Житков Борис Степанович
"С новым годом!"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 4.46*6  Ваша оценка:

Борис Степанович Житков

"С Новым годом!"

  
   Книга: Б. Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести. -- Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
   Рисунки художников А.Брея, Е.Лансере, Н.Петровой, Павла Павлинова, Петра Павлинова, Н.Тырсы
   OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года
  
  
   Был канун нового, 1907 года. В городской думе были расставлены столы. В парадном зале, в два ряда. А на столах -- свечи в канделябрах, по шести штук в каждом. Канделябры бронзовые, сияют как золото. А вокруг икра, балыки, заливные осетры, окорока, индюшки. Все в завитках, в бумажных финтифлюшках. Вазы хрустальные. В вазах апельсины, яблоки, гора над горой. А бутылок -- что солдат на параде. По краям тарелки, ножики, вилки, графинчики, рюмки. Блестит, горит -- глаза режет. Официанты в белых перчатках. Бегают, мечутся -- дух зашибло. Сейчас господа приедут! Ведь господа-то какие! Не простые -- именитые. Цвет купечества. Виднейшие адвокаты. Сказывают: сам губернатор будет. С графиней, с губернаторшей.
   А вот и собираются. Во фраках. Глаженые рубашки блестят как фарфоровые. А другие в мундирах пришли, воротники золотые, шпага при боку. А дамы-то! В ушах бриллианты, на пальцах колец -- что перчатки. Вот уж и музыканты наверх пробираются. Трубы горят начищенные. Ух, как рявкнет медь -- посуда подскочит.
   Сейчас губернатор будет. Бегут, бегут -- это его встречать. Городской голова* впереди всех покатил. Музыканты встречу ударили. Городской голова кланяется, улыбается. А что говорит -- за музыкой не слыхать. Его сиятельство по сторонам кивает: "Садитесь, господа. Прошу без чинов". На музыку платками замахали. Городской голова говорит, в руке бокал держит:
   ______________
   * Городской голова -- в царское время председатель городской управы.
  
   -- Вступаем в новый, девятьсот седьмой, божьей помощью и стараниями вашего сиятельства! -- и кланяется. -- В новый год, год успокоения, мирного преуспеяния, без стачек, без баррикад. Ваше сиятельство, без смуты вступаем в спокойное... -- и все кланяется, кланяется. И бокалом губернатору, как поп кадилом.
   Дамы все на графа смотрят и прическами кивают. Пришептывают: "Ваше сиятельство! Ваше сиятельство!"
   А голова:
   -- В ознаменование крепости державы российской и силы русского оружия со дна моря поднята, с затопленного дерзостного английского корабля, чугунная пушка десятифунтового калибра. И пушка эта, ваше сиятельство, поставлена на пьедестал как памятник победы, близкой сердцу нашему. И в знак близости водружена в двадцати шагах от этого здания -- городской думы.
   Городской голова махнул бокалом к дверям, чтобы показать, где пушка, и плеснул вином губернаторше на голое плечо. Адъютант губернаторский подскочил с салфеткой и так усердно стал вытирать, что граф нахмурился на адъютанта и сказал сердито: "Довольно бы, пожалуй!"
   Голова думал, что это ему, и на всем ходу прикусил язык. А граф кивнул голове: "Я вас слушаю!" Тут кто-то догадался махнуть музыкантам, те ударили туш, все господа встали, у всех бокалы с вином играют в руках. "Ура! Ура!" Зазвякали, зачокались.
  
   А мы еще накануне знали, как это там соберутся, как там бутылки раскупоривать начнут и как начнут всей рабочей революции отходную петь. Да и верно, прижали -- не повернись. По всем городам усиленная охрана, шпиков, что воробьев. "Союз русского народа" резинами машет, хлещет этим резиновым дубьем всех, чья личность им не по нраву. Что ж, выходит: в щель забейся. Но мы сидели втроем на квартире, и всем тошно, а Сережка все бубнил:
   -- Теперь им лафа -- во какими павлинами ходят: "Что? Кого? Царя?" Сейчас свисток из кармана, тебя за шиворот, и такое тебе "боже царя" начнут в участке всаживать, что аккурат на три месяца больницы. Сиди, брат, и не пикни. А они там, в городской думе, завтра -- ого! Три фургона одних бутылок, говорят, туда пригнали.
   Гришка говорит:
   -- А я пикну. Ой, пикну! Они только за рюмки, а я...
   -- А ты залазь под койку и оттуда пикни! -- И Сережка ткнул ногой под кровать. -- Залазь хоть сейчас и пищи. Только малым ходом, а то сам испугаешься.
   Гришка вскочил:
   -- Ой, охота пикнуть! Охота, товарищи, пришла, тьфу! Чтоб я пропал совсем.
   Мы на него глядим: что он, сдурел? А его всего так и ломает, так и крутит винтом.
   -- Вот надумал, побей меня господь! -- И сел на корточки, потом опять вскочил и к двери: засматривает, не слушает ли кто. Обезьяна! В нем, в идоле, сажень без вершка, и тощий, как веревка. Мы с Сережкой засмеяться не успели, а он присел на пол между нами, за шеи сгреб, и ну шептать. Такого нашептал, что мы с Сережкой по карманам всю мелочь вывернули: гони, ребята, пока лавки не закрыли! Через час чтоб здесь быть. За шапки -- и в двери.
   Через час мы опять вместе. Мы с Сережкой принесли по три фунта охотничьего пороху, марки "царский", Гриша -- клею столярного, веревки сажен десять и шнурок. Вот где он этот шнурок достал? Говорит, у сапера. Это замечательный шнурок: если его подпалить с одного конца хотя бы цигаркой, то он неугасимо горит на какой ни есть погоде, и горит с полным ручательством: ровно аршин в минуту -- как часы. Мы с Сережкой не поверили. Отмерили на пробу четверть аршина точнехонько, подпалили с конца и по часам, по маленькой стрелке, глядели. Секунда в секунду! Что ты скажешь!
   И вот мы бросили курить, ссыпали все шесть фунтов этого пороху в газету длинной колбасой, обложили картонками, обвязали всю эту змею бечевками. И весело нам стало, "царский" -- приговариваем. Гришка для смеха "боже, царя храни" затянул. Мы подтягиваем. Разварили клею столярного у хозяйки на керосинке -- говорим, койку будем чинить. Она рада: "Вот дельные хлопцы", -- говорит. А тут Гришка проткнул дырку в колбасе, потом обернул карандашик в бумажку и всадил в эту дырку карандаш до самого пороха. Кто его выучил, долговязого? И теперь ну мазать веревку в клею и эту колбасину укручивать клейкой веревкой. Да плотно и накрепко.
   Мы все в клею перемазались; однако все идет как надо. Колбаса вышла хоть и толстая, однако Гриша все ее промеривал и говорит: "Толщина подходящая, и больше не мотать". Мы ее, мамочку, выровняли, укатали в газеты -- вышла, что со станка, как точеная, полтора аршина длиной. Мы ее закатали под кровать -- пусть сохнет.
   Тут мы закурили и для виду стали по кровати постукивать -- чиним, мол, чтобы хозяйка не была в сомнении. Гришка все под кровать заглядывает. Домой не хотел идти.
   -- Вы, -- говорит, -- ее возить еще начнете туда-сюда и все дело завалите.
   А ночевать ему здесь как же? Дворник придет: кто посторонний ночует? По какой причине? Укрывается, значит. А Гришку с 1905 года в полиции хорошо помнили. Да где такому спрятаться: в толпе торчит, будто на ящик встал.
   Пришлось Грише уйти. На прощанье он колбасу погладил: "Сохни, мамочка ты моя!"
   На другой день был канун нового года. На думе из газовых рожков горело ярко "боже, царя храни" саженными буквами, а колбаса наша засохла, как каменная. А к думе кареты подъезжали и откатывали. Погода была тихая, и снежок ласковый, как вишневый цвет, падал нехотя с неба. А Гриша отмерил, семь раз отмерил четыре аршина чудесного шнурка, вынул карандашик и заправил в дырку на его место кончик этого шнурка и крепко бечевкой укрепил шнурок в колбасе. А полиция в белых перчатках у думы стоит и откозыривает каждой карете. А мы втроем идем в скверик, что возле думы, и Гриша под пальто несет колбасу, к груди прижимает. Он длинный, и на нем не видать. Похоже, просто человек поплотней кутается: пальтишко-то дрянненькое. Вот уж половина двенадцатого. Последняя карета отъехала. Успокоились околоточные и поверх белых перчаток варежки натянули. Гляди, и пусто перед думой стало. А вот и один всего околоточный остался. Вот и он зазяб и ушел в думу, в сени, греться.
   А у меня жестяночка с красной краской, а у Сережи -- кисточка. Вот мы с Сережей к думе. Я сторожить остался, а Сережа -- к пушке. Мигом влез на фундамент, уцепился за лафет. Вот уж вижу -- там, малюет. Вот уже Гришка саженями шагает через площадь, торчит столбом верстовым. На него просто посмотреть -- так городовой свистнет. Вот Сережка спрыгнул. А Гришка -- ему пушка как раз под рост; дуло-то высоко, а ему как раз руками достать -- ух! -- и ушла колбаса в пушку, шнурочек только чудесный, как макаронина, висит из рта пушки.
   Часы у нас по-думски поставлены в точности. Во, как раз четыре минуты осталось. Вижу, Гришка раздул папироску и припалил шнурочек. Теперь ходу, ребята! Гришки уже нет. Вмиг отшагал, верблюд проклятый, не видит, что под самой пушкой, на скамеечке бульварной, сидит парочка. И парочка ничего не видит, конечно, тоже: им не до нас. Да и не видать впотьмах. Но ведь они со страху лопнут, как шнурочек-то кончится. И всего три минуты осталось. Мы с Сережкою вмиг, как сговорившись, за снежки, а тут и околоточный на крыльцо выставился. Я в Сережку снежком, он отбежал, стал против скамейки. Я бац еще раз, да в спину скамейки. Снежок расшибся, барышне за шиворот попало. Кавалер вскочил. Сережка меня снежком да кавалеру по шапке: две минуты осталось, когда тут нюнить!
   -- Фу, нахалы какие!
   А Сережа:
   -- Извините, я ниже целил.
   А кавалер барышню под руку и быстрым шагом прочь, по бульварчику вниз. Мы с Сережкой бегом и все вроде в снежки играем. Вот он, Гришка, стоит в сквере. Остановились мы, ждем. Замерли. Сейчас шнурочек должен догореть. Там, в думе, сейчас бокалы поднимают за упокой революции. "Ура" кричат, сюда слышно.
   Гришка, слышим, шепчет:
   -- Пикни, мамочка, пикни, родная моя!
   Ничего. Тихо, все замерло. Ударил колокол в соборе. Гришка сорвался:
   -- Я погляжу в нее, что там.
   Мы его за полы:
   -- Куда ты! С ума ты...
   И тут как ахнет! Мы даже подскочили. Ну, знаете, и пикнуло. Тысячью хлопков застукало эхо.
   Мы только видели, как белое густое кольцо выпрыгнуло из пушки и важно поплыло в воздухе. Секунду все молчало, пока отхлопало эхо. И тут как заверещали свистки! В думе двери захлопали. Вылетели околоточные, господа во фраках, все забегали по крыльцу, со свечками бегут, с канделябрами. Пристав с крыльца скатился, вот полицмейстер бежит, как был, без фуражки, салфетка на мундире. Кареты с перепугу рванули. Ух, какую-то понесли кони!
   -- Фиюррр! Держи! -- Городовые бегут, свистят, все разом.
   Кто-то кричит:
   -- Бомбу бросили, спасайтесь!
   Мы бежим тоже, кричим:
   -- Что? Что случилось? Ради бога!
   Все бегут к пушке. Полицмейстер кричит:
   -- Да не бойтесь: второй раз сама не выстрелит!
   Наконец примолкли, расступились: шел губернатор, с ним голова. Какие-то во фраках несли канделябры со свечками.
   -- Осмотреть, осмотреть! -- басил губернатор.
   Губернаторский адъютант ловко влез на лафет.
   -- Внимательно осмотрите. Дать ему свет! -- командовал губернатор.
   Друг через друга карабкались чиновники с канделябрами, капали стеарином на спины.
   -- Ну, докладывайте оттуда, сейчас же! -- кричал губернатор адъютанту.
   -- Тут надписи, ваше сиятельство, красным. Свежая краска. -- Адъютант обтирал рукав.
   -- Вы там не прихорашивайтесь, не перед зеркалом! -- крикнул губернатор. -- Читайте! Кажется, грамотный. Громче, не слышно!
   -- Вот тут написано... -- тонким голосом начал адъютант и смолк.
   -- Ну! -- рявкнул губернатор. -- Осипнуть изволили с перепуга. Герой!
   -- Здесь на-пи-са-но, -- во весь голос кричал адъютант, -- написано: "Ура! Ура! Ура! Да здрав-ству-ет... Российская... социал-демократическая... рабочая... пар-ти-я!!!"
  
  
  
  
Оценка: 4.46*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru