С.-Петербургъ. Типографія Майкова, въ домѣ Министерства Финансовъ, на Дворц. площ. 1870.
Часть I.
I.
Это было въ пятидесятыхъ годахъ... Въ Петербургѣ, въ началѣ осени, молодой человѣкъ хорошо одѣтый, вышелъ изъ ресторана Дюссо и повернулъ налѣво, по направленію къ Невскому. На видъ ему было лѣтъ двадцать шесть или семь;-- костюмъ, походка, лицо не имѣли въ себѣ ничего особеннаго. Это была одна изъ тѣхъ ежедневныхъ физіономій, которыя часто встрѣчаются въ Петербургѣ, и мимо которыхъ проходишь не обращая вниманія, потому что онѣ, какъ закрытая книга безъ титула, не говорятъ о себѣ ничего. Такихъ людей у насъ много и они составляютъ особый типъ. Отъ ихъ нерѣдко еще молодаго и съ виду здороваго, но всегда утомленнаго и озабоченнаго лица вѣетъ скукою. Въ нихъ такъ стушеванъ всякій оттѣнокъ индивидуальности, что они только общимъ рисункомъ напоминаютъ людей. Встрѣтить ихъ днемъ или ночью -- почти все равно, потому что подробности ничего не прибавятъ къ общему впечатлѣнію. А между тѣмъ это люди какъ люди и всякій изъ нихъ имѣетъ свое особое содержаніе, свой личный характеръ, который нерѣдко стоитъ того, чтобы его изучить. Но нужно близко знать подобнаго человѣка, чтобы выучиться читать у него въ чертахъ лица этотъ характеръ,или нуженъ какой нибудь особенный случай, который вдругъ заставилъ бы говорить эти дремлющія черты, разшевеливъ ихъ сильнымъ толчкомъ.
Такой то именно случай произошелъ съ господиномъ, вышедшимъ отъ Дюссо.
-- Господинъ Артеньевъ! произнесъ низенькій, худенькій, щеголевато -- но скверно одѣтый и очень смуглый съ лица человѣкъ, торопливо его обгоняя и униженно раскланиваясь.
Тотъ оглянулся и по мелькнувшему на лицѣ выраженію, опытный наблюдатель могъ бы легко угадать, что онъ захваченъ въ расплохъ своимъ кредиторомъ. Мы говоримъ "легко", потому что хотя выраженіе это и было мгновенно, но чувство, въ немъ высказавшееся, такъ хорошо знакомо многимъ, что его даже мелькомъ не трудно узнать. Это чувство какого то маленькаго, почти ребяческаго малодушія, въ родѣ того, которое появляется на лицѣ у нервныхъ людей при видѣ ложки съ касторовымъ масломъ или дантиста съ крючкомъ въ рукѣ, вѣжливо приглашающаго васъ позволить ему взглянуть на больной зубъ. Вы знаете хорошо, что никакого особеннаго несчастія не предстоитъ, а предстоитъ только маленькая, весьма короткая и до малѣйшей подробности извѣстная напередъ операція, отъ которой чувство приличія и здраваго смысла не позволяетъ вамъ уклониться, однимъ словомъ чистѣйшій вздоръ; но то обстоятельство, что вы должны вынести этотъ вздоръ покорно,-- должны сами влить къ себѣ въ горло и проглотить эту гадость, сами открыть свой ротъ и пустить въ него эти чужіе пальцы съ холоднымъ, стальнымъ инструментомъ;-- видъ этого пигмея ласково собирающагося васъ высѣчь и нетолько по личному своему, но и по вашему собственному сознанію -- имѣющаго на то полное право: -- все это заставляетъ васъ такъ постыдно сознать вашу слабость, что въ первый моментъ вы не можете удержаться, чтобъ не скривить жалкимъ образомъ ваше лицо, и вся ваша энергія, весь стоицизмъ, вся власть надъ собой могутъ себя заявить только той быстротой, съ которою вы успѣете послѣ оправиться.
Тотъ господинъ, о которомъ у насъ идетъ рѣчь, очень быстро оправился, но маска была уже сдвинута и живой смыслъ его личной физіономіи имѣлъ случай высказаться. Это былъ статный мужчина, съ худощавымъ лицомъ и щегольскими русыми бакенами. Черты этаго лица, на первый взглядъ немного-усталыя, одарены были однакоже отъ природы большою подвижностью, если судить по тому, какъ легко первое впечатлѣніе встрѣчи смѣнилось на нихъ сухою, самоувѣренною и нѣсколько даже насмѣшливою улыбкою. Узнавъ человѣка, который назвалъ его по имени, онъ слегка покраснѣлъ, и въ быстро-опущенномъ взорѣ его мелькнули досада и нерѣшимость; но это былъ мигъ и на слѣдующій онъ встрѣтилъ большіе, черные, жадно уставленные въ него глаза, спокойнымъ и твердымъ взглядомъ.
-- "Помилуйте, г-нъ Артеньевъ, -- на что же мнѣ умирать? Я не старый еще человѣкъ."
-- "Да, это правда; -- но шутки въ сторону;-- срокъ вышелъ уже съ мѣсяцъ тому назадъ, а я васъ не вижу... Я думалъ, ужь не случилось ли съ вами чего нибудь."
-- "Ничего, слава Богу... хмъ." -- Гиршель откашливался, придумывая какъ бы ему поскорѣе свести разговоръ на серьезный тонъ, потому что былъ Вторникъ и уже пятый часъ, и ему надо было поспѣть на биржу... "По этой бумажкѣ, въ 1240," началъ онъ ёжась и потирая руки,-- "какъ вамъ угодно будетъ?"
-- "Да также, я думаю, какъ и вамъ."
-- "Прикажете получить?"
-- "Да какъ хотите; пожалуй и получить, если вы непремѣнно желаете; но вы г-нъ Гиршель, хитрый человѣкъ;-- вы никогда не скажете прямо, чего вы желаете."
-- "Ай нѣтъ, г-нъ Артеньевъ, сохрани Богъ! Я всегда по совѣсти. Честное слово -- деньги нужны."
-- "Ну вотъ видите, вотъ и врете. На что вамъ деньги? Что вы любовницу что ли содержите?"
-- "Фуй, полноте,-- вы все шутите."
-- "Или въ карты идете играть?"
-- "Я не играю."
-- "Ложу что-ли женѣ абонируете?"
-- "Куда намъ, помилуйте!"
-- "Однако, я видѣлъ васъ прошлой зимой, во второмъ ярусѣ, съ дамами."
-- "Свой человѣкъ пригласилъ."
-- "Ну вотъ, значитъ, я правду говорю, что деньги вамъ не нужны."
-- "А нужны же; дѣльце такое есть."
-- "Какое дѣльце?"
-- "Подрядъ... Залоги требуются..."
-- "Полноте; это вы сейчасъ выдумали. На что вамъ подряды? Никакой подрядъ вамъ не дастъ того, что вы лупите съ нашего брата: вѣрныхъ шестьдесятъ на сто."
-- "Вѣрно, изволите видѣть г-нъ Артеньевъ, только то, чтобъ карманѣ лежитъ."
-- "Ну да; а я развѣ не это самое говорю. Только не надо понимать вещи буквально. Деньги ваши въ рукахъ у человѣка, который не можетъ допустить, чтобы вы на него подали ко взысканію.... и вы понимаете отчего не можетъ. Ну скажите, не все ли это равно, что они въ вашемъ карманѣ?"
-- "Ай -- нѣтъ; это ей Богу не все равно."
-- "Ну да, конечно; только вся разница въ томъ,, что въ вашемъ карманѣ они протухнутъ, а у меня ростутъ... Полноте воду толочь;-- говорите сразу:-- согласны вы пересрочить?"
Гиршель замялся... "На мѣсяцъ ужъ такъ и быть, г-нъ Артеньевъ."
-- "Подите вы къ чорту на мѣсяцъ! Что вы дурачите что-ли меня?... Пишите по 1-ое Марта и приносите завтра, въ 10 часовъ, поутру.... Прощайте."
-- "А нельзя же, г-нъ Артеньевъ,-- ей Богу нельзя!" -- кричалъ ему вслѣдъ жалобнымъ голосомъ маленькій человѣкъ;-- но Артеньевъ ушелъ.
Повернувъ за уголъ, на Невскій проспектъ, онъ оглянулся и убѣдясь, что его кредиторъ отсталъ, вздохнулъ полною грудью. Вся напускная безпечность мигомъ исчезла съ его лица и на немъ появилось опять тоже самое выраженіе досады, стыда, тревоги и нерѣшимости, которое промелькнуло при встрѣчѣ съ Гиршелемъ.
-- "Будетъ ли когда нибудь этому конецъ?" думалъ онъ,-- "или я вѣчно буду ходить на привязи у этихъ жидовъ и питаться ихъ нищенскими подачками?... Вѣдь есть же люди, у которыхъ надъ головой не виситъ срокъ уплаты и которые не имѣютъ нужды вертѣться какъ провинившаяся собака подъ плетью, думая постоянно только о томъ, какъ бы тебя не высѣкли..."
Щегольская коляска, запряженная парою пѣгихъ, кровныхъ коней, едва не наѣхала на него въ ту минуту, когда онъ, занятый этими горькими мыслями, переходилъ на другую сторону.
-- "Стой! Стой!" закричалъ кто то подъ самымъ ухомъ его. "Артеньевъ! Куда вы?"
Онъ оглянулся и увидалъ въ коляскѣ опять знакомаго. Но этотъ второй былъ непохожъ на перваго. Онъ былъ отлично одѣтъ, имѣлъ на рукахъ свѣжія лайковыя перчатки, на головѣ круглую, модную сѣрую шляпу, въ глазу -- лорнетъ. На молодомъ, почти дѣтскомъ еще лицѣ его -- выражалась смѣсь школьной шутливости съ чувствомъ какого то сдержаннаго довольства собой и добродушнаго, вѣжливаго пренебреженія ко всему окружающему.
-- "Артеньевъ! Куда вы?"
-- "Покуда еще не знаю."
-- "Поѣдемте на Аптекарскій, обѣдать къ Петру Васильевичу."
-- "Да я ужь обѣдалъ."
-- "Гдѣ?"
-- "У Дюссо."
-- "Эхъ жаль! Да куда вы, постойте; -- я сію минуту... Зайдемте въ англійскій магазинъ."
-- "А ну васъ и съ вашимъ англійскимъ! Что я тамъ буду дѣлать?... Прощайте..." И бросивъ желчный, озлобленный взглядъ на удивленнаго этой выходкой юношу, онъ прошелъ мимо.
Зависть кипѣла въ его душѣ... "Вотъ," думалъ онъ, "Мальчишка!... только что вышелъ изъ школы, отъ роду ни о чемъ не думалъ и не старался; а живетъ уже такъ, какъ я никогда не буду жить!... Почему онъ имѣетъ право кататься по островамъ въ этой изящной коляскѣ и сорить сумасшедшія деньги по магазинамъ; а я долженъ беречь каждый грошъ и считать себя счастливымъ, если удастся нанять оборванныя пролётки съ извощичьей клячей какимъ нибудь гривенникомъ дешевле?... Какая магическая черта отдѣляетъ меня отъ этихъ счастливцевъ и гдѣ то волшебное слово, которое даетъ возможность переступить ее, не рискуя попасть подъ эту другую плеть... уголовщину?... Эхъ, если бы одного желанья было достаточно, чтобы отправить къ праотцамъ этого юношу и спокойно занять его мѣсто, въ его экипажѣ, на мягкихъ рессорныхъ подушкахъ, засѣсть въ его щегольскую квартиру, ощупать въ своемъ карманѣ его бумажникъ!... Кто устоялъ бы противъ такого соблазна?..." И онъ вспомнилъ задачу Руссо о Мандаринѣ.
-- "Чтожь!" думалъ онъ. "Я пожалуй и самъ Мандаринъ, и конечно не изъ послѣднихъ... И я пари держу, этотъ юноша, въ свою очередь, нешутя завидуетъ мнѣ. Онъ можетъ быть отдалъ бы съ радостію треть своего состоянія и эту коляску съ парою пѣгихъ въ придачу, если бъ онъ могъ, въ другомъ отношеніи, занять мое мѣсто. Съ этой точки смотря, мы пожалуй и квиты; но разница въ томъ, что онъ можетъ догнать меня и когда нибудь непремѣнно догонитъ, пожалуй даже обгонитъ, а мнѣ никогда его не догнать. Тутъ есть предѣлъ, который при самомъ дурацкомъ счастьѣ,-- я не могу перейти. При самомъ дурацкомъ счастьѣ, мнѣ нужно еще лѣтъ шесть, чтобы едва-едва поквитаться съ прошедшимъ: а между тѣмъ это прошедшее было вовсе не глупо и никакихъ ошибокъ въ немъ не было сдѣлано, въ которыхъ я долженъ бы былъ обвинять себя. Ошибка вся въ томъ, что другимъ дано даромъ, то, что я долженъ брать съ бою, -- что другіе имѣютъ въ самомъ началѣ игры, то что я могу получить только тогда, когда свѣчи погасятъ и всѣ -- проигравшіе и выигравшіе отправятся спать... Но чортъ ли въ выигрышѣ, когда человѣкъ усталъ и ему хочется спать?... И не умнѣе ли помириться на половину, на четверть, хоть на десятую долю, лишь бы имѣть ее во время?... Вотъ вопросъ, о которомъ стоитъ подумать. И этотъ вопросъ на очереди... Нужно рѣшить его не откладывая; нужно найти какой нибудь выходъ изъ этого рабства, изъ этого унизительнаго, нелѣпаго положенія; -- и сдѣлать, это теперь же. не дожидаясь, пока увязнувъ по горло, станешь захлебываться..."
Подстрекаемый этими мыслями, какъ бичами, Артеньевъ шелъ скорымъ шагомъ по Невскому и былъ уже у Пассажа.. Густая толпа прохожихъ стѣснила его:-- шумъ, говоръ, крикливые голоса разнощиковъ, громъ подъѣзжающихъ экипажей и перебранки извощиковъ, все это вывело его изъ задумчивости. "Что же я такъ иду?" -- пришло ему въ голову. "Неужели еще день терять въ нерѣшимости?... Нужно хоть почву ощупать, хоть убѣдиться, что дѣло это дѣйствительно такъ легко, какъ оно кажется..."
Онъ нанялъ извощика и минутъ черезъ десять, остановился въ Грязной, у дверей небольшаго, одноэтажнаго, вѣтхаго съ виду домика, съ палисадникомъ, въ которомъ росло нѣсколько жидкихъ кустовъ рябины, почти безъ листьевъ.
Онъ не успѣлъ позвонить; его увидѣли изъ окна и отворили въ ту же минуту.
-- "Что, какъ Михаилъ Иванычь?" спросилъ онъ.
-- "Да все также, сударь,-- лежатъ."
-- "Не лучше?"
-- "Нѣтъ, все по прежнему."
-- "А Нина Михайловна, дома?"
-- "Дома, пожалуйте."
Онъ вошелъ...
Но мы должны сказать нѣсколько словъ о немъ и о его положеніи, прежде чѣмъ мы узнаемъ зачѣмъ онъ пришелъ въ этотъ домъ и какъ онъ былъ принятъ въ немъ.
II.
Платонъ Николаичъ Артеньевъ не далѣе какъ шесть лѣтъ назадъ кончилъ курсъ и поступилъ на службу по Министерству X.... гдѣ онъ въ короткое время, успѣлъ обработать свои дѣлишки весьма недурно. "Быстро пошелъ!" говорили о немъ въ извѣстныхъ кругахъ. А между тѣмъ этотъ быстрый ходокъ не имѣлъ ни извѣстнаго имени, ни значительныхъ связей и потому, приписавъ даже главную долю его успѣха счастью, остальную нельзя было не признать результатомъ личныхъ его способностей. Это онъ самъ понималъ лучше всѣхъ и это скоро разшевелило въ немъ надежды, которыя несмотря на всю первоначальную ихъ неясность, простирались уже весьма далеко въ ту пору, о которой теперь идетъ рѣчь.
Артеньевъ принадлежалъ къ одному изъ тѣхъ мелкихъ дворянскихъ семействъ, предки которыхъ переселились въ столицу Богъ знаетъ когда и откуда и наживъ себѣ небольшія средства на службѣ, успѣли выйти изъ сферы чиновнаго труженичества. Дѣдъ его имѣлъ каменный домъ въ Коломнѣ, деревню и небольшой капиталъ; но со смертью его, все это разошлось по разнымъ рукамъ и на долю отца досталось только одно село въ Новгородской губерніи, которое приносило однакоже недурной доходъ. Но отцу его не везло на службѣ и имѣніе было заложено, а деньги, вырученныя залогомъ, прожиты. Небольшой остатокъ того и другаго, да скромная пенсія унаслѣдованы были по смерти его вдовой съ двумя дочерьми и сыномъ, въ ту пору только еще окончившимъ курсъ въ гимназіи. А между тѣмъ столичная жизнь дорожала годъ отъ году, и все это вмѣстѣ съ привычками добраго стараго времени, довело наконецъ Артеньевыхъ до положенія очень стѣсненнаго. Крутыхъ перемѣнъ впрочемъ не было; -- жизнь ухудшалась медленно, постепенно и такъ, что никто, кромѣ старухи матери, не могъ хорошенько вспомнить когда именно стало хуже;-- когда напримѣръ сдали просторную, старую ихъ квартиру, когда былъ проданъ свой экипажъ и стали ѣздить сперва въ наемныхъ каретахъ, а потомъ и на мелкихъ извощикахъ, торгуясь до отвращенія изъ за какого нибудь пятака?... Когда вмѣсто повара нанята кухарка?.....
Когда послѣдній лакей отпущенъ и мѣсто его пополнено лишнею горничною?..... Когда перестали абонироваться въ оперѣ, и открытый столъ по воскреснымъ днямъ замѣненъ скромнымъ чаемъ?..... Еще менѣе молодежь, незнавшая никакихъ заботъ по хозяйству, способна была понять, какихъ трудовъ стоило бѣдной старухѣ сводить концы съ концами, и сколько безсонныхъ ночей она проводила, раздумывая о будущей участи двухъ ея дочерей, взрослыхъ дѣвушекъ. Всѣ чувствовали однако, что жизнь стала хуже и всѣ болѣе или менѣе помнили, что прежде, при дѣдѣ и при отцѣ, было какъ то совсѣмъ не такъ, какъ то гораздо шире, привольнѣе, веселѣе и дома, и между людьми. Особенно сильной тревоги однако это не возбуждало ни въ комъ по той причинѣ, что не въ одномъ семействѣ Артеньевыхъ совершался этотъ процессъ обѣднѣнія. Весь видимый уровень жизни кругомъ, между ихъ родственниками и ближними, опускался мало по малу, ровно и нечувствительно для ежедневнаго наблюдателя, но въ общемъ итогѣ очень замѣтно, такъ что никто не имѣлъ основанія считать себя исключительно обойденнымъ судьбою. Были однакоже исключенія. Были, въ прежнемъ кругу Артеньевыхъ, два-три знакомыхъ семейства, которыя пошли въ гору и черезъ нихъ-то они имѣли возможность измѣрить то разстояніе, которое начинало ихъ отдѣлять съ каждымъ годомъ все дальше и дальше отъ образа жизни людей достаточныхъ. Прежде такого различія не было или по крайней мѣрѣ оно не такъ рѣзко бросалось въ глаза. Съ большимъ свѣтомъ и съ высшею сферою чиновной аристократіи никто изъ нихъ не былъ знакомъ, а тѣ изъ знакомыхъ, которые стояли немного повыше ихъ, соотвѣтственно съ этимъ и жили немного пошире. Не было обязательныхъ требованій, систематически связанныхъ между собой, и такихъ черезъ чуръ уже дорогихъ затѣй какъ нынче, или по крайней мѣрѣ дѣйствительно дорогія статьи были всегда статьи особыя, и роскошь не обхватывала еще всего строя жизни отъ раззорительнаго убранства гостиной и кабинета до щегольской меблировки передней и не менѣе щегольскаго костюма прислуги. Никогда, на памяти даже старухи Артеньевой, въ самое лучшее время ея молодости, когда она посѣщала невѣстой домъ своего покойнаго свекра, она не видѣла ничего подобнаго тому блеску и комфорту, который мелькалъ теперь передъ нею изрѣдка, въ домахъ двухъ-трехъ старыхъ товарищей ея мужа... Какъ удержаться при этомъ отъ горькихъ сравненій и отъ невольной, маленькой зависти?... Какъ знать: -- если бы мужъ ея былъ еще живъ и если бы счастье было къ нему благосклоннѣе, можетъ быть и они теперь жили бы, если не такъ роскошно какъ эти "моты" (она упорно приписывала ихъ блескъ мотовству), то по крайней мѣрѣ не хуже стараго... И часто въ бесѣдахъ съ своими дочерьми, старушка вздыхала, объясняя, что единственная надежда ей теперь на Платона, который такъ хорошо началъ свою каррьеру. Платонъ, дастъ Богъ, выйдетъ въ люди и тогда все ихъ семейство поправится. Для всѣхъ наступятъ опять счастливыя времена.
Къ сожалѣнію, самъ Платонъ, этотъ будущій избавитель семейства и единственная надежда Артеньевыхъ, смотрѣлъ на свое призваніе нѣсколько иначе. Онъ любилъ свою мать и сестеръ,-- кто же изъ насъ не любитъ?-- но тащить за собой этотъ тяжелый багажъ отнюдь не имѣлъ въ виду. Его привязанность къ нимъ была результатомъ старыхъ привычекъ дѣтства и старыхъ воспоминаніи, которыя въ новомъ потокѣ жизни, его обхватившемъ, не имѣли рѣшительно никакого смысла. Это была какая то жалкая музыка на старомъ, разбитомъ, неисправимо разстроенномъ инструментѣ, и мотивы ея отзывались болѣзненнымъ диссонансомъ въ его ушахъ. Онъ не имѣлъ разумѣется никакого жестокаго и ясно-опредѣленнаго намѣренія относительно будущаго и отнюдь не разсчитывалъ бросить свое семейство безъ помощи, если ему повезетъ. Но онъ не считалъ ихъ дѣло собственнымъ своимъ дѣломъ и никогда не думалъ, чтобъ мать или сестры могли играть какую-нибудь роль въ той сферѣ, въ которой онъ отводилъ себѣ мѣсто современемъ. Ихъ образъ жизни, привычки, понятія, рядъ мелкихъ и темныхъ людей, съ которыми онѣ были близки и которыя составляли ихъ обыденный кругъ, все это давно было ему не мило, давно стыдило и тяготило его. Онъ былъ воспитанъ лучше, одѣтъ изящнѣе, знакомъ былъ съ людьми совершенно другого рода, имѣлъ другую будущность впереди и потому мысленно выдѣлялъ себя изъ всей, этой низменной и какъ онъ твердо надѣялся -- временной обстановки. Лишенія, нужды, заботы семейства, утратившаго свой прежній достатокъ, казались ему мелки и пошлы, насколько онѣ касались другихъ, и оскорбительны, когда ему самому приходилось отъ нихъ терпѣть. Мелкая экономія по хозяйству, надъ которою онъ насмѣхался, называя ее презрительно экономіей сальныхъ огарковъ, -- съ тѣхъ поръ какъ онъ сталъ получать на службѣ хорошее содержаніе -- пріобрѣла въ глазахъ его смыслъ чего то чужого и до него не касающагося. Онъ имѣлъ свою комнату съ отдѣльнымъ выходомъ, и этою комнатой, да общей прихожей, ограничивались всѣ его попеченія о своемъ домѣ. О томъ, что происходило за этой чертой, онъ мало заботился:-- въ гостиной могла быть ветхая мебель и грязная драппировка, могло валяться на подоконникахъ какое угодно тряпье, это ему было все равно; но малѣйшее нарушеніе чистоты и порядка въ прихожей выводило его изъ себя. На дверяхъ общей квартиры прибита была одна доска съ его собственнымъ именемъ, и онъ никогда, никому изъ своихъ новыхъ знакомыхъ не объяснялъ, что онъ живетъ въ семействѣ. Онъ впрочемъ и жилъ въ немъ только по той причинѣ, что квартира ему обходилась даромъ, а нанимать особую, на свой счетъ, онъ до сихъ поръ не имѣлъ средствъ; но онъ рѣшилъ уже мысленно, что онъ это сдѣлаетъ непремѣнно, при первой возможности. Людей, которые посѣщали его, онъ не знакомилъ съ матерью, а когда у него сидѣлъ вечеромъ кто-нибудь, то чай подавали къ нему въ кабинетъ, и горничная не смѣла явиться съ подносомъ не переодѣвшись и не причесавшись какъ можно старательнѣе. При всемъ томъ, ея появленіе и въ этомъ видѣ всегда было ему немного досадно, какъ нѣкотораго рода улика въ глазахъ посѣтителя, что строго-приличный видъ его передней и кабинета, есть только натяжка, и что ему еще много чего недостаетъ для того, чтобыжить какъ слѣдуетъ. Не всѣ изъ его гостей, конечно, смотрѣли на это его глазами и многимъ было рѣшительно все равно -- лакей или горничная служатъ у нихъ за столомъ; онъ это зналъ; мало того, онъ самъ, въ минуты философическаго настроенія, смотрѣлъ на вещи нѣсколько иначе и считалъ себя выше этого рода пошлостей. Но онъ находилъ нужнымъ играть извѣстную роль для достиженія своихъ цѣлей и эта роль требовала прежде всего поставить себя на такую ногу въ глазахъ товарищей и начальства, чтобы никому и въ голову не пришло отнести его, Платона Николаевича Артеньева, къ разряду тѣхъ чернорабочихъ, которымъ на службѣ даютъ презрительныя названія чижей, бурбоновъ, хамовъ и проч. А отъ этого, -- онъ твердо былъ убѣжденъ,-- никакія способности и заслуги не могутъ спасти человѣка, если онъ разъ, какимъ бы то ни было образомъ, дастъ поводъ думать, что его положеніе въ свѣтѣ ниже того, которое онъ занимаетъ или стремится занять на службѣ. Онъ зналъ, что съ такими людьми не сближаются, и внѣ обязательныхъ отношеній не хотятъ имѣть никакого дѣла, потому что считаютъ ихъ общество непріятнымъ и непристойнымъ. Что ихъ заваливаютъ работой, если они способны, но не даютъ имъ ходу, потому что способныхъ людей немного и ихъ предпочитаютъ употреблять какъ орудіе, нисколько не опасаясь, что это орудіе отобьется, отъ рукъ,-- и еще потому, что ихъ подчиненная роль на службѣ признается единственною приличною имъ сферою дѣятельности, а скромныя матеріальныя выгоды и нѣкоторый почетъ съ нею связанныя, болѣе чѣмъ достаточною наградою для бѣдняка -- un pauvre diable, -- который, вылѣзъ изъ грязи и живетъ своимъ маленькимъ жалованьемъ въ десять разъ лучше чѣмъ онъ когда-нибудь жилъ или могъ бы надѣяться жить, если бы онъ не имѣлъ счастья имъ пользоваться.... Истина эта открылась Артеньеву сразу, на первыхъ шагахъ его служебнаго поприща; но эта была одна изъ простѣйшихъ, и онъ скоро пошелъ несравненно далѣе, скоро усвоилъ себѣ всѣ тонкости, всю мастерскую снаровку своего цѣха, тайны котораго достаются инымъ, въ полномъ объемѣ своемъ, только годами тяжелаго опыта. Онъ одаренъ былъ способностью чутко и быстро сообразить, что именно требуется отъ человѣка въ извѣстной сферѣ его обстановки, и между этимъ требуемымъ отличить сразу главное и существенное. Руководясь этимъ тонкимъ чутьемъ, онъ скоро смекнулъ, напримѣръ, что слишкомъ явное рвеніе и усердіе къ дѣлу, вообще говоря, не годится, потому что оно служитъ уликою или работника по призванію или стремленія отличиться и угодить, которое въ свою очередь необходимо предполагаетъ рѣшимость быстро опередить другихъ и заставляетъ смотрѣть на товарища или помощника какъ на опаснаго конкурента. Поэтому, исполняя безъукоризненно все относившееся къ его прямой обязанности, онъ не прикладывалъ особеннаго старанія къ такимъ вещамъ, которыя всякой другой, на его мѣстѣ, могъ выполнить одинаково хорошо. Онъ дѣлалъ, или по крайней мѣрѣ показывалъ видъ, что дѣлаетъ обыденное дѣло свое шутя, какъ работу нестоющую ему никакихъ усилій и не требующую почти никакого вниманія. Но когда ему поручали что-нибудь сверхъ или свыше его обыкновенной роли, тогда Артеньевъ весь уходилъ въ свою задачу и не жалѣлъ ни времени, ни труда, чтобы исполнить ее какъ можно лучше. Откуда онъ почерпалъ всѣ нужныя ему по его части свѣдѣнія, это было извѣстно только ему одному; но онъ никогда, никому не казался неопытнымъ новичкомъ, который учится дѣлу, и ни одинъ дѣловой вопросъ, къ нему обращенный, не успѣвалъ его захватить врасплохъ, неприготовленнымъ къ совершенно спокойному и нерѣдко даже шутливому, но всегда обстоятельному отвѣту. Самъ онъ не спрашивалъ никого, ни о чемъ, если только была, какая нибудь возможность обойтись безъ вопроса, и никогда въ промежуткахъ занятій не начиналъ разговоровъ о дѣлѣ. Но когда ему приходилось случайно въ нихъ принимать участіе, то всегда -- и при этомъ тоже повидимому случайно -- оказывалось, что онъ знаетъ гораздо болѣе по своей части, чѣмъ изъ своихъ занятій онъ могъ бы узнать, мало того, что ему хорошо знакомы вещи, далеко выходящія за черту его служебной спеціальности; но то, что онъ говорилъ о нихъ, высказывалось обыкновенно шутя, мимоходомъ и какъ будто бы нехотя, какъ говорятъ о предметѣ люди не желающіе обнаружить всего, что имъ извѣстно. Наоборотъ, въ раз говорахъ совсѣмъ не касающихся до дѣла, онъ очень охотно и ловко бралъ на себя главную долю иниціативы, и по его живому, одушевленному тону, можно было подумать, что жизненный интересъ его былъ гораздо шире сферы его служебной дѣятельности, что у него нѣтъ никакихъ необходимыхъ разсчетовъ и цѣлей, исключительно съ нею связанныхъ, однимъ словомъ, что онъ, Платонъ Николаичь Артеньевъ, вовсе непоглощенъ своею службою, изъ чего уже косвенно всякій имѣлъ право вывести, что онъ отъ нея не зависитъ. О знакомыхъ своихъ онъ говорилъ только тогда, если ихъ имена могли быть съ какой нибудь стороны извѣстны въ кругу его собесѣдниковъ, а о такихъ, которые независимо отъ его личнаго вкуса и собственнаго избранія, достались ему отъ предковъ, осторожно умалчивалъ. Самъ онъ всегда одѣтъ былъ просто и безъ щегольства, но совершенно прилично и принималъ всѣ мѣры, чтобы никто не могъ встрѣтить его въ кафе, въ театрѣ или на улицѣ рука объ руку съ человѣкомъ одѣтымъ скверно или двусмысленно, если только послѣдній не искупалъ грѣховъ своего костюма какой нибудь яркой и выдающеюся особенностью своего положенья въ жизни. Его обращеніе съ лицами, принадлежавшими къ кругу его служебной дѣятельности, было непринужденно и вообще говоря не обнаруживало рѣзкихъ оттѣнковъ различія; а между тѣмъ различіе было и очень существенное, но оно не имѣло почти никакого видимаго соотношенія съ формальными ступенями служебной градаціи. Слова: начальникъ, товарищъ и подчиненный не имѣли въ глазахъ Артеньева почти никакого прямаго смысла. Для него существовало на службѣ только два сорта: люди, съ которыми позволительно было сближаться, и люди, съ которыми это было непозволительно. Съ послѣдними онъ держалъ себя холодно и далеко, но безъукоризненно вѣжливо, съ первыми совершенно безцеремонно и иногда даже нахально, но всегда осмотрительно и обдуманно, потому что въ числѣ ихъ существовали лица, добрымъ расположеніемъ которыхъ онъ дорожилъ, и съ этими то послѣдними обращеніе его было неподражаемо ловко. Никакой явной уступчивости или услужливости, тѣмъ меньше заискиванья съ его стороны и признака не было, напротивъ -- онъ часто игралъ передъ ними роль фрондера и человѣка, по живости темперамента, неудержимаго на языкъ; но эта роль не шла дальше поверхностнаго столкновенія на мелочахъ, до которыхъ ни имъ, ни ему, въ сущности не было никакого дѣла, и никогда не переступала извѣстной черты, дойдя до которой вдругъ обнаруживалось, что онъ, Артеньевъ, настаиваетъ какъ разъ на томъ, чего именно отъ него требуютъ и что одинъ только новый, оригинальный взглядъ его на вопросъ былъ причиною несогласія,-- при чемъ лицо, имѣющее власть настоять на своемъ, видя сущность своего требованія такъ мастерски оцѣненною и доказанною, обыкновенно смягчалось и спѣшило, съ своей стороны, сдѣлать кое какія уступки.
Не слѣдуетъ думать однако, что вся эта тактика была у него результатомъ какой-нибудь строго обдуманной и примѣняемой неуклонно, на каждомъ шагу, системы. Платонъ Николаичъ былъ отъ природы вовсе не систематикъ, а скорѣе артистъ, руководимый въ выборѣ средствъ и пріемовъ однимъ только тонкимъ чутьемъ. Какъ даровитый скрипачъ, неимѣющій времени и возможности разсчитать каждый ударъ смычка, а между тѣмъ владѣющій имъ безъ ошибки, онъ не обдумывалъ напередъ своего поведенія въ виду обыденныхъ, мелкихъ случайностей, вполнѣ довѣряясь относительно ихъ минутному вдохновенію, и можетъ статься по этой причинѣ онъ въ мелочахъ почта никогда не дѣлалъ ошибокъ. Но тамъ, гдѣ ему приходилось обозрѣвать свой извилистый путь къ далекой и очень неясной цѣли, сообразуя его изгибы съ линіей общаго направленія, тамъ онъ конечно не могъ обойтись безъ дальновидныхъ разсчетовъ и тутъ то ему случалось дѣлать большіе, но къ сожалѣнію почти неизбѣжные промахи.
Одинъ изъ подобныхъ промаховъ состоялъ въ томъ, что онъ, какъ и всѣ молодые люди, одаренные пылкимъ воображеніемъ, неразглядѣлъ хорошенько издали затрудненій, какими бываетъ обыкновенно замедленъ самый блестящій успѣхъ. Кромѣ стола и квартиры, онъ не могъ ожидать никакой матеріальной поддержки отъ своего семейства, а между тѣмъ онъ вынужденъ былъ, какъ мы уже знаемъ, играть роль человѣка достаточнаго. Необходимо было имѣть безъукоризненное бѣлье, перчатки, шляпу, заказывать платье у лучшихъ портныхъ, носить дорогой боберъ зимою, ѣздить на дорогихъ извощикахъ, наконецъ посѣщать рестораны, клубы, театры, оперу, чтобы не имѣть видъ медвѣдя, вынужденнаго скрываться въ своей берлогѣ или несчастнаго бѣдняка, которому закрытъ доступъ во всѣ сколько-нибудь блестящія сферы жизни. И это только на первыхъ шагахъ, а впослѣдствіи, когда у него завелись знакомые, само собой разумѣется изъ круга свѣтской и самой достаточной молодежи между его сослуживцами, стали необходимы еще и другіе, гораздо болѣе чувствительные расходы. Необходимо было отдѣлать свой кабинетъ и переднюю такъ, чтобы дома не совѣстно было принять людей, отроду незнакомыхъ ни съ какими стѣсненіями, людей, въ глазахъ которыхъ бѣдность имѣетъ смыслъ презрительный и постыдный. И съ такими людьми надо было согласоваться во многомъ, чтобы они не чуждались его какъ прокаженнаго. Нельзя было напримѣръ постоянно отказываться когда они зовутъ обѣдать къ Дюссо или ѣсть устрицы къ Елисѣеву; когда упрашиваютъ сѣсть въ карты, надо сѣсть въ карты; когда предлагаютъ или просятъ раздать билеты на благотворительный концертъ или лоттерею, надо принять; когда спрашиваютъ: гдѣ будешь жить лѣтомъ, на дачѣ, можно пожалуй сказать, что не терпишь дачи; но когда приглашаютъ къ себѣ на дачу, нельзя не пріѣхать; а чтобы явиться на дачѣ прилично, надо имѣть особый, лѣтній костюмъ, который негоденъ ни къ чорту дальше шести недѣль петербургскаго лѣта... Само собой разумѣется, что 500 рублей, которые онъ получалъ на первыхъ порахъ, не могли покрыть и половины всѣхъ этихъ требованій, а между тѣмъ уклониться отъ нихъ, съ его точки зрѣнія, казалось также безсмысленно, какъ отказаться отъ быстраго выигрыша за недостаткомъ какого-нибудь двугривеннаго, чтобъ заплатить за право войти вмѣстѣ съ другими, въ тотъ избранный кругъ, гдѣ происходитъ большая игра. Испортить изъ за тупой, близорукой, мѣщанской разсчетливости все свое будущее, пойти пѣшкомъ, когда другіе вокругъ собираются ѣхать на рельсахъ, записаться въ разрядъ людей, сидящихъ десятки лѣтъ за черной работой и оканчивающихъ свою каррьеру на высотѣ какого-нибудь начальника счетнаго отдѣленія, ему, молодому, способному, бойкому человѣку казалось чѣмъ то въ родѣ самоубійства. Если служить, думалъ онъ, то служить неиначе какъ въ первыхъ рядахъ, а то лучше и не соваться на эту дорогу, лучше уѣхать въ Сибирь прикащикомъ на какой-нибудь пріискъ, сдѣлаться стряпчимъ, ходатаемъ по дѣламъ, наконецъ хоть примазаться къ какому-нибудь откупщику или заводчику:-- все лучше чѣмъ осудить себя, въ двадцать два года, на это безвыходное отсиживанье спины и поясницы, безъ всякихъ шансовъ отличія, безъ всякой надежды на быстрый успѣхъ... "Богадѣльня!" твердилъ онъ презрительно самъ себѣ;-- "Пріютъ для убогихъ и неспособныхъ!"..
И. за тѣмъ, разумѣется, весь вопросъ состоялъ только въ томъ: откуда добыть излишекъ, необходимый ему на первое время, пока его жалованье не успѣетъ покрыть всего и не избавитъ его отъ. ежегоднаго дефицита. Разсчетъ казался до крайности ясенъ и простъ. Онъ состоялъ въ пополненіи настоящаго недостатка на счетъ будущаго избытка и могъ быть оправданъ разумной надеждою, что каждый сверхсчетный, рубль, затраченный съ толкомъ и вовремя, современемъ непремѣнно окупится впятеро и слѣдовательно вознаградитъ съ излишкомъ за неизбѣжную убыль, связанную съ реализаціей будущихъ благъ.
Такая реализація, вначалѣ, непредставляла большихъ затрудненій. Имѣніе, оставленное семейству покойнымъ отцомъ, было недавно еще перезаложено и за уплатой кое какихъ долговъ, въ рукахъ у старушки Артеньевой осталось еще тысячи двѣ, которыя она берегла какъ послѣдній оплотъ, на случай какой нибудь непредвидѣнной, крайней нужды. Но сыну не трудно было ее убѣдить, что именно такой случай и предстоитъ теперь. Ему открытъ былъ кредитъ, и деньги начали быстро таять. Какъ ни упрашивала его старуха жить экономнѣе, какъ ни старался онъ самъ продлить елико возможно долѣе этотъ удобный рессурсъ, послѣ каждой, сколько нибудь напрасной издержки каясь и давая себѣ въ сотый разъ обѣщаніе быть воздержнѣе,-- соблазнъ каждый разъ оказывался сильнѣе благоразумія, и съ небольшимъ въ два года все было истрачено. Правда, въ теченіе этого времени, онъ успѣлъ получить другое мѣсто и доходы его возвысились слишкомъ на 200 рублей, но эти двѣсти рублей онъ вынужденъ былъ платить семейству, въ вознагражденіе тѣхъ процентовъ, которые оно получало, пока небольшая сумма была на лицо. Такимъ образомъ его матеріальное положеніе въ общемъ итогѣ не измѣнилось; но онъ могъ основательно утѣшаться, видя свои надежды въ другомъ отношеніи болѣе, чѣмъ оправданными. Его оцѣнили, съ одной стороны какъ помощника, на котораго можно во всемъ положиться и который способенъ выполнить лучше другихъ все, что формально или не формально отъ него требуется по службѣ, съ другой -- какъ веселаго, ловкаго, бойкаго человѣка, съ которымъ пріятно встрѣчаться вездѣ, потому что вездѣ онъ держитъ себя превосходно. Одни полюбили его и старались съ нимъ сблизиться, другіе смотрѣли уже на него съ невольной завистью, какъ на опаснаго конкуррента, съ которымъ трудно тягаться. Къ несчастію, именно въ эту пору, онъ вынужденъ былъ познакомиться съ "Гиршелями". Рѣшаясь на это, онъ конечно имѣлъ понятіе, что оно вообще считается очень невыгодно, но въ какой степени,-- это ему суждено было скоро узнать горькимъ опытомъ. Черезъ годъ послѣ того, какъ имъ выдана была первая долговая росписка, сводя свои счеты, Артеньевъ былъ очень серьезно встревоженъ. Онъ смутно уразумѣлъ, что если дѣло пойдетъ какъ оно до сихъ поръ шло, то никакіе успѣхи по службѣ не дадутъ ему средства угнаться за той чрезвычайной и до сихъ поръ еще незнакомой ему быстротой, съ которой началъ рости итогъ его долга... Страхъ, одолѣвшій его при этомъ, былъ такъ силенъ, что на нѣсколько мѣсяцевъ сдѣлалъ его почти скрягой. Онъ бросилъ театръ, бросилъ карты, началъ ходить пѣшкомъ и обѣдать почти постоянно дома,-- сталъ избѣгать всякихъ встрѣчъ внѣ службы и заставилъ даже скончаться какого то небывалаго дядю, чтобы объяснить хоть сколько нибудь эту внезапную перемѣну въ глазахъ людей, которые удивлялись, что это такое съ нимъ сдѣлалось, что его не видать нигдѣ. Но убѣдясь, что въ результатѣ этой усиленной бережливости, черезъ два мѣсяца, у него накопилось всего 60 рублей, онъ нашелъ, что этимъ путемъ не далеко уѣдешь и что нужно, по крайней мѣрѣ лѣтъ на пять, буквально сдѣлаться Плюшкинымъ, чтобы къ концу этого срока, уронивъ себя совершенно, потерявъ невозвратно все пріобрѣтенное цѣною такихъ тяжелыхъ жертвъ, едва-едва поквитаться съ своимъ прошедшимъ и въ результатѣ остаться ни съ чѣмъ. Нелѣпость такого исхода, съ его точки зрѣнія, была очевидна и заставила его отказаться отъ всякихъ дальнѣйшихъ попытокъ жить по карману; а новый и неожиданно-счастливый оборотъ, случившійся около этого времени въ его должностной обстановкѣ, разсѣялъ на время всѣ страхи...
Департаментъ его, давно уже одержимый духомъ произрожденія, наконецъ разрѣшился отъ бремени тяготѣвшихъ его стремленій, и плодомъ этого мучительнаго процесса явилось на свѣтъ новое отдѣленіе. Какіе спеціальные подвиги оно предназначено было совершать, чтобы оправдать надежды родителей, это до насъ не касается; но должно быть отъ него ожидали многаго, потому что. при выборѣ управляющаго, не приняты были во вниманіе ни чинъ, ни лѣта, и новое мѣсто, противъ обыкновенія, ввѣрено было просто способнѣйшему изъ молодыхъ столоначальниковъ, Платону Артеньеву. Это былъ почти безпримѣрный успѣхъ, и послѣ этого уже нельзя было сомнѣваться, что онъ пойдетъ далеко. Онъ сразу записанъ былъ въ разрядъ молодыхъ министерскихъ геніевъ, -- число знакомыхъ его удвоилось, и между ними явились люди высокопоставленные. Тѣ самые, которые прежде принимали его поклоны какъ дань, слегка отвѣчая на нихъ снисходительнымъ жестомъ или улыбкою, теперь жали руку и заводили съ нимъ разговоръ, и звали къ себѣ. Онъ сталъ самостоятельнымъ центромъ аттракціи, новымъ ядромъ притяженія, новымъ свѣтиломъ, вокругъ котораго быстро образовалась толпа сателитовъ, искателей, интригантовъ, шутокъ, -- цѣлый дворъ. Содержаніе его было удвоено и дошло до полуторы тысячи,-- впереди предстояли награды; "Гиршей" стали сговорчивѣе.... а между тѣмъ итогъ его долга, не смотря на уплаты, которыя онъ дѣлалъ по временамъ, продолжалъ возрастать съ такой изумительной быстротой, какъ будто ему и дѣла не было до успѣховъ Артеньева по служебной части, -- что, разумѣется, сильно смущало послѣдняго. При всемъ желаніи вылечиться отъ этой язвы, онъ не въ силахъ былъ сдѣлать почти ничего. Приходъ, правда, теперь былъ достаточенъ, чтобы избавить его отъ новаго дефицита; но на то, что онъ могъ удѣлить изъ него на погашеніе стараго, составляло ничтожныя капли, которыя пропадали почти безслѣдно въ общемъ итогѣ... Въ ту пору, съ которой мы начали нашъ разсказъ, этотъ итогъ доходилъ уже до двѣнадцати тысячъ, что не покажется удивительно, если сообразить, что изъ нихъ не больше шести получено было въ разную пору Артеньевымъ, считая въ числѣ ихъ и тѣ двѣ тысячи, которыя онъ занялъ у своего семейства. Но суммы росли, захватывая съ собой прибавки и съ каждою пересрочкою удвоивался приростъ.
Наконецъ, онъ увидѣлъ ясно, что никакой новый окладъ и никакія награды не подоспѣютъ вовремя, чтобы спасти его отъ крушенія. Вертись какъ угодно, бейся какъ рыба объ ледъ, отдавай хоть все содержаніе до послѣдней копѣйки, -- долгъ его все-таки будетъ рости и черезъ годъ или два неизбѣжно дойдетъ до того предѣла, дальше котораго "Гиршели" не согласятся его пустить, и тогда что дѣлать?... Дерзко пойти на встрѣчу скандалу и сдѣлаться на безсрочное время баснею цѣлаго министерства; -- или сподлить и явиться какъ блудный сынъ къ отцу-командиру, съ повинною головой, съ жалкою исповѣдью своей недостаточности и неразсчетливости и мотовства, и съ просьбою о пособіи?... Одно изъ двухъ неизбѣжно, если онъ не отыщетъ вовремя какого нибудь исхода;-- а исходъ долженъ быть, и его непремѣнно надо найти... Надо найти какое нибудь средство избавиться навсегда отъ этой проказы и окончательно наплевать въ лицо всѣмъ Гиршелямъ въ мірѣ;-- мало того,-- выйти изъ подъ семейной опеки и на просторѣ, устроивъ себѣ свою самостоятельную осѣдлость, продолжать ту игру, въ которой ему такъ везло до сихъ поръ, но продолжать ее съ новымъ запасомъ опытности и съ новыми, лучшими шансами на успѣхъ.
И странно сказать,-- изъ этихъ двухъ, столь различныхъ мотивовъ, второй и въ видъ сравнительно малозначущій, былъ для него чуть-ли еще не сильнѣе перваго. Какъ ни томили Артеньева встрѣчи и сдѣлки съ его кредиторами, какъ ни пугали его число и размѣръ его денежныхъ обязательствъ; но все это было чужое, -- все это не въѣдалось въ кругъ его обыденной жизни съ такой безъотвязной, мучительной болью, какъ вздохи и слёзы и мелкое раздраженіе этихъ близкихъ людей, которые имѣли конечно право считать его членомъ семьи и ждать отъ негодѣятельнаго участія, покуда онъ жилъ въ ихъ кругу и пользовался ихъ помощію. А между тѣмъ это-то именно право и было, въ глазахъ его, самымъ тяжкимъ изъ всѣхъ испытаній. Какъ большая часть людей, подкупленныхъ смолоду блескомъ той сферы, въ которой сосредоточены всѣ ихъ надежды, и внѣ которой счастье для нихъ немыслимо, онъ считалъ уже себя, въ тайнѣ души, гражданиномъ ея и горѣлъ нетерпѣніемъ оборвать тѣ связи, которыя его удерживали въ этой тѣсной средѣ, подъ вѣтхою кровлею этого разрушающагося строенія, отъ котораго вѣяло плѣсенью, въ удушливой атмосферѣ несчастія и нужды. Ему стыдно было признать своими это несчастіе и нужду, и онъ торопился ихъ оттолкнуть, отодвинуть по далѣе отъ себя... "Sauve qui peut!" -- думалъ онъ... "Бѣдная матушка и бѣдныя сёстры! Я радъ бы вытащить васъ изъ болота; но такъ какъ я не могу этого сдѣлать, то для чего я буду тонуть вмѣстѣ съ вами? Если вы истинно меня любите, то вы сами не захотите этой напрасной жертвы..."
И чувства этого рода, вмѣстѣ съ тяжелымъ гнётомъ его финансовыхъ обстоятельствъ, служили уже давно, для Артеньева, обильнымъ источникомъ новыхъ разсчетовъ и соображеній, которымъ одно, само по себѣ незначительное стеченіе обстоятельствъ, случившееся около этого времени, дало наконецъ возможность сформироваться въ ясно-опредѣленный планъ.
III.
Въ числѣ давнишнихъ знакомыхъ семейства Артеньевыхъ былъ нѣкто Гулевичъ, хохолъ и старый кавалеристъ въ отставкѣ, который давно овдовѣлъ и жилъ въ Петербургѣ одинъ, съ своею дочерью Ниною, да съ какой-то старушкою -- родственницею, которую онъ переманилъ къ себѣ въ домъ, для дочери. Гулевичъ былъ нѣкогда ремонтеромъ и нажилъ себѣ состояніе, на счетъ размѣра котораго ходили весьма разнорѣчивые слухи; -- но судя по мизерному образу жизни этого старика, никто не считалъ его человѣкомъ достаточнымъ. Онъ былъ очень толстъ и очень лѣнивъ, сидѣлъ постоянно дома, въ туфляхъ, безъ галстуха, безъ штановъ, въ халатѣ, душилъ безпощадно сквернѣйшія рижскія сигары и дулся, съ утра до вечера, въ карты съ своими пріятелями. Дочерью онъ не стѣснялся нисколько; но не стѣснялъ и ея. Нина, съ тѣхъ поръ какъ она окончила свое воспитаніе въ институтѣ и поселилася у отца, была полной хозяйкою у него въ домѣ, распоряжалась всѣмъ и пользовалась неограниченною свободой въ той мѣрѣ, въ какой свобода могла имѣть смыслъ при ихъ глухомъ и тѣсномъ образѣ жизни. У нея былъ свой, весьма небольшой кружекъ близкихъ людей, которые навѣщали ее, не стѣсняясь присутствіемъ въ домѣ ея родителя, не любившаго нарушать свои привычки ни для кого на свѣтѣ, и вслѣдствіе этого почти ни когда не выходившаго изъ своего бухарскаго, ватнаго, стараго засаленнаго халата.
Нина бывала довольно часто въ семействѣ Артемьева и дружна была съ его сестрами. Ей было всего двадцать два года и она была недурна собой,-- Круглолицая, чернобровая, крѣпко и стройно сложенная дѣвушка, съ южнымъ оттѣнкомъ въ цвѣтѣ лица, и съ темными, выразительными глазами, -- она похожа была скорѣй на простую казачку, чѣмъ на изнѣженную, столичную барышню. Мягкіе, темнорусые волосы, всѣ до единаго, несомнѣнно принадлежавшіе ей, причесаны были запросто. Одѣвалась она еще того проще: почти небрежно, и держала себя какъ-то робко, неловко,-- особенно при чужихъ. Въ домѣ Артеньевыхъ ее очень любили за ея ласковый, ровный характеръ, и даже Платонъ Николаевичъ, въ былое время, когда онъ оканчивалъ курсъ, а Нина только что вышла изъ института, былъ очень нѣжно расположенъ къ ней. Но это длилось не долго. Скоро потомъ онъ поступилъ на службу;-- мысли его всецѣло были поглощены открывшейся передъ нимъ каррьерою и все, что не имѣло къ ней отношенія, стало терять въ его глазахъ свой живой интересъ. Старикъ Гулевичъ давно исчезъ съ его горизонта. Нина, которую онъ встрѣчалъ иногда у своихъ, только по этой причинѣ и не была совершенно забыта; но онъ давно уже, не стѣсняясь ея присутствіемъ, уходилъ изъ дому или къ себѣ въ кабинетъ,-- давно пересталъ провожать ее, какъ бывало, когда она возвращалась домой одна. Прежніе, дружескіе и нерѣдко сердечные разговоры глазъ на глазъ, мало по малу сошли на простыя рукопожатія и на пару шутливыхъ словъ при встрѣчѣ. Мало по малу, она стушевалась въ его глазахъ до простаго номера той мѣщанской и низменной обстановки, изъ круга которой ему нетерпѣлось выйти, какъ вдругъ -- этотъ номеръ, по какому-то странному стеченію обстоятельствъ, вышелъ изъ ряду и пріобрѣлъ неожиданный интересъ.
Это было въ началѣ осени, незадолго передъ разсказанной нами встрѣчей. Какъ-то, разъ, Дуня, горничная Гулевичевыхъ, прибѣжала съ запиской отъ Нины и съ извѣстіемъ, что старикъ Михаилъ Иванычь при смерти... Ударъ... отворяли кровь... Старушка Марья Максимовна и меньшая дочь тотчасъ отправились къ Нинѣ. Онѣ застали ее въ безутѣшномъ горѣ. Отцу ея, къ утру, стало немного лучше; но докторъ, который былъ уже третій разъ, ждалъ рецидива и видимо затруднялся сказать что нибудь утѣшительное. Дня черезъ два однако больной пришелъ совершенно въ себя и узнавъ, что Марья Максимовна тутъ, пожелалъ ее видѣть. Когда она вошла и сѣла у изголовья его постели, онъ молча кивнулъ головой въ отвѣтъ на ея привѣтствіе, и долго смотрѣлъ ей въ глаза, какъ бы ожидая, что она угадаетъ безъ словъ его мысль.
-- "Ниночка!" прошепталъ онъ.
-- "Я здѣсь -- папа".
Онъ оглянулся съ большимъ усиліемъ, и увидѣвъ дочь, тихо махнулъ ей рукой, чтобы она ушла.
Черезъ полчаса, Артеньева вышла изъ его комнаты съ заплаканными глазами и, сѣвъ возлѣ Нины, крѣпко прижала ее къ груди-
Воротясь къ себѣ, она спросила: дома-ли сынъ?-- и узнавъ, что дома, отправилась прямо къ нему въ кабинетъ. Онъ сидѣлъ, нахмурясь за какими-то счетами, которые спряталъ, увидѣвъ мать.
-- "Платоша, ты не былъ еще у Михайла Ивановича?" -- сказала она, садясь.
-- "Нѣтъ, не былъ".
-- "Ты бы зашелъ, другъ мой, хоть на минутку, если не для него, то для дочери.... Она очень огорчена".
-- "А что, развѣ старикъ такъ плохъ?"
-- "Очень плохъ... Я боюсь, что ему недолго осталось жить."
Платонъ Николаичъ молчалъ, потупивъ глаза.
-- "Зайди къ нимъ, пожалуйста".
-- "Хорошо, зайду".
Марья Максимовна замолчала, видимо собираясь что-то еще сказать, но медля и какъ бы обдумывая.
-- "Я сію минуту отъ нихъ", продолжала она;-- "старикъ съ утра въ памяти и пожелалъ меня видѣть... Мы были глазъ на глазъ... Онъ говорилъ съ трудомъ и я не все поняла, но онъ просилъ меня не оставить Нину".
-- "То есть какъ не оставить!" -- нахмурясь спросилъ Платонъ... "Онъ долженъ знать..."
-- "Постой.... онъ знаетъ... Онъ совсѣмъ не о томъ просилъ... Онъ боится, чтобъ Нину не обокрали, когда онъ умретъ. Она, говоритъ, ничего не смыслитъ, да и вы, матушка, тоже; но вы, говоритъ, опытнѣе,-- и вы ее любите,-- и мнѣ, кромѣ васъ, не на кого надѣяться... Поберегите мою бѣдняжку".
-- "Маменька!" перебилъ Платонъ. "Не мѣшайтесь вы, ради Бога, въ этого рода вещи. Вы не знаете, какія хлопоты вы себѣ наживете".
-- "Я и сама, мой другъ, объ этомъ подумала, да что же дѣлать-то?... Жалко! Бѣдняга плачетъ, руки мои хотѣлъ цѣловать, да съ своими не можетъ справится. Научи меня, ради Бога, что дѣлать?"
-- "Мой совѣтъ, ничего не дѣлайте... Скажите дочери... Пусть онъ отдастъ ей ключи... Пусть при себѣ велитъ опечатать... Да что -- у него есть что нибудь?"
-- "Есть".
-- "Хмъ.... много?"
Она кивнула ему головой очень значительно, встала, заглянула тихонько въ двери, какъ бы желая удостовѣриться, что ихъ не подслушиваютъ, и потомъ, воротясь съ таинственнымъ видомъ, сѣла поближе къ сыну.
-- "Старикъ былъ скупъ", продолжала она въ полъ-голоса, -- "и слухи ходили... Но я никогда не думала... Ты не можешь себѣ представить, какъ онъ меня удивилъ... Угадай, сколько онъ оставляетъ Нинѣ?"
Платонъ молчалъ, но по лицу было видно, что разговоръ начинаетъ его занимать.
-- "Пятьдесятъ -- тысячъ! прошептала она съ разстановкой.
-- "Боже меня сохрани шутить такими вещами!" отвѣчала старушка крестясь... "Нина достойная дѣвушка, и я рада отъ всей души, что она такъ хорошо обезпечена.... Дай Богъ ей только найти хорошаго человѣка".
Платонъ Николаичъ потупилъ глаза. Онъ понялъ, что мать не даромъ это прибавила; что это намекъ ему и что за этимъ намекомъ таится желаніе, которое вѣроятно заставило бы его усмѣхнуться въ другую пору и подразнить старушку; -- но въ эту минуту ему было не до шутокъ... По какому-то странному совпаденію та же мысль, въ тоже самое время, пришла и ему на умъ... Никакого разсчета или желанія не было еще съ нею связано. Онъ просто подумалъ: "А вѣдь теперь это возможно". Но эта мысль его не обрадовала. Сильно встревоженный, онъ сдѣлалъ усиліе выгнать ее изъ головы и пока мать сидѣла тутъ возлѣ, это было не трудно. Но когда старушка ушла и онъ остался одинъ, ничто не могло его защитить отъ этой непрошеной гостьи. Она вернулась безъ зова, на зло его волѣ, и вдругъ поставила передъ нимъ Нину такъ близко, что онъ смутился. Образъ молодой дѣвушки выступилъ передъ нимъ какъ живой и, казалось, протягивалъ къ нему руки. На ея миломъ лицѣ сіяла вѣра, въ глубокомъ взорѣ ея былъ вопросъ, и эта вѣра была въ него, этотъ вопросъ обращенъ былъ къ нему. Образъ мелькнулъ предъ нимъ и исчезъ, но въ ту же минуту, тайная мысль его вызвавшая, вернулась снова и на этотъ разъ, она была такъ ясна, такъ осязательна, что онъ не могъ не дать себѣ въ ней отчета. Онъ понялъ, какимъ-то инстинктомъ, что теперь, послѣ извѣстія, сообщеннаго ему матерью, "это" дѣйствительно стало возможно и такъ возможно, что если онъ только захочетъ,-- Нина будетъ его женою. Мало того, какой-то внутренній голосъ шепталъ ему, что теперь онъ захочетъ этого непремѣнно и скоро, и что этого избѣжать невозможно, что это сбудется неминуемо, потому что... Артеньевъ остановился, въ сильной тревогѣ, стараясь какъ нибудь ускользнуть отъ неизбѣжнаго заключенія; но онъ не могъ этого сдѣлать. Выводъ былъ такъ очевиденъ, что никакой возможности ошибиться не предстояло... "Сбудется" -- шепталъ ему тотъ же голосъ,-- "неминуемо сбудется, потому что это единственное, что можетъ сбыться... Никакого другого средства и никакого другого исхода нѣтъ!"
IV.
Дня черезъ два послѣ этого, Платонъ Николаичъ, какъ мы уже знаемъ, навѣстилъ Нину. Нина замѣтно перемѣнилась и похудѣла съ тѣхъ поръ, какъ отецъ ея слегъ, и глаза у ней были заплаканы; но это не помѣшало ему найти что она все-таки очень мила; и ему стало странно, какъ это онъ, который лѣтъ пять назадъ, былъ влюбленъ въ эту дѣвушку, могъ дойти до такого полнѣйшаго равнодушія къ ней, что она какъ будто не существовала для него все это время, или если и существовала, то гдѣ-то далеко, за тысячу верстъ, такъ что теперь ему показалось, какъ будто онъ встрѣтилъ ее въ первый разъ послѣ долгой разлуки?... Были конечно причины, и между ними одна, повидимому весьма достаточная. Онъ былъ уже нѣсколько лѣтъ въ связи съ другою женщиною; но эта связь, простой результатъ темперамента съ его стороны, едва коснулась до его сердца и не могла изгладить въ немъ перваго впечатлѣнія...
И вотъ, подъ вліяніемъ этихъ смѣшанныхъ чувствъ, онъ смотрѣлъ на Нину, какъ смотрятъ на старыхъ знакомыхъ, которыхъ давно, давно не видали,-- смотрѣлъ, съ какою то болью припоминая прошедшее и отыскивая въ себѣ его слѣды, сквозь всѣ перемѣны, произведенныя временемъ. Но усиленное вниманіе и любопытство, съ которыми онъ всматривался теперь въ ея наружность, имѣли еще и другой источникъ. Онъ невольно, и первый разъ въ жизни, взглянулъ на нее критическимъ взоромъ цѣнителя, по обстоятельствамъ вынужденнаго дать дорогую цѣну за предметъ, который онъ думаетъ пріобрѣсть себѣ въ собственность, и мысленно взвѣшивающаго съ одной стороны его достоинства, съ другой недостатки.. "Она положительно хороша собой," думалъ Платонъ Николаевичъ, разспрашивая ее слегка о болѣзни отца съ тѣмъ тономъ участія, который такъ дешево стоитъ человѣку, привыкшему играть роль... "Немного тяжеловата, можетъ быть, или вѣрнѣе сказать, неповоротлива, но, въ пластическомъ отношеніи, ея торсъ могъ бы служить натурою для скульптора... И эти густые, темные волосы съ вихоркомъ на проборѣ, этотъ южный, породистый типъ.... и маленькая рука.... Еслибъ она дала себѣ трудъ одѣться нѣсколько пококетливѣе, -- она могла бы быть очень эффектна... Но у нея нѣтъ этого шику, этой неуловимой искры, которая даетъ жизнь самой сомнительной красотѣ, и безъ которой сама Венера Милосская, въ наше время, еслибъ ей вздумалось пріодѣться и выѣхать въ общество, произвела бы довольно мизерный эффектъ... Далѣе,-- она нисколько не выдрессирована; дикарка какая-то, безъ свѣтской турнюры, безъ всякой сдержанности въ чертахъ лица: это лицо на каждомъ шагу проговаривается и выдаетъ то, что оно должно бы скрывать;-- недоумѣніе, замѣшательство, стыдъ -- сквозятъ на немъ также явственно, какъ и прежде, когда ей было семнадцать лѣтъ... И у ней до сихъ поръ осталась эта дикая минка встревоженнаго звѣрка -- когда что нибудь поразитъ ее неожиданно... "А впрочемъ" -- рѣшилъ онъ, -- "въ ея года все это еще нельзя считать неисправимымъ. Въ ея года, все такъ гибко еще у женщины, что если взяться умѣючи, изъ нея можно сдѣлать что хочешь..."
-- "Судя по тому, что матушка мнѣ сообщила, я надѣюсь, что онъ можетъ еще поправиться," говорилъ онъ тѣмъ временемъ на авось и почти безсознательно, какъ ловкій пьянистъ, у котораго пальцы перебѣгаютъ по клавишамъ и аккорды выходятъ сами собой.
Но она не могла такъ и играть, и у ней каждое слово шло отъ души.
-- "Ахъ, Платонъ Николаичъ," говорила она своимъ тихимъ, немного пѣвучимъ голосомъ, "ни вы, ни я, ни докторъ, никто не знаетъ того, что будетъ. А между тѣмъ, вотъ видите, какъ мы всѣ стараемся обманутъ, то сами себя, то другъ друга... Я часто думаю: хорошо ли это? И не должны ли мы болѣе уважать правду? Какъ она ни горька, а право она сноснѣе и, пожалуй, даже честнѣе нашихъ усилій во что бы ни стало, хоть на день, хоть на минуту -- отвесть глаза отъ горя, которое насъ ожидаетъ... Не подумайте, чтобы я цѣнила легко это горе... Нѣтъ, я знаю, что оно будетъ страшно; но я не могу до сихъ поръ измѣрить его настоящимъ образомъ, потому что я никогда не испытала еще, что значитъ остаться совсѣмъ одной... Скажу вамъ прямо, Платонъ Николаичъ, -- я была нужна для отца можетъ быть столько же, сколько и онъ для меня, и я такъ привыкла думать, что есть хоть одинъ человѣкъ на свѣтѣ, которому я нужна, что я не могу еще хорошенько представить себѣ, какъ это будетъ со мною и что я буду дѣлать, когда этаго человѣка не станетъ."
-- "Очень не глупо сказано", подумалъ Артеньевъ, "и съ тактомъ... Удивительно какъ она до сихъ поръ не заглохла въ этой удушливой атмосферѣ..."
-- "Вы слишкомъ ужь дурно думаете о вашихъ друзьяхъ," отвѣчалъ онъ,-- "если вы полагаете, что вы для нихъ не нужны."
-- "Я ни о комъ не думаю дурно, Платонъ Николаичъ, тѣмъ менѣе о моихъ друзьяхъ; къ сожалѣнію, то что я могу дать имъ, это такая малость, безъ которой они могутъ легко обойтись."
--"Позвольте мнѣ васъ увѣрить, что вы ошибаетесь..."
-- "Нѣтъ," перебила она, "ошибаться гораздо легче въ другую сторону."
-- "Эхъ, Нина Михайловна!-- ошибиться легко въ обѣ стороны... Скажите, неужели же серьезно вы думаете, что кромѣ отца или матери, мы не нужны никому?"
-- "Зачѣмъ говорить "мы?..." Вы не поняли меня... Я говорю не о васъ... Боже меня сохрани утверждать, что вы, или другой кто нибудь... кто..." Она замялась, спѣша, и не зная какъ ему объяснить, что ея обобщеніе не касалось его. И въ этомъ не было никакой аффектаціи съ ея стороны, потому что дѣйствительно молодой Артеньевъ, о блестящихъ успѣхахъ котораго сестры и мать твердили ей безпрестанно, былъ съ дѣтскихъ лѣтъ ея идеаломъ,-- героемъ гражданской доблести, приносившимъ какія-то жертвы на пользу отечества,-- и гордостью, можетъ быть даже будущей славою своего семейства.
Онъ усмѣхнулся. "Но почему же не обо мнѣ?" сказалъ онъ. Я, какъ и вы, даже гораздо болѣе васъ, имѣлъ бы право считать себя человѣкомъ ненужнымъ для тѣхъ, кого я люблю, если бы я принудилъ себя смотрѣть на этотъ вопросъ съ вашей точки. Я такъ занятъ службою и такъ мало имѣю свободныхъ минутъ, которыя могъ бы отдать цѣликомъ людямъ милымъ и близкимъ, что изо всѣхъ моихъ бывшихъ друзей, одна только мать да сестры не отшатнулись еще совсѣмъ отъ меня. Онѣ однѣ вѣрятъ еще въ мою привязанность, несмотря на то, что она не высказывается ничѣмъ положительнымъ... Посмотрите на наши взаимныя отношенія. Онѣ дѣлаютъ для меня все:-- квартира, прислуга, столъ, -- весь домъ держится ихъ попеченіями; а я въ награду за все, иногда не имѣю возможности удѣлить имъ и полчаса въ теченіе цѣлыхъ сутокъ. Я прихожу домой усталый, измученный, нерѣдко даже взбѣшеный, и большею частію съ печальнымъ сознаніемъ, что въ такомъ видѣ я никуда не гожусь какъ сынъ и братъ. Я ищу отдыха, насколько отдыхъ возможенъ, чтобы часа черезъ два, опять приняться за дѣло или выйти куда нибудь дохнуть свѣжимъ воздухомъ и разсѣяться. Согласитесь, что съ вашей точки, я не даю ничего ни друзьямъ, ни семейству,-- а потому имѣлъ бы полнѣйшее основаніе считать себя совершенно ненужнымъ для нихъ и смотрѣть на жизнь съ самой черной точки. Но, судите вы сами: въ правѣ ли я такъ думать?... Вправѣ ли я сказать, что мать и сестры могли бы легко обойтись безъ меня, что я ничего не значу для нихъ, не даю ничего, что я -- лишняя мебель въ домѣ?"
-- "Ну вотъ видите ли! И я самъ такъ думаю. Я думаю, что если я разъ убѣжденъ въ человѣкѣ и знаю его хорошо, знаю что я ему дорогъ, что онъ меня любитъ, то мнѣ нѣтъ надобности вести. подробные счеты тому, что онъ отъ меня получаетъ, чтобы быть увѣреннымъ, что я ему нуженъ и что я для него не лишняя мебель."
Нина задумалась и сидѣла потупивъ глаза... Она очевидно не знала, что ей отвѣчать, не потому чтобы общій смыслъ его рѣчи былъ теменъ, а потому что его слова, какъ ей казалось, могли касаться и до его отношенія къ ней,-- даже навѣрно касались, но въ какой именно степени?-- это ей было трудно рѣшить... Что онъ хотѣлъ сказать, утверждая, что всѣ его старые друзья отъ него отшатнулись? Неужели это упрекъ ей, Нинѣ, за то, что она, видя его невниманіе, или то, что казалось ей невниманіемъ, сочла себя совершенно забытою? Она дѣйствительно это думала, но почему онъ могъ знать, что она это думаетъ?... И неужели въ немъ осталось что нибудь отъ того стараго времени, когда она -- глупая дѣвочка, увѣрила себя, что онъ любитъ ее и была счастлива этою вѣрою, строила на ней золотыя надежды?... Нѣтъ, -- быть не можетъ!... Такъ ошибиться она не могла... Однако, что если она ошиблась? Что, если онъ остался тотъ же, и только одни утомительныя занятія серьезнымъ дѣломъ и строгій долгъ службы, которой онъ посвятилъ себя, сдѣлали его на видъ такимъ холоднымъ, гордымъ, сухимъ человѣкомъ?... Нѣтъ не сухимъ;-- это не правда! Она никогда не думала этого. Она думала только, что онъ не любитъ ее, что она ничего больше не значитъ въ его глазахъ... И это ей было больно... О! какъ больно и какъ обидно!... Но онъ это понялъ иначе. Онъ понялъ, что видя его всегда озабоченнымъ и усталымъ, видя что онъ не имѣетъ возможности заниматься съ своими друзьями такъ часто и такъ усердно какъ прежде, всѣ,-- и она въ томъ числѣ,-- отъ него отшатнулись, охолодѣли къ нему, перестали вѣрить въ его привязанность!... Боже мой! Неужели это правда? Неужели она такъ жестоко ошиблась?...
И, продолжая разсѣянно разговоръ, она старалась припомнить исторію ихъ остывшей привязанности, сильно кривя душою при этомъ, чтобы оправдать его и самымъ несправедливымъ, самымъ пристрастнымъ образомъ обвиняя во всемъ себя. Она такъ увлеклась этой неблагодарной задачей, что едва отвѣчала ему и только, когда онъ, взявшись за шляпу, всталъ, она вдругъ спохватилась... Что же это она дѣлаетъ?... Онъ съ такимъ искреннимъ, теплымъ участіемъ пришелъ къ ней раздѣлить ея горе; а она?.... "Да что я съ ума сошла?" подумала Нина, вскочивъ и чувствуя какъ что-то, горячей волной, прихлынуло у ней къ сердцу.
-- "Платонъ Николаичъ! Чтожь это?... Такъ скоро?... Постойте! Останьтесь!..." Она вся покраснѣла, и не помня себя отъ волненія, схватила его по старому за обѣ руки.
-- "Мнѣ очень жаль, что я не могу сегодня остаться у васъ такъ долго, какъ я бы желалъ," произнесъ Артеньевъ, садясь. "Какъ-то особенно жаль," прибавилъ онъ нерѣшительно и какъ будто бы нехотя высказывая свою задушевную мысль; -- "потому что я..... сквозь все ваше горе, которому я не могу не сочувствовать, на меня такъ отрадно пахнуло, сегодня, прошлымъ счастливымъ временемъ!..."
У Нины лицо засіяло при этихъ словахъ и на рѣсницахъ, сверкнули слезы...
V.
-- "Какъ это легко!" думалъ онъ,, возвращаясь домой пѣшкомъ. "Гораздо легче чѣмъ я ожидалъ!"
...И ему стало жутко, какъ человѣку, ступившему на крутой спускъ съ тайной надеждой, что въ самомъ началѣ онъ встрѣтитъ какую нибудь задержку, которая остановитъ его и дастъ время одуматься, можетъ бытъ даже вернуться назадъ.... но никакихъ задержекъ не видно,-- тропинка круто бѣжитъ внизъ, подъ гору, и нога, не встрѣчая достаточнаго упора, скользитъ, и какая-то темная сила невидимо тянетъ туда, куда можетъ быть онъ и не хотѣлъ бы придти.
Но онъ былъ молодъ и инстинкты другого рода значительно ослабляли въ немъ этотъ страхъ. Близость этого молодого, чистаго и такъ неизмѣнно-преданнаго ему существа расшевелила въ немъ пепелъ остывшей привязанности, и въ этомъ пеплѣ, естественнымъ образомъ, отъискались еще не угасшіе угольки. Онъ чувствовалъ это и это его ободряло... "Что-жь?" думалъ онъ. "Не сухой же вѣдь, въ самомъ дѣлѣ, разсчетъ то, что я теперь затѣваю! Я любилъ ее, и она до сихъ поръ мнѣ нравится. Мало того, сердцемъ я ни къ кому не былъ привязанъ кромѣ нея, и если эта привязанность немножко остыла, то я не вижу, что можетъ мѣшать ей, при новыхъ, благопріятныхъ условіяхъ, воскреснуть опять съ прежнею силою?.. И затѣмъ, эта возможность, или точнѣе сказать -- вѣроятность, почти совершенно оправдываетъ меня передъ Ниною. Если бы она даже знала всю истину, то съ такими хорошими шансами, я не думаю чтобы она отказалась рискнуть; потому что она не глупа и она. должна знать, что вѣдь вовсе безъ риску въ дѣлѣ подобнаго рода, нельзя обойтись. Всякій рѣшительный шагъ, связывающій людей неразрывно и на всю жизнь, есть въ извѣстномъ смыслѣ Ва-банкъ, и чѣмъ исключительнѣе стороны его совершающія увлечены слѣпою страстью, чѣмъ менѣе въ этомъ дѣлѣ замѣшанъ разсчетъ, тѣмъ несомнѣннѣе оно принимаетъ характеръ азартной игры..." Однажды ступивъ на эту дорогу истолкованій, ему было уже не трудно себя убѣдить, что разсчетъ, побуждавшій его теперь къ сближенію съ Ниною, хотя онъ вначалѣ и былъ внушенъ ему денежными его затрудненіями, не можетъ однакоже по всей справедливости, быть названъ эгоистическимъ. Конечно, еслибы онъ не узналъ, что она должна получить это наслѣдство, онъ весьма вѣроятно и не подумалъ бы возвращаться къ старой своей привязанности; но что-жь изъ того? Онъ не ребенокъ чтобъ тѣшить себя мечтами о невозможномъ счастьѣ. И если теперь, когда оно стало возможно, въ основѣ его прежде. всего заложенъ разсчетъ, то развѣ этотъ разсчетъ не въ десять разъ болѣе обѣщаетъ ей чѣмъ ему?.. Онъ несомнѣнно рискуетъ многимъ. Онъ можетъ... испортить свою карьеру. (При этой мысли его покоробило, и онъ сказалъ себѣ, что объ этомъ надо еще подумать)... А она?.. Она во всякомъ случаѣ составитъ хорошую партію. Она выйдетъ не за какого нибудь безпрокаго дармоѣда, который намѣренъ жить на женины деньги, а за человѣка съ хорошею будущностью,-- за человѣка, который со временемъ, до всей вѣроятности, дастъ ей гораздо больше, чѣмъ онъ получитъ теперь отъ нея. Она выберется изъ своихъ потемокъ на свѣтъ и займетъ въ немъ извѣстное положеніе. Наконецъ, -- и это конечно стоитъ чего нибудь,-- она выйдетъ по склонности,-- это ясно,-- въ этомъ нельзя ошибаться... Чего же ей еще?.. Ручательства въ безграничной и неизмѣнной привязанности, патента на идеальное счастье судьба не даетъ никому; а надо брать то, что она предлагаетъ, если только она предлагаетъ что нибудь сносное. Мы не дѣти чтобы гоняться за невозможнымъ счастьемъ, упуская изъ рукъ возможное, и не боги, чтобъ требовать отъ другихъ совершенства, отъ котораго всѣ мы почти одинаково далеки"...
-- "Дола матушка?" спросилъ онъ у горничной, которая ему отворила двери, и услыхавъ что дома, велѣлъ попросить ее къ себѣ въ кабинетъ.
-- "Я былъ у Гулевичевыхъ, maman!", сказалъ онъ, когда Марья Максимовна вошла и сѣла возлѣ него... "Ниночка кажется еще ничего не знаетъ.... и я полагаю лучше не говорить ей объ этомъ покуда.... это ее не утѣшитъ; а можетъ только встревожитъ"...
-- "Но какъ же сдѣлать, Платоша? Ты самъ мнѣ совѣтывалъ ей сказать"...
-- "Да; но вы не сказали еще?"
-- "Нѣтъ, не сказала".
-- "Ну и не надо... И сестрамъ не говорите. Онѣ проболтаются какъ нибудь съ Ниною, или при людяхъ, и выйдутъ сплетни... А на счетъ того, чтобъ все было цѣло, не безпокойтесь; -- я это устрою. Только чтобъ ваше имя не было тутъ замѣшано... Я завтра же съѣзжу къ нашему министерскому юрисконсульту и сообщу вамъ его совѣтъ, который вы передайте лично и съ глазу на глазъ Михайлу Ивановичу; -- да убѣдите его, чтобы онъ не мудрилъ, а исполнилъ буквально то, что ему будетъ сказано... Это будетъ не трудно, потому что онъ все это время въ памяти и владѣетъ правой рукой"...
-- "Ты видѣлъ его?"
-- "Нѣтъ, онъ спалъ... Да и чертъ съ нимъ! что мнѣ до него?
-- "Ахъ, перестань пожалуйста!.. Какъ я не люблю когда ты такъ говоришь!... Человѣкъ при смерти, а ты его отсылаешь къ черту!"
-- "Не бойтесь, успѣете еще замолить".
-- "Ты долго сидѣлъ у Нины?"
-- "Часа полтора... Она умная дѣвушка".
-- "Отличная дѣвушка!.. И прекрасная дочь!.."
-- "Она приняла меня какъ родного".
-- "Чтожь тутъ удивительнаго, Платоша?.. Она была всегда для насъ какъ родная и любитъ насъ какъ родныхъ... А тебя... Мнѣ это конечно не слѣдовало бы разсказывать, потому что это ея секреты съ Лелей, но въ ихъ года всѣ эти секреты видны насквозь... Къ тому же тутъ нѣтъ ничего дурного... Она давно и серьезно къ тебѣ привязана".
-- "Полноте, маменька;-- вы начинаете сплетничать".
Марья Максимовна усмѣхнулась и обнявъ сына, шепнула ему что то на ухо.
-- "Подите! Полноте!" отвѣчалъ онъ смѣясь.
-- "Да отчего!" Вѣдь ты же былъ прежде... помнишь? Признайся; вѣдь былъ? Я знаю что былъ, да и какъ еще!"
Въ эту минуту, въ передней раздался громкій звонокъ и Марья Максимовна, торопливо поднявшись, ушла.
VI.
-- "Милѣйшій! Вы?"
-- "Я" -- отвѣчалъ знакомый голосъ, и вслѣдъ за отвѣтомъ, въ дверяхъ появился одинъ изъ тѣхъ образцовъ новой служебной чеканки, отъ которыхъ вѣетъ букетомъ самаго восхитительнаго прогресса и самыхъ нѣжнѣйшихъ реформъ.
Съ виду онъ былъ неказистъ, и хотя неоспоримо представлялъ собой силу, похожъ былъ скорѣе на хворую обезьяну во фракѣ, чѣмъ на атлета. Да онъ и не былъ атлетъ, въ томъ смыслѣ, что онъ не одаренъ былъ личнымъ могуществомъ. Но онъ былъ адептъ новой служебной школы, профессоръ высшей эквилибристики и членъ могучаго братства, въ рукахъ у котораго находились сокровеннѣйшіе ключи канцелярской мудрости и глубочайшія тайны бюрократической кухни. Онъ былъ не изъ тѣхъ мотыльковъ, что прямо летятъ на огонь и падаютъ опаливъ себѣ крылья. Осторожно минуя слишкомъ эффектныя роли, въ которыхъ легко вызвать апплодисменты, но также легко навлечь и свистки, онъ служилъ съ постояннымъ и ровнымъ успѣхомъ, сперва по суфлерской, а впослѣдствіи и по режиссерской части, -- почти всегда присосавшись со стороны, какъ клещь, къ какому нибудь комитетику или совѣтику, занятому усердно пріобрѣтеніемъ пенсій, чиновъ и тому подобнаго, а на досугѣ, отъ скуки, передѣлывающему какой нибудь вѣтхій уставъ въ духѣ какой нибудь жиденькой, прогрессивной идейки... Онъ былъ человѣкъ всезнающій и со всѣми отлично знакомый. Отъ него можно было всегда получить запасъ самыхъ свѣжихъ извѣстій и сплетенъ,-- бюллетень самыхъ новѣйшихъ проектовъ, затѣй, назначеній, перемѣщеній,-- и онъ какъ барометръ способенъ былъ предвѣщать перемѣну погоды въ высшихъ слояхъ атмосферы задолго до того времени, когда она становится ощутительна, въ нисшихъ. Съ лица онъ и похожъ былъ отчасти на барометръ какой-то новой системы, въ которомъ извѣстный изгибъ бровей и извѣстное наклоненіе угловъ рта принаровлены очень искусно къ выраженію самыхъ тончайшихъ и едва ощутительныхъ метеорологическихъ измѣненій той сферы, которая его окружала. Но помимо этихъ достоинствъ, одно присутствіе такого лица въ кабинетѣ у человѣка чувствительнаго къ перемѣнамъ погоды, служило уже хорошимъ признакомъ. Оно ручалось, что акціи его стоятъ твердо, если не повышаются, и что онъ можетъ по крайней мѣрѣ на этотъ разъ быть спокоенъ.
Звали его Аркадій Ивановичъ Прядихинъ, и послѣ всего вышесказаннаго не трудно понять, что Артеньевъ былъ радъ приходу такого гостя.
-- "Аркадій Ивановичъ!" сказалъ онъ, пожавъ его руку... "Откуда?"
-- "Обѣдалъ тутъ возлѣ у Г***", отвѣчалъ Прядихинъ со вздохомъ, усаживаясь и медленно вынимая свой портъ-сигаръ... "Уфъ!.. эти стерляди!.. Не выношу; а подадутъ, каждый разъ объѣмся"... Онъ закурилъ сигару и развалился пыхтя.
-- "Думалъ не встрѣчу ли васъ", продолжалъ онъ. "Что не зайдете?.. Хоть бы послушали какъ тамъ ругаютъ вашу записку".
-- "Какую?"
-- "Ну, помните, въ Мартѣ, по отзыву Бесселя?"
-- "Помню: -- а что? Не нравится?"
-- "Крѣпко не нравится".
-- "Эхъ, простота!.. Напроказили, да и увѣрены, какъ ребята, что ихъ никто не примѣтилъ... Чтожъ, они думали, что ихъ грѣхи такъ и не выйдутъ наружу?"
-- "Не знаю что они думали; но я бы дорого далъ, милѣйшій, чтобъ вы ихъ послушали... Это я вамъ скажу, потѣха!.. Клейде съ Ѳедоромъ Павловичемъ на стѣну лѣзутъ... Клейде пари предлагалъ и клялся Святымъ Станиславомъ своимъ патрономъ, что если дѣло это пойдетъ черезъ ихъ комитетъ, то вы и вашъ департаментъ останетесь съ носомъ",
-- "Мнѣ очень нравится это "если!.." Ну а вы какъ полагаете?"
-- "Да я полагаю что оно не пойдетъ черезъ ихъ комитетъ, потому что его къ новому году закроютъ. Графу надоѣли до отвращенія эти господа; вспомнить о нихъ не можетъ... "Это", говоритъ,-- "наша язва! нашъ параличъ!.. Вся лѣвая сторона отнята!.. Да что вы смѣетесь, батюшка? Я, говоритъ,-- не шучу... Они у меня третій годъ на шеѣ сидятъ".
-- "Немножко, вы говорите?.. Помилуйте, да это блистательное фіаско!.. Я имъ предсказывалъ еще въ позапрошломъ году... Я говорю"...
Но мы, къ сожалѣнію, не можемъ здѣсь передать всего, что этотъ авгуръ говорилъ съ другимъ авгуромъ, своимъ пріятелемъ, потому что таинственный смыслъ ихъ разговора потребовалъ бы отъ насъ на каждомъ шагу такихъ коментаріевъ, которыхъ мы, профаны не посвященные въ глубину ихъ премудрости, положительно не въ состояніи дать... Скажемъ только, что они говорили долго въ этомъ загадочномъ тонѣ, и горячились, и спорили, на минуту позабывая, что они тутъ внѣ храма и вдругъ, середи самаго жаркаго спора, взглянувъ другъ другу въ глаза, разражались неудержимымъ хохотомъ.
-- "Пожалуйста", обратился Артеньевъ къ горничной, когда Аркадій Ивановичь у меня чай пьетъ, чтобы всегда была сайка".
-- "Слушаю-съ".
Они засмѣялись.
-- "Вы мнѣ приписываете такой аппетитъ, какимъ я далеко не обладаю", сказалъ опять по французски Прядихинъ.
-- "Не аппетитъ, а вкусъ".
-- "Ну пусть будетъ вкусъ; только не исключительный. Если-бъ меня посадили на однѣ сайки, то я бы конечно повѣсился".
-- "Одобряю", замѣтилъ Артеньевъ.
-- "Потому что я ненавижу однообразіе".
-- "Сочувствую, но позволю себѣ замѣтить, что на вашемъ мѣстѣ, и будучи, такъ сказать, обязанъ клятвою"...
-- "Какою клятвою?... Ахъ да. Я и забылъ; я вѣдь женатъ!"... И онъ сдѣлалъ при этомъ такую мину, что Артеньевъ расхохотался.
-- "Не смѣйся надъ бѣдствіемъ ближняго; ибо такое же можетъ постичь и тебя... Но шутки въ сторону;-- не женитесь,-- милѣйшій!... Вы не можете себѣ представить какое это нравственное паденіе!"...
-- "Подите вы, старый грѣшникъ, съ вашимъ паденіемъ."
-- "Не вѣрите?... Ну, жалѣю!... Когда нибудь узнаете на свой счетъ... Хмъ, да-съ! Узнаете, что такое наши русскія барыни дома, въ семействѣ, и на распашку... Онѣ милы, покуда вы видите только то, что онѣ вамъ ставятъ на видъ, то есть фасадъ во вкусѣ легкой, французской архитектуры. Ну и будьте довольны этимъ; вкушайте ихъ такъ, какъ онѣ сервированы вамъ; но, вѣрьте мнѣ, не ходите къ нимъ за кулисы и не справляйтесь какимъ путемъ это все выдѣлывается... Не вкусно, ей богу!... Да что вы смѣетесь?... Вы можетъ быть думаете, что я это все на счетъ Лизаветы Ѳедоровны! Такъ это вы напрасно... Я протестую самымъ формальнымъ образомъ противъ всякаго узкаго толкованія моихъ словъ".
-- "Будьте спокойны!" смѣясь отвѣчалъ Артеньевъ, "я и не думалъ васъ такъ понимать... Я уважаю приличія".
-- "Merci. Въ такомъ случаѣ, я могу говоритъ откровенно. И я вамъ скажу, милѣйшій, это большая отрада, эта возможность высказаться и даже выругаться когда на душѣ накипѣло. Вы извините, я буду ругаться"...
-- "Прошу васъ, безъ извиненія",
-- "Я, видите, знаю о нихъ кое что. Какимъ путемъ, объ этомъ я умолчу; но знаю... И я вамъ доложу, наши русскія барыни это не настоящій товаръ, нѣтъ!... Это поддѣлка, милѣйшій, такая же точно поддѣлка какъ нашъ водевиль съ куплетами, паши китайскіе ящики съ чаемъ, наша Остъ-индская дрей-мадера и хересъ, и проч... Все, что въ нихъ есть привлекательнаго, или по крайней мѣрѣ, что выдается за привлекательное, весь этотъ щегольской пошибъ, эта развязность, грація, все это или привозится, вмѣстѣ съ ихъ модами, прямо изъ-за границы, или прилаживается и перекраивается на заграничный фасонъ изъ неуклюжаго русскаго матеріала. Одно занято на прокатъ, другое украдено, третье заучено наизусть, и все это не пристало, все только снаружи, булавочками пришпилено, но все обязательно. Это мундиръ, безъ котораго наша барыня не осмѣлится выѣхать изъ дому, или войти въ гостиную, потому что, дѣйствительно, безъ него она неприлична. Спросите у ея горничной, на что она бываетъ похожа, когда вернувшись домой, усталая, или не въ духѣ, она сброситъ свое пу-де-суа, сниметъ свои фальшивые волосы, спуститъ свой кринолинъ и растянется въ спальнѣ, за ширмами, на кушеткѣ?... Это прѣсное русское тѣсто, которое не взошло на европейскихъ дрожжахъ; это сценическая бездарность, съ великимъ трудомъ доигравшая свою роль до конца, бездарность, которая убѣгаетъ въ свою уборную съ тайнымъ сознаніемъ, что она заслужила свистки... Спросите ка ихъ, что ихъ такъ тянетъ въ Михайловскій? Онѣ вамъ не скажутъ конечно, потому что онѣ, можетъ быть, и сами не даютъ себѣ въ томъ отчета; а я вамъ скажу. Онѣ, какъ наши художники въ Римѣ, изучаютъ недосягаемые для нихъ образцы. Спросите наконецъ нашего брата, отчего мы платимъ такъ дорого всѣмъ этимъ Бертамъ и Корамъ и Дорамъ; и отчего всякій изъ насъ охотнѣе проведетъ вечеръ съ ними, чѣмъ съ самыми развитыми и самыми привлекательными изъ нашихъ?... Оттого, что хотя онѣ и "того"... и даже далеко не перваго сорта "того",-- а все таки онѣ неподдѣльный товаръ и въ нихъ есть этотъ букетъ, который не продается въ англійскомъ магазинѣ, этотъ шикъ, которому не научишься, если его нѣтъ въ крови. И отъ этого-то любая изъ нихъ, въ сущности, все-таки лучше одѣта и держитъ себя гораздо естественнѣе, милѣе, ловче, чѣмъ наши почтенныя соотечественницы... не правда-ли?"
-- "Правда", отвѣчалъ не задумываясь Артеньевъ.-- "Я пойду даже нѣсколько далѣе и скажу, что онѣ умнѣе. Онѣ никогда не растеряются въ затруднительномъ случаѣ и не надѣлаютъ такихъ пошлыхъ дурачествъ".
-- "И не полѣзутъ въ карманъ за отвѣтомъ", горячо подхватилъ Прядихинъ;-- "и всегда поймутъ шутку прежде, чѣмъ вы ее успѣете выговорить. А нашимъ нужно сперва объяснить, что вы шутите, да потомъ еще съ полъ-часа объяснять въ чемъ состоитъ острый конецъ вашей шутки... Но я пойду еще далѣе и скажу, что онѣ приличнѣе... Когда онѣ скажутъ сальность, или вырѣжутъ лифъ до невозможности, это васъ не шокируетъ, потому что это въ ихъ вкусѣ и это идетъ къ нимъ. Но если наша рискнетъ чѣмъ нибудь въ этомъ родѣ, то выйдетъ чертъ знаетъ что!... Ну такъ и кажется какъ будто она вышла изъ кабака или изъ бани"...
Онъ говорилъ очень много на эту тему и когда наконецъ ушелъ, то Артеньеву долго еще казалось, какъ будто онъ слышитъ голосъ его... Но это былъ голосъ уже не Прядихина, и онъ слышалъ его уже не возлѣ себя, а въ себѣ. Это былъ голосъ какого то духа, которому онъ давно продалъ себя, и который владѣлъ имъ какъ господинъ владѣетъ своимъ холопомъ. Въ немъ, какъ въ живомъ человѣкѣ, были конечно противорѣчія, заставлявшія его втайнѣ краснѣть за свое лакейское подчиненіе этому духу; но тѣмъ не менѣе этотъ послѣдній былъ все-таки его господинъ, и передъ этимъ то господиномъ, теперь, наединѣ и въ смущеньи, онъ склонилъ до земли свою голову. Онъ чувствовалъ себя виноватымъ, и хотя вся вина его, до сихъ поръ, ограничена была умысломъ, но тѣмъ не менѣе, этотъ умыселъ уже равнялся измѣнѣ. Что онъ затѣялъ?... Жениться?... Зачѣмъ? Неужли для того, чтобы послѣ вздыхать какъ Прядихинъ о глубинѣ своего нравственнаго паденія, и сравнивая свою жену съ какою-нибудь привозной камеліей, находить, что это плохая поддѣлка?... Или за тѣмъ, чтобы взять за женой пятьдесятъ тысячъ, изъ которыхъ безъ малаго половина пойдетъ на уплату долговъ и на издержки обзаведенія? Но какую же роль надѣется онъ играть съ ничтожною суммою, которая останется у него въ рукахъ послѣ всѣхъ этихъ затратъ? Дастъ ли она ему возможность, не говорю ужъ поставить себя на ровную ногу съ людьми, которые кормятъ стерлядями милѣйшаго и вмѣстѣ съ нимъ уходятъ отъ своихъ женъ къ француженкамъ, объ этомъ и думать нечего; а хотя бы ужь -- просто жить такъ, чтобы это было прилично?... И чтобъ достигнуть хоть этого скуднаго результата, не долженъ ли онъ будетъ опять подниматься на штуки и морочить людей, какъ онъ морочилъ ихъ до сихъ поръ? Но холостому это сходило съ рукъ, потому что отъ холостаго немного требуется, да и то, что требуется, не всегда непремѣнно должно быть выполнено. А женатому трудно вести эту игру, потому что онъ на виду, и онъ долженъ играть съ открытыми картами... Малѣйшій промахъ, и онъ провалился, попалъ невозвратно въ категорію бѣдныхъ чиновниковъ, обремененныхъ семействомъ, послѣ чего уже стой!-- ни шагу далѣе; все кончено для него; всѣ пожалѣютъ о немъ, и всѣ отъ него отвернутся какъ отъ покойника.
Есть разумѣется и для женатаго шансы. Молодая, шикарная женщина можетъ дать ходъ человѣку, если она съумѣетъ взяться за дѣло и поставить себя на такую ногу, чтобы ея знакомства искали. Но подъ силу ли Нинѣ такая роль? И что если она на повѣрку окажется именно тою бездарностью, тѣмъ прѣснымъ тѣстомъ, о которомъ съ такимъ презрѣніемъ отзывался Прядихинъ? Она не глупа; но развѣ такого ума нашъ братъ ищетъ въ женщинѣ? Намъ нуженъ эффектъ, нужно чтобы это било ключемъ, шипѣло и цѣнилось какъ шампанское...
-- "Нѣтъ", рѣшилъ онъ. "Богъ съ нею и съ ея деньгами!... Пусть ищетъ себѣ другого кого-нибудь, и пусть будетъ съ нимъ счастлива. А я... слуга покорный! Я никогда не сдѣлаю такой глупости!..."
И съ этой благоразумной рѣшимостью онъ легъ спать. Но ему не спалось. Онъ вспомнилъ, что на другой день, поутру, въ 10 часовъ, онъ назначилъ свиданіе Гиршелю; и гнетъ его денежныхъ затрудненій заставилъ его усиленно ломать голову, отъискивая какой-нибудь исходъ.
...."Нельзя-ли", пришло ему между прочимъ на умъ,-- "просто занять у Нины тысячъ пятнадцать?... Она не откажетъ... я знаю. И эта мысль, въ первый моментъ своего появленія, сильно его обрадовала. Но когда онъ началъ высчитывать сколько онъ долженъ будетъ платить ежегодно изъ жалованья, и сколько затѣмъ останется у него въ рукахъ, то онъ убѣдился скоро, что дѣло это далеко не такъ удобно. Вышло, что только одни проценты составятъ въ годъ не менѣе восьми сотъ рублей и что затѣмъ капитальная сумма долга останется неуплаченною на безсрочное время, да кромѣ того нужно будетъ еще занимать, чтобы покрыть ежегодный дефицитъ въ восемьсотъ рублей, и дѣло пойдетъ опять старымъ порядкомъ, съ тѣми же Гиршелями, и онъ останется жить по прежнему съ матушкой.... и т. д... Къ утру, не выдумавъ ничего, онъ уснулъ совершенно измученный.
VII.
Колебанія этого дня повторились еще не разъ впослѣдствіи... Это было похоже на періодическіе симптомы какой то болѣзни... Порой, когда кредиторы съ ихъ долговыми росписками и ненасытнымъ ростомъ одолѣвали Артеньева, онъ приходилъ къ убѣжденію, что женитьба -- для него единственное спасеніе. И это былъ сравнительно трезвый моментъ. Но стоило ему только почувствовать на себѣ, съ другой стороны, притяженіе тѣхъ свѣтилъ "великаго свѣта", въ лучахъ которыхъ цвѣло и зрѣло его честолюбіе, какъ онъ пьянѣлъ, и отъисканный имъ исходъ начиналъ опять казаться ему позорной уступкою, жалкимъ паденіемъ, и онъ опять клялся, что онъ никогда не сдѣлаетъ такой глупости.
А между тѣмъ событія шли, и вліяніе ихъ, усиленное естественнымъ притяженіемъ молодой, любящей дѣвушки, незамѣтно, но постоянно склоняло вопросъ на сторону положительнаго рѣшенія.
Старикъ Гулевичъ умеръ, и Нина его оплакала, и деньги его благополучно перешли въ руки Нины, и Нина была очень удивлена, увидѣвъ себя неожиданно обладательницею такого богатства, о какомъ она и во снѣ не мечтала; но удивленіе это смѣшано было, разумѣется, съ отрадною мыслію, что вотъ, теперь и она не нищая. Ей не нужно идти ни въ гувернантки, ни въ класныя дамы, она можетъ жить какъ ей угодно, не обременяя собой никого, и вслучаѣ если... чтожь? Теперь по крайней мѣрѣ никто не заподозритъ ее въ разсчетѣ, потому что теперь и она можетъ дать что-нибудь кромѣ сердца. Но ей досадно было, когда она убѣдилась, что въ этомъ, какъ и во многомъ другомъ, ее не хотятъ предоставить самой-себѣ. Она думала, что теперь тѣсный кружекъ знакомыхъ ея еще уменьшится; но вышло наоборотъ. Одинъ за однимъ стали отъискиваться старые пріятели ея отца и какіе то родственники, которыхъ она едва знала по имени, и все это лѣзло къ ней въ домъ, звало къ себѣ, напрашивалось въ друзья, навязывалось съ совѣтами, съ наставленіями. Иные, люди семейные, приглашали даже безъ церемоніи переѣхать къ себѣ, находя что ей, молодой дѣвицѣ, неприлично жить на своей квартирѣ, вдвоемъ съ этой бѣдной старушкою, которую покойный отецъ переселилъ къ себѣ въ домъ, какъ они увѣряли, скорѣе въ качествѣ ключницы, чѣмъ въ качествѣ члена семьи. Но Нина была другого мнѣнія.
-- "Не понимаю", говорила она одному изъ своихъ друзей, который, въ послѣднее время, довольно часто ее навѣщалъ и съ которымъ она была особенно откровенна,-- "почему они думаютъ, что я не могу теперь жить какъ я прежде жила? Отецъ не стѣснялъ меня никакимъ надзоромъ; онъ довѣрялъ мнѣ вполнѣ, и если при жизни его я заслуживала довѣріе, то отчего же теперь я стала неблагонадежна? Мнѣ этого не говорятъ прямо; но изъ ихъ намековъ я вижу, что они это думаютъ". Говоря это, она пожимала нетерпѣливо плечами и хмурила свои темныя брови и вихорокъ у нея на проборѣ смотрѣлъ такъ настойчиво, какъ будто хотѣлъ сказать:-- "Ну, ужь вы тамъ какъ хотите, а я по своему"...
-- "Они вѣроятно боятся за вашу неопытность", отвѣчалъ усмѣхаясь другъ,-- "и желаютъ руководить васъ своими совѣтами".
-- "Руководить?... въ чемъ?"
-- "На счетъ этого",-- продолжалъ онъ,-- "я могу только догадываться; но я полагаю, что они имѣютъ въ виду выборъ знакомыхъ и нѣкоторыя, серьезныя послѣдствія, которыя могутъ быть связаны съ этимъ выборомъ,-- для молодой дѣвушки."
-- "Какія послѣдствія?"
-- "Да напримѣръ, -- замужество."
Жестъ нетерпѣнія высказалъ ясно, что этотъ отвѣтъ не нравится ей; но она перестала его допрашивать и замолчала.
-- "Вотъ," -- думала она,-- "что эти деньги надѣлали! Прежде, когда ихъ не было, никто обо мнѣ и не думалъ, а теперь -- я ихъ всѣхъ озабочиваю. Я понимаю,-- на меня теперь смотрятъ какъ на хорошую партію и собираются сватать... хотятъ руководить моимъ выборомъ... Они думаютъ, что я такъ и отдамся имъ въ руки."
-- "Знаете," -- сказала она, вздохнувъ,-- "я бы дорого дала, чтобы никто не слыхалъ и слова о томъ, что я получила по смерти отца."
-- "Почему?"
-- "А потому, Платонъ Николаичъ, что тогда, я увѣрена всѣ эти люди оставили бы меня въ покоѣ. Это несносно,-- право! Что имъ до того -- получила или не получила я что нибудь? Развѣ я не такой же человѣкъ, какимъ прежде была? И почему я должна теперь стоять на виду у всѣхъ, всѣхъ озабочивать?"
-- "Что дѣлать -- Нина Михайловна? Надо привыкнуть къ этому и помириться съ этимъ, потому что это естественный результатъ перемѣны вашего положенія. И я не думаю, чтобъ слѣдовало жалѣть о томъ, что вы теперь на виду. Оно, разумѣется, не такъ спокойно какъ прежде; но какъ же вы хотите, въ ваши года обойтись безъ всякихъ тревогъ? Вы не монахиня, чтобъ вамъ прятаться въ келью и все, что жизнь обѣщаетъ вамъ впереди, возможно только подъ тѣмъ условіемъ чтобы не бѣгать отъ жизни. Вы должны видѣть людей и сближаться съ ними, чтобы узнать ихъ лучше, чѣмъ вы до сихъ поръ знали и смотрѣть на нихъ иначе."
-- "Какъ это -- иначе? Я васъ не совсѣмъ понимаю".
-- "Да вотъ изволите видѣть; надо быть немного практичнѣе и смотрѣть немного попроще. Внутреннія достоинства человѣка, его сердце и умъ -- конечно главная вещь; но нельзя же требовать, чтобы эта главная вещь бросалась всякому сразу въ глаза и была тотчасъ оцѣнена. Первое притяженіе необходимо бываетъ внѣшнее, а потому и первый шагъ къ сближенію имѣетъ обыкновенно, въ основѣ своей, какую нибудь мелкую эгоистическую причину. Но заключать изъ этого, что люди ищутъ другъ друга только съ какими нибудь обдуманными, своекорыстными цѣлями -- было бы очень несправедливо."
-- "Къ чему вы все это говорите? Я право не понимаю."
-- "Да къ тому, Нина Михайловна, чтобы вы не боялись и не избѣгали новыхъ людей. Подумайте,-- вамъ всего двадцать два года. Неужели же, въ эти лѣта, вамъ не хочется жить? А если, какъ я полагаю, хочется, то какая же жизнь, какое счастье возможно, если вы недовѣрчиво уйдете въ себя, замкнётесь въ старой своей обстановкѣ, и будете избѣгать всякаго... всякаго случая..."
Нина сидѣла нахохлившись и слушала его съ явнымъ неудовольствіемъ. "Вы что-то не договариваете," сказала она, замѣтивъ что онъ выбираетъ слова.
-- "Можетъ быть; но если вы меня поняли, то зачѣмъ договаривать?"
-- "Да, я васъ поняла..." Она печально вздохнула.-- "Прошу васъ, оставимъ-те этотъ разговоръ".
-- "Лёля, поди-ка сюда," -- сказалъ Платонъ Николаичъ сестрѣ, встрѣтивъ ее въ гостиной. Онъ взялъ ее за руку и усадилъ возлѣ себя. Лёля была дикарка, худая, блѣдная дѣвушка лѣтъ двадцати, съ живыми и весьма выразительными но некрасивыми чертами лица, une figure chiffonnée какъ говорятъ французы... Ни она, ни сестра не избалованы были братомъ, который, дома, велъ себя какъ султанъ и рѣдко удостоивалъ ихъ продолжительною бесѣдою; а потому приглашеніе этого рода нѣсколько удивило ее и даже сконфузило.
-- "Ты давно видѣла Нину?"
-- "Сегодня поутру.... а что?"
-- "Скажи пожалуйста, что это съ нею? Она какъ будто не въ духѣ... Ты не замѣтила?"
-- "Нѣтъ."
-- "Она не сердится на меня?"
-- "На тебя -- Платоша?... За что?"
-- "Не знаю... Я сидѣлъ у нея вчера довольно долго.... и у насъ былъ разговоръ о разныхъ вещахъ.... между прочимъ, о настоящемъ ея положеніи. Ей кажется не понравилось то, что я ей говорилъ, можетъ быть оттого, что она не такъ поняла меня.... но, я въ этомъ не виноватъ... Я очень люблю Нину и отъ чистаго сердца желаю ей счастья; но я право боюсь за нее. Она какъ-то странно смотритъ на вещи... Ну ты сама посуди, Лёля, если бы ты была на ея мѣстѣ, неужели ты не желала бы жить иначе чѣмъ она теперь живетъ,-- одна,-- съ этой старушкой?... Будемъ говорить прямо;-- она и ты, и всякая молодая дѣвушка вашихъ лѣтъ, конечно желала бы выйти замужъ, не по разсчету, само собой разумѣется, а по привязанности... Да ты не конфузься, Лёля: -- эка вы всѣ какъ одичали!... Брату вѣдь можно признаться; тѣмъ болѣе что тутъ нѣтъ ничего дурного;-- это весьма естественно, и такъ слѣдуетъ быть, и всегда бываетъ. Ну, признайся... Желала бы?"
-- "Да" -- отвѣчала Лёля, вся раскраснѣвшаяся, и опуская глаза.
-- "Ну и'она конечно желаетъ. Но если она будетъ прятаться у себя одна, съ своею Анной Матвѣевной, то къ чему же это ее поведетъ? Ей надо видѣть людей и стараться узнать ихъ; -- и надо самой быть на виду, потому что иначе какимъ же образомъ?... Если никто не знаетъ васъ и вы никого не знаете... Ты понимаешь, что я тебѣ говорю?"
-- "Понимаю."
-- "Ну и я ей говорилъ тоже самое, нѣсколько иначе разумѣется, но въ сущности тоже. Только она кажется вообразила себѣ, что я хочу ее сватать, или ужь право незнаю что, но ей не понравилось и она просила меня перестать... Лёля, скажи пожалуйста она говорила тебѣ на счетъ этого что нибудь?" -- Онъ обернулся съ вопросомъ и пристально посмотрѣлъ ей въ глаза. Лёля замялась... "Ну, полно секретничать!... Посмотри-ка сюда.... говорила,-- я вижу".
-- "Что-жь, если и говорила?"
-- "О, ничего, разумѣется! Только мнѣ бы хотѣлось знать что?"
-- "Не помню, право, Платоша,-- да и на что тебѣ? Мало-ли о чемъ мы болтаемъ между собою, что интересно для насъ, а для постороннихъ вовсе не интересно".
-- "Но какой же я посторонній, если рѣчь у васъ шла обо мнѣ? Къ тому же, мнѣ интересно знать, какъ она меня поняла... Лёля, не скрытничай, душечка, разскажи!"
-- "Я не могу, Платоша. Это нечестно, пересказывать то, что намъ говорятъ съ глазу на глазъ."
-- "Ну вотъ! Что за вздоръ!... Брату -- можно."
-- "Брату или другому,-- все то же. Если бы Нина думала, что я пересказываю, она не была бы со мной такъ откровенна."
-- "Вѣрно она дурное что нибудь обо мнѣ говорила."
-- "Ахъ, нѣтъ! Что это ты -- Платоша! Она никогда не говоритъ о тебѣ ничего дурного. Она о тебѣ самаго высокаго мнѣнія."