Катков Михаил Никифорович
Возражения на статьи Ю.Ф. Самарина и А.И. Кошелева в газете "День" по вопросу об общинном землевладении и круговой поруке

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

М. Н. Катков

Возражения на статьи Ю.Ф. Самарина и А.И. Кошелева в газете "День" по вопросу об общинном землевладении и круговой поруке

   Не одна петербургская печать, но точно так же и московская посвящают нам свои досуги. Газета "День" почти в каждом нумере хлопочет и о наших мнениях, и о нас самих. Давно замолкнувший в литературе глава так называемого славянофильского кружка г. Кошелев только для нас прерывает свое молчание в газете "День"; для нас только прерывает свое молчание и другой деятель того же кружка, г. Ю. Самарин. По-видимому, только мы еще и привязываем этих почтенных отшельников к жизни с ее треволнениями, суетами и вопросами, и не будь нас и наших мнений, публике не удалось бы слышать их руководящего голоса. За последние два-три года, помнится, кроме нас, еще только Бюхнер произвел на г. Самарина некоторое возбуждающее действие, так что он принялся было писать о материализме, написал несколько строк, но остановился на самом интересном месте, успев доказать лишь относительную пользу материализма как кислоты, очищающей нравственную жизнь, и щелкнуть неразумных противников этой кислоты в нашей литературе. Потом еще, помнится нам, принимался он писать что-то, долженствовавшее служить введением во что-то, и так же неожиданно скрылся от взоров публики. Вообще г. Самарин пишет кратко, как бы нехотя, и никогда не дописывает до конца. Перо его разыгрывается только тогда, когда он заводит речь о нас, и оно особенно разыгралось в последнее время. Начиная с прошлого года мы почему-то действовали на него чрезвычайно возбудительно, так что он снова стал писателем, и о чем бы он ни заговорил, речь его непременно склонится к нам. В столь краткий промежуток времени он успел в газете "День" взвесить все наши мнения, определить наши свойства, классифицировать и конструировать нас, изучить фазы нашего развития и рассказать об открытиях, которые мы на своем веку совершили, начиная с открытия науки и оканчивая открытием России, существовавшей дотоле только в славянофильском кружке. Эти господа, очевидно, недовольны нами, наша деятельность в это последнее время почему-то особенно не нравилась им и раздражала их. Все было не по них. Им, очевидно, казалось, что мы вмешиваемся в их специальность и отбиваем у них Россию, которую они считают изобретением и достоянием своего кружка, хотя мы нисколько не виноваты, что г. Самарин предпочитал более заниматься нами, нежели Россией. Они не находят ничего язвительнее сказать нам в укор, как заметить, что мы будто бы в наших мнениях сбиваемся на славянофильский лад; и в то же самое время они гневаются на нас за находимое ими радикальное несогласие наших мнений с их Кораном. Мы смиренно принимаем их гнев в последнем случае; но позволяем себе протестовать против их неудовольствия по первому пункту. Мы решительно не заслуживаем попреков в славянофильстве, которыми они язвят нас. Так как нам пришлось заговорить теперь о г. Самарине и о его занятиях нашими мнениями, то мы считаем своим долгом успокоить как его, так и г. Кошелева удостоверением, что взгляды наши на некоторые политические предметы, -- взгляды, показавшиеся им похожими на славянофильство, -- отнюдь не могут претендовать на честь этого титула и, быть может, более чем что-либо другое не согласны с их философией.
   Но к чему мы заговорили о гг. Кошелеве и Самарине? Мы не платили им взаимностью; мы предоставляли им заниматься нами и делать о нам какие им угодно заключения. Признаемся, нам не всегда даже удавалось прочесть результаты их изучения по нашей части. Так, лишь на днях недавно довелось нам прочесть статью г. Самарина, напечатанную в "Дне" недели две тому назад и написанную по поводу нескольких слов, сказанных нами в No 5 "Московских Ведомостей". Статейка г. Самарина показалась нам интересною, и мы считаем нелишним поговорить о ней за неимением в настоящую минуту другого, более серьезного предмета. Статейка эта интересна во многих отношениях; она интересна также и в том отношении, что хорошо знакомит с тактикой и приемами так называемых славянофилов.
   Г. Самарин, мы совершенно уверены в том, исполнен самого искреннего желания поступать в своих публичных действиях и суждениях с полною добросовестностью. Доброму желанию нельзя не пожелать исполнения. Мы от всей души будем радоваться его успехам по этой части и готовы способствовать ему, сколько позволяют наши средства, в благом начинании. Для этой цели мы считаем полезным, чтоб он свое внимание, столько пристальное обращенное на нас, обратил на себя; мы хотим познакомить его с сущностию его последнего трактата, ускользнувшею от его внимания.
   Вот в чем дело: в No 51 нашей газеты, говоря об общем положении дел внутри, мы, между прочим, сказали: Наши прогрессисты из нелепых опасений вторичного пришествия крепостного права и под влиянием смутных идей демократии и социализма рады навеки закрепостить крестьян в общинном землевладении, в круговой поруке, под деспотизмом мирской сходки и так называемого крестьянского самоуправления". Эти слова наши выписывает г. Самарин в начале своей статьи и делает их предметом своего критического анализа. Он выписал эти слова, стало быть, он прочел их; он посвящает им целую статью, стало быть, он не мог не видеть их простого, не подлежащего никакому сомнению и спору смысла. Мы повторяем, что есть у нас люди, которые под влиянием разных смутных идей рады навеки закрепостить крестьян в общинном землевладении, в круговой поруке и т.п. Г. Самарин, выписав эти слова, после некоторых предварительных рассуждений пишет: "Перейдем к самому делу и постараемся разобрать филиппику "Московских Ведомостей" по пунктам. Крестьяне закрепощены навеки в общинном землевладении и круговой поруке. Посмотрим, так ли этой? <...> Правительство признало общинное землевладение и круговую поруку в Великороссии, как признало оно в западном крае и Малороссии подворное, наследственное землевладение и личную ответственность. Так ли следовало поступить или иначе? Мы думаем, что правительство поступило как следовало, иначе и нельзя поступить. Закон признавал общинное землевладение и круговую поруку, но не придал ей безусловно-обязательной силы и не сковал свободы будущего развития".
   Каково это? Речь у нас шла о мнениях некоторых прогрессистов, которые желали бы закрепостить крестьян в общинном землевладении и в круговой поруке, и критик наш знал, что именно об этом шла у нас речь, он сам выписал наши слова. И вот с искусством, которому можно только удивляться, на следующей странице он заставляет нас сказать следующее: "Крестьяне закрепощены навеки в общинном землевладении и в круговой поруке" и, принимая на себя защиту нашего правительства и нашего законодательства, он победоносно опровергает это ложное показание. Он суровым и торжественным тоном убеждает нас, что наше законодательство не закрепостило крестьян в общинном землевладении и в круговой поруке и не сковало их будущего развития. Он требует у нас отчета в наших необдуманных и незрелых словах. Он требует, подобно девяти гласным, фактических доказательств. "Мы желали бы, -- говорит он, -- вызвать редакцию на откровенное объяснение; мы просим ее сказать нам, что именно ей противно в крестьянском положении, почему противно и чем бы она полагала заменить негодное? При этом мы даже не требуем от нее, чтоб она не набрасывала тени на политические убеждения своих противников; мы даем ей полную волю предполагать в нас (!) влияние демократического социализма, коммунизма и всевозможных измов; пусть только она даст нам положительные ответы на те вопросы, которые она же возбуждает, расшевеливает и теребит".
   Что сказать обо всем этом? Что сказать об этом неожиданном и мгновенном превращении теорий, принадлежащих некоторым метафизикам нашей литературы, в существующий факт? Что сказать об этой солидарности г. Самарина с законодательною властью Российской Империи? Он просит нас разобрать крестьянское Положение, отметить, что в нем есть негодного, и заменить негодное лучшим. При этом он с удивительным великодушием предоставляет нам полную волю отыскивать в нем, г. Самарине, влияние всевозможных измов.
   Всем известно, что г. Самарин и еще несколько других лиц участвовали в так называемых редакционных комиссиях по крестьянскому делу; все очень хорошо знают и ценят заслуги этих лиц, но никому до сих пор еще не было известно, что г. Самарину и его друзьям Россия обязана законом 19 февраля и что г. Самарин ответствует за него и перед современниками, и перед потомством. Вот что значит посвящать слишком страстное внимание другим и не давать себе отчета в движениях собственной души! Вот до чего можно договориться! Г. Самарин серьезно вообразил себя ответственным за правительство Российской Империи, за Положение 19 февраля и за крестьянское дело в его настоящем развитии. В какие странности могут иногда впадать серьезные люди!
   Г. Самарин утверждает, что мы относились к крестьянскому Положению ("к нашему крестьянскому Положению", говорит он) как-то непрямо и неоткровенно. "Конечно, -- продолжает он, -- рвануть с одной стороны, щипнуть с другой и потом отскочить -- гораздо легче, чем предъявить определительное возражение и принять на себя ответственность за проект улучшения". Итак, г. Самарин видит в нас каких-то тайных противников Положения 19 февраля и требует от нас нового проекта. Г. Кошелев в той же газете намекал даже на то, что мы крепостники. Однако на каком же основании господа эти полагают, что мы недовольны законом 19 февраля? Все наши мнения по крестьянскому делу высказывались в печати с тех самых пор, как оно было впервые объявлено и стало предметом общественного обсуждения. Наши мнения по этому делу довольно известны, и мы ни в чем не отступили от тех оснований, которые с самого начала были нами заявлены. Положение 19 февраля было принято нами как великое событие, полагающее эпоху в нашей истории; мы радостно приветствовали его, и в наших отзывах не было ни одного слова, которое могло бы быть принято за протест против его оснований. Этого мало: с полною искренностию отдавали мы справедливость трудам, которые были положены на это дело лицами, принимавшими в нем участие. Относительно редакционных комиссий мы выражали только сожаление, что разработка этого вопроса в печати была затруднена и почти приостановлена вскоре после того, как эти комиссии вступили в действие. Но мы были расположены верить, что и это было сделано из самых лучших побуждений. Нам казалось только не совсем верным мнение о необходимости или пользе приостановить гласное обсуждение вопроса. Нет никакого сомнения, что благополучное разрешение вопроса, напротив, много зависело именно от того, что с самого начала он был открыт для гласного и довольно свободного обсуждения. Все могут засвидетельствовать, как разъяснялся и созревал он благодаря этой с самого начала сообщенной ему гласности, и мы до сих пор думаем, что дело ничего не потеряло бы, если б обсуждение шло до самого конца так же свободно и широко, как оно началось.
   Вся сила Положения 19 февраля заключается в том, что в нем осуществились основания, предположенные в Высочайших рескриптах. Нет никакого сомнения, что в подробностях этого закона есть, может быть, отзвуки некоторых односторонних теорий; есть, как и во всяком другом, свои недочеты и ошибки; но практика и дальнейшее движение законодательства восполняют недостатки и исправляют ошибки. Требуется не нарушать закона, требуется развивать его далее, преобразуя и улучшая.
   То самое, что подняло против нас г. Самарина, что заставило его и его политического друга г. Кошелева осыпать нас укорами и сарказмами, -- то самое заключается и в Положении 19 февраля. Г. Самарину нравится учреждение мировых посредников; по крайней мере, он не может отрицать, что учреждение это содержится в Положении 19 февраля. Что было бы с так называемым крестьянским самоуправлением, если б оно не примыкало к мировому институту, которому основания положены в законе 19 февраля? Как шло бы это управление, если бы не было мировых посредников? Г. Самарин в этой самой статейке своей, о которой мы теперь говорим, изображает картину благополучного хода, принятого крестьянским делом на практике. Он свидетельствует о том, с какою готовностию, с каким смыслом, с каким доверием крестьяне и их выборные люди подчинялись руководству мировых посредников. Но кто же такие эти мировые посредники? Откуда взялись эти люди, давшие своим руководством смысл крестьянскому управлению и своею деятельностью благополучный ход крестьянскому делу? Из какой среды они вышли? Что значит то учреждение, которого они члены? И чего, наконец, хотим мы, говоря о том "новом положении, которое должны занять наши землевладельцы как естественные защитники свободного сельского люда, как представители его интересов, как надежные хранители земского мира"? Г. Самарин с насмешкою и негодованием выписывает эти наши слова. Но как же он, ответственный защитник закона 19 февраля, позабыл, что новое положение, о котором мы говорим, создано для наших землевладельцев этим самым законом; как же он не вспомнил при этих словах о мировых посредниках, которые ему так нравятся или, по крайней мере, должны нравиться? Он упрекает нас в какой-то чинимой нами агитации; как же его добросовестность не подсказала ему, что эта агитация есть не что иное как желание видеть в полном развитии те начала управления, которые даны законом 19 февраля в мировом институте, и что эта агитация производится ввиду нового закона, который дает России мировых судей, долженствующих, по Высочайшему слову, иметь еще большее значение, чем их предвестники, мировые посредники?
   Но мы боимся, не слишком ли мы серьезно заговорили по поводу курьеза, случившегося в "Дне"? Наш критик требует, чтобы мы подвергли нещадному разбору действующий закон и представили новый проект. Он требует настоятельно, он прижимает нас к стене; мрачный и торжественный тон не допускает мысли о шутке. Пусть же посудят читатели об аркадском добродушии нашего критика! Он полагает, что есть возможность разбирать критически только что вступивший в силу закон и даже отрицать его основания! Смеем уверить г. Самарина, что если бы в настоящее время и была такая возможность, мы отнюдь не подумали бы воспользоваться ею в тех видах, какие он приписывает нам. Мы пожелали бы только того, к чему закон клонится и без нас, вопреки фальшивым теориям, которые хотели бы овладеть им, так как этот закон, по собственному выражению г. Самарина, "не закрепил навсегда общинного землевладения и круговой поруки и не сковал свободы будущего развития". Нам нравятся эти слова г. Самарина, и мы всегда в этом смысле смотрели и желаем смотреть на дальнейшее движение нашего законодательства. Нам эти слова нравятся, -- но с полною ли искренностью написал их славянофильский мыслитель и законодатель? Закон 19 февраля не закрепил навсегда общинного землевладения, не закрепил навсегда круговой поруки, -- это мы знаем и этому мы радуемся. Но что же может быть приятного в этом г. Самарину? По учению славянофильской мудрости, общинное землевладение есть положение нормальное, святыня и венец нашей народности; по этому учению, русский народ именно должен быть навеки закрепощен в общинном землевладении и круговой поруке. Что же общего между тем смыслом, какой г. Самарин для нашего поучения открывает в действующем законе, и мнением тех народолюбцев, о которых мы говорили и которые действительно были бы рады навеки закрепостить русский народ?
   Г. Самарин основательно полагает, что закон не мог обойти существующего факта, что общинное землевладение с круговою порукой есть форма, найденная законом в существующем быте. Действительно, закон, совершая отмену помещичьего права, не мог за один раз освободить крестьян от всякой крепости. Мы понимаем, что общинное землевладение с круговою порукой есть крепость, в которой еще остаются массы нашего народа и которая ждет своей окончательной развязки в будущем. Мы также совершенно согласны с г. Самариным, что "круговая порука как обеспечение исправного отбывания крестьянских повинностей есть право помещика и что на этом условии отведена крестьянам земля в бессрочное пользование". Мы как нельзя более согласны с ним в этом: действительно, круговая порука есть еще продолжение крепостного права; круговая порука в настоящее время, при теперешнем положении дел, требуется интересом помещика. Но зачем же г. Самарин и его друзья не хотят говорить с полною откровенностью? Почему эти господа, видя в круговой поруке и нераздельном с нею общинном землевладении продолжение крепостного права и интерес чисто помещичий, в то же время хотят, чтобы другие видели в этих формах палладиум и святыню русского народа и благодеяние для крестьян? Зачем эти господа принимают попечительную о крестьянах мину и выдают себя за специальных ревнителей их свободы и благосостояния?
   Г. Кошелев, в свою очередь, находит, что общинное землевладение с круговою порукой предохраняет народ от пролетариата и предупреждает необходимость закона о бедных. Почтенный председатель славянофильского кружка не сообразил, какие невыгодные последствия вытекают для крестьян из круговой поруки. Закон о бедных в Англии падает на все классы общества, преимущественно на людей богатых и достаточных; но крестьянская круговая порука всею своею тяжестью падает только на крестьянскую общину, на людей бедных, живущих собственным ежедневным трудом, и лучших, работящих и добросовестнейших из них приносит в жертву ленивцам и негодяям.
   Но мы спешим окончить это длинное рассуждение о курьезах газеты "День". С какою целью г. Самарин написал свою статью? Зачем он на глазах читателей изменил смысл и текст наших слов? Зачем он опровергал то, чего не было сказано, и доказывал то, что не требовало доказательств? Он сам, как оказывается, знает, что Положение 19 февраля не принимает общинного землевладения и круговой поруки за окончательную форму; он сам видит важное значение мировых учреждений, созданных этим Положением, открывающих нашим землевладельческим классам новую будущность. Во всех этих пунктах закон, по собственному толкованию славянофильского мыслителя, находится в противоречии с истинными убеждениями, которые он всегда исповедывал. Зачем же он приводит себя в солидарность с ним, зачем же он замечания, относящиеся к нему и его друзьям, отнес к закону и объявил нас врагами законами? Г. Самарин строго упрекает нас за то, что мы нашей агитацией будто бы колеблем веру в практичность закона. "Чего же ожидать от будущего, если эта вера подорвется и ничем определительным не заменится; если исполнители, от низших до высших, поверив на слово "Московским Ведомостям", убедятся, наконец, что то, чему они так усердно служили, никуда не годится, что они сами, эти ревностные исполнители, трудясь над приведением в действие крестьянского положения, были невинными орудиями идей демократического социализма; если, наконец, почувствовав необходимость круто свернуть с прежней дороги, они не увидят пред собою другого пути и новой цели? Нетрудно сказать, чего ожидать -- у всех опустятся руки, охладеет усердие и наступит пора полнейшего безучастия и бездействия. Ни к чему иному не могут привести голословное порицание, косые взгляды, колкие намеки и вся эта журнальная агитация". Что все это значит? Это может значить только то, что так называемые славянофилы вознамерились считать всякое порицание их мнений за нападение на закон 19 февраля. Г. Самарин совершил своею статейкой акт чрезвычайной важности: он поставил мудрость своего кружка под гарантию Российской Империи. Отныне возражать против славянофилов, обличать односторонность или фальшивость их воззрений значит подрывать веру в законы, колебать Русскую землю.
   
   Москва, 3 апреля 1864
   
   Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1864. 4 апреля. No 76.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru