Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
Друг артистов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Д. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ТОМЪ ВОСЬМОЙ

ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ # ПЕТРОГРАДЪ
1916

  

ДРУГЪ АРТИСТОВЪ.

Очеркъ.

1.

   Ровно въ шесть часовъ самоваръ уже былъ на столѣ,-- никакого замедленія въ такомъ важномъ дѣлѣ не могло и быть, потому что Семенъ Ѳедорычъ ставилъ самоваръ самъ. И прислуга дрянная, и денегъ у Семена Ѳедорыча не было лишнихъ, а много ли старому холостяку нужно? Онъ даже посмотрѣлъ на дешевенькіе стѣнные часы: ровно шесть часовъ... Отлично!..
   -- Э, братъ, я люблю, чтобы все было аккуратно,-- проговорилъ вслухъ Семенъ Ѳедорычъ, обращаясь къ клѣткѣ съ дремавшимъ чижикомъ.
   Въ самомъ дѣлѣ, пріятно напиться чаю, когда на дворѣ и холодъ, и вьюга, и такая непогодь, что добрый человѣкъ злѣйшаго врага не выгонитъ на улицу. Положимъ, квартирка у Семена Ѳедорыча была слишкомъ ужъ скромная -- всего одна комната и темная кухня. Притомъ въ подвалѣ самая лучшая квартирка не будетъ выглядѣть красиво. Но это все равно, и Семену Ѳедорычу было хорошо въ своемъ подвалѣ. Въ самомъ-то дѣлѣ, какъ-никакъ, а все-таки свой уголъ, а въ своемъ углу каждый "самъ большой -- самъ маленькій". Вотъ дверь немножко промерзла и съ полу страшно дуло, но стоило надѣть валенки и осеннее пальто, чтобы возстановить необходимое равновѣсіе въ температурѣ.
   Итакъ -- шесть часовъ; самоваръ на столѣ, и Семенъ Ѳедорычъ аккуратно завариваетъ чай. Отъ вчерашней булки остался большой кусокъ; сахару хватитъ вмѣстѣ съ чижикомъ еще дня на два -- чего же больше?.. У Семена Ѳедорыча есть даже привычка къ извѣстной роскоши: непремѣнно сядетъ въ кресло, вытянетъ ноги и закуритъ трубку съ настоящимъ черешневымъ чубукомъ, какъ настоящій помѣщикъ. Въ этотъ моментъ вечерняго кейфа такъ хорошо почитать свѣженькую газетку или перевернуть двѣ-три странички какого-нибудь забористаго романа это, чортъ возьми, называется жизнь!.. Никого знать не хочу и никто не смѣетъ меня тронуть, хоть и сижу въ подвалѣ, а въ большихъ-то домахъ много напрасныхъ слезъ льется, да еще отъ тоски хорошіе люди вѣшаются.
   Чай заваренъ. Самоваръ дружелюбно ворчитъ на столѣ, точно онъ хочетъ сказать: "Отличный ты человѣкъ, Семенъ Ѳедорычъ... Право, отличный!" Кажется, простая вещь заварить чай, а если не выполоскать чайникъ горячей водой да продержать чайникъ на конфоркѣ лишнюю минуту -- и выйдетъ дрянь, пареный вѣникъ, а не чай. Наливъ стаканъ, Семенъ Ѳедорычъ невольно посмотрѣлъ на стѣну, гдѣ висѣло зеркало -- "эхъ, давно надо убрать его отсюда, а то горячимъ паромъ какъ разъ всю амальгаму расплавить". Каждый день думаетъ объ этомъ Семенъ Ѳедорычъ, и какъ-то всегда случится такъ, что мысль о зеркалѣ всегда приходитъ за самоваромъ, а вставать изъ-за стола, чтобы снимать его и приколачивать на другое мѣсто, именно теперь ему не хотѣлось. Такъ было и сейчасъ. Семенъ Ѳедорычъ ограничился только тѣмъ, что взялъ полотенце и вытеръ имъ отпотѣвшее зеркальное стекло -- "нѣтъ, слава Богу, все цѣло!". Одно, впрочемъ, было скверно: изъ зеркала выглянуло на него такое постарѣвшее лицо съ небритой сѣдѣвшей щетиной на подбородкѣ и глубокими морщинами около глазъ.
   -- Эхъ, Семенъ, Семенъ!-- вслухъ подумалъ онъ.-- Постарѣлъ ты, братецъ мой...
   Да, постарѣлъ,-- но какъ это незамѣтно дѣлается! А когда-то это лицо было и молодо и по-своему красиво, т.-е. это находили двѣ-три глупыхъ женщины. Полинявшую красоту смѣнила лысина, морщины, сѣдая щетина и какая-то усталость въ выраженіи глазъ -- "э, не стоитъ думать о такихъ пустякахъ, а то какъ разъ и стаканъ простынетъ". Семенъ Ѳедорычъ уже поднесъ стаканъ ко рту и даже вдохнулъ ароматъ артистически завареннаго чая, какъ въ этотъ самый моментъ распахнулась дверь, и въ облакѣ ворвавшагося пара показалась какая-то дѣтская фигура.
   -- Кто тамъ?-- сердито спросилъ Семенъ Ѳедорычъ, разставаясь со стаканомъ.
   -- Это я, Семенъ Ѳедорычъ...-- отвѣтилъ дѣтски-звенѣвшій женскій голосъ.
   -- Да кто ты-то?..
   Онъ даже поднялъ абажуръ на лампѣ, чтобы посмотрѣть на нежданную гостью, и сейчасъ же добродушно улыбнулся.
   -- А, это ты, Параша-Сибирячка,-- заговорилъ онъ.-- Ну, чего стоишь? Снимай шубу -- гостья будешь...
   -- Я... я, Семенъ Ѳед...
   Тоненькій голосокъ вдругъ оборвался, и послышались глухія рыданія съ дѣтскимъ всхлипываніемъ. Гостья безсильно опустилась на какой-то сундукъ, стоявшій у двери, и, схватившись за голову руками, точно застыла.
   -- Вотъ тебѣ и напился чайку...-- вслухъ думалъ Семенъ Ѳедорычъ, огорченный этой, неожиданностью.-- Вотъ тебѣ и шесть часовъ... Впрочемъ, вотъ что, голубчикъ: давай-ка выпьемъ сначала чайку, а потомъ вмѣстѣ и доплаченъ... Знакомое мнѣ дѣло эти ваши театральныя слезы.
   Онъ подошелъ къ ней и дотронулся до плеча, но гостья не шевельнулась,-- она показалась ему опять такой маленькой, какъ двѣнадцатилѣтняя дѣвочка.
   -- Да что такое случилось?..-- торопливо заговорилъ Семенъ Ѳедорычъ, стараясь придать своему голосу нѣжное выраженіе.-- Да ну же, перестань, дурочка. Давай, снимемъ шубу сначала...
   -- Я отравлюсь... я утоплюсь...-- шептала дурочка, не позволяя ему снимать съ себя худенькую шубу на облѣзломъ заячьемъ мѣху.-- Я дрянная, Семенѣ Ѳедорычъ... я сама не знаю, зачѣмъ прибѣжала къ вамъ... Гоните меня!..
   -- Вотъ что, милая,-- уже строго заговорилъ старикъ:-- перестань ломать комедію... У всѣхъ у васъ одна привычка: нервы,-- ахъ да охъ. Привыкнете на сценѣ нѣжность изображать, да потомъ и пойдете взаправду то же самое выкидывать. Сказалъ... будетъ...
   Этотъ суровый тонъ сразу отрезвилъ дѣвушку, и она покорно, какъ послушная ученица, сняла свою шубку, поправила сбившіеся на лобъ волосы и присѣла къ самовару. Семенъ Ѳедорычъ все время строго смотрѣлъ на нее и удивлялся про себя, какая маленькая эта Параша-Сибирячка... Вѣдь вотъ, поди ты, каждый день видалъ ее въ театрѣ, и къ нему она завертывала съ какимъ-то задѣльемъ раза два, а ничего онъ раньше не замѣчалъ. Или, можетъ-быть, горе ее сдѣлало такой маленькой,-- охъ, ужъ это бабье горе, у всѣхъ-то оно одно!.. Омытое слезами личико выглядѣло теперь такимъ свѣтлымъ, а большіе дѣтскіе глаза смущенно смотрѣли куда-то въ уголъ. Тщедушная фигурка была особенно изящна въ простомъ холстинковомъ платьѣ.
   -- Эхъ, ты, птаха!..-- вслухъ подумалъ Семенъ Ѳедорычъ и покачалъ своей облысѣвшей головой.-- И на женщину-то, на настоящую то-есть женщину, совсѣмъ не походишь, а плачешь по-настоящему.
   Ему вдругъ захотѣлось приласкать этого ребенка, поцѣловать эти заплаканные глаза, успокоить, пригрѣть, но чувство какого-то ложнаго стыда заставило его только съежиться. Онъ, не торопясь, досталъ чайную чашку съ комода, налилъ ее и молча поставилъ передъ гостьей...
   -- Я не хочу...-- капризно отвѣтила она, точно чувствуя окружавшую старика теплоту.
   -- А отравляться сейчасъ кто хотѣлъ? Отравляться можешь, а чаю чашку выпить не можешь?.. И тутъ нужно поломаться...
   Когда Семенъ Ѳедорычъ начиналъ кричать, Параша-Сибирячка вздрагивала и сейчасъ же дѣлала все, что онъ требовалъ. Въ этомъ повиновеніи чувствовалось что-то механическое и тупое, какъ въ обидной покорности дрессированныхъ животныхъ.
   -- Ну-съ, такъ въ чемъ дѣло?-- спрашивалъ Семенъ Ѳедорычъ съ дѣланной строгостью въ голосѣ.-- Собственно говоря, что вамъ отъ меня-то нужно, сударыня?.. Прошу говорить серьезно, безъ этихъ театральныхъ вашихъ слезъ. Да-съ...
   -- Вы знаете запаснаго комика Кочетова?-- торопливо заговорила она, опуская глаза.
   -- Какъ же мнѣ-то не знать: всякую собаку въ театрѣ знаю... Да, такъ... гм... Вотъ они откуда, слезы-то!.. И нашла о комъ убиваться... да еще меня безпокоить... тьфу!..
   -- Ахъ, совсѣмъ не то, Семенъ Ѳедорычъ... Прежде, дѣйствительно, Кочетовъ мнѣ нравился больше другихъ.
   -- Прежде... ха-ха!.. А сколько тебѣ лѣтъ?
   -- Семнадцать... Что же, это бываетъ, Семенъ Ѳедорычъ, что одинъ человѣкъ нравится-нравится, а потомъ другой... Съ Кочетовымъ мы цѣлый сезонъ вмѣстѣ играли: онъ лакеевъ, а я горничныхъ... и я скажу откровенно, что я очень его любила...
   -- Ну-съ, дальше, сударыня...
   -- Онъ меня хочетъ убить...-- прошептала дѣвушка и закрыла лицо руками.
   -- Вотъ тебѣ разъ!.. Теперь понимаю... ха-ха!.. Трагедія...
   -- Самъ-то Кочетовъ ничего еще, но его подбиваетъ Анна Петровна... Знаете, есть рубашечный любовникъ Миловзоровъ, такъ его жена.
   -- Постой... а ей какое дѣло?..
   -- Да просто ревнуетъ меня къ мужу...
   -- Кочетовъ... Анна Петровна... Миловзоровъ... Если ужъ театральная жена ревнуетъ театральнаго мужа, то есть какое-нибудь серьезное основаніе. Это разъ... А второе: говори все откровенно, какъ попу на духу... Можетъ-быть, у тебя и третій есть кто-нибудь, кромѣ Кочетова и Миловзорова?
   -- Ужъ я вамъ сказала, что Кочетова я прежде любила, а сейчасъ...
   -- Миловзорова?.. Превосходно... и, главное, просто...
   -- Онъ меня тоже хочетъ убить...
   -- Миловзоровъ? Его кто же этому научилъ?..
   -- Нѣтъ, онъ самъ... онъ ревнуетъ меня къ Кочетову. Я сидѣла дома, когда послѣ обѣда пришелъ Кочетовъ... а потомъ Миловзоровъ явился... они такъ и бросились другъ на друга, а я убѣжала сюда. Они такіе большіе и такіе злые.
  

II.

   Дѣвушка откровенно разсказала всѣ свои горести, а Семенъ Ѳедорычъ слушалъ эту исповѣдь и качалъ головой. Конечно, и она не права, это вѣрно, но хороши и тѣ болваны -- вѣдь она ребенокъ, какой еще у ней умъ, и такого человѣка обижать поднимается рука. Разсказывая о своихъ приключеніяхъ, дѣвушка и смѣялась, и плакала, и снова смѣялась.
   -- Мнѣ теперь даже итти некуда,-- закончила она со вздохомъ.-- Или тотъ или другой убьютъ, а если не убьютъ, такъ все равно квартирная хозяйка на улицу выгонитъ... Совсѣмъ некуда.
   -- Да, положеніе красивое... Вотъ что, Парасковья Васильевна, оставайтесь вы у меня здѣсь. Здѣсь никто не посмѣетъ васъ тронуть, а я самъ куда-нибудь уйду ночевать...
   -- Зачѣмъ же уходить?-- удивилась дѣвушка.-- Я могу въ кухнѣ на сундукѣ уснуть, а вы здѣсь...
   -- Нѣтъ, не годится, милая ты моя. Да, не годится... Я старъ, чтобы потомъ шуточки да намеки выслушивать, а вы, Парасковья Васильевна, дѣвушка, и вамъ нехорошо ночевать у холостого мужчины...
   Сначала она не поняла смысла этихъ словъ, а потомъ громко расхохоталась: Семенъ Ѳедорычъ холостой мужчина... Этотъ смѣхъ обидѣлъ его, а съ другой стороны ему и самому хотѣлось смѣяться, глядя на эти дѣтскіе глаза, на пухлый ротикъ и пробивавшійся на щекахъ румянецъ.
   -- А съ тѣми, съ подлецами, я разсчитаюсь,-- прибавилъ онъ, принимая строгій видъ.-- Что нынче за народъ пошелъ!.. И съ квартирной хозяйкой переговорю. Однимъ словомъ, все устрою, а ты пока отдохни здѣсь.
   -- Да я одна боюсь, Семенъ Ѳедорычъ.
   -- Фу!.. Что же я съ тобой буду дѣлать, Парасковья Васильевна: какъ козьи рога -- ни изъ короба ни въ коробъ.
   Семенъ Ѳедорычъ Головнинъ принадлежалъ къ тому разряду странныхъ русскихъ людей, которымъ можно только удивляться, какъ, чѣмъ и для чего они живутъ. Изъ богатой купеческой семьи по происхожденію, онъ остался послѣ отца безъ всякой опредѣленной профессіи. Къ торговлѣ питалъ какое-то органическое отвращеніе и поэтому всю жизнь прожилъ какъ-то такъ, какъ птица небесная. Сначала были свои дельги, а потомъ такъ: дастъ Богъ день -- дастъ и хлѣбъ. Не былъ онъ ни пьяницей, ни мотомъ, ни картежникомъ, но до болѣзни любилъ театръ и постоянно вращался въ компаніи артистовъ, гдѣ быстро сдѣлался своимъ человѣкомъ. Лѣтомъ, когда сезонная труппа разъѣзжалась въ разныя стороны, Головнинъ страшно скучалъ и съ нетерпѣніемъ ждалъ осени, когда она вернется. Вѣдь нужно пріискать всѣмъ квартиры, устроить, накормить, напоить, а кромѣ того, мало ли хлопотъ съ господами артистами: тутъ ребенка окрестить, тамъ похоронить, здѣсь помирить, вытрезвить, устроить заемъ, заложить какой-нибудь сувениръ и т. д. Въ результатѣ такихъ хлопотъ Головнинъ получалъ какую-нибудь непріятность лично для себя и клялся всѣми святыми, что не будетъ онъ, если еще свяжется когда-нибудь съ этой невѣрной ордой. Но это было легко только говорить, а проходила какая-нибудь недѣля, и Головнина, какъ пьяницу, опять тянуло въ театръ. Помилуйте -- и онъ всѣхъ зналъ, и его всѣ знали, и жилъ онъ однимъ театромъ. Кто же первый прочитаетъ новую пьесу, кто будетъ переписывать роли, кто будетъ помогать режиссеру? Однимъ словомъ, въ театрѣ онъ былъ дома, и всѣ привыкли къ нему, хотя никто не обращалъ вниманія на его безкорыстныя хлопоты.
   Вращаясь больше тридцати лѣтъ около театра, Головнинъ жилъ и его горемъ и его радостями. На его глазахъ распались старинныя труппы съ семейнымъ складомъ и замѣнились сезонными; потомъ прошла, какъ тяжелое похмелье, оперетка, разорившая остававшихся старыхъ антрепренеровъ, и наконецъ явились артистическія сосьетэ, конкуренція гастролирующихъ столичныхъ знаменитостей и т. д. Театру вообще приходится очень тяжело, особенно въ провинціи, начиная съ того, что модные авторы пишутъ пьесы не только для ансамбля Императорской сцены, а просто для какого-нибудь одного артиста. Послѣднія пьесы точно всѣ на заказъ для той или другой знаменитости и притомъ съ одной женской ролью, а мужчинамъ-актерамъ остаются однѣ выходныя реплики.
   Указанныя выше неурядицы въ театральномъ дѣлѣ породили массу побочнаго зла: прежде главныя силы труппы не получали такихъ бѣшеныхъ гонораровъ, какъ нынѣшнія примадонны, но зато не было и такихъ микроскопическихъ окладовъ, какими задавлена сейчасъ театральная мелюзга. Особенно трудно достается женщинѣ, и пока она молода и красива, ей еще со всѣхъ сторонъ грозитъ опасность погибнуть нравственно. Прежде этого не было, потому что антрепренеры держали всѣхъ въ ежовыхъ рукавицахъ. Головнину все чаще и чаще приходилось имѣть дѣло со спеціальными несчастіями хористокъ, статистокъ и вообще женской мелочи. Не проходило сезона, чтобы кто-нибудь не сдѣлалъ попытки покончить съ собой тѣмъ или другимъ образомъ,-- "некуда итти", какъ говорила Парасковья Васильевна.
   Кое-какъ уговорилъ Головнинъ свою гостью остаться одну въ его квартирѣ и заперъ ее снаружи на ключъ -- иначе она не соглашалась. Самъ онъ побрелъ ночевать къ театральному декоратору. Это было уже часовъ въ десять вечера, и Головнинъ съ трудомъ добрался до своей цѣли. Боже, какъ неистово бушевала снѣжная вьюга и какъ холодно всѣмъ тѣмъ, у кого нѣтъ теплыхъ квартиръ, ни дорогихъ шубъ, ни дровъ. Онъ теперь еще разъ припомнилъ подбитую вѣтромъ шубейку Парасковьи Васильевны, ея красныя отъ холоду маленькія ручки, испуганное и заплаканное личико,-- о, онъ доберется до этихъ подлецовъ!..
   Декораторъ обругалъ Головнина полунощникомъ, но не выгналъ. Пусть его ночуетъ, не гнать же живого человѣка на морозъ? Всю ночь провертѣлся старикъ на полу и все думать про свою гостью; опять, поди, убивается сердечная, или, можетъ-быть, спитъ дѣтски-крѣпкимъ сномъ. Только бы утро пришло, а тамъ онъ ужъ знаетъ, что дѣлать. Долго онъ ждалъ этого утра... Но наконецъ мятель утихла, небо сдѣлалось сѣрѣе, и проглянулъ мутный зимній день. Одѣвшись на скорую руку и хлебнувъ гадкаго чая, старикъ побрелъ прямо въ театръ.
   -- Я имъ покажу, подлецамъ!-- ругался онъ вслухъ дорогой, шагая по снѣжнымъ сугробамъ.-- Нѣтъ, скажите, гдѣ совѣсть у людей? Два болвана, по десяти вершковъ росту въ каждомъ, и обижаютъ беззащитнаго ребенка. Прежде этого не было. Да, не было...
   Въ театрѣ шла утренняя репетиція. Актеры бродили по сценѣ въ шубахъ и калошахъ. Отыскавъ режиссера, Семенъ Ѳедорычъ таинственно отвелъ его въ сторону и сообщилъ все по порядку.
   -- Охота вамъ такими пустяками безпокоить добрыхъ людей,-- ворчалъ режиссеръ.-- Мало ли ихъ здѣсь, этихъ дѣвчонокъ... Можетъ-быть она вамъ родственница? Нѣтъ? Извините, мнѣ некогда.
   -- Да вѣдь она еще совсѣмъ дѣвочка и совсѣмъ беззащитная?..
   -- Послушайте, вѣдь у насъ не богадѣльня и не монастырь...
   Приблизительно то же самое заявилъ и антрепренеръ, хотя и въ болѣе деликатной формѣ.
   -- Прежде всего, милый мой, каждая порядочная женщина сумѣетъ себя поставить прилично,-- резонировалъ онъ, позѣвывая.-- Вы слишкомъ сентиментально смотрите на мою роль, какъ представителя товарищества: мое дѣло чисто-коммерческое и только. Я даже хорошенько и не помню этой Парасковьи Васильевны... Виноватъ, можетъ-быть, она ваша родственница? Нѣтъ?.. Я не помню, право, какая она...
   -- Такая маленькая и худенькая, совсѣмъ еще ребенокъ...
   Аптрепренеръ пожалъ только плечами и первый протянулъ руку сентиментальному старику: ему было некогда -- репетиція прежде всего.
   Кочетовъ и Миловзоровъ, какъ ни въ чемъ не бывало, пили пиво въ общей мужской уборной, когда вошелъ туда Головнинъ. Когда старикъ увидалъ это благодушіе, у него затряслись губы отъ бѣшенства.
   -- Это не честно!.. это подло!..-- закричалъ онъ, приступая къ нимъ съ кулаками.-- Что вы сдѣлали вчера съ несчастной дѣвочкой?.. Я вамъ въ лицо скажу, что вы оба подлецы...
   Около нихъ сейчасъ же собралась кучка любопытныхъ, ожидавшихъ финала интересной сцены. Первымъ нашелся Миловзоровъ,-- онъ любезно подалъ Головнину стулъ и совершенно спокойно проговорилъ:
   -- Садитесь, Семенъ Ѳедорычъ... а вотъ и пиво... Позвольте узнать, прежде всего, кто вы такой приходитесь Парасковьѣ Васильевнѣ и что вамъ за дѣло до нея вообще?
   Эти слова заставили кого-то хихикнуть въ толпѣ,-- симпатіи были на сторонѣ Миловзорова. Кочетовъ только улыбнулся, не желая отвѣчать сумасшедшему старику.
   -- Что же это такое?-- бормоталъ Головнинъ, обращаясь уже къ публикѣ.
   Раздавшійся звонокъ режиссера сдѣлалъ уборную пустой, а Головнинъ все стоялъ на своемъ мѣстѣ въ трагической позѣ и только безсильно разводилъ руками.
   Онъ не помнилъ, какъ вышелъ изъ театра и какъ побрелъ машинально домой. Его убивала одна мысль: что онъ скажетъ теперь этой несчастной дѣвочкѣ?... Вѣдь она окончательно погибнетъ, если лишится мѣста въ театрѣ... Это звѣри, а не люди. На мѣсто одной найдется сотня другихъ... Что же дѣлать, и главное, что сказать Парасковьѣ Васильевнѣ?.. Миловзоровъ и Кочетовъ опять сдѣлаютъ ей скандалъ, и ни одна душа не заступится за нее.
   -- Нѣтъ, нужно же что-нибудь придумать!-- говорилъ Головнинъ вслухъ, останавливаясь у своей калитки.-- Такъ нельзя.
   Результатомъ всѣхъ терзаній и мукъ явилась неожиданная мысль, которая блеснула въ головѣ старика, какъ молнія. Какъ это онъ раньше не догадался... Отлично, впередъ! Онъ дрожащими руками отворилъ дверь и увидѣлъ, что Парасковья Васильевна еще спитъ. "Ахъ, ты, хорошая моя дѣточка..." -- любовно подумалъ онъ, стараясь ступать на цыпочкахъ. Осторожно затопилъ онъ печь, поставилъ самоваръ и долго ждалъ въ кухнѣ, пока дѣвушка проснется.
   -- Ну, что?-- спросила она, улыбаясь спросонья.
   -- Все устроимъ, голубчикъ...-- смущенно отвѣтилъ старикъ.-- Всѣ подлецы, и вамъ ничего не остается, какъ только выйти замужъ за меня. Я тогда зарѣжу ножомъ всякаго, кто посмѣетъ пальцемъ коснуться... Отцомъ буду... Теперь всѣ говорятъ прямо: а вамъ-то какое дѣло? Да... А тогда...
   Это было совершенно неожиданно, но потомъ Парасковья Васильевна вспомнила, что теперь можетъ носить двойную фамилію Марова-Головнина -- и согласилась.
   Черезъ недѣлю состоялась свадьба. Головнинъ думалъ не о радостяхъ любви, а о томъ, какъ онъ будетъ отцомъ своей жены; это была съ его стороны послѣдняя жертва на алтарь дорогого искусства.
  
   1890.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru