Зуев-Ордынец Михаил Ефимович
О себе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

[]

Михаил Зуев-Ордынец.
О себе

   Родился я на пороге века, 1 июня 1900 года, в Москве, в семье ремесленника-обувщика. Хорошо помню старую Москву с ее поленовскими просторными и тихими двориками; с конной железной дорогой -- "конкой", еле-еле влекомой парой тощих кляч, и "линейкой", на которой пассажиры сидели с обеих сторон в ряд, как куры на насестах; с водовозами; с распевавшими на разные голоса старьевщиками, угольщиками, паяльщиками, стекольщиками, точильщиками, "холодными" сапожниками; с вербным базаром на Красной площади; с балаганами и каруселями под Ново-Девичьим монастырем, где сейчас шумит московская ярмарка. Хорошо помню, что Садовая, где я жил в детстве, и особенно Земляной вал (теперешняя ул. Чкалова), были тогда сплошь в густых садах. Сиреневое и черемуховое половодье старой Москвы -- самое яркое воспоминание моего детства. Московские сады да еще книжные развалы на Ильинке, около Китайгородской стены и особенно на Сухаревке. С малых лет меня влекло сюда; я бережно, благоговейно брал в руки чуть припахивающие бумажной тленью книги и заранее замирал от восторга. Кстати, у моего отца, полуграмотного человека, пришедшего в Москву из тульской деревни на заработки лишь с запасной парой лаптей в котомке, была прекрасная библиотека. Эту отцовскую библиотеку в голодные годы гражданской войны, когда я был на фронте, мать продала старьевщику "на вес". Поистине, "книги имеют свою судьбу". Для меня это было большим горем.
   Учился я охотно. Отец определил меня в одну из лучших московских гимназий, в Ломоносовскую, что у Красных ворот. Теперь нет ни Красных ворот, ни углового дома нашей гимназии, в котором родился М. Ю. Лермонтов.
   В начале первой мировой войны, в 1914 году, умер отец, двух братьев забрали в армию. В дом вошла бедность. За обучение в гимназии надо было платить, и немалые деньги. Я сказал матери, что на учение свое я заработаю сам, и с этого времени в летние каникулы стал работать на красильно-аппретурной фабрике О. Хишина, на литейном заводе Ф. Гаккенталя и конторским служащим на военно-промышленном заводе Второва. А зимой продолжал учение.
   Не помню, чтобы в гимназии я пытался писать. Писал, правда, стихи, подражал Игорю Северянину и песенкам Вертинского, да и кто из гимназистов не писал стихов? Но читал я тогда много, жадно и без разбора. За два-три года "проглотил" И. Бунина, Л. Андреева, А. Куприна, М. Горького и прочих "знаньевцев", конечно Мережковского и Арцыбашева, Фореля, Фрейда, Гауптмана, Гамсуна, Ренана, протопопа Аввакума, Мопассана, и т. д. и т. п. Легко вообразить, какая каша была у меня в голове!
   Февральскую революцию я принял восторженно. Гимназия после февраля разделилась почти поровну на кадетов и эсеров, большевиков у нас не было. Я то и дело перебегал от кадетов к эсерам. Поэтому большевистские лозунги социалистической революции я встретил не враждебно, но и с недоумением. Мне казалась ненужной еще одна революция: хватит и одной. Но мои новые друзья-сверстники с красильной фабрики и литейного завода открыли мне глаза. И, когда грянула в Москве Октябрьская революция, я уже бегал по заводам с просьбой записать меня в Красную гвардию. Меня не записали: очень тощий, низкорослый и робкий я был. Но в Октябрьских событиях я все же участвовал -- зевакой -- и даже попал на Никитском бульваре под пулеметный обстрел и ползал на брюхе по грязи.
   Время настало веселое, боевое, огневое! Тут уж не до учебы!
   Гимназию побоку -- и я, подчистив метрику, записался добровольцем в Красную Армию, в 96-й пехотный полк. Участвовал в подавлении перхуровского мятежа в Ярославле, был легко ранен, вернулся в Москву и поступил на 1-е Московские артиллерийские курсы командного состава (Лефортово). В колонне курсантов я проходил мимо Моссовета и слышал историческую речь Ленина.
   Весной 1918 года я окончил курсы и в звании командира взвода отправился в действующую армию. На фронтах гражданской войны пробыл три года: на бело-эстонском, бело-польском, участвовал в ликвидации авантюры генерала Булак-Булаховича и эсеровского мятежа Антонова. Командовал сначала взводом, потом батареей, руководил артразведкой дивизии. Годы, когда я командовал батареей, были для меня самыми тяжелыми. На мои необмозоленные плечи легла полная ответственность за жизнь сотен людей, от моих знаний, воли, силы характера зависело выполнение боевых заданий. А какая там воля и сила характера у девятнадцатилетнего мальчишки! Но об этих тяжелых годах я вспоминаю теперь как о самом прекрасном, светлом и радостном в моей жизни.
   Наша дивизия перешла на мирное положение одной из последних, весной 1922 года, после ликвидации мелких уголовно-политических банд в Тамбовской и Воронежской губерниях. Служба в Красной Армии в мирное время не тяготила меня, я уже втянулся в солдатскую лямку, но начал ощущать, что военное дело -- не мое призвание, не моя жизненная цель. В 1923 году я демобилизовался и, не знаю почему, пошел служить в милицию. Это было в городе Вышнем Волочке Тверской губернии (теперь Калининская область). Меня назначили начальником уездной милиции. Работы было много: уезд захлестывала самогонная стихия, появились конокрады и размножились бандитские шайки. НЭП давал о себе знать.
   Были и засады, и перестрелки, и погони. Словом, прочитайте "Испытательный срок" и "Жестокость" П. Нилина: жизнь Веньки Малышева была тогда и моей жизнью.
   Об одной из жестоких схваток с бандитами на хуторах в глухом углу уезда я написал очерк и отнес его в редакцию уездной газеты "Наш край". Очерк похвалили, и секретарь редакции И. Ермолинский предложил мне перейти к ним репортером-хроникером. Я, не раздумывая, сменил почетное, громкое звание начальника милиции на блокнот репортера и уже через неделю бегал по Вышнему Волочку в поисках городской хроники. Бегал по осенней грязи, под дождями в дырявых калошах, или тащился на подводах в глухую деревню, на связь с селькорами. И был счастлив. Наконец-то я почувствовал, что делаю свое дело и никогда с ним не расстанусь. Это случилось в 1925 году. Правда, как оказалось, боевое время для меня не кончилось: снова попал под удары и под пули. Однажды в деревне был избит кулацкими сынками, а в большом селе обстрелян из обреза. Выяснилось, что стрелял псаломщик, подученный попом. Служитель божий рассвирепел на меня за мои безбожные материалы в газете.
   Как и многие советский писатели, я начал с газеты, люблю газету и сейчас, и с радостью пишу для газет. В "Нашем крае" я делал все, что от меня требовала редакция: писал хронику, отчеты о конференциях и съездах, очерки, фельетоны, театральные и кинорецензии, судебную хронику и даже "книжную полку", поругивая Пильняка и похваливая Серафимовича и Зощенко.
   В газете я начал пробовать себя и как литератор. Подтолкнул меня к этому конкурс, объявленный губернской газетой "Тверская правда". Я написал рассказик о рабочих стеклозавода, "В овраге", и получил первую премию. Случайно я узнал и о другом литературном конкурсе -- московского журнала "Всемирный следопыт", послал туда рассказ "По разные стороны окна" и тоже получил первую премию. Этот рассказ включен в сборник, который вы сейчас перелистываете. Он был опубликован в 1927 году, и его я считаю началом моей профессиональной литературной работы. Тогда же напечатал мой рассказ московский толстый журнал "Комсомолия". Из редакции журнала я получил лестное письмо, подписанное А. Жаровым и А. Безыменским, с советами серьезно заняться литературной работой.
   Следуя этому совету, в апреле 1927 года я сел в ленинградский поезд. Все мое имущество было при мне: портфель с рукописями, двумя парами белья и полпачкой махорки, да 44 копейки в кармане. В отличие от Растиньяка, не имел я и особой уверенности в своем будущем, не считая скромной надежды на советы опытных литераторов и небольшой гонорар в журнале "Резец". В редакцию "Резца" я вошел днем, а вышел из нее поздно вечером заведующим отделом прозы журнала. Это назначение отнюдь не следует расценивать как результат какой-нибудь исключительной моей талантливости: просто слишком велика была тогда нужда в мало-мальски грамотных литературных и редакционных работниках.
   Работа в "Резце" оказалась веселой и очень полезной, в первую очередь для меня самого. При журнале существовала литературная группа "Резец", входившая в "Кузницу", вечерами редакция шумела молодыми голосами начинающих прозаиков и поэтов, главным образом, из числа рабочей молодежи. Читали свои произведения, обсуждали их, спорили до крика. Одним словом, ничего похожего на академически-олимпийское спокойствие других редакций. В гости к резцовцам приходили опытные мастера: Н. Тихонов, В. Саянов, Ю. Тынянов, М. Казаков, В. Киршон, М. Слонимский, М. Шкапская, И. Садофьев, К. Федин и многие другие. Вот где были настоящие литературные университеты для нас, начинающих, и я горжусь нашим "Резцом", вырастившим таких мастеров советской литературы, как покойные Б. Корнилов, М. Чумандрин, А. Черненко, М. Троицкий и ныне здравствующие О. Берггольц, А. Прокофьев, В. Друзин, Б. Лихарев, А. Чуркин, Д. Остров, П. Капица.
   Насколько это было в моих силах и возможностях, я помогал начинающим рабочим паренькам, печатался и сам, но чувствовал, что знаю и могу мало, что мне надо учиться и учиться. Поступил в Ленинградский институт истории искусств и окончил его в 1932 году. В этом же году был принят в Союз писателей СССР. Приходилось мне в те годы и напряженно работать в редакции, и учиться, и писать, потому что не писать я уже не мог. А кроме того, надо было ездить, видеть родину и людей. Жаль было тратить время на сон: так много было интересного, захватывающего кругом. И теперь я без всякого сочувствия слушаю некоторых молодых людей, которые говорят, что просто невозможно одновременно и работать, и учиться, что им это не по силам.
   Первая моя книга, сборник приключенческих повестей и рассказов, была издана в Ленинграде, в издательстве "Прибой", в 1928 году и называлась "Желтый тайфун".
   К приключенческой литературе у нас относятся не слишком серьезно. Наши маститые писатели гнушаются "приключенщины", забывая о блестящих работах в этом жанре А. Толстого, М. Шагинян, Б. Лавренева. А плутовские приключения, именно приключения, героев И. Ильфа и Е. Петрова? А "Два капитана" В. Каверина? Скажу больше, возьму выше. Приключенческий роман начинается в античные времена -- вспомните "Золотой осел" Апулея.
   Немало остросюжетных произведений создано русскими классиками -- Достоевским, Лесковым, даже Чеховым, даже Некрасовым ("Три страны света", в соавторстве с Панаевой). На Западе и в Америке в приключенческой литературе работали также величайшие мастера, такие как Гюго, Бальзак, Диккенс, Твэн, По, Брет-Гарт, Лондон, О'Генри. В приключенческих произведениях западных мастеров, например Э. Сю, Жорж Санд и других, широко отражены идеи утопического социализма.
   С гордостью признаюсь, что остросюжетные приключенческие вещи -- мой любимый жанр. Здесь всегда есть острые драматические столкновения человека с природой, человека с человеком, одного сильного характера с другим, и победа достается тому, у кого ясней разум, крепче воля и чище совесть. В произведениях этого жанра герой попадает в необычные, исключительные условия, требующие от человека мобилизации всех его духовных и физических сил, всей его смелости, решительности, душевной цельности, побуждающие его к быстрым решениям и быстрым действиям. Короче говоря, этот опасный и сложный поворот жизни требует от него подвига. В такой момент человек особенно ярок и особенно душевно красив. А разве это не важно -- воспитывать в наших людях, в молодежи высокие и смелые чувства? Клянусь черепахами Тэсмана, это прекрасная, смелая, боевая литература!
   Призвание писателя-приключенца -- открывать интересное, уметь искать необычайное в обыкновенном. Но для этого и сам он должен быть страстным искателем, открывателем. Где-то среди обыденных дел, примелькавшихся событий, привычных фактов, невидимая для равнодушного, холодного взгляда, вьется чудесная тропа приключений. Сумей увидеть ее, встать на нее, пойти по ней -- и все вокруг засияет, расцветится невиданными красками.
   Многие и многие годы я шагал тропой приключений. Шел сибирской тайгой, кара-кумскими песками, белорусскими болотами, казахскими степями и ямальской тундрой. Карабкался по горным тропам Урала, Кавказа и Ала-Тау. Избороздил четыре моря, плавал по Иртышу, Чусовой, Волге и Аму-Дарье. Шел пешком, ехал на лошади, на верблюде, мчался на оленях и на собаках. Летал на самолете, плавал на пароходе, на каспийском туркменском паруснике, на сибирском батике и на аму-дарьинском каюке. Жил с казахскими чабанами на их джайляу, с туркменскими коневодами в ахал-текинском оазисе, с рыбаками в каспийской дельте и на Чудском озере, с хлопководами узбеками и таджиками, с шахтерами Караганды, уральскими вогулами, таежными охотниками, с геологами-поисковиками, с мужественными пограничниками. Жадно смотрел, слушал и здесь находил сюжеты для своих произведений. Писать о красочном разнообразии нашей Родины, о безбрежном море ее кипучей жизни, о ее людях, разных в своем труде, действиях, стремлениях, обычаях, и в то же время удивительно схожих в богатстве их душ -- так я понимаю творчество приключенческого писателя...
   Из странствий по родной земле я привез несколько книг очерков: "Каменный пояс" (1928 год) -- об Урале и его людях; "Клад черной пустыни" (1932 год) -- о "кумли", людях Кара-Кумов; и "Крушение экзотики" (1933 год) -- о средне-азиатских республиках. Не считая, конечно, многих очерков, написанных для журналов и газет.
   В путешествиях я открыл и вторую свою тему -- историческую. Помню, впервые меня подвел к исторической теме Урал, где на каждом шагу, в городах, селах, и особенно на горных заводах, -- всюду следы седой истории; где словно оживают старинные были, предания и легенды. Часть из написанных исторических повестей и рассказов вошла в эту книгу. Понятие "исторический" я определяю довольно широко, поэтому в сборник включены рассказы и о событиях XVI века, и о двадцатых-тридцатых годах XX века. Более глубоко и серьезно разработаны исторические темы в романах, в книгах: "Возмутители" (1929 год) -- о революции 1905 года; "Гул пустыни" (1930 год) -- о завоевании русскими Средней Азии; "Последний год" (1961 год) -- о русских колониях в Северной Америке, на Аляске; в повестях "Хлопушин поиск" (1966 год) -- о пугачевщине на Урале; и "Царский куриоз" -- о предке Пушкина, арапе Петра Великого Ганнибале.
   Исторический рассказ "Всадник в сюртуке", включенный в этот сборник, был последним рассказом, написанным перед длительной паузой в моем творчестве. В год публикации рассказа, в 1937 году, я был без всяких оснований арестован, осужден и девятнадцать лет не имел права ни писать, ни печататься. Только в 1956 году я был реабилитирован. Пришлось усиленно работать, чтобы напомнить о себе читателям, которые уже успели меня позабыть. Начались сначала журнальные публикации, а в 1959 году вышла книга "Вторая весна". Живя в Казахстане, я снова, не с прежними, правда, силами, встал на тропу, уходящую к горизонту. В апреле по чудовищному бездорожью я отправился в глубь степей, на целину. Поход нашей автоколонны был исключительно тяжелым, но я был счастлив тем, что снова увидел людей, узнал нашу замечательную молодежь. Под свежим впечатлением этого степного похода и была написана "Вторая весна", отмеченная правительственной медалью "За освоение целинных земель".
   Всего я написал девятнадцать книг. Рассказы и повести, напечатанные в различных журналах, толстых и тонких, в московских, республиканских и областных, пересчитать труднее. Есть у меня планы и на будущее -- планы новых рассказов и новых книг. Своим творчеством я служу моей Родине, и этому отдам все силы и весь талант.


[]

   1967 г.
   ...Планам на будущее сбыться не довелось. Сборник "Бунт на борту" был последней книгой, которую Михаил Ефимович Зуев-Ордынец подготовил к печати сам. В конце декабря 1967 года талантливого писателя не стало.

--------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Зуев-Ордынец М.Е. Бунт на борту. Рассказы разных лет / Ил.: Г. А. и Н.В. Бурмагины. -- Пермь: Кн. изд-во, 1968. -- 197 с. : ил.; 21 см. С. 5 -- 16.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru