Зуев-Ордынец Михаил Ефимович
Желтый тайфун

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Михаил Зуев-Ордынец.
Желтый тайфун

Повесть

[]

1. По разные стороны окна

   Стол стоял рядом с окном. Поэтому человеку, вошедшему в комнату с зажженной лампой, пришлось подойти близко к окну.
   Вложив лампу в проволочное гнездо, он взял со стола длинный плоский хлебец и отрезал от него большой ломоть. Затем из широкогорлого горшка вытащил ножом кусок вареной баранины и начал есть, не снимая мяса с ножа.
   Другой человек, стоявший по другую сторону окна, на улице, тихо застонал. Не сводя горящего взгляда с хлеба и мяса, судорожно вцепился в раму руками. С трудом проглотил тягучую голодную слюну и в изнеможении прислонился к стене.
   Не замечая горящих голодом глаз за окном, человек в комнате ел не спеша, наслаждаясь. Вцепившись зубами в баранину, закрыв от удовольствия глаза, он отрывал мясо маленькими кусочками и жевал его медленно-медленно. Когда с бараниной было покончено, он вытер нож, стряхнул с колен хлебные крошки и, держа лампу впереди себя, удалился куда-то вглубь дома, притворив за собой дверь.
   В комнате снова стало темно. Лишь через щель от неплотно притворенной двери лег на пол луч света, тонкий и длинный.
   Человек на улице тоже отошел от окна. Качаясь, сделал несколько шагов и тяжело опустился на кучу маисовой соломы. Уперся подбородком в ладони и исподлобья взглянул на дом.
   Деревянный, из гладко обструганных досок крытый красной черепицей, дом резко выделялся из всех остальных хижин деревни, бамбуковых, обмазанных глиной, с соломенными крышами. Рядом с домом щупала небо высокой ступенчатой крышей деревенская пагода [буддийский храм].
   Губы человека зашевелились.
   -- О, Тао-Пангу, о, брат мой, -- зашептал он. -- Если я попрошу у тебя пить, ты напоишь меня ядом змеи; если я попрошу есть, ты отведешь меня к белым дьяволам, которые накормят меня свинцом. Это так...
   Он бессильно опустил голову. Но тотчас решительно вскинул ее. Поднялся и, подойдя снова к окну, всматриваясь, прижался лицом к стеклу.
   В комнате было по-прежнему темно. Даже луч на полу теперь исчез. Видимо, в соседней комнате погасили лампу или плотнее притворили дверь.
   Человек вытащил из-за пояса длинный и тонкий, как шило, нож. Всунул его под нижний край рамы окна и нажал на ручку. Рама тихо треснула. Человек вздрогнул и огляделся по сторонам. Затем снова нажал на ручку. Створки окна бесшумно распахнулись.
   Человек перекинул одну ногу в комнату и, сидя верхом на подоконнике, наклонил вперед голову, вслушиваясь и всматриваясь. Мертвая тишина и темнота комнаты успокоили его. Он перекинул через подоконник вторую ногу и встал на пол. Крадучись, шагнул вперед и... зажмурил глаза от яркого света.
   В широко распахнувшихся дверях соседней комнаты стоял человек. В левой руке он держал высоко над головой лампу, правая сжимала весело поблескивавший никелем револьвер.
   -- Зачем ты попал сюда, вор, собака?.. -- крикнул человек с револьвером.
   Человек с улицы опустил голову:
   -- Я хотел взять только хлеба. Я голоден. Я не ел четыре дня.
   -- Так говорят все воры. Брось нож!
   Человек с улицы бросил нож на пол и поднял голову.
   Лампа вздрогнула и чуть не вывалилась из державшей ее руки.
   -- Кай-Пангу! Брат мой!..
   -- Да, я Кай-Пангу, твой брат.

2. Лицом к лицу

   Два человека, полчаса тому назад стоявшие по разные стороны окна, теперь стояли друг против друга.
   С первого же взгляда можно было понять, что это -- братья-близнецы. Оба были высоки ростом, с бледно-шоколадным цветом кожи, тонки в талиях и широки в плечах. У каждого была большая голова, длинные прямые волосы, орлиный с горбинкой нос и глаза с чуть косым узким прорезом. Даже родинка, похожая на ущербленную луну, была у обоих братьев в левом уголке рта. И, если бы не разница в одежде, нельзя было бы отличить одного брата от другого.
   На Тао-Пангу была белая чесучевая пижама, надетая прямо на голое тело, и такие же брюки. На Кай-Пангу был лишь кусок грязной материи, обернутый вокруг бедер и завязанный концами между ног, в виде короткой юбки.
   Но Тао-Пангу, кроме одежды, отличался от брата еще более бледным, каким-то сероватым цветом лица. Такую мутную бледность накладывает на лица лишь опиум.
   -- Как ты попал сюда? -- спросил хмуро Тао-Пангу.
   -- Меня преследуют белые... полиция. Я скрываюсь... Я четыре дня не ел ничего, кроме сухих зерен маиса...
   И, глядя в упор на брата сузившимися от света зрачками, Кай-Пангу спросил:
   -- Что ты теперь сделаешь со мной?
   Тао-Пангу поставил лампу на стол и сел на низкий плетеный стул, держа револьвер на уровне груди брата.
   -- Я отведу тебя в Сайгон, к префекту французов.
   -- Зачем?
   Тао-Пангу улыбнулся холодно, одними губами:
   -- Брат мой, разве ты ребенок? Ты ведь -- Кай-Пангу, вождь "лесных братьев".
   Кай-Пангу вскинул голову.
   -- Да!
   -- И ты перебил эскадрон французских улан, посланных губернатором наказывать взбунтовавшуюся деревню Фен-Ча-Жу?
   -- Да! Я! -- послышался гордый ответ.
   -- Кроме того ты поджег портовые пакгаузы французов в Сайгоне?
   -- Тоже я!
   -- А разве не ты сжег уже созревшие посевы маиса и индиго на плантациях французского губернатора Ляберка?
   -- И это я!
   -- Попробуй солгать, что не твоя шайка разгромила летнюю резиденцию мандарина-советника, светлейшего Вун-Ньямо-Чжи.
   -- Да! И мы жалеем лишь об одном: что не смогли повесить и самого мандарина, эту кровавую собаку! Он успел бежать в Сайгон.
   -- А потому французы назначили за твою голову награду в пять тысяч золотых пагод [золотая монета в Индо-Китае], и я хочу получить это золото.
   -- Но зачем оно тебе, брат мой? Ты живешь один, у тебя нет жены и детей, тебе хватает с излишком на хлеб, мясо и даже -- я вижу по твоему лицу -- на опиум.
   -- Золото никогда не бывает лишним, -- нехотя ответил Тао-Пангу, воровато пряча глаза от пристального взгляда брата.
   -- Но ведь я же брат твой, -- сказал просто и искренно Кай-Пангу.
   -- Ты не брат мне более! -- взвизгнул Тао-Пангу, и никель револьвера, вздрогнув, заиграл невинными зайчиками на потолке. -- Благодаря твоим разбоям французы хотели лишить меня должности здешнего судьи. Будь ты проклят, и пусть священная дощечка над алтарем предков запятнается твоим позором, лесной вор и разбойник!
   Кай-Пангу горько рассмеялся:
   -- Я вижу, что белые купили моего брата за пост деревенского судьи. За сколько же ты продался, брат мой?
   Тао-Пангу оскорбленно дернул губой. Но на этот раз сдержался. Ответил спокойно:
   -- И ты мог бы быть тем же, чем я.
   -- О, нет, брат мой! Жить подачками белых. Никогда!
   Тао-Пангу раздраженно выплюнул пережеванный бетель, окровавив губы, и, оскорбительно подчеркивая каждое слово, сказал:
   -- Ты заговорил так только с того дня, когда французский офицер избил тебя хлыстом, как бродячую собаку.
   -- О, нет! Это только окончательно толкнуло меня на путь, по которому я сейчас иду. Неужели ты не видишь и не слышишь, как стонут под пятой белых пришельцев все наши братья?.. Стонет Бирма, Кохинхина, стонут Аннам и Тонкин. Стонет вся наша земля, от Иравади до Меконга, от истоков великого Ян-Цзе-Кианга до Малакки. А ты продаешь братьев за кусок мяса и трубку опиума.
   -- Молчи, вор! -- угрожающе сверкнул белками глаз Тао-Пангу.
   -- И когда там, на улице, голодный, я смотрел на тебя, как ты ел, я понял, что мы с тобой стоим по разные стороны окна. И нам никогда не сойтись. У тебя окна, как в домах белых господ, со стеклами, и этими стеклами ты навсегда отгородился от своего народа.
   -- А ты хочешь спасти его от гнева белых? -- презрительно улыбнулся Тао-Пангу.
   -- Да, мы, "лесные братья", освободим наш народ! К нам бегут все, кого давит каблук белых: бирманцы, тонкинцы, аннамиты, даже дикие мои, ка, лаосы с горных высот, таи из центральных провинций полуострова, саманги из Малакки, каренна с низовьев Сальвены и катьини с верховьев Иравади... О, мой брат, блеск золота белых ослепил твои глаза, иначе бы ты увидел, что наша страна умирает от голода, деревни пустеют, поля заброшены, скелетами стоят засохшие чайные кусты, а тутовые деревья давно срублены на корм скоту. Кучка белых пауками присосалась к нашей стране и душит ее безжалостно...
   -- А кто же будет править страной, когда вы прогоните белых? Как в старину -- король и мандарины?
   -- Га! Это значило бы, убив одну змею, посадить народу за пазуху другую. Нет! Страной будут управлять те, кто имеет на это право! Рабочие из городов, крестьяне, дроворубы, пастухи и рыбаки.
   -- Ты глупец! Такого порядка нет ни в одной стране!
   -- Таков порядок в далекой суровой стране снегов. Их научил этому великий вождь, освободивший страну снегов от мандаринов. И он уничтожит мандаринов во всем мире!
   Тао-Пангу поднялся. Лицо его дергалось и кривилось в конвульсиях бешеного гнева и темного ужаса.
   -- Ты безумный! Ты обезумевший буйвол, и я должен спасти от твоего бешенства невинных людей! Ты пойдешь со мной в Сайгон!
   -- Я пойду в Сайгон, но не с кандалами на руках, а во главе моих "лесных братьев".
   -- Тогда я убью тебя и отнесу твою голову префекту!
   -- Нет, собака белых!..
   Лампа, сброшенная со стола, молнией мелькнула в воздухе, ударилась об стену и, разбившись вдребезги, потухла. В темноте грохнул револьверный выстрел, другой. Затем послышалось падение на пол чего-то тяжелого, сдавленная брань... тихий умоляющий стон... хрипение. И все смолкло...
   Из раскрытого окна на улицу потянулся кислый пороховой дым.

3. Грошовая голова

   Сразу, словно сдернутое покрывало, пропала ночь. Заголубели нежно дали, и золотом расцвел восток.
   Медные звуки гонга разбудили деревню. Пагода звала на утреннюю молитву.
   Собравшись трусливо в кучки и перешептываясь, крестьяне с любопытством таращили глаза на судью, тщательно запиравшего двери своего дома. Он, видимо, собрался в дальний путь. За плечами -- дорожная сумка на боку, в парусиновом кобуре револьвер. В руках судья держал небольшой круглый сверток.
   Проходя деревней, судья, не отвечая на низкие поклоны крестьян, отворачивался в сторону, укрывая лицо под широкими полями соломенной шляпы.
   Крестьяне проводили его удивленными взглядами.
   Тропинка зазмеилась между посевами маиса и индиго, прильнула к сайгонскому шоссе. Под ногами путника заскрипел гравий...
   Лучи встававшего солнца кровью окрасили мутные волны Меконга. А вдали, в пыльной дымке, уже раскинулся Сайгон.
   По камням шоссе звонко зацокали лошадиные копыта. Судья поднял голову. Навстречу ему, поскрипывая седлом, шагом подъезжал полицейский сержант.
   Вздрогнув, судья остановился и нерешительно шагнул назад. Но быстро оправился и замер на месте. Лишь для чего-то открыл револьверный кобур и смерил взглядом расстояние до ближайшего леса.
   Осадив заплясавшую лошадь и перегнувшись в седле, сержант крикнул:
   -- Приятель, эй! Что несешь?
   Из-под широких полей шляпы донеслось спокойное:
   -- Голову разбойника Кай-Пангу к префекту.
   Сержант с трудом перевел дыхание.
   -- Ты врешь, каналья!
   -- Посмотри сам.
   Дрожащими руками сержант развернул сверток и увидел голову. Мертвые, широко открытые глаза тускло блеснули на солнце.
   -- Боже мой, он, он! Вот и родинка в виде полумесяца. Где ты ее... где ты его?..
   Закрывая старательно, как бы от солнца, лицо полями шляпы, судья ответил:
   -- Я крестьянин из Гуан-Ши. Я убил его на своем поле, он от голода ел колосья маиса.
   -- Славный подарок префекту! -- хихикнул сержант.
   Засунув мертвую голову в седельную кобуру, он повернул лошадь к Сайгону.
   -- Прощай, приятель!
   -- Но...
   -- Чего тебе еще?
   -- Я бы сам хотел получить обещанную за эту голову награду. Пять тысяч золотых пагод.
   -- Ты просто дурак! Хватит с тебя и этого. Лови!
   Блеснули высоко в воздухе и плевками легли на шоссе два никелевых кванга. Сержант пришпорил коня и поскакал, взвихривая за собой красноватую пыль.
   Человек в широкополой шляпе долго смотрел ему вслед. Потом перевел взгляд на монеты. Не дотрагиваясь до них руками, носком ноги засыпал их песком -- и вдруг ловким упругим броском перекинулся через придорожную канаву и исчез в кустах.

4. Префект получат подарок

   Префект Геляр всплеснул руками:
   -- Он, он! Нет сомнения! Боже, как доволен будет губернатор.
   Хлопнул себя ласково по лысине и, обращаясь к самому себе, воскликнул:
   -- Ну, толстячок, крест Почетного легиона тебе обеспечен!
   Лейтенант Денойе, стоявший за спиной префекта, удивленно вскрикнул:
   -- А от кого эта записка?
   -- Какая записка? -- округлил от удивления глаза префект.
   Из стиснутого мертвого рта лейтенант выдернул клочок бумаги и протянул его Геляру.
   Префект читал медленно. Сначала лицо его выразило недоумение. Но вдруг он побледнел, как полотно, и тяжелым мешком рухнул в кресло.
   Бумажка тихо скользнула на пол. Лейтенант поднял ее и прочел:
   "Тебе, префект, в подарок посылаю я голову твоего верного слуги, судьи Тао-Пангу из Гуан-Ши. Он был моим родным братом и все же хотел предать меня. Ты своим золотом сделал из него верную собаку белых. Но скоро я доберусь и до твоей головы. Берегись ветра с севера.
   "Лесной брат" Кай-Пангу".
   Лейтенант Денойе задумчиво потер переносицу:
   -- Да! Если и полетят листья на нашу крышу, то лишь благодаря северному ветру.
   -- Что?.. -- прохрипел ничего не понимающий префект.
   -- Я говорю, всему этому виной северный ветер! -- отрубил лейтенант.
   И оба зябко передернули плечами под мокрыми от пота кителями, словно уже почувствовали приближение далекого северного шквала...

5. Пороховая бочка

   Шолон -- это еще не Сайгон, хотя он имеет с гордой столицей Кохинхины общий муниципалитет [орган городского "самоуправления" в капиталистических странах]. Шолон -- это только еще туземное предместье, а сам Сайгон, город европейцев, мандаринов и богачей, брезгливо отодвинулся на 7 километров южнее. Железная дорога соединяет Сайгон с его предместьем. Хилые паровозики таскают с трудом вереницу грязных вагонов, набитых, как банка икрой, туземцами, так как европейцы не признают иных способов передвижения, кроме автомобилей.
   В Шолоне нет богатых дворцов и кокетливых коттеджей. Здесь ютится туземная беднота -- аннамиты, китайцы, индусы и малайцы, рабочие сайгонских фабрик, рисовых мельниц, портовые кули, рыбаки и матросы. Кривые улицы и переулки Шолона, пахнущие илом, рассолом и опиумом, не могут похвастаться чистотой и красотой своих зданий. Хибарки бедноты выстроились угрюмо в ряд, перемешавшись с лавчонками, пагодами и кабаками. Вертикальные вывески с таинственными буквами, похожие на ребусы, кричат о том, что здесь живет мебельщик, тут -- старьевщик, там-- харчевня, рядом -- лавка гробовщика, а напротив-- шумный кабак.
   Вечером освещены бывают только кабаки. Опоясавшись двойным, тройным ожерельем огромных круглых фонарей из рыбьих пузырей, кабаки бросают щедрыми горстями в настороженную тишину южной ночи хриплые крики пьяных, удары цимбалов, треск барабанов и монотонное жужжание китайских флейт. А вблизи, под деревьями, под воротами, лежат рядами кули. Они переплелись ногами, укрылись лохмотьями и крепко спят, ожидая портового гудка, который разбудит их для нового дня нечеловеческого труда.
   Рядом с хибарками и кабаками Шолона раскинулся другой город, подобный которому нельзя найти нигде на земном шаре. Это водяной Шолон. В бесчисленных заливах и на каналах столько джонок и лодок, что с одного берега на другой можно перебраться легко, как по крепкому мосту. Днем -- это речные и морские суда, а ночью -- плавучие дома, второй таинственный город на грязной воде каналов. С джонок несется писк ребят, хрюканье свиней, крики домашней птицы. Здесь, на судне, все хозяйство. А по берегам растянуты для просушки на бамбуковых рамах рыбацкие сети.
   Шолон ненавидит Сайгон жгучей, непримиримей ненавистью. Недаром длинные морды орудий Сайгонской цитадели всегда повернуты в сторону Шолона. И, если европеец не из бедноты, не из рабочих, не из матросов, которые чувствуют себя здесь как дома, а из купцов, фабрикантов, банкиров или даже чиновников, то лучше ему не задерживаться вечером в предместьи. Он может сгинуть, исчезнуть бесследно, и даже трупа его не найдет сайгонская полиция.
   Таков Шолон -- ненавидящий богачей и европейцев, бочка пороха, ждущая только искры, чтобы загрохотать ужасным взрывом мятежа и восстания...

6. Те, кто бросит искру

   Таверна "Глаз дракона" приютилась на самом краю Шолонской набережной. В непогодливые дни, когда свирепый тайфун, вырвавшись с морского простора, припадает к земле, а река Сайгон катит мутные волны стадом перепуганных баранов, в таверне особенно уютно. Река с ревом бьется о гранит набережной, брызги волн долетают до самой таверны и хлещут раздраженно в ее низкие окна. Моряки любят за это таверну. Под всплески волн, под вой непогоды особенно приятно чувствовать под ногами твердую землю, а кувшин с крепким вином кажется в эти часы особенно милым и желанным.
   "Глаз дракона" мог угодить любому вкусу: какую бы географическую точку ни назвал своей родиной гость таверны, он находил здесь свое родное кушанье и свой родной напиток.
   Здесь можно было найти все, начиная от шотландского джина и французского коньяка, до итальянской граппы (вишневки) и японской сакэ. Здесь можно было услышать все наречия -- от певучего, в нос, французского прононса до жестких, лающих английских слогов; от горловых, словно клекот коршуна, выкриков малайцев до сюсюканья китайца...
   Сегодня в таверне особенно шумно и людно. Цинковые столы облеплены посетителями. Здесь и ловцы жемчуга и портовые грузчики, цветные и белые, городские нищие, моряки с пришедших в порт кораблей, моряки без кораблей, шулера и авантюристы, чей нос за тысячу миль слышит запах плохо лежащего золота. Опоражниваются кувшины, бутыли. Игроки склонились над костями и картами, играют в домино, покер, "фонтан" -- любимую игру китайцев -- и самый зверский, хищнический штосс.
   Жарко. Душно. Накурено. Серые тенета табачного дыма разостлались густо по залу. Кажется, брось в воздух доллар, и он не упадет на пол, запутается, повиснет в этих дымных сетях. Два бумажных фонаря-- единственное освещение зала -- мерцают тускло и мутно, как глаза больного. Надрывается граммофон и покрывает крики толпы звуками расхлябанных фокстротов и чарльстонов.
   А над прилавком, уставленным разноцветными бутылками и красными глиняными, с черным рисунком, кувшинами, как изваяние идола, возвышается фигура самого Че-Чу, владельца таверны. Лицо его неподвижно, как маска, и загадочно, как иероглиф.
   Недалеко от входных дверей таверны, за лакированной деревянной ширмой, сидел европеец. Белый морской картуз и полосатая тельняшка, выглядывавшая из-под коротенького пиджака, делали его похожим на матроса европейского судна. На столе перед ним одиноко стоял непочатый стакан виски, и лежала раскрытая записная книжка.
   Европеец задумчиво почесал переносицу карандашом и застрочил быстро по-французски:
   "...Надо только научиться смотреть, и тогда увидишь другую Азию: не экзотическую гравюру, созданную из красного лака, черепиц крытых лазурью, дремлющих вод и цветущих плумерий, а Азию колоний, порабощенных туземцев, дикой эксплуатации и беззастенчивого грабежа империалистов...".
   Страница кончилась. Карандаш устало лег поперек книжки. Европеец отхлебнул из стакана и отправил в рот маленький соленый сандвич. Жевал медленно, уставившись отсутствующим взором в одну точку. И вдруг обернулся быстро. Где-то рядом раздался испуганный, но тихий вскрик:
   -- Кай-Пангу, ты не с ума ли сошел?
   Европеец прильнул к деревянному кружеву ширмы, вглядываясь в людей, сидевших за соседним столом. Их было двое. Около стола, вытянувшись во весь свой богатырский рост, стоял туземец. Кожа его была светло-шоколадного цвета. Большая голова гордо и чуть надменно откинута назад. Лицо его было из тех, которое, раз увидав, никогда уже не забудешь. Линия тонкого носа почти продолжала в профиль отвесную линию широкого, могучего лба. Глаза его все время щурились, что придавало легкую презрительность и пытливую пристальность их взгляду. Но крупная родинка, похожая на ущербленную луну, в левом уголке рта примешивала к общему выражению лица какую-то детскую ясность и простоту. Он был почти наг, если не считать полотняной повязки вокруг бедер. Видимо, отсутствие карманов и вынудило его воткнуть в длинные жесткие волосы деревянную трубку с медной головкой.
   Вскрикнувший человек сидел, испуганно откинувшись на спинку стула.
   Это был уже пожилой, низенький и сухощавый мужчина, одетый в просторный темно-синий костюм, какие носят северные китайцы. Из-под широких рукавов выглядывали огромные рабочие руки. Кожа его- цвета бронзы, но бронзы только что вычищенной, блестящей, как золото, казалось, имела какой-то внутренний свет. Узко и косо прорезанные глаза, как бы подтянутые ниткой к вискам, и концентрические морщины вокруг рта и глаз придавали всему лицу выражение тончайшего лукавства и хитрости.
   -- Чего испугался ты, Ляо-Ху? -- усмехнулся гигант.
   -- За себя Ляо-Ху никогда не боялся, -- ответил сидевший -- иначе я не был бы достоин своего прозвища [Ляо-Ху -- по-китайски тигр]. Я боюсь за тебя, Кай-Пангу... Ты же ведь читал это, -- хлопнул он по газете, лежавшей на столе.
   -- Читал, -- ответил спокойно Кай-Пангу. -- Но сегодня им меня не схватить, а завтра будет уже поздно.
   Европеец, следивший сквозь ширму за всей этой сценой, выдернул из кармана номер "Аннамитского голоса". На первой же странице крупным шрифтом кричал заголовок:

НАГРАДА ЗА ПОИМКУ КАЙ-ПАНГУ УДВОЕНА.
10.000 ЗОЛОТЫХ ПАГОД
ЗА ГОЛОВУ ЭТОГО БАНДИТА И БРАТОУБИЙЦЫ

   Поглядел внимательно на портрет, оттиснутый под заголовком, и перевел взгляд на гиганта. Вздрогнул: одно и то же лицо.
   -- Слушай, бой, -- повернулся европеец к мальчику, отгонявшему от него мух истрепанным пучком перьев -- поди Скажи, чтобы дали сюда еще виски, на одного. А сам не возвращайся. Мухи меня не беспокоят.
   Лишь скрылась фигурка боя в людском месиве таверны, европеец снова осторожно прильнул глазами к сквозной резьбе ширмы.
   -- Но все-таки это неосторожно, -- продолжал Ляо-Ху. -- Я думал, ты пришлешь кого-нибудь вместо себя. Смотри, мне кажется, Че-Чу уже забеспокоился, увидав тебя.
   Белый оглянулся на стойку. Действительно, идолоподобный хозяин таверны уже завозился тревожно, и в свете фонаря, на маске его лица блеснули впадины глаз и рта.
   -- Пустяки! -- небрежно отмахнулся Кай-Пангу. -- Ты слишком подозрителен, друг мой.
   -- А правда, ты убил брата и прислал его голову префекту Геляру? -- спросил с плохо скрытым любопытством Ляо-Ху.
   Лицо Кай-Пангу потемнело:
   -- Это правда, -- глухо ответил он. -- Мой брат Тао-Пангу был судьей в Гуан-Ши, и он хотел предать меня властям. Но довольно о нем. Говори о деле, Ляо-Ху. Мои "лесные братья" идут сюда. Они двигаются вдоль полотна железной дороги Сайгон -- Митхо [Митхо -- крупный город Кохинхины, в 70 километрах юго-западнее Сайгона]. "Лесные братья" близко. В одну ночь они могут подойти к заставам Сайгона. А вы готовы?
   Ляо-Ху улыбнулся уверенно.
   -- Мы давно готовы. Утром будут ждать нашего сигнала рабочие сайгонских фабрик -- хинных, спичечных, ликерных и мыловаренных. Кроме того нам на помощь двигаются уже отряды шахтеров из Гонгея и китайские рыбаки "песчаной пропасти" -- Кат-Ба. Но главная наша надежда-- это Шолон. Шолон гневен, он бурлит и клокочет ненавистью к европейцам и богачам. Одно твое слово, Кай-Пангу, -- и Шолон, как волна, поднятая тайфуном, хлынет на улицы Сайгона.
   Кай-Пангу гордо выпрямился:
   -- Шолон! Я так люблю его и так горжусь им. Шолон помнит заветы своего гостя, великого Суна [Сун-Ят-Сен в 1908 г., спасаясь бегством от преследования китайского, тогда еще императорского, правительства, скрывался среди бедноты Шолона]. Шолон первый поднимает мятеж! А как наша пропаганда среди сайгонского гарнизона?
   Ляо-Ху недовольно вздохнул:
   -- Ты был прав, Кай-Пангу, а я, сознаюсь, ошибся. "Иностранный легион" состоит сплошь из европейцев. Кю-Нао сунулся было туда и поплатился за это головой. Но зато удачнее дело среди туземных войск. Аннамитский батальон боится открыто перейти на нашу сторону, но они дали клятву стрелять поверх наших голов. Не придется нам также бояться бронированных автомобилей. Рабочие военных гаражей -- индусы-- сегодня ночью бросят в бензиновые баки сахарный песок [Сахарный песок, растворившись в бензине, попадает в жиклер (тоненькое калиброванное отверстие, через которое горючее вещество идет в смесительную камеру) и, забив его, может приостановить надолго работу автомобильных моторов]. То-то удивятся белые дьяволы, когда увидят, что их чудовища отказываются двигаться.
   Кай-Пангу, зажав ладони между коленями, заговорил, раскачиваясь в такт слов, сначала тихо, но чем дальше, тем сильнее и звучнее. Звенящий металлический тембр его голоса говорил о высшем нервном возбуждении.
   -- Завтра великий день! Завтра, в свободной стране холодного севера, бедняки будут праздновать годовщину своего освобождения от гнета мандаринов и богачей. И мы здесь отметим этот день. Мы назовем его днем "кох-бина" ["Кох-бин" -- красный японский гиацинт]. Завтра только враги наши не украсят свою грудь или голову этим цветком цвета крови. Как могучий тайфун, как северный шквал, бросятся батальоны предместья, роты рабочих, шахтеров, рыбаков, "накэ" [по-аннамитски крестьянин] и "лесных братьев" на цитадели и дворцы Сайгона. И, если мы не победим завтра, -- не страшно будет это поражение. Через год, через два, через десять лет победа все же останется за нами, ибо мы настойчивы и могучи, как тайфун!..
   -- Да, мы могучи, как тайфун! -- прозвенел в ответ восторженный возглас.
   Кай-Пангу и Ляо-Ху вскочили, как ужаленные. Перед ними стоял европеец в морской фуражке и полосатой матросской тельняшке.

7. Убийство в таверне

   -- Я слышал ваш разговор, -- сказал он, -- и я давно ищу встречи с тобой, Кай-Пангу.
   Рука Ляо-Ху змеевидным движением скользнула в складки одежды. Европеец заметил этот жест.
   -- Погоди минуту, Ляо-Ху, -- сказал он спокойно: -- убить меня ты всегда успеешь. Выслушайте сначала, кто я. Меня зовут Ив Кутанзо. Как видите, я европеец и даже, сознаюсь, француз, то есть из тех чужеземцев, которые поработили вас. Но я принадлежу к партии, которую основал великий северный вождь, друг Сун-Ят-Сена. И я приехал сюда для того, чтобы разузнать всю правду о притеснениях туземцев и написать об этом в нашу газету "Юманите" ["Юманите" -- газета, орган французской компартии]. Вы слышали о такой газете?
   -- О, да, мне читали ее! -- с жаром вскрикнул Кай-Пангу. -- Это хорошая газета, она говорит только правду, а не брызжет ядовитой слюной, как вот эта гадина, -- указал он пальцем на валявшийся под столом "Аннамитский голос".
   -- А я -- один из тех, которые пишут в "Юманите"! -- сказал Кутанзо. -- Я ее корреспондент.
   Кай-Пангу улыбнулся доверчиво и протянул руку Кутанзо:
   -- Я верю тебе, брат. Ты наш!
   Ляо-Ху, по-прежнему хмуривший брови недружелюбно и подозревающе, вдруг вздрогнул и с подавленным криком бросился к Кай-Пангу.
   -- Не верь, не верь ему, о вождь! Он лжет!
   Он предаст тебя. Смотри! -- протянул он руку по направлению входной двери таверны. Кутанзо посмотрел туда: в дверях замелькали зеленые пояса полицейских.
   -- Предатель! -- бешено рванулся Ляо-Ху к французу.
   -- Стой! -- загораживая своим телом корреспондента, крикнул повелительно Кай-Пангу. -- Предатель не он, предатель -- вот кто!
   Палец Кай-Пангу уперся в Че-Чу, подававшего из-за стойки какие-то знаки полицейским. Заметив жест Кай-Пангу, китаец испуганно съежился и наклонился, намереваясь нырнуть за стойку. Но не успел. Кутанзо даже не уловил взглядом движения, которым Кай-Пангу выдернул из-за пояса длинный и тонкий, как шило, нож. Затем последовал быстрый, как молния, выпад темной руки. Летящий нож блеснул сталью над головами сидящих за столиками людей, как выплеснутая тонкая струя воды, и вонзился по рукоятку в горло Че-Чу. Китаец ухватился обеими руками за нож, выдернул его из горла и отбросил далеко в сторону. Кровь хлынула из раны темным потоком, марая белый чесучевый балахон китайца. Че-Чу пошатнулся и без крика, без стона рухнул ничком на стойку, опрокидывая и разбивая бутылки.
   Зал испуганно ахнул. Полицейский комиссар выдернул из кобуры револьвер и двинулся решительно к Кай-Пангу. Толпа трусливо расступилась перед ним, освобождая дорогу.
   В руке Ляо-Ху блеснул крошечный браунинг.
   -- Не надо! -- шепнул ему Кутанзо. Я на минуту задержу полицейских, а вы в это время бегите.
   И, сорвавшись с места, Кутанзо бросился прямо на полицейских. Искусно подражая неуверенным движениям пьяного, опрокинул стол под ноги полицейских. Не ожидавший этого, комиссар споткнулся и шлепнулся на пол. Барахтаясь среди осколков разбитых бутылок, закричал озлобленно:
   -- Стой! Стой, тебе говорят! Стрелять буду!
   -- К дьяволу! -- ревел Кутанзо. -- Мне некогда! Какие-то негодяи уперли мой велосипед. Я видел! Пустите! Я догоню их...
   Расталкивая полицейских, сшиб одного из них с ног. Тот, падая, тяжестью своего тела свалил другого. От третьего Кутанзо сам получил крепкий удар по голове и, зашатавшись, тоже упал на двух еще не успевших встать полицейских. Уже лежа, Кутанзо дернул за ноги четвертого полицейского и свалил его в общую кучу.
   Толпа, до сих пор лишь с жадным любопытством глядевшая на свалку, тоже бросилась в драку. Делая вид, что они хотят помочь полиции, посетители таверны еще более увеличили бестолковую толкотню.
   Посреди зала образовалась гора барахтавшихся тел. Где-то, под кучей, хрипел придушенно комиссар. Выбившийся наверх, Кутанзо оседлал громадного полицейского и, махая кулаками, орал оглушительно:
   -- Мерзавцы! Как вы смеете задерживать меня, европейца, француза? Я префекту буду жаловаться!
   А забытый всеми граммофон исходил французской шансонеткой:
   
   Говорил тебе, Пипетта,
   Не ходи ты в лес гулять...
   
   В этот момент раздался звон разбитого стекла... и еще. Зал погрузился в темноту. Это Ляо-Ху метко брошенными табуретами сбил фонари.
   Кутанзо выпрямился, стряхнул с себя чье-то тяжелое тело и рванулся к выходу. Нащупал в темноте цыновку, заменявшую дверь, откинул ее и выбежал на веранду. Минуя ступеньки, через перила веранды спрыгнул вниз. Упал в густую, колючую заросль розовых лавров и японской сирени. Вытирая кровь с расцарапанного лица, поднялся, оглядываясь. Увидел, что находится в маленьком садике. Не тратя времени на поиски калитки, перелез через бамбуковый забор и бросился бежать по тихой и темной улице. На углу остановился и прислушался. Таверна все еще гудела, как растревоженный улей, будоража тишину ночи криками, руганью, грохотом ломаемой мебели.
   Вспомнив комиссара, барахтающегося среди черепков разбитых бутылок, Кутанзо расхохотался весело и озорно, по-мальчишески. И тотчас же затих, услышав прерывистое и тяжелое дыхание бегущих людей. Две темные фигуры надвинулись на него так неожиданно и быстро, что он успел лишь прижаться опасливо к стене дома. Но бежавшие, видимо, все же заметили его и остановились. Всмотревшись, Кутанзо узнал Кай-Пангу и Ляо-Ху;
   -- Вы убежали! -- радостно вырвалось у француза.
   Кай-Пангу нашел в темноте руку Кутанзо и молча, без слов, прижал ее крепко-крепко к своему сердцу. Эта молчаливая благодарность глубоко взволновала и растрогала Кутанзо. Не находя слов, чтобы как-нибудь ответить на это, француз повернулся вдруг к Ляо-Ху и сказал обидчиво:
   -- Вот! А ты мне не верил, Ляо-Ху!
   -- Прости меня, брат мой, -- прошептал китаец: -- но ведь я так боюсь за жизнь нашего вождя Кай-Пангу. А теперь я верю тебе, ты наш! Возьми от меня на память вот это.
   Кутанзо почувствовал прикосновение к своей руке чего-то нежного и шелковистого.
   -- Что это? -- удивился француз.
   -- Это "кох-бин", сделанный из шелка. Завтра на улицах Сайгона и Шолона нельзя будет показаться без этого цветка. Надень его. Завтра ты снова увидишь нас. Не спрашивай -- когда и где. А теперь прощай, мы спешим.
   Кутанзо не успел ответить. Кай-Пангу и Ляо-Ху нырнули в черный мешок ночи и пропали, словно растворились в темноте.
   Сунув рассеянно шелковый цветок в карман пиджака, Кутанзо тоже свернул в маленький, извилистый переулок. Шел, задумавшись, опустив голову. На углу остановился, поднял глаза и не удержался от восхищенного крика.
   Широкий канал, пересекавший улицу, был забит тесно лодками и джонками. Крики, мерные удары в ладоши и звуки флейт неслись оттуда. Мачты судов были украшены фонарями. И эти огни джонок, как сотни ночных огненных ненюфаров -- красных, зеленых, желтых и голубых, -- создавали феерические световые узоры.
   -- Прекрасная страна, -- прошептал восторженно француз: -- она должна быть свободной. И будет!..

8. День красного гиацинта

   Свернув на Парижскую улицу, Кутанзо остановил мотоциклет и, подтащив его в тень бульварных платанов, прислонился устало к их могучим стволам.
   Приближался полдень с его истомой и сонливостью.
   "Где я найду Кай-Пангу и Ляо-Ху? -- думал тоскливо француз. -- Сегодня я должен быть около них. А когда же начнется восстание? Да и начнется ли? Непохоже что-то!.."
   Действительно, Сайгон жил обычной своей жизнью. Неудержимым потоком текла улица. Поднимая красную кирпичную пыль, неслись авто. Озорным вскрикам их рожков отвечал тяжелый, нутряной рев буйволов, тащивших тяжести. Звонки трамваев словно передразнивали звонки продавцов супа. Рикши, обливаясь потом, старались перегнать велосипедистов. Нищий, с фиолетовым лицом прокаженного, сидя на краю тротуара, отвешивал поклоны перед крошечной пагодой. Все было -- как всегда.
   -- Поеду в ресторан, выпью чего-нибудь холодненького, -- решил Кутанзо и вышел из тени снова под ливень ослепительных лучей. Чтобы дать выход накопившемуся раздражению, пустил мотоциклет на полный газ... Взрывы в моторе слились в сплошной, стонущий рев. Мчался с быстротой ветра, не обращая внимания на предупреждающие знаки полицейских.
   Около дворца генерал-губернатора обогнал роту туземных войск. Маленькие аннамитские стрелки, перебирая ногами, обутыми в легкие, плетеные из черного камыша, башмаки, бежали упругим гимнастическим бегом, не отставая от офицера, рысившего впереди на лошади.
   Вид бегущих стрелков и, особенно, тревожная напряженность их лиц удивили Кутанзо. Подумал весело:
   "А ведь похоже, что затевается -- таки потасовка. Иначе, чего ради бегать им по жаре?.."
   Обогнав стрелков, Кутанзо чуть не врезался в эскадрон конной жандармерии. Жандармы крупной полевой рысью неслись в том же направлении, что и стрелки.
   -- Быть драке, -- уже с твердой уверенностью прошептал француз. -- К черту ресторан, поеду домой! Может быть, там уже ждет меня весточка от Кай-Пангу...
   Вильнул рулем, сворачивая в переулок, и тотчас же, испуганно вскрикнув, выключил мотор. Но было уже поздно. Навстречу ему несся голубой шарабан, с позолоченными колесами, обитый внутри жемчужно матовым шелком. Лошадь, перепугавшаяся шума мотоциклета, вставала на дыбы, била задом и, наконец, ударив концом оглобли о фонарный столб, опрокинула шарабан. Седок вылетел на мостовую и растянулся недвижимый на ее камнях. Кутанзо успел разглядеть лишь нездоровую, бледную и блестящую полноту лица, присущую людям, ведущим сидячий образ жизни, да лимонно-желтую тунику, которую носят только бонзы [бонза -- буддийский жрец, священник].
   Как стальные опилки к магниту, слетелись к опрокинутому экипажу люди. С зарождающейся тревогой Кутанзо увидел, что здесь были только туземцы. Ни одного европейца не нашел он в толпе. Смерил глазами расстояние до мотоциклета и убедился, что пробраться к нему невозможно. Пестрая толпа сжала уже тесным, жаркодыщащим кольцом побледневшего Кутанзо и все еще лежащего на земле бонзу.
   -- Пустите! -- произнес нетвердо француз.
   Но живое кольцо не шелохнулось. Лишь сотни глаз под сдвинутыми в бесповоротной решимости бровями загорелись злым и торжествующим огоньком. Кутанзо понял и с тоской подумал: "Убьют! Какая глупая смерть...".
   Высокий, худой старик, обвязанный по бедрам мохнатым полотенцем, выдвинулся из круга и подошел вплотную к французу. Скаля черные, подпиленные [местный своеобразный обычай: подпиливать зубы для украшения] зубы в злой, дергающейся гримасе, сказал, не скрывая угрозы:
   -- Долго вы, белые дьяволы, будете мучить нас. Ты оскорбил бонзу -- и ты умрешь сейчас!
   Кольцо сжималось все теснее и теснее...
   -- Попробую припугнуть их, -- решил Кутунзо и сунул руку в карман, ища револьвер. Выдернул ее тотчас же, вспомнив, что револьвер в инструментальном ящике мотоциклета. Прижался к стене, ожидая первого удара.
   Вдруг, словно по команде, кольцо разжалось и начало шириться, раздвигаться. Люди отступали задом, устремив глаза в одну точку. А там, где скрестились их взгляды, лежал на земле красный шелковый цветок, который Ляо-Ху вчера подарил французу. Кутанзо, ища револьвер, нечаянно выбросил его из кармана.
   -- Кох-бин! -- загудела удивленно толпа. -- У белого кох-бин!
   Старик с подпиленными зубами снова подошел к Кутанзо.
   -- Где взял ты кох-бин? -- спросил он, указывая на цветок.
   -- Мне подарили его Кай-Пангу и Ляо-Ху, -- ответил француз -- подарили за то, что я спас их вчера от полиции...
   Старик от удивления растопырил пальцы и вдруг, обернувшись к толпе, крикнул что-то на незнакомом Кутанзо языке. И тотчас, словно стая мух от взмаха руки, разлетелась толпа.
   -- Иди с миром, брат. Я понял, что сегодня ты будешь на нашей стороне, -- сказал ласково старик и, отвесив низкий поклон, тоже нырнул в соседний переулок.
   Кутанзо поднял "кох-бин". С удивлением рассматривал этот цветок, спасший его от смерти...
   Из -- за угла вынырнула маленькая фигурка мальчика-китайчонка. Подбежав к французу, китайчонок крикнул, тяжело переводя дыхание.
   -- Господин, я давно ищу тебя. Бежим скорее...
   -- Куда? -- удивился Кутанзо.
   -- Кай-Пангу и Ляо-Ху ждут тебя.
   -- А-а! -- радостно вскрикнул француз. -- А где они?
   -- Там, в роще "Пяти башен". Я покажу дорогу... Скорее!
   -- Садись, -- показал Кутанзо на прицепную каретку.
   Мотоцикл загудел мотором и, рванувшись как застоявшаяся лошадь, вылетел из переулка на широкую улицу.

9. Тайфун метет улицы Сайгона

   Китайчонок махнул рукой прямо перед собой и, наклонившись к уху француза, крикнул:
   -- Вон роща "Пяти башен"! Они там!
   Кутанзо увидел большой холм, похожий издали на лежащую женщину. На гребне холма, среди зелено-желтоватой листвы тутовой рощи, возвышались пять серых башен, пять чудесных, гордых тиар, украшенных волшебным каменным кружевом орнамента. Прямая, как стрела, аллея, усаженная кактусами и растрепанными метелками зонтичных растений, вела на вершину холма. Лишь только мотоцикл свернул на эту аллею, в уши Кутанзо больно ударил грохот орудийного выстрела. Китайчонок вскрикнул и, побледнев, уцепился испуганно ручонками за борт каретки. Не успело замолкнуть тяжелое, давящее эхо первого выстрела, как грохнул второй, третий, четвертый, а за ним лавиной обрушилась трескотня ружейных залпов.
   "Началось, -- подумал француз. -- Тайфун уже метет улицы и площади столицы..."
   Мотоцикл затормозил около большого каменного изваяния Сивы. Загадочное лицо идола нежно белело среди лиан, похожих на веревки повешенных. У подножия статуи виднелась небольшая кучка людей. Отдельно от всех, почти у края отвесного обрыва, которым кончался в этом месте холм, стоял Кай-Пангу. Сзади его вскарабкался на пень Ляо-Ху.
   Увидав француза, Кай-Пангу подошел к нему и, протянув руку, сказал взволнованно:
   -- Благодарю тебя, брат мой! Ты не отказался быть с нами в этот тяжелый для нас день. Сегодня твое правдивое перо нужнее, чем десяток винтовок. Смотри внимательно, а затем расскажи всему миру все, что ты увидишь здесь сегодня.
   Большие глаза Кай-Пангу были печальны и чуть тревожны.
   Подойдя к Ляо-Ху, Кутанзо спросил тихо:
   -- Вождь чем-то обеспокоен? Это видно по его глазам...
   Китаец подтянул строго губы:
   -- Да. Ты прав! Отряды гонгейских шахтеров и рыбаков Кат-ба задержались где-то в пути. Вождь уже послал начальникам этих отрядов ветки с привязанным к ним углем и птичьим пером...
   -- Зачем? Что это значит? -- удивился Кутанзо.
   -- О, ты еще не знаешь наших обычаев, -- ответил Ляо-Ху. -- Это значит, что отряды должны идти так быстро, как если бы они ступали по горячим углям, и лететь как птицы, -- закончил китаец, и насмешливые огоньки вспыхнули в глубине его зрачков. -- Смотри, -- показал Ляо-Ху вниз, на Сайгон -- шолонская беднота уже дерется с угнетателями, и для нас дорога каждая винтовка...
   С одного взгляда Кутанзо убедился, что лучшего места для руководства боем нельзя было найти. Роща "Пяти башен" была одной из высших точек Сайгона. Благодаря изумительной ясности воздуха, Кутанзо не понадобился даже бинокль. Простой, невооруженный глаз легко разбирался во всех деталях.
   Центром города была большая овальная, мощеная известняком площадь. К ней сходились три главные улицы -- Вееров, Жемчуга и улица Жофра. Все остальные, более мелкие, улицы и переулки вплетались в эти главные городские артерии. Кутанзо ясно видел на этих улицах баррикады повстанцев. Сооруженные наспех, из каких-то ящиков, спиленных телеграфных столбов, выломанных дверей, куч песку и мелкого щебня, баррикады были низки, и укрываться за ними можно было лишь лежа. Любая лошадь легко могла бы взять эти пустяковые баррикады.
   Повстанцы рвались к центру города, к овальной площади, где были расположены дворец генерал-губернатора, телеграф и цитадель. Овладеть площадью, а главное цитаделью, означало овладеть всем городом. Но выход на площадь плотно закупорили другие баррикады, над гребнем которых изредка поднималось высокое кепи иностранного легионера и мелькали бело-голубые мундиры аннамитских стрелков.
   Кутанзо перевел взгляд влево. Блестящим под солнцем зеркалом раскинулся рейд; Сайгонская пристань, обычно закутанная густой вонючей завесой дыма, теперь была мертва и безжизненна. Все суда панически удрали из Сайгона вниз, к морю. Лишь одиноко белела речная канонерка, повернув в сторону города широкую пасть 150-миллиметрового орудия.
   -- Братья, смотрите, что там такое? -- махнул Кай-Пангу рукой в сторону большого городского парка. Кутанзо тоже посмотрел туда; ничего не увидел, поднес к глазам бинокль, переданный ему Ляо-Ху, и тогда лишь только заметил мундиры цвета хаки, притаившиеся среди деревьев, и длинные ряды ружей, составленных в козлы.
   -- Это -- резервы правительственных войск, -- сказал уверенно Кутанзо.
   Кай-Пангу вздохнул тоскливо:
   -- О, если бы у меня была артиллерия, хотя пара пушек, тогда бы!..
   Не докончил. Где-то близко цокнул выстрел, и пуля, ударившись в землю около Кай-Пангу, обсыпала красной пылью его босые ноги.
   -- Кто стрелял? Откуда? -- спросил тревожно Кай-Пангу. Но напрасно телохранители вождя вертели головами, отыскивая неизвестного стрелка.
   И, словно издеваясь над ними, снова раздался выстрел, послав вторую пулю, тонко пропевшую где-то очень-очень близко от уха Кутанзо...
   Кто-то тихо и жалобно охнул. Француз оглянулся. Мальчик-китайчонок, его проводник, с внезапно побелевшим лицом начал медленно валиться на бок, держась обеими руками за простреленную грудь.
   -- Вижу! С пальмы стреляют! -- закричал вдруг Ляо-Ху, указывая на высокую пальму, рядом с одной из пяти башен. Над макушкой ее легким прозрачным туманом расплывалось облачко бездымного пороха. Замелькали выхваченные из кобур револьверы, взлетели к плечам карабины. С лихорадочной поспешностью затрещали выстрелы и смолкли. Стрелки проверяли результаты своих выстрелов.
   Не успели еще, сбитые пулями, широкие листья пальмы долететь до земли, как пальма, словно живая, судорожно задергалась верхушкой. Видимо, кто-то цеплялся за ее сучья в последнем усилии. Но вот раздался треск, вскрик, и темная человеческая фигурка ринулась камнем вниз. Ударившись головой об землю, человек перевернулся тяжело на спину, вздрогнул всем телом, как рыба, выброшенная на берег, и затих. Кутанзо не удивился, увидав на убитом мундир иностранного легионера.
   -- Вот какие приемы применяются в наших войнах, -- наклонившись над плечом Кутанзо, сказал вполголоса Ляо-Ху. -- Отчаянные головы забираются в неприятельский тыл, стараясь подстрелить кого-либо из вожаков. Он метил оба раза в Кай-Пангу, но, к счастью, промахнулся. В случае же удачи он положил бы в карман 10 000 золотых пагод и кроме того наверняка получил бы унтер-офицерский чин. А это что-нибудь да значит! Ну, а если не удастся -- конец такой, какой видишь!..
   Кутанзо, не отвечая, смотрел на убитого мальчика-китайца. Рядом с маленьким трупиком, растянувшимся на траве, валялся банан, который ребенок грыз перед смертью. Кровь на траве казалась особенно красной. Отвернулся с тяжелым чувством.

10. Один против десяти

   -- Ляо-Ху! -- крикнул Кай-Пангу. -- Пора начинать атаку! Ракеты!
   Через минуту две дымовые ракеты взвились с шипеньем и треском. Вытянувшись длинным-длинным жгутом, они лопнули высоко в небе и раскинулись зонтами, пустив вниз тяжелые, дрожащие, как щупальца спрута, струи дыма.
   Разговоры стихли. Все, затаив дыхание, уставились вниз, на баррикады. Кай-Пангу выдержал паузу в несколько минут, а затем бросил через плечо отрывисто:
   -- Горнист, труби атаку!
   Медные звуки рожка полились тягучим стоном, сорвались с холмов вниз, в город, долетели до баррикад и замерли высоким вибрирующим рыданием. Ближайшая баррикада подхватила сигнал, ей ответила вторая, третья, и, казалось, по всему городу рассыпалась перекличка труб. Боевая песня их волновала сердце, туманила голову и сладкой дрожью колотила тело.
   Зашевелились баррикады повстанцев. Откуда-то из боковых переулков выскочили до сих пор невидимые массы туземцев. Наскоро построились и с ружьями наперевес двинулись по улицам-- к площади. Стрелки, лежащие за баррикадами, тоже присоединились к штурмующим колоннам.
   Правительственные баррикады несколько томительных минут молчали. Прекратив совершенно стрельбу, французы смотрели на приближавшиеся колонны врагов. У Кутанзо на один миг мелькнула мысль, что французы, не выдержав, побегут. Взглянув на лицо Кай-Пангу, он убедился, что и вождь переживает такое же чувство. По его лицу тоже ползла надежда.
   Но вдруг ураганом загрохотали залпы. Захлебнулись в злобном лае пулеметы. Из переулков на площадь густой струей выплеснулись колонны хаки. Резервы французов тоже вошли в бой.
   Пестрые отряды повстанцев шли в атаку молча, без единого выстрела. Ощетинившись широкими, как ножи, штыками, они упрямо двигались вперед, на баррикады французов. Вот они подошли уже на сотню шагов. И тотчас же дребезг взрыва заставил Кутанзо вздрогнуть. Звук этого разрыва был какой-то особенный, звенящий, словно бросили об землю ящик стекла. Затем второй, такой же разрыв, третий, и наконец канонада слилась в общий гудящий вой.
   -- Ого, ручные гранаты! -- прошептал за спиной Кутанзо Ляо-Ху. -- Мы этого не учли...
   Из-под самых ног повстанцев начали взлетать фонтаны земли и дыма от разрывов ручных гранат. Все это смешалось в густой рыжий туман и как занавеской отгородило поле боя от любопытствующих взоров.
   Воспользовавшись этим моментом, Кутанзо начал массировать глаза, уже заболевшие от солнца. И тотчас обернулся от громкой ругани.
   -- Дьяволы! -- кричал исступленно Ляо-Ху. И вдруг со злостью запустил биноклем в каменную физиономию Сивы так, что разбитые стекла разлетелись брызгами. -- Трусы! Они бегут! Испугались хлопушек французов!
   Кутанзо посмотрел вниз. Действительно, повстанцы бежали обратно к своим баррикадам.
   -- Остановите! Остановите этих бродяг, этих трусливых псов, а не то они обегут всю Кохинхину! -- бесновался Ляо-Ху.
   -- Успокойся, -- положил на плечо китайца руку Кай-Пангу. -- Ты еще плохо знаешь наших братьев. Гляди!
   Действительно, добежав до своих баррикад, повстанцы остановились, снова залегли и ударили дружным залпом по неосторожно высунувшимся, торжествующим победу, легионерам.
   -- Ох! -- прислонился в изнеможении к статуе Ляо-Ху. -- Я думал, у меня сердце лопнет от гнева и стыда.
   Выстрелы с обеих сторон почему-то смолкли. Наступила торжественная тишина. Знойную тишь дня нарушали лишь крики гекко, отвратительной ящерицы. Равнодушно, как заведенный механизм, скрипела она в густой траве: то-ке... то-ке...
   Но это затишье испугало Ляо-Ху больше, чем буря выстрелов.
   -- Что это? -- подошел он к Кай-Пангу. -- Почему молчат они и мы?
   Снова запели трубы, ко уже на баррикадах французов. Кай-Пангу встревоженно нахмурил лоб.
   -- Огэ, генерал-губернатор решил подражать нам. Французы идут в атаку! О, как-то выдержат ее мои дети? Ведь трудно драться одному против десяти!
   Лишь замолкли трубы, зеленые хаки легионеров залили все три улицы. Снова загрохотали залпы, снова поднятая ногами атакующих пыль скрыла сражение.
   Из темной аллеи выскочил низкорослый малаец, опоясанный четырьмя патронташами. Пот лил с него ручьями и, смешавшись с покрывавшей его пылью, разрисовал кожу причудливыми узорами. Подбежав к Кай-Пангу, он закричал хрипло:
   -- Вождь, дай нам помощь! Французов много, как мух над падалью. Мы изнемогаем. Поддержки просит и Нхама -- начальник шолонцев, и Кьед-Гианг -- командир сайгонских рабочих, и Тхан-Фю-Комо -- командующий отрядом "накэ"...
   -- Что есть у нас в резерве? -- обратился Кай-Пангу к Ляо-Ху.
   -- Только отряд сайгонских ткачей, вождь! Но ведь это -- твой личный конвой...
   -- Послать их в бой! Мне не нужна охрана.
   -- Мы исполним твое приказание, вождь. Но позволь мне самому вести в бой ткачей?
   Кай-Пангу колебался секунду. Затем ответил твердо:
   -- Иди. Я не имею права задерживать тебя.
   И вдруг, обняв Ляо-Ху, крепко поцеловал его.
   Внизу на улицах гудел, ревел, грохотал бой.
   Изредка разрывалась завеса пыли и дыма, и в эти моменты Кутанзо мог видеть, что сражающиеся разбились на отдельные кучки. Сражение рассыпалось по улицам на множество мелких схваток между небольшими отрядами противников. И от этого бой стал еще более беспощадным и кровопролитным. Кай-Пангу уже не интересовался тем, что происходило внизу. Он сидел, понуро сгорбившись, на каменных ступеньках башни и тупо смотрел в землю. Сзади него молчаливо толпился десяток телохранителей и ординарцев.
   И тут-то Кутанзо ясно почувствовал, что -- еще неокончившееся -- сражение уже проиграно повстанцами.
   Снова появился запыхавшийся гонец.
   -- Вождь, -- крикнул он, -- нужна помощь! Отряд "накэ" уже уничтожен пулеметами. Шолонцев загнали во двор пагоды и перебили ручными бомбами. Мы отступаем! Есть у тебя еще воины, вождь?
   -- У меня нет больше воинов, -- выпрямился с грустной улыбкой Кай-Пангу. -- Я отдал бы, не задумываясь, свои глаза, если бы сейчас, сию минуту, увидел отряды гонгейских шахтеров и рыбаков Кат-ба. Но их нет! Они опоздали -- и потому проиграли мы битву. Пойди туда, в город, -- обратился он к гонцу, -- и передай братьям, что я разрешаю им покинуть баррикады. Пусть спасают свою жизнь, никто не обвинит их за это в трусости. Они исполнили свой долг, -- к чему лишние, бесполезные жертвы! Иди!
   Гонец ушел, опустив голову.
   -- А теперь, -- улыбнулся облегченно Кай-Пангу, -- очередь за мной. Я тоже иду!..
   -- Куда? -- спросил тревожно Кутанзо.
   -- Туда, вниз, чтобы умереть вместе с моими братьями.
   -- Вождь, -- заговорил взволнованно Кутанзо, -- вспомни свои, только что сказанные, слова: "не надо лишних, бесполезных жертв". Какая польза от твоей смерти? А жизнь твоя нужна беднякам, угнетенным и порабощенным. Ты не имеешь право рисковать ею...
   Кай-Пангу провел по лицу ладонью, словно смахивая паутину. Встряхнул головой, разметав пряди длинных, жестких волос, и произнес глухо:
   -- Я заслужил смерть. Вождь должен учитывать все случайности, а я допустил ошибку, начав бой до подхода шахтеров и рыбаков. Половина вины за поражение -- на мне...
   -- Вчера ты говорил не так. Помнишь, в таверне?.. Если не победим мы завтра, -- говорил ты, все равно через год, через пять, десять лет победа останется за нами. Ведь мы -- тайфун, упорный и непобедимый.
   -- Ты говоришь, как мужчина, -- опустил тяжело руку на плечо француза Кай-Пангу. -- Я стыжусь своей слабости. Обещаю тебе не лезть напрасно под пули. Но я должен попасть в город. Я буду руководить отступлением моих воинов. Ты прав! Мы еще не разбиты. Война только еще начинается. Спасибо тебе за все, брат мой. Прощай!
   Зашуршала трава под ногами, и Кай-Пангу скрылся. Кутанзо остался один на поляне среди пяти серых многовековых башен.

11. В горы, к морям!

   Кутанзо подошел к краю обрыва и с гнетущим чувством надвигающегося несчастья посмотрел вниз. Ясно было видно, как пестрая толпа повстанцев под натиском легионеров, хотя и медленно, но верно откатывалась сюда, к холму. Он хотел уже было отойти от края обрыва, как внимание его привлекло странное движение на площади. Какая-то длинная упряжка из восьми лошадей вылетела рысью на площадь и остановилась около дворца генерал-губернатора. Вглядевшись внимательнее, Кутанзо увидел легкое орудие, повернувшееся дулом, как ему показалось, прямо сюда, на холм. У замка орудия копошился десяток людей.
   "Кажется, пора и мне удирать" -- подумал француз. И почти в тот же момент пушка на площади рявкнула, и тотчас же, благодаря небольшой дистанции, над верхушкой одной из башен разорвалась шрапнель, выплюнув клубок голубоватобелого дыма. Пули, как крупный ливень, зашуршали по листве.
   Кутанзо отошел к мотоциклу, дал вспышку и тихо двинулся прочь от башен. Не отъехал и сотни метров, как увидел мчавшийся навстречу отряд жандармов. Скакавший впереди офицер размахивал руками, подавая какие-то знаки. Кутанзо остановился.
   -- Вы были там, около башен, мосье? -- спросил подскакавший офицер.
   -- Да, был!
   -- И никого там не видали?
   -- Ни души! -- не моргнув глазом, соврал Кутанзо. -- А кого вы ищете?
   -- Там скрывается комбоджец Кай-Пангу, -- крикнул офицер, уже пришпорив лошадь, -- глава мятежников!
   Кутанзо долго смотрел им вслед, улыбаясь насмешливо. И вдруг повернул голову в сторону кустов белой акации, прислушиваясь. Захрустели ветки под чьими-то осторожными шагами, и на аллею выскочил Кай-Пангу.
   -- Вождь, вождь, скрывайся! Беги, тебя уже ищут жандармы! -- крикнул испуганно Кутанзо.
   Кай-Пангу был бледен, но спокоен.
   -- Бежать некуда, -- ответил он -- французы оцепили рощу. Я погиб.
   -- Садись! -- ударил Кутанзо ладонью по борту прицепной каретки.
   -- Зачем? Меня ты не спасешь и сам погибнешь. Нет, поезжай один, -- мотнул отрицательно головой Кай-Пангу.
   -- Садись! -- уже крикнул строго Кутанзо... Кай-Пангу одним прыжком очутился в каретке, мотоциклет затрещал мотором и свернул на кактусовую аллею -- спуск с холма в город.
   Кутанзо с одного взгляда убедился, что главная трудность -- это проскочить аллею. В конце ее, поперек маленького бамбукового мостика, стояли три конных жандарма.
   Кутанзо дал полный газ. Свист ветра в ушах заглушил бешеный рев мотора.
   "Будем бить на неожиданность, -- думал Кутанзо, стискивая руль, рвущийся из рук. -- Должны же жандармы испугаться мчащегося мотоцикла. Они освободят дорогу... А если они рассуждают так же, как и я? Если они думают, что я испугаюсь и остановлюсь? Что тогда? Тогда, черт знает, что произойдет!"
   Мотоцикл -- уже в сотне метров от мостика. Вышколенные кони стоят, как изваяния, без страха глядя на приближающееся ревущее чудовище.
   Жандармов бросило навстречу мотоциклу... Крупный гнедой жеребец среднего жандарма взвился испуганно на дыбы. Копыта его повисли на миг над мотоциклом. Кутанзо инстинктивно вдавил голову в плечи и, когда жеребец, храпя и разбрызгивая пену, опустил копыта на землю, мотоцикл был уже далеко за мостом. Пропела над головой пуля. Кутанзо, из-за шума мотора не слышавший выстрела, удивленно обернулся. Жандармы неслись карьером вслед за ними, стреляя на скаку...
   Мотоцикл запрыгал по ухабам мостовой. Замелькали дома, магазины, пагоды Сайгона, На улицах -- ни души. Пронеслись мимо заставы. Часовой неистово бил в гонг, приказывая остановиться...
   Город кончился. Серые каменные громады его домов остались далеко позади. А вдаль, туда, в бесконечные разметы рисовых полей, уходила красная глинистая дорога.
   Кутанзо выключил мотор. Мотоцикл бесшумно, по инерции, скользил вниз с отлогой горки.
   -- Вождь, куда поедем мы?
   Кай-Пангу отнял ладони от лица и звучно вскрикнул:
   -- В горы, к мойям! [мойи -- племена, населяющие плоскогорья центрального Индо-Китая] И оттуда, собравшись с силами, хлынем на улицы Сайгона!
   Снова зарокотал мотор. Снова засвистел в ушах ветер. Солнце садилось. Под его лучами залитые водой рисовые поля зарозовели и стали похожи на зеркала, затуманенные от дыханья...
   С запада кралась ночь...

-----------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Зуев-Ордынец М. Е. Желтый тайфун. Повесть и рассказы. -- Ленинград: Прибой, 1928. -- 99 с.; 18х12 см. -- (Новинки пролетарской литературы / Всесоюзная ассоциация пролетарских писателей).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru