Много писалось о нашей сибирской Калифорніи, много опровергалось, но такъ или иначе значеніе ея на самомъ дѣлѣ огромно. Она затронула весь край, начиная отъ Верхнеудинска, даже отъ Иркутска.
Не имѣя пока возможности дать полный очеркъ игнашинскаго промысла, мы спѣшимъ подѣлиться съ читателями тѣми данными, которыя пришлось слышать отъ разныхъ лицъ, поработавшихъ въ Калифорніи всю прошлую осень, зиму и начало настоящаго лѣта. Дѣло, по ихъ разсказамъ, заключалось въ слѣдующемъ. Сначала на той сторонѣ Амура, противъ станицы Игнашиной работали (мышковали) двое, трое изъ рабочихъ, какъ говорятъ, съ Путинскихъ пріисковъ, отправившихся по слѣдамъ поисковой партіи горнаго инженера Лебедкина. Затѣмъ открытое вдругъ баснословное богатство и невозможность скрыть золото безъ разныхъ разговоровъ послужили поводомъ къ движенію рабочихъ съ Амазара и Игнашига, затѣмъ съ Кары и со всѣхъ нерчинскихъ заводовъ, откуда рабочіе бѣжали, получивъ задатки отъ казны. Вслѣдствіе этого положеніе работъ въ Нерчинскомъ краѣ, говорятъ, очень печально. Вслѣдъ за нерчинскими рабочими пошли добровольцы отовсюду: изъ Читы, Кяхты, Верхнеудинска, Иркутска и пр. Всѣ евреи Восточной Сибири имѣли агентовъ и рабочихъ въ Калифорніи. По всему краю только и было разговоровъ что про Калифорнію. Такимъ образомъ въ концѣ прошлой осени тамъ накопилось до 10,000 человѣкъ. Очевидно, чтобы прокормить такую массу, надо было доставлять много провіанта -- и вотъ двинулся мелкій торговый людъ, а за нимъ и крупное купечество.
Зимой въ Калифорніи уже было 50 гостиницъ-харчевокъ, снабженныхъ въ изобиліи всѣмъ, въ особенности водками и винами. "Великія тысячи бутылокъ".-- какъ разсказывалъ очевидецъ,-- роспивали каждый день, и нажился только торговый людъ, а рабочіе даже свое пропили. Ведро водки сначала стоило 50 рублей, а потомъ продавали по 1 1/2 рубля бутылку. Мясо сначала было свыше 15 руб. пудъ, а потомъ дешевле, чѣмъ въ Читѣ. Съ рабочихъ драли не на животъ а на смерть. Любимая закуска послѣ водки были пельмени, за что брали по 3 коп. за штуку. Не золото привлекало торговый людъ, а дороговизна продуктовъ и фантастическіе разсказы о томъ, что фунтъ хлѣба стоитъ рубль, рыбы -- 1 руб., соль -- 10 руб. пудъ,-- вскружили голову всѣмъ. Иркутяне стали продавать дома, пожитки, закладывать все и покупать провизію. То же повторилось въ Ворхпеудинскѣ, Нерчинскѣ и въ особенности въ Читѣ. Такимъ образомъ въ концѣ зимы въ Калифорніи накопились цѣлыя горы запасовъ, какъ на нижегородской ярмаркѣ чаю, такъ что ихъ положительно некуда было дѣвать. Поэтому всѣ бросились покупать ямы и паи въ артеляхъ. Но на всѣхъ золота не хватило, и добрая половина вернулась обратно безъ куска хлѣба.
Одинъ изъ избѣгнувшихъ раззоренія разсказывалъ о себѣ слѣдующее:
"Передъ пасхой подѣли за 4 я поѣхалъ изъ Читы въ Нерчинскъ съ рыбой. Рыбу продалъ хорошо и домой обѣщался вернуться скоро. И, Боже избави, чтобы что нибудь въ мысляхъ держалъ насчетъ Калифорніи, хотя дорогою и встрѣтилъ своихъ, которые сбивали. Наконецъ, уже совсѣмъ собрался домой;-- по тутъ-то было. Попалъ въ компанію, выпили, конечно, разговорились и всѣ меня стали уговаривать, чтобы я накупилъ соли, хлѣба, насушилъ сухарей и нагрузилъ свои четыре подводы. Говорили, что на рубль два наживешь. И что же, батенька мой, вѣдь такъ и сдѣлалъ: купилъ на всѣ свои деньги и хлѣба, и соли, и стеариновыхъ свѣчъ, и сухарей насушилъ. Вотъ вѣдь жадность какая! Поѣхалъ. Дороги были хорошія, ѣхалъ скоро и все обгонялъ огромные транспорты, обозы лошадей по сту. Все это, значитъ, шло туда же, ну, мнѣ и не хочется опоздать. Пріѣхалъ, а ужъ дорогой не разспрашивалъ, потому что ходили слухи, что будутъ по пущать и по выпущать и что кордоны поставятъ. Пріѣхать-то пріѣхалъ, а что же вышло?-- Да, батенька мой, вѣдь на смѣхъ подняли, чуть со стыда не сгорѣлъ! Тутъ горы всякой всячины, тутъ лошадей сухарями кормили, а я-то привезъ возъ сухарей да почти возъ стеариновыхъ свѣчъ, а свѣчи здѣсь ни почемъ. Вотъ бѣда-то! Всѣ ревомъ ревутъ! Что тутъ будешь дѣлать. Дай, думаю, на счастье попытаю. Просился продавать лошадь. Не тутъ-то было: самому лучшему томскому жеребцу цѣпа была 20 рублей. Наконецъ, распродалъ все за полъ-цѣны и пару коней продалъ, собралъ 200 р. и купилъ яму за 100 р. Вѣдь и тутъ нагрѣлся. Кое-какъ 50 рублей выручилъ. Ну, думаю, бѣда. Была по была -- купилъ пай въ артели за 150 рублей и давай работать. Дай Богъ здоровья, компаніоны попались хорошіе, свои. Ну, и то едва-едва выпутались. Только развѣ свое окупилъ, а домой вернулся ни съ чѣмъ. И будь она проклята, анаѳема, эта Калифорнія! Дорогой встрѣчалъ новые обозы. Народу перло страсть. Спрашиваютъ, говорю -- не ѣздите. Нѣтъ, куда тебѣ, не вѣрятъ; нажился, говорятъ, самъ, а другимъ по желаешь этого. Тутъ одинъ знакомый еврей, Лейба Барановскій, то же самое говорилъ,-- нѣтъ, не вѣрятъ. А онъ, вишь, изъ Читы поѣхалъ, 700 руб. просадилъ и вернулся. А другой еврей, нашъ же, еще лучше: набралъ золота-то 1 1/2 пуда и повозъ въ Кяхту, а дорогой чиновники отобрали, и хоть бы грошъ: такъ съ пустыми руками и пріѣхалъ въ Читу.-- Сначала въ Калифорніи хорошо было, когда старшиной былъ нѣмецъ Пасси {Г. Фасси -- итальянецъ; въ настоящее время онъ находится въ Петербургѣ. Ред.}. Порядокъ былъ,-- одно слово. Бывало выйдетъ Пасси на разрѣзъ, а народъ какъ пчелы: "Пасси идетъ! старшина идетъ!" А какъ говорить зачнетъ, такъ и заливается, до слезъ доводилъ словами -- вотъ какой человѣкъ! Ну, и уваженіе ему было за первый сортъ.
"Въ Калифорніи народъ выбиралъ для порядку 12 старостъ и одного старшину. Я засталъ Пасси передъ концомъ, а потомъ его забрали.
"Въ торговомъ сословіи враждовали двѣ партіи: евреи и молокане. Сначала молокане были одни и дѣлали, что хотѣли, а когда евреи пришли -- стало все дешевле и цѣну молоканамъ сбили. Эти-то молокане и не взлюбили Пасси, стали на него доносить, что онъ народъ бунтуетъ, что, гляди, рѣзня будетъ, вообще всякій вздоръ... Правда, въ ту пору набралось много бѣглыхъ сахалинцевъ, одно слово горлопановъ -- ни имъ Китай, ни имъ Россія, но, все-таки, было чинно, потому что за воровство и за всякія безчинства пороли во всю ивановскую. Разъ поваръ изъ гостинницы по ошибкѣ взялъ имъ чужой кучи вязанку дровъ,-- такъ порѣшили драть и повара, и хозяина. Насилу 75-ю рублями откупились. Ну, вотъ молокане и пошли бунтовать. Подговорили старосту Пирожкова сходъ собрать и отрѣшить Пасси отъ должности за покровительство евреямъ. Пирожковъ послалъ горниста по отваламъ трубить на общій сходъ для выбора новаго старшины. Народъ собрался. Спрашиваютъ -- зачѣмъ? Выбирать новаго старшину. Какъ новаго? А Пасси на что? Пошли шумѣть. Заорали:-- за Пасси послать! за Пасси послать! Послали. Не идетъ; говоритъ -- отрѣшенъ отъ должности. Какъ отрѣшенъ? Кѣмъ отрѣшенъ? Веди его сюда! Пасси и говоритъ: коли народъ меня зоветъ, ослушаться по смѣю. Пришелъ, взошелъ на отвалъ и началъ говорить, что евреевъ гнать не слѣдуетъ, что молокане хотятъ драть съ живаго и съ мертваго, что рабочій не долженъ раззоряться, и пошелъ, и пошелъ... "Драть Пирожкова, драть ихъ всѣхъ!". Ну, и всыпали... страсть. Однако, дѣло этимъ по кончилось. Еще раньше того баронъ Корфъ для порядку послалъ въ Игнашипо одного князя, и князь нѣсколько разъ посылалъ нарочнаго за Пасси, и Пасси къ нему ѣздилъ. Ну, поговорятъ и разойдутся. И на что это князя послали?... Когда баронъ Корфъ проѣзжалъ впередъ, ему доносили, что на китайской границѣ народъ золото копаетъ. Баронъ отвѣчалъ, что онъ дозволить это не можетъ и запретить не смѣетъ, а чтобы было тихо. Ну, чего же еще надо?! А тутъ князь! Вотъ этотъ то князь и послалъ за Пасси по доносу молоканъ. Пасси, вѣстимо, поѣхалъ; онъ и но зналъ зачѣмъ; а его схватили и отослали подъ конвоемъ въ Читу или въ Нерчинскъ -- не знаю. Съ той поры въ Калифорніи и не стало порядку. Хотя и выбрали новаго старшину, степеннаго мужика Александра Ильича, но, все-таки, не то, и горлопаны сахалинцы взяли свое: работаютъ зря, надуваютъ, пьянствуютъ и дерутъ кого кому любо.
"Золото въ Калифорніи продавали сначала въ Китай только потому, что русскіе чиновники, посланные изъ Читы и Хабаровки, давали меньше. Потомъ китайцы посылали чиновниковъ раза четыре для ловли своихъ, такъ какъ по ихъ закону золото копать грѣхъ, за что полагается смертная казнь, и, кромѣ того, чтобы засвидѣтельствовать, что русскіе самовольно работаютъ на китайской землѣ. Положимъ, китайскихъ-то чиновниковъ не особенно боялись и конвоя ихняго но трусили: иныхъ дарили, а иныхъ и просто по шеѣ. Потомъ въ Игнашнпѣ устроили контору отъ русскаго правительства для покупки золота и воспретили продавать его на сторону, стали обыскивать отъѣзжающихъ, но, все-таки, золото уходило въ Кяхту: тамъ оно стоило по 4 или по 4 р. 50 к. за золотникъ. Недалеко отъ Иташина есть заброшенный Бутинымъ пріискъ, гдѣ и золота-то нѣтъ, а его купилъ военный инженеръ К--въ, ну, и какъ будто робилъ. И страсть золото ему пошло. Теперь инженеръ-то въ Иркутскѣ гостиницу выстроилъ. Съ нами работали и китайцы, и манджуры, и сахалинцы, и разные иностранцы. Китайцы боятся своихъ чиновниковъ, потому что по закону имъ смертная казнь.
-- Дай, братъ, говоритъ, твоя боброва шапка, надѣвать буду, я русскій мужикъ -- креститься буду, помирать не буду.... И заткнетъ косу подъ шапку, словно и русскій.
"Теперь вездѣ уже кордоны поставлены -- не пускаютъ въ Калифорнію и вездѣ объявленія разослали *). Я изъ Калифорніи стали гнать. Вотъ сахалинцы не уйдутъ. Они рѣшили остаться. Иначе имъ нельзя: либо русскіе поймаютъ, либо китайцы, а китайцевъ больше сотни не пошлютъ, и то для плезиру. Вѣдь и китайцамъ золото надо, а тутъ его продаютъ дешево -- какая же охота выгонять! Золото копать грѣхъ, а покупать по грѣхъ!