Житков Борис Степанович
Джарылгач

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 5.24*28  Ваша оценка:


Борис Степанович Житков

Джарылгач

  
   Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести. -- Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
   Рисунки художников А.Брея, Е.Лансере, Н.Петровой, Павла Павлинова, Петра Павлинова, Н.Тырсы
   OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года.
  

Новые штаны

   Это хуже всего - новые штаны. Не ходишь, а штаны носишь: все время смотри, чтоб не капнуло или еще там что-нибудь. Зовут играть - бойся. Из дому выходишь - разговоров этих! И еще мать выбежит и вслед кричит на всю лестницу: "Порвешь - лучше домой не возвращайся!" Стыдно прямо. Да не надо мне этих штанов ваших! Из-за них вот все и вышло.
  

Старая фуражка

   Фуражка была прошлогодняя. Немного мала, правда. Я пошел в порт, последний уж раз: завтра ученье начиналось. Все время аккуратно, между подвод прямо змеей, чтоб не запачкаться, не садился нигде, - все это из-за штанов проклятых. Пришел, где парусники стоят, дубки. Хорошо: солнце, смолой пахнет, водой, ветер с берега веселый такой. Я смотрел, как на судне двое возились, спешили, и держался за фуражку. Потом как-то зазевался, и с меня фуражку сдуло в море.
  

На дубке

   Тут один старик сидел на пристани и ловил скумбрию. Я стал кричать: "Фуражка, фуражка!" Он увидал, подцепил удилищем, стал подымать, а она вот-вот свалится, он и стряхнул ее на дубок. За фуражкой можно ведь пойти на дубок? Я и рад был пойти на судно. Никогда не ходил, боялся, что заругают.
   С берега на корму узенькая сходня, и страшновато идти, а я так, поскорей.
  

 []

  
   Я стал нарочно фуражку искать, чтоб походить по дубку, очень приятно на судне. Пришлось все-таки найти, и я стал фуражку выжимать, а она чуть намокла. А эти, что работали, и внимания не обратили. И без фуражки можно было войти. Я стал смотреть, как бородатый мазал дегтем на носу машину, которой якорь подымают.
  

С этого и началось

   Вдруг бородатый перешел с кисточкой на другую сторону мазать. Увидал меня да как крикнет: "Подай ведерко! Что, у меня десять рук, что ли? Стоит, тетеря!" Я увидал ведерко со смолой и поставил около него. А он опять: "Что, у тебя руки отсохнут - подержать минуту не можешь!" Я стал держать. И очень рад был, что не выгнали. А он очень спешил и мазал наотмашь, как зря, так что кругом деготь брызгал, черный такой, густой. Что ж мне, бросать, что ли, ведерко было? Смотрю, он мне на брюки капнул раз, а потом капнул сразу много. Все пропало: брюки серые были.
  

Что же теперь делать?

   Я стал думать: может быть, как-нибудь отчистить можно? А в это время как раз бородатый крикнул: "А ну, Гришка, сюда, живо!" Матрос подбежал помогать, а меня оттолкнул, я так и сел на палубу, карманом за что-то зацепился и порвал. И из ведерка тоже попало. Теперь совсем конец. Посмотрел: старик спокойно рыбу ловит, - стоял бы я там, ничего б и не было.
  

Уж все равно

   А они на судне очень торопились, работали, ругались и на меня не глядели. Я и думать боялся, как теперь домой идти, и стал им помогать изо всех сил: "Буду их держаться" - и уж ничего не жалел. Скоро стал, как черт: весь перемазался, и рожу тоже. Этот, с бородой, был хозяин; Опанас его зовут.
  

Пришел третий

   Я все Опанасу помогал: то держал, то приносил, и все делал со всех ног, кубарем. Скоро пришел третий, совсем молодой, с мешком, харчи принес и сдачи. Стали паруса готовить, а у меня сердце екнуло: выбросят на берег и мне теперь некуда идти. И я стал как сумасшедший.
  

Стали сниматься

   А они уж все приготовили, и я жду, сейчас скажут: "А ну, ступай!" И боюсь глядеть на них. Вдруг Опанас говорит: "Ну, мы снимаемся, иди на берег". У меня ноги сразу заслабли. Что ж теперь будет? Пропал я. Сам не знаю, как это снял фуражку, подбежал к нему: "Дядя Опанас, - говорю, - дядя Опанас, я с вами пойду, мне некуда идти, я все буду делать". А он: "Потом отвечай за тебя". А я скорей стал говорить: "Ни отца у меня, ни матери, куда мне идти?" Божусь, что никого у меня, все вру: папа у меня - почтальон. А он стоит, какую-то снасть держит и глядит не на меня, а что Григорий делает. Сердито так.
  

Так и остался я

   Как гаркнет: "Отдавай кормовые!" Я слыхал, как сходню убирают, а сам все лопочу: "Я все буду делать, в воду полезу, куда хотите, посылайте". А Опанас как будто не слышит. Потом все стали якорь подымать машиной: как будто воду качают на носу этой самой машиной - брашпилем. Я старался изо всех сил и ни о чем не думал, только чтоб скорей отойти, только чтоб не выкинули.
  

Сказали - борщ варить

   Потом паруса стали ставить, я все вертелся и на берег не глядел, а когда глянул - мы уже идем, плавно, незаметно, и до берега далеко - не доплыть, особенно если в одежде. У меня мутно внутри стало, даже затошнило, как вспомнил, что я сделал. А Григорий подходит и так по-хорошему говорит: "А ты теперь поди в камбуз, борщ вари; там и дрова". И дал мне спички.
  

Какой такой камбуз?

   Мне стыдно было спросить, что это - камбуз. Я вижу: у борта стоит будочка, а из нее труба вроде самоварной. Я вошел, там плитка маленькая. Нашел дрова и стал разводить. Раздуваю, а сам думаю: что же это я делаю? А уж знаю, что все кончено. И стало страшно.
  

Ничего уж не поделаешь...

   Ничего, думаю, надо пока что борщ варить. Григорий заходил от плиты закуривать и говорил, когда что не так. И все приговаривает: "Да ты не бойся, чего ты трусишь? Борщ хороший выйдет". А я совсем не от борща. Стало качать. Я выглянул из камбуза - уж одно море кругом. Дубок наш прилег на один борт и так и пишет вперед. Я увидал, что теперь ничего не поделаешь. Мне стало совсем все равно, и вдруг я успокоился.
  

Поужинали и спать

   Ужинали в каюте, в носу, в кубрике. Мне хорошо было, совсем как матрос: сверху не потолок, а палуба, и балки толстые - бимсы, от лампочки закопчены. И сижу с матросами. А как вспомню про дом, и мамка и отец такими маленькими кажутся, где-то шевелятся. Все равно: и я теперь ничего не могу сделать, и мне ничего не могут. Григорий говорит: "Ты, хлопчик, наморился, спать лягай", - и показал койку.
  

Как в ящике

   В кубрике тесно, койка, как ящик, только что без крышки. Я лег в тряпье какое-то. А как прилег, слышу: у самого борта вода плещет чуть не в самое ухо. Кажется, сейчас зальет. Все боялся сначала - вот-вот брызнет. Особенно когда с шумом, с раскатом даст в борт. А потом привык, даже уютней стало: ты там плещи не плещи, а мне тепло и сухо. Не заметил, как заснул.
  

Вот когда началось-то!

   Проснулся - темно, как в бочке. Сразу не понял, где это я. Наверху по палубе топочут каблучищами, орут, и зыбью так и бьет; слышу, как уже поверху вода ходит. А внутри все судно трещит, кряхтит на все голоса. А вдруг тонем? И показалось, что изо всех щелей сейчас вода хлынет, сейчас, сию минуту. Я вскочил, не знаю, куда бежать, обо все стукаюсь, в потемках нащупал лесенку и выскочил наверх.
  

Пять саженей

   Совсем ночь, моря не видно, а только из-под самого борта зыбь бросается, как оскаленная, на палубу, а палуба из-под ног уходит, и погода ревет, воет со злостью, будто зуб у ней болит. Я схватился за брашпиль, чтоб устоять, а тут всего окатило. Слышу, Григорий кричит: "Пять саженей, давай поворот. Клади руля! На косу идем!" Дубок толчет, подбивает, шлепает со всех сторон, как оплеухами, а он не знает, как и повернуться, - и мне кажется, что мы на месте стоим и еще немного, и нас забьет эта зыбь.
  

Поворот

   Пусть куда-нибудь поворот, все равно, только здесь нельзя. И я стал орать: "Поворот, поворот! Пожалуйста, дяденьки, миленькие, поворот!" Моего голоса за погодой и не слыхать. А Опанас охрип, орет с кормы: "Куда, к чертям, поворот, еще этим ветром пройдем!" Еле через ветер его слышно. Григорий побежал к нему. А я стою, держусь, весь мокрый, ничего уже не понимаю и только шепчу: "Поворот, поворот, ой, поворот!"
  

Сели

   Думаю: "Григорий, Гришенька, скажи ему, чтоб поворот". И так я Григория сразу залюбил. Как он борщ-то мне помогал! Слышу обрывками, как они на корме у руля ругаются. Я хотел тоже побежать просить, чтоб поворот. Не дошел - так зыбью ударило, что хватился за какой-то канат, вцепился и боюсь двинуться. Не знаю уже, где паруса, где море и где дубок кончается. Слышу, Григорий кричит, ревет прямо: "Не видишь, толчея какая, на мель идем!" И вдруг как тряханет все судно, что-то затрещало, - я с ног слетел. На корме закричали, Григорий затопал по палубе. Тут еще раз ударило об дно, и дубок наклонился. Я подумал: теперь пропали.
  

Стало светать

   Григорий кричит: "Было б до свету в море продержаться! Вперлись в Джарылгач в самый. Еще растолчет нас тут до утра!" А тут опять дубок наш приподняло, стукнуло об дно; он так весь и затрепетал, как птица. А зыбь все ходит и через палубу. Я все ждал, когда тонуть начнем. А тут Григорий на меня споткнулся, поднял на ноги и говорит: "Иди в кубрик; не бойся: мы под самым берегом". Я сразу перестал бояться. И тут заметил, что стало светать.
  

Второй Джарылгацкий знак

   Я залез в кубрик. Пощупал - сухо. Судно не качало, а оно только вздрагивало, как даст сильно зыбью в борт, - как будто раненое и умирает. Я вспомнил про дом: черт бы с ними, с брюками, головы бы не сняли, а теперь вот что. А наверху, слышу, кричат: "Я ж тебе говорил - под второй Джарылгацкий и выйдем". Я забился в койку и решил, что буду так сидеть, пусть будет что будет. Что-нибудь же будет?
  

Берег

   А наверху погода ревет, и каблуки топают. Слышу, по трапу спускаются, и Григорий кричит: "Эй, хлопчик, как тебя? Воды нема в кубрике?" Я думал - ему пить, и стал руками шарить. А он где-то впереди открыл пол и, слышу, щупает. Я опять испугался: значит, течь может быть. Григорий говорит: "Сухо". Я выглянул из койки в люк; мутный свет видно, и как будто все сразу спокойней стало: это от свету. Я выскочил за Григорием на палубу. Море желтое и все в белой пене. Небо наглухо серое. А за кормой еле виден берег - тонкой полоской, и там торчит высокий столб.
  

Вывернуться!

   Ветром обдувало, я весь мокрый, и у меня зуб на зуб не попадал. Опанас тычет Григорию: "Если бы за знак закрепить да взять конец на тягу, вывернулись бы и пошли". А Григорий ему: "Шлюпку перекинет, вон какие зыба под берегом лопаются, плыть надо". Опанас злой стоит, и ему ветром бороду треплет, страшный такой. Посмотрел на меня зверем: "Вот оно, кричал тогда, дурак: "В воду, я хоть в воду", - вот все через тебя. Лезь вот теперь за борт!" Мне так захотелось на берег, и так страшно Опанаса стало, что я сказал: "Я и поплыву, я ничего". Он не слыхал за ветром и заорал на меня: "Ты что еще там?" У меня зубы трясутся, а я все-таки крикнул: "Я на берег"...
  

С борта

   Опанас кричит: "Плыви, плыви! Возьмешь не знай кого, через тебя все и вышло. Полезай!" Григорий говорит: "Не надо, чтоб мальчик. Я поплыву". А Опанас: "Пусть он, он!" - и прямо зверем: "Звал тебя кто, черта лохматого! Пропадем с тобой, все равно за борт выкину!" Григорий ругался с ним, а я кричу: "Поплыву, сейчас поплыву". Григорий достал доску, привязал меня за грудь к доске. И говорит мне в ухо: "Тебя зыбью аккурат на Джарылгач вынесет, ты спокойно, не теряй силы". Потом набрал целый моток тонкой веревки. "Вот, - говорит, - на этой веревке пускать тебя буду. Будет плохо, назад вытяну. Ты не дрефь! А доплывешь, тяни за эту веревку, мы на ней канат подадим, закрепи за столб, за знак этот, а вывернемся, сойдем с мели, ты канат отвяжи скорей, отдай, сам хватайся за него, мы тебя на нем к себе на судно и вытянем". Мне так хотелось на берег, казалось, совсем близко, я на воду и не глядел, только на песок, где знак этот торчал. Я полез на борт. А Гришка спрашивает: "Как звать?" А я и не знаю, как сказать, и, как в училище, говорю: "Хряпов", а потом уже сказал, что Митькой. "Ну, - говорит Григорий, - вались, Хряп! счастливо".
  

 []

  

На доске

   Я бросился с борта и поплыл. Зыбь сзади накатом, в затылок мне, и вперед так и гонит; я только на берег и смотрю. А берег низкий, один песок. Как зыбью подымет, так под сердце и подкатывает, а я все глаз с берега не свожу. Как стал подплывать, вижу: ревет прибой под берегом, рычит, копает песок, все в пене. Закрутит, думаю, и убьет, прямо о песок головой. И вот все ближе, ближе...
  

Зыбь лопается

   Вдруг чувствую, понесло-понесло меня на гребешке, высоко, как на руках, подняло, и сердце упало: сейчас зыбь лопнет, как трахнет об песок! Не буду живой! А тут веревка моя вдруг натянулась, и зыбь вперед пошла и без меня лопнула. И так пошло каждый раз - я догадался, что это Григорий с судна веревкой правит. Я уж песок под ногами стал чувствовать, хотел бежать, но сзади как заревет зыбь, нагнала, повалила, завертела, я песку наглотался, но на доске снова выплыл.
  

За знак

   Наконец я выкарабкался. Глянул на судно: стоит и парусами на зыби колышет, как птица подстреленная. А я так рад был, что на земле, и мне все казалось, что еще качает, что земля подо мной ходит. Я отвязался от доски и стал тянуть веревку. Знак как раз тут же был: громадный столб с укосинами, и наверху что-то наворочено вроде бочки. Я взял веревку на плечи и пошел. Ноги в песке вязнут, и во рту песок, и в глаза набило, и низом метет песком. Еле веревку вытащил... Смотрю, уж кончилась тонкая веревка, и канат пошел толстый. Я его запутал, как умел, за знак, под самый корень, и лег на песок - весь дух из меня вон, пока я тянул.
  

Вывернулись

   Знак дрогнул. Вижу - натянулся канат; я привстал. Судно повернулось, оттуда стали мне махать. Я встал и начал отпутывать канат, - здорово затянуло. Судно пошло, канат ушел в воду, потянулась и веревка, как живая змейка, так и убегает в море.
  

 []

  

Берег или море?

   Я видел, как Григорий с борта махал мне рукой, - хватайся, вытащим на веревке, - я не знал: тут остаться или к Опанасу и в море. Оглянулся - сзади пустой песок, а все-таки земля. Я думал, а веревка змейкой убегала и убегала. Вот доска дернулась и поползла. Сейчас уйдет! Я подумал: остаться, и все-таки бросился за доской в воду. Но тут зыбь ударила, я назад, а доска ушла.
  

Один

   Я видел, как доска скакала по зыби к судну, а судно уходило в море. Вот тут я схватился, что я один, и я побежал прямо прочь от берега по песку. А вдруг тут совсем никого нет и ни до кого не дойти? Я опять оглянулся - судно было совсем далеко, только паруса видно. Лежал бы теперь в койке и приехал бы куда-нибудь.
  

Стадо

   А вдали я увидел, будто стадо. Пошел туда - ну, вот, люди, пастухи там должны быть. Боялся только, что собаки выскочат. Я перестал бежать, но шел со всех сил. Волочу ноги по песку. Когда стал подходить, вижу - это верблюды. Я совсем близко подошел - ни одной собаки нет. И людей тоже.
  

Верблюды

   Верблюды стояли как вкопанные, как ненастоящие. Я боялся идти в середину стада и пошел вокруг. А они как каменные. Мне стало казаться, что они неживые и что этот Джарылгач, куда я попал, заколдованный, и стало страшно. Я так их стал бояться, что думал: вот-вот какой-нибудь обернется, ухмыльнется и скажет: "А я..." Ух!.. Я отошел и сел на песок. Какие-то торчки растут там вроде камыша, и несет ветер песок, и песок звенит о камыш - звонко и тоненько.
   А я один. И наметает, наметает мне на ноги песку. Мои брюки не узнать стало. И показалось мне, что меня заметает на этом Джарылгаче, и такое полезло в голову, что я вскочил и опять к верблюдам.
  

Избушка

   Я подошел, встал против одного верблюда. Он стоял, как каменный. Я вдруг стал кричать; что попало кричал во всю глотку. Вдруг он как шагнет ко мне! Мне так страшно стало, что я повернулся и бежать. Бежать со всех ног! Смейтесь, вам хорошо, а вот когда один... все может быть. Я не оглядывался на верблюдов, а все бежал и бежал, пока сил хватило. И показалось мне, что нет выхода из этих песков, а верблюды здесь для страху. И тут я увидел вдали избушку. Весь страх пропал, и я пустился туда, к избе. Иду, спотыкаюсь, вязну в песке, но сразу весело стало.
  

 []

  

Мертвое царство

   В избушке ставни были закрыты, а за плетнем во дворе навес. И опять нет собаки, и тихо-тихо. Только слышно, как песок о плетень шуршит. Я тихонько постучал в ставни. Никого. Обошел избушку - никого. Да что это? Кажется мне или в самом деле? И опять в меня страх вошел. Я боялся сильно стучать, - а вдруг кто-нибудь выскочит, неизвестный какой-нибудь. Пока я стучал да ходил, я не заметил, что со всех сторон идут верблюды к избушке, не спеша, шаг за шагом, как заводные, и опять мне показалось, что ненастоящие.
  

В яслях

   Я стал скорей перелезать через плетень во двор, ноги от страху ослабли, трясутся; перебежал двор, под навес. Смотрю - ясли, и в них сено. Настоящее сено. Я залез в ясли и закопался в сено, чтоб ничего не видеть. Так лежал и не дышал. Долго лежал, пока не заснул.
  

Ведро

   Просыпаюсь - ночь, темно, а на дворе полосой свет. Я прямо затрясся. Вижу, дверь в избушку открыта, а из нее свет. Вдруг слышу, кто-то идет по двору и на ведро споткнулся, и бабий, настоящий бабий голос кричит: "Угораздило тебя сослепу ведро по дороге кинуть, я-то его ищу!"
  

Домовой

   Она подняла ведро и пошла. Потом слышу, как из колодца воду достает. Как пошла мимо меня, я и пискнул: "Тетенька!" Она и ведро упустила. Бегом к двери. Потом вижу, старый выходит на порог: "Что ты, - говорит, - пустое болтаешь, какой может быть домовой! Давно вся нечисть на свете перевелась". А баба кричит: "Запирай двери, я не хочу!" Я испугался, что они уйдут, и крикнул: "Дедушка, это я, я!" Старик метнулся к двери, принес через минуту фонарь. Я вижу - фонарь так в руках и ходит.
  

Что оно такое - Джарылгач?

   Он долго подходить боялся и не верил, что я не домовой. И говорит: "Коли ты не нечистая сила, скажи, как твое имя крещеное".
   "Митька, - кричу, - Митька я, Хряпов, я с судна!" Тут он только поверил и помог мне вылезть, а баба фонарь держала. Тут стали они меня жалеть, чай поставили, печку камышом затопили. Я им рассказал про себя. А они мне сказали, что это остров Джарылгач, что здесь никто не живет, а верблюдов помещицких сюда пастись приводят и только кой-когда старик их поить приезжает. Они могут подолгу без воды быть. Берег тут - рукой подать. А пошли верблюды за мной к избе потому, что подумали, что я их пить зову, они свой срок знают. Старик сказал, что деревня недалеко и почта там: завтра домой можно депешу послать.
  

Мамка

   Через день я уж в деревне был и ждал, что будет из дому. Приехала мамка и не ругала, а только все ревела: поглядит и в слезы. "Я, - говорит, - тебя уж похоронила..." Ну, с отцом дома другой разговор был.
  
  
  
  

Оценка: 5.24*28  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru