Лучшая средняя ложа бельэтажа, какъ всегда, была занята Резедиными, и, какъ, всегда на самомъ видномъ мѣстѣ у барьера сидѣла Зиночка. Это была премилая молодая дѣвушка съ немного утомленнымъ лицомъ и щурившимися близорукими глазами; золотисто-бѣлокурые волосы падали на бѣлый лобъ шелковистой бахромой и красивыми завитками пряталась за маленькимъ розовымъ ушкомъ. Въ каждомъ движеніи Зиночки чувствовалась та клубная опытная барышня, которая умѣетъ держать себя и вообще привыкла быть на глазахъ у публики. Слишкомъ пестрый нарядъ и перчатки на шесть пуговицъ говорили о неумѣньи одѣваться: такой костюмъ приличенъ для молодой дамы,-- какъ увѣряла сидѣвшая въ ложѣ гувернантка, m-lle Бюшъ,-- но Зиночка слишкомъ была избалована, чтобы слушать хорошіе совѣты и наставленія.
-- Хочется вамъ, m-lle, терять время на разговоры съ ней?..-- равнодушно отвѣчала мать Зиночки, Елизавета Петровна, когда гувернантка начинала приставать къ ней съ жалобами.-- Развѣ ее въ чемъ-нибудь убѣдишь?..
Поблекшая раньше своихъ лѣтъ, m-lle Бюшъ складывала сухія губы оборочкой, вытягивалась въ струнку и безучастно начинала смотрѣть своими печальными глазами на сцену,-- въ театрѣ она сидѣла по обязанности и думала совсѣмъ о другомъ. Рядомъ съ ней вертѣлась на стулѣ пухлая дѣвочка-подростокъ, Милочка, за которой нужно было смотрѣть въ четыре глаза -- шалунья начинала сейчасъ же горбиться, разставляла руки и даже клала ногу на ногу, какъ это дѣлалъ какой-нибудь Сенечка Татауровъ. Тотъ запасъ энергіи, который по контракту m-lle Бюшъ должна была распредѣлять поровну между Зиночкой и Милочкой, теперь всей своей тяжестью обрушивался на одну Милочку.
-- Какія глупыя оперетки нынче пишутъ...-- возмущался самъ Ромодинъ, большой любитель сцены.-- Это наконецъ невозможно!
Красивый и представительный, Ромодинъ для своихъ пятидесяти лѣтъ былъ настоящимъ молодцомъ; только легкая лысина на головѣ и пробивавшаяся сѣдина въ бородѣ говорили о всесокрушающемъ вліяніи времени. Одѣтый безукоризненно, съ выхоленными руками и привычками записного щеголя, онъ былъ, что называется, виднымъ мужчиной. Въ большихъ сѣрыхъ Глазахъ сказывалась та же усталость, какъ и у Зиночки. Ромодинъ часто наблюдалъ дочь и улыбался ея улыбкой,-- онъ такъ ее всегда любилъ. Въ свой очередь и Зиночка постоянно повертывала свою хорошенькую головку къ отцу и нѣмымъ взглядомъ дѣлилась съ нимъ впечатлѣніями. Сегодня Ромодинъ былъ недоволенъ, слѣдовательно и Зиночка тоже. Она предоставляла смотрѣть на сцену m-lle Бюшъ, а сама наблюдала партеръ, гдѣ мелькали знакомыя лица: вонъ сидитъ Сенечка Татауровъ, рядомъ съ нимъ инженеръ Бржозовскій и англичанинъ Рей. Но окончаніи дѣйствія всѣ трое пройдутъ въ фойэ, а оттуда одинъ по одному заберутся къ нимъ въ ложу. Зиночкѣ было весело, несмотря на плохую пьесу.
Театръ въ Косогорьѣ былъ маленькій и очень неудобный, но публики въ немъ всегда было много, особенно когда шли оперетки. Плохенькая труппа съ грѣхомъ пополамъ гналась за вкусами публики и не скупилась на опереточныя вольности, выкупая ими другіе недочеты и провинности. Впрочемъ, косогорская публика была самая невзыскательная -- золотопромышленники, игроки, дѣльцы и просто темныя личности безъ всякой опредѣленной профессіи, а уже къ нимъ на придачу шли чиновники, инженеры и представители мѣстной адвокатуры. Въ общемъ получалось что-то ужъ очень сборное и мало интеллигентное. Театръ являлся единственнымъ мѣстомъ развлеченія, и всѣ ложи были заняты семьями, невзирая на характеръ представленій. Въ этомъ послѣднемъ обстоятельствѣ никто не находилъ ничего предосудительнаго, потому что дѣтей защищала отъ опереточной грязи ихъ невинность, а косогорскія дѣвицы настолько были благовоспитанны, что, гдѣ нужно, и не видѣли и не слышали...
"Кто первый придетъ къ намъ въ ложу: Бржозовскій или Сенечка Татауровъ?" -- думала Зиночка во все первое дѣйствіе.
Бржозовскій сильно ухаживалъ за ней, а Татауровъ бывалъ, какъ бывалъ вездѣ,-- нужно же было куда-нибудь дѣваться. Легкомысліе Зиночки было извѣстно всѣмъ, и Бржозовскій въ глаза называлъ ее "кисейной барышней".
-- Вы наконецъ выпадете изъ ложи, если будете такъ наклоняться...-- по-французски предупреждала Зиночку сердившаяся m-lle Бюшъ.
Какъ смѣшно сердилась эта гувернантка! Зиночка весело посмотрѣла на отца, который всегда подшучивалъ надъ чопорной дѣвушкой. Но Ромодинъ не отвѣтилъ своей любимицѣ обычной улыбкой, а даже отвернулся -- это ужъ совсѣмъ не походило на него. Что бы это значило? Опустившійся занавѣсъ прервалъ догадки Зиночки.
-- У меня голова болитъ...-- заявила Елизавета Петровна, кутаясь въ новый теплый платокъ.-- Я думаю ѣхать домой.
-- Какъ знаешь...-- соглашался Ромодинъ и тревожно посмотрѣлъ на жену.-- Я тоже съ удовольствіемъ уѣду.
-- Нѣтъ, не безпокойся, пожалуйста...-- остановила его жена.-- Меня проводитъ Бржозовскій, а ты останься съ дѣтьми.
Послѣднія слова сказаны были такимъ тономъ, что всякія возраженія становились излишними. Въ свои тридцать пять лѣтъ Елизавета Петровна была тѣмъ, что называютъ belle femme. Высокаго роста, съ прекрасно сохранившейся фигурой, со свѣжимъ лицомъ и моложавыми движеніями, она годилась Зиночкѣ въ старшія сестры. Въ манерѣ себя держать у нея сохранились институтскія привычки: Елизавета Петровна закатывала глаза, улыбалась заученной улыбкой, всегда сидѣла и ходила "стрѣлочкой", прижавъ локти къ таліи, и при случаѣ говорила удивительныя "наивности". Характеръ у нея былъ тоже какой-то институтски-взбалмошный, и спорить съ ней не приходилось. Такъ было и теперь: она одѣлась и пошла одна. Бржозовскій уже ждалъ ее въ коридорѣ, франтовски накинувъ свою шинель на плечи.
-- Вотъ это мило...-- вслухъ думала Зиночка, когда ни Бржозовскій ни Татауровъ не показались въ ихъ ложу.
Вмѣсто нихъ пришелъ рыжій Рей. Онъ молча сунулъ всѣмъ свою холодную руку, молча сѣлъ въ уголъ и въ теченіе всего антракта не проронилъ ни одного слова, кромѣ шипѣвшаго "yes".
-- Я ждала Бржозовскаго или Татаурова, а вдругъ входите вы...-- дразнила его Зиночка, стараясь вывести изъ себя.
Ромодинъ вышелъ изъ ложи, m-lle Бюшъ начала "дѣлать глаза" расшалившейся Зиночкѣ, а та на зло отвѣчала ей по-французски:
-- Что же мнѣ дѣлать, если этотъ болванъ всегда молчитъ...
-- Неприлично говорить на языкѣ, котораго другіе не могутъ понимать,-- по-русски отвѣчала m-lle Бюшъ.
-- Хотите, я скажу то же и по-русски!..-- отвѣтила Зиночка.
-- L'enfant terrible...-- простонала m-lle Бюшъ и даже закрыла глаза отъ ужаса.
Милочка поняла наполовину содержаніе происходившаго разговора и смѣялась, по-дѣтски глядя прямо въ глаза Рею.-- "Пусть его молчитъ, чортъ съ нимъ..." -- рѣшила про себя Зиночка, отвернулась и опять стала смотрѣть въ партеръ и на ряды ложъ. Вонъ Сенечка Татауровъ торчитъ въ ложѣ у Грибушиныхъ. Какъ это мило: всѣ три дѣвицы одѣты въ одинаковыя платья и даже одинаково причесаны. "Настоящія три граціи, оцѣненныя въ сложности въ полтораста тысячъ",-- сказалъ про нихъ Бржозовскій, который надо всѣмъ смѣется. Зиночка навела бинокль и наблюдала, какъ Сенечка говорилъ что-то смѣшное младшей граціи и какъ та хихикала, закрывая лицо вышитымъ батистовымъ платочкомъ. "Настоящія куклы..." -- подумала Зиночка, выпрямляясь. Въ антрактахъ ее, Зиночку, разсматривали въ бинокли изо всѣхъ ложъ, и это лѣстило ея самолюбію. Она принимала равнодушный видъ и съ дѣланой улыбкой начинала разговаривать съ m-lle Бюшъ или Милочкой.
-- А папа вонъ гдѣ...-- указывала Милочка на литерную ложу бенуара.
-- Развѣ можно пальцами указывать?-- останавливала ее гувернантка.
Наскучивъ играть роль благовоспитанной барышни, Зиночка опять начала разсматривать публику въ бинокль. Ее сердило, что въ ихъ ложѣ не было никого изъ кавалеровъ. Тотъ же Сенечка забрался къ Грибушинымъ и болтаетъ тамъ цѣлый антрактъ. Нужно будетъ его проучить хорошенько... А папа что-то очень долго остается въ ложѣ Черняковыхъ и о чемъ-то споритъ со старшимъ братомъ. Папа не любитъ этихъ Черняковыхъ, хотя у него и есть какія-то дѣла съ ними по пріискамъ. Старшій Черняковъ -- совсѣмъ лысый, а у младшаго голова квадратная и борода точно изъ пакли. Въ городѣ ихъ недаромъ зовутъ братьями-разбойниками.
Ромодинъ такъ и не вернулся въ ложу, что замѣтно встревожило m-lle Бюшъ. Оставаясь одна съ дѣтьми, она всегда принимала такой смѣшной воинственный видъ, точно ее кто-то хотѣлъ укусить. По выступавшимъ на лицѣ ея пятнамъ Зиночка видѣла, что m-lle Бюшъ волнуется, и это ее забавляло. Еще не успѣлъ упасть занавѣсъ, какъ гувернантка принялась торопить Зиночку одѣваться. Къ довершенію несчастья, Милочка заснула въ уголкѣ ложи и долго не могла понять, гдѣ она, когда ее разбудили.
-- Это наказаніе...-- шептала гувернантка, закутывая Милочку въ свой пуховый платокъ.
На театральномъ подъѣздѣ, когда жандармъ выкрикивалъ лошадей Ромодина, къ Зиночкѣ подошелъ Сенечка Татауровъ. Отъ него пахло водкой, и онъ улыбался, какъ идіотъ.
Этого только недоставало... M-lle Бюшъ съ ужасомъ посмотрѣла на круглое красное лицо Сенечки и даже прикрыла Милочку полой своей ротонды, какъ птица крыломъ. Ее выручилъ кучеръ Потапъ, лихо подкатившій къ подъѣзду. Пара застоявшихся дышловыхъ лошадей такъ и шарахнулась къ каменнымъ ступенькамъ.
II.
Лошади у Ромодиныхъ были однѣ изъ лучшихъ во всемъ Косогорьѣ, особенно дышловая сѣрая пара. Кучеръ Потапъ хоть и "не вышелъ" настоящей кучерской бородой, но правилъ отлично, когда не былъ пьянъ. Четырехмѣстная зимняя коляска летѣла стрѣлой, минуя главную Соборную улицу -- домъ Ромодиныхъ стоялъ на окраинѣ, у самаго выѣзда, гдѣ двумя кирпичными неуклюжими столбами открывался московскій трактъ. Милочка дорогой опять заснула, уткнувшись головой въ тибетскій мѣхъ гувернанткиной ротонды; Зиночка распахнула свою соболью шубку и жадно вдыхала морозный зимній воздухъ -- она такъ любила быструю ѣзду, когда вѣтромъ и снѣжной пылью бьетъ въ лицо. Встревоженная m-lle Бюшъ не замѣчала распахнутой шубки, и Зиночкѣ опять сдѣлалось весело.
-- Скорѣе, Потапъ...-- понукала она кучера.
Промелькнулъ двухъэтажный ярко освѣщенный домъ, въ которомъ помѣщалась "Аркадія", гостиница съ арфистками, потомъ мрачное зданіе "Обь-Енисейскаго банка", недостроенный громадный домъ Черняковыхъ, каѳедральный соборъ, выкрашенный въ желтую краску, старое зданіе женской гимназіи, и коляска съ шикомъ подкатила къ подъѣзду одноэтажнаго длиннаго дома. M-lle Бюшъ съ особенной осторожностью разбудила Милочку и, какъ больную, повела ее подъ руку на подъѣздъ. Зиночка успѣла въ это время приласкать свою любимую лошадь Рогнѣду и первая подскочила къ звонку. Но дверь подъѣзда была, къ удивленію, не заперта -- этого раньше не случалось.
Не снимая своей шубки, отдѣланной сѣдымъ соболемъ, Зиночка прямо влетѣла въ гостиную, гдѣ слышались громкіе голоса. На порогѣ Зиночка остановилась, какъ вкопанная, и даже попятилась назадъ, наступивъ на ноги m-lle Бюшъ. Въ залѣ происходила горячая сцена. Елизавета Петровна, съ заплаканнымъ, распухшимъ отъ слезъ лицомъ и раскустившейся на затылкѣ прической, выкрикивала охрипшимъ голосомъ:
-- Заводить развратъ въ домѣ... держать любовницъ на глазахъ у взрослыхъ дочерей -- это подлость!.. Я сейчасъ же уѣзжаю... слышите, Игнатій Павловичъ?..
-- Лиза, Лиза... успокойся...-- бормоталъ Ромодинъ, напрасно стараясь поймать поднятую кверху руку жены.-- Ты сначала выслушай меня...
-- Если бы вы не были отцомъ этихъ несчастныхъ дѣтей... Мерзавецъ, мерзавецъ!..
На роялѣ стояла небольшая лампа и слабо освѣщала большую комнату. Елизавета Петровна въ изнеможеніи хваталась одной рукой за крышку рояля, а другой потрясала въ воздухѣ. Между роялемъ и этажеркой съ нотами, лицомъ къ стѣнѣ, стояла горничная Дарья, и по вздрагивавшимъ плечамъ видно было, какъ она рыдала.
-- Вотъ жертва вашего разврата!..-- кричала Елизавета Петровна, указывая на Дарью.-- Вы ее погубили, Игнатій Павловичъ... А что будетъ съ несчастнымъ ребенкомъ? Ни одной минуты не остаюсь здѣсь!
Заслышавъ крикъ, m-lle Бюшъ выскочила впередъ и заслонила собою дѣвушекъ, а затѣмъ, сообразивъ, въ чемъ дѣло, быстро схватила ихъ за руки и потащила въ задній конецъ залы, въ столовую. Ромодинъ оглянулся на легкій шумъ быстрыхъ шаговъ и безсильно опустилъ руки.
-- Теперь вы довольны?..-- уже хрипѣла Елизавета Петровна, подступая къ самому лицу мужа.-- Довольны?..
-- Чѣмъ же виноваты дѣвочки, Лиза?..
-- Я не желаю скрывать своего позора... пусть всѣ видятъ!.. О, Боже мой, Боже мой!..
Въ это время m-lle Бюшъ успѣла дотащить дѣвочекъ до ихъ комнаты, толкнула ихъ туда и плотно притворила за собой дверь. Не проснувшаяся еще хорошенько Милочка сдѣлала уже гримасу, дожидаясь перваго повода, чтобы расплакаться, а Зиночка стояла посреди комнаты въ своей шубкѣ и широко раскрытыми глазами смотрѣла на гувернантку.
-- Ложитесь, дѣти, сейчасъ же спать...-- торопливо повторяла m-lle Бюшъ, зажигая свѣчу на своемъ ночномъ столикѣ.
-- Зачѣмъ они такъ кричатъ?-- капризно спрашивала Милочка.
-- Это не наше дѣло, голубчикъ...-- успокаивала гувернантка, быстро раздѣвая ее.-- У мамы опять нервы...
Но Милочка уже не слушала, поддаваясь знакомой ласковой рукѣ, которая знала каждую пуговку и каждый крючокъ на ея платьѣ. Дѣвочка даже улыбнулась, когда, разстегивая воротничокъ, гувернантка невольно пощекотала ея полный, дѣтски-пухлый подбородокъ. Черезъ пять минутъ Милочка была уже въ своей кроваткѣ, подъ мягкимъ шелковымъ одѣяломъ, подъ которымъ потягивалась и ежилась теперь съ особеннымъ удовольствіемъ. Мягкіе, какъ шелкъ, каштановые кудри красиво разсыпались по бѣлой подушкѣ съ дорогими кружевными прошивками. Когда m-lle Бюшъ, по обыкновенію, наклонилась надъ ней, чтобы поцѣловать, Милочка полуоткрыла слипавшіеся глаза и соннымъ голосомъ серьезно спросила:
-- А зачѣмъ Дарья плачетъ, m-lle?..
-- Это тебѣ показалось... Она вытирала пыль съ этажерки.
Такая слишкомъ явная несообразность заставила Милочку широко открыть глаза: какая можетъ быть пыль въ двѣнадцать часовъ? Но она сейчасъ же закрыла ихъ, повернулась къ стѣнѣ лицомъ и моментально заснула, какъ умѣютъ засыпать здоровыя дѣти. M-lle Бюшъ перекрестила заснувшую дѣвочку, облегченно вздохнула и только теперь замѣтила, что Зиночка стоитъ посреди комнаты, какъ была, въ шубкѣ и не сводитъ съ нея остановившихся глазъ.
-- Что же вы стоите?-- строго проговорила гувернантка, но сейчасъ же спохватилась, ласково взяла Зиночку за талію и поцѣловала въ лобъ съ необычайнымъ приливомъ нѣжности.-- Нужно итти, голубчикъ, въ свою комнату...
Зиночка не шевелилась. Разгорѣвшееся на морозѣ лицо было блѣдно, и бахромки бѣлокурыхъ волосъ, выбившись изъ-подъ зимней собольей шапочки, падали на глаза. M-lle Бюшъ на цыпочкахъ подошла къ двери и прислушалась -- въ залѣ все было тихо, какъ въ могилѣ.
-- Я здѣсь останусь...-- проговорила наконецъ Зиночка, моментально снимая свою щегольскую шубку.
-- Хорошо, дѣточка... Я улягусь тогда на полу,-- согласилась гувернантка и пошла за ширму, гдѣ стояла ея кровать.
Это великодушіе тронуло Зиночку, она повернулась и пошла -- ея комната была рядомъ. Милочка только спала и занималась въ комнатѣ гувернантки, а день перебивалась, гдѣ придется. Все это дѣлалось для того, чтобы у Зиночки была своя отдѣльная комната. Благодаря присутствію Милочки, комната гувернантки походила на кладовую -- здѣсь стоялъ лишній гардеробъ, кровать помѣщалась у письменнаго стола, а на стѣнахъ были развѣшаны Милочкины платья. Зато у Зиночки было совсѣмъ просторно, и низенькая спальная кроватка такъ кокетливо пряталась за настоящей японской ширмочкой, которую ей подарилъ отецъ въ день рожденія. Войдя въ свою комнату, Зиночка опять остановилась и все прислушивалась, не донесется ли какой звукъ изъ залы. M-lle Бюшъ застала ее именно въ этой позѣ и начала раздѣвать, какъ маленькую. Это движеніе заставило Зиночку проснуться отъ своего столбняка -- ей вдругъ сдѣлалось совѣстно, что гувернантка взяла на себя роль горничной.
-- Нѣтъ, я сама...-- проговорила дѣвушка, освобождаясь отъ скользившихъ по ней маленькихъ рукъ гувернантки.-- Да, я сама...
M-lle Бюшъ не стала спорить, а только притворила плотнѣе дверь и ушла за ширму приготовлять постель, какъ это дѣлала каждый вечеръ Дарья. Когда Зиночка, совсѣмъ раздѣтая, въ одной кофточкѣ, сидѣла на своей кровати. гувернантка крѣпко ее обняла и еще разъ поцѣловала. На глазахъ у молодой дѣвушки были слезы, а грудь такъ и ходила отъ сдерживаемаго волненія. Онѣ не сказали другъ другу ни одного слова, но Зиночка все поняла, поняла сразу -- и зачѣмъ мама такъ ужасно кричала, и зачѣмъ папа былъ такой жалкій, и зачѣмъ Дарья плакала, и зачѣмъ m-lle Бюшъ по-матерински крестила и цѣловала ее. Въ дѣвушкѣ проснулась женщина... Когда гувернантка на цыпочкахъ вышла изъ комнаты, Зиночка заплакала. Ей вдругъ сдѣлалось и больно и обидно вотъ именно за эти ласки посторонней женщины, которая пожалѣла ее и сестру. Да, она добрая, эта m-lle Бюшъ, а Зиночка постоянно дѣлала ей непріятности и даже иногда доводила до слезъ своимъ упрямствомъ. О томъ, что происходило въ залѣ, у фортепіано, она старалась не думать: это было что-то такое ужасное и неприличное, что заставляло ее краснѣть въ темнотѣ... А она такъ любила отца, который баловалъ ее и не отказывалъ ни въ одной прихоти. Одинъ шагъ -- и этого отца не стало. Былъ другой человѣкъ -- жалкій, несчастный гадкій, Зиночка со здоровымъ инстинктомъ созрѣвшей дѣвушки сразу стала на сторону матери и понимала ея горе. Эта мысль вызывала у нея новыя слезы, и она отчетливо видѣла нѣжную сцену: ей хотѣлось убѣжать къ матери и заплакать на ея груди. Воображеніе рисовало ей эту сцену со всѣми подробностями... "Бѣдная мама, бѣдная мама!" -- шептала Зиночка, пряча голову въ подушки.
Ахъ, какая это была ужасная ночь!.. Весь домъ замеръ, и мертвая тишина нарушалась только колотушкой караульщика подъ окномъ. Итти сейчасъ къ матери Зиночка побоялась, хотя уже встала съ постели и подошла къ двери -- въ залѣ теперь темно, а тамъ еще нужно пройти гостиную и столовую. Да и что она могла сдѣлать?.. Мать и безъ того встревожена и будетъ совсѣмъ убита, если узнаетъ, что она, Зиночка, все видѣла... Малодушный страхъ передъ темнотой непріятно подѣйствовалъ на дѣвушку, и она назвала себя словами Бржозовскаго: "кисейная барышня". Еще къ первый разъ она поняла обидный смыслъ, скрытый въ этой кличкѣ: кисейная барышня боится всего и не умѣетъ ничего дѣлать... Въ первый разъ Зиночка взглянула на себя со стороны, выдѣлившись изъ всей остальной обстановки, и горькое, нехорошее чувство шевельнулось у нея въ душѣ.
Да, кисейная барышня!.. А въ ушахъ еще стоитъ шальной опереточный мотивъ и гулъ расходившейся изъ театра толпы, и пьяное лицо Татаурова лѣзетъ въ глаза. "Здравствуйте, барышня"... Не слѣдовало ему подавать руки. Зиночка по пути припоминала, какъ Татауровъ, бывая у нихъ, гадко щурилъ глаза, когда Дарья подавала ему кофе, и шепталъ что-то Бржозовскому, вѣроятно, что-нибудь пошлое, потому что тотъ всегда сомнительно улыбался. Какъ все это гадко... Зиночка теперь ненавидѣла Дарью, изъ-за которой все въ домѣ перевернулось вверхъ дномъ, и она, Зиночка, почувствовала себя одинокой. Да, она одна, совершенно одна и никому не можетъ сказать всего, что сейчасъ думала, не можетъ сказать, что понимаетъ все.
Ночь была безъ конца, зимняя длинная ночь. Зиночка все ворочалась на своей постели и не могла заснуть. Если мама уѣдетъ завтра,-- и она съ ней... Эти стѣны давили ее.
III.
Утромъ на другой день, когда Зиночка проснулась, въ домѣ стояла мертвая тишина, и первая мысль, которая пришла ей въ голову, была та, что всѣ еще спятъ, и она первая выйдетъ къ чаю въ столовую. Папа такъ любитъ, когда она ему сама наливаетъ чай,-- онъ въ это время просматриваетъ газеты. Радостная и веселая, Зиночка уже спускала ноги съ кровати, какъ вдругъ что-то кольнуло ее въ самое сердце и она вспомнила про вчерашнее -- не было больше ни прежняго папы ни прежней Зиночки... Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, при дневномъ свѣтѣ Зиночка уже не чувствовала вчерашняго безсильнаго страха и принялась быстро одѣваться, одѣваться сама, безъ помощи Дарьи. Она выбрала самое простенькое платье, зачесала волосы гладко-гладко и вышла въ столовую. Въ концѣ большого стола сидѣли одни мальчики и пили чай подъ строгимъ надзоромъ няни Ермиловны.
-- Зиночка, мама больна.
-- Зиночка, папа уѣхалъ...
-- Тише вы, пострѣлы!-- крикнула на нихъ Ермиловна.
Дѣти весело переглянулись и сдержанно хихикнули; ихъ занимала теперь ворчливая строгость няньки и вообще новость положенія. Старшему мальчику, Сашѣ, было семь лѣтъ, а младшему, Колѣ, всего четыре года,-- "совсѣмъ еще несмысленочки",-- говорила о нихъ въ припадкѣ нѣжности Ермиловна. Зиночка любила больше Сашу, который напоминалъ отца и лицомъ и складомъ своей маленькой фигурки. Наскоро выпивъ свою чашку чая, Зиночка думала о томъ, что ей дѣлать. А дѣлать что-нибудь нужно: отецъ уѣхалъ, мать больна; слѣдовательно старшей въ домѣ осталась она одна. Да, что же дѣлать?
-- Саша, ты приготовилъ уроки?-- неожиданно для самой себя спросила Зиночка.
Мальчикъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ сначала на нее, потомъ на Ермиловну, и нехотя отвѣтилъ:
-- При-го-то-вилъ...
Тонъ этого отвѣта обидѣлъ Зиночку, но она сдержалась и съ серьезнымъ лицомъ начала разспрашивать, что задано, когда, къ какому сроку. Саша удивлялся все больше и, отвѣчая, толкалъ братишку въ бокъ, пока тотъ не расхохотался неудержимымъ звонкимъ дѣтскимъ смѣхомъ.
-- Это что такое?-- вскипѣла гнѣвомъ Зиночка.
Саша дерзко посмотрѣлъ ей прямо въ глаза и спокойно отвѣтилъ:
-- Ки-сей-ная ба-рыш-ни... Вотъ что!..
Первымъ движеніемъ Зиночки было схватить грубіяна за ухо, но Ермиловна загородила его. Трудно сказать, чѣмъ окончилась бы эта горячая сцена, если бы въ дверяхъ столовой не показалась m-lle Бюшъ. Одно ея появленіе сразу утишило всю бурю, и грубіянъ Саша не зналъ куда дѣвать глаза. Ермиловна тоже вся съежилась, когда "губернантка" посмотрѣла на нее.
-- Саша, ты сейчасъ попросишь извиненія у Зинаиды Игнатьевны,-- просто проговорила гувернантка.-- Скажи: "я дерзкій и нехорошій мальчикъ"...
Саша надулся, покраснѣлъ и, стиснувъ зубы, упорно молчалъ.
-- Оставьте его, m-lle,-- вступилась уже сама Зиночка, но встрѣтила такой краснорѣчивый взглядъ, что замолчала на полусловѣ.
-- "Я дерзкій и нехорошій мальчикъ"...-- повторяла m-lle Бюшъ, пристально глядя на Сашу.
Мальчикъ по слогамъ долженъ былъ повторить продиктованное извиненіе, и потомъ уже его отпустили съ миромъ въ дѣтскую. M-lle ласково посмотрѣла ему вслѣдъ и замѣтила просто, какъ всегда:
-- Никогда не слѣдуетъ спускать подобныхъ шалостей, потому что изъ мелочей, какъ изъ зерна, развиваются большія глупости.
-- Что мама?-- спрашивала Зиночка, когда онѣ остались вдвоемъ.-- Мнѣ можно будетъ сейчасъ пройти къ ней?
-- Ни сейчасъ ни потомъ, моя милая... Нужно будетъ подождать, когда она сама позоветъ кого-нибудь изъ дѣтей,-- отвѣтила m-lle Бюшъ довольно сухо, что удивило Зиночку.
Вопросъ о неожиданномъ отъѣздѣ отца вертѣлся у нея на языкѣ, но по лицу гувернантки и по тону ея голоса она поняла, что теперь этого не слѣдовало спрашивать. Зиночку пріятно ободрило, что m-lle Бюшъ была такая же, какъ всегда -- такъ же аккуратно съѣла свой утренній сухарикъ, такъ же спокойно осмотрѣла ея костюмъ, такъ же невозмутимо разобрала номеръ къ номеру принесенную почту, точно вотъ сейчасъ выйдетъ папа, сядетъ къ столу и начнетъ читать газету. Правда, не было Дарьи, которая безтолково бѣгала въ это время съ заплаканнымъ лицомъ. Однако что же дѣлать Зиночкѣ? Если разучивать сонату, то разбудишь мать; если ѣхать къ модисткѣ примѣривать зимнее платье, то m-lle Бюшъ некогда... Оставалось итти въ свою комнату и дочитывать начатый романъ Поля Буржэ. Безучастность къ ея положенію даже обидѣла Зиночку. Въ самомъ дѣлѣ, почему m-lle Бюшъ такъ заботится о маленькихъ, ничего не понимающихъ дѣтяхъ, а ее оставляетъ совершенно одну? Зиночка отправилась къ себѣ въ комнату, посмотрѣлась въ зеркало, привела въ порядокъ разбросанныя на столѣ книги, отыскала свой французскій романъ и сѣла съ нимъ къ окну. Но и романъ не читался,-- глаза только механически пробѣгали строчку за строчкой, а мысль работала отдѣльно. Зиночка бросила романъ; ей было душно въ своей комнатѣ, а въ душѣ нарастала и нарастала жажда высказаться, раздѣлить свое горе съ живымъ человѣкомъ, наконецъ просто поплакать вмѣстѣ. Но она была одна, и только котенокъ сладко спалъ на ея постели. Отодвинувъ завѣтный ящикъ въ письменномъ столѣ, Зиночка занялась пересмотромъ разныхъ записныхъ книжекъ, валявшихся здѣсь безъ всякаго толка. Вотъ голубая бархатная книжка, назначенная для стиховъ, и на первой страницѣ уже есть заголовокъ перваго стихотворенія: "На смерть подруги". Это была цѣлая элегія, къ несчастью, оборвавшаяся на седьмомъ стихѣ: "Когда смотрю я вдаль лазурной мглы и море шлетъ къ моимъ ногамъ привѣтные валы, въ моей душѣ встаетъ тотъ образъ милый, который не исчезнетъ даже за моей могилой..." Пробѣжавъ стихи, Зиночка сморщилась,-- слишкомъ ужъ по-дѣтски да и какія-то глупыя повторенія: "моимъ ногамъ", "моей душѣ", "моей могилой". Вообще глупо. Вырвавъ листочекъ съ элегіей и разорвавъ его въ клочки, Зиночка на новой страницѣ съ особенной тщательностью вывела заголовокъ: "Дневникъ кисейной барышни", а потомъ мелкимъ почеркомъ: "Вмѣсто предисловія". Повертѣвъ въ рукахъ перо, она приступила къ дѣлу. "Мнѣ хотѣлось бы возстановить,-- писала она своимъ красивымъ, размашистымъ почеркомъ,-- репутацію именно этой кисейной барышни, которую совершенно напрасно опорочили разные семинаристы. Въ ней есть свои хорошія качества и даже маленькія достоинства, которыя хороши уже тѣмъ, что она сама не сознаётъ ихъ, какъ, напримѣръ, самопожертвованіе. Конечно, это слово покажется смѣшнымъ нѣкоторымъ скептикамъ (читай: Бржозовскій), но вѣдь кисейная барышня составляетъ золотую середину. Да, она немножко легкомысленна и, какъ увѣряютъ, очень глупа, потому что играетъ "Пробужденіе льва", "La prière d'une vierge", любитъ сладкое, боится дурныхъ сновъ, требуетъ, чтобы ее смѣшили, пишетъ стихи, плачетъ надъ упавшимъ въ воду котенкомъ... Какъ видите, цѣлый рядъ самыхъ страшныхъ преступленій, когда кругомъ идетъ борьба за существованіе и требуется только одинъ благоразумный. эгоизмъ".
-- Для предисловія, право, недурно и пока достаточно, а вотъ что дальше?-- Зиночка съ удоволѣствіемъ написала:, "глаза первая".-- Развѣ начать такъ: "Я, выключенная изъ 7-го класса гимпазистка за дерзость классной дамѣ, Варварѣ Семеновнѣ"... Нѣтъ, это неудобно: во-первыхъ, m-lle Бюшъ презираетъ тѣхъ людей, которые начинаютъ свои письма съ "я", а во-вторыхъ, въ каждомъ словѣ такъ и чувствуется школьница. Лучше будетъ начать такъ: "Мой отецъ, золотопромышленникъ Ромодинъ, очень меня любилъ и, признаться, сильно баловалъ. Благодаря, можетъ-быть, этому, я и не кончила курса въ гимназіи. Притомъ мама всегда была противъ этихъ гимназій, въ которыхъ дочери кухарокъ и прачекъ учатся вмѣстѣ съ воспитанными дѣвочками. Мама кончила институтъ съ шифромъ и въ обществѣ прежде всего требовала извѣстнаго comme il faut". Что же, отлично... такъ и начнемъ, нужно только немного выгладить стиль.
Но первой главѣ не повезло: только-что Зиночка взялась за перо, какъ въ передней раздался громкій звонокъ. Такъ звонятъ только хорошіе знакомые или разносчики телеграммъ. Зиночка слышала, какъ хлопнула гдѣ-то дверь и черезъ залу прошла Ермиловна. Дарьи не было, и дверь приходилось отворять нянькѣ. Но кто бы это могъ быть? Вѣроятно, кто-нибудь по дѣлу къ папѣ, потому что сейчасъ еще только время завтрака. Прислушавшись, Зиночка убѣдилась, что въ залѣ прошли мужскіе шаги. Да, это навѣрно докторъ, хотя онъ и не стучитъ каблуками. Мучимая любопытствомъ, Зиночка осторожно вышла въ залу,-- тамъ никого не было. Изъ дѣтской доносился ровный голосъ m-lle Бюшъ, которая читала вслухъ. Если бы была Дарья, то отъ нея сейчасъ же можно бы все разузнать. Зиночка прокралась въ гостиную и здѣсь замерла. Изъ угловой дверь вела въ комнату матери, и оттуда доносился сейчасъ веселый смѣхъ... Да, это смѣялась она, мама, и ей въ отвѣтъ слышался другой веселый смѣхъ. Это былъ Бржозовскій... Для своихъ дѣтей мама больна, а Бржзовскаго приняла. Болѣе чѣмъ странно...
-- А я тутъ чуть по умерла,-- слышался голосъ матери,-- отъ скуки. Развѣ можно такъ мучить?..
Послышался сдержанный шопотъ, а потомъ Бржозовскій весело отвѣтилъ:
-- Поздравляю. Помните, я вамъ говорилъ?... Все хороши, что хорошо кончается. Этого дурака давно слѣдовало по шеямъ прогнать.
Зиночка обомлѣла и, пошатываясь, побрела къ себѣ въ комнату. Бржозовскій постоянно бывалъ у нихъ въ домѣ, и знакомые называли его женихомъ. Формальнаго предложенія онъ не дѣлалъ, но Зиночка привыкла къ мысли, что онъ ея женихъ. Ей не нравилось въ немъ только одно: именно, что онъ всегда относился къ ней свысока, какъ къ ребенку, и даже позволялъ себѣ читать наставленія. Конечно, она ссорилась съ нимъ, но Бржозовскій всегда былъ правъ и какъ-то умѣлъ сдѣлать такъ, что она не могла разсердиться на него совсѣмъ серьезно. M-lle Бюшъ тоже не любила его и высоко поднимала свои тонкія брови, когда приходилось встрѣчаться съ нимъ за общимъ столомъ или въ театральной ложѣ. Зиночка объясняла эту ненависть тѣмъ что Бржозовскій постоянно кого-нибудь дразнилъ -- Милочку или мальчиковъ, а гувернантка этого не выносила.
Отъ подслушаннаго разговора у Зиночки закружилась голова, точно она очутилась на краю пропасти и какая-то непреодолимая сила заставляла ее наклоняться надъ зіявшей бездной. Но она больше не плакала, а только плотно сжала губы, какъ человѣкъ, знавшій, что ему дѣлать.
IV.
Ромодинъ считался въ Косогорьѣ однимъ изъ богатыхъ золотопромышленниковъ, хотя это былъ пришлый человѣкъ, вообще не свой,-- а это много значитъ въ провинціальномъ городѣ, гдѣ все переплетено родственными связями, старыми знакомствами и родовымъ хлѣбомъ-солью. Кромѣ того, Ромодинъ былъ дворянинъ, а въ Сибири дворянства нѣтъ. Онъ появился въ Косогорьѣ лѣтъ пятнадцать назадъ съ небольшимъ оборотнымъ капитальцемъ, который сумѣлъ быстро пустить въ оборотъ, какъ человѣкъ умный и предпріимчивый. Присмотрѣвшись къ золотопромышленному дѣлу, онъ пристроился и здѣсь,-- еще въ то время, когда дворяне пользовались преимуществами по этой части. Счастье улыбнулось ему съ перваго же раза, и онъ быстро пошелъ въ гору. Но дворянская кровь сказалась въ стремленіи жить не по средствамъ -- свой большой домъ, лошади, пріемы, выѣзды, большая игра. У Ромодиныхъ угощались званый и незваный, а сколько они проживали -- оставалось неизвѣстнымъ даже самимъ хозяевамъ. Что помѣщичье радушіе могло только удивлять такихъ людей, какъ братья Черняковы -- тугой народъ, прижимавшій подъ ноготь каждую копейку. Въ ихъ тѣсномъ золотопромышленномъ кружкѣ Ромодинъ пользовался кличкой "барина"; этотъ "баринъ" любилъ все настоящее: шампанское, такъ шампанское подлинное, а не лапниское. преферансъ, такъ преферансъ по пятачку фишка, букетъ актрисѣ такъ букетъ, подписка какая-нибудь, такъ настоящая подписка. Но всего больше выдвигался Ромодинъ, когда устраивался какой-нибудь обѣдъ, чествованіе и вообще торжество,-- онъ такъ все устроитъ, что только успѣвай вынимать деньги За обѣдомъ онъ всегда говорилъ коротенькія застольныя рѣчи, а послѣ обѣда, въ холостой компаніи, являлся душой общества Красное словцо у него всегда готово для всякаго. Однимъ словомъ, ловкій человѣкъ, не то, что другіе шильники, которые все старались сдѣлать "на грошъ да пошире". Однимъ словомъ, какъ есть баринъ, и вся барская повадка...
Но настоящимъ бариномъ Ромодинъ являлся главнымъ образомъ у себя дома, гдѣ никому и ни въ чемъ не было отказа. Собственно, безпорядокъ царилъ здѣсь страшный, потому что каждый дѣлалъ по-своему, и господа являлись въ глазахъ прислуги доходной статьей. Три кучера -- выѣздной, будничный и "бариновъ" -- и цѣлый штабъ женской прислуги обворовывали напропалую. но никто этого не замѣчалъ. Если какой-нибудь наушникъ доносилъ Ромодину объ этомъ, онъ улыбался и говорилъ одно и то же:
-- Отъ домашняго сора со убережешься... Значитъ, я не умѣю заслужить уваженія у собственной прислуги, а у хлѣба не безъ крохъ.
О пріисковыхъ служащихъ, о разныхъ повѣренныхъ и довѣренныхъ -- и говорить нечего: тѣ тащили уже по-настоящему. Но ромодинское богатство не убывало, и всѣ говорили, что "барину" за его простоту Господь воздаетъ сторицей. Дѣйствительно, Ромодинъ былъ очень добрый и честный человѣкъ, пропитанный пріятными барскими недостатками. Особенно баловалъ онъ дѣтей и больше всѣхъ Зиночку, отражавшую въ себѣ отцовскіе достоинства и недостатки, какъ въ зеркалѣ. Отцу нравилось, что она не знаетъ цѣны ни деньгамъ ни вещамъ, и что вообще "въ ней есть размахъ".
-- Ты вѣдь у меня добрая душа,-- любилъ онъ повторять, обнимая Зиночку.-- Вся въ отца. Знаешь сказку о солнцѣ и вѣтрѣ? Солнце все можетъ сдѣлать...
Зиночка искренно любила отца, а онъ относился къ ней всегда, какъ къ большой, и даже совѣтовался съ ней. "Зиночка, взять мнѣ пріискъ Побѣдный вмѣстѣ съ Черняковымъ?" -- "Бери, папочка..." -- "Да вѣдь Черняковъ опять меня обманетъ?" -- "А ты не позволяй себя обманывать"... Ромодину нравилось, что Зиночка была умна и даже съ нѣкоторой поэтической складкой. Гимназію она не кончила, но знала два новыхъ языка и много читала.
"Въ дѣвочкѣ есть кровь",-- думалъ Ромодинъ на своемъ помѣщичьемъ языкѣ, любуясь дочерью.
Сближающимъ пунктомъ между отцомъ и дочерью были интимныя семейныя отношенія. M-me Ромодина оставалась въ жизни такой же институткой, какой выходила замужъ. Избалованная красавица держала себя царицей и ничего не хотѣла знать, кромѣ своихъ прихотей и капризовъ. Она жила въ толпѣ, на виду у своихъ поклонниковъ, а дома только скучала,-- постоянно и ужасно скучала. Дѣвичья любовь къ мужу смѣнилась требовательностью и придирками созрѣвшей женщины. Изъ пустяковъ она поднимала страшныя исторіи, дѣлала мужу сцены при дѣтяхъ и кончала истерикой. Она знала, что мужъ ее не любитъ, и поэтому на институтскомъ жаргонѣ отнесла себя къ числу несчастныхъ жертвъ. Собственныхъ дѣтей она любила только въ томъ возрастѣ, когда они составляютъ для матерей живыя игрушки, и потомъ какъ-то сразу отвертывалась и принимала съ ними тонъ классной дамы. Какъ во всѣхъ барскихъ домахъ, дѣти находились въ полномъ распоряженіи прислуги, и спасала ихъ отъ этого положенія одна m-lle Бюшъ. Зиночка съ ранняго дѣтства была посвящена во всѣ семейныя исторіи и всегда принимала сторону отца. Ромодинъ это чувствовалъ, ласково улыбался и, по окончаніи какой-нибудь горячей сцены, говорилъ Зиночкѣ:
-- Ну, намъ сегодня таки досталось... У мамы нервы расходились!
Зиночка знала даже и то, что папа "не могъ выносить ни одной смазливой рожицы", какъ онъ самъ говорилъ про себя въ холостой компаніи. Женщины были его слабостью, грѣхомъ и наказаніемъ. Но свои любовные подвиги Ромодинъ умѣлъ вести съ такимъ искусствомъ, что не комирометировалъ семьи и ловко хоронилъ всякіе концы. Женщины любили его даже въ наступившемъ неблагодарномъ для мужчины возрастѣ, и Зиночкѣ нравилось выѣзжать на балы съ отцомъ, когда онъ являлся въ своей сферѣ,-- предупредительный, ласковый, любезный и всегда остроумный. Издали она любовалась, какъ отецъ подходилъ къ дамамъ, особенно къ незнакомымъ, и знала напередъ, кто ему нравился -- лицо у него дѣлалось почти строгое, глаза слегка прищуривались. А какъ онъ танцовалъ, когда былъ въ духѣ, особенно мазурку! Вообще отецъ дерзкался молодцомъ.
-- Папа, а ты за m-lle Бюшъ тоже ухаживалъ?-- спросила однажды Зиночка съ обычной наивностью.-- Вѣдь она была въ свое время хорошенькая.
Этотъ вопросъ точно ужалилъ Ромодина. Онъ какъ-то черезъ плечо быстро взглянулъ на дочь и серьезно проговорилъ;
-- О m-lle Бюшъ такъ нельзя говорить... Это святая дѣвушка.
-- Папочка, миленькій, признайся... Она къ тебѣ еще и сейчасъ немножко неравнодушна?
-- Ты говоришь глупости, за которыя слѣдовало бы драть уши, если бы ты не была такая большая и глупая.
Это былъ единственный разъ, когда Ромодинъ разсердился на дочь, и Зиночка отлично его запомнила. Онъ дулся на нее цѣлую недѣлю и все время былъ особенно внимателенъ къ гувернанткѣ.
M-lle Бюшъ жила въ домѣ уже лѣтъ десять и являлась членомъ семьи. Безродная нѣмочка одна въ цѣломъ домѣ сохранила еще престижъ власти и пользовалась откровенной ненавистью прислуги. Самъ баринъ ея побаивался, а барыня призывала, какъ третейскаго судью. Всегда невозмутимая, ласково-строгая, чистенькая, скромная, она походила на ангела-хранителя изъ хорошей дѣтской сказки. Поблекшее прежде времени лицо всегда носило на себѣ печать какой-то внутренней покорной печали. Чистота -- это былъ цѣлый культъ m-lle Бюшъ, и такая же внутренняя чистота придавала ей святой видъ. Одна Зиночка иногда "бунтовала съ гувернанткой", но такой бунтъ всегда заканчивался полнымъ пораженіемъ, и шалунья должна была со слезами вымаливать отпущеніе своихъ кисейныхъ прегрѣшеній. Избалованные мальчики знали только ее одну, какъ зналъ кучеръ Потапъ, старая Ермиловна и вообще вся домовая челядь. Ро настоянію m-lle Бюшъ, въ домѣ не держали лакеевъ,-- гувернантка не могла выносить этихъ безполезныхъ тварей, развращавшихъ отъ бездѣлья женскую прислугу. Самымъ большимъ наказаніемъ было приглашеніе въ комнату m-lle Бюшъ, откуда горничная выходила съ красными отъ слезъ глазами. Послѣ приключенія съ Дарьей m-lle Бюшъ долго молчала и старалась избѣгать Елизаветы Петровны, которая была обижена такимъ невниманіемъ. Но дней черезъ пять гувернантка сама явилась въ комнату "madame" и съ обычной простотой заявила, что ей нужно поговорить серьезно.
-- Я къ вашимъ услугамъ...-- сухо отвѣтила Елизавета Петровна.
Всѣ эти дни madame почти не выходила изъ своей комнаты и поэтому не считала нужнымъ одѣваться. Вездѣ былъ страшный безпорядокъ, а сама madame являлась образцомъ всякаго безпорядка: волосы не убраны, кофточка разстегнута, юбки надѣты криво, чулки спустились. Это былъ полнѣйшій контрастъ той Елизаветы Петровны, какую привыкли видѣть ея поклонники въ театрѣ, клубѣ и на гуляньяхъ.
Но m-lle Бюшъ не сѣла, а только хрустнула своими тонкими пальцами.
-- Я пришла заявить вамъ, Елизавета Петровна, что должна, къ сожалѣнію, оставить вашъ домъ,-- твердо проговорила гувернантка. -- Мнѣ это стишкомъ тяжело сдѣлать, но я не могу.
-- Оставить домъ?-- повторила madame, не вѣря собственнымъ ушамъ.-- Да, понимаю: васъ возмутило поведеніе Игнатія Павловича... У него много было грязныхъ приключеній и раньше, но у себя въ домѣ... на глазахъ у дѣтей... Наконецъ связаться съ хамкой, какъ лакей... Да, я васъ понимаю! Этого нужно было ожидать.
-- Мое правило, Елизавета Петровна, не вмѣшиваться въ чужія дѣла... Повѣрьте, что мнѣ такъ тяжело, такъ тяжело... Дѣти почти выросли на моихъ глазахъ, и бросить ихъ въ критическихъ обстоятелѣствахъ...
-- Вы имѣете еще что-нибудь сказать, m-lle?
-- Да... Я паномшо вамъ послѣдній визитъ m-r Бржозовскаго, какъ разъ на другой день послѣ несчастья; Зиночка слышала вашу болтовню съ нимъ... и смѣхъ. Если вы хотите, чтобы я осталась, то m-r Бржозовскій не долженъ переступать порогъ этого дома.
-- Это называется не вмѣшиваться въ чужія дѣла?..
-- Я говорю не за себя, а за дѣвочекъ... Онѣ больше понимаютъ, чѣмъ вы думаете...
Madame широко раскрыла глаза. На лицѣ у нея появились красныя пятна и глаза сверкнули. Собравъ всѣ свои силы, она по возможности спокойнымъ тономъ проговорила:
-- Вы правы: намъ необходимо разстаться... Дѣвочки, дѣйствительно, въ такомъ возрастѣ, что могутъ догадаться о вашей роли... любовницы въ отставкѣ.
Ударъ былъ прямо въ лицо, но m-lle Бюшъ ожидала его.
-- Я дѣйствительно любила Игнатія Павловича и, можетъ-быть, сейчасъ его люблю,-- отвѣтила она съ достоинствомъ,-- но ничьей любовницей я никогда не была...
-- Перестаньте играть комедію... Такихъ женщинъ у него дюжины, но я смотрѣла на это сквозь пальцы... какъ на несчастье... А становиться на одну доску съ Дарьей -- это ужъ выше моихъ силъ.
-- Вы меня напрасно оскорбляете, Елизавета Петровна: я ухожу изъ вашего дома такой же чистой, какъ и вошла... Въ послѣдній разъ спрашиваю васъ о томъ условіи, которое я поставила: будетъ m-r Бржозовскій посѣщать домъ попрежнему?
Это ужъ было слишкомъ, и madame молча указала гувернанткѣ на дверь. M-lle Бюшъ посмотрѣла на нее широко раскрытыми глазами, повернулась и, какъ тѣнь, вышла изъ комнаты. Съ ней уходило изъ дома его благополучіе, тотъ духъ, который все связывалъ и живилъ.
V.
"M-lle Бюшъ уходитъ, m-lle Бюшъ больше не будетъ никому мѣшать, m-lle Бюшъ вообще перестаетъ существовать",-- эта мысль сначала обрадовала весь домъ, а потомъ испугала. Та самая прислуга, которая по пятамъ преслѣдовала ненавистную "губернантку", теперь говорила о ней съ непритворными слезами. Къ самомъ дѣлѣ, если ужъ гувернантка уходитъ, то что же остается другимъ-то дѣлать? "Баринъ уѣхалъ, теперь вотъ губернантка -- домъ и нарушился"... Прислуга, конечно, отлично знала, какая была "причина" у барина; какими-то невѣдомыми путями она уже пронюхала и о подлинномъ содержаніи случившейся размолвки между барыней и гувернанткой. Въ послѣднемъ случаѣ во всемъ обвиняли барыню, за которой выходила большая "неустойка" изъ-за Бржозовскаго. Старая Ермиловна даже сдѣлала попытку умиротворить гувернантку.
-- А какъ же, напримѣръ, дѣти, сударыня?-- говорила старуха, вытирая глаза платкомъ.-- Вы уйдете, я уйду, а дѣти останутся...
-- Я не могу, няня...
-- Все вѣдь прахомъ пойдетъ... Прислуга, и та какъ жалѣетъ васъ, потому, ежели васъ не будетъ, такъ какой порядокъ въ дому...
-- Это не мое дѣло. Зиночка большая, она меня замѣнитъ...
-- Да какой же еще разумъ у нашей-то Зиночки?.. Добрая она, точно, а гдѣ же ей управиться...
-- Ничего, другую гувернантку найдутъ, а я не могу.
-- Большой отвѣтъ Богу дадите, сударыня... Невступная у насъ ни то что барыня-то, весь домъ рукавомъ растрясетъ.
Все это знала m-lle Бюшъ, но она знала и то, что оставаться въ домѣ ей нельзя, иначе приходится быть сообщницей Елизаветы Петровны. Долгъ -- прежде всего. Наконецъ она -- дѣвушка и совсѣмъ не желаетъ вмѣшиваться въ грязную исторію. Любовь къ дѣтямъ удерживала ее до сихъ поръ, но больше не было силъ, да и что она могла сдѣлать? Днемъ раньше, днемъ позже, дѣти узнали бы горькую истину, и ея присутствіе никого не спасетъ. Милочка, которую m-lle Бюшъ особенно любила, отнеслась къ ея отъѣзду совершенно равнодушно, а мальчики не скрывали своей дѣтской радости: по крайней мѣрѣ, цѣлую недѣлю не будутъ заниматься, а тамъ -- новая гувернантка или учитель. Оставалась одна Зиночка, которая упорно молчала, что немало удивляло m-lle Бюшъ. Объясненіе съ ней она дотянула до послѣдняго момента и только наканунѣ отъѣзда, поздно вечеромъ, пришла къ ней въ комнату.
-- Вы, вѣроятно, уже знаете, что намъ приходится разстаться...-- начала гувернантка, сдерживая волненіе.-- О причинахъ моего отъѣзда я считаю неудобнымъ говорить...
-- Я всё знаю...-- коротко и просто отвѣтила Зиночка и посмотрѣла гувернанткѣ прямо въ глаза.
-- Все-таки намъ не приходится объ этомъ говорить... Я пришла сказать вамъ, что весь домъ остается сейчасъ на вашей отвѣтственности, а главнымъ образомъ -- дѣти. Вы имъ должны замѣнить и мать, и гувернантку, и сестру -- все... Если встрѣтится какое-нибудь затрудненіе, обращайтесь ко мнѣ: я всегда буду готова помочь вамъ словомъ и дѣломъ. Пока я переѣзжаю на квартиру, а тамъ не знаю, что будетъ.
Онѣ разстались съ искренними слезами, хотя осталось что-то недоговоренное и скрытое. Эта выдержка Зиночки удавила m-lle Бюшъ.
Первая глаза дневника Зиночки начиналась такъ: "M-lle Бюшъ сегодня уѣхала. Я ее не обвиняю ни въ чемъ, но знаю только одно, что на ея мѣстѣ такъ не сдѣлала бы. Странно, что на прощанье мнѣ хотѣлось горячо расцѣловать ее и вмѣстѣ поплакать, но что-то такое необъяснимое сдѣлало меня холодной... Это показываетъ, что у меня довольно скрытный характеръ. Да и какъ быть откровенной, когда "порядочная дѣвушка" должна дѣлать видъ, что ничего не понимаетъ, не видитъ и не слышитъ. Кстати, какъ сегодня удивилась Милочка, когда я сдѣлала ей серьезное замѣчаніе... Нужно показать мальчикамъ, что я большая и буду держать ихъ строго. Бржозовскій попробовалъ-было пошутить относительно m-lle Бюшъ, намекая на ея привязанность къ отцу, но я его очень ловко осадила, такъ что онъ даже не нашелся сразу, что отвѣтить, и только посмотрѣлъ на меня широко раскрытыми глазами. Одна мама ничего не хочетъ замѣчать... Я понимаю, почему m-lle Бюшъ съ перваго раза возненавидѣла этого Бржозовскаго: у него совершенно фальшивые глаза, и я его тоже ненавижу".
Но Зиночка не могла даже въ дневникѣ написать того, что ее сейчасъ мучило,-- она боялась даже думать на эту тему. Развѣ она не могла ошибиться, наконецъ ей просто что-нибудь послышалось... Ясно было одно, что послѣдняя тѣнь семейнаго счастья разлетѣлась дымомъ, и отецъ съ матерью являлись чужими у себя дома. Зиночкѣ казалось, что у нихъ здѣсь, въ этихъ комнатахъ, невидимый покойникъ или тотъ сказочный призракъ, одно появленіе котораго заставляетъ все цѣпенѣть. Спасеньемъ лично для нея явилось то бремя ежедневныхъ мелкихъ женскихъ заботъ, которыя, какъ пыль, скрываютъ постепенно самое страшное горе. О, она теперь съ радостью хваталась за каждое дѣло, только бы не было свободнаго времени. Къ вечеру она утомлялась до того, что едва могла добраться до своей постели,-- теперь она переселилась въ комнату гувернантки и заняла ея мѣсто. Тяжелѣе всего на первое время было то, что приходилось притворяться передъ дѣтьми: именно казаться спокойной и довольной, чтобы они не замѣтили рѣзкой перемѣны во всемъ строѣ жизни: папа уѣхалъ по дѣламъ, у мамы нервы -- это случалось и раньше.
-- Надо бы намъ какую ни на есть мадаму въ домъ,-- повторяла нѣсколько разъ старая Ермиловна, не довѣрявшая Зиночкѣ.-- Все-таки порядокъ въ домѣ, а гдѣ же тебѣ одной управиться...
-- Ничего, няня... Можетъ-быть, я какъ-нибудь и сама справлюсь.
-- Гдѣ ужъ тебѣ, Зинушка! Да и дѣло-то твое совсѣмъ молодое... Не разорваться же, въ самомъ дѣлѣ.
Это недовѣріе старой няньки огорчало Зиночку больше всего, и она старалась изо всѣхъ силъ заставить уважать себя. Изо дня въ день дѣвушка начала забирать въ свои руки весь домъ, начиная отъ дѣтской и кончая кухней. Работы было по горло, и даже неопытная Зиночка видѣла, какой царитъ вездѣ безпорядокъ: кухарка воруетъ, два кучера совершенно лишніе; въ лавкахъ все забирается по книжкамъ въ кредитъ, всего выходитъ много и т. д. Больше всѣхъ удивлены были кучера, когда Зиночка пожелала осмотрѣть конюшни, гдѣ стояли лошади, лари съ овсомъ и даже сѣновалъ.
-- Баринъ и тотъ никогда не вмѣшивался въ такія дѣла, а тутъ вдругъ барышню точно укололо. Положимъ, она по бабьему своему дѣлу ничего не понимаетъ, а все-таки обидно.
Оказалось однако, что барышня понимала и прежде всего отобрала себѣ ключи. Это ужъ совсѣмъ было обидно.
-- Что мы, развѣ воры какіе...-- ворчалъ старшій кучеръ.
Зиночка сдѣлала видъ, что ничего не слыхала, но ключи такъ и остались у нея.
-- Ишь дошлая!-- ругалась кухарка.-- Откуда прыть взялась... Это ее мамзель всему научила.
-- Высоко летаетъ, да гдѣ-то сядетъ...-- вздыхала Ермиловна.
Оказалось, что Зиночка умѣла и хорошо садиться. Прислуга помирилась на томъ, что вотъ пріѣдетъ баринъ и все пойдетъ по-старому. Зиночка и сама частенько думала объ отцѣ, и ей хотѣлось услышать отъ него ласковое слово, но вѣдь это была несбыточная дѣтская мечта. Она понимала, что при настоящихъ обстоятельствахъ онъ не могъ вернуться, и приходилось ждать чего-нибудь необыкновеннаго. Одно безпокоило Зиночку попрежнему: Бржозовскій бывалъ у нихъ почти каждый день и начиналъ держать себя своимъ человѣкомъ. Елизавета Петровна оживлялась только въ его присутствіи. По вечерамъ она уѣзжала куда-то на извозчикѣ, и это больше всего мучило Зиночку. Прислуга перешептывалась и Богъ знаетъ, что могла подумать.
-- Мама, отчего ты не хочешь ѣздить на своихъ лошадяхъ?-- спросила ее однажды Зиночка.-- Кучера отъ бездѣлья скоро сопьются.
-- Не твое дѣло...-- рѣзко оборвала ее Елизавета Петровна и заперлась въ своей комнатѣ, какъ дѣлала всегда въ минуты раздраженія.
Она одна ничего не хотѣла замѣчать и не обращала на Зипочку никакого вниманія, точно все такъ и должно быть. Вставала она не раньше двѣнадцати часовъ, въ постели пила кофе и показывалась только къ обѣду. Вечеромъ бывалъ одинъ Бржозовскій, а другіе знакомые точно всѣ забыли, что на свѣтѣ существуютъ Ромодины. Сначала Зиночка была рада этому, а потомъ ее стало безпокоить такое невниманіе. Положимъ, особенно близкихъ знакомыхъ у нихъ въ городѣ не было, но все-таки она была бы рада, если бъ время отъ времени бывали у нихъ въ домѣ солидныя дамы.
-- Я замѣчаю въ васъ большую перемѣну, Зиночка...-- заявилъ однажды Бржозовскій, желавшій подразнить кисейную барышню.
-- Во-первыхъ, на какомъ основаніи вы позволяете себѣ называть меня полуименемъ?-- вспыхнула Зиночка.-- Кажется, я не давала вамъ повода къ подобнымъ фамильярностямъ...
-- А во-вторыхъ?-- съ нахальной улыбкой спрашивалъ Бржозовскій.
Сцена происходила опять у рояля. Зиночка только-что хотѣла разобрать новую тетрадку нотъ, какъ вошелъ Бржозовскій и помѣшалъ ей. Она встрѣтила его очень холодно и теперь смотрѣла на него такими глазами, какъ собака, которую въ первый разъ ударили палкой.
-- Во-вторыхъ?-- машинально повторила она, чувствуя, какъ у нея поблѣднѣло лицо и задрожали губы.
-- Да, во-вторыхъ...
-- Во-вторыхъ, то, что вы меня компрометируете, m-r Бржозовскій.
-- Кисейную барышню? Я компрометирую?
-- Да, вы... Напомню вамъ только то, что ваши слишкомъ частые визиты могутъ дать поводъ къ лишнимъ разговорамъ, и страдающимъ лицомъ здѣсь являюсь я. Если вы сами не догадались пощадить мою репутацію, то я считаю себя въ правѣ напомнить вамъ обязанности порядочнаго человѣка.
-- Выражаясь вѣжливо, вы гоните меня вонъ...
-- Да...
Бржозовскій захохоталъ ей въ лицо, по это било уже напускное нахалѣство, и онъ благоразумно не передалъ своего разговора Елизаветѣ Петровнѣ, которая подняла бы сейчасъ же бурю. А Зиночка смотрѣла ему прямо въ лицо вызывающимъ взглядомъ и сама изумлялась собственной смѣлости.
"Ну, кисейная барышня, я вамъ это припомню..." -- думалъ Бржозовскій, кусая губы отъ злости.
VI.
Между Зиночкой и Бржозовскимъ завязалась глухая и безпощадная борьба. Силы были, конечно, неравныя, но у кисейной барышни оказался неистощимый запасъ чисто-женской энергіи. Такая война не нуждается въ словахъ и ведется съ молчаливой жестокостью. Мысль о дѣтяхъ удваивала силы Зиночки и дѣлала ее хитрой, какъ птицу-насѣдку. Дѣло шло не о ней. Когда являлся Бржозовскій, она уходила въ дѣтскую и всячески старалась не встрѣчаться съ нимъ, насколько это было возможно въ одномъ домѣ. Даже Милочка, и та чувствовала инстинктивную непріязнь къ "анжинеру", который, между прочимъ, теперь заискивалъ у дѣтей, чтобы сдѣлать непріятность Зиночкѣ.
-- Ты какъ-то странно, держишь себя съ Бржозовскимъ,-- замѣтила однажды мать Зиночкѣ.-- А между тѣмъ это нашъ единственный преданный другъ... Притомъ онъ, кажется, имѣетъ виды, то-есть я говорю о томъ, что мнѣ казалось раньше...
-- Мама, оставимте этотъ разговоръ разъ навсегда,-- отвѣтила Зиночка со спокойствіемъ человѣка, много думавшаго на эту тему.
-- Ты ничего не понимаешь, дурочка... У меня серьезное дѣло съ Бржозовскимъ,-- отъ него зависитъ наше матеріальное положеніе.
Зиночка отмолчалась, какъ вообще дѣлала, чтобы избѣжать сценъ. На этотъ разъ Елизавета Петровна говорила правду: она дѣйствительно выдала полную довѣренность Бржозовскому, который и дѣйствовалъ отъ ея имени. Дѣло въ томъ, что пріиски были пріобрѣтены Ромодинымъ на имя жены, какъ это часто дѣлается, и, кромѣ того, онъ выслалъ ей еще довѣренность на всякія юридическія дѣйствія, чтобы не останавливать сложнаго золотопромышленнаго дѣла. Бржозовскій принялся энергично приводить все въ порядокъ и каждый день являлся съ отчетами, смѣтами и разными дѣловыми соображеніями. Они обыкновенно запирались въ комнатѣ Елизаветы Петровны, и старая Ермиловна, не дожидаясь приказа, подавала туда бутылку краснаго вина. Послѣ такихъ занятій Елизавета Петровна выходила изъ комнаты съ усталымъ лицомъ и лихорадочно блестѣвшими глазами. За обѣдомъ она выпивала лишній стаканъ вина и замѣтно хмелѣла. Чтобы не выдать своего состоянія "въ подпитіи", она накидывалась на дѣтей съ замѣчаніями и придирками.
-- Что это съ мамой дѣлается?-- спрашивала Милочка съ дѣтской наивностью.-- Вчера она идетъ по комнатѣ и вдругъ какъ пошатнется...
-- Ты говоришь глупости...-- спокойно замѣтила Зиночка.-- У мамы нервы.
Это послѣднее слово служило объясненіемъ рѣшительно всего, что дѣлала Елизавета Петровна,-- дѣти уже привыкли къ нему. По городу между тѣмъ уже шла громкая молва относительно Ромодиныхъ. Исторія съ Дарьей, съ необходимыми прикрасами и дополненіями, циркулировала изъ дома въ домъ, какъ предметъ для разговоровъ. Особенно возмущены были дамы, которыя съ благочестивою ревностью разбирали чужія дѣла. Въ самомъ дѣлѣ, хороша семейка: милый папаша срываетъ цвѣты удовольствія и съ гувернанткой и съ горничной, а милая мамаша заводитъ амуры съ женихомъ дочери... Бржозовскій самъ подавалъ поводъ къ подобнымъ разговорамъ, потому что велъ жестокую игру въ клубѣ, а вечера короталъ у арфистокъ въ "Аркадіи", въ обществѣ мистера Рея и Сенички Татаурова. Держалъ онъ себя набобомъ и сыпалъ чужими деньгами направо и налѣво. Всѣмъ было понятно, откуда могли явиться деньги у такого проходимца. Елизавета Петровна дорого расплачивалась за свои бальзаковскіе грѣхи. По пути доставалось и Зиночкѣ, которая разыгрывала изъ себя наивное созданіе. Ромодины теперь платили тяжелую дань за ту популярность, какою пользовались до этого времени: публика неумолима ко всякой пошатнувшейся репутаціи, особенно когда падаетъ видный человѣкъ. Нужно же на комъ-нибудь выместить собственное ничтожество...
M-lle Бюшъ поступила къ Черняковымъ, которые уже давно переманивали ее къ себѣ отъ Ромодиныхъ. Она одна знала истинное положеніе дѣлъ, по по обыкновенію молчала и дѣлала видъ, что ничего не слышитъ и не видитъ. Какъ мучилась она за свою пострадавшую репутацію, никто и не догадывался по ея неприступному внѣшнему виду. А между тѣмъ дѣло усложнялось и росло, какъ сорвавшійся съ горы снѣжный комъ. Никто не зналъ, что черезъ каждые три дня m-lle Бюшъ получала самыя отчаянныя письма отъ Ромодина, которыя проживался въ Москвѣ безъ всякаго дѣла. Онъ каялся въ своихъ прегрѣшеніяхъ, приходилъ въ отчаяніе и молилъ ее не оставлять семьи. Что было ему отвѣчать? M-lle Бюшъ сначала не отвѣчала, а потомъ собрала всю свою энергію и написала откровенное объясненіе, почему должна была оставить родной для нея домъ. Объяснивъ отношенія Елизаветы Петровны къ Бржозовскому, она не обвиняла ее, а все сваливала на голову самого Ромодина -- онъ самъ во всемъ виноватъ, и прощенія нѣтъ. Если онъ не любилъ жены, то долженъ былъ пощадить ея репутацію, наконецъ -- поберечь дѣтей. Онъ, и онъ одинъ, толкнулъ потерявшуюся женщину въ объятія этого проходимца и теперь только пожинаетъ плоды собственныхъ подвиговъ. "Я ужъ не говорю о томъ положеніи, въ какое вы поставили лично меня,-- писала m-lle Бюшъ: -- на меня смотрятъ, какъ на предшественницу Дарьи... Кстати, что вы думаете относительно послѣдней: несчастная дѣвушка скоро будетъ матерью, и вы должны понимать обязанности порядочнаго человѣка, поставившаго ее въ такое безвыходное и скандальное положеніе".
Когда Ромодинъ получилъ это письмо, то первою его мыслью было застрѣлиться -- семья разбита, онъ разоренъ, а тутъ еще Дарья готовитъ сюрпризъ. Но, перечитывая письмо m-lle Бюшъ и соглашаясь съ собственной виновностью, Ромодинъ чувствовалъ спрятавшуюся между строкъ святую любовь къ собственной погибшей особѣ,-- вѣдь m-lle Бюшъ все еще любила его, и эти строки выводила женски-любящая душа. Это его спасло... Есть такіе удивительные люди, которые приходятъ въ нормальное состояніе только подъ гнетомъ несчастья, если ихъ вдобавокъ поддерживаетъ слабая женская рука. Ромодинъ именно былъ такой человѣкъ, и въ своемъ добровольномъ изгнаніи онъ со слезами цѣловалъ письмо m-lle Бюшъ. О, онъ теперь зналъ, что ему дѣлать... Нѣтъ такого положенія, изъ котораго невозможно было бы выйти. Въ немъ проснулся тотъ хорошій и добрый человѣкъ, который былъ столько лѣтъ похороненъ подъ нараставшей корой животныхъ чувствъ. Счастье не въ деньгахъ, не въ извѣстномъ внѣшнемъ положеніи, а внутри себя, въ тѣхъ невѣдомыхъ глубинахъ, откуда бьетъ струей добро и зло. Прежде всего, нужно быть честнымъ человѣкомъ, и это самое лучшее наслѣдство, какое только молсеть достаться дѣтямъ. Что-то теперь дѣлаетъ Зиночка?.. Отчего m-lle Бюшъ ничего не пишетъ о ней?..
Отвѣтъ на свое письмо m-lle Бюшъ получила черезъ три недѣли -- почта такъ долго ходитъ въ Москву!.. "Вы тысячу разъ правы, моя святая женщина, мой ангелъ-хранитель, моя совѣсть,-- писалъ Ромодинъ.-- Ваше письмо спасло и воскресило меня. А вѣдь я еще оправдывалъ себя въ собственныхъ глазахъ, хитрилъ, обманывалъ: "что жъ такое, если мужчина увлечется какой-нибудь смазливой рожицей, наконецъ надъ всѣми нами тяготѣетъ зоологическая правда, и природа вѣчно лѣзетъ въ окно", и т. д. Мнѣ сейчасъ стыдно и больно; я плачу, но каждая грѣшная душа должна покупать собственное спасеніе муками рожденія... Боже мой, что съ Зиночкой?.. А Лиза... какъ я ее сейчасъ люблю!.. Да, я виноватъ и даже не прошу прощенія... Тѣло еще сильно, и нужно подумать, куда затратить остатокъ этой разбитой жизни. Л пишу вамъ, какъ съ того свѣта -- старый Ромодинъ умеръ... Сегодня я даже былъ въ церкви и, знаете, за кого молился? За васъ, мой ангелъ-хранитель... А Зиночка нейдетъ у меня изъ ума: бѣдная кисейная барышня! Испытали ли вы это чувство, когда душа невидимкой витаетъ надъ своимъ гнѣздомъ и оплакиваетъ даже неодушевленныя вещи, къ которымъ привязаны наши воспоминанія? То, чего раньше не замѣчалъ, теперь вдвойнѣ дорого, а счастье, какъ здоровье, цѣнится только тогда, когда мы его потеряли... Еще слово о Зиночкѣ: дочь моя, моя дорогая дочь,-- которой я не смѣю даже писать,-- чувствуетъ ли она, что я невидимо стою надъ каждымъ ея шагомъ? Вѣдь она добрая, и это доброе въ ней -- мое. Могу ли я, дрянной и чувственный человѣкъ, обвинять васъ за переходъ къ Черняковымъ: значитъ, такъ было нужно..."
M-lle Бюшъ всю ночь проплакала надъ этимъ письмомъ: вѣдь у нея даже не было того гнѣзда, о которомъ писалъ Ромодинъ. Этотъ погибшій человѣкъ не замѣтилъ, что рѣжетъ ее ножемъ: нѣтъ у нея гнѣзда, какое бываетъ у самой ничтожной птицы,-- нѣтъ и нѣтъ. Она гувернантка-кукушка, для которой жизнь проходитъ бокомъ, съ чужими радостями и чужими слезами. Да, она любила Ромодина, созданнаго ея собственнымъ воображеніемъ... А настоящій Ромодинъ, въ припискѣ къ письму, говорилъ: "не пишу ничего о Дарьѣ, потому что увѣренъ, что святая дѣвушка пригрѣетъ ее и не оставитъ". Онъ угадалъ, и m-lle Бюшъ даже покраснѣла отъ скрытаго въ этой фразѣ чувства: онъ увѣренъ -- чего же больше? И потомъ, какъ хорошо сказано: "пригрѣетъ",-- да, она уже пригрѣла эту жертву помѣщичьяго темперамента.
Зиночка занималась съ братьями въ дѣтской, когда пріѣхала m-lle Бюшъ. Дѣвушка не ожидала этого визита и бросилась гувернанткѣ на шею.
M-lle Бюшъ не сняла даже мѣховой шапочки и все время держала свои маленькія холодныя ручки въ муфтѣ. Зиночка почувствовала готовившійся ударъ, но спокойно задала дѣтямъ работу и пошла за гувернанткой.
-- Вы не пугайтесь, моя хорошая...-- начала m-lle Бюшъ, оглядывая свою комнату, въ которой провела десять лѣтъ:-- Бржозовскій бѣжалъ...
-- Только-то?
-- Нѣтъ, есть и еще непріятная новость: онъ воспользовался довѣренностью вашей мамы и стащилъ всѣ деньги, какія были... Кромѣ того, я слышала о какихъ-то векселяхъ, которые выдавала мама. Однимъ словомъ, выходитъ самое некрасивое дѣло, но вы не падайте духомъ...
-- А что же папа?..
Этотъ вопросъ смутилъ m-lle Бюшъ, и она пробормотала что-то такое несвязное, чего Зиночка не разобрала. Папа, конечно, пріѣдетъ, но пока его задерживаютъ дѣла; вообще, необходимо приготовиться ко всему. Но Зиночка уже не слушала ее, счастливая одною мыслью, что Бржозовскій больше не будетъ пріѣзжать къ нимъ. Ее непріятно поразило только слишкомъ большое участіе m-lle Бюшъ,-- то участіе, съ какимъ являются на похороны.
VII.
Въ дневникѣ Зиночки, черезъ мѣсяцъ, было написано слѣдующее: "Мы разорены окончательно... Вчера пріѣзжалъ судебный приставъ, долго о чемъ-те говорилъ съ мамой, а потомъ опечаталъ всѣ наши вещи. Мама очень разстроена. Что касается лично меня, то я...-- мнѣ, право, тяжело выговорить это слово -- я почти рада этому. Да, я рада нашей бѣдности, которая окончательно поставитъ кисейную барышню на собственныя ноги: буду сама зарабатывать себѣ кусокъ хлѣба. M-lle Бюшъ говоритъ, что продадутъ рѣшительно все, начиная съ дома, и даже рояль. Да, и рояль продадутъ,-- единственную вещь, которую мнѣ жаль. Я каждый день теперь подхожу къ нему и долго смотрю, точно этотъ рояль что-то живое, даже больше -- родное... Черезъ нѣсколько дней мой инструментъ будетъ принадлежать другому, и я напрасно стараюсь представить себѣ этого "другого", который ходитъ по аукціонамъ и за полцѣны скупаетъ чужія вещи. Ужасный человѣкъ, о которомъ я не могу думать безъ ненависти... Чуть не забыла: еще жаль мнѣ разстаться съ "Рогнѣдой". Это самая умная лошадь у насъ, отлично ходитъ подъ дамскимъ сѣдломъ и понимаетъ каждое мое слово,-- можетъ-быть, это немножко и сильно сказано, но всѣ любители животныхъ думаютъ въ этомъ родѣ, потому что хочется въ любимомъ животномъ найти такое пониманіе и хотя слабый отвѣтъ на собственное чувство. Бѣдныя дѣвушки не играютъ ея рояляхъ и не ѣздятъ на дорогихъ рысакахъ... Кисейная барышня, мужайся!.. Кстати, прислуга, заслышавъ о нашемъ разореніи, начинаетъ грубить всѣмъ, и меня удивляетъ черная неблагодарность этихъ младшихъ братьевъ. Я дѣлаю видъ, что ничего не замѣчаю: нужно учиться выдерживать характеръ, какъ m-lle Бюшъ. Больше писать рѣшительно некогда: съ одними ребятами хлопотъ по горло".
Обстоятельства полной ликвидаціи послѣдовали очень быстро.
Прежде всего проданы были пріиски, а потомъ домъ. Оставалась распродажа движимаго имущества -- мебель, платье, цвѣты, лошади, экипажи. На парадныхъ дверяхъ подъѣзда уже цѣлую недѣлю висѣло печатное объявленіе судебнаго пристава о днѣ продажи съ торговъ. Когда Зиночкѣ посовѣтовали припрятать кое-какія золотыя бездѣлушки, она отказалась наотрѣзъ: это дарилъ папа, и оно должно итти въ счетъ его долга.
-- Да гдѣ же наконецъ папа?-- приставала каждый день Милочка ко всѣмъ.-- Вѣдь это невозможно: безъ него у насъ все продадутъ.
-- Папа пріѣдетъ, и мы купимъ тогда все новое...-- утѣшала ее Зиночка, глотая слезы.
Мальчики рѣшительно ничего не понимали и даже были рады происходившей въ домѣ суматохѣ. Это непониманіе спасало ихъ отъ преждевременнаго холода жизни. Наконецъ наступилъ и роковой день "сукціона", какъ говорила нянька Ермиловна. Елизавета Петровна съ утра заперлась въ своей комнатѣ, теперь совершенно пустой, и не желала показываться. У подъѣзда толкались какія-то темныя личности въ полушубкахъ и чуйкахъ. Благообразный сѣдой старичокъ-приставъ пріѣхалъ ровно въ одиннадцать часовъ и поздоровался съ Зиночкой, какъ старый хорошій знакомый.
-- Что дѣлать, барышня: всѣ мы подъ Богомъ ходимъ,-- ласково проговорилъ онъ, надѣвая свою бронзовую цѣпь.-- Тяжелое наше ремесло...
Комнаты ромодинскаго дома сразу наполнились спеціально-аукціонной публикой, которая ходила по всѣмъ комнатамъ, ощупывала мебель, прицѣнивалась къ разнымъ незнакомымъ вещамъ и горячо совѣтовалась по угламъ. Были тутъ и купцы, и чиновники, и городскія торговки -- жажда легкой наживы соединила всѣхъ въ одно живое и алчное цѣлое. Зиночка оторопѣла, когда въ этой толпѣ увидѣла Сеничку Татаурова и одного изъ братьевъ Черняковыхъ -- неужели и они будутъ что-нибудь покупать? Въ слѣдующій моментъ дѣвушкѣ сдѣлалось совѣстно, совѣстно не за себя, а за нихъ... Она хотѣла выйти изъ комнаты и не могла: ее что-то приковывало остаться здѣсь до конца. Ни Татауровъ ни Черняковъ даже не поздоровались съ ней...
-- Начните съ дорогихъ вещей,-- совѣтовалъ Черняковъ приставу.-- А то что мы будемъ здѣсь толкаться напрасно...
Но приставъ не согласился, ссылаясь на опись имущества. Черняковъ и Татауровъ даже не сняли шубъ и ходили по комнатамъ, точно гдѣ-нибудь въ лавкѣ. Зиночка поняла, куда пойдутъ рояль и "Рогнѣда", но теперь ей было все равно. Только скорѣе бы все кончилось и скорѣе бы выбраться изъ этого дома.
-- Лампа висячая, для столовой,-- началъ приставъ какимъ-то деревяннымъ тономъ, какъ читаютъ дьячки.-- Оцѣнена въ три рубля: кто больше?
-- Три рубля десять копеекъ... Кто больше? Разъ... Три рубля десять копеекъ... Кто больше? Два... Три рубля десять копеекъ... Кто больше? Три.
Эту церемонію продажи Зиночка видѣла въ первый разъ, и каждый ударъ аукціоннаго молотка отдавался въ ея сердцѣ, точно заколачивали невидимый гробъ невидимаго мертвеца. Двери въ передней постоянно отворялись, впуская клубы бѣлаго пара,-- въ комнатахъ набралось такъ много народу, что сдѣлалось жарко. Приходившіе и уходившіе не снимали калошъ, и весь паркетъ покрылся грязными слѣдами отъ ногъ. Даже окна отпотѣли, и въ нихъ такъ печально смотрѣлъ сѣрый зимній день. Аукціонная публика принесла съ собой запахъ лука, пота и грязнаго бѣлья. Какая-то торговка громко икала... Зиночка смотрѣла на шумѣвшую публику и старалась припомнить, гдѣ она видала старичка-пристава -- у нихъ онъ не бывалъ и въ театрѣ тоже, а лицо положительно знакомое. Ахъ, да, въ церкви, въ соборѣ... Онъ всегда стоялъ у праваго клироса и, склонивъ голову немного набокъ, подтягивалъ соборнымъ пѣвчимъ. Зиночка принимала его почему-то за полицейскаго чиновника.
Нерѣшительно шушукавшая публика дѣлалась съ каждой минутой все смѣлѣе. Одни развалились въ креслахъ, другіе курили дешевыя папиросы, третьи въ десятый разъ перерывали шубы -- да, это были ужасные люди, явившіеся сюда растащить все до послѣдней нитки. Проданныя вещи немедленно уносились, и оцѣнка купленнаго происходила уже на улицѣ. Были покупки, которыя сейчасъ же переходили во вторыя руки. Жадность настолько разрасталась, что азартные покупатели набивали цѣну на вещи совсѣмъ имъ не нужныя. Особенно выдавался сгорбленный старичокъ съ рябымъ лицомъ, который покупалъ все: умывальникъ, олеографіи, посуду, сбрую, дѣтскую кроватку, старыя калоши. Это оказался маньякъ покупокъ "по случаю". У него вышло нѣсколько ссоръ съ торговками, вырывавшими другъ у друга изъ рукъ разное платье. Настоящіе вороны, слетѣвшіеся на падаль.
Съ каждой проданной вещью изъ дому уходило какое-нибудь дѣтское воспоминаніе, семейная сцена, просто затѣйливая часть той обстановки, среди которой жилось такъ хорошо. Это были молчаливые друзья, которые уходятъ послѣдними. Вотъ это было любимое кресло папы, это подарокъ, это рабочій столикъ m-lle Бюшъ... Когда дѣти обрываютъ растеніе листочекъ за листочкомъ, оно, вѣроятно, чувствуетъ то же, что сейчасъ перегнивала Зиночка.
-- Рояль... кто больше?-- выкрикивалъ своимъ деревяннымъ голосомъ приставъ.
Зиночка вздрогнула. Неужели и рояль продадутъ? Покупателемъ явился Татауровъ, а Черняковъ для шутки набивалъ цѣну пятачками -- онъ хотѣлъ отплатить приставу за его нелюбезность. Зиночка не вытерпѣла и убѣжала въ свою комнату, гдѣ и бросилась головой въ подушку, чтобы заглушить рыданія. Какіе они всѣ злые, гадкіе, жадные и безсовѣстные!
Рояль остался за Татауровымъ, а "Рогнѣду" купилъ Черняковъ.
Послѣ аукціона домъ Ромодиныхъ сразу опустѣлъ и комнаты сдѣлались точно больше. Но бѣднымъ людямъ даже горевать некогда: нужно было отыскивать квартиру, укладывать оставшійся скарбъ и вообще хлопотать. Ангеломъ-утѣшителемъ явилась опять m-lle Бюшъ, которая вмѣстѣ съ Зиночкой ѣздила по всему городу отыскивать дешевенькую квартиру, комнаты въ три,-- Елизавета Петровна ничего не хотѣла знать. Квартиры оказались дрянныя и дорогія, но нужно было выбирать хоть что-нибудь. M-lle Бюшъ знала все на свѣтѣ и остановилась на маленькомъ домикѣ въ три окна. Хозяинъ -- отставной чиновникъ, дворикъ чистенькій, при домѣ небольшой садикъ.
-- Деньги за мѣсяцъ впередъ,-- предупредилъ чиновникъ.
-- Неужели онъ боится, что мы ему не заплатимъ какихъ-нибудь десять рублей?-- удивлялась Зиночка.-- Онъ, должно-быть, очень жадный человѣкъ.
-- Нѣтъ, гораздо проще: бѣдный...
Переѣздъ на новоселье занялъ всего одинъ день: вещей оставалось такъ мало. M-lle Бюшъ опять явилась на помощь и не вышла изъ квартиры, пока не поставленъ былъ на свое мѣсто послѣдній стулъ. Когда она собралась уходить, Милочка бросилась къ пей на шею и со слезами начала упрашивать остаться. Эта сцена произвела на всѣхъ самое тяжелое впечатлѣніе, а Милочка плакала до истерики. Маленькая квартира просто давила Зиночку,-- она еще не знала, что маленькія квартиры требуютъ мало дровъ, а дрова стоятъ денегъ. Отъ промозглыхъ стѣнъ чѣмъ-то пахло, изъ передней несло холодомъ, а кухня помѣщалась въ подвалѣ. Изъ всей прислуги теперь осталась одна черная кухарка, сварливая и грубая баба, напивавшаяся по праздникамъ.
-- Ничего, привыкнете помаленьку...-- утѣшалъ чиновникъ, явившійся на другой день утромъ поздравить съ новосельемъ.-- Лѣтомъ вотъ садикъ у меня, цвѣточки можно будетъ посадить.
Размѣститься въ трехъ комнатахъ было довольно мудрено, тѣмъ болѣе, что Елизавета Петровна заняла одна самую большую. Въ другой помѣстились мальчики, а въ третьей -- Зиночка съ Милочкой. Ни гостиной, ни столовой, ни кабинета -- это ужъ совсѣмъ скверно, и Милочка опять капризничала, потому что въ ихъ комнатѣ обѣдали. Зиночкѣ пришлось самой отправиться въ первый разъ на рынокъ, чтобы закупить провизіи, а потомъ на нее же легло и все остальное хозяйство. У бѣдныхъ людей день коротокъ.
VIII.
-- Что же, разорваться мнѣ, что ли?-- повторяла кухарка на тысячу ладовъ каждый день.-- И туда и сюда,-- вездѣ Матрена покатись горошкомъ.
Собственно, Матрена съ грѣхомъ пополамъ управлялась на своей кухнѣ, но была глубоко убѣждена, что ворочаетъ цѣлымъ домомъ: кто же, кромѣ нея, ежели другой прислуги нѣтъ,-- все она, Матрена! Сначала такое бахвалѣство возмущало Зиночку, но потомъ она привыкла къ нему, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда къ Матренѣ завертывала на минутку какая-нибудь такая же "черная куфарка" и онѣ вдвоемъ начинали разбирать своихъ господъ по косточкамъ. Конечно, отказать Матренѣ можно было калздую минуту, но вѣдь всѣ Матрены на свѣтѣ одинаковы, какъ увѣряла m-lle Бюшъ, и всѣ держатъ себя такимъ образомъ, что хоть сейчасъ отказывай. Къ числу достоинствъ настоящаго экземпляра принадлежало то, что она умѣла какимъ-то образомъ ладить съ Елизаветой Петровной. Секретъ заключался въ томъ, что Матрена проносила барынѣ подъ своимъ фартукомъ бутылки съ мадерой. Когда у барыни вышли деньги, Матрена съ ловкостью обезьяны начала сбывать разныя барскія вещи -- кольца, брошки, серьги. Елизавета Петровна совсѣмъ упала духомъ и все сильнѣе поддавалась охватившей ее апатіи. Будь, что будетъ: и мужъобманулъ и любовникъ обманулъ -- чего же ждать отъ жизни? Она принадлежала къ тому разряду женщинъ-нулей, которыя никакого самостоятельнаго значенія не имѣютъ, а получаютъ нѣкоторый смыслъ только въ качествѣ "жены своего мужа". Да и несчастій для такого короткаго срока выпало слишкомъ ужъ много.
Зиночка узнала, что каждое время года богатымъ людямъ приноситъ свои удовольствія и радости, а бѣднякамъ -- сезонныя невзгоды и новыя огорченія. Особенно тяжело становилось подъ годовые праздники, когда всѣ магазины и лавки принимали такой оживленно-радостный видъ и публика сновала по городу изъ конца въ конецъ съ праздничными покупками. Но были семьи, для которыхъ и праздникъ являлся только лишнимъ несчастьемъ, какъ яркое напоминаніе о счастливыхъ семьяхъ. Тѣмъ не менѣе Зиночка не унывала. Пока еще у нихъ оставались кой-какія крохи, а по вечерамъ Зиночка работала -- да, работала! Конечно, она могла бы поступить куда-нибудь гувернанткой или бонной, но это значило бросить семью на произволъ судьбы. Оставалось тянуть свою лямку на пространствѣ этихъ низенькихъ трехъ комнатъ, въ какихъ творятся иногда поистинѣ геройскіе подвиги. Утро уходило за хлопотами по хозяйству и въ занятіяхъ съ дѣтьми; въ двѣнадцать часовъ просыпалась мама,-- нужно ей приготовить и подать кофе съ любимыми сухарями изъ кондитерской, потомъ опять занятія и обѣдъ. Послѣ обѣда Зиночка садилась за швейную машинку и работала, пока дѣти гуляли,-- нужно было и починить, и сшить новое, и выкроить что-нибудь изъ стараго. Это была отчаянная борьба съ нараставшими прорѣхами, дырами и заплатами. Вечеръ уходилъ опять на занятія, и свободное время у Зиночки оставалось только послѣ ужина, когда всѣ укладывались спать. Да, это было уже ея время, когда она могла работать на себя... Весь домъ спитъ, на столѣ горитъ лампочка съ зеленымъ абажуромъ, а Зиночка сидитъ и опять шьетъ -- она хорошо знала разныя дамскія работы, особенно вышивки. На первый разъ она готовила нѣсколько бальныхъ носовыхъ платковъ, вышитыхъ по тончайшему батисту. Зиночка хорошо знала, чего стоятъ такія бездѣлушки, и разсчитывала заработать на нихъ на первый разъ хоть что-нибудь,-- это будутъ ея первыя трудовыя деньги. Конечно, въ магазинѣ ей дадутъ половину цѣны, но гдѣ же взять больше? Главное, была работа, убивавшая послѣдніе свободные часы, да за такой работой и думать можно было... Ахъ, сколько было передумано за первыми двумя платками! И о прошломъ, и о настоящемъ, и о будущемъ -- о всемъ нулсно подумать. Неужели они такъ и погибнутъ въ этихъ трехъ конуркахъ? Какъ учить дѣтей, когда Зиночкины знанія истощатся, а учиться самой ей некогда... Господи, какая она была глупая, когда такъ легкомысленно бросила гимназію: теперь бы могла давать уроки и поддерживать семью. Виноватъ во всемъ отецъ, который ее баловалъ. Зато теперь Зиночка чувствовала, что съ каждымъ днемъ дѣлается лучше. Конечно, руки у нея загрубѣли отъ работы, лицо поблѣднѣло, но тамъ, внутри, образовался свой міръ, и Зиночка чувствовала себя сильной. Да, она не плакала, не убивалась, не жаловалась, а отвоевывала день за днемъ съ женскимъ геройствомъ. Во всякомъ случаѣ, она лучше той знакомой толпы, которая ежедневно сновала у нихъ, а теперь и носу не показывала, точно они всѣ умерли. Впрочемъ, люди -- всегда люди, какъ она еще читала много разъ раньше.
Когда пришлось отнести первую работу въ модный магазинъ, на Зиночку напало малодушіе: днемъ итти совѣстно -- ее всѣ знали, а вечеромъ она боялась. Конечно, можно было взять извозчика, но вѣдь ему нужно заплатить, по крайней мѣрѣ, двадцать копеекъ, а это большія деньги, особенно когда въ домѣ нѣтъ ни гроша. Три дня Зиночка откладывала свой рѣшительный шагъ и только на четвертый отправилась въ сумерки, когда зажигали уличные фонари. До магазина было съ версту -- пройти Обь-Енисейскій банкъ, потомъ повернуть за "Аркадію", а тамъ сейчасъ "Robes et modes" m-me Жанетъ. Надъ окнами моднаго магазина красовалась большая синяя вывѣска съ дамскими шляпами на одномъ концѣ, а на другомъ съ невозможной красной дамой въ палевыхъ перчаткахъ. Это было какъ разъ передъ масленицей, и городъ замѣтно оживлялся по вечерамъ -- сани такъ и летѣли, а пѣшеходы торопливо сновали по тротуарамъ. Городъ былъ бойкій, особенно въ центрѣ, Зиночка въ своей бархатной шубкѣ, накинувъ шаль на голову, старалась итти какъ можно скорѣе и, завидѣвъ впереди мужчину, переходила на другую сторону улицы. Все шло благополучно до большого дома братьевъ Черняковыхъ. Именно здѣсь Зиночка встрѣтилась носомъ къ носу съ молодымъ человѣкомъ, который вдругъ остановился, помахалъ тросточкой и попробовалъ загородить ей дорогу.
-- Мадмуазель, позвольте проводить...
У Зиночки завертѣлись круги въ глазахъ, и она бросилась бѣжать. Кто-то вслѣдъ крикнулъ: "Держи ее!". Отдохнула она только черезъ два квартала, гдѣ было уже совсѣмъ свѣтло отъ линіи магазиновъ, сбившихся въ одну кучу. Тутъ ей стали попадаться тѣ ночныя подозрительныя тѣни, которыя сами заговаривали съ мужчинами и дерзко оглядывали ее съ ногъ до головы. Но вотъ и "Аркадія", всегда такъ ярко освѣщенная. У подъѣзда дремало нѣсколько извозчиковъ. Здѣсь всегда было свѣтло и людно. Магазинъ m-me Жанетъ тоже свѣтился, какъ большой фонарь. Взбѣжавъ по деревянному крылечку, Зиночка остановилась, чтобы перевести духъ. Въ магазинѣ всегда такъ ужасно трещали десятки швейныхъ машинъ,-- точно это было гнѣздо желѣзныхъ кузнечиковъ. Зиночка прежде бывала здѣсь съ m-lle Бюшъ и теперь боялась, что m-me Жанетъ узнаетъ ее. Перекрестившись, она отворила дверь. На ея счастье, никого изъ покупательницъ не было, и m-me Жанетъ, пожилая, обрюзглая женщина съ сердитымъ лицомъ, стояла у своей конторки и что-то записывала въ большую конторскую книгу. Въ отворенную дверь видна была слѣдующая комната, гдѣ за отдѣльными столиками работали мастерицы -- все такія блѣдныя дѣвушки, наклонявшіяся грудью надъ своими машинками.
-- Вамъ что угодно?-- спросила m-me Жапстъ тѣмъ тономъ, какимъ не говорила съ покупательницами.
Зиночка передала ей платки, стараясь не попадать въ полосу яркаго свѣта изъ-подъ абажура стоявшей на конторкѣ большой лампы. M-me Жанетъ небрежно развернула свертокъ, поднесла работу къ самому лицу и внимательно разсмотрѣла ее, а потомъ какъ-то сверху посмотрѣла на Зиночку и сухо спросила:
-- Это вы сами вышивали?
-- Да, сама...
-- Жаль... то-есть не къ сезону. Балы кончаются, а въ Великій постъ дамы обходятся съ простыми платками.
Когда m-me Жанетъ начала свертывать платки въ прежнемъ порядкѣ, Зипочка испугалась и прошептала какимъ-то не своимъ голосомъ:
-- Пожалуйста, возьмите... Мнѣ крайне нужны деньги.
M-me Жанетъ посмотрѣла еще разъ на продавщицу и платки и проговорила уже ласковѣе:
-- Что я могу вамъ дать? Платки должны проваляться въ магазинѣ до будущаго сезона, то-есть до слѣдующей зимы, а у меня всякаго тряпья и безъ того много. Если желаете, получите два рубля...
-- Да вѣдь они шесть рублей стоятъ, я хорошо знаю!
-- Желаю получить вамъ за нихъ всѣ десять, если найдете охотника...
-- Нельзя ли хоть три рубля... Вѣдь я двѣ недѣли надъ ними сидѣла.
Къ сущности, m-me Жанетъ была добрая женщина (звали ее Степанидой Марковной, а фирма "Жанетъ" являлась псевдонимомъ моднаго магазина), да и платки были хорошо сдѣланы: рисунокъ оригинальный, работа тщательная, "со вкусомъ". Давая три рубля, она все-таки нажила бы рубль на рубль.
-- До свиданья...-- проговорила Зиночка, когда сдѣлка не состоялась.
-- Всего хорошаго.
Когда дѣвушка уже взялась за ручку двери, m-me Жанетъ окликнула ее:
-- Повѣрьте, что мнѣ жаль...-- тянула она, поправляя ярко-красную косынку на своей жирной груди.-- Работа прекрасная.
Зиночка стояла съ опущенными глазами, чувствуя, что m-me Жанетъ оглядываетъ ее тѣмъ же гадкимъ взглядомъ, какъ только-что пристававшій молодой человѣкъ.
-- Могу вамъ предложить нѣчто другое...-- докончила магазинщица съ ласковыми нотами въ голосѣ.-- У меня есть свободное мѣсто помощницы старшей продавщицы... Если вы пожелаете занять его, то условія у меня для всѣхъ одинаковы: три рубля жалованья на всемъ готовомъ.