Недавно въ старѣйшей представительницѣ мѣстной печати, уважаемой нами газетѣ "Сибирь", мы прочли письма, очень заинтересовавшія насъ, такъ какъ они касаются судьбы и дѣятельности образованныхъ сибиряковъ на родинѣ. Не смотря на субъективность, эти письма имѣютъ видимо намѣреніе не только обрисовать настоящее положеніе вещей, но открыть глаза намъ и привести къ извѣстному логическому выводу. Словомъ, письма эти претендуютъ на значеніе общественное, публицистическое и педагогическое. Но странно, написанныя, повидимому, съ искренностью, они производятъ, однако, самое неожиданное впечатлѣніе и приводятъ къ выводу, который равносиленъ полнѣйшей безвыходности и какому то роковому cercle vicieux. Судите сами. Вотъ profession de foi образованнаго сибиряка, возвратившагося на родину.
"Поучившись достаточное число лѣтъ, помыкавшись потомъ нѣсколько лѣтъ по матушкѣ Россіи, побывавъ и за границей, я рѣшился возвратиться на родину -- въ Сибирь. Я не шелопай какой нибудь, не праздношатающійся маменькинъ сынокъ, прожигающій жизнь и отцовское наслѣдіе. Я многое читалъ, еще болѣе думалъ. Я видѣлъ житье-бытье рабочихъ на разныхъ фабрикахъ и заводахъ; самъ работалъ въ шахтахъ и на желѣзныхъ дорогахъ. Два года я прожилъ въ глухой русской деревнѣ, обдѣленной и землей, и водой, и лѣсомъ, и выгонами. Съ такимъ запасомъ наблюденій и опыта, со множествомъ идей и плановъ въ головѣ я рѣшился послужить родинѣ.
И вотъ я въ Сибири. У меня есть свой кусокъ хлѣба, а потому мнѣ не зачѣмъ было, какъ многимъ изъ моей братіи, ни поступать въ канцелярію, ни дѣлаться конторщикомъ у какого нибудь сибирскаго туза. Я имѣлъ возможность приглядываться, прежде чѣмъ избрать себѣ "родъ жизни".
По безотрадны были результаты моихъ наблюденій. Кругомъ меня никто не имѣлъ даже понятія о томъ, что значитъ "служить родинѣ". "Служить своему чреву", служить мамонѣ, пресмыкаться передъ другими, чтобы потомъ имѣть возможность заставить другихъ пресмыкаться передъ собою,-- вотъ это все понятно, къ этому всѣ стремятся, этимъ только и заняты. Искать мѣста въ Сибири, значитъ -- пристроиться по чиновничьей части, чтобы вылѣзти на теплое, доходное мѣстечко. Искать мѣста -- это поступить приказчикомъ въ магазинъ, писцомъ въ контору или служащимъ на пріискахъ, чтобы опять жадничествомъ, обманами вылѣзти самому въ сибирскіе тузы.
"Надо самому заняться какимъ нибудь дѣломъ", рѣшилъ я. Но на крупное предпріятіе у меня не хватало средствъ. Сибирскія ремесла въ упадкѣ; ихъ убила конкурренція дешевыхъ привозныхъ вещей.
Но автора опять мучитъ раздумье на распутіи дорогъ. "Открою я мастерскую, говоритъ онъ, я поморю съ голоду рабочихъ и растрясу послѣднія деньжонки. Гдѣ тутъ служеніе родинѣ?"
Остается еще надежда на нѣкоторыя профессіи, но и здѣсь авторъ встрѣчаетъ разочарованіе.
Подумалъ я о сельскомъ хозяйствѣ, я съ-молоду любилъ читать сельско-хозяйственныя книжки, а, живя въ Россіи, присматривался къ веденію какъ крестьянскаго, такъ и барскаго хозяйства; посѣщалъ даже образцовыя фермы. Сталъ я разспрашивать знающихъ людей. Оказалось, что въ Сибири сельское хозяйство ведется въ убытокъ, что здѣшній крестьянинъ не получаетъ отъ хлѣбопашества никакого дохода. Вести же кулаческое хозяйство, задавать впередъ деньги и закабалять людей -- не въ моихъ правилахъ. Приняться самому за крестьянскую тягу,-- во у меня руки, какъ у двѣнадцатилѣтняго ребенка, вѣшу я всего три пуда и мѣшка даже съ овсомъ мнѣ не поднять. И опять, развѣ это служеніе родинѣ?
Идти въ учителя? Просвѣщать темную массу народа? но мнѣ претитъ эта формалистика, эти узкія рамки, въ которыя поставлена школа. По опыту многихъ и многихъ я знаю, сколько терній ожидаетъ того, кто всею душой, искренно и любовно отдается святому дѣлу просвѣщенія народа. Не могу я съ утра до ночи долбить одни азы, не могу сдавать фиктивные экзамены съ выставкой наиболѣе развязныхъ долбилъ. Попробовать? но что и пробовать, когда я хорошо знаю, что больше полгода мнѣ не вынести этого рабскаго труда.
Такъ неужели же все это глупости, чѣмъ я старался набить свою бѣдную голову?
Итакъ, мнѣ остается только наблюдать и думать. Но наблюденія мои печальны и думы мои горьки. Вокругъ меня розыгрываются только низменныя страсти, идетъ борьба самыхъ мелкихъ интересовъ. И нѣтъ мнѣ мѣста среди моихъ земляковъ, нѣтъ работы, которую можно было бы назвать "служеніемъ родинѣ"!
Ужъ это одно письмо показываетъ, къ какой безнадежности пришелъ авторъ.
Слѣдующее письмо носитъ еще болѣе мрачный характеръ.
Прошелъ годъ. Мои наблюденія еще печальнѣе; мысли еще безотраднѣе. Очевидно, я боленъ. Я догадываюсь, что моя невыносимая болѣзнь обусловливается тѣми общественными явленіями и фактами, которые совершаются передъ моими глазами и среди которыхъ мнѣ суждено существовать. Самый характерный симптомъ моей болѣзни заключается въ сознаніи, что я не могу жить!
Болѣзненное состояніе автора, однако, не субъективное, по словамъ его, оно общественное, его раздѣляютъ всѣ образованные люди въ краѣ.
"Мы, больные, безмолвно видимъ другъ противъ друга и горъ, кія, горькія страданія изображаются на нашихъ лицахъ. Только по временамъ до боли мучительное могильное молчаніе прерывается страдальческимъ возгласомъ -- я не могу иситы! Мысли, молча, мы отожествляемъ и принимаемъ за мысли въ слухъ. Душная общественная атмосфера, полнѣйшее безразличіе къ добру и злу, взаимное поѣданіе, погоня за наживой -- все это смѣшивается вмѣстѣ въ какую то чудовищную оргію, проходящую, какъ намъ кажется, передъ нашими глазами и подавляющую возможность существованія... Я не могу жить! вскрикиваетъ тогда который нибудь изъ насъ и часто, въ изнеможеніи, падаетъ въ глубокій обморокъ".
Въ такихъ словахъ рисуется положеніе возвратившагося на родину образованнаго человѣка. Мы знаемъ, по прочтеніи этого, люди, привыкшіе упрекать сибирскихъ патріотовъ въ пристрастіи къ ихъ родинѣ, еще разъ ткнутъ пальцемъ и скажутъ: "какова ваша Сибирь!" Но особенное впечатлѣніе произведутъ эти письма на образованную молодежь. У нея и безъ того господствуетъ колебаніе, и безъ того она отвлекается и соблазняется теоріями центровъ; ей говорятъ, что образованному человѣку на родинѣ, въ Сибири, дѣлать нечего, что мѣстныя дѣла и задачи пустяки, что надо искать широкаго общественнаго дѣла, которое находится только въ столицѣ; взглядъ этотъ, прикрытый общественнымъ служеніемъ, проповѣдуетъ абсентеизмъ образованныхъ людей, и онъ очень на руку многимъ прикрывать личное стремленіе устроиться съ комфортомъ въ столицѣ. И безъ того кругъ возвращающихся такъ ничтоженъ и малочисленъ, что образованный сибирякъ, возвращаясь, чувствуетъ одиночество, отчаяніе и полное безсиліе бороться и съ массой господствующаго зла, и съ толщею общественнаго равнодушія и невѣжества. Къ чему же это поведетъ еще дальше? Вотъ вопросы, которыми приходится задаться людямъ, заинтересованными судьбою края.
Мы не винимъ автора писемъ; можетъ быть, ему дѣйствительно невыносимо, можетъ быть, онъ былъ вполнѣ искрененъ, горячо и усердно искалъ дѣло на родинѣ, и его разочарованія и неудачи дѣйствительно причинили ему страданія, доведшія его до отчаянія, за которымъ остается самоубійство или сумасшедшій домъ. Для насъ важно, можно ли изъ этихъ писемъ дѣлать обобщеніе, дѣйствительно ли все сообщаемое авторомъ безусловно вѣрно, и дѣйствительно ли слѣдуютъ изъ его силлогизмовъ тѣ выводы, къ которымъ онъ приводитъ образованную молодежь.
Здѣсь можетъ явиться не мало вопросовъ и недоразумѣній. "Искать мѣсто въ Сибири -- значитъ пристроиться по чиновничьей части, чтобы вылѣзти на теплое, доходное мѣстечко; поступить въ частную службу -- значитъ жадничествомъ, Обманами, вылѣзти въ сибирскіе тузы". До сихъ поръ для людей, не воспитавшихъ въ себѣ гражданской честности, было такъ, по будто бы для образованнаго человѣка въ этихъ профессіяхъ нѣтъ честнаго выхода. Вѣдь бывали же честные чиновники-бѣдняки. Точно также не всѣ приказчики и конторщики дѣлаются тузами. Развѣ кто нибудь вынуждаетъ и можетъ вынудить брать взятки, обманывать и т. п. Если вопросъ сводится къ тому: "мыслимъ ли при теперешнихъ условіяхъ честный чиновникъ, будетъ ли онъ терпимъ"? и если приходится дать отрицательный отвѣтъ, то не мѣшало бы болѣе обстоятельно разъяснить, "какъ" и "почему". Эти вопросы не маловажные въ смыслѣ гражданскихъ вопросовъ и для характеристики существующихъ учрежденій. Мало того, эти вопросы "трагическіе" не только для людей, готовящихся служить, но и для многихъ, уже посвятившихъ себя службѣ.
Также быстро авторъ зарѣшаетъ и промышленныя, техническія профессіи, какъ и агрономическія. "Сибирскія ремесла Говоритъ онъ, въ упадкѣ, ихъ убила конкурренція дешевыхъ привозныхъ вещей". Прекрасно. Но тутъ то, значитъ, и нужна помощь, значитъ, надо самимъ поднять технику, удешевить предметы производства. Къ чему же и техническое образованіе автора? Развѣ мало для этого дѣла въ краѣ нетронутыхъ богатствъ, при изобиліи продуктовъ, при неумѣлости населенія и отсталости промышленниковъ? Развѣ мало писалось о потребностяхъ сибирской промышленности, о поднятіи кустарныхъ промысловъ и т. д? И вдругъ, вмѣсто энергическаго труда, мы встрѣчаемъ у техника грустное безнадежное заключеніе: "поморю рабочихъ и раззорюсь". Не нужно забывать при этомъ, что такъ зарѣшается весь экономическій и промышленный вопросъ. Не мѣшало бы поэтому привести нѣсколько болѣе ясныя и положительныя доказательства изъ мѣстной промышленной жизни. Тоже самое говорится и о сельскомъ хозяйствѣ. Не смотря на то, что оно находится въ Сибири на самой низкой степени, не смотря на то, что масса сельскохозяйственныхъ продуктовъ совершенно пропадаетъ даромъ, отъ того, что некому научить народъ, какъ ими пользоваться, при всемъ этомъ нашъ агрономъ приходитъ къ совершенно обратному заключенію, а именно, что здѣсь нечего дѣлать и невозможно ничего дѣлать. Отвѣтъ этотъ становится тѣмъ болѣе чувствительнымъ, что въ средѣ учащихся не мало техниковъ и агрономовъ, которые думаютъ же чѣмъ нибудь быть полезнымъ краю. Хорошъ получатъ они сюрпризъ!
Съ такой же безпощадностью, какъ мы видимъ, авторъ относится къ педагогической дѣятельности. Мѣстная школа не удовлетворяетъ его, ему претитъ формалистика, узкія рамки, подчиненность и т. д. И вотъ весь школьный вопросъ, иначе весь вопросъ народнаго образованія законченъ.
Выводъ прямой: "и нѣтъ мѣста среди земляковъ, и нѣтъ работы, которую можно было бы назвать служеніемъ родинѣ". Не худо замѣтить, что это приговоръ, относящійся къ жизни всей мѣстной интеллигенціи. Значитъ, для нея всей также нѣтъ мѣста среди земляковъ, для нея нѣтъ работы на родинѣ. Но правда ли это? Чтобы придти къ такимъ рѣшеніямъ, мало живой впечатлительности и скорбнаго сердца. Предъ рѣшеніемъ поверхностнымъ можетъ явиться сомнѣніе. Вѣдь интеллигенція можетъ терпѣть неудачи, можно указывать примѣры этихъ неудачъ, но вопросъ о роли интеллигенціи все-таки этимъ не рѣшается.
Если бы авторъ былъ неудачникъ, герой, оглядывавшій жизнь въ кабинетѣ, не желающій замарать своихъ ручекъ практическими попытками, досужій теоретикъ, разочарованный баричъ, что "по свѣту рыщетъ и дѣла великаго ищетъ", мы не задумались бы къ его теоріи отнестись съ подобающей ироніей.
Но мы думаемъ скорѣе, что его исповѣдь это просто неудачный пріемъ изложеніи. Мы предугадываемъ, что авторъ прикроется общественной средой и окружающими обстоятельствами. Дадимъ ему и этотъ шахматъ, дадимъ еще коня и туру, и все таки его вывода не слѣдуетъ. Онъ объясняетъ свою болѣзнь, свой Weltschmerz, именно общественными явленіями и фактами, которые проходятъ предъ его глазами. Онъ говоритъ о душной атмосферѣ, полной безразличія къ добру и злу, о взаимномъ поѣданіи, о погонѣ за наживой, о чудовищной оргіи, о безмолвіи и невозможности проявить мысль, на что обречена мѣстная интеллигенція и т. д. Да, все это безотрадно. Мы понимаемъ и скорбь, и отчаяніе, иногда охватывающее образованнаго человѣка въ этой средѣ. Мы можемъ понять, что людей впечатлительныхъ, слабыхъ, чувствительныхъ это можетъ довести до опусканія рукъ, до апатіи, до сумасшествія и самоубійства. Они могутъ сказать: "я не могу и не хочу жить". Но вѣдь дѣло идетъ не объ отдѣльныхъ личностяхъ. Вопросъ, можетъ ли сказать это вся мѣстная интеллигенція, вся совокупность образованныхъ силъ, вся выучившаяся молодежь? Какое мы имѣемъ право зарѣшить это? Какъ ни грустно и ни мрачно существованіе сибирскаго общества, которое мы не намѣрены прикрашивать, но допустимъ его еще въ нѣсколько разъ мрачнѣе и при всемъ томъ мы не можемъ допустить ни безнадежности, ни бѣгства образованнаго человѣка съ родины. Насъ поражаетъ здѣсь скорѣе наивность автора -- онъ скорбитъ за общество, возмущается зломъ, онъ открываетъ погоню за наживой, погоню за теплыми мѣстами, эгоизмъ, низкія страсти. Но что же тутъ необыкновеннаго? Развѣ нашъ землякъ вчера родился и сегодня увидѣлъ наше общество? И гдѣ же этого нѣтъ? Можетъ быть, гуляя по свѣту, въ Россіи онъ видѣлъ другихъ капиталистовъ и промышленниковъ, заботящихся не о прибыли, можетъ быть, тамъ онъ не замѣчалъ наживы, деморализаціи, эгоизма, низкихъ страстей? Или онъ родился въ Икаріи? Или готовится существовать въ Икаріи?
Что онъ приготовился блаженствовать только въ Икаріи на всемъ готовомъ, объ этомъ есть основаніе думать по его словамъ и заключеніямъ. Онъ говорить -- ремесла плохи, промышленность въ упадкѣ, земледѣліе безнадежно, и все это заставляетъ его отвертываться отъ дѣла, все это не возбуждаетъ въ немъ энергіи начать трудъ, показать примѣръ, а внушаетъ только отвращеніе отъ жизни, отъ усилій, борьбы и труда. Онъ жалуется на школу, на ея формализмъ. Да, школа, можетъ быть, плоха. Кажется тутъ то бы и придти на помощь, попробовать поднять школу; но, и пробовать не стоитъ -- полгода не вынести этой работы". Гдѣ же школы, однако, являлись во всеоружіи и совершенными? Ихъ создавали люди, надъ ними трудились люди и исторія. Почему же не стоитъ начинать, пытать? Вѣроятно, авторъ составилъ себѣ идеалъ только трудиться тамъ, гдѣ промышленность развита, гдѣ школа совершенна. Ну, а что, какъ и въ этой готовой школѣ ему не дадутъ мѣста, и какой нибудь иностранецъ скажетъ: "чѣмъ являться на готовое, извольте ка, милостивый государь, пойти да свое создать. Вы думаете, намъ легко это досталось"?
Нѣтъ! вѣдь это безвѣріе дѣйствительно ужасно. Какимъ образомъ интеллигенція, начинающая жизнь, призванная бороться, можетъ опуститься до такого апатичнаго состоянія! Какимъ образомъ страна, начинающая исторію, можетъ стоять у начала ея съ такими разочарованіями! И какая страна, гдѣ просторъ, природа, естественныя богатства вызываютъ энергію и трудъ, гдѣ вся будущность tabula rasa, гдѣ чувствуетъ просторъ мечтѣ и идеалу, гдѣ, кажется, должна бы таиться кипучая энергія и пламенная вѣра!
Не заключается ли фальшь въ самомъ пріемѣ автора приниматься за работу? Нѣтъ ли причинъ его разочарованія въ самомъ его отношеніи къ дѣлу? Не въ этомъ ли заключается источникъ его меланхоліи и паденія духомъ?
Въ самомъ дѣлѣ, посмотрите, какъ онъ выполняетъ свое дѣло. Мнѣ остается наблюдать и думать, говоритъ авторъ послѣ своихъ практическихъ неудачъ. Прекрасно! Что значитъ для образованнаго человѣка наблюдать, это значитъ изучать окружающую жизнь. Авторъ кончаетъ эту работу въ годъ и приходитъ къ выводу:-- "ничего не подѣлаешь" -- и падаетъ въ обморокъ. Но такъ ли изучаютъ страну и народъ въ другихъ мѣстахъ? Вѣдь для этого нужно произвести цѣлую массу наблюденій, изслѣдованій народной жизни и всѣхъ ея функцій, вѣдь это такая гибель работы, что десяти жизней не достанетъ. Пусть онъ начнетъ изучать тоже общество въ прошломъ и настоящемъ, пусть онъ взглянетъ и изучитъ его исторію (а для этого года мало), и онъ въ этой исторіи найдетъ, можетъ быть, объясненіе существующему. Мало того, онъ найдетъ въ исторіи населенія и народа такія явленія и доказательства жизненности, слѣды народнаго труда, энергіи, которыя могли бы дать автору лучшіе уроки и утѣшеніе; эта работа и дѣйствительное изученіе не только спасли бы автора писемъ отъ преждевременныхъ ложныхъ посылокъ, но спасли бы его отъ меланхоліи, дали бы ему вѣру и, можетъ быть, энергію, которой онъ похвастать не можетъ.
На первыхъ шагахъ жизни, увидя ее однимъ глазомъ, онъ уже упалъ въ обморокъ. Но почему же онъ не спроситъ и почему забылъ наблюсти, не было ли у него предшественниковъ изъ образованныхъ земляковъ, которымъ также окружающее казалось безотрадно; почему онъ думаетъ, что онъ первый это чувствуетъ. Можетъ быть, у его предшественниковъ, какъ у многихъ образованныхъ людей, также кипѣли чувства, страсти, волосы поднимались дыбомъ и дрожь пробѣгала. Если бы авторъ захотѣлъ поискать въ окружающей средѣ среди сибирской мѣстной интеллигенціи, онъ нашелъ бы стариковъ, людей прежняго поколѣнія, которые до сихъ поръ держатъ знамя воспитанія общества, а перенесли гораздо болѣе. Положеніе ихъ было еще трагичнѣе, работа еще неблагодарнѣе, но они не жалуются. А вѣдь они могли бы и имѣли бы право болѣе жаловаться на общественную среду. Они не падали въ обморокъ при началѣ, не опускали рукъ, не проповѣдывали бездѣйствіе. Ихъ воодушевляли и энергія, и вѣра въ свой край.
Они скоро сойдутъ со сцены. Вамъ мѣсто, молодымъ силамъ, смѣнить ихъ, исполниться энергіей и мужествомъ, бороться со зломъ, разливать свѣтъ просвѣщенія. Вы не начинали еще жизни, вы полны силъ. Какъ же вы на первомъ шагу разрѣшаете судьбу и роль своего поколѣнія!...