Зуев-Ордынец Михаил Ефимович
Бунт на борту

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    I. Корабли-бунтари.
    II. Корабли-революционеры.

Михаил Зуев-Ордынец.
Бунт на борту

    []

Корабли-бунтари

Паруса на мачтах рвутся,
У матросов слезы льются.
Ой, братцы, льются!..
Старинная матросская песня

   Летопись гордой славы русского морского флота! И грозная боевая слава морских сражений, и слава тяжелых, дальних походов, открытий и исследований.
   Модели кораблей, картины, рисунки, фотографии, карты, ордера морских баталий, написанные руками флотоводцев, старинные лоции, медные корабельные пушки, флаги, гюйсы, вымпелы.
   Вот герои Чесмы, Наварина, Синопа -- корабли "Азов", "Евстафий", "Гром", вот "Надежда" Крузенштерна и "Нева" Лисянского, первые корабли русского флота, обошедшие вокруг света. В кильватер им пристроились бриг "Рюрик", под командованием славного русского мореплавателя Коцебу открывший в Тихом океане многие острова и целые архипелаги; и военные шлюпы "Восток" Беллинсгаузена и "Мирный" Лазарева, открывший новый материк Антарктику. Здесь же и воспетый Гончаровым фрегат "Паллада".
   А в следующих залах -- эпоха пара. Железные клиперы и корветы, пароходы и стальные броненосцы. Корабли песенной славы: крейсер "Варяг", канонерская лодка "Кореец", миноносец "Стерегущий". Чтобы не сдаться врагу в бою под Порт-Артуром, моряки "Стерегущего" открыли кингстоны, и миноносец потонул с гордо развевающимся на стеньге боевым русским флагом. И снова корабли, корабли-путешественники, исследователи, открыватели: корвет "Витязь", доставивший Миклухо-Маклая на Новую Гвинею, и корвет "Витязь" флотоводца и океанографа С. О. Макарова. За обширные и ценные исследования в Тихом океане название корвета написано золотыми буквами на фронтоне океанографического музея в Монако, в числе только десяти других судов. Здесь же, конечно, и "ледовый дедушка", тоже Макаровский, "Ермак".
   Но есть в музее залы, где хранится память о других кораблях, овеянных подчас трагической славой кораблей-бунтарей и мятежников. Это на их палубах, мостиках и шканцах звучали мрачные слова, бросавшие в озноб даже суровых капитанов:
   -- На борту бунт!..

Тасманийский бунт

   Тихим майским вечером 1823 года в порт города Хобарт, столицы острова Тасмания, медленно вошел трехмачтовый военный фрегат. Губернатор Тасмании коммодор Сарель с веранды своего дома разглядывал в зрительную трубу вошедший корабль. Фрегат глубоко зарывается носом в воду, значит, в форпике вода, ванты провисли, а бакштаги слабо держат мачты, и они "ходят" в своих гнездах. Опытный моряк, коммодор без труда определил, что фрегат перенес жестокую трепку в океане. На гафеле корабля развевался русский флаг -- голубой андреевский крест на белом поле. "Редкие гости!" -- подумал Сарель. Паруса на мачтах исчезли с удивительной быстротой, заворчала в клюзе якорная цепь, и загремели пушки русского корабля -- салют наций.
   Не успели смолкнуть ответные залпы Хобартской крепости, как от фрегата отвалил капитанский вельбот. Коммодор радушно принял русского офицера -- свой брат моряк! А когда офицер представился командиром фрегата "Крейсер", капитаном второго ранга Лазаревым, в радушии коммодора почувствовалось и глубокое уважение. До Сареля уже дошел слух о плавании шлюпов "Восток" и "Мирный" в самых южных широтах Тихого океана. Отчаянные парни эти русские! Три года назад всему свету было известно, что мир кончается пятым материком -- Австралией. И вот перед ним, Сарелем, сидит один из тех, кто открыл шестой материк, бывший командир шлюпа "Мирный".
   Лазарев рассказал коммодору, что "Крейсер" и еще один корабль, "Ладога", находятся в кругосветном плавании. В Индийском океане фрегат пятеро суток трепал жестокий шторм, но все поломки будут исправлены силами экипажа.
   "Я не удивлюсь, если этот лихой моряк откроет и седьмой материк!" -- подумал Сарель и охотно разрешил свезти на берег русских матросов. Он даже посоветовал подняться на шлюпках вверх по реке Дервент, в глубь острова, где растут мощные эвкалиптовые леса.
   Не знал коммодор, что, давая это разрешение, обрекал себя на великие тревоги и волнения. Он не мог знать, что на борту "Крейсера" назревал матросский бунт. Команда искала удобный момент, чтобы свести, наконец, счеты со своим смертельным врагом, старшим офицером фрегата капитан-лейтенантом Кадьяном.
   Кадьян славился на весь Балтийский флот зверской жестокостью в обращении с матросами. Он был виртуозом и в сквернословии, но здесь имел особенность -- питал пристрастие к мифологическим именам. А матросы, услышав непонятные выражения, вроде "Аполлон лопоухий" или "Меркурий тупорылый", чувствовали в этом особенное презрение к ним старшего офицера. Кадьян, воплотивший в себе самые жестокие черты царского офицера-самодура, превратил и без того суровую корабельную дисциплину в бессмысленное и бесчеловечное издевательство над матросами. Он придирался к любой мелочи, и на баке почти ежедневно свистели линьки.
   На другой день после разговора Лазарева с Сарелем два больших баркаса с фрегата вошли в устье Дервента и вскоре скрылись из виду. На берег съехало более двух третей экипажа. А еще через пару дней к фрегату, нещадно полосуя палкой темные голые спины гребцов-тасманийцев, примчался взбешенный губернатор. Не дожидаясь, когда ему спустят парадный трап, он взлетел по штормтрапу и, едва перевалившись через фальшборт, начал орать, что от русских вечно жди беды! Дождался беды и он, губернатор Тасмании! По вине русских на Хобарт надвигается страшная опасность! Высаженные на берег матросы "Крейсера" взбунтовались и двигаются к городу, чтобы захватить фрегат и повесить на ноке одного из офицеров, какого-то Кадьяна. К русским присоединились английские каторжники и дезертиры, сосланные на остров. Коммодор кричал, что у него только полурота, и мятежники без труда могут захватить город, порт и всю колонию.
   Лазарев с немалыми усилиями успокоил губернатора и выпроводил его с фрегата. Но сам капитан второго ранга был взволнован. С третью команды он не сможет выйти в море, чтобы спасти корабль от бунтовщиков. Да и на оставшихся можно ли положиться? Теперь многое стало ясным! Теперь командир понял, в каком отчаянном, мучительном напряжении жили матросы во время плавания. Он ушел в свою каюту и приказал вестовому позвать к себе только одного офицера, которого любил и глубоко уважал, лейтенанта Завалишина [будущий декабрист].
   Лазарев в невеселом раздумье катал по столу ладонью карандаш. Поднял глаза на вошедшего Завалишина и приветливо улыбнулся.
   -- Без чинов, Дмитрий Иринархович. Прошу садиться, -- пригласил Лазарев. -- Вы знаете английский и поняли, что кричал коммодор. Как будем усмирять мятеж?
   -- Оружием? -- настороженно спросил Завалишин.
   Лазарев вспыхнул и мучительно сморщился.
   -- Как у вас, голубчик, язык повернулся?
   -- Михаил Петрович, мы все знаем, что вы справедливый, добрый человек и безупречный командир! -- взволнованно заговорил лейтенант. -- Но откройте пошире глаза. У матроса двадцатипятилетний срок службы. Великий труженик и мученик! А у нас ежедневные порки, избиения, вечный страх и трепет. И кого терзают? Наши матросы ставят паруса в две минуты! На царской яхте только такое увидишь!
   -- Вам сколько лет, Дмитрий Иринархович? -- ласково посмотрел на лейтенанта Лазарев. -- Ручаюсь, и двадцати нет.
   -- Девятнадцать, -- смутился Завалишин.
   -- Вот то-то. Свежестью от вас веет.
   -- Извольте взглянуть, Михаил Петрович. Так у нас чуть не каждый день! -- распахнул Завалишин дверь капитанской каюты.
   Капитан приподнялся, вглядываясь. На баке стояла широкая скамья, а по обе стороны ее вытянулись два унтер-офицера с линьками в руках. Лица их были угрюмо-напряженными.
   -- Линьки с узлами! Против морского устава! -- сказал возмущенно Завалишин.
   Около скамьи стоял и капитан-лейтенант Кадьян, огромный, плечистый верзила с таким низким и узким лбом, что при взгляде на него становилось не по себе. Возле Кадьяна, понурив голову, ожидал порки матрос. Кадьян с размаху ткнул матроса кулаком в зубы, рявкнул свирепо:
   -- Ложись, Гермес мокрогубый! Влепить ему пятьдесят!
   -- Вестовой, -- крикнул Лазарев, -- передай старшему офицеру: линьки отставить! И пригласи его в мою каюту!
   Вошел Кадьян, вытянулся, ожидая приказаний.
   -- Господин капитан-лейтенант, с холодной и брезгливой любезностью обратился к нему командир фрегата, -- покорнейше прошу вас удалиться в свою каюту и не выходить без моего разрешения.
   -- Есть! -- вытянулся ошеломленный Кадьян.
   А когда он вышел, Лазарев измученно опустился на диванчик.
   -- А что же с бунтующими матросами будем делать, Дмитрий Иринархович?
   -- Господин капитан второго ранга, -- вытянулся по-строевому лейтенант, -- прошу разрешить мне отправиться к взбунтовавшимся матросам. Я попробую уговорить их вернуться на фрегат. Но обещайте, что никакого наказания на них наложено не будет.
   -- Поезжайте, поезжайте скорее, дорогой Дмитрий Иринархович! Я знаю, что матросы любят вас за вашу доброту и постоянное заступничество. Ну конечно же, никаких наказаний не будет! Гребцов ваших вооружить? Береженого бог бережет!
   -- Я даже кортик с собой не возьму. Не запугивать еду, -- ответил Завалишин.
   Остаток этого дня и весь следующий день Лазарев не заглянул в свою каюту. Мрачный, понурившийся, мерял он шагами шканцы. Даже ночь он провел на шканцах, в кресле. Под вечер следующего дня сигнальщик вдруг крикнул:
   -- На левый крамбол два баркаса! Наши!..
   Лазарев перекрестился мелко, часто, обрадованно.
   Матросы поднялись на фрегат, угрюмо и опасливо оглядываясь. Но, не видя вооруженного караула, а главное, не видя Кадьяна, они успокоились. И едва боцманские дудки просвистели аврал и раздалась команда: "По местам стоять! С якоря сниматься!" -- матросы взлетели на реи как бешеные.
   А когда берега Тасмании скрылись за горизонтом, к лейтенанту Завалишину подошел молоденький офицер, которого на фрегате все любовно звали просто Павлушей, лейтенант Нахимов [будущий герой Севастопольской обороны].
   -- Вы, знаете, Дмитрий Иринархович, -- счастливо улыбаясь, сказал лейтенант Нахимов, -- что Михаил Петрович не разрешил записывать в вахтенный журнал о случившемся?

"Крейсер" бунтует снова

   Это случилось на Аляске, на рейде Новоархангельска. В ноябре 1823 года "Крейсер" пришел сюда из Тасмании и в ноябре же должен был отправиться в дальнейшее трехгодичное кругосветное плавание. Команда безропотно выполняла трудные работы по очистке днища фрегата от морских ракушек и водорослей и перетяжке такелажа. Назначен был уже день и час снятия с якоря. На палубе заканчивали найтовку перед походом, плотники забивали последние клинья под люковые брезенты, когда в каюту Лазарева вбежал вахтенный офицер и нервно доложил:
   -- На борту бунт!.. Матросы за ножи взялись!..
   Причиной бунта снова был Кадьян. За какую-то оплошность он искровенил матроса, а под конец замахнулся на него железным гаком. Испуганный матрос кинулся к вантам, потом по выбленкам взлетел на марс, верхнюю площадку на мачте. Обезумевший от ярости Кадьян бросился вслед за матросом. Матрос, увидев разъяренную физиономию старшего офицера рядом с площадкой марса, от ужаса взобрался еще выше, на топ, которым оканчивалась мачта. А Кадьян вдруг ослаб, струсил. На рейде развело зыбь, фрегат дергался на якоре и раскачивался, мачта делала широкие размахи. Кадьян лег на марсовую площадку, изо всех сил вцепился в нее обеими руками и заревел от страха белугой. Вахтенный офицер послал ему на выручку четырех унтер-офицеров, те с трудом оторвали руки Кадьяна от бревен, но спуститься с мачты сам уже не мог: ноги дрожали от страха. Кадьяна спустили на талях, как корову при погрузке. Осрамился на весь фрегат, на весь рейд! Команда встретила старшего офицера непочтительным хохотом. Кадьян схватил гак и бросился на матросов, но его остановил яростный рев сотен глоток. Блеснули матросские ножи. Кадьян, обливаясь от страха горячим липким потом, попятился и помчался в свою каюту.
   Лазарев снова попросил Завалишина успокоить матросов, но матросы твердо заявили ему:
   -- Ваше благородие, мы вас любим, нам нелегко вас ослушаться, но в это дело просим не вмешиваться. Сколько же нам слезы лить? Матросская слеза, хоть жидка, да едка!..
   Лазарев вынужден был списать Кадьяна, якобы по его собственной просьбе, на другое судно. Садясь в шлюпку, тот зловеще пригрозил матросам:
   -- Встретимся еще, стервецы!
   -- Встретимся! Земля-то круглая! -- крикнули ему в ответ с палубы. -- Только не советуем!
   Вернувшись из кругосветного плавания в Кронштадт, Лазарев не сообщил в адмиралтейство о двух бунтах на "Крейсере" и этим спас матросов от царской расправы.

"Страмовское дело"

   Вот он, бриг "Усердие"! Художник поместил его на заднем плане картины. На море, видимо, добрый ветер, и бриг мчится, распустив все паруса, вплоть до кливеров. На фоне темного штормового горизонта он похож на летящую чайку.
   ...Никогда портсмутские лодочники не зарабатывали такие деньги, как в пасмурный день 13 октября (по старому стилю) 1827 года. Весь город бросился смотреть на русских бунтовщиков. В портовых кабачках моряки и докеры сочувственно обсуждали мятеж русских матросов, а портсмутские газеты, обрадовавшись сенсации, трубили:
   "Бунт на русском военном флоте! Бриг "Усердие", из числа русской Средиземноморской эскадры, взбунтовался! Команда отказывается идти в море и, покинув судно, перешла на наш блокшив".
   Английские обыватели опасливо останавливали лодки около Модербанки и отсюда, словно готового сорваться с цепи зверя, рассматривали бунтовщика. Красавец бриг, тихий, загадочный, покачивался на волне. Но напрасно портсмутские клерки и приказчики так пугливо рассматривали бриг. На нем остались только офицеры, часть унтер-офицеров, да по шканцам в бешенстве метался командир "Усердия". Это был все тот же Кадьян.
   Ему не пошли впрок уроки Тасмании и Аляски. Перед выходом эскадры из Кронштадта он до полусмерти запорол двух матросов. Их свезли на берег, в госпиталь, а оставшиеся на судне затаили лютую ненависть против командира. О бунте шептались впередсмотрящие, сидя в своих гнездах около бугшприта, "лясничали" в ночные часы вахтенные, примостившись где-нибудь за мачтой от ветра, перекидывались недомолвками на жилых палубах подвахтенные, лежа в подвесных койках. Но по-настоящему мятеж зрел на баке. Здесь, около бочки с водой и железного ящика с тлеющим фитилем, собирались на перекур свободные от вахты и работ матросы. На баке существовал свой неписаный устав, строгими охранителями которого была "баковщина", старые матросы, отломавшие по десятку и более кампаний, дальних морских походов и носившие на спине синие рубцы от линьков. Того, кто наябедничает офицерам о баковых разговорах по тайности, ждет матросский самосуд, жестокая расправа на берегу. А что постановила "баковщина", то святой закон для всей команды.
   "Баковщина" и постановила бунтовать на портсмутском рейде. Проведен был бунт, на удивление четко и единодушно. Едва бриг бросил якорь, матросы по тайному знаку захватили шлюпки, спустили на воду и уплыли на рейдовый блокшив, расснащенный ветхий корабль, поставленный на мертвый якорь. Вместе с матросами съехали на блокшив и трое унтер-офицеров.
   А на флагманском бриге "Ревель" шло уже совещание всех командиров судов эскадры. Флагман капитан-лейтенанта Селиванов бегал по каюте, вцепившись в волосы руками. Какой позор! Его эскадра должна спешить в Средиземное море на соединение с русским флотом. В воздухе пахло порохом, русский флот, возможно, уже сражается с турецким, а его эскадре из-за бунтовщиков приходится стоять в Портсмуте, пропуская попутные ветры. А горше всего, что эта скандальная история происходит на глазах союзников -- англичан! Что скажет "гордый Альбион", что скажет Европа?
   В каюте флагмана, казалось, воздух раскалился от страстных споров и яростных, беспощадных слов. А на блокшиве было тихо. Сгущались сумерки. Матросы "Усердия" смотрели на огни эскадры. Что им ждать оттуда, какой новой напасти, какой новой лютой муки? И вернутся ли они на родную сторонушку? Ждут их впереди турецкие ядра, а может быть, и петля на ноке. Нешуточное дело затеяли!
   Старый матрос, у которого два пальца были оторваны марса-фалом, тяжело вздохнул:
   -- Нет земли лучше нашей. Есть в чужих краях, к примеру, настоящий гриб? А у нас-то, господи! Белые, подосиновики, подберезовики, рыжики, волнушки. Эх, мать честная!
   -- А у нас лисичек, скрипиц, ну прямо диво! -- взволнованно и радостно засмеялся вдруг молоденький матрос-первогодок. -- Ведрами бабы несут! Ей-пра!
   -- Тихо, ребята! -- крикнул кто-то из темноты. -- Никак к нам гребут?
   Действительно, в темноте послышались ритмичные всплески весел. Так гребут только военные моряки.
   -- К нам. Ну, теперь держись, братва! -- оттолкнулся от планшира старый матрос.
   К блокшиву подвалил щегольской офицерский вельбот.
   Это сам командующий эскадрой капитан-лейтенант Селиванов приехал уговаривать мятежников. Матросы "Усердия" по команде своих унтер-офицеров выстроились во фронт и на приветствие Селиванова ответили заученным рявканьем:
   -- Здрав...желам...ваш-скродь!..
   -- Чем недовольны, ребята? Почему бунтуете, батюшку царя огорчаете? -- ласково спросил командующий.
   Молчание. Лишь слышно бульканье волны у борта блокшива.
   -- В молчанку будем играть? -- построжел Селиванов.
   -- Дозвольте, вашескродие, жалобу принести от всей команды, -- выступил на шаг из строя старый матрос.
   Селиванов окинул его быстрым, внимательным взглядом. По всей повадке виден был лихой матрос, отчаянный марсовый, крепивший паруса на ноке, на самом конце реи. Сутулый, мощный, как якорная лапа. "Основательный" матрос, из "баковщины"! Голова его была обмотана тряпицей, пропитанной почерневшей кровью.
   -- Что у тебя, служба, с головой? Упал, что ли, или снастью ушибло? -- кивнул Селиванов на голову матроса.
   -- Никак нет! -- Брови матроса задрожали от сдерживаемой ярости. -- Его высокородие капитан-лейтенант Кадьян стукнул. А в руке у него была трубка зажавши. Когда же конец этому будет?
   -- Уберите от нас Кадьяна!.. Иначе не вернемся!.. Здесь останемся!.. Довольно измываться!.. -- закричали из строя.
   Селиванов сорвался, затопал ногами, забрызгал слюной.
   -- Я вам не Лазарев! Нянчиться с вашим братом не буду! Расстреляем подлецов! Через час всем быть на бриге! А не то!..
   Даже в пристрастном своем рапорте No 545 от 15.10. 1827 года Селиванов не объясняет, что он подразумевал под этим "не то", но легко можно вообразить, какой зловещей угрозой прозвучали эти слова. И бунтовщики поняли, что они -- всего лишь кучка безоружных людей против целой эскадры.
   Вечером, собравшись в трюме на последний совет, матросы услышали гребки многочисленных весел, затем раздалась команда: "Каюк! Шабаш!.." -- и мягко стукнули багры, вонзившись в корму блокшива. Это пришли большие, двадцативесельные баркасы, чтобы перевезти матросов на бриг. И тотчас вспыхнуло кроваво-красное пламя. Это эскадра зажгла фальшфейеры, сигнал к открытию пушечного огня. Думал ли Селиванов действительно обстрелять блокшив -- неизвестно, но этот зловещий сигнал отнял у бунтовщиков волю к сопротивлению. Поздно вечером 14 октября матросы "Усердия" поднялись на палубу брига. Они были мрачны и подавлены. Со шканцев на них смотрел, злорадствуя, Кадьян...
   А очень скоро команда "Усердия" отличилась в Наваринском сражении. Матросы брига сражались бесстрашно, самоотверженно, с высоким боевым искусством. Видимо, поэтому резолюция Николая I на рапорте о бунте команды была "весьма мягкой": "Надо будет взять строжайшие меры, чтобы подобное сему не повторялось. Дело страмовское, и видно, что начальники поступили, как дураки, не расстреляв подлецов. Определение меры наказания бунтовщикам поручаю командующему Средиземноморской эскадрой адмиралу Гейдену". А тот нашел возможным дело "предать забвению", приписав бунт "невежеству матросов и незнанию ими своих обязанностей".

"Расстрелять через десятого!"

   Трехдечный стодвадцатипушечный корабль "Александр Невский". Художник вывел его на передний план картины, а кажется, он сам вырвался вперед, слегка накренившись подветренным бортом и развевая усы белой пены под острым носом. От всего облика корабля, от изящных обводов его корпуса, от туго наполненных ветром белоснежных парусов, в четыре яруса поднятых на высоких, чуть подавшихся назад мачтах, веет романтикой моря, поэзией ушедшей эпохи парусного флота.
   ...20 декабря 1827 года. Валеттский рейд на острове Мальта. На рейде русская эскадра, разгромившая два месяца назад у Наварина турецко-египетский флот.
   Глухая ночь. На кораблях пробили две двойные склянки. Два часа пополуночи. Самая трудная и неприятная для моряка "собачья вахта". Эскадра спит, охраняемая вахтенными.
   Вдруг между спящими судами несется стрелой легкая шлюпка-двойка. От разгона сердито журчит под носом вода.
   Лишь у флагманского линейного корабля "Азов" двойка затормозила и стала приваливать к левому борту.
   -- Кто гребет? -- встрепенулись вахтенные на флагмане.
   -- Офицер с корабля "Александр Невский"! К адмиралу!
   Поднявшись на палубу, прибывший офицер взволнованно доложил вахтенному начальнику:
   -- Господин лейтенант, я мичман Стуга с "Александра Невского"! У нас на борту бунт. Разбудите адмирала!..
   Когда встревоженный, полусонный вице-адмирал Гейден вошел в кают-кампанию, там уже расспрашивал Стугу начальник штаба эскадры контр-адмирал Михаил Петрович Лазарев.
   -- Причина бунта вам известна?
   -- Никак нет! Казалось бы, должны быть всем довольны. Прекрасно кормим команду, обращение офицеров с нижними чинами тоже... прекрасное.
   "Врешь, мичман! -- думал Лазарев. -- Ни с того ни с сего матросы не взбунтуются".
   Ночь связывала адмиралу Гейдену руки. И только рано утром, еще до подъема флага, адмирал со всем своим штабом отправился на "Александр Невский". Мятежный корабль внешне ничем не отличался от других кораблей эскадры. Во всем виден порядок: убранные паруса вытянуты на реях по ниточке, выбрана слабина на вантах, штагах и брасах, не провисает якорная цепь, блестит на солнце надраенная медь. Но что за странные звуки несутся с корабля? Адмирал приказал: "Суши весла!" -- и в наступившей тишине тревожно прислушался. На мятежном корабле пели хором. С торжественной медлительностью выводили басы:
   
   Дудки хором засвистели,
   И пошел вовсю аврал.
   Мачты, стеньги заскрипели,
   Задымился марса-фал.
   
   Песню подхватили с отчаянной удалью подголоски:
   
   Мы матросы удалые,
   Нам все в мире нипочем!..
   
   По знаку адмирала гребцы снова опустили весла в воду. С корабля заметили адмиральский вельбот, и песня оборвалась на полуслове.
   Команда корабля сбилась около баковой пушки и, как стая затравленных зверей, угрюмо и зло смотрела на поднимавшегося по трапу адмирала и его блестящий штаб. Старый моряк, Гейден понял, что эти доведенные до отчаяния люди готовы на все. Здесь нужны осторожность, мягкость, даже уступчивость и обещания, а потом... Потом можно будет говорить другим, военным языком!
   Матросы послушно выполнили команду офицеров -- выстроились на шканцах и дружно ответили адмиралу на его: "Здорово, братцы!" Затем офицеры корабля были удалены с палубы, и начался опрос претензий. Адмиралу отвечали, не выходя из строя и только из задних рядов, явно не доверяя его беспристрастности. Неслись раздраженные, злые выкрики:
   -- Голодом заморили! Щи не щи, а разлука какая-то!
   -- Господа офицеры на расправу скоры!..
   -- Особенно мичман Стуга!.. Посчитайте, сколько он зубов повыбивал!
   Лазарев вспомнил пошловато-красивенькое лицо Стуги и, закипая злобой, подумал: "Молодой начинающий подлец! Спаси нас, господи, от кадьянов и стуг, погубят они флот!"
   После долгих расспросов, наконец, все стало ясным. Брожение в команде началось тотчас же по выходе корабля из Кронштадта. Причиной был не только мордобой. Продукты из матросского камбуза растаскивались для офицерской кают-кампании. Делалось это бесстыдно, откровенно, на глазах матросов. Ничего не изменилось и после Наваринского сражения. Героям-матросам по-прежнему выбивали зубы и кормили впроголодь. И выведенная из терпения команда взбунтовалась. Вечером 20 декабря 1827 года, как обычно, просвистали на молитву, а затем, после спуска флага, раздалась команда: "Подвахтенным койки брать!" Но матросы не пошли к коечным сеткам, а собрались на баке. Боцман Астафьев взял было койку, но ее вырвали у него из рук и выбросили за борт. Не подействовали на матросов и угрозы офицеров...
   Ласково лилась речь адмирала. Он обещал сейчас же, не сходя с корабля, наказать виновных офицеров.
   -- Спускайтесь спокойно в свои жилые палубы, -- ворковал адмирал, -- будьте уверены, что я накажу ваших обидчиков!
   Запуганные, издерганные, измученные тревожной бессонной ночью, матросы заколебались. Не было у них крепких вожаков, не было четкого плана действий. И Гейден, почувствовав перелом в настроении матросов, скомандовал:
   -- Подвахтенные, вниз!
   Матросы, поколебавшись, пошли к люкам. Но лишь только они спустились вниз, выходы были заняты офицерскими караулами. И тотчас командир корабля подал адмиралу список на четырнадцать человек, "подозреваемых быть зачинщиками". Когда перечисленных в списке вывели наверх и посадили на гребные суда, остальная команда, все пятьсот человек, стремительно бросились к выходам:
   -- Не отпустим!.. Вместе плавали, вместе тонули, вместе сохли!.. Все одинаково виноваты!.. Вместе погибать!.. -- кричали и рвались к трапам матросы. Но, натолкнувшись на дула офицерских пистолетов, попятились. В результате этого второго возмущения наверх вывели еще шесть человек.
   Вся эскадра, затаив дыхание, следила за шлюпками, увозившими мятежников на корабль "Азов". Матросы, не обращая внимания на брань и зуботычины офицеров, не отходили от люков и пушечных портов. Прощально трепетали на ветру шейные платки и матросские шапки...
   1 апреля 1828 года по Валеттскому рейду раскатился пушечный выстрел. Это начали читать приговор по делу бунтовщиков с "Александра Невского". Тысячи глаз устремились на флагманский "Азов", ожидая следующих сигналов. Потекли томительные минуты, и тысячи людей вздрогнули, услышав на флагмане зловещую дробь барабанов и унылое пение горна. Дробь -- тревога! По этому сигналу на всех кораблях реи были отоплены: один конец задран, другой опущен. Траурный знак смерти капитана или готовящейся смертной казни.
   Приговор был таков:
   "Наказать смертью двадцать зачинщиков и каждого десятого по именному списку нижних чинов команды корабля "Александр Невский".
   Но смертников спасло опять-таки Наваринское сражение. Казнить вчерашних героев морской баталии, слава о которой прогремела на весь мир, не решился даже Николай I. А команда "Александра Невского" отличилась в этом бою, захватив турецкий флаг. Каждый десятый из команды мятежного корабля был беспощадно избит, и уже не линьками, а шпицрутенами. Двадцати зачинщикам смертная казнь была заменена ссылкой в Нерчинск, на вечную каторгу.
   Из офицеров "Александра Невского" никто не был наказан или даже смещен.
   Бунтом на "Александре Невском" можно закончить историю матросских мятежей на русском парусном флоте. Это были мятежи, стихийные бунты. Во флот приходил" крепостные крестьяне из глухих углов России, и они еще не доросли до сознания необходимости организованной революционной борьбы. Матросы бунтовали только против своих командиров, шкуродеров и воров; они даже и в бунтах оставались верноподданными царя-батюшки. Царь за эту верность награждал их зверской поркой и ссылкой на каторгу.
   На смену парусным фрегатам, бригам, клиперам и корветам пришли стальные броненосцы, крейсеры, миноносцы с их высокой для того времени техникой. Флоту понадобился другой матрос, грамотный, матрос-специалист -- гальванер, минер, радиотелеграфист, машинист, артиллерист. На флот пришли рабочие, с немалым уже опытом революционной борьбы, с высокоразвитым классовым сознанием. Теперь матрос твердо знал, за что, против кого и как ему нужно бороться. Теперь на флоте вспыхивают не безоружные бунты, а вооруженные революционные восстания, с четким планом, с ясной целью восстания, руководимые мудрыми, бесстрашными вожаками, членами революционной партии большевиков. Теперь на смену кораблям-бунтарям пришли...
   

Корабли-революционеры

Закипела в море пена,
Будет в жизни перемена.
Ой, братцы, будет!
Старинная матросская песня

   Кончился 1905 год, трагический и славный год первой русской революции. Адмирал Чухнин, кровью заливший восстание черноморских моряков, в начале 1906 года телеграфировал царю Николаю II: "Революционная буря в войсках и на флоте затихла".
   Адмиралу казалось, что в России снова мертвая тишина, как на кладбище. Разгромлено Декабрьское вооруженное восстание в Москве; артиллерийским огнем сметены баррикады в Новороссийске, Харькове, Горловке, Красноярске; карательные экспедиции царских войск гасили кровью последние революционные искры под Москвой, в Прибалтике и Сибири. Ушел в Румынию "Потемкин", первый корабль революции, "стальная легенда свободы". Сотни тяжелых снарядов обрушились на революционный крейсер "Очаков".
   Но адмирал оказался плохим предсказателем.
   6 марта 1906 года на острове Березань были расстреляны лейтенант П. П. Шмидт, один из руководителей Севастопольского восстания, и три матроса с "Очакова". А всего через четыре месяца, в июле того же года, снова загремели грозовые раскаты революции.
   Петербургская военная организация большевиков заранее готовила восстание Кронштадтской и Свеаборгской крепостей на островах. По примеру своего родного брата -- Черноморского флота -- должны были восстать корабли Балтийского флота: в Кронштадте броненосцы "Слава" и "Цесаревич", отряд миноносцев в Гельсингфорсе [Хельсинки] и учебно-артиллерийский отряд в Ревеле [Таллин]. Обе крепости и все корабли должны были восстать в один день и час по сигналу. Этим революционный удар приобретал неотразимую мощь.
   В революционных событиях 1906 года на Балтике особенной доблестью отличалась команда флагмана учебно-артиллерийского отряда крейсера "Память Азова". Недаром его называли потом "балтийским "Потемкиным"".

"Тайна моря"

   Как это часто бывает на Балтике даже в июле, погода неожиданно испортилась. С севера налетел шторм. Он бушевал всю ночь, а когда к концу следующего дня море стихло, в устье реки Пирита, возле Ревеля, волны выбросили на берег утопленника. Казалось бы, дело самое обычное: понесло какого-то чудака-горожанина на ночь глядя в море кататься -- вот и докатался. Для такого происшествия достаточно и околоточного. Но труп утопленника почему-то огородили от зевак цепью городовых и жандармов, приехал пристав, потом сам полицмейстер и два жандармских офицера. Труп был отправлен в морг, но и там осматривать его никому не разрешили. Ревельская газета "Эстляндские губернские новости" напечатала в отделе происшествий заметку под интригующим названием "Тайна моря", в которой сообщала, что утопленник, видимо, из простонародья, одет по-рабочему, но личность его не установлена. К трупу не подпустили даже репортеров, поэтому они не могли сообщить читателям, что на трупе обнаружено пять огнестрельных револьверных ран, все в грудь и все в упор.
   Об этих ранах и шел серьезный разговор в кабинете начальника Ревельского жандармского управления полковника Мезенцева.
   -- Никакой тайны нет, -- сказал, откладывая газету, глава политического сыска в Эстляндии. -- Все ясно! Убит наш осведомитель. А он последнее время давал очень ценные сведения о связи ревельских рабочих с матросами.
   -- Особенно с крейсером "Память Азова", -- согласно кивнул заместитель Мезенцева подполковник Никишин. -- Имеем подозрения, что на крейсере есть большевистский комитет, связанный с берегом. На днях к крейсеру подплыла лодка, и сидевшая в ней барышня перебросила на палубу сверток. Конечно, нелегальщина!
   -- Усильте наблюдение за крейсером.
   -- У нас там есть опытные осведомители. Среди них судовой священник отец Клавдий.
   -- Геройский поп! А в городской организации РСДРП есть наши люди?
   -- Теперь нет, -- виновато ответил Никишин. -- С гибелью агента связь оборвалась.
   -- Прошляпили, черт возьми! -- Мезенцев крепко потер ладонью стриженную под бобрик голову. -- Хорошо хоть то, что крейсер "Память Азова" со всем учебным отрядом ушел из Ревеля в Папон-Вик [Теперь Колга, залив в сорока километрах от Таллина] на учебные стрельбы. Нам меньше хлопот. Постойте-ка!.. -- Он замолчал и, озаренный какой-то неожиданной догадкой, закусил палец. -- Когда отряд ушел из Ревеля?
   -- В среду, то есть вчера на рассвете.
   -- А сегодня, в четверг к вечеру, мы получили свеженький труп нашего агента. Нет ли тут какой-то связи?
   -- Возможно, -- в раздумье погладил усы подполковник. -- Но какая?
   -- Значит, все-таки "тайна моря"? -- раздраженно, со стуком переставил Мезенцев на столе тяжелое пресс-папье. -- Вы не находите, господин подполковник, что в Ревеле с недавних пор, примерно этак с конца мая, действует чья-то опытная направляющая рука? Надо предупредить начальника отряда капитана Дабича, чтобы офицеры усилили надзор за командами всех кораблей, особенно крейсера "Память Азова". Распорядитесь, господин подполковник!

Лопоухий

   В тот же рассветный час, когда учебно-артиллерийский отряд снялся с ревельского рейда, на пустынном берегу Папон-Викского залива, на вершине дюны, в кустах можжевельника затаились четыре человека. Это были рабочие ревельского завода "Вольта" -- эстонцы Тамберг и Эдуард Отто, третий тоже рабочий -- с Балтийской мануфактуры. У третьего заметная внешность: большие оттопыренные уши. Вышло так, что архивы не донесли до нас ни его имени, ни фамилии. Все трое -- члены штаба дружины. Их обязанностью было охранять четвертого, высокого худощавого человека с волосами светлыми, длинными и слегка вьющимися, одетого в суконные флотские брюки, потертый пиджак и косоворотку с вышитым воротом. Трудно было определить, кто он: по одежде -- не то рабочий, не то переодетый матрос, по тонкому умному лицу и стальному пенсне -- несомненно, интеллигент. Это был партийный работник, направленный в Ревель петербургской военной организацией большевиков. По паспорту он значился тамбовским мещанином Степаном Никифоровичем Петровым, а в ревельских партийных кругах его называли Оскаром Минесом. Это и был тот, чью опытную направляющую руку почувствовал жандарм Мезенцев.
   Революционная гроза загремела неожиданно, спутав все планы. Раньше намеченного срока стихийно восстали на Свеаборгских островах пехотинцы и крепостные артиллеристы. Захватив форты на четырех островах, они начали бомбардировать Центральную крепость. Верные революционному долгу, в поддержку Свеаборга восстали и кронштадтцы, захватили береговое укрепление Литке и форт Константин.
   Поздно вечером 18 июля на конспиративной квартире по экстренному вызову собрались члены городского комитета, члены штаба рабочих дружин и матросы-большевики. Говорил Оскар Минес:
   -- Подробностей о Свеаборге и Кронштадте у нас пока нет, но партийная дисциплина обязывает нас поддержать тех, кто уже борется!
   Собрание происходило в пригородном доме, и все невольно посматривали в окно, выходившее на море. Где-то там, далеко, за чертой горизонта, по ту сторону Финского залива, уже второй день гремит орудийными залпами восставший Свеаборг.
   -- Ревель поддержит Свеаборг и Кронштадт, -- продолжал Минес. -- Мы уже договорились с эстонскими товарищами. Всеобщая забастовка и вооруженный захват власти! А вы, моряки, поддержите ревельских рабочих. Высаживайте десант, а если понадобится -- ударьте главным калибром по казачьим и жандармским казармам, полицейским участкам и губернаторскому дворцу!
   Но вот последовало неожиданное сообщение матросов. Из подслушанных разговоров офицеров они узнали, что морскому министерству известно о подготовке восстания на кораблях Балтийского флота и что приняты уже меры, чтобы раздавить его любыми средствами. Для начала приказано арестовать всех подозрительных матросов. На "Памяти Азова" уже арестован и передан жандармам минер Исадский, кроме того, есть приказ: команды на берег с завтрашнего утра не увольнять и рассредоточить флот. Во исполнение этого приказа завтра на рассвете учебно-артиллерийский отряд уйдет с ревельского рейда в залив Папон-Вик, якобы для учебной стрельбы.
   Растерянность и смятение отразились на лицах некоторых участников совещания. Послышались взвинченные крики меньшевиков:
   -- Драку еще не начали, а сопатка уже в крови! Без флота из рабочих дружин царские мясники кровь будут цедить! Пропало дело! Восстание отменить!
   -- Молчите, истерички! -- поднялся Минес. Его лицо было сурово и твердо. -- Дело не пропало! Перевод учебной эскадры из Ревеля в Папон-Вик осложняет нашу задачу, но это не поражение! Нет! Отряд придет обратно в Ревель и придет с красным флагом на мачтах! Я сейчас же отправлюсь в Папон-Вик и завтра ночью буду на "Памяти Азова". Спустите мне, морячки, с борта какую-нибудь веревочку? -- улыбнулся Минес матросам.
   -- Ты, Оскар, не марсовый, -- засмеялись и матросы, -- по канату тебе не подняться. Мы адмиральский трап спустим, оркестр выставим!
   Ночью Минес и его охрана добрались на крестьянской подводе до залива Папон-Вик и на рассвете уже затаились в кустах, ожидая подхода кораблей. Внизу, под стожком сена, была спрятана лодка, нанятая в рыбацкой деревне. Тамберга и Лопоухого Минес оставил на вершине дюны дозорными, а сам вместе с Эдуардом Отто спустился немного по склону. Юноша успел шепнуть Минесу, что им нужно поговорить с глазу на глаз.
   И вот теперь Эдуард рассказывал:
   -- Когда нас назначили вашей охраной, мы все трое побежали вытаскивать из тайников револьверы и патроны. Тамберг и я справились быстро, а Лопоухий почему-то замешкался. Тамберг послал меня поторопить его. Вхожу, а он еще не готов. Сидит за столом и что-то торопливо пишет. Мне почему-то показалось, что он не собирается с нами, а пытается улизнуть. Вошел я в его дом тише тихого, как мышь. Вы ведь знаете, в нашем деле не надо лишних глаз и ушей. Он заметил меня, когда я стоял уже за его спиной. Если бы вы видели, товарищ Минес, как он вздрогнул! Будто около его уха выстрелили! И побледнел, куррат! [Черт (эст.)] Заметил он, конечно, что я удивился и вопросы буду задавать, сам первый затараторил: "Идем ведь на опасное дело, вот я и решил невесте письмо написать". -- "Ну, дописывай, -- говорю, -- я подожду". -- "Ладно, -- говорит, -- не стоит, пожалуй, ее расстраивать!" А сам все глубже и глубже письмо в карман запихивает, словно боится, что я листок из рук у него выхвачу. А потом мы вышли к ждавшему нас Тамбергу. Что вы на это скажете, товарищ Минес?
   -- Письмо это и сейчас при нем, как вы думаете, Эдуард?
   -- Я все время следил за ним. Не выбросил. Разве вот сейчас попытается уничтожить. Так ведь при нем Тамберг.
   Минес поднялся и зорко, внимательно оглядел окрестности. Отто понял.
   -- Здесь опасно. По дороге могут проехать. Лучше в море.
   И в этот момент они услышали голос Лопоухого. Он стоял выше их на склоне дюны и громко, насмешливо говорил:
   -- Все совещаетесь о мерах безопасности? На меня надейтесь! Товарищ Минес, грудью прикрою тебя от царских пуль и штыков!
   -- Идемте вниз, спускайте лодку на воду, -- приказал Минес.
   -- Зачем? -- удивился Лопоухий. -- К эскадре поплывем ночью, а она еще и не пришла.
   -- Нужно осмотреть рейд, выбрать короткий и скрытый подход к кораблям.
   Когда лодка отошла от берега так далеко, что деревья казались низеньким кустарником, а людей и вовсе не различить, Минес окинул взглядом море. Ни дымка, ни паруса на горизонте. Тогда он посмотрел в упор на Лопоухого.
   -- Дай твое письмо к невесте!
   -- Вы что?.. Вы с ума сошли? -- взвизгнул Лопоухий, схватившись обеими руками за борт. Он, видимо, хотел выброситься из лодки, но три револьвера уставились на него. Эдуард вытащил из его кармана письмо к "невесте", которое оказалось донесением в жандармское управление.
   Минес прочитал его вслух. Фамилии товарищей из дружины и городского комитета РСДРП. Против каждой фамилии -- домашний адрес. Затем предложение выдать боевую дружину, подпольную типографию и судовые партийные комитеты учебного отряда. Всего за десять тысяч рублей.
   Минес кончил читать. Точку поставили три выстрела в упор. Убитый провокатор упал навзничь на корму, и Эдуард выстрелил в него еще два раза. В глазах юноша стояли слезы ярости и ненависти. Труп выбросили в море, привязав к нему лодочный верп. Но от разыгравшегося через несколько часов шторма якорек, видимо, отвязался и труп принесло в устье Пириты, на радость жандарму Мезенцеву.
   Повернули к берегу и гребли медленно, подавленные. Провокатор пробрался в штаб и в городской комитет! После долгого молчания Тамберг сказал:
   -- На волоске мы висели.
   -- Наше дело на волоске висело, а это хуже! -- откликнулся Минес.
   После полудня услышали далеко в море орудийные выстрелы. Отряд вел учебную стрельбу. А под вечер корабли вошли в залив. Минес и его товарищи глядели на них, лежа в прибрежных кустах.
   Первым шел флагманский корабль, крейсер первого ранга "Память Азова". Он предназначался для самостоятельных действий на океанских просторах как рейдер -- охотник за военными транспортами и торговыми судами неприятеля. Кроме мощных машин с шестью котлами, он имел парусное вооружение для экономии топлива во время плавания вдали от берегов.
   У "Памяти Азова" была славная родословная. Свое имя крейсер получил в память линейного парусного корабля Черноморского флота "Азов", особенно отличившегося под командой М. П. Лазарева в Наваринском сражении. На носу крейсера были изображены белый георгиевский крест и полосатая черно-оранжевая орденская ленточка. Окрашенный в серо-голубой цвет, сверкающий надраенной медью, опрятный, щеголеватый, крейсер словно приготовился к торжественному морскому параду.
   За флагманом вошли в залив минные крейсеры "Воевода" и "Абрек", миноносцы "Ретивый" и "Послушный". Один из кораблей отряда, учебное судно "Рига", остался в Ревеле. Он проводил стрельбу у острова Нарген.
   "Какая грозная сила! -- думал Минес, любуясь кораблями. -- Мы должны направить ее на борьбу за революцию!.."
   Глухой ночью, в часы "собачьей вахты", лодка с тремя большевиками подошла к эскадре. На берегу, в соснах, свистели первые взмахи шторма.

Кочегар No 122

   Тесное таранное помещение "Памяти Азова", куда не только офицеры, но и кондукторы [В царском флоте промежуточное звание между офицером и унтер-офицером] редко заглядывают, было набито матросами. Шло собрание корабельной большевистской организации. Председательствовал широкий в плечах, с густыми черными усами на твердом, волевом лице артиллерийский квартирмейстер [младший унтер-офицер царского флота] Нефед Лобадин. Справа и слева от Лобадина стояли члены комитета -- стройный, высокий красавец гальванерный квартирмейстер Петр Колодин и румяный смешливый баталер [унтер-офицер по хозяйственной части] Степан Гаврилов. Рядом с ним стоял Оскар Минес, переодетый в матросскую форму. Говорил Степан:
   -- Надо немедленно начинать! Не терпится братве вцепиться в глотку царю-батюшке! Потемкинцы и очаковцы начали -- мы, азовцы, закончим. А нам, балтийцам, сподручнее сшибать с трона царя. Нам до Питера ближе, чем черноморцам! -- Степан задорно улыбнулся.
   -- Правильные слова! -- заговорили матросы, но в задних рядах кто-то сказал ядовито: -- Царя сшибать азовцы задумали, а в 1905 году не вы ли заслужили царское спасибо и удостоились лобызания ручки ее величества царицы?
   -- Это не мы, это офицерье и шкуры-кондукторы лобызали! -- загудели возмущенно матросы. -- А мы ее, стерву, так бы лобызнули!
   -- На собрании чужие есть! -- шепнул Минес Лобадину. Тот поднялся на цыпочки, вглядываясь. Потом сказал сердито и встревоженно:
   -- Тильман, ты как сюда попал? Ребята, ну-ка, задержите его!
   Но уже хлопнула дверь горловины за выбежавшим Тильманом.
   -- Плохо получилось! -- покачал головой Лобадин. -- Уж больно у нас на крейсере команда разношерстная. Кроме основного состава, на который мы, как на каменную гору, надеемся, есть переменники-ученики. Переменники, за малым исключением, в революционном смысле материал совсем сырой. Тлеют, а не горят, хоть ты что! Ох, и тяжело будет!
   -- Революцию вообще тяжело делать! -- серьезно ответил Минес. -- А скажите, Нефед Лукьяныч, у вашего комитета есть связь с другими кораблями?
   -- И даже очень тесная! Партийные организации имеются на "Риге" и на "Абреке".
   -- А на "Воеводе" и на миноносцах сочувствующие выявляются. Сознательные и боевые есть ребята! -- добавил Колодин.
   -- Это же огромная сила! -- воскликнул Минес.
   Собрание продолжалось.
   А в это время Тильман докладывал торопливо пристегивавшему палаш и револьвер старшему офицеру крейсера капитану второго ранга Мансурову:
   -- В таранном отсеке собрались. Бунт готовят!
   Мансуров замысловато, по-матросски выругался и вылетел из каюты.
   Собрание вынесло решение поручить комитету тут же, немедленно разработать дальнейший план восстания и самое позднее через час сообщить его партийцам. А пока всем, кроме комитетчиков, выйти на палубы. В отсеке было невыносимо душно, кое-кому стало даже дурно. В этот момент влетел матрос:
   -- Полундра! Сюда Мансуров топает!
   Словно по боевой тревоге колоколов громкого боя, матросы бросились к горловине отсека и разбежались по палубам. И когда появились капитан второго ранга Мансуров и вахтенный начальник, отсек был пуст. Но Мансуров уже узнал от Тильмана, что на корабле есть посторонний человек. Он вызвал караул и пошел по жилым палубам. На одной из коек лежали два человека. Один был знакомый Мансурову матрос, второго он не знал.
   -- Ты кто такой? -- послышался строгий вопрос.
   -- Кочегар номер сто двадцать два.
   -- Нет у нас такого, -- засмеялся Мансуров. -- Взять его!
   Минеса схватили и обыскали. Нашли заряженный браунинг и запасную обойму. Арестованного отвели в офицерскую ванную комнату и поставили четырех часовых, в число которых попросился Тильман. Дверь в ванную оставили открытой, а часовым было приказано заколоть арестованного при малейшей попытке к бегству.

Действовать по-флотски!..

   В носовой части артиллерийской палубы Нефед Лобадин опять собрал большевиков. Всем было ясно, что действовать надо немедля. Через час уже будет поздно: Минеса отправят на "Воеводу", и на рассвете минный крейсер уйдет в Ревель.
   -- Не теряй время, командуй! -- вырвалось нетерпеливо у Петра Колодина. -- Упустим время -- и нас брезентом накроют, как потемкинцев!
   -- Значит, решили! -- свободно и легко вздохнул Лобадин. -- Действовать по-флотски! Все за одного, один за всех!
   -- Трави до жвака-галса! [конец якорной цепи, прикрепленный к палубе] Ура! -- подкинул бескозырку веселый Степан Гаврилов. -- Да здравствует наша родная, самая красивая, самая желанная революция!
   На верхней палубе щелкнул вдруг револьверный выстрел. Сверху из люка кто-то крикнул:
   -- Лейтенант Захаров застрелил матроса! Ребята тоже не стерпели -- по башке прикладом... Богу душу отдает!
   -- В ружье! -- крикнул Лобадин. -- Выключай свет! В темноте нам виднее! Ребята, за мной!
   Крейсер погрузился в темноту. Выбегая на палубу, Лобадин услышал за собой топот матросов.
   С тремя партийцами он бросился выручать Минеса. С фонариками в руках они вбежали в коридор. Дверь в ванную открыта, караула нет, в дверях Минес.
   -- Оскар! -- бросился к нему Лобадин. Они крепко обнялись.
   У порога ванной лежал мертвый Тильман со штыковыми ранами в груди.
   -- Кто его? -- спросил тихо Лобадин.
   -- Караульные, прежде чем убежать.
   На верхней палубе гремели револьверные и винтовочные выстрелы.
   Выбежав на палубу, Лобадин крикнул:
   -- Ребята, без крови! Бери офицеров в плен!
   -- Они нас в плен не берут!.. В упор стреляют! -- закричали в ответ матросы.
   Выстрелами сверху, через люки, матросы гнали офицеров в кают-компанию. Убит был вахтенный начальник Зборовский, тяжело ранены Мансуров и командир крейсера капитан первого ранга Лозинский. Офицеры панически метались во внутреннем помещении юта. Наконец, поняв, чего от них хотят, они ринулись толпой в кают-компанию и на кормовую батарею.
   -- Все! -- вытер со лба пот Степа Гаврилов. -- Драконы в клетке! -- Он опустил винтовку.
   Но ему пришлось тотчас же взять оружие на изготовку. С кормы закричали:
   -- Драконы бегут! На паровом командирском катере! Держи их!
   Офицеры бежали через кормовой адмиральский балкон сообщавшийся с кают-компанией. Матросы забыли о балконе.
   Офицеры уже спускались в катер. Забурлил винт, катер начал пятиться от кормы крейсера.
   -- Катер к борту! -- крикнул в мегафон Лобадин.
   Но катер прибавил обороты и разворачивался носом к берегу.
   С палубы загремели винтовочные выстрелы.
   -- Нельзя их выпускать! -- крикнул Лобадин. -- Комендоры, к орудию!
   Бортовой "гочкис" выплюнул пламя. Близ левого борта катера взметнулся фонтан. Второй выстрел. Катер качнуло, он стал зарываться носом. Снова два выстрела один за другим. Снаряды легли по бортам катера, и он застыл на месте. Офицеры начали прыгать в воду и побрели вброд к берегу. "Гочкис" сделал еще три выстрела подряд.
   Но офицеры уже добрались до берега и скрылись в лесу.
   Убежали с крейсера не все офицеры. Загнанных в кормовую батарею там и заперли, отобрав у них оружие. С ними был поп Клавдий. Но часа через два попа выпустили и даже разрешили ему свободно ходить по кораблю.
   Над морем занималась заря. Наступал новый день, 20 июля 1906 года.
   Утром этого дня Николаю II подали телеграмму. Царь удивленно округлил белесо-голубые глаза. Телеграмма была послана из неведомой эстонской деревушки Колга. Содержание ее было коротким: "Команда крейсера "Память Азова" взбунтовалась. Убит командир и пять офицеров. Крейсер в руках мятежников".
   Царский приказ был тоже коротким:
   "Повелеваю немедленно привести в повиновение команду крейсера "Память Азова". В случае необходимости потопить его".

Следовать за мной!

   Пять часов утра. Медленно пробили склянки. Раньше положенного по уставу времени с мостика раздалась команда:
   -- На флаг и гюйс смирно!
   Горнист заиграл сигнал, его подхватила дробь барабанов. Из-за ходового мостика медленно поднялся красный флаг. На шканцах раздался могучий клич сотен глоток:
   -- Долой самодержавие! Да здравствует революция!
   Команда была распущена, но не ушло с мостика новое командование крейсера. Командиром "Памяти Азова" был единодушно выбран Нефед Лобадин, руководитель корабельной большевистской организации, помощниками командира -- Оскар Минес и Петр Колодин. Они совещались, как действовать дальше.
   Неожиданно снялся с якоря и пошел к выходу из бухты минный крейсер "Воевода". На всех кораблях отряда слышали стрельбу на "Памяти Азова", потом увидели красный флаг на его мачте и без труда догадались, что крейсер захвачен восставшими матросами. Командир "Воеводы" лейтенант Гильдебрандт решил рискнуть уйти из бухты, чтобы сообщить в Ревель о случившемся. Но на "Памяти Азова" зорко следили за кораблями, и на мачту флагмана взлетел сигнал:
   ""Воеводе" встать на якорь".
   Минный крейсер сделал крутой поворот, но пошел не обратно в бухту, а к берегу и выбросился на мель.
   Тогда двинулся и "Память Азова". Крейсер пошел к выходу из бухты и на ходу поднял сигнал:
   ""Абреку" и миноносцам следовать за мной".
   После томительной паузы минный крейсер и миноносцы подняли ответ:
   "Ясно вижу".
   На носу, у шпилей, засуетились якорные команды, из труб повалил дым, забурлили под кормой винты, но корабли не двинулись с места.
   -- Враздрай работают! [работать враздрай -- это работать одной машиной вперед, а другой -- назад] -- возмущенно и зло закричали на "Памяти Азова".
   На правом борту крейсера высунулось в амбразуру шестидюймовое орудие. Вспухло облако дыма. Между "Абреком" и "Ретивым" поднялся мощный фонтан воды. И словно ожидая этого сигнала, минный крейсер и миноносцы дали полный ход. Но пошли они не к выходу из бухты, а тоже к берегу. Корабли врезались форштевнями в прибрежный песок, с бортов спустили трапы. Под дулами офицерских револьверов матросы сошли на берег и побежали в лес.
   Все было кончено. Крейсер под красным флагом остался один.
   Командный состав крейсера собрался в боевой рубке.
   -- Что будем делать? -- обводя взглядом верных друзей, спросил командир крейсера Лобадин.
   -- Идти в Ревель! -- без колебаний ответил Оскар Минес. -- Там нас ждут рабочие. Объединенными силами, с моря и суши, возьмем город и присоединим к себе солдат. Царских карателей из Петербурга в первые дни можно не бояться. Эстонские боевики взорвут железнодорожные мосты.
   -- А в Ревеле к нам присоединится "Рига". Я в этом уверен, -- поддержал Минеса Лобадин. -- Я тоже за поход на Ревель!..
   Под кормой крейсера заклубились буруны. Он лег на курс в открытое море. Только чайки вились за кормой одинокого корабля с красным флагом на мачте.

"Рига" показала корму

   Из боевой рубки не расходились. Ждали, какие вести принесет радиотелеграф. Наконец на стальном трапе загромыхали шаги телеграфного квартирмейстера Николая Баженова. Но в рубку он вошел медленно, с угрюмым лицом.
   -- Молчат! Молчат как рыбы! -- безнадежно развел он руки. -- Свеаборг молчит, Кронштадт молчит, "Цесаревич" и "Слава" молчат, минный отряд в Гельсингфорсе молчит!
   -- А "Рига", как "Рига"? -- нетерпеливо поднялся Лобадин.
   -- И "Рига", Нефед Лукьяныч, молчит, как проклятая!
   После тяжелой паузы заговорил Петр Колодин, исполнявший обязанности старшего офицера:
   -- Дело будет серьезнее, чем мы думали. Поэтому давайте обсудим, как поступить с оставшимися на крейсере офицерами. Враги ведь!
   -- Комитет уже решил. Офицеров не трогать, их судьбу решит позднее революционный суд, -- ответил Оскар Минес.
   -- Офицеры первые начали стрелять в матросов: Захаров, Соколовский, Зборовский... Ладно! Коли комитет решил так, перетакивать не будем. Но есть еще и кондукторы, а их даже не заперли в каютах.
   -- Как они себя держат? -- спросил Лобадин.
   -- Как богачи на деревенской сходке. Кучкой держатся, матросов чураются. Вспомните, товарищи, сколько вреда принесли шкуры-кондукторы в Севастополе и на "Потемкине".
   -- Ты, Петя, кондачок любишь. А тут дело серьезное, -- недовольно возразил Лобадин. -- Надо поговорить с ними, прощупать.
   -- Щупайте! -- рассерженно отмахнулся Колодин. -- Только они, извиняюсь, не куры-несушки.
   Переговорная трубка на мостике заурчала.
   -- Рубка слушает! -- крикнул Лобадин.
   -- Выходим на створ ревельских маяков! -- донесся из трубки голос рулевого Мундштукова, теперь штурмана крейсера. -- Начинаем поворот на Ревель!
   -- Поворачивайте! -- ответил Лобадин. -- И передай, Алеша, сигнальщикам, чтобы зорче смотрели. Ищите "Ригу"!
   Командиры поднялись на мостик. А палуба крейсера уже была забита матросами. Все чувствовали, что приближается решительный момент. Открылся заросший соснами остров Нарген [Теперь остров Найсар] у входа в ревельскую бухту. Отсюда до Ревеля час хорошего хода. Как-то встретит восставший корабль рабочий Ревель? И где-то близ острова проводит учебные стрельбы "Рига", готовая присоединиться к революционному крейсеру.
   -- "Рига"! -- вдруг закричали на палубе. Взлетели бескозырки, загремело "ура".
   Но куда же она идет? Обогнув южный маяк Наргена, "Рига" начала уходить за остров, на запад, а не на юг, в Ревель.
   -- Почему "Рига" уходит? -- встревоженно, посмотрел Оскар Минес на Лобадина. -- Нужно ее догнать!
   -- Догоним! Обойдем остров с севера и ляжем на пересечку курса "Риги"! -- ответил Лобадин.
   Всех, и на мостике, и на палубе, шатнуло от крутого поворота "право на борт". Крейсер весь дрожал от мощной работы машин. Вот и бело-красный маяк на северной оконечности острова. Тут азовцы снова увидели "Ригу", вернее, ее корму. Винты уходившего корабля бешено работали.
   -- У нас ход семнадцать узлов, у "Риги" двадцать! -- сказал безнадежно Мундштуков. -- Командуй, Нефед, поворот!
   Лобадин приказал повернуть и идти на Ревель.
   На палубе подавленно молчали.
   Почему же ушла "Рига"?
   Настроение ее команды с утра 20 июля было напряженным. Матросы уже знали о восстании в Свеаборге и Кронштадте, но о событиях на "Памяти Азова" им не было известно. А командир "Риги" капитан второго ранга Герасимов был извещен об этом по радиотелеграфу и принял меры. Экипаж "Риги", учебного судна, наполовину состоял из гардемаринов [воспитанники царского морского кадетского корпуса] и кондукторов, проходивших стажировку. Герасимов собрал их на одной из палуб и вооружил винтовками. Затем, чтобы избежать встречи с мятежным крейсером, приказал идти в Либаву [Лиепая]. На траверсе Наргена "Рига" встретилась с крейсером. Матросы-большевики "Риги", видя, что их корабль уходит от крейсера, дали давно ожидаемую команду:
   -- В ружье, товарищи!..
   Разбив трюм, матросы начали доставать патроны. Но вооружиться они не успели. Налетели гардемарины и кондукторы под командой офицеров. Восстание на "Риге" было подавлено в самом начале. Утром того же 20 июля, после трехдневных кровопролитных боев пал и революционный Свеаборг; в этот же трагический день было жестоко подавлено восстание матросов и солдат в Кронштадте. На броненосцах "Слава" и "Цесаревич" начальство списало на берег революционно настроенных матросов и заменило их гардемаринами. На миноносцах в Гельсингфорсе были произведены массовые аресты.
   Вот почему молчал эфир, когда Николай Баженов выстукивал запросы из радиорубки "Памяти Азова".

Абордаж

   В пять часов вечера революционный крейсер бросил якорь на ревельском рейде. Команда села ужинать. За столами против обыкновения было тихо. Ни шуток, ни смеха. Многих учеников не хватало за столом, а те, что сели ужинать, вдруг по какому-то тайному сигналу поднялись и ушли. Пустовали и столы кондукторов.
   Поп Клавдий спустился вниз и пошел к кормовой артиллерийской палубе, где сидели арестованные офицеры. Двери не заперты, но у порога стоят двое караульных из учеников-переменников. Поп вошел, умышленно не притворив за собой дверь. Караульные не решались задержать священника.
   -- Господа офицеры, "Рига" корму показала! -- весело сказал поп. -- Крейсер наш теперь один как перст!
   -- Вернее, как "Потемкин"! -- воскликнул насмешливо лейтенант Сакович. -- Тот в Румынию ушел, а наш крейсер в Швецию, видимо, потопает. С революционным визитом!
   -- Вы бы поговорили, батюшка, с нашими кондукторами и учениками, -- умышленно громко сказал лейтенант Лосев, косясь на часовых-переменников. -- Они ведь ни в чем не виноваты. Кашу заварили наши бунтари и этот мерзавец штатский. Несправедливо будет, если учеников на расправу потянут!
   -- Святые твои слова, сыне!.. Это даже мой долг, как духовного пастыря, -- ответил поп, направляясь к двери.
   А на верхнем мостике в это время Лобадин, Оскар Минес и Петр Колодин рассматривали в бинокль город, порт, набережные и прилегающие к ним улицы, занятые войсками и полицией.
   -- В порту не менее двух рот пехоты! -- сказал Лобадин. Опустил бинокль и Оскар Минес. -- На крыше Батарейных казарм сидят артиллерийские наблюдатели. А во дворе конные жандармы и казаки!
   -- Посмотрите в сторону Балтийской мануфактуры! -- воскликнул возбужденно Колодин. -- Туда драгуны на рысях подходят!
   На мостик взлетел Степа Гаврилов.
   -- Своими ушами слышал! -- закричал он еще на трапе. -- Кондуктор Давыдов тихо приказал ученикам: "После ужина разбирайте винтовки и по моему сигналу бросайтесь на главарей!"
   -- Начинается! -- мрачно сказал Колодин. -- Говорил ведь я, что шкуры-кондукторы покажут нам кузькину мать!.. Слышите? Вот оно, самое!
   Внизу раскатились два винтовочных выстрела, затем ударил залп. Ученики и кондукторы рвались на верхнюю палубу, но матросы согнали их вниз. Там контрреволюционеры одержали первую победу: захватили кормовую батарею и освободили офицеров. Теперь они орудовали по четкому плану, а революционные матросы из-за внезапности нападения действовали разрозненными группами, а то и в одиночку.
   Бой на палубах крейсера длился более часа с переменным успехом. Кондукторы и ученики заняли было машинное отделение и кочегарку, но были выбиты оттуда машинной вахтой. На верхней палубе матросы-революционеры очистили бак, но у них не оказалось там вожака, руководителя. Лобадин с матросом Котихиным бросились к ним и добежать не успели. Кондукторы перехватили их и погнали в обратную сторону, к юту.
   -- Котихин, к пулемету! -- крикнул Лобадин, взбегая на кормовую пристройку.
   -- Стой! Бросай оружие! На распыл пущу! -- закричал Котихин, водя пулеметом.
   -- Не балуй, дурочка! -- засмеялся кондуктор Лавриненко и спокойно пошел прямо на пулемет. -- Пулеметы мы давно испортили. И пушки тоже!
   Котихин ударил кулаком по замку молчащего пулемета и от ярости заплакал. Лобадин бросил револьвер. Все патроны были расстреляны.
   -- Сдавайся! -- крикнули ему снизу.
   -- Живым не возьмете! -- гордо ответил он, поднимая правую руку. В кулаке было что-то зажато.
   Враги бросились к нему по обоим трапам. Лобадин метнулся им навстречу, но споткнулся и упал, выронив из правой руки детонатор. Тот взорвался и ранил Лобадина в живот. Потом озверевшие враги кололи его штыками, били прикладами, ногами. Так, героем, не сдавшись врагам, погиб командир революционного крейсера "Память Азова", матрос-большевик Нефед Лобадин.
   А к "Памяти Азова" спешили со стороны города крейсер пограничной стражи "Беркут" и два портовых буксира. Их палубы были забиты жандармами и городовыми. Нападавшие применили тактический прием времен парусного флота -- абордаж. Суда сцепились бортами. Жандармы и городовые лезли на палубу крейсера, матросы сбивали их штыками, прикладами, гандшпугами, кидали на их головы бочонки, куски угля. Дольше всех держался командный мостик. Там с десятком матросов сражался Оскар Минес. Когда оборонявшиеся расстреляли все патроны, Оскар отказался сдаться и прыгнул в море. Проплыв под водой метров тридцать, он вынырнул набрать воздуха. По нему начали стрелять, он снова нырнул. Он уплывал все дальше и дальше, но его настигла посланная в погоню шлюпка.
   В семь часов вечера с мачты крейсера был спущен красный флаг.

Расправа

   Вечером 20 июля на крейсере был арестован почти весь основной экипаж.
   Следствием руководил главный военно-морской прокурор. Из Петербурга ему дан был наказ "не тянуть и не миндальничать". Прокурора особенно интересовал Оскар Минес, он же тамбовский мещанин Петров. Кто он в действительности? Охранка, наконец, расшифровала его. Это оказался профессиональный революционер-большевик Арсений Иванович Коптюх. Ему было всего двадцать лет.
   Следствие продолжалось неделю. Допрашивали, а потом судили и здоровых, и раненых, даже тяжело раненного, обмотанного бинтами Ивана Аникеева. На скамью подсудимых посадили девяносто два человека. Пятого августа суд Особой комиссии вынес приговор: восемнадцать человек -- к расстрелу, двенадцать -- на каторгу до двадцати лет, тринадцать -- в тюрьмы и дисциплинарные батальоны, пятнадцать -- к наказанию в дисциплинарном порядке.
   Приговоренным к смертной казни дали только полчаса на письма к родным. В три часа ночи их привели в губернаторский сад и привязали к канату, натянутому между деревьями. Плечом к плечу стояли Арсений Коптюх, румяный весельчак Степа Гаврилов, стройный красавец Петр Колодин, радиотелеграфист Николай Баженов, защищавший Лобадина в бою матрос Котихин и остальные тринадцать. Раздалась команда:
   -- Стрельба взводом! Взво-од!..
   Роковую команду заглушили крики смертников:
   -- Да здравствует революция!..
   -- Смерть тиранам!..
   -- Умираем за народ!..
   -- ...Пли!
   Залп. Тишина. И снова:
   -- Пли!..
   Второй залп. Со зловещим карканьем поднялись испуганные вороны и черной тучей повисли над садом.
   Солнце уже вставало над Финским заливом, когда в городе запели гудки. Начала "Вольта", подхватили Балтийская мануфактура, "Крулль", "Двигатель". Долго не смолкали скорбные гудки: рабочий класс Ревеля прощался с героями-азовцами. А в эту минуту около острова Нарген, там, где на карте отмечена стометровая глубина, с борта портового буксира бросили в море восемнадцать наглухо забитых ящиков.

"Скорый" ведет бой с четырьмя кораблями

   Одним из последних аккордов первой русской революции было исключительное по дерзости восстание "Скорого".
   17 октября 1907 года. Владивостокский рейд. В 8 часов 30 минут эсминец "Скорый" снимается с бочки, подходит к стенке и начинает грузить уголь. Бункеровка окончена, окатили палубу из брандспойтов. Задымили трубы. Миноносец разводит пары во всех четырех котлах, отходит от стенки и мчится к Гнилому углу, где расположены казармы 2-го армейского полка. На ходу "Скорый", к ужасу офицеров и командующего эскадрой, поднимает красный флаг революции.
   С мостика эсминца видно, что полк выстроен на плацу. "Скорый" выкидывает сигнал "добро". И вдруг полк панически разбегается. Тогда эсминец начинает; словно ястреб, кружить по бухте и открывает артогонь по казармам полка.
   Суть этих событий в следующем. Владивостокский гарнизон тайно готовил восстание. Кроме моряков, должны были восстать и пехотные части -- 10-й и 12-й сибирские стрелковые полки и 2-й армейский пехотный полк. Начал восстание "Скорый". Когда же на "Скором" увидели, что 2-й армейский не поддержал восстания, матросы обстреляли казармы. Эскадра, стоявшая в бухте, сперва была безучастной свидетельницей этих событий.
   В штабе эскадры струсили, думали, что к "Скорому" присоединятся и другие корабли. Но эсминец был одинок. И адмирал решился.
   В 12.00 миноносец "Грозный" выпустил по "Скорому" торпеду. Она прошла без вреда под кормой восставшего корабля. Тогда канонерка "Маньчжур", а также миноносцы "Смелый", "Сердитый" и "Грозный" открыли по "Скорому" артиллерийский огонь. Стреляли офицеры, так как матросы все как один отказались убивать своих товарищей.
   "Скорый", отстреливаясь, пошел самым полным к выходу из бухты, надеясь вырваться в море. Но снаряды загородили ему путь и заставили вернуться. И "Скорый" принял неравный бой.
   Но выстрелы его звучали все реже и реже. Тяжелым снарядом с канонерки перебило паровые трубы "Скорого" и заклинило руль. Эсминец рыскнул круто влево и выскочил на мель у Штабной пристани.
   На корабле были убиты шесть матросов и руководитель восстания унтер-офицер Пайлов. Много матросов погибло при взрыве труб. Восстание продолжалось четыре часа.
   Оставшихся в живых судили военно-полевым судом. Приговор был жестокий: расстрел, каторжные работы, дисциплинарные батальоны и тюрьмы. Оправданных по суду не было.
   Сплоченная, спаянная революционной идеей команда "Скорого" не имела ни предателей, ни трусов, ни колеблющихся.
   Отгремела первая русская революция 1905-1907 годов.
   Наступила пора черной реакции, потом кровавый угар первой мировой войны. Кронштадт и Балтийский флот объявлены на "осадном положении", за нарушение его -- военно-полевой суд. И все же сигналом грядущего Октября снова звучат мятежные, зовущие слова: "В ружье, товарищи!.."
   В 1915 году вспыхнули волнения на линкоре "Гангут". Начальство успело изолировать "Гангут" от других кораблей Балтфлота, а затем стрелковые команды береговых флотских экипажей, укомплектованные из самых отсталых и забитых матросов, расправились с гангутцами.
   Затем Февральская революция. Матросы принимают в ней активное участие.
   23 октября 1917 года. Выстрел "Авроры". Славный русский военный флот ложится на курс, проложенный великим Лениным.
   
   1963 г.

--------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Зуев-Ордынец М.Е. Бунт на борту. Рассказы разных лет / Ил.: Г. А. и Н.В. Бурмагины. -- Пермь: Кн. изд-во, 1968. -- 197 с.; ил.; 21 см. С. 59 -- 74.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru