Житков Борис Степанович
Тихон Матвеич

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 5.41*17  Ваша оценка:

Борис Степанович Житков

Тихон Матвеич

  
   Книга: Б. Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести. -- Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
   Рисунки художников А.Брея, Е.Лансере, Н.Петровой, Павла Павлинова, Петра Павлинова, Н.Тырсы
   OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года
  
  
   Это было в царское время на грузовом пароходе. Он ходил на Дальний Восток. И все это началось с порта Коломбо, на острове Цейлоне. Это английская колония, а туземное население -- сингалезы. Они шоколадного цвета, и мужчины здорово похожи на цыган.
   И вот на пароход приходят два сингалеза. Один высокий и статный, другой -- пониже, широкий, на редкость крепко сшитый человек. Он-то и говорил, высокий больше молчал. Можно было понять, что он говорит про зверей. Он говорил на ломаном английском языке. Его обступили машинисты. Кто-то грубо спросил, где у него левый глаз. Левого глаза, действительно, не было. Он сказал, что глаз ему выбил тигр.
   Они с братом охотники. Ловят зверей живьем и продают в зверинцы. Тигр прыгнул, брат должен был поднять сетку.
   -- В один миг тигр лапами попадает в нее, а вот ему приходится в это время тигру в пасть засунуть руку. В руке бамбуковая палочка, и если сжать ее в кулаке, то с обеих сторон выскакивают короткие ножики и так остаются торчать. Они вонзаются в язык и небо, -- сингалез пальцами стал показывать у себя во рту, как становится палочка. -- Но если нажать раньше, -- палочка не влезет в пасть. А если поставить криво, -- пропало все, но уже если удалось, -- тигр от боли забывает все. Он лапами хочет выскрести палочку из пасти, лапы путаются в сетке, но тут не зевай: охотники подкуривают его снотворной отравой. Он засыпает, замирает. С ним можно делать что угодно. Они вынимают палку.
   -- Заливает! Калоши заливает! -- сказал Храмцов, старший машинист. Он был атлет и франт. Он франтил мускулатурой и ходил в одной сетке на голом теле, а усики закручивал в острые стрелки. И он мигнул сингалезу нахально и помахал перед носом пальцем. Сингалез показал на груди шрамы. Они как белые восклицательные знаки шли от ключицы вкось к животу. Сингалез был до пояса голый, но казалось, что он в коричневой фуфайке и его закапали штукатуркой.
   -- Это вот брат не успел, на один всего миг опоздал поднять сетку -- и тигр задел его лапой, но зато брат успел выстрелить.
   -- Сказки! Расскажи еще, как летающих медведей ловил, -- говорил Храмцов. Он сделал шагов пять по палубе, но снова вернулся. Сингалез уже говорил про обезьян. Он говорил про оранга. Ловить ездили на остров Борнео. Говорил, что если оранга встретить в лесу и нет ружья, то не стоит пытаться бороться: захочет оранг -- и задушит как мышь.
   -- А велик ли оранг? -- спросил Храмцов.
   Сингалез показал метра на полтора от палубы.
   -- А если ему в морду? -- и Храмцов замахнулся кулаком. -- Бокс, бокс! Понимаешь?
   Сингалез улыбался.
   Но машинист Марков, многосемейный человек, спросил:
   -- А почем штука оранги эти здесь, на месте?
   Сингалез назвал цену.
   -- А в Нагасаках?
   Да, выходило, что в Японии, если продать немецкому агенту, который скупает зверей для зоопарков, то заработать можно рубль на рубль.
   -- Дай мне сюда твою обезьяну, так ты у ней зубов не соберешь! -- кричал Храмцов и выпячивал грудь. Грудь, действительно, здоровая, и мускулы как живая резина.
   -- Да брось ты, надо дело говорить, -- гнусил Марков и заводил усы себе в рот -- это всякий раз у него, как разговор заходил о деньгах. Он пробовал торговаться. Деньги, действительно, большие. Он хмуро оглядел всех и вдруг сказал:
   -- Айда, покупаю.
   -- А вдруг сдохнет дорогой? -- сказал кто-то.
   Марков засосал усы и долго зло глядел на сигналеза.
   Но сингалез говорил с братом, потом оба подошли к машинистам.
   Они говорили, что пусть поедут посмотрят -- есть одна очень здоровая обезьяна. Ух, какая сильная! Не оранг, они ее иначе называли.
  
   Решили сейчас же идти на берег трое, Марков четвертым, глядеть обезьян. Увязался и радист Асейкин, совсем молодой, долговязый: он первый раз попал в тропики и ходил как пьяный от счастья. Он все покупал дорогой: маленькие вещи из дерева и из кости и все нюхал их. Хотел увезти с собой аромат этой нагретой солнцем земли, аромат зноя, когда начинают пахнуть и сами камни. А машинисты говорили, как бы Маркова не надул сингалез и что цены на зверей есть в каталоге. Где бы достать?
   Это был небольшой дворик, и в нем два сарайчика. В один из сарайчиков ввел всю гурьбу сингалез. Сначала показалось темно -- и все попятились. Из темноты раздался рев... Нет! Это было мычанье, каким вдруг начинает орать глухонемой в беде, в отчаянии, в злобе, но голос страшной силы и злобы.
   Теперь ясно видно стало: сарай был надвое разделен решеткой, железными прутьями в палец толщиной, если не толще, низ их уходил в помост, верх был заделан в потолок. И там, за решеткой, на помосте, стоял, держась за прутья... кто? Сначала показалось, что человек в лохмотьях. Нет! Огромная обезьяна. Она глядела на людей большими черными глазами, страшными потому, что как будто из человечьих глаз смотрели собачьи зрачки, и пламенная неукротимая ненависть была в этом взгляде. Низкий лоб, и короткие волосы острой щетиной.
   -- Горилла! Тьфу, черт какой, -- сказал Марков.
   Но в этот момент горилла рванула и затрясла эту железную решетку и заорала мучительным ревом с ярой ненавистью. Она в бешенстве старалась укусить себя за плечо и не могла: железный воротник вокруг шеи подпирал эту голову с клыками, голову гориллы. Клетка трепетала в ее руках. Кроме Асейкина, все выскочили во двор. Сингалез показывал Асейкину на один прут. Его обезьяна вдолбила в потолок настолько, что он поднялся на полфута над помостом. Нижний конец этого прута был загнут крючком. Это она хотела расширить отверстие, схватила рукой и навернула на кулак. Сингалез объяснял, что они с братом ездили в Африку, в Нижнюю Гвинею. Они поймали ее в сетку из толстых веревок. Но она все равно их разгрызла бы зубами, изорвала бы в клочья. Они успели ее подкурить своим дурманом, и она заснула. Они надели на нее кандалы и заперли в клетку. Ух, как она взъярилась, очнувшись. Она в ярости кусала, рвала зубами свои плечи. Ее усыпили снова, надели ошейник.
   Марков ругался на дворе, требовал показать товар, о котором говорилось на пароходе. Это в другом сарае.
   Сингалез кивнул на гориллу и весело сказал:
   -- Бокс! Бокс!
   Все вспомнили Храмцова. Но Марков торопил. Люди были отпущены на час.
  
   В другой сарай уже не решились войти сразу -- через двери глядели. Там, полулежа на рисовой соломе, пузатый оранг искал в голове у другого. Оба оглянулись на людей. Они глядели спокойно, даже с ленивым любопытством. Рыжая борода придавала орангу вид простака, немного дурковатого, но добродушного и без хитрости. Другая обезьяна была его женой.
   -- Леди, леди, -- объяснял хозяин.
   У леди живот был таким же пузатым, как и у ее мужа. Большой рот, казалось, улыбался.
   Асейкин захохотал от радости. Он совсем близко подошел. Сингалез его не удерживал. Асейкин уж поздоровался с орангом за руку. Сингалез утверждал, что обезьяны эти совершенно ручные, что если их не обижать, с ними можно жить в одной комнате.
   Все осмелели. Оранг темными глазами разглядывал не спеша всех по очереди.
   Марков ругался:
   -- Это же пара: разделить, так он от тоски сдохнет. И ведь этакие деньги!
   Оказалось, не поняли: эти деньги сингалез хотел за пару, он их только вместе и продает.
   Марков повеселел. Он заставил сигналеза поднять оранга, провести, он уже хотел как лошади глядеть зубы.
   Нет, цена, действительно, сходная. Разговор шел уже о кормежке.
   Асейкин без умолку болтал с орангом. Он хлопал его по плечу и переводил свои слова на английский язык.
   -- Поедешь с нами, приятель. Ей-богу, русские люди неплохие. Как звать-то тебя? А? Сам не знаешь? Тихон Матвеич? Слушайте, -- кричал Асейкин, -- его Тихоном Матвеичем зовут!
   Асейкин совал ему банан. Тихон его очистил. Но супруга вырвала и съела.
   -- Не куришь? -- спрашивал Асейкин. Тихон взял портсигар двумя пальцами. Асейкин пробовал потянуть. "Как в тисках!" -- с восхищением говорил Асейкин. Тихон держал без всякого, казалось, усилия. Он повертел в руках серебряный портсигар, понюхал его. Сингалез что-то крикнул. Тихон бросил на солому портсигар.
   Марков ворчал:
   -- Еще табаку нажрется да сдохнет.
   Сингалез объяснял, чем кормить. Нет! Ничего не понять.
   Наконец, решили, что сингалез сам доставит обезьян -- Тихона и его леди -- и корм на месяц и там покажет на деле, чего и сколько в день давать.
   Марков долго торговался. Наконец Марков дал задаток.
  
   Капитан пришел поглядеть, когда Тихон с женой появились у нас на палубе. Капитан бойко говорил по-английски. Сингалез его уверил, что этих орангов можно держать на свободе. Кормежку -- все сплошь фрукты -- привезли в корзинках на арбе, на тамошних бычках с горбатой шеей. Сингалез определил дневную порцию. Пароходный мальчишка Сережка успел украсть десятка три бананов и принялся дразнить Тихона. Марков стукнул его по шее. Тихон поглядел и как будто одобрил. Асейкин сказал: "Ладно, что не Тихон стукнул, а то бы Сережкина башка была за бортом". Сережка не верил, пока не увидал, как этот пузатый дядя взялся одной рукой за проволочный канат, что шел с борта на мачту, и на одной руке, подбрасывая себя вверх, легко полез выше и выше. Обезьяны ходили по пароходу. Их с опаской обходили все, хоть и делали храбрый и беззаботный вид. Фельдшер Тит Адамович глядел, как Асейкин играл с Тихоном, как, наконец, Тихон понял, чего хотел радист. Тихон взял в руку конец бамбуковой палки, за другой держал Асейкин. И вот Тихон потянул конец к себе, он лежал, облокотясь на люк. Он не изменил позы. Он легко упирался ногой в трубку, что шла по палубе. Да, а вот Асейкин, как стоял, так на двух ногах и подъехал к Тихону Матвеичу.
   -- Як он захворает, -- сказал фельдшер, -- то пульс ему щупать буду не я.
   -- Тьфу, -- сказал Храмцов, -- это сила? Что, потянуть? А ну!
   Храмцов держал за палку. Он дернул рывком и чуть не полетел -- оранг выпустил конец. Храмцов снова бросился с палкой. Тихон поднялся, в упор глядя на Храмцова.
   -- Бросьте, -- крикнул Асейкин.
   Марков уже бежал крича:
   -- Ты за нее не платил, так брось ты со своими штуками.
   Но Асейкин уже хлопнул Тихона по плечу:
   -- Знаешь что?
   Тихон оглянулся, Асейкин протянул ему банан.
   -- А я вам говорю, что я из него веревку совью, -- говорил Храмцов и, расставив руки бочонком как цирковой борец, важно зашагал.
  
   Но фельдшер Тит Адамович накаркал беду. Ночью леди-оранг стонала. Стонала, как человек стонет, и все искали по палубе, кто это. Стонала она, а Тихон держал ее голову у себя на коленях и не спал. Марков побежал, разбудил фельдшера. Тит Адамович сказал, что можно компресс на лоб, но кто это сделает? Холодный компресс. Но если Тихон обидится? Тихон что-то бормотал или ворчал над своей женой. Марков требовал, чтобы фельдшер дал хоть касторки. Касторки Тит дал целую бутылку, но Марков только стоял с ней около, да и не очень около, шагах в трех, с этой бутылкой.
   -- Да ты сам хоть пей! -- крикнул Храмцов. -- Чего так стоишь?
   Асейкин сидел в радиокаюте, и к орангу до утра никто не подходил.
   Наутро все три компаньона ругали Маркова: обезьянина сдохнет, а Тихон от тоски в воду кинется или сбесится, ну его в болото.
   Асейкин один сидел рядом и глядел, как Тихон заботливо искал блох у жены в голове. Он даже хотел помочь, когда Тихон взял жену на руки и понес ее в тень. Какая-то мошкара увязалась еще с берега: Тихон отмахивал ее рукой от больной жены. Леди часто дышала с полуоткрытым ртом, веки были опущены. Асейкин веером махал на нее издали. Но Асейкин просил, чтобы заперли воду, чтобы сняли рукоятки с кранов: оранг их умел открывать. Он наконец оставил жену и пошел за водой, это было ясно: он пробовал открывать краны. Он пошел к кухне, возбужденный, встревоженный. Он шел как всегда, опираясь о палубу, но в дверях кухни он встал в рост, держась за притолку, искал глазами воды. Повар обомлел: он не знал, что собирается делать Тихон, другая дверь была завалена снаружи каким-то товаром, ее нельзя было открыть. Повар боялся, что Тихон обожжется обо что-нибудь или ошпарится -- обидится, изъярится, и тогда аминь. И повар потерянно шептал:
   -- Тиша, Тишенька! Христос с тобой, чего, голубчик Тихон Матвеич? Чего вам захотелось?
   Но Тихон обвел тоскливыми глазами плиту и стол и быстро пошел к жене. Он носил ее с места на место, искал где лучше. Но она вся обвисла у него на руках и не открывала глаз.
  

[]

  
   Уже второй день леди ничего не ела, не ел и Тихон.
   Храмцов издевался, Асейкин кричал, чтобы не давали пить. Пайщики махнули рукой. Марков один только не мог примириться с неудачей. Он стоял над больной и приговаривал с тоской:
   -- Такие деньжищи! Да это лучше бы чаю купить этого, цейлонского...
   Но вот леди открыла глаза. Она искала чего-то вокруг себя.
   Асейкин вскочил. Он понесся к фельдшеру. Назад он шел со стаканом, с граненым чайным стаканом, в нем была вода, а поверху плавал порошок. Тит Адамович шел сзади:
   -- Не станет она того пить, а стаканом вам в рожу кинет, увидите. Я не отвечаю, честное даю вам слово!
   Но Асейкин сказал свое: "А знаешь что?" -- и Тихон оглянулся. Он сам потянулся рукой к стакану, взял его осторожно и потянул к губам, но леди подняла голову. Она хотела слабой рукой перехватить стакан. Тихон бережно за затылок придерживал ей голову, и она жадно пила из стакана.
   Марков причитал:
   -- Все одно пропадет, только на чучело теперь...
   Тихон передал стакан Асейкину, как делал всегда. Асейкин налил воды из графина. Тихон снова споил его жене. Третий стакан -- за ним не потянулась, отстранила -- Тихон сам выпил. Он пил с жадностью: это был третий день, что у него не было маковой росинки во рту. Мы так и не узнали, чего намешал Тит Адамович, но на другой день леди уже сидела. К вечеру она пошла пешком. Тихон поддерживал ее с одной стороны, Асейкин -- с другой.
   Храмцов уверял, что Тихону надоест, что Асейкин суется, и шваркнет этого приятеля за борт. Но Тихон, видимо, верил Асейкину, и они втроем прогуливались по палубе. Асейкин пробовал тоже опираться рукой в палубу -- все смеялись, конечно, кроме орангов. Асейкин уверял, что он уже кое-чему выучился по-обезьяньи. Он, правда, каркал иногда, но выходило по-вороньи. Обезьяны повеселели. Боцман поговаривал, чтобы Асейкин выучил их хоть палубу скрести, а то сила такая зря пропадает.
   -- Какая сила такая? -- перебил Храмцов. -- Это лазать разве? Так он же легкий сам. А если взяться на силу -- ну бороться -- да врет этот сингалез, заливает, вроде как про тигра. Да я возьмусь с вашим Тихоном бороться, хотя бы по-русски, без приемов, в обхватку, да вот увидите.
   Храмцов представил, как это он обхватит Тихона, и так это, действительно, приемисто, и так это вздулась, заходила его мускулатура, забегали живые бугры по плечам, по рукам, меж лопаток, что стало страшно за мохнатого Тихона Матвеича с рыжей бородушкой.
   -- А ну, как Марков будет на вахте, спробуйте, -- шепотом сказал боцман.
   -- А кто ответит? -- спросил фельдшер. -- Обезьяна-то это фунтов тридцать стоит, на русское золото -- триста рублей.
   Но Храмцов сказал, что он-то ведь не обезьяна, так что душить ее насмерть не будет. А что положит, то положит.
   И теперь уже шепотком, по секрету от Маркова, все переговаривались, что Храмцов будет бороться с Тихоном, бороться будут по-русски, в обхват, и даже назначили когда. Все ждали развлеченья. Небо да вода, да день в день те же вахты -- невеселая штука. А тут вдруг такой цирк!
  
   Марков только что ушел в машину, когда Тихона привели на бак. Возле носового трюма должна была состояться встреча.
   -- А он ногой захватит, -- говорил Храмцов.
   -- А сапоги ему надеть, -- советовал боцман.
   Тихону на ноги надели сапоги с голенищами -- это его забавляло. Он любопытно глядел на ноги, и казалось ему самому тоже смешно. Но Храмцов уже стал его обхватывать, командовал, как завести руки Тихона себе за спину. Тихону все это нравилось, он послушно делал все, что с ним ни устраивали. Пузатый, с рыжей бороденкой, в русских сапогах, на согнутых ногах, он казался веселым, деревенским шутником, что не дурак выпить и народ посмешить.
  

[]

  
   Храмцов жал, но оранг не понимал, что надо делать.
   -- Сейчас я ему поддам пару!
   Храмцов углом согнул большой палец и стал им жать обезьяну в хребет.
   Вдруг лицо Тихона изменилось -- это произошло мгновенно -- губы поднялись, выставились клыки и вспыхнули глаза. Сонное благодушие как сдуло, и зверь, настоящий лесной зверь, оскалился и взъярился.
   Храмцов мгновенно побелел, пустил руки. Они повисли как мокрые тряпки, глаза вытаращились и закатились. Оранг валил его на люк и вот вцепился клыками... Все оцепенели, закаменели на местах.
   -- А знаешь что? -- это Асейкин хлопнул Тихона по плечу. И вмиг прежняя благодушная морда повернулась к Асейкину. Асейкин рылся в кармане и говорил спешно:
   -- Сейчас, Тихон Матвеич, сию минуту... Стой, забыл, кажись...
   Храмцова уже отливали водой, но он не приходил в сознание.
   В лазарете он сказал Титу Адамовичу:
   -- Это вроде в машину под мотыль попасть. Еще бы миг -- и не было бы меня на свете. А как вы думаете: он на меня теперь обижаться не будет?
   -- Кто? Марков?
   -- Нет... Тихон Матвеич.
  
   В Нагасаки, на пристани, уже ждала клетка. Она стояла на повозке. Агент зоопарка пришел на пароход.
   Марков просил Асейкина усадить Тихона Матвеича в клетку.
   -- Я не мерзавец, -- сказал Асейкин и сбежал по сходне на берег.
   Только к вечеру он вернулся на пароход.
   Никто ему не рассказывал, как Тихон с женой вошли в эту клетку -- будто все сговорились, -- и про обезьян больше никто не говорил во весь этот рейс.
  
  
  
  
Оценка: 5.41*17  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru