Безсмертный. Романъ Альфонса Додэ. Переводъ М. Н. Ремезова. Москва, 1888 г. Изданіе редакціи журнала "Русская Мысль". Цѣна 1 руб. съ пересылкою. Нашимъ читателямъ"пакомъ уже новый романъ автора Тартарена изъ Тараскона и Тартарена на Альпахъ, я потому намъ нѣтъ надобности останавливаться на этомъ произведеніи знаменитаго французскаго романиста, надѣлавшемъ большаго шума во Франціи и, въ особенности, въ кружкахъ, близко стоящихъ къ Французской Академія. Нѣкоторые изъ французскихъ критиковъ поспѣшили заявить, что Безсмертный есть ничто иное, какъ "пасквиль"на Академію, "каррикатура" на академиковъ, и что самъ по себѣ этотъ романъ есть слабѣйшее изъ всѣхъ произведеній Альфонса Додэ, доказывающее упадокъ его таланта. Какъ въ иныхъ критическихъ разборахъ, такъ и въ публикѣ высказывалось мнѣніе, что въ Безсмертномъ изображены портреты живыхъ лицъ. Это послѣднее предположеніе нельзя назвать правильнымъ, какъ о томъ заявляетъ самъ авторъ и какъ о томъ свидѣтельствуютъ болѣе безпристрастные его критики.. Одно не подлежитъ сомнѣнію, что Безсмертный есть рѣзвая сатира на Академію и на высшее парижское общество, причемъ, какъ и во всякой сатирѣ, встрѣчаются такія черты, по которымъ многіе узнаютъ самихъ себя и своихъ знакомыхъ, или же лицъ болѣе или менѣе извѣстныхъ. Какъ бы то ни было, новый романъ Додэ представляетъ собою выдающееся произведеніе во французской литературѣ, замѣтно оскудѣвшей за послѣднее время. Въ немъ, конечно, не польщены Академія и парижскій "большой свѣтъ"; очень можетъ быть, что въ немъ темныя стороны парижской жизни изображены слишкомъ мрачно. Но изъ этого отнюдь не слѣдуетъ, чтобы нарисованная авторомъ картина была невѣрна дѣйствительности, или, чтобы она имѣла лишь значеніе "каррикатуры". Намъ, русскимъ,не слѣдуетъ забывать, что въ свое время то же самое говорилось о Мертвыхъ душахъ, о Ревизорѣ, о Горѣ отъ ума, о всякой сатирѣ, изобличающей какую-либо изъ неприглядныхъ сторонъ того или другаго общества. Мы отнюдь не хотимъ поставить романъ Додэ въ уровень или даже близко къ только что названнымъ произведеніямъ Гоголя и Грибоѣдова. Новый романъ Альфонса Додэ не имѣетъ права идти въ какое-либо сравненіе съ ними уже потому, что въ немъ нѣтъ типовъ, которые могли бы быть названы "безсмертными", а есть только характеры; въ нѣкоторыхъ изъ этихъ характеровъ есть черты "типическія"; но нѣтъ ни одного настоящаго, дѣльнаго типа, хотя бы такого, какъ Тартаренъ изъ Тараскона. Ни Астье-Рею и никто изъ его товарищей не могутъ быть названы типическими академиками, какъ д'Атисъ не можетъ быть принятъ за типъ французскаго дипломата. Но за то типична вся Академія на похоронахъ безсмѣннаго секретаря Луазильона и въ засѣданіи, когда открылась подложность автографовъ Астьс-Рею; типично парижское общество на обѣдѣ у герцогини Падовани и на тѣхъ же похоронахъ Луазильона; типиченъ дипломатическо-академическій великосвѣтскій кружокъ, возводящій д'Атиса въ первоклассные дипломаты, АстьеРею -- въ академики такими способами, которые указаны въ романѣ Альфонса Додэ. И ни одинъ критикъ, изъ самыхъ враждебныхъ, не рѣшился заявить, что авторъ сказалъ неправду. Все разсказанное Альфонсъ Додэ "видѣлъ своими глазами" до фальшивыхъ автографовъ включительно, накупленныхъ, правда, не историкомъ, а математикомъ, но все же членомъ Французской Академіи. Недоброжелательные критики ставятъ еще въ упрекъ автору, что его романъ лишенъ единства дѣйствія, составленъ изъ разрозненныхъ картинъ, связанныхъ между собою очень слабо, такъ сказать, механически. Это, пожалуй, и вѣрно. Романа въ общепринятомъ смыслѣ тутъ нѣтъ; это, на самомъ дѣлѣ, рядъ эпизодовъ, но связаны они между собою единствомъ мысли, проходящей черезъ все произведеніе и придающей ему значеніе сатиры, выставляющей на видъ тѣ страшныя язвы, которыя разъѣдаютъ парижское общество, парижскую семью, даже подъ сѣнію славнаго купола Академіи, гдѣ присуждаются "преміи за добродѣтель", по докладу такихъ господъ, какъ Ланибуаръ, по рѣшенію такихъ судей, какъ Бретиньи, Данжу, Ушенаръ и имъ подобные. Что бы ни говорили францускіе критики, а Безсмертный Альфонса Додэ останется однимъ изъ замѣчательнѣйшихъ произведеній новой французской литературы, и самый шумъ, имъ надѣланный, служитъ неотразимымъ доказательствомъ того, что авторъ затронулъ очень больныя мѣста современнаго общества.