Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
У святых могилок

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВѢНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

  

У СВЯТЫХЪ МОГИЛОКЪ.
Эскизъ.

I.

   Платонъ Шмаровъ, бывшій сибирскій исправникъ, шелъ по узкому степному проселку и отчаянно ругался.
   -- Подлецы... негодяи... канальи!.. Драть ихъ всѣхъ надо... да. И еще какъ драть... Попали бы ко мнѣ въ лапы, такъ я бы имъ показа-алъ!.. Всю станицу бы перепоролъ... Разговоръ короткій: разъ, два, три -- и готово. У меня вся станица запѣла бы пѣтухомъ...
   Ругался Шмаровъ какъ-то особенно, точно стрѣлялъ словами, которыя вылетали изъ-подъ щетинистыхъ, желтыхъ отъ табаку усовъ съ сухимъ трескомъ. Иногда онъ останавливался, чтобы перевести духъ, и, оглядываясь кругомъ, грозно спрашивалъ:
   -- Что-о?!..
   Его строгое лицо, изборожденное сѣтью морщинъ, было покрыто бронзовымъ загаромъ. Щетинистая, давно не бритая борода придавала ему какой-то волчій видъ, а сѣрые дѣтскіе глаза точно изъ противорѣчія смотрѣли добродушно и довѣрчиво -- все остальное лицо сердилось, а глаза оставались добрыми. Для своихъ лѣтъ старикъ сохранился очень хорошо, и во всей фигурѣ и движеніяхъ чувствовалась николаевская выправка. Ни сборный костюмъ, приспособленный для дороги пѣшкомъ, ни годы, ни старческая сѣдина -- ничто не могло вытравить военнаго закала. Помахивая длинной черемуховой палкой, Шмаровъ время отъ времени выкидывалъ разные военные артикулы, припоминая доброе старое время. Котомка за плечами казалась ему ранцемъ, и только смущали панталоны, заправленныя въ сапоги, чего "тогда" не полагалось. А Платонъ Шмаровъ "замирялъ" еще Шамиля, маршируя передъ ротой, какъ на парадѣ. Эхъ, все прошло, все миновало...
   -- Мошенники... жулики... архаровцы!-- ругался старикъ, вышагивая солдатскимъ шагомъ.-- Гдѣ же ближе-то? Отъ Коноплянской станицы по тракту до Плетешковъ двадцать три версты... такъ? А ближней дорогой на восемь верстъ меньше... Вотъ тебѣ и меньше!.. Три часа иду, а Плетешковъ и не видать. Хорошихъ пятнадцать верстъ отмахалъ... Старый дуракъ, кому нашелъ повѣрить: казачишкамъ. "Тутъ ближе..." А я и повѣрилъ. Что-о?!.. Дурака свалялъ, а казачишки теперь надо мной же хохочутъ. Нѣтъ, погодите, я вамъ поккажу-у... Антихристы, душегубы, обормоты... Когда обратно поѣду, непремѣнно остановлюсь въ Коноплянской и проберу всѣхъ. Разъ, два, три -- и кончено!.. Остолопы, мерзавцы, христопродавцы... рракаліи!..
   Настроеніе путешественника какъ-то не соотвѣтствовало ни времени года, ни окружающей обстановкѣ, ни яркому солнечному дню. Кругомъ разстилалась безбрежная Барабинская степь, походившая на яркій восточный коверъ -- такъ было много всевозможныхъ цвѣтовъ. Въ густой степной травѣ горячо били перепела, звонко стрекотали кузнечики, а въ воздухѣ точно висѣла замирающая трель невидимыхъ глазомъ жаворонковъ. Отъ травы поднимался тяжелый ароматъ. Надъ цвѣтами кружились пестрыя бабочки. Самый воздухъ, казалось, жужжалъ и гудѣлъ отъ избытка наполнявшей его жизни. Въ вышинѣ мертвыми точками стояли степные ястреба, зорко выглядывавшіе свою добычу. Пыльная степная дорожка, точно посыпанная угольнымъ порошкомъ, колесила изъ стороны въ сторону, такъ что Шмаровъ никакъ не могъ угадать направленія, по которому должны были показаться точно спрятавшіеся отъ него Плетешки. Гдѣ-то въ сторонѣ столбомъ поднимался густой дымъ -- можетъ-быть, горѣла какая-нибудь казачья станица, можетъ-быть, занялась огнёмъ самая степь.
   "Еще изжаришься, какъ заяцъ,-- мелькнула въ головѣ Шмарова тревожная мысль.-- Прошлогодней сухой травы сколько угодно..."
   Онъ начиналъ испытывать усталость. Потомъ хотѣлось пить. Табакъ оставался на самомъ донышкѣ кисета. Однимъ словомъ, все одно къ одному, какъ это случается только съ довѣрчивыми путешественниками. Подъ конецъ Шмаровъ даже ругаться пересталъ, истощивъ весь запасъ ругательныхъ словъ, и шагалъ впередъ по инерціи заведенной машины. Какъ опытный пѣшеходъ, онъ зналъ, что теперь садиться нельзя, а то разомлѣешь и не поднимешься. На его счастье, когда силы уже начинали его оставлять окончательно, впереди обрисовалась, повитая синеватой дымкой степного марева, какая-то темная масса.
   "Плетешки...-- подумалъ онъ.-- Вотъ бы хорошо молока напиться, а то холоднаго кваску... А ежели это лѣсъ? Ну, какой въ степи лѣсъ..."
   Старикъ даже протеръ себѣ глаза, чтобы убѣдиться, ужъ не блазнитъ ли ему. Нѣтъ, темная масса продолжала оставаться на мѣстѣ. Онъ прибавилъ шагу. На глазъ оставалось сдѣлать версты полторы-двѣ, хотя разстояніе въ степи, какъ на водѣ, трудно опредѣлить. Черезъ полчаса Шмаровъ убѣдился, что темная масса -- просто рѣдкій березовый лѣсокъ, изъ котораго поднималось до десятка столѣтнихъ сосенъ. Очевидно, тутъ была вода, и Шмаровъ еще прибавилъ шагу. Скоро онъ началъ уже различать отдѣльныя деревья, и ему казалось, что въ воздухѣ уже чувствуется свѣжесть, какую даетъ только одна вода.
   -- Эге, вотъ такъ штука!..-- вслухъ изумлялся Шмаровъ.
   Всего удивительнѣе было то, что около лѣса не было видно ни одной крыши или какого-нибудь другого признака жилья. Та же степь кругомъ, зеленая, цвѣтущая, безграничная, какъ море.
   -- Чье-нибудь имѣнье,-- думалъ онъ вслухъ.-- На помѣщичью усадьбу похоже. Ни дать ни взять, какъ у насъ въ Тамбовской губерніи.
   Когда онъ подошелъ совсѣмъ близко къ таинственному лѣску, оказалось, что онъ стоялъ совершенно одиноко въ степи, на краю обрыва, мимо котораго сочилась въ зеленыхъ заросляхъ безыменная степная рѣчка. Сквозь рѣдкую сѣтку деревьевъ можно было разсмотрѣть и Плетешки, до которыхъ, какъ оказалось, отсюда было рукой подать.
   -- Вотъ такъ мѣстечко...-- думалъ ьсяухъ Шмаровъ.
   Его опытный полицейскій взглядъ сразу открылъ присутствіе человѣка. Этотъ человѣкъ сидѣлъ на корточкахъ въ тѣни березы и что-то такое дѣлалъ, нагибаясь къ самой землѣ. Можно было подумать, что онъ молится, но неизвѣстный человѣкъ просто пилъ воду, черпая ее пригоршней изъ невиднаго въ травѣ ключика. По полицейской привычкѣ Шмаровъ осторожно подкрался къ нему, схватилъ за плечо и строго проговорилъ:
   -- Что за человѣкъ?!..
   -- А мы, значитъ, рязанскіе будемъ...-- пѣвуче отвѣтилъ небольшой сгорбленный старичокъ, снимая расейскую шляпу-гречневикъ.-- Значитъ, Рязанской губерніи...
   -- А паспортъ есть -- еще грознѣе спросилъ Шмаровъ.-- Знаемъ мы васъ, Рязанскую губернію...
   Старичокъ привѣтливо улыбнулся и полѣзъ за пазуху, откуда вытащилъ свертокъ тряпицъ. Онъ медленно развернулъ ихъ и досталъ нѣсколько свернутыхъ въ трубочку бумагъ. Шмаровъ, присѣвъ на траву, медленно принялся ихъ читать. Тутъ былъ и паспортъ на имя крестьянина Ильи Моисеева Гладкаго, и увольнительное свидѣтельство отъ общества, и какая-то копія съ прошенія земскому начальнику, и даже афиша о престидижитаторѣ Маретти, который извѣщалъ почтеннѣйшую публику о своихъ представленіяхъ. Старичокъ слѣдилъ, какъ Шмаровъ читалъ его бумаги, и продолжалъ улыбаться. Господи, сколько народу перечитало эти бумаги, сколько всякаго начальства, а взять нечего -- все правильно, комаръ носу не подточить. Читая паспортъ, Шмаровъ провѣрялъ примѣты: шестьдесятъ четыре года -- есть, лысъ -- есть, борода окладистая, сѣдая -- есть, глаза сѣрые -- есть, на лѣвой рукѣ половина мизинца рублена -- есть, особыхъ примѣтъ не имѣетъ.
   -- Вотъ только ростъ у меня не подходитъ,-- объяснялъ старичокъ.-- Значитъ, мѣряли-то молодого, а сейчасъ я ужъ въ землю расту. Предѣлъ, значитъ...
   -- Такъ, такъ...-- соглашался Шмаровъ, свертывая бумаги въ трубочку.
   -- Ужъ будьте безъ сумлѣнія...
   -- Куда? откуда? зачѣмъ?
   -- А, значитъ, Силантій...
   -- Какой Силантій?!.. Паспортъ имѣетъ?
   -- Вполнѣ обвязалъ... Онъ, Силантій, значить, на Алтаѣ и, значитъ, письмо...
   -- Грамотенъ?
   -- Куда грамотенъ -- ни въ зубъ толкнуть.
   -- Какъ же онъ писалъ письмо?
   -- А такого человѣка подыскалъ... Ну, значитъ, и пишетъ.
   -- Что онъ пишетъ?
   -- Разное... Все, значитъ, какъ есть, потому человѣкъ обстоятельный и вполнѣ можетъ соотвѣтствовать.
   -- И ты тоже можешь соотвѣтствовать.
   -- Тоже вполнѣ, потому какъ опчество меня, значить, обдовѣрило... "Надѣемся, говорятъ, на тебя, Мосеичъ". Вотъ оно какъ...
  

II.

   Шмаровъ прежде всего снялъ котомку и сапоги, а потомъ уже зачерпнулъ изъ ключика воды походнымъ стаканчикомъ и съ жадностью выпилъ благодѣтельную влагу.
   -- Хорошо...-- проговорилъ онъ, обращаясь къ Мосеичу.
   -- Ужъ на что лучше... Первый скусъ. Ключикъ-то студеный...
   Шмаровъ снялъ съ себя поношенный пиджакъ и, разстегнувъ воротъ рубашки, долго и тщательно мылся. Мосеичъ обратилъ впиманіе, что онъ очень ужъ фыркаетъ, и рѣшилъ, что "надо полагать: изъ господъ". Въ тѣни березъ послѣ степного зноя казалось такъ прохладно. Разсѣянный свѣтъ падалъ сверху золотой пылью. Въ травѣ тихо колебались жирныя золотыя пятна, точно они просачивались въ землю. Мѣсто, вообще, было самое уютное, манившее на отдыхъ. Повыше ключика, опушенныя кустами, виднѣлись кучи какихъ-то камней. Шмаровъ обратилъ на нихъ вниманіе и сдѣлалъ опять сердитое лицо.
   -- Что это такое?-- строго спроситъ онъ Мосемча.
   -- А камни...
   -- Для чего они здѣсь?
   -- Кто ихъ знаетъ... Даве въ Плетешкахъ сказывали, быдто это святыя могилки. Значитъ, башкирцы раньше здѣсь въ степѣ жили, еще до кыргызовъ, ну, у нихъ свои святые старички были... Вотъ они и похоронены...
   -- А откуда камней набрали?
   -- А это у нихъ такой обычай: кто идетъ поклониться могилкамъ, тотъ и несетъ съ собой камень. Въ томъ родѣ, какъ у насъ свѣчи ставятъ...
   -- Вотъ дураки!-- обругался Шмаровъ по адресу неизвѣстныхъ богомольцевъ.-- Да тутъ камня за двѣсти верстъ не найдешь... Изволь-ка его тащить.
   -- А можетъ, у кого грѣхи, ну, значитъ, и тащитъ,-- просто объяснилъ Мосеичъ.-- Значитъ, какъ у насъ, по обѣщанію... Тоже вотъ у кого лихая болѣсть... значитъ, разное...
   Шмаровъ, не торопясь, распаковалъ свою котомку. Сначала онъ разостлалъ на травѣ пестрый ситцевый платокъ, замѣнявшій салфетку, потомъ добылъ завернутые въ бумагу "консервы", т.-е. вяленую на солнцѣ и твердую, какъ камень, баранину, какую-то вяленую сибирскую рыбу и нѣсколько ломтей пшеничнаго хлѣба.
   -- Эхъ, кабы котелокъ...-- проговорилъ онъ, качая головой.-- Сварить бы эту музыку и горяченькаго хлебнуть... А нехорошо съ котелкомъ итти: какъ разъ за непомнящаго родства бродягу примутъ.
   Обернувшись къ Мосеичу, онъ строю спросилъ:
   -- А ты за кого меня принимаешь?..
   -- Извѣстно, изъ господъ... Вся повадка, значитъ, господская.
   -- То-то!.. И господа господамъ разница...
   -- Значитъ, оно, конечно, бываютъ настоящіе господа и, значитъ, господа такъ... одно званье...
   -- Дуракъ!.. Не нашли, видно, твоя деревенскіе кого поглупѣе послать... Да и твой Силантій тоже дуракъ!
   "Этакій мудреный баринъ...-- думалъ про себя Мосеичъ, улыбаясь.-- Этакихъ-то шляющихъ господъ у насъ въ Рязани въ обжорномъ ряду сколько угодно".
   Съ трудомъ прожевывая тоненькіе ломтики баранины, Шмаровъ опять вспомнилъ нанесенную ему обиду казаками Коноплянской станицы и началъ ругаться съ особеннымъ ожесточеніемъ. Онъ перебралъ весь свой лексиконъ и наткнулся на Мосепча:
   -- И тебя изъ Плетешковъ послали ближней дорогой? Ха-ха... Ахъ, старый дуракъ!..
   -- Ближе, сказываютъ, ну, я и пошелъ...
   -- Вотъ-вотъ!.. И я также повѣрилъ... Ты какъ придешь въ Коноплянскую, такъ и скажи казачишкамъ, что, молъ, васъ, подлецовъ, исправникъ Платонъ Шмаровъ не забудетъ. Кланяется, молъ, и помнитъ...
   При словѣ "исправникъ" на Мосеича напала оторопь. Онъ хотѣлъ даже встать изъ вѣжливости, но Шмаровъ его остановилъ:
   -- Сиди, старый чортъ... Прежде я былъ исправникомъ, а теперь отставной козы барабанщикъ... Да. Когда вернусь изъ Петербурга въ Сибирь, ну, тогда другое, и постоишь досыта, а теперь сиди. Да, такъ Силантій-то пишетъ?
   -- Все описываетъ, ваше высокое благородіе... Значитъ, ужъ онъ все тамъ вызналъ. Земля, пишетъ, овчина овчиной, что касаемо травы -- человѣка не видать, земли неочерпаемо, скотина ни по чемъ... Все, значитъ, въ аккуратѣ.
   -- Такъ, такъ...
   -- А мы, значитъ, захудали въ Расеѣ... Черезполосица одолѣла, земля выпахана, ренда -- приступу нѣтъ, кругомъ начальство... Курицу некуда выпустить. А тамъ приволье... Мы лѣсу-то и не видали, а тамъ лѣсъ-то -- въ небо дыра, пишетъ Силантій. Онъ все, значитъ, вызналъ и обозначилъ въ письмѣ... И пчела ведется, и рыбы по рѣчкамъ уйма, и рябчики въ лѣсу -- оно при хозяйствѣ-то все пригодится. Силантій-то и присмотрѣлъ въ аккуратъ.
   -- Такъ, такъ...
   -- По лѣсу, пишетъ, гриба всякаго, ягоды...
   Мосеичъ присѣлъ на колѣнки и откладывалъ открытое Силантіемъ добро по пальцамъ. Его старческое лицо приняло блаженное выраженіе, а глаза блестѣли.
   -- Такъ, такъ...-- повторялъ Шмаровъ, задумчиво расправляя свои щетинистые усы.-- Бываетъ... И на Алтаѣ есть хорошія мѣста. Какъ же, слыхалъ...
   -- Только бы Господь привелъ, ваше высокое благородіе,-- умиленно продолжалъ Мосеичъ,-- значитъ, дойти дотеда... Мы, значитъ, господскіе были, ну, земли умаленіе, лѣсу ни-ни, скотинкѣ негдѣ пастись. Изъ послѣднихъ силовъ, значитъ, вышли... Не у чего стало жить окончательно. Ну, и порѣшили переселиться въ Сибирь... Послали Силантія, значитъ, умственный онъ мужикъ, смышлястый. Только оно тово...
   Мосеичъ при послѣднихъ словахъ заморгалъ глазами и почесалъ въ затылкѣ.
   -- Ну, что Силантій?-- спрашивалъ Шмаровъ.
   -- Водкой ошибается онъ... Не постоянно, а такъ, времемъ, когда на него такой стихъ найдетъ.
   -- Ну?
   -- Ну, и тово... У пьянаго-то море по колѣно.
   -- А стоило бы его отодрать!-- задумчиво проговорилъ Шмаровъ.-- Вспрыспуть хорошенько... Да въ морду, въ морду! А?
   Мосеичъ почесалъ за ухомъ и разсмѣялся.
   -- Вспрыснуть-то оно можно, ваше высокое благородіе, а морда отмѣнена...
   -- Что-о?!..
   Шыаровъ даже соскочилъ и размахнулся жилистымъ костлявымъ кулакомъ, но во-время вспомнилъ, что вмѣстѣ съ мордой и онъ тоже отмѣненъ. Эхъ, если бы этотъ Силаитій попался ему въ свое время... Растянувшись на травѣ, Шмаровъ проговорилъ уже другимъ тономъ:
   -- Значитъ, текутъ медовыя рѣки, а на кисельныхъ берегахъ сидитъ вашъ Силантій...
   -- Около того...
   -- Ловко!.. Ахъ, вы, идолы... Надуваетъ васъ Силантій, а вы ему вѣрите. Галыаны!.. Развѣ можно вѣритъ пьяному человѣку?
   -- Нѣтъ, ужъ Силантій вызволитъ... Ужъ онъ все обозначилъ: трава -- во, земля -- шуба шубой, вода...
   -- Ну ладно, пусть будетъ по-вашему. Пріѣдете вы на Алтай, а васъ оттуда по шеямъ. И даже весьма просто... Вѣдь и на Алтаѣ люди живутъ и своей землей не попустятся. Еще Силантію вашему и башку отвернутъ...
   -- Невозможно, ваше высокое благородіе!-- горячо вступился Мосеичъ, растопыривая пальцы, чтобы еще разъ пересчитать по нимъ алтайскія богатства.-- Есть у Силантія промашка, это точно, а только онъ ужъ все обмозговалъ въ лучшемъ видѣ... Вы ужъ это напрасно. Какъ же онъ цѣлую-то деревню будетъ омманывать? Тоже и совѣсть у каждаго человѣка полагается...
   -- Совѣсть?!
   Шмаровъ расхохотался и удушливо закашлялся.
   -- Совѣсть?!..-- повторялъ онъ.-- Охъ, уморилъ... Совѣсть?!.. Ха-ха... И у Силантія совѣсть?!..
   Моееичъ обиженно замолчалъ. Онъ сидѣлъ на травѣ, обнявъ колѣни руками. Постоянная ругань и хохотъ сибирскаго барина обозлили его. Развѣ господа могутъ что-нибудь понимать, когда имъ говорятъ настоящее? Что въ Расеѣ, что въ Сибири -- одна вѣра. Старику начало казаться, что и трава будто не такая зеленая, какъ была давеча, и ключикъ не такой студеный, и солнце не такое свѣтлое и ласковое...
   -- Ну что, голова малиновая?-- спрашивалъ Шмаровъ, когда пароксизмъ смѣха прошелъ.-- Бери ложку, и хлебай медовую сыту да киселемъ закусывай... Разлюбезное ваше дѣло выходитъ. Ахъ, вы, мохнорылые...
   Вмѣсто отвѣта Мосеичъ началъ собирать свою котомку. Онъ встряхивалъ головой и что-то бормоталъ про себя.
   -- Помѣщиками хотите быть?-- приставалъ Шмарозъ, продолжая лежать на травѣ.-- Туда же: "морда отмѣнена"... Ахъ, вы, корежила несчастная!.. Да васъ желторотые сибиряки вотъ какъ понужнутъ съ своей-то земли, небо съ овчинку покажется. Тамъ какой народъ, въ Сибири, живетъ: варнакъ на варнакѣ... Съ одной стороны -- варнаки, а съ другой -- челдоны. Это, значитъ, всѣхъ сибирскихъ мужиковъ челдонами называютъ, да прибавь еще казачишекъ -- ихъ кошмой зовутъ. По-вашему -- войлокъ, а по-нашему, по-сибирски -- кошма...
  

III.

   Когда Мосеичъ началъ прощаться, Шмаровъ его удержалъ и заставилъ опять сѣсть на траву:
   -- А ты не обижайся, ежовая голова,-- говорилъ Шмаровъ, хлопая старика по плечу и подмигивая.-- Понимаешь? Въ нѣкоторое время, какъ въ сказкахъ говорится, и я пригожусь., хе-хе!.. И очень просто... Ты замѣтилъ, что я добрый человѣкъ?
   -- Около этого...
   -- Вотъ-вотъ! Только не тронь меня... да... Кто за всѣхъ отвѣтитъ? Исправникъ Платонъ Шмаровъ... Ты думаешь, что я шутки шучу? Хе-хо... Нѣтъ, братъ, было да сплыло... Шалишь!.. И никому: ни гу-гу!.. Понимаешь, соорудилъ себѣ котомку, взялъ палку -- и былъ таковъ. Думаютъ, что вотх сбѣсился Шмаровъ, и ты то же, можетъ-быть, думаешь... Ну, да Богъ съ вами, я не злопамятенъ и никому зла не желаю.
   Покачавъ головой, Шмаровъ оглядѣлся и прибавилъ вполголоса:
   -- Вѣдь девять лѣтъ въ отставкѣ... да. Ей-Богу... Что-о?!.. Цѣлыхъ девять лѣтъ... Для другого это, можетъ-быть, наплевать, а я вотъ до чего дошелъ: весь вотъ тутъ, дома ничего не оставилъ. А вѣдь былъ и свой домъ, тройка лошадей... Имѣю открытый характеръ, и всякій у меня пилъ и ѣлъ. Много было проѣдено и пропито, не сосчитать.. Любилъ угостить, чтобы ничего не жаль. На, жри и чувствуй, каковъ есть человѣкъ Платонъ Шмаровъ. Главное, я всегда любилъ, чтобы свой характеръ уважить, и чтобы всѣ меня любили... По службѣ -- гроза, а у себя дома -- отецъ. Понимаешь?
   -- Оно, конечно, тово... случается...
   -- При моемъ-то характерѣ и вдругъ -- пожалуйте въ отставку. Хе-хе... Конечно, глупъ былъ, понадѣялся на себя. Да... Пріятели были, друзья, ну, и прочее въ этакомъ родѣ. Деньжонки тоже были скоплены про черный день... Понимаешь? Что-о?!.. Да, все какъ слѣдуетъ, однимъ словомъ.
   -- Ужъ это обнакновенно, ежели человѣкъ, свихнулся... И у насъ то же самое бываетъ, въ самую точку, ежели который человѣкъ замотался и, напримѣрно, себя потерялъ.
   -- Молчи, молчи... Понимаешь, какой я дуракъ-то былъ? Девять лѣтъ сижу, проѣдаюсь и жду... Вездѣ прошенія посылаю, хлопочу, обиваю пороги у начальства, надѣюсь вообще... Однимъ словомъ, цѣлыхъ девять лѣтъ дуракъ, и больше ничего. Что было -- все и проѣлъ... Все-таки не хочется быть хуже другихъ... Понимаешь?
   -- Ужъ это извѣстно...
   -- Вотъ-вотъ... Дошло дѣло до того, что друзья-то пріятели меня же и начали обходить.
   -- Въ самый разъ, какъ у насъ въ деревнѣ, ежели который человѣкъ потеряетъ себя.
   -- Молчи, деревянный чортъ! Хуже было: друзья-то пріятели первые и начали изъ меня жилы выматывать. На смѣхъ стали подымать, какъ шута гороховаго... Обидно мнѣ это или нѣтъ? Что-о?!.. На именины не пригласятъ, въ карты сядутъ играть -- показывай имъ деньги, а то въ партію не примутъ. Даже, случалось, и кушаньемъ обнесутъ: другимъ подаютъ, а меня мимо да мимо. Ну, я вамъ всѣмъ поккажу-у...
   Мосеичъ опять сдѣлалъ попытку встать, по Шмаровъ его опять удержалъ и грозно спросилъ:
   -- Что-о?!.. Куда? Паспортъ имѣешь?
   -- Помилуйте, ваше высокое благородіе...
   -- Ахъ, да! Ну, не въ этомъ дѣло... Сиди смирно и смотри на меня.
   -- И то смотрю...
   -- Молчать, негодяй!.. Не умѣешь смотрѣть въ глаза начальству. Ну, еще посмотри... То-то!.. Что-о?!.. Я утихомирю...
   Мосеичъ даже затаилъ дыханіе и только какъ-то по-овечьи заморгалъ глазами. Шмаровъ оглядѣлся кругомъ, взялъ его за плечо и проговорилъ, стараясь сдержать голосъ:
   -- Я ужъ тебѣ сказалъ, что девять лѣтъ былъ дуракомъ... Такъ?
   -- Точно такъ...
   -- Молчи, говорятъ!.. Ну, а потомъ меня и осѣнило... Понимаешь? Лежу это какъ-то ночью, раздумываю про свои дѣла... да... Сколько одной бумаги напрасно извелъ, гербовыхъ марокъ, сколько сапогъ износилъ -- не стоитъ, однимъ словомъ, говорить. А туть у меня въ башкѣ искра мелькнула..
   -- Но-о?
   -- Вѣрно... Думаю, что я дурака-то валяю, когда у меня, напримѣръ, въ Санктъ-Петербургѣ родная тетка и притомъ эта самая тетка полная генеральша?
   -- Это ужъ обнакновенно...
   -- Да, полная генеральша... Выпала она у меня какъ-то изъ головы, а тутъ сразу все и припомнилъ. Сейчасъ же соскочилъ и накаталъ ей письмо. "Такъ и такъ, претерпѣлъ по службѣ и впалъ, можно сказать, въ окончательное ничтожество". Ну, пишу все-таки съ достоинствомъ... Понимаешь?
   -- Весьма понимаю... У насъ Силантій вотъ тоже пишетъ...
   -- Молчи, ради Бога, молчи!
   Шмаровъ стать на колѣни и началъ разсказывать съ такой торопливостью, точно кто-то могъ прійти и остановить его.
   -- Да, отправилъ письмо... потомъ заказалъ молебенъ Ивану Воину и началъ ждать. Да, жду мѣсяцъ, жду другой... Что-о? Хорошо. Еще отслужилъ молебенъ...
   -- У насъ такъ-то въ деревнѣ служили молебены, только не Ивану Воину, а соловецкимъ угодникамъ, Зосимѣ и Савватію...
   -- Хорошо. Жду третій мѣсяцъ отвѣта... Понимаешь? Ну, наконецъ, трахъ! письмо... Распечатываю, а у самого руки трясутся. Пишетъ сама... Говоритъ: "Дѣйствительно, былъ у меня племянникъ, а только я его въ глаза не знаю... Можетъ, говоритъ, вы, милостивый государь, притворяетесь и совсѣмъ не мой племянникъ". Ну, понятно, женщина, притомъ полная генеральша -- что же она другое могла понять? Въ концѣ письма, однако, приписка: "Ежели, говоритъ, вы будете, милостивый государь, въ Санктъ-Петербургѣ, то очень рада буду съ вами познакомиться, чтобы сличить фамильныя черты". О-го-го... Вотъ оно куда пошло!..
   Шмаровъ поднялъ палецъ вверхъ, вытаращилъ глаза и замеръ въ этой позѣ.
   -- Въ самый разъ, какъ у насъ съ Силантіемъ,-- замѣтилъ умиленно Мосеичъ.
   -- Ну, тутъ, брать, не вашимъ Силантіемъ пахнетъ... Понимаешь: фамильныя черты... Сдѣлайте милость, сколько угодно, милая тетушка. Что-о?! я я-то, дуракъ, сижу тамъ девять лѣтъ, хлопочу, проѣдаюсь, унижаюсь... Какъ пріѣду въ Санктъ-Петербургъ, сейчасъ къ теткѣ: "такъ и такъ, ваше превосходительство, имѣю честь представиться по всей формѣ". Хе-хе... Вотъ какая штука-то выходитъ!.. А у тетки знакомые -- тоже полные генералы... Стоитъ ей сказать одно словечко -- хе!.. Понимаешь?
   -- У насъ Силантій тоже пишетъ...
   -- Да отстань ты отъ меня съ твоимъ Силантьемъ!.. Дуракъ онъ и пьяница, а тутъ: полная генеральша. Хорошо. Сейчасъ она словечко полному генералу, а полный генералъ, конечно, сейчасъ все пойметъ и скажетъ: "Почему вы, господинъ Шмаровъ, не. обратились ко мнѣ раньше?" -- "Виноватъ, ваше высокопревосходительство, какъ я смѣлъ утруждать и безпокоить при своемъ такомъ ничтожествѣ..." -- "Эхъ, братецъ, напрасно... Старайся". И сейчасъ этакую записочку въ департаментъ, гдѣ мое дѣло разбирается, а тамъ ужъ у всѣхъ ушки на макушкѣ.-- "Пожалуйте, господинъ Шмаровъ... Извините, что немного заставили подождать". Это девять-то лѣтъ "немного"... Ну, да все равно, только бы устроили все. Получу бумагу и сейчасъ опять въ Сибирь, а тамъ ужъ все, конечно, извѣстно. Друзья-то пріятели вотъ какъ забѣгаютъ... "Ахъ, Платошка, да вѣдь мы, да вѣдь ты..." А я какъ будто все забылъ, когда меня блюдомъ обносили, и дѣлаю видъ, что тоже радъ... Что-о?! А по дорогѣ въ Копоплянскую станицу непремѣнно заѣду и всѣхъ раздѣлаю подъ орѣхъ.
   Мосеичъ поддался охватившему Шмарова воодушевленію, снялъ котомку и принялъ позу внимательно слушающаго человѣка. Онъ начиналъ сочувствовать бывшему сибирскому исправнику, видѣвшему сонъ наяву.
   -- А вѣдь это точно, ваше высокое благородіе, ежели эту самую тетку ухватить за бока... Ужъ эти бабы, дѣйствительно, значитъ, воопче...
   -- Вотъ что, Рязанская губернія: какъ только Господь меня устроитъ и я вернусь въ Сибирь, ну, того, можетъ, и вамъ помогу чѣмъ-нибудь. Только уговоръ: въ первую голову вашего Силантія выдеру... Ужъ это какъ хотите!
   -- Что вы, ваше высокое благородіе... Какъ же это возможно? Вѣдь онъ какой человѣкъ, значитъ: вполнѣ можетъ соотвѣтствовать.
   -- А ежели я его терпѣть ненавижу, вашего Силантія? Что-о?!.. Онъ самъ-то потомъ будетъ меня вотъ какъ благодарить. У меня все просто: рразъ, два, три -- и готово! А главное: тетка... У нея два каменныхъ пятиэтажныхъ дома въ Санктъ-Петербургѣ, восемь имѣній въ разныхъ губерніяхъ, половина рѣки Невы ей же принадлежитъ, а наслѣдникъ-то, выходитъ, я одинъ... Х-ха!..
   Бывшій исправникъ окончательно заврался, заврался до того, что самъ начиналъ вѣрить себѣ. Тетка у него, дѣйствительно, была въ Петербургѣ, но скромно жила на Петербургской сторонѣ, занимая меблированную комнату.
  

IV.

   Возбужденіе, охватившее Шмарова, быстро смѣнилось усталостью. Онъ растянулся на травѣ и проговорилъ:
   -- Я сосну, братецъ, а ты посиди тутъ...
   Мосеичъ повиновался. Его растревожило мнѣніе сибирскаго строгаго исправника о Силантьѣ. А въ самомъ дѣлѣ, ежели, храни Богъ, Силантій того... Однимъ словомъ, надо вызнать все обстоятельно.
   Шмаровъ какъ растянулся, такъ сейчасъ же и захрапѣлъ. Зной быстро спалъ, потому что набѣжала шальная грозовая тучка. Когда надъ самой рощей грянулъ ударъ грома, Шмаровъ сѣлъ и проговорилъ спросонья:
   -- Что-о? Паспортъ имѣешь?.. Куда, откуда, зачѣмъ?
   -- Да вѣдь это, ваше высокое благородіе, Илья пророкъ,-- объяснялъ Мосеичъ, откладывая крупные кресты при каждомъ всполохѣ молніи.-- Охъ, Господи, прости насъ, грѣшныхъ...
   Ударилъ веселый ливень. Сквозь зеленую листву березъ точно сѣялись свѣтлыя дождевыя капли. Шмаровъ и Мосеичъ перебрались подъ защиту самой большой сосны, гдѣ было совершенно сухо.
   -- Слава Тебѣ, Господи!-- повторялъ Мосеичъ.-- Напоилъ Господь землю-матушку...
   -- Грязно будетъ итти...-- соображалъ Шмаровъ, поглядывая на свои изношенные сапоги.
   -- Что сапоги? Сапоги -- пустое... Вонъ какъ травка-то обрадовалась дождичку. Грязь высохнетъ, а по прохладѣ легче будетъ итти вашему высокому благородію...
   Они переждали дождь и начали собираться въ путь. Мосеичъ, надѣвъ котомку, нерѣшительно проговорилъ:
   -- Такъ какъ же, ваше высокое благородіе, насчетъ Силантія то-есть?
   -- Насчетъ Силантія?
   Шмаровъ сдвинулъ строго брови, раскурилъ трубочку и проговорилъ властнымъ исправническимъ тономъ:
   -- Когда поѣду изъ Санктъ-Петербурга обратно, такъ я все разберу...
  
   1899.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru