Мистерія Байрона "Каинъ", основанная, какъ извѣстно, на библейской легендѣ о грѣхопаденіи, занимаетъ выдающееся мѣсто среди произведеній великаго поэта прежде всего въ отношеніи, что въ ней полнѣе и ярче, чѣмъ въ какомъ-либо другомъ изъ нихъ -- выражается то соединеніе безнадежнаго пессимизма съ глубочайшей любовью къ человѣчеству и чуткой отзывчивостью къ незаслуженнымъ страданіямъ его, которое обнимается понятіемъ "міровая скорбь". И такъ какъ эта скорбь составляетъ неотъемлемую юдоль человѣческаго существованія, то "Каинъ" не перестанетъ интересовать мыслящаго человѣка "во всѣ вѣка".
Несмотря, однако, на такое значеніе разсматриваемой мистеріи; несмотря на "взрывъ восторговъ съ одной стороны и негодованія съ другой", которымъ встрѣчено было это произведеніе на родинѣ поэта и въ другія" культурныхъ странахъ Европы; несмотря на то, что въ немъ "муза Байрона совершила такой полетъ, какой не удавался ей ни въ одномъ изъ своихъ прежнихъ воспареній",-- на русскомъ языкѣ "Каинъ" впервые былъ напечатанъ лишь черезъ 45 лѣтъ послѣ появленія его въ оригиналѣ (1821 г), а именно -- въ переводѣ Д. Минаева, въ 1866 г. Въ теченіе слѣдующаго затѣмъ почти тридцатилѣтняго періода были напечатаны переводы Ефрема Барышова (1881), П. А. Каленова (1883); прозаическій переводъ,-- повидимому "коллективный",-- въ приложеніи къ "Живописному Обозрѣнію" за 1894 г., и переводъ Е. Зарина (1894). Наконецъ, "въ наши дни", за страницахъ несуществующаго уже теперь московскаго журнала "Правда" за 1905 г. появился шестой по счету переводъ "Каина" -- Ив. Бунина, который въ началѣ текущаго года вышелъ съ небольшими измѣненіями въ отдѣльномъ изданіи.
Является ли трудъ Бунина цѣннымъ пріобрѣтеніемъ въ русской литературѣ по сопоставленію съ предшествующими ему переводами, и въ какой мѣрѣ передаетъ онъ высокія достоинства оригинала?..
Для отвѣта на эти вопросы,-- глубоко интересные въ виду охарактеризованныхъ выше свойствъ "Каина" -- мы считаемъ не лишнимъ дать сравнительную характеристику всѣхъ переводовъ его.
I.
Переводъ Минаева {Напечатанъ въ первыхъ трехъ изданіяхъ Гербеля "Сочиненія Лорда Байрона въ переводѣ русскихъ поэтовъ", вышедшихъ, послѣдовательно, въ 1864--1867, 1875 и 1883 годахъ. Цитаты приводятся нами по послѣднему изданію.}, передавая содержаніе мистеріи, говоря вообще, безъ искаженія смысла ея, отнюдь однако же не передаетъ настроенія оригинала и не даетъ ни малѣйшаго понятія объ изумительно-поэтической формѣ его.
Первыя же строфы перевода производятъ на читателя невыгодное впечатлѣніе: въ нихъ молитвы первыхъ людей "при восходѣ солнца",-- написанныя Байрономъ, какъ и вся мистерія, бѣлыми стихами,-- переданы Минаевымъ рифмованными строками. Вотъ первыя двѣ изъ этихъ молитвъ: --
Адамъ.
Слова Творцу Вседержащему!
Слава Тебѣ, показавшему свѣтъ.
Свѣтъ изъ хаоса создавшему,
Слава Тебѣ и привѣтъ!
{Курсивъ нашъ, какъ и во всѣхъ дальнѣйшихъ выдержкахъ изъ перевода, за исключеніемъ случаевъ, относительно которыхъ сдѣланы оговорки.}.
Ева.
Слава Тебѣ, сотворившему
Яркое солнце въ лазурной дали!
Слава Тебѣ, отдѣлившему
Воду отъ твердой земли!
Предлагаемъ читателю сопоставить съ этими "стишками" Минаева переводъ тѣхъ же молитвъ, сдѣланный Бунинымъ:
Адамъ.
Іегова. Вѣчный, Мудрый, Безконечный!
Ты, кто воззвалъ единымъ мощнымъ словомъ
Изъ мрака свѣтъ -- хвала Тебѣ и слава!
На утрѣ дня -- хвала Тебѣ и слава!
Ева.
Іегова, Ты, кто далъ намъ день и утро,
Впервые отдѣлилъ отъ тьмы, и воды
Съ водами разлучилъ, и назвалъ небомъ
Твердь между водъ -- хвала Тебѣ и слава!
Въ этихъ строкахъ чувствуется благоговѣйно-торжественное настроеніе Адама и Евы, совсѣмъ исчезнувшее у Минаева, и не можетъ, конечно" быть двухъ мнѣній о томъ, которому изъ двухъ переводовъ надо отдать преимущество. Приведенные нами образцы изъ труда Минаева далеко не худшіе, чѣмъ многіе другіе.
Вчитайтесь, напримѣръ, въ слѣдующія строки изъ его перевода діалога между Люциферомъ и Адой (въ 1-мъ актѣ мистеріи):
Когда бы я неправду говорилъ,
Повѣрьте мнѣ, я не стоялъ бы съ вами:
Слѣдятъ за нами ангелы.
Ада.
Случилось
Не то же ли, когда лукавый змѣй
Сталъ съ Евой разговаривать впервые?
Едва ли кто-либо упрекнетъ насъ въ излишней рѣзкости, если мы скажемъ, что такой тонъ гораздо приличнѣе какому-либо ловеласу и обольщаемой имъ дѣвицѣ, чѣмъ Байроновскоху Люциферу и Адѣ.
Почти весь діалогъ между Люциферомъ и Каиномъ во время полета въ въ безпредѣльномъ пространствѣ (актъ II, сцена 1-я) переданъ Минаевыхъ такихъ языкомъ, что больно читать его вирши. Напримѣръ:
Люциферъ.
А потому тебѣ я покажу
То, что мертво, какъ прежде показалъ я
На то, что никогда не умираетъ.
Каинъ.
Такъ.
Вотъ еще примѣръ:
Каинъ.
Но вѣдь отецъ мой
Былъ первымъ на землѣ.
Люциферъ.
Да, это такъ,
Но первый изъ твоей породы -- слишкомъ
Ничтожный, чтобъ послѣднимъ даже быть
Въ средѣ ихъ.
Каинъ.
Такъ. Но что жъ они такое
Теперь?
Читая эти "стихи", такъ и хочется сказать:
Шли два пріятеля вечернею порой
И дѣльный разговоръ вели между собой.
И изъ тѣхъ стиховъ перевода Минаева, которые не заслуживаютъ "толь рѣзкаго осужденія, какъ вышеприведенные, лишь очень немногіе не содержатъ выраженій, "неумѣстныхъ" въ полтическомь произведеніи. Точно переводчикъ нарочно подбиралъ какъ разъ наименѣе подходящія изъ тѣхъ русскихъ значеній, которыя нашелъ въ англійскомъ словарь для переводимыхъ имъ словъ. Рельефный примѣръ представляетъ слѣдующая строфа (актъ II, сцена 2-я):
Люциферъ.
А вспомни приговоръ,
На васъ лежащій со дня грѣхопаденья:
"Со всѣми бой на смерть и жизнь, борьба.
Болѣзни, нищета -- для всѣхъ созданій-.
Вотъ и кара за вкушеніе плода
Запретнаго.
Опять для сравненія приведемъ передачу той же строфы въ переводѣ Бунина:
Люциферъ.
Ты забылъ
Завѣтъ того, кто насъ изгналъ изъ рая:
"Борьба со всѣмъ, что дышитъ, смерть всему.
И всѣмъ болѣзни, скорби и мученья" --
Плодъ древа запрещеннаго.
Какъ ни плохъ переводъ Минаева, но онъ можетъ считаться драгоцѣнностью въ сравненіи съ переводомъ Барышова {Ефремъ Барышовъ. Каинъ. Мистерія Лорда Байрона. Спб. 1881 г.}. Это произведеніе представляетъ собою курьезъ, вызывающій въ читателѣ то смѣхъ,-- то недоумѣніе, граничащее съ негодованіемъ. Въ самомъ дѣлѣ, какъ рѣшился переводить мистерію Байрона человѣкъ, едва знающій англійскій языкъ и даже ухитрившійся не понять того несложнаго разсказа Библіи, на катеромъ построенъ "Каинъ" V! Читатель безспорно согласится съ такимъ суровымъ отзывомъ нашимъ о переводчикѣ, познакомившись со слѣдующими рельефными оправданіями его:
т. e. ("и можетъ ли знать печали кто-либо, кромѣ, людей"), Барышовъ -- очевидно думая, что "humanity" имѣетъ значеніе "гуманность",-- передаетъ слѣдующимъ предложеніемъ:
А если такъ, то можетъ ли печаль
Другое что внушать помимо чувствъ
Любви большой и состраданья къ людямъ?
Далѣе, въ томъ же актѣ, слова Люцифера.
And ehen Не who thrust you forth,
Because "you should not eut the fruits of life
And become goda as we". Wore those His
Words?
Барышовъ передаетъ стихами:
И даже Онъ изгналъ изъ рая васъ
За то, что вы плодовъ отъ жизни
Вкусить и намъ подобными, какъ мы,
Такими жъ быть бога.ни не хотѣли.
Свидѣтельство въ этихъ строкахъ невѣжества автора во всѣхъ отношеніяхъ слишкомъ ясно, чтобы еще комментировать его; но все-таки приведемъ, для незнающихъ англійскаго языка, переводъ Бунина:
... а Онъ лишилъ васъ рая,
"Чтобъ вы отъ древа жизни не вкусили
И не были, какъ боги".-- Таковы Его слова.
Не довольствуясь искаженіемъ смысла оригинала, Барышовъ иногда еще "дополняетъ" послѣдній своими собственными стихами. Напримѣръ, во ІІ-мъ актѣ, въ строфѣ, которую въ подлинникѣ можно назвать величественнымъ гимномъ картинѣ звѣздныхъ міровъ, произнесеннымъ Каиномъ въ избыткѣ охватившихъ его чувствъ,-- вмѣсто слѣдующихъ четырехъ строкъ Байрона:
Oh, thou beautiful
And unimaginable ether! and
Ye multiplying masses of increased
And still increasing lights!..
У переводчика читаемъ:
Ахъ!
Какъ ты хорошъ эѳиръ! Въ воображеньи
Такихъ картинъ нельзя нарисовать.
Все свѣтлыя, блестящія все массы,
И этихъ массъ -- несмѣтное число!
И какъ ихъ цвѣтъ разнообразенъ --
Вонъ синій шаръ, вонъ фіолетовый,
Вонъ розовый, вонъ желтый, вонъ пунцовый.
Но меньше ихъ, чѣмъ бѣлыхъ -- чудеса!
Конечно почтенно, что переводчикъ, видимо, прочелъ какое то популярное сочиненіе по астрофизикѣ,-- но про чемъ же здѣсь Байронъ?!
Монологъ Каина надъ тѣломъ убитаго Авеля, отъ глубокаго трагизма котораго, при чтеніи его, въ подлинникѣ, становится жутко на душѣ,-- въ переводѣ Барышова обратился въ укоризненныя увѣщеванія подвыпившаго парня, свалившаго въ дракѣ своего пріятеля:--
Охота же валяться на травѣ,
Когда тебѣ и спать еще не время.
Ты не шути, не смѣйся надо мной --
Ты испугать меня, я знаю, хочешь.
Ударилъ я, хотя и не легко,
Однако же не такъ, чтобъ очень сильно.
А ты зачѣмъ шелъ мнѣ наперекоръ!
и проч.
Просимъ читателя повѣрить, что вышеприведенныя выдержки изъ разсматриваемаго перевода не только не исключительны по своему безобразію, но что положительно нѣтъ страницы, изъ которой нельзя было бы извлечь подобныя жемчужины.
По-истинѣ, трудъ Барышова является не переводомъ "Каина", а глумленіемъ надъ нимъ. И этотъ-то трудъ, вмѣстѣ съ топорнымъ переводомъ Минаева, быль однимъ изъ тѣхъ двухъ источниковъ, которыми должны были довольствоваться до 1883 года читатели, могущіе знакомиться съ Байрономъ только на русскомъ языкѣ.
ІІ.
Въ 1888 году вышелъ переводъ Каленова {Каинъ. Мистерія Байрона. Переводъ П. А. Каленова. Москва 1883 г.}, который даже и при требовательной оцѣнкѣ его, по нашему мнѣнію, слѣдуетъ признать не дурнымъ. Въ немъ содержаніе оригинала передано, вообще говори, хорошо и во многихъ строфахъ его близко передано также и настроеніе послѣдняго -- во многихъ, но далеко однако же не во всѣхъ.
Въ длинномъ предисловіи, предпосланномъ переводчикомъ своему труду, между прочимъ, читаемъ:
"Внимая тоскливымъ сѣтованіямъ Каина на жизнь {Курсивъ нашъ.}, невольно хочется указать ему на тѣсный кругъ любимой имъ семьи, въ которой онъ могъ бы найти недостающее ему удовлетвореніе, отдавшись исполненію своего долга во отношенію къ ней. Какъ живое выраженіе этой мысли о преданности своему долгу, рядомъ съ Каиномъ выводится въ мистеріи жена его Ада. Вся проникнутая вѣрой въ благость промысла, она въ самомъ горѣ находитъ отраду, рѣшившись вполнѣ посвятить себя заботамъ о своемъ несчастномъ преступномъ мужѣ, чтобы примирить его съ совѣстью и такимъ образомъ утѣшить и успокоить".
Эти немножко сентиментальныя строки предсказываютъ внимательному читателю, чего не найдетъ онъ въ переводѣ Каленова: Тотъ, кто называетъ тоскливыми сѣтованіями трагическія сомнѣнія, волнующія душу Байроновскаго Канва, не можетъ войти въ настроеніе "Богоборца", а слѣдовательно, не можетъ и передать его. И дѣйствительно въ переводѣ Каленова даже самые сильные монологи Люцифера и Каина звучатъ вяло и не провзводятъ впечатлѣнія оригинала... Зато рѣчи любящей Ады и кроткаго Авеля переведены Каленовымъ съ полнымъ сохраненіемъ того характера, какой онѣ носятъ у Байрона.
Къ недостаткамъ перевода надо отвести встрѣчающіяся въ немъ слова и выраженія, не подходящія для поэтической рѣчи, какъ, напримѣръ, "великолѣпно" (въ оригиналѣ -- glorious); "громадный тронъ" (въ оригиналѣ -- vast throne; въ удачномъ переводѣ Бунина -- "величавый престолъ") и т. п.
Напримѣръ:
Люциферъ.
Да. Мы съ тобою и твои сыны,
Мы это испытаемъ... Но теперь
Смотри -- не правда-ли, великолѣпно!..
Бунинъ переводитъ тѣ же стихи, конечно, гораздо лучше:
Это мы узнаемъ,--
Мы и твои потомки. Но взгляни:
Какъ все полно величія!
Въ первомъ изъ большихъ монологовъ, произносимыхъ Люциферомъ во второмъ дѣйствіи, Каленовъ употребляетъ совсѣмъ странное выраженіе, которое напечатано ниже курсивомъ:
. . . . . . . . . . . . . . Настанетъ день,
И человѣкъ, колеблемый на каплѣ
Воды, другому человѣку скажетъ:
"Лишь вѣрь въ меня -- и шествуй по водѣ".
Очевидно, переводчикъ прибѣінулъ къ буквальному, а не къ образному значенію "водныя хляби" выраженія water-drops для соблюденія размѣра въ стихѣ. Но здѣсь кстати сказать, что и но отношенію къ метрикѣ стихосложенія онъ не всегда безупреченъ, допуская негармоническое сочетаніе шестистопнаго ямба съ пятистопнымъ, какъ напримѣръ, въ слѣдующихъ стихахъ:
Каинъ.
Возможно-ль это?
Свѣтящихся червей и мошекъ я видалъ;
Они въ лугахъ и темныхъ рощахъ ночью
Блистаютъ ярче, нежели тотъ міръ,
Носящій ихъ.
Типичнымъ, какъ по достоинствамъ, такъ и по недостаткамъ перевода Каленова, можно считать монологъ Люцифера, который мы приводимъ здѣсь еще и потому, что о нѣкоторыхъ стихахъ его намъ придется говорить ниже, при разборѣ перевода Бунина.