ топить Зубарева, дѣлаетъ не него доносъ, объясняетъ, по подлинныя книги замѣнены подложными, а что настоящія, могущія доказать кражи, спрятаны въ комнатѣ жены Зубарева. При обыскѣ, произведенномъ судебными властями, найдены лишь переплеты двухъ книгъ. Все остальное уничтожено, кромѣ, впрочемъ, четырехъ вырванныхъ листовъ, доказывающихъ виновность въ кражахъ Чупрова. Зубаревъ выдаетъ эти листы слѣдователю и сваливаетъ всю вину на ошеломленнаго доносчика, признавая себя виновнымъ лишь въ томъ, что, по дружбѣ, спряталъ вырванные Чупровымъ изъ какихъ-то книгъ листы, которые тотъ ему передалъ, и не донесъ о томъ начальству. При этомъ Зубаревъ заявляетъ, что денегъ у него никакихъ нѣтъ, что онъ нищій и все лгалъ, распуская слухи о своемъ богатствѣ единственно для того, чтобы выдать дочь замужъ за сына генеральши фонъ-Раценбергъ (г-жа Медвѣдева). На вопросы жены (г-же Волгина), гдѣ деньги, Зубаревъ говоритъ только, что всѣ капиталы въ вѣрныхъ рукахъ и рѣшительно отказывается сказать у кого. Судъ приговариваетъ Зубарева къ ссылкѣ въ Архангельскую губ. Секретъ, гдѣ деньги, разъясняется. Онѣ спрятаны у любовницы Зубарева, Агаши (г-жа Садовская), бывшей горничной его жены. Дѣти въ отчаяньи отъ позора отца, но въ виновность его, все-таки, не вѣрятъ. Катя, бракъ которой съ фонъ-Раценбергомъ оказывается теперь невозможнымъ, убѣгаетъ изъ дома къ страстно любимому ею молодому человѣку. Черезъ три года Зубарева переводятъ на жительство въ другой городъ. Въ частномъ домѣ, гдѣ старика задержали на нѣсколько дней, къ нему приходитъ Агаша и передаетъ честно сохраненные ею награбленные капиталы. Одинъ по одному собираются всѣ члены семьи Катя, брошенная любовникомъ, выгнанная своими, поющая въ трактирномъ хорѣ и почти умирающая отъ чахотки; Алексѣй, кое-какъ перебивающійся грошевымъ жалованьемъ на частной службѣ; Анна, живущая сравнительно хорошо уроками и содержащая мать, помогающая брату, и жена Зубарева. Полунищимъ, полуголоднымъ дѣтямъ Зубаревъ говоритъ о возможности жить теперь богато, хочетъ передать сотни тысячъ, увѣряя опять-таки, что онъ выигралъ ихъ на биржѣ и припряталъ, чтобы не отняли по суду. Вѣра въ честность отца сразу рухнула. Сынъ отказался отъ денегъ, отвернулся отъ хищника. Анна въ ужасѣ... "А! Такъ вотъ что!-- восклицаетъ она, понявши, въ чемъ дѣло.-- Такъ мы не страдальцы несчастные, мы мошени.... ха-ха-ха!..." Она сходитъ съ ума; на ея крикъ вбѣгаютъ полицейскіе и видятъ разбросанныя ею деньги.

На вопросъ, откуда они, Зубаревъ объявляетъ всю правду: "Казенныя, краденыя". Онъ зоветъ къ себѣ дѣтей... Поздно, у него дѣтей нѣтъ. Одна Агаша остается вѣрна до конца и хочетъ утаить часть денегъ. Зубаревъ приказываетъ отдать всѣ... Анна въ сумасшествіи говоритъ: "нѣтъ папочки... нѣтъ его... двадцать пять, двадцать пять... двадцать пять!.." -- безумно повторяетъ она цифру, поразившую ее на банковыхъ билетахъ.

На сценѣ, при извѣстной высотѣ исполненія, все это выходитъ до" вольно эффектно; но занавѣсъ падаетъ и изъ глубины души зрителя подымается смутное чувство недовольства. Порокъ наказанъ, да... только какъ и кѣмъ онъ наказанъ? Тѣмъ, что дѣти отказались воспользоваться наворованными деньгами и пришли въ ужасъ, узнавши про грабежи отца, или квартальнымъ, отнимающимъ добычу и ведущимъ на вторичный судъ хищника? Да развѣ въ этомъ настоящая художественная и вѣчная правда, не нуждающаяся для своего удовлетворенія ни въ полицейскихъ, ни въ сукахъ? Развѣ въ томъ правда, что бѣдная Катя завтра умретъ въ чахоткѣ, Анна кончитъ жизнь въ сумасшедшемъ домѣ, твердя свое: "двадцать пять"? Онѣ-то ни въ чемъ неповинны... А Алексѣй?... Съ нимъ что же будетъ? Забылъ о немъ авторъ? Нѣтъ, не забылъ, а не посмѣлъ договорить до конца, испугался послѣдняго слова, до котораго долженъ былъ дойти логически; авторъ остановился передъ единственнымъ исходомъ -- передъ самоубійствомъ, и хорошо сдѣлалъ. Самъ наконецъ... Что же онъ, раскаялся, сталъ вдругъ честнымъ? И этого не договорено; а если бы было досказано, то никто бы этому не повѣрилъ. Такимъ образомъ, фальшь, вложенная въ основаніе пьесы и на которую мы указали въ началѣ, отразилась на развязкѣ комедіи еще большею фальшью, недомолвками, недоконченностью. Кому случалось бывать на охотѣ за волками, тому должно быть знакомо странное чувство, порою невольно охватывающее душу при видѣ сильнаго дикаго звѣря, затравленнаго собаками и убитаго охотникомъ.-- чувство глубокой жалости къ побѣжденному хищнику; это человѣкъ говоритъ въ охотникѣ, это гуманное чувство... Ничего похожаго не шевельнется въ душѣ зрителя по окончаніи комедіи г. Ѳедотова, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, не накипаетъ въ сердцѣ и негодованія, которое долженъ былъ бы возбуждать порокъ, возведенный въ принципъ и доблесть стаей грабителей, каковы Зубаревъ, Чупровъ и компанія. Получается въ результатѣ то, что и должно получиться отъ ловко сработаннаго произведенія "сценическихъ дѣлъ мастерства",-- получается извѣстная доля нервнаго раздраженія, выражающаяся то смѣхомъ, то подступающими къ глазамъ слезами; но все это какъ бы отъ внѣшнихъ ощущеній, какъ бы отъ щекотки или отъ нюханья чего-либо ѣдкаго... И остается совершенно незатронутою та глубина человѣческой души, въ которой сокрыто сознаніе вѣчной правды, прорывающееся порою въ чистомъ гуманномъ чувствѣ.

Разыграна комедія превосходно. Г. Ленскій былъ неподражаемъ и создалъ изъ Зубарева явное типическое лицо, -- создалъ бы настоящій типъ, если бы авторъ далъ къ тону достаточный матеріалъ. Но к съ тѣмъ, что имѣется въ наличности, это положительно одна изъ лучшихъ ролей г. Ленскаго, въ которой едва ли найдется ему соперникъ. Объ игрѣ г-жи Брмоловой и говорить нечего, настолько она художественно закончена въ самыхъ малѣйшихъ деталяхъ. Сцена сумасшествія производитъ потрясающее впечатлѣніе, хотя, въ сущности, вся она построена на трехъ словахъ: "не надо, папочка... не надо"... "Такъ мы мошени..." (голосъ обрывается) и "двадцать пять... двадцать пять!..." Г-жа Потѣхина и г. Горевъ очень хорошо исполнили далеко не легкія роли дѣтей Зубарева. Г-жа Медвѣдева была, какъ всегда, безукоризненною и неподражаемою grande-dame въ роли генеральши фонъ-Раценбергъ. Г. Музиль, г-жи Садовская и Волгина отлично поддерживали стройность исполненія, въ которомъ единственнымъ диссонансомъ звучала игра г. Южина, изобразившаго, неизвѣстно для чего, какого-то дурачка, что вышло ни съ чѣмъ несообразно. Въ такого оболтуса изъ булочной, какимъ онъ представилъ фонъ-Раценберга, не могла бы влюбиться милая я неглупая Батя. Г. Садовскій мастерски сыгралъ вводную роль шарманщика, забраннаго въ полицію за драку въ трактирѣ. Комедія поставлена очень тщательно и идетъ замѣчательно стройно.

Одновременно съ комедіей г. Ѳедотова поставлена пьеса г. Шпажинскаго Простая исторія, названная на афишѣ "драматическимъ этюдомъ" въ 5 дѣйствіяхъ и 6 картинахъ. Мы не думаемъ, чтобы "исторія", разсказанная въ лицахъ г. Шпажинскимъ, была очень проста, т.-е. заурядна, за то находимъ, что она необыкновенно длинна для "этюда". Но разъ автору угодно, чтобы это былъ "этюдъ", пусть по его и будетъ. Для зрителя рѣшительно все равно, какъ ни называй авторъ свое произведеніе; разъ оно поставлено на сцену, публика идетъ смотрѣть пьесу и составляетъ о ней сужденіе по воспринятому впечатлѣнію, не справляясь съ афишей и ничего не сбавляя изъ своихъ требованій, предъявляемыхъ къ драматическому произведенію. Простая исторія заключается въ нижеслѣдующемъ: у полковника Сильвачева (г. Ленскій), командира резервнаго батальона, сбѣжала съ любовникомъ жена. Полковникъ очень доволенъ, что избавился отъ несносной женщины, отравлявшей всю его жизнь; онъ откупается отъ нея періодическою посылкой ей денегъ ради того только, чтобы она не явилась обратно мучить его. Оставшись на положеніи холостяка, Сильвачевъ влюбляется въ купчиху Вѣру Дмитріевну Развалову (г-жа Ермолова). Она тоже влюблена въ молодаго, красиваго полковника. Совсѣмъ молоденькою дѣвочкой ее насильно отдали замужъ за богатаго купчика-кутилу, Никандра Развалова (г. Садовскій).

Со времени свадьбы прошло четыре года, а Никандръ не только не угомонился и не остепенился, какъ разсчитывали, а кутитъ и безобразничаетъ хуже прежняго, съ женою обращается отвратительно грубо и дошелъ бы Богъ знаетъ до чего, если бы старшій, холостой братъ, Сергѣй Прокофьевичъ (г. Рыбаковъ), не сдерживалъ дикихъ порывовъ этой необузданной натуры. Мало-по-малу выясняется, что старшій Разваловъ самъ страстно любитъ Вѣру и сознаетъ это лишь тогда, когда въ немъ вспыхиваетъ ревность къ Сильвачеву. Вѣра тоже догадывается о чувствахъ деверя. Визитъ Сильвачева къ Разваловымъ рѣшаетъ судьбу молодой женщины. Она начинаетъ тайкомъ бывать у полковника. Въ губернскомъ городѣ этого рода секреты быстро выплываютъ наружу. Оба брата Разваловы получаютъ анонимныя письма, извѣщающія ихъ о связи Вѣры съ полковникомъ. Старшій братъ приходитъ первый къ Вѣрѣ и прямо спрашиваетъ: "Была у Сильвачева?" -- "Была,-- отвѣчаетъ Вѣра, -- да, была..." Полная глубокаго драматизма сцена кончается тѣмъ, что Сергѣй Разваловъ устраиваетъ отъѣздъ молодой женщины изъ дома мужа, даетъ ей денегъ на житье, гдѣ и съ кѣмъ она хочетъ. Почти такъ же хороша сцена между двумя братьями. Взбѣшенный Никандръ хочетъ расправиться съ женою по своему: "избить, изувѣчить и вышвырнуть вонъ"... "Не смѣй!... Пальцемъ тронуть не дамъ!-- останавливаетъ его старшій братъ.-- Ты первый виноватъ... мы виноваты", -- говоритъ онъ и заставляетъ Никандра сознаться въ винѣ передъ женою, предоставить ей полную свободу. Вторая картина третьяго дѣйствія сполна посвящена разъясненію передъ зрителемъ безхарактерности Сильвачева, что можно и должно было сдѣлать въ иномъ мѣстѣ, не удлинняя пьесы и не портя ее грубыми сценами избіенія мальчишки. Эта картина самое слабое мѣсто въ драмѣ. Разставшись съ мужемъ, Вѣра устроилась на дачѣ близъ города. Мирная идиллія нарушается пріѣздомъ жены Сильвачева (г-жа Волгина), которую письмомъ увѣдомилъ обо всемъ случившемся нѣкій проходимецъ Аравинъ (г. Невскій), разсчитывающій сдѣлать карьеру при помощи Сильвачевой, имѣющей большія связи. Сцену между Вѣрой и Сильвачевой мы находимъ тоже неумѣстно и ненужно грубою, малоправдоподобною. Не одна же одинешенька жила на дачѣ Вѣра Развалова, чтобы не имѣть возможности выгнать незваную гостью, ругающую ее непозволительными словами. Пріѣзжаетъ Сильвачевъ и хочетъ выгнать жену, но, по слабости характера, только горячится и кричитъ, кончаетъ же тѣмъ, что уѣзжаетъ съ женою, несмотря на отчаянье Вѣры. Между прочимъ, объясняется, что жена охлопотала въ Петербургѣ переводъ Сильвачева на службу въ Варшаву. Четвертое дѣйствіе происходитъ опять въ домѣ Разваловыхъ. Никандръ тоскуетъ по женѣ, скучаетъ о братѣ, уѣхавшемъ путешествовать, бросилъ кутежъ и смирненько поливаетъ любимые цвѣты Вѣры, которые при ней хотѣлъ выкинуть. Возвращается Сергѣй и объявляетъ, что Вѣра очень больна, при смерти. "Братецъ! Какъ же это?... Что же дѣлать теперь?" -- волнуется растерявшійся Никандръ.-- "Она здѣсь. Я привелъ ее... нельзя же было одну бросить",-- отвѣчаетъ Сергѣй и вводитъ едва живую Вѣру. Происходитъ общее примиреніе. Никандръ все простилъ, все забылъ, самъ проситъ простить его и чтобы помина о старомъ не было. Жизнь должна начаться съизнова, счастье вернется съ здоровьемъ Вѣры. Въ это время приходитъ родственникъ Сильвачева, Ветенскій (г. Горевъ), и сообщаетъ о пріѣздѣ полковника, бросившаго службу и прискакавшаго въ Вѣрѣ. Она отказывается принять его; ей такъ плохо, что ее почти на рукахъ выносятъ въ ея комнату. Сильвачевъ врывается черезъ балконную дверь и умоляетъ на колѣнахъ, чтобы его пустили къ Вѣрѣ. Сергѣй Разваловъ говоритъ, что пустятъ, "когда ее на столъ положатъ, тогда всѣхъ пустятъ, всѣмъ можно". Сильвачевъ сходитъ съ ума.

Такія "простыя исторіи" возможны въ дѣйствительности, но случаются очень рѣдко, и когда случаются, то ничего ровно не доказываютъ. Для чего же написанъ этотъ "драматическій этюдъ" въ 5 дѣйствіяхъ и 6 картинахъ? Для того, надо полагать, чтобы его давали на сценѣ, пока онъ не надоѣстъ публикѣ и пока дѣлаетъ сборы. Просмотрятъ зрители всѣ шесть картинъ и спрашиваютъ потомъ другъ друга: что же изъ этого слѣдуетъ? Ничего... Г. Ленскій вотъ хорошо съ ума сходитъ, а г-жа Ермолова хорошо умираетъ... и начинается споръ о томъ, кто лучше сходитъ съ ума, г-жа Ермолова въ Волкѣ или г. Ленскій въ Простой исторіи. Нельзя сказать, что результатъ получается плодотворный. И, тѣмъ не менѣе, за нынѣшній сезонъ изъ всѣхъ поставленныхъ на московскихъ сценахъ новыхъ пьесъ "этюдъ" г. Шпажинскаго лучшее произведеніе уже потому, во-первыхъ, что это несомнѣнно произведеніе литературное, а не простое "издѣліе" для сцены. Но и г. Шпажинскій поддался вліянію своего "знанія сцены" и потому-то именно надѣлалъ нѣсколько крупныхъ, на нашъ взглядъ, литературныхъ промаховъ. Вся эта "исторія" свободно могла уложиться въ три акта, много въ четыре картины; ихъ написано шесть. На одну лишнюю картину мы указывали выше. Дѣйствующихъ лицъ у г. Шпажинскаго тринадцать; изъ нихъ пять ни на что не нужны: Аравинъ (г. Невскій), лакей Сильвачева (г. Грековъ), Татьяна, горничная Разваловыхъ (г-жа Ѳедорова), мальчикъ (экстернъ Матвѣевъ) и почтальонъ (г. Никифоровъ). И какъ разъ всѣ эти ненужныя лица, введенныя ради "сценической" толкотни, и портятъ всю пьесу. Аравинъ выведенъ лишь затѣмъ, чтобы разыграть плохую сцену съ женою Сильвачева и чтобы было на кого свалить писаніе анонимныхъ писемъ братьямъ Разваловымъ. Самыя эти письма ненужны и неправдоподобны: Сергѣй Разваловъ могъ узнать о посѣщеніи Вѣрою полковника отъ своего прикащика Степана (г. Рябовъ), изъ говора прислуги, а Никандру могъ все сполна брякнуть въ пьяной компаніи какой-нибудь "саврасъ безъ узды". Власъ и мальчикъ являются для иллюстрированія безхарактерности Сильвачева, которая и безъ того не подлежитъ сомнѣнію, да еще для того, чтобы трепкою, данною на сценѣ Власомъ мальчишкѣ, разутѣшить раекъ. Почтальонъ и горничная даже и райка не смѣшатъ; они совсѣмъ лишніе. Всѣ эти лица только портятъ впечатлѣніе; сцены, для которыхъ они выведены, крайне не художественны, оказываются повтореніями уже извѣстнаго зрителямъ. Но таковы уже теперь пріемы "знатоковъ сцены", утратившихъ способность сконцентрировать дѣйствіе между безусловно необходимыми лицами, изъ которыхъ ны одно не ведетъ пустыхъ разговоровъ, не имѣющихъ отношенія къ развитію самой драмы. Все это вызывается погонею за сценичностью въ ущербъ цѣльности и художественности произведенія. Конецъ пьесы г. Шпажинскаго,-- сумасшествіе Сильвачева,-- вещь, конечно, возможная, но отнюдь не необходимая, не вытекающая логически изъ всего предыдущаго и не нужная для послѣдующаго, такъ какъ на ней и обрывается вся "исторія". Сцена эта какъ бы пришита къ пьесѣ лишь для того, чтобы дать артисту возможность показать, какъ "хорошо" онъ умѣетъ сходить съ ума, т.-е. опять-таки для сценическаго, чисто-внѣшняго эффекта. Въ сущности же не все ли равно зрителямъ, чѣмъ и какъ покончитъ полковникъ Сильвачевъ, загубивши своею тряпичною безхарактерностью молодую жизнь горячо любимой женщины. Застрѣлился ли онъ, или съ ума сошелъ, или продолжаетъ безпомощно хныкать подъ башмакомъ негодницы жены,-- до этого никому дѣла нѣтъ и къ дѣлу это не относится. Въ драмѣ онъ собственно второстепенное лицо, jeune premier -- и только. Вся суть -- въ трехъ лицахъ, въ братьяхъ Разваловыхъ и въ Вѣрѣ, въ томъ недоразумѣніи, въ неумѣньи справиться съ жизнью, которыя загубили этихъ хорошихъ, добрыхъ и честныхъ по натурѣ людей. Художественная развязка драмы -- въ томъ примиреніи, которое послѣдовало, къ сожалѣнію, слишкомъ поздно. Въ этомъ былъ настоящій матеріалъ для драмы, и всѣ сцены, которыя относятся исключительно къ его разработкѣ, написаны прекрасно и производятъ глубокое, хорошее впечатлѣніе; все же остальное только портитъ его, расхолаживаетъ и наводитъ скуку, умѣряемую лишь превосходною игрой, всѣхъ безъ исключенія артистовъ.

Ан.

"Русская Мысль", кн. XII, 1885

Оставить комментарий Ремезов Митрофан Нилович (bmn@lib.ru) Год: 1885 Обновлено: 04/04/2019. 29k. Статистика. Статья: Критика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: "Драматических дел мастера" и "знатоки сцены".- Московский Малый театр: Волк, комедия А. Ф. Федотова. Простая история, драматический этюд И. Н. Шпажинского.

Ремезов Митрофан Нилович Современное искусство

Современное искусство.

Ремезов Митрофан Нилович
Современное искусство