Зуев-Ордынец Михаил Ефимович
Остров Потопленных Кораблей

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Михаил Зуев-Ордынец.
Остров Потопленных Кораблей

[]

1

   Грузовой транспорт "Урал" был флагманом этой мертвой флотилии. Он стоял ближе всех к берегу, уткнувшись форштевнем в гладкие, зализанные волнами прибрежные камни. В кильватер "Уралу" выстроились остальные пять кораблей: два пассажира, два морских буксира и самоходная морская баржа. В свое время они бороздили Каспий, потом, отслужив свой морской век, печально ржавели на портовом кладбище кораблей. Но однажды эту эскадру инвалидов привели сюда на буксирах, открыли кингстоны и поставили на посмертную вахту. Вокруг острова было неглубоко, и потопленные корабли легли на грунт чуть выше ватерлинии, а их крепкие еще корпуса образовали волнолом. Иначе к острову не подойдешь: первый же крепкий ветер бросит судно на обросшие водорослями скалы. А на таком море, как Каспий, особенно если задует "хазры" -- знаменитый каспийский норд, тихого дня ждут иногда неделями.
   Сюда, на маленький скалистый островок километрах в пятидесяти от Гурьева, за устьем Эмбы, была послана на дальнюю морскую разведку, на глубокое бурение, комсомольская бригада мастера Жагора Акжанова: тринадцать буровиков, три сменных моториста-механика, слесарь и восемнадцатая -- Зина Слепцова, техник-геолог для документации скважины.
   Перед отправкой бригады на остров Акжанова и Слепцову вызвал к себе главный геолог треста. Высокий, худощавый, седой, с пристальными глазами, чем-то похожий на моряка или летчика, он сразу внушил Жагору и Зине робкое уважение.
   -- Мы недаром посылаем на этот каменный пятачок именно комсомольскую бригаду. Почет вам оказываем, товарищи комсомольцы! -- не то улыбаясь, не то щурясь критически, начал главный геолог. -- Вы наш десант, а в десант самых смелых посылают. Зинаида Андреевна знает, конечно, -- перевел он глаза на Слепцову, -- что существует теория, по которой соляные купола, связанные здесь с нефтяными месторождениями, ушли с материка в море, точнее -- нырнули под морское дно. Значит, там и нефть должна быть. Вот и будем ее искать! И не откроем ли мы здесь вторую лагуну Маракайбо? Слышали о Маракайбо?
   Жагор сконфуженно качнул отрицательно головой, а Зина ответила:
   -- В техникуме по географии нефти проходили Маракайбо. Это в Венесуэле, в Карибском море. Семь процентов мировой добычи нефти.
   -- Да, семь процентов мировой добычи! -- главный геолог помолчал, зажав подбородок в развилке большого и указательного пальцев, задумчиво почесывая щеку. Глаза его стали далекими и мечтательными. -- Не откроем ли и мы здесь второе Маракайбо, с таким же нефтяным кладом? Давайте-ка помечтаем, товарищи. Вы мечтать умеете?
   Он положил на стол сцепленные пальцами руки, посмотрел испытующе и строго сначала на Акжанова, потом на Слепцову. Лицо бригадира ему не понравилось: робкое какое-то. Заметно было, что парень старается держаться солидно, независимо, но получалось это у него плохо. Подстать мастеру и девушка, правда, легкая, веселая, бойкая, как синичка, но в лице тоже нет уверенности, а только молодое нетерпение. И глаза совсем детские, будто у ребенка, который радостно изумился чему-то да так и застыл с широко распахнутыми, счастливо удивленными глазами. А главное -- молоды оба, ох, как молоды! Он снял очки и, выигрывая время, чтобы обдумать, долго тер кончиками пальцев уголки глаз. Потом спросил осторожно:
   -- Скажите, у вас в бригаде все такие... -- он чуть было не сказал "зеленые", но вовремя спохватился. -- Такие молодые?
   Мастер понял главного геолога. В глазах мелькнула тень обиды, и он ответил твердо, уверенно:
   -- У нас разные есть. Старшему смены Жумабаю Суратаеву, для примера, уже двадцать четыре. Подал заявление в партию. А Боре Горленко шестнадцать только, этой весной паспорт получил.
   -- Шестнадцать? -- главный геолог, сморщившись, почесал дужкой очков седой висок. -- А у вас десант, повторяю: десант в море, на дальний безлюдный остров.
   -- А что тут такого? -- горячо вступилась девушка. -- Гайдар в шестнадцать лет целым полком командовал!
   -- Гайдар? Какой Гайдар? -- не понял сразу главный геолог, а поняв, улыбнулся. От этой улыбки лицо его стало приветливым и стариковски добрым. -- Ах, да, Аркадий Гайдар, писатель. Было такое дело, было! Тогда вот что, Зинаида Андреевна. Расскажите-ка вашим паренькам о Маракайбо. Пусть они себя настоящими кладоискателями почувствуют. Это хорошо будет. Однако продолжаем! Найдем ваш остров.
   Он решительно надел очки и склонился над расстеленной по столу картой Каспийского моря. Его карандаш потянулся в северо-восточный угол моря, окрашенный бледно-голубой мелкоглубинной краской, и решительно остановился.
   -- Вот он! -- поставил главный геолог на крошечный островок острие карандаша и повертел его за торец. -- Пока еще безымянный. Сами найдете ему название. До ближайшего берега -- тридцать километров. Да и какой это берег! Ни селений, ни колодцев, только солончаки да барханы. Жить здесь будет не легко, предупреждаю. И работать не легко. Участок не подготовлен, мелкого поискового бурения не было. Только геофизическая разведка. И по ее прогнозам, пласты там опасные, возможны и вода, и газ, и сдвиги. Понимаете?
   -- Конечно, понимаем, что за штука десант, -- спокойно ответил Акжанов, глядя прямо в лицо главного геолога.
   И тот с удивлением отметил, что узкие, чуть скошенные глаза мастера совсем не застенчивы и не робки.
   -- Мы вот что сделаем, -- сказала медленно Зина, -- мы вызовем одну из бригад Нефтяных Камней на соревнование...
   -- Зина и наш геолог и наш комсорг, -- перебив девушку, пояснил Жагор главному геологу. -- Соревнование с Нефтяными Камнями -- это здорово! Ребятам это понравится!
   -- Вызовем на соревнование за право называться бригадой коммунистического труда, -- так же медленно закончила Зина.
   -- С ребятами бы надо потолковать, -- помолчав, неуверенно сказал Акжанов. -- Дело новое, надо его пошире обсудить.
   -- Обсудим. Ребята не будут против, -- уверенно ответила Зина. -- Плохо ты их знаешь, Егор!
   -- Бригада коммунистического труда! -- поджал строго губы главный геолог. -- Высокое звание! Но тут ведь не только высокие проценты нужны. Высоких процентов мало. Надо, чтобы у вас все было особое. Понимаете? Все особое: жизнь, мысли, дружба, любовь и даже ненависть. Все это должно быть глубже, чище и выше! Понимаете?
   Акжанов и Слепцова молчали. Жагор как-то неуверенно, смущенно, а в Зине чувствовался вызов. Она и теперь была похожа на синичку, но синичку встопорщенную, готовую к драке.
   -- Значит, не только разведчиками нефти, а и разведчиками будущего хотите быть? -- улыбнулся главный геолог. -- Могу сказать только одно: горячо желаю успеха! -- Он поднялся со стула. -- Ну, кажется, все ясно? Тогда, как говорится, ни пуха ни пера!
   Он пожал им руки, но когда Зина и Жагор дошли уже до дверей, геолог снова остановил их.
   -- Вы, конечно, знаете о новом Целинном крае у нас, в Казахстане? Там сейчас начались уборка, обмолот, вывозка хлеба. Воображаете, сколько им горючего понадобится? Океан!.. -- поднял он торчком карандаш. -- Больше не задерживаю!
   На крыльце Зина схватила Жагора за руку и потащила в трестовский садик.
   -- Ну, говори! -- свирепо посмотрела она на бригадира.
   -- Понравилось мне, как ты аксакалу про Гайдара влепила, -- хохотнул несмело Жагор. -- Здорово у тебя получилось.
   -- Ты мне глаза не замазывай! -- помахала Зина ладонью перед лицом бригадира. -- Думаешь, не видела я, как ты струсил? Всю бригаду осрамил!
   Жагор вздохнул и опустил глаза.
   -- Сам не знаю, как это... А что в самом деле? -- вдруг загорячился он. -- Конечно, сознание нам еще подтягивать и подтягивать надо, а все же кое-что у нас уже есть. Смотри сюда! -- начал Жагор загибать пальцы. -- На производстве не воруем -- раз! Не пьянствуем -- два! Не матюкаемся -- три! Бытового разложения и других аморальных явлений у нас не наблюдается -- четыре! Присвоят нам, вот увидишь!
   -- Торопишься ты в коммунизм, Егорушка, -- засмеялась Зина и загнула пятый палец на руке бригадира. -- А как с высокими процентами? Я смотрела геологический прогноз. Пласты и вправду очень опасные.
   -- Этого я не боюсь! -- выставил Жагор подбородок. -- Чего другое, а работать мы умеем.
   Зина посмотрела весело на низенького, щуплого бригадира, на его длинную худую шею и выпирающие ключицы, на остриженные под машинку, как у подростка, черные жесткие волосы -- и снова засмеялась.
   -- Батыр ты у нас, Егорушка! И ничегошеньки он не боится.
   Она схватила Жагора за руку и потащила бегом из садика.

2

   "Урал" буровики приспособили под жилье. С носа корабля перекинули на берег узкий свайный мостик, в каютах разместились ребята, в радиорубке Коля Губер, старший моторист и радист по совместительству, поставил свой "Урожай", а кают-компанию отвели под столовую, красный уголок и спортзал: поставили здесь стеллаж с книгами, стол для пинг-понга и повесили черную боксерскую "грушу". Кают-компанию ребята полюбили с первого дня. Романтикой моря веяло от низкого потолка с поперечными балками-бимсами, от узенькой двери с высоким морским порогом, от больших иллюминаторов с толстыми стеклами в медной оправе. И ребята поморщились, когда Зина повесила на иллюминаторы совсем домашние батистовые занавески.
   Ребята, свободные от вахты, проводили здесь большую часть дня. А кроме -- куда пойдешь? Вокруг море, сверкающее под солнцем белыми искрами, над головой знойное небо, а под ногами раскаленная скала и песок с редкими кустиками низкорослого баялыша. Голые скалы берега сразу переходили в зыбкие барханы. При малейшем ветре вершины их зловеще дымились, и тогда казалось, что остров подожгли со всех сторон.
   Даже пресной воды не было на островке. Воду для питья привозил морской катер "Прибой", два раза в неделю доставлявший сюда из Гурьева все необходимое. Но если задувал знаменитый хазры, буровики неделями бывали отрезаны от "Большой земли". Тогда только Коля Губер связывал остров с берегом, принимая "Урожайкой" ежедневную метеосводку и передавая в буровую контору суточный показатель проходки скважины.
   Здесь, в кают-компании, произошли и крестины острова. В тот день Жагор Акжанов дал команду на забурку, долото сделало первые обороты, а Зина на обложке новенького, чистенького еще бурового журнала написала прозаическое "Скважина  127". Затем полагалось обозначить местоположение скважины, а у острова не было еще названия.
   -- Ребята! -- крикнула она буровикам, толпившимся в кают-компании. -- Придумывайте название нашему острову. Какие будут предложения?
   -- Остров Сокровищ! -- крикнул первым Боря Горленко, шестнадцатилетний практикант ремесленного училища.
   Боря не расставался с книгой, всюду таскал очередной роман, заложив палец меж страницами.
   Помощник бурильщика из той же смены, разбитной, болтливый Леха-москвич, вытянул книгу из пальцев Бори, посмотрел заглавие и гмыкнул:
   -- Понятно! У Стивенсона слизал? Это, брат, плагиат называется. Нет, лучше "поговорим о странностях любви". Я предлагаю: Остров Первой Любви! Всем, надеюсь, понятно? А мне вот непонятно, как можно влюбляться в такую жару, -- стер он пот, бисеринками выступивший на переносице.
   Леха посмотрел при этом значительно на Зину, потом на старшего своей смены Юрия Коляструка.
   Зина вспыхнула и отошла к иллюминатору.
   Всегда трудно понять, серьезно говорит Леха или шутит. Левый глаз у него косил и всегда подсмеивался, а правый глаз серьезный. Сейчас он смотрел на стоявшую у иллюминатора Зину правым глазом, серьезным и даже чуточку печальным.
   -- Не треплись, Леша, -- строго и осуждающе сказал бригадир. -- Дело говорить надо. Я предлагаю: Остров Находка.
   -- Неизвестно еще, что мы здесь найдем, -- насмешливо посмотрел на Жагора Юрий Коляструк. -- Да и есть где-то на Дальнем Востоке бухта Находка. Предлагаю -- Остров Смелых!
   -- Неправильно будет. Я вот, например, не смелый, я лягушек и пауков боюсь, -- сказал Леха-москвич не улыбаясь, но левый глаз его подсмеивался.
   -- Песчаный остров, -- предложил старший второй смены, толстый, медлительный Жумабай Суратаев. -- Что, неправильно?
   -- Придумал тоже! -- негодующе воскликнул Боря. -- Сплошная проза!
   Зина по-прежнему стояла у иллюминатора. Ей хотелось приложить ладони к пылавшим щекам, но она боялась сделать это: всем будет понятно, что она сейчас переживает. Смеяться не будут, нет! Бережно и строго относятся ребята к ее чувству, не позволят себе ни лишнего слова, ни даже легкого намека. Один Лешка вечно подсмеивается. Вот и сейчас, какое название острову придумал. А ведь он прав! Здесь, на этом неуютном островке, она впервые узнала любовь, душевное смятение, гордую стыдливую борьбу и счастливый страх. Жизнь и радость для нее одно и то же, и радостной была ее любовь к Юрию, чистая, нераздумывающая, первая любовь. Лешка, может быть, и прав, но нельзя же назвать остров так, как он предлагает.
   Зина смотрела в иллюминатор и ничего не видела. Она упорно думала: покраснеет она снова или не покраснеет, когда вернется к столу, к ребятам? И вдруг она увидела блещущий солнцем залив и потопленные корабли, оградившие островок от морских волн.
   -- Ребята! -- быстро обернулась она. -- Остров Потопленных Кораблей! Как?
   Галдевшие ребята смолкли. Леха-москвич пожевал губами, будто пробуя на вкус, затем сказал серьезно:
   -- Тут что-то есть.
   -- Есть что-то... похоронное, -- поморщился Коляструк.
   -- Пиши, Зина! -- решительно протянул мастер девушке буровой журнал. -- Пиши: Остров Потопленных Кораблей!

3

   А в это жаркое утро в кают-компании засиделись после завтрака ребята подсменных вахт Коляструка и Суратаева. Третья смена Никиты Редькина была на вахте, на вышке. За столом сидел и мастер. Зина была на буровой, брала керн.
   Завтрак давно съеден, можно расходиться, но не умолкал веселый, громкий и по-молодому чуточку самонадеянный разговор. Леха-москвич, склонившись над стоявшим на полу керновым ящиком, мял в пальцах комок цветной глины:
   -- "Клянусь я первым днем творенья", в этой глине есть битум! Нефтью пахнет! -- нюхал он с удовольствием глину.
   А Боря Горленко торжествующе показывал всем темный слоистый камень, напоминавший гнилое дерево:
   -- А это вы видели? Горючий сланец! Признак нефтяного месторождения!
   -- Косвенный признак, -- осторожно поправил его Жагор. -- А что старшие смены скажут?
   Старшие смены не ответили. Суратаев, разомлев от сытной еды и жары, дремал на диване. Коляструк с самого начала разговора хмуро, непонятно отмалчивался, а сейчас, не ответив Жагору, потянулся к патефону.
   -- Брось, Юра, надоело, -- поморщился мастер. -- С утра до вечера одно и то же крутим, как верблюд на чигире.
   Юрий демонстративно хлопнул крышкой патефона и пошел к "груше". Ударил крепко раз, другой, о чем-то задумался, обняв "грушу".
   -- А что если написать нам на целину? -- подбросила Борю со стула веселая играющая сила. -- Напишем целинникам, как мы для них горючее ищем! Есть такое дело?
   -- А что будешь писать, чем Целинный край порадуешь? -- насмешливо, через плечо, спросил Коляструк и начал бить в "грушу", сопровождая каждый удар короткой фразой. -- Клады собирались искать! Новое Маракайбо открывать! А проходка -- курам на смех!..
   -- Наделала Зина делов своим докладом о Маракайбо, -- вздохнул Леха-москвич и посмотрел на Коляструка левым глазом. -- Наш Юрочка за день двадцать раз Маракайбо вспомнит, и три раза на ночь.
   -- Иди ты знаешь куда? И не возвращайся! -- обернулся к нему Юрий, зло блеснув глазами. Он вернулся к столу и сел рядом с Жагором:
   -- Что ж молчишь, бригадир?
   -- Я не молчу. Я скажу. Проходка неплохая. По графику идем.
   -- Ишь, чем обрадовал -- по графику! А на большее ты не способен? Всем ты, Егорушка, хорош, одним плох: спокойный очень, -- усмехнулся Юрий жестко и весело.
   -- Давай-давай, крой, -- ответил спокойно бригадир.
   Он тихонько выстукивал по столу ножом одному ему слышную мелодию.
   -- Нет, ты давай! -- вскочил Юрий и подбежал к доске показателей. -- Видишь, что написано? "За коммунистический труд"! И десантниками нас назвали! Почему и предложил я название -- Остров Смелых. А теперь другое предложил бы: Остров Черепах. Какая у нас проходка? Сто девять процентов! -- провел Юрий пальцем по последним цифрам. -- И это соревнование за звание бригады коммунистического труда! Это десантники! Застряли на средних цифрах. Середнячки, а не десантники! Нравится, Жагор? По тихой жизни соскучился? Брюхо отрастить хочешь, маникюр заведешь?
   -- Зачем брюхо, зачем маникюр? Кто тебе сказал? -- Жагор осторожно положил на стол нож. -- Как раз с тобой говорить хотел. Спуско-подъемные операции ускорить надо. Полчаса, а то и час натянем.
   -- Вот именно -- "натянем"! -- на глаза Юрия всегда свисала лихая косая челочка, и смотреть он мог только искоса. Может быть, поэтому глаза его были сейчас сердитыми и недобрыми. -- Крохоборничаешь, Егор! А суть дела в оборотах. Вот куда смотри! Глубина у нас всего восемьсот метров, а обороты? Ну сам скажи: разве это обороты?
   -- Сейчас больше нельзя, -- покачал головой Жагор. -- Сам знаешь, грунт пружинит, как резина, а не дробится. Проминается под зубьями. Сейчас большие обороты -- не к нашей шубе рукава.
   Юрий вдруг резко откинул назад голову, так что челка, свисавшая на глаза, отлетела назад.
   -- Давай я одной своей сменой перейду на максимальные обороты!
   У дремавшего Суратаева дрогнули веки и выглянул заспанный карий глаз.
   -- Споткнешься, жан, -- сонно сказал он, и глаз его снова закрылся.
   -- Были случаи, чтобы я спотыкался? -- резко повернулся к нему Юрий. -- Ну, были? Не первую скважину бурю, тысячи метров набурил!
   -- Юрий не споткнется. Он петушиное слово знает, -- сказал с комической серьезностью Леха-москвич. -- Опять, Юрочка, свое Маракайбо ищешь?
   Юрий поиграл пуговицей на ковбойке и медленно улыбнулся:
   -- Что ж, если встретится по дороге Маракайбо, не отброшу, подниму, -- он говорил спокойно, деловито, но каким-то скачущим голосом. -- А по-деловому говоря, обещаю с шутками-песнями двести процентов дать.
   -- Ой-бой-ей! -- легко вскочил с дивана толстый Жумабай и засмеялся жирным, булькающим смехом. -- Держите его, у него и хвост уже подвязан, как у скакуна перед байгой!
   -- Двести? -- тихо, напряженно спросил мастер и отстранил рукой стоявшего перед ним Борю, чтобы лучше видеть Коляструка. -- Серьезно говоришь?
   -- Серьезно говорю -- обещаю двести! -- Юрий как-то странно перевел дыхание, будто захлебнулся. -- Есть у меня новый метод. Все обдумано, обмозговано!
   -- А смена как? Тоже ручаются за двести? Говорил с ребятами?
   -- А чего с ребятами говорить? Если я команду дам -- не подведут. Верно, Леша?
   -- "Скажи мне всю правду, не бойся меня", -- посмотрел на своего старшего Леха-москвич правым серьезным глазом. -- Ты и вправду, Юра, петушиное слово знаешь? Я такого слова не знаю, прямо говорю.
   -- Испугался, Леха? -- вскочил Боря Горленко, размахивая зажатой в пальцах книгой, и закричал: -- А я ручаюсь за двести! Ручаюсь! А не дадим двести -- гоните нас в шею с буровой! И правда, какие мы десантники! Я читал про десантников, они знаете какие!..
   Боря с восхищением смотрел на Юрия, от него одного он ждал одобрения. Юности свойственно искать идеал, и Боря нашел его в своем старшем смены. Он старался подражать Юрию во всем, в первую очередь -- в походке вразвалочку, как ходят только моряки, паровозные машинисты и бурильщики.
   -- Я за свои кадры всегда ручаюсь, -- обнял Юрий за плечи засиявшего Борю, косясь из-под челки на Леху-москвича. -- А ты чего скис, Леха? Есть у нас в обязательстве такой пункт, чтобы каждому внести личную инициативу в развитие технического прогресса? Есть! Вот я и вношу. А ты от меня морду воротишь.
   -- Иди-ка сюда, Юра, садись, -- похлопал Жагор по стулу рядом с собой. Коляструк сел. -- Мы вот что сделаем. Обсудим всей бригадой твое предложение, -- он повернулся к Суратаеву. -- Слышишь, Жумаке? Подготовь своих жигитов. Может быть, они критикнут Юрия, а может быть, и добавят что-нибудь к его методу. А когда все это ясно будет, начнем сразу тремя сменами. Договорились, Юра?
   Коляструк самолюбиво и несговорчиво поджал губы:
   -- Конференцию круглого стола предлагаешь? Она мне ни к чему. Критиковать меня, ох, трудненько! И советы мне ваши не нужны.
   -- Смотри-ка, круглый стол для него обида, -- невесело усмехнулся Леха-москвич. -- Вон на какую орбиту наш Юрочка вышел.
   -- Вай, люди! Пепел на наши головы! -- плачуще сказал Суратаев, накрыв голову ладонями. -- С нами и советоваться не хотят! Мы еще недостойны бороды носить!
   Коляструк медленно поднялся. Лоб его собрался в злые, некрасивые складки.
   -- Не нужны мне ваши добавки! Своего вот здесь хватит! -- хлопнул он себя по лбу. -- Говорю же, у меня все обдумано, обмозговано. Я сегодня начну и такой рекорд дам -- закачаетесь!
   -- Не тот разговор, Юра, не тот! -- строго постучал Жагор по столу ножом. -- Рекорд -- это рекорд. Сегодня дал -- завтра сорвалось. Закрепить надо. Нельзя вразнобой работать, обязательно всей бригадой. Сам знаешь, пласты опасные.
   -- Осуществляешь руководство? -- глухо сказал Юрий. -- Смотри, не ошибись, товарищ Акжанов. Я твердый орешек!
   Бригадир не успел ответить. Рядом загремели под быстрыми шагами железные ступени трапа -- и в кают-компанию ворвался Губер.
   -- Штормовая! Вне всякой очереди! -- закричал он, протягивая мастеру радиограмму. -- Шторм на двенадцать баллов! Ветер опустошительной силы! Сорок четыре метра в секунду! Продолжительность шторма не менее семи суток!
   Все посмотрели в иллюминаторы. По морю ходили белые гребешки, предвестники шторма.
   -- Если хазры, значит, надолго задует, -- вздохнул Леха.
   -- Старики говорят, дует или три дня или девять, -- сказал солидно Жумабай.
   -- Или двенадцать! -- бросил зло Боря Горленко.
   -- Или восемнадцать, -- уныло закончил Леха.
   Все невесело посмеялись.
   -- Все на буровую! Поможем Никите подготовить вышку к шторму. Собирайтесь, жигиты -- и айда! Пошли, Юра, -- положил бригадир руку на плечо Коляструка.
   Тот спокойно подкинул спичечный коробок, не глядя поймал его и так же спокойно снял с плеча руку мастера.
   -- Погоди со штормом. Ты скажи, какое твое последнее слово будет? Я про максимальные обороты.
   -- Я уже сказал свое последнее слово, -- перечитывая радиограмму, недовольно ответил Жагор. Его слабый тенорок зазвучал круто, по-хозяйски. -- На высоких оборотах всей бригадой бурить будем. И кончай разговор! На вышку!
   -- Что же это такое? -- тихо спросил Юрий. -- Я в деле, я и в ответе. В конце концов в смене я хозяин! За смену я отвечаю!
   -- А я вот что скажу! -- поднялся, вздрагивая губами, Боря Горленко. -- Инициативу Юрину зажимаете? Но только мы Юрия в обиду не дадим!
   -- Не психуй, Боря, спокойно! Никто Юрия не обижает.
   Все обернулись на этот новый голос. У двери стояла Зина, в замазанном мазутом комбинезоне, в брезентовых рукавицах, в кепке с лихо заломленным козырьком. Она пришла с буровой. Леха-москвич склонился низко над столом, пряча улыбку. Он ждал, что Зина, как всегда при виде Юрия, сначала покраснеет, затем сбросит рукавицы на пол и начнет торопливо подправлять под кепку растрепавшиеся волосы. Но на этот раз Зина не покраснела и волос не стала подправлять. Поставив у порога керновый ящик, она подошла к Юрию. Глаза ее смотрели на парня осуждающе.
   -- Нельзя так, Юра. Извини меня, но я все-таки скажу. Узковато жить начинаешь. Только одну точку и видишь -- одного себя. Я да я -- вот и вся моя семья!
   Леха-москвич, взглянув на сразу обозлившееся лицо Коляструка, схватился в комическом ужасе за голову:
   -- Ой, теперь берегись, Зина! "Молилась ли ты на ночь, Дездемона?"
   -- Слушай, Слепцова, побереги свою речь для комсомольского собрания, -- небрежно и насмешливо начал Коляструк. -- Я сам таких, как ты, и жить поучу, и еще кое-чему другому, поинтереснее, поучу, -- ухмыльнулся он гнусненько, намекающе.
   Зина посмотрела на Юрия растерянно и жалобно, потом вспыхнула до слез.
   -- Твое дело -- на керны ярлыки навешивать, -- жестко добавил он, -- а в наши дела, в технику, не лезь!
   -- Ты это брось, Юрка! -- сказал вдруг резко Леха-москвич. -- Тут не в технике дело. Неужели не понимаешь? Рабочий класс называется! Культ личности разводить начинаешь?
   -- А тебе завидно, да? -- бросился к Лехе Борис. -- У Юрия золотые руки, а тебе завидно?
   -- Что ж, они от рождения у него золотые? -- спокойно ответил Леха-москвич. -- Кто Юрка без бригады, без смены? Хороший парень -- и все. А с бригадой? То-то и оно, Боря!
   -- Молодец, Леха. Правильно говоришь, -- сказал Жумабай, снова улегшийся было на диван. И неожиданно вскочил, поднял с мольбой руки к небу. -- Апырмай! Шайтан нас забодай, когда же наконец мы по-новому жить начнем?
   -- Красивые слова начнем произносить? А скважину красивыми словами будем бурить? -- с недобрым спокойствием спросил Юрий и насмешливо помахал рукой. -- Гуд бай, покедова!
   Он медленно вышел, а за ним побежал Боря Горленко, свирепо сверкнув на бригадира глазами.
   -- Как говорится, обменялись дружескими речами, -- уныло почесал нос Леха-москвич и тоже пошел к выходу. Он протянул уже руку к двери, но она сама распахнулась настежь, грохнув снаружи об стену. С открытых иллюминаторов сорвало батистовые занавески и вынесло через дверь. Рокочущий гул, прилетевший с моря, подмял под себя плавный густой басок буровой.
   -- Забыли, а хазры тут как тут! На все двенадцать загибает! -- захохотал Леха и ринулся за порог.
   В распахнутую дверь видно было, как он мчался по свайному мостику. Шторм прижимал его к перилам, пытаясь сбросить в буруны, уже закипавшие у берега, а он бежал, широко раскинув руки, и, захлебываясь ветром, орал:
   А северный ветер кричал: "Крепись!"
   Пой песню, пой!..
   Далеко впереди Лехи неслись чайками, то взвиваясь, то припадая к земле, Зинины занавески.

4

   С моря на одной мрачной низкой ноте шел плотный, тяжкий гул. В береговых скалах прибой гремел так, что слышно было в буровой сквозь громыханье ротора. Шторм наделал уже беды, угнал железную бочку с соляркой и разбил ее о камни. Ребята подсменных вахт долго возились, закрепляя остальные бочки. А у Губера отказала по непонятным причинам "Урожайка". Напрасно кричал он в микротелефонную трубку:
   -- Алье! Алье!.. Тюльпан!.. Тюльпан!.. Говорит Полынь, говорит Полынь!.. Отвечайте!.. Перехожу на прием!..
   Но Тюльпан, берег, молчал.
   В дощатые стены вышки пулями били крупные брызги с моря и песок барханов. Чувствовалось, как напряженно вибрируют, сопротивляясь шторму, стальные лапы вышки, вцепившиеся в бетонные башмаки.
   Юрий сидел, сгорбившись, на верстаке. До сих пор не разрядилось томительное, тянущее напряжение во всем теле. Так бывает, когда размахнешься, ударишь изо всей силы, а удар пошел мимо.
   Он поднял глаза на тахометр, отсчитывающий обороты бура под землей. Длинная стрелка прибора уперлась в унизительно маленькую цифру и застыла на ней. Так и он уперся в какую-то стену. Он мечтал мчаться на бешеных оборотах к заветной цели, к... своему Маракайбо. Ох, и красивое же, и замечательное же слово! Много оно обещает! А Егорка, овечья душа, сунул палку ему в колеса. Грунт под шарашками проминается, как резина! Нашел чем пугать. И пружинящие грунты, и пористые породы высокой проницаемости, на которых буровик хлебнет горя, и даже глухие монолиты, вроде кремневой плиты, можно проходить на максимальных оборотах. Можно! Сколько времени он убил, просиживая до закрытия в библиотеке нефтяного техникума, сколько ночей просидел над комплектами "Нефтяного хозяйства". А сколько было разговоров с инженерами, когда приходилось краснеть, как мальчишке, за свою техническую малограмотность! И теперь все эти пружинящие грунты и кремневые породы у него в кармане, в заветной клеенчатой тетради. Это его метод! Метод Юрия Коляструка, обдуманный в мучительных сомнениях, обмозгованный бессонными ночами. Разве это не труд от чистого сердца? Не разведка будущего?
   Юрий откинулся к стене и тяжело вздохнул. Леха-москвич нацелился на него озорным левым глазом и засмеялся.
   -- Не пыхти, регулируй дыхание! -- и вдруг пропел дурашливым козлетоном: -- "Пусть неудачник плачет!.."
   Юрий нахмурился. Еще и издевается, трепло поганое! Неудачник? Ладно, я вам покажу, какой я неудачник! Привыкли пустые высокие слова произносить. Я вам покажу! А Боря явно жалеет и сочувствует. Парнишка попросился постоять за бурильщика, но и получив в руки желанный тормоз и пробурив отлично полсвечи, все же не развеселился, не сводит с Юрия преданных погрустневших глаз. Спустился с полатей и верховой Булат Кашшаров.
   -- Уй, шайтан хазры! Сорвет блок, мокро от нас будет! -- невнятно бормотал он стянутыми от ветра губами, делая вид, что смотрит вверх, где буран раскачивал на талях огромный, в полтонны весом, блок. Но поглядывая вверх, он косился то и дело и на Юрия быстрыми жалеющими глазами.
   Юрий спрыгнул с верстака и пошел к выходу. Не хватает еще, чтобы его жалели! В жалости всегда есть что-то оскорбительное. Едва открыл он дверь, в лицо хлестнули с размаха вихри колючего песка. И все же не вернулся, сел на верхнюю ступеньку маршевой лестницы. Шторм свирепел. Иногда, в разрывах между песчаными вихрями, далеко в море вспыхивала то белой, то красной искрой "мигалка". Казалось, огонь бакена вскрикивает о помощи. Таким же одиноким и жалким почувствовал себя и Юрий. И ему тоже захотелось позвать на помощь.
   В падавшем с вышки оранжевом от рыжих песчаных вихрей свете он увидел вдруг Зину. Она шла к буровой, закрывая ладонями лицо и боком пробиваясь сквозь шторм.
   "Мириться пришла, -- мстительно обрадовался Юрий. -- Дорого же это тебе обойдется!"
   Он вернулся поспешно в буровую. Зина вошла следом за ним. Шторм втолкнул ее, и она, спотыкаясь, добежала почти до ротора. Протерев пальцами запорошенные глаза, девушка, не сказав ребятам ни слова, поднялась торопливо в культбудку. Леха посмотрел вопросительно на Юрия. Тот сделал каменное лицо и опять сел на верстак, вызывающе покачивая ногой. Леха подошел к нему вплотную и, стараясь перекричать грохот бурового станка, крикнул жалобно:
   -- Юрка, не мучь ребенка! Проси прощения... Видишь, как она вокруг тебя на бреющем!..
   -- Отстань! -- зло отпихнул его Коляструк.
   Леха свирепо погрозил ему кулаком, повернулся и увидел Зину. Она стояла на лестнице культбудки и что-то кричала. Но чугунное громыхание ротора, лязг цепных передач, всхлипы насосов и гудение дизелей заглушили ее слова. Она крикнула еще раз, а Леха чуть раньше выключил рубильник. Все вздрогнули от внезапной тишины и от слова, которое крикнула Зина.
   -- Несчастье!
   -- Какое несчастье? С кем? -- подскочил к ней Леха.
   -- Со всеми нами. Нашу водяную цистерну шторм песком засыпал. Мы без пресной воды, -- торопливо сказала Зина.
   Запасы пресной воды хранились на острове в автомобильной цистерне. Все молчали. Удивленный неожиданной остановкой станка, вышел из дизельной Коля Губер.
   -- Ловко! -- присвистнул Леха. -- Когда теперь "Прибой" придет -- неизвестно. И радио не работает. Не дышит твой "Урожай", Коля?
   Губер виновато вздохнул и стал вытирать лицо замасленной ветошью.
   -- Песня без слов, -- глядя на него, мрачно сострил Леха-москвич. -- Батюшки мои! "Ни побриться, ни попить". Положение хуже робинзоновского!
   -- Брось петрушку ломать! -- раздраженно одернул его Коляструк и повернулся к Зине. -- Как это засыпало? Разве нельзя откопать?
   -- Поздно мы заметили, -- не глядя на него, ответила Зина. -- Там целую гору наворотило.
   -- Ветер опустошительной силы, сорок четыре метра в секунду, -- уныло прошептал Коля Губер.
   -- Но откапывать мы будем. Жагор собирает всю бригаду. Вы тоже останавливайте станок и идите на склад за лопатами. -- Сказав это, Зина пошла к дверям, но остановилась. -- Главное не сказала: в культбудке в титане есть вода. Вы, ребята, подождите ее расходовать. Это весь наш запас.
   Ей никто не ответил, и все посмотрели почему-то на культбудку. Потом Леха-москвич, потупившись, сказал трудно:
   -- Есть предложение. Запереть культбудку. Так сказать, "не искушай меня без нужды".
   -- От кого запирать хочешь? -- вдруг схватил его Юрий за плечи и тряхнул так, что голова Лехи беспомощно мотнулась. -- Кому не доверяешь? Ну? Говори, кому?
   -- Пусти, черт! -- с трудом оторвал Леха руки Юрия. -- От меня прошу запереть. Себе не доверяю! Понял?
   -- Врешь, трепло поганое! -- сквозь зубы процедил Юрий, косясь на Леху зло и недоверчиво.
   -- Как вам не стыдно, ребята, -- с укором сказала Зина. Но глаза ее потеплели, когда она посмотрела на тяжело дышавшего Коляструка. -- Запирать культбудку, конечно, не будем. Не от кого. Пошли на склад.
   Вместе с Зиной ушел сердито надувшийся Леха. Остальные ждали старшего. Но Коляструк сел опять на верстак и закурил. Он курил жадно, глубоко и часто затягиваясь, не вынимая папиросы изо рта, словно забыв о ребятах:
   -- Пошли, ага? -- сказал нетерпеливо Булат.
   -- Вы вот что, орлы, -- не глядя на ребят, невнятно, с закушенной в зубах папиросой, сказал Юрий, -- вы идите без меня. В буровой журнал надо записать сегодняшнюю проходку.
   И выплюнув папиросу, он добавил громко:
   -- Скажите Жагору, что я не больше как на пять минут задержусь!
   Борис, Булат и Губер ушли. Коляструк придержал дверь и смотрел им вслед, пока они не скрылись в штормовых вихрях.

5

   Вышку переключили на аварийное электропитание, и при ярком ее свете копали всю ночь. У ребят от режущего ветра с песком текли слезы, на лице нарастали потеки засыхающей грязи, во рту было полно песка, губы больно стягивала соль от брызг, приносимых с моря. Всем мучительно хотелось пить, но никто не напоминал о титане в культбудке. А до цистерны так и не докопались. Шторм похоронил ее под огромным барханом, где песка было на сотню железнодорожных платформ. На рассвете Жагор прекратил бесполезные раскопки и приказал собраться в кают-компании.
   Собрались дружно. И то, что ночью в кромешной воющей тьме казалось страшным и непоправимым, при дневном свете уже не пугало. Смена Никиты Редькина пришла в рабочих брезентовиках, окоженевших от машинного масла. Было их время заступать на вахту. Ребята устало молчали, и только трескучий говорок Лехи-москвича сыпался горохом. Он прошел с железным прутом в палец толщиной, которым во время раскопок прощупывал в песке цистерну. А сейчас, помахивая прутом, Леха шутил, что будет им прощупывать души ребят, не завелся ли в них "дух отрицанья, дух сомненья". Ждали Зину, которую мастер послал в культбудку замерить воду в "титане", и не пришел еще Юрий Коляструк. Жагор решил начать без них.
   -- Совещание наше будет коротким, по-военному, -- начал он, поднимаясь.
   В запавших узких глазах мастера заметнее стала тяжелая усталость от ежедневных недосыпаний, от сна урывками, от тревожных пробуждений среди ночи, когда чуткое ухо переставало слышать гуденье буровой. Но он был спокоен и, не торопясь, рассказал, что воды у них в титане верных четыре ведра. Зина ночью, вызывая смену Юрия на раскопки цистерны, заглянула в титан и на глазок определила количество.
   В эту минуту в кают-компанию вошла Зина. Ни на кого не глядя, она пробралась в угол и села там одна, опустив голову и сгорбившись. Во всей ее поникшей фигуре было такое отчаяние и безнадежность, что у мастера захолонуло сердце: "И Зина сдала! Вот беда!" Но он остановил недовольным взглядом ребят, начавших, глядя на Зину, тревожно перешептываться. Восстановив тишину, он продолжал:
   -- Плохо-бедно -- у нас тридцать два литра воды! Да еще в продовольственных запасах обнаружены шесть бутылок крюшона. Он сладкий очень, но тоже питье на крайний случай. Теперь так! Берите карандаши и считайте. Возьмем самое плохое: хазры неделю будет дуть, а нас восемнадцать. На каждого приходится около трехсот граммов воды в сутки.
   Пятясь, таща за собой упиравшуюся под ветром дверь, в каюту ввалился Юрий Коляструк. Но он услышал последние слова мастера и живо обернулся:
   -- Это будет, значит, чуть больше стакана?
   Он спросил громко и весело, но Боря Горленко решил почему-то, что веселость эта напускная. Лицо Юрия побледнело, стало каким-то узким, за одну ночь обросло неопрятной щетиной. "Неужели испугался остаться без воды?" -- невесело подумал Боря.
   -- Верно говоришь. Чуть больше стакана, -- медленно ответил Юрию Жагор и поймал умоляющий взгляд Губера, делавшего ему какие-то знаки.
   -- Да, вот еще что. Желая помочь нашей общей беде, Коля спешно оборудовал опреснитель. Докладывай, Коля, как у тебя дела?
   -- Опреснитель уже работает, вода есть, -- улыбнулся со скромной гордостью Губер.
   -- Коля, ты маг и волшебник! "В награду возьмешь ты любого коня!" -- завопил радостно Леха, салютуя Губеру железным прутом. -- Давай твою воду, поилец наш!
   Но Губер протянул бутылку из-под портвейна не ему, а Жагору. Мастер сделал глоток, пожевал задумчиво губами и сказал:
   -- Н-да... На кумыс не похоже.
   Вторым хлебнул Суратаев, крепко крякнул, покрутил носом и молча протянул стакан Лехе. Тот от большого глотка открыл рот и сипло задышал.
   -- Строгий напиток, -- удушливо прохрипел он. -- Действует моментально, как пенициллин. Это что, Коля, рвотная микстура?
   -- Это пресная вода, -- печально прошептал Губер.
   Кают-компания грохнула от смеха. Жагор застучал было по столу карандашом, но и сам расхохотался. Спохватившись, закричал строго:
   -- К порядку! Порядочка не вижу! -- каюта понемногу затихла, и мастер сказал: -- Мы проживем и на стакане воды, но сможем ли мы работать на таком водяном пайке? Вот как стоит вопрос. И работать нужно, сами знаете. Об этом и будем говорить. Начнут старшие смен. Давай, Никита, ты, что ли.
   Дисциплинированный, аккуратный на работе, Редькин в жизни был угрюм, молчалив и диковат. В компании веселых говорливых ребят он мог молчать часами, покусывая ногти и поглядывая исподлобья угрюмыми глазами. Никита один не сел, стоял около двери, опершись о стену плечом. Он поправил для чего-то ворот куртки и заговорил смущенно, часто покашливая в кулак:
   -- Если разобраться... По человечеству. Трудно. Не без папирос остались. А надо. Надо! Вот... Мы чего в рабочие робы обрядились? Попробуем. Вот, -- он помолчал, покашливая в кулак, скрутил в жгут кепку и поднял на мастера умоляющие глаза. -- Чего еще говорить, Егор?
   -- Ладно, отдыхай, Никита, -- улыбнулся Акжанов. -- Давай, Жумаке.
   Жумабай взволнованно потер горячую, как после бани, грудь и вздохнул, так выпятив нижнюю толстую губу, будто сгонял с носа муху.
   -- А знаешь, Никита, о чем сейчас ребята думают? -- повернулся он к Редькину. -- Когда будут воду выдавать. Вот о чем думают! Только молчат. А ты спроси их.
   По собранию прошел недовольный ропот. Кто-то уже вскочил, чтобы возразить Жумабаю. А он провел взглядом по лицам ребят и улыбнулся хитренько, но и душевно:
   -- Ладно, жигиты, не вы, а я сейчас о воде думаю. А в буровой, Никита, жарко, как в аду. Шторм тоже не забывай, жан. Слышишь, как воет? Глотку песком забьет.
   -- А если найдутся добровольцы? -- крикнул с места Юрий.
   Ноздри его взволнованно трепетали.
   -- Апырау! Какой горячий, хоть лепешки на нем пеки, -- грустно покачал головой Суратаев. -- Знаю, что найдутся. Такие люди! Таких людей беречь надо, -- тепло посмотрел он на Юрия. А закончил Жумабай строго: -- Запретить работу, пока воду не привезут. Вот так думаю!
   -- Позорные слова мы говорим! -- Юрия словно выбросило на середину каюты. -- Вот, читайте! -- ударил он кулаком по доске показателей. "Коммунистический труд"! Так или не так? Так! На нас понадеялись, нас десантниками назвали, разведчиками будущего, а мы что хотим делать? Остановить бурение! Жумаке, ты же бурильщик, ты же знаешь: остановить бурение -- значит запороть скважину! Это называется коммунистический труд? Это ты хочешь, товарищ Суратаев? Так, по-твоему?
   -- Люди дороже скважины-мажины, -- твердо и сердито ответил Жумабай. -- Вот как по-моему!
   Коляструк шумно вздохнул и всей пятерней откинул назад лихую челку:
   -- Тогда так! Тогда я скажу, что не все здесь трусы и хлюпики. Найдутся и настоящие люди! -- он обвел каюту горячими глазами. В них была бесповоротная, отчаянная решимость. -- Словом, я буду работать полную смену на стакане воды! Кроме того, я перехожу на свой скоростной метод бурения! Я обещаю сегодня же дать двести процентов проходки!
   -- Опять завелся. Я, я и я! Я академик, я герой, я мореплаватель, я плотник, -- уныло сказал Леха-москвич. -- Один будешь, Юрочка, подвиги совершать? А может быть, и меня, и Борю, и Булата в компанию возьмешь? -- Леха медленно поднялся и, прижимая руки к груди, сказал необычно серьезно: -- Ребята, сказано: от каждого по способностям... Ну, и так далее. Формула вам хорошо известна. Вот я и хочу по способности, а не в полспособности и не в четверть способности. Словом, я тоже буду работать полную смену и даже, учтите, крюшона не попрошу. Истинный господь! -- и благоговейно перекрестился на доску показателей.
   Ребята засмеялись и разом смолкли: они увидели Зину. Она стояла, сцепив под подбородком побелевшие от напряжения пальцы и, не мигая, смотрела на Юрия прищуренными, пристальными глазами. Коляструк от ее взгляда дернулся назад, будто она ударила его по лицу.
   -- Будем кончать, ребята, с этим делом, -- измученно, словно сбрасывая непосильную ношу, сказала Зина странно низким голосом. -- Жагор, ночью, когда я впервые заглянула в "титан", там было четыре ведра воды. Не меньше. А сейчас там не больше двух. Юрий Коляструк отлил два бидона. Он спрятал их в насосном сарае. Я видела. Сходите, посмотрите.
   Точно испугавшись своих слов, Зина поспешно села. В широко раскрытых глазах ее было страдание.
   В каюте стало тихо. Воцарилась та напряженная томительная тишина, то душевное оцепенение, которые охватывают людей в предчувствии катастрофы. Коляструк понял эту тишину. Бережно, будто поправляя каждый волосок, провел он по удалой челке задрожавшей рукой и вдруг остренько улыбнулся Боре, смотревшему на него непонимающими глазами:
   -- Что глаза вытаращил? Не понимаешь? А я и для тебя, Боря, отлил. И для Лехи и для Булата, для всей нашей смены старался.
   Борис, обернувшись, посмотрел и на ребят теми же непонимающими, испуганными глазами. Губы его задрожали, глаза наполнились слезами, и он заплакал тихо и горько, как ребенок, уткнувшись лицом в кепку. А Леха-москвич начал медленно заносить над головой железный прут. На лице его горел багровый румянец, как от пощечины.
   -- Грачев, не смей! -- закричал отчаянно Жагор. -- Ты смотри у меня!
   Леха посмотрел на него, как разбуженный, бросил прут и стал, отдуваясь, вытирать внезапно вспотевшее лицо. В это время в задних рядах раздался грохот упавших стульев и заговорило сразу несколько встревоженных голосов. Там ребята удерживали и уговаривали Булата Кашшарова, а он молча рвался к Коляструку, надвигая на лоб рыжий тымак. Ребята с трудом усадили его.
   Борис, по-прежнему тихо плакавший, вдруг закричал, захлебываясь рыданиями:
   -- Сволочь! Как теперь людям в глаза смотреть?
   Коляструк, измятый, сломанный, тяжело переступил с ноги на ногу.
   -- Ребята, не делайте из мухи слона. Давайте разберемся.
   Ребята молчали. И когда молчанье стало невыносимым, Зина сказала громко и просто:
   -- Выйди, Коляструк. Коллектив разберется с твоим делом. А сейчас мы о работе будем говорить.
   Коляструк рывком обернулся на ее голос. Зина брезгливо оттолкнула его взглядом, и он медленно пошел к двери. На пороге остановился, постоял не оборачиваясь, ожидая чего-то, и вышел.
   За бортом "Урала" грохотал морской накат, а в каюте долго стояла тишина. Все хмуро молчали, опустив глаза в пол. Всем мучительно хотелось пить, все с трудом глотали горькую тягучую слюну, но мучительнее жажды было тревожное беспокойство, поднимавшееся в их душах. Молчала и Зина. Ее глаза потемнели, может быть, от близких слез. Но плакать она будет потом, спрятавшись ото всех, будет горько плакать от мук первой оскорбленной любви. И в душной этой тишине слышны были лишь прерывистые, после слез, вздохи Бори Горленко.
   Поднялся Жагор и постучал по столу карандашом:
   -- Внимание, ребята! Кто за предложение Зины говорить сейчас только о работе? Единогласно!.. Кто желает высказаться?
   -- Я буду говорить! -- взвинченно крикнул Боря и подбежал к доске показателей. -- Не о работе скажу, а вообще! -- Он провел кепкой, зажатой в руке, по надписи: "Боремся за высокое звание бригады коммунистического труда". -- Это вот снять надо. В коммунизм поперли, а куда нам! Куда уж нам!.. Снять надо, говорю!..
   -- Из-за одного Коляструка? -- тихо, растерянно спросил Леха-москвич.
   -- Почему из-за одного? -- глухо ответил Боря. В глазах его, блестевших от недавних слез, было невыразимое горе. -- И я тоже... И ты, и все мы. Без нового живем... Говорю, снять надо!
   -- Еще один корабль потопить хочешь? -- по-прежнему тихо спросил Леха и пошел на Бориса. И на ходу вдруг заорал: -- Наши надежды потопить хочешь? И остров наш по-новому назвать хочешь, Остров Потопленных Надежд? В себя не верить нас призываешь? "Уж я не верю увереньям"? Так? Сопля ты, трус!
   -- Леха, легче! -- застучал по столу карандашом Жагор.
   -- Не ушиби младенца, Леха! -- засмеялся весело и ласково Жумабай.
   А вслед за ним весело, обрадованно засмеялись все остальные, зашумели, заговорили. Жагор снова постучал карандашом:
   -- Порядочка не вижу!.. На повестке дня у нас по-прежнему один вопрос. Как с работой будем?
   -- Погоди! -- остановил его Жумабай. -- А с Юркой Коляструком как? Возьмем его в коммунизм или за борт выбросим?
   Леха-москвич быстро взглянул на Суратаева правым серьезным глазом, а левым улыбнулся:
   -- Чудак-человек ты, Жумабай! Это тоже наша работа...

-----------------------------------------------------------------------------

   Текст издания: Зуев-Ордынец М.Е. Остров Потопленных Кораблей. Рассказы -- Алма-Ата: Казгослитиздат, 1963. -- 167 с.; 17 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru