Жиркевич Иван Степанович
Записки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Русская Старина", NoNo 2, 8, 11, 12, 1874.

   

ЗАПИСКИ ИВАНА СТЕПАНОВИЧА ЖИРКЕВИЧА.

1789--1848.

   Авторъ Записокъ -- отставной генералъ-маіоръ Иванъ Степановичъ Жиркевичъ, сынъ бѣдныхъ мелкопомѣстныхъ смоленскихъ дворянъ, родился въ 1789 г., въ Смоленскѣ, и на 5-мъ году отъ рожденія отданъ на воспитаніе въ сухопутный шляхетный корпусъ, находившійся тогда еще подъ начальствомъ графа Ангальта, гдѣ былъ помѣщенъ въ малолѣтнее отдѣленіе. Окончивъ тамъ свое воспитаніе, Жиркевичъ, по 16-му году, былъ выпущенъ офицеромъ въ гвардейскій артиллерійскій баталіонъ и прямо со школьной скамейки попалъ въ аустерлицкое сраженіе. По возвращеніи гвардіи въ Петербургъ, Жиркевичъ, по званію баталіоннаго адъютанта, имѣлъ ежедневный докладъ у графа Аракчеева (который въ то время былъ инспекторомъ всей артиллеріи) и въ короткое время на столько снискалъ, довѣрія у суроваго начальника, что графъ, не смотря на молодость Жиркевича, началъ давать ему довольно важныя порученія. Не скрывая въ своихъ Запискахъ тяжесть характера Аракчеева въ домашнемъ и служебномъ быту, Жиркевичъ не умаляетъ въ немъ достоинствъ, какъ въ человѣкѣ трудившемся и въ особенности отдаетъ ему справедливость въ томъ, что единственно его заботами русская артиллерія была доведена до той степени совершенства, въ какой она себя показала во всѣхъ послѣдующихъ войнахъ. До сего времени съ именемъ Аракчеева у читателя связано было понятіе какъ о существѣ гнусномъ, отталкивающемъ; въ настоящихъ же Запискахъ авторъ, напротивъ, вездѣ, гдѣ тому представляется случай, выставляетъ Аракчеева съ болѣе выгодной стороны, описывая его, правда, брюзгой и ворчливымъ, но вообще довольно снисходительнымъ и справедливымъ начальникомъ.
   Въ должности адъютанта при Аракчеевѣ Жиркевичъ находился до самаго назначенія графа военнымъ министромъ; затѣмъ вернулся во фронтъ и первое время далеко не пользовался расположеніемъ Ал. Петр. Ермолова, принявшаго въ свое командованіе гвардейскую артиллерію; Ермоловъ подозрѣвалъ въ немъ клеврета Аракчеева, а можетъ быть даже и наушника, такъ какъ расположеніе сего послѣдняго къ Ивану Степановичу ни для кого въ гвардейской артиллеріи не составляло тайны; но впослѣдствіи Ермоловъ, при содѣйствіи Вельяминова, съ которымъ Жиркевичъ былъ въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ, узнавъ его хорошо, не только отдалъ ему полную справедливость, но почтилъ своей дружбой, продолжавшейся до самой его смерти.
   Жиркевичъ участвовалъ въ достопамятной отечественной войнѣ отъ самаго ея начала до вступленія русскихъ въ Парижъ, въ 1814 г. Непріятное столкновеніе между офицерами гвардейской артиллеріи со вновь назначеннымъ къ нимъ начальникомъ, полковникомъ Т ау бе, побудило Жиркевича заблаговременно оставить службу въ гвардіи и перечислиться въ полевую артиллерію, гдѣ онъ получилъ въ командованіе роту, т. е., батарею.
   Получивъ въ Парижѣ отпускъ, по болѣзни, авторъ Записокъ возвратился на родину, въ Смоленскъ, и вскорѣ женился на Александрѣ Ивановнѣ Лаптевой.
   Во время стоянки съ своей ротой въ губернскомъ городѣ Орлѣ, Жиркевичъ познакомился съ проживавшимъ тамъ, подъ опалой, генераломъ отъ инфантеріи графомъ Сергѣемъ Михайловичемъ Каменскимъ, братомъ главнокомандующаго русской арміи на Дунаѣ и сыномъ фельдмаршала.
   Вслѣдствіе разныхъ непріятныхъ обстоятельствъ, будучи вынужденнымъ оставить строевую службу, Жиркевичъ, по желанію великаго князя Михаила Павловича, поступилъ въ артиллерійскій департаментъ начальникомъ отдѣленія. Здѣсь не замедлили возникнуть у него столкновенія съ директоромъ и другими членами, вслѣдствіе вопіющихъ злоупотребленій, которымъ тѣ, какъ разсказываетъ Жиркевичъ, потворствовали. Не смотря на нравственную поддержку, оказанную ему великимъ княземъ, врагамъ Жиркевича удалось его очернить въ мнѣніи великаго князя и, удаливъ изъ департамента, запятнать его формуляръ отмѣткой: "къ повышенію, по строптивости характера, не достоинъ". Жиркевичъ обратился съ энергическимъ письмомъ къ великому князю и просилъ назначить строжайшее слѣдствіе надъ всѣми его дѣйствіями, относящимися до его департаментской службы. Вполнѣ оправданный, онъ вновь былъ приглашенъ на службу въ тотъ же департаментъ чиновникомъ по особымъ порученіямъ. Съ этой должности онъ поступилъ въ Тульскій оружейный заводъ помощникомъ командира, гдѣ пробылъ около 2-хъ лѣтъ.
   Не поладивъ съ заводскимъ начальствомъ и опять принужденный выдти въ отставку во избѣжаніе чего-нибудь худшаго, Иванъ Степановичъ остался съ одними долгами безъ всякихъ средствъ къ жизни, что и побудило его нѣсколько разъ обращаться съ просьбами о полученіи какого-нибудь мѣста, могущаго прокормить его съ семействомъ, къ нѣкоторымъ изъ своихъ прежнихъ товарищей, которые уже занимали высокія должности и достигли извѣстныхъ степеней отличія; на просьбы являлись уклончивые отвѣты или прямые отказы. Вдругъ совершенно неожиданно получилъ онъ письмо отъ А. А. Вельяминова, который предложилъ ему свои услуги, увѣдомляя, что онъ писалъ къ морскому министру, князю Меншикову, ходатайствуя у него, чтобы онъ предоставилъ Жиркевичу приличную должность, такъ какъ "нахожденіе его въ отставкѣ есть, какъ выразился Вельяминовъ, великая потеря для пользы службы".
   Прибывъ въ Петербургъ, Жиркевичъ, противъ всякаго чаянія, встрѣтилъ у кн. Меншикова самый радушный, привѣтливый пріемъ и, чрезъ его посредство, сдѣлался извѣстнымъ графу Дмитрію Николаевичу Блудову, бывшему въ то время министромъ внутреннихъ дѣлъ. Послѣ краткаго причисленія къ министерству, авторъ Записокъ получилъ мѣсто симбирскаго губернатора.
   Назначеніе это въ то время считалось весьма важнымъ и обращало на себя особое вниманіе правительства вслѣдствіе перевода нѣсколькихъ сотъ тысячъ казенныхъ крестьянъ въ удѣльное вѣдомство. По новизнѣ дѣла и порядковъ, вводимыхъ тогда въ управленіи крестьянъ, опасались волненій въ народѣ и потому на этой должности желали видѣть лицо, которое, при умѣніи и твердости, избѣгло бы: во-первыхъ, всякаго столкновенія съ мѣстнымъ удѣльнымъ начальствомъ; во-вторыхъ, предупредило, а если нужно, то строгими и рѣшительными мѣрами усмирило бы всякую народную вспышку.
   Послѣ аудіенціи у императора Николая Павловича, снабженный всякаго рода инструкціями, свѣдѣніями и т. п., наслушавшись кучу любезностей и всевозможныхъ себѣ похвалъ отъ сильныхъ міра сего, къ которымъ онъ, по обязанности своей службы, являлся,-- Жиркевичъ выѣхалъ изъ Петербурга прямо къ новому мѣсту своего назначенія, гдѣ въ самый день пріѣзда, по горячности и неукротимости своего характера, взбѣшенный дерзкимъ выраженіемъ помощника Управляющаго удѣльной конторою Бестужева, имѣлъ съ нимъ сильное столкновеніе. Это послужило основаніемъ всѣмъ дальнѣйшимъ непріятностямъ, испытаннымъ Жиркевичемъ какъ на службѣ въ Симбирскѣ, такъ равно и впослѣдствіи преслѣдовавшимъ его почти до самой смерти.
   Обласканный государемъ, посѣтившимъ Симбирскъ, и взысканный его милостями за ущіѣшное и благоразумное распоряженіе при успокоеніи раздраженныхъ лашманъ (казенныхъ крестьянъ изъ татаръ, переведенныхъ въ удѣльные), Жиркевичъ получилъ другое назначеніе, именно на должность витебскаго губернатора.
   То время было для каждаго начальника Западныхъ губерній самое критическое. Присоединеніе уніатовъ къ православной церкви было только что начато. Православное духовенство, занимая въ этомъ политическомъ событіи одно изъ самыхъ видныхъ и главныхъ мѣстъ, въ сознаніи своей силы и необходимости, пользовалось и, какъ увѣряетъ Жиркевичъ, иногда злоупотребляло своею властью и значеніемъ. Витебскій и смоленскій генералъ-губернаторъ -- князь Хованскій, витебскій губернаторъ Шредеръ и др., хотѣвшіе положить нѣкоторую законную преграду непомѣрнымъ требованіямъ духовенства, принуждены были оставить свои должности. Причина паденія такихъ лицъ ни для кого не составляла тайны и, вмѣстѣ съ тѣмъ, служила урокомъ для всего остальнаго чиновничьяго люда въ губерніи, а потому всѣ единогласно вторили духовенству и рабски ему повиновались.
   Каѳедру полоцкой епархіи занималъ тогда не безъизвѣстный въ лѣтописяхъ уничтоженія Уніи епископъ Смарагдъ Крыжановскій {О происхожденіи своемъ онъ никогда не говорилъ и избѣгалъ итого разговора. Но разъ, будучи въ обществѣ литовскаго митрополита Іосифа, тогда еще архіерея, который былъ изъ дворянъ Симашко, когда тотъ упомянулъ что-то о своемъ благородномъ происхожденіи, Смарагдъ рѣзко сказалъ:
   -- "Ничего тутъ нѣтъ удивительнаго, что вы, владыка, изъ дворянъ, да попали въ архіереи; а вотъ мой дѣдъ былъ еврей, бабка съ голоду жевала пырей, отецъ іерей, а я -- архіерей!..". С. Д. К.}. Не старый годами, видный мужчина, довольно образованный, деспотъ и жестокій въ обращеніи съ своими подчиненными, высокомѣрный, страстно любящій подарки, Смарагдъ въ короткое время подчинилъ своему вліянію всю витебскую администрацію. Ни мало не стѣсняясь, онъ вездѣ выставлялъ, будто бы дѣйствуетъ по высочайшей волѣ, высочайшимъ именемъ, и всѣ были такъ напуганы предшествовавшими обстоятельствами, что безпрекословно исполняли всѣ его желанія.
   Вновь назначенный генералъ-губернаторъ -- генералъ-адъютантъ Дьячковъ, честный, доброжелательный человѣкъ, но совершенно не свѣдущій въ дѣлахъ, своей деликатностью и даже отчасти робостью, происходящей отъ незнанія дѣлъ, дѣлая видъ, будто бы не желаетъ раздражать духовенство, потворствовалъ ему и тѣмъ самымъ предавалъ ему еще болѣе смѣлости заявлять разныя неподлежащія притязанія.
   Въ такомъ положеніи нашелъ Жиркевичъ, по пріѣздѣ своемъ, Витебскую губернію,-- и не прошло двухъ мѣсяцевъ, по вступленіи его въ должность, какъ у него уже начались непріятности съ архіереемъ. Въ высшей степени честный, самостоятельный, ревниво оберегая достоинство своего званія отъ малѣйшаго посягательства, не отступавшій ни на шагъ отъ буквы закона, губернаторъ не могъ соглашаться на всѣ дѣлаемыя ему заявленія и слѣпо исполнять чужія желанія, а потому вскорѣ неудовольствія перешли въ явную вражду. Кромѣ того, новый губернаторъ, не будучи свѣтскимъ, салоннымъ человѣкомъ, имѣлъ несчастіе заслужить нерасположеніе супруги генералъ-губернатора. Начались мелкія придирки, колкости, которыхъ Жиркевичъ не умѣлъ и не могъ, по вспыльчивости своего характера, перенести молча, а всякій разъ съ лихвой возвращалъ таковые, такъ что, наконецъ, отношенія между обѣими властями сдѣлались до того непріязно-натянуты, что Жиркевичъ, какъ младшій и лишенный всякой протекціи и поддержекъ, принужденъ былъ покинуть службу и выдти въ отставку.
   По выходѣ своемъ изъ службы, онъ поселился съ семействомъ въ Полоцкѣ, гдѣ до кончины жилъ самымъ скромнымъ образомъ, за неимѣніемъ средствъ. Умеръ онъ отъ холеры въ 1848 году. Жена его, Александра Ивановна, неразлучная его спутница, не могла его пережить, и не прошло шести недѣль, какъ она, въ свою очередь, сошла въ могилу. Иванъ Степановичъ оставилъ послѣ себя двухъ дочерей Н. И. Глушкову и Зин. Ив. Ганъ, и сына Владиміра Ивановича, просвѣщенному вниманію котораго мы обязаны сообщеніемъ нынѣ печатаемыхъ Записокъ.
   Послужной списокъ чиновника не можетъ служить руководствомъ для нравственной оцѣнки человѣка. Если судить о покойномъ И. С. Жиркевичѣ по его формуляру, можно сдѣлать выводы далеко не въ его пользу. "Безпокойный, строптивый, неуживчивый человѣкъ"... вотъ что могутъ сказать о немъ люди, которымъ неизвѣстно что неуживчивость и строптивость Жиркевича вытекали изъ чистѣйшаго источника, именно -- изъ неподкупной, фанатической честности, изъ преданности и любви къ царю и отечеству. Этими свойствами характера покойнаго запечатлѣны его "Записки. Впрочемъ, при изданіи ихъ, сохраняя страницы, лично до автора относящіяся, мы имѣли въ виду лишь характеристику нравовъ и быта русскаго общества его времени; затѣмъ все, что не имѣетъ этого значенія, нами опущено.
   Записки Жиркевича, какъ читатель увидитъ, при совершенной безъискусственности, даже небрежности разсказа, вносятъ нѣсколько характерныхъ подробностей въ исторію достопамятныхъ войнъ 1805-- 1814 гг., ярко рисуютъ военный бытъ въ послѣдующіе годы, вскрываютъ язвы канцелярій и департаментовъ минувшаго времени, наконецъ, останавливаютъ вниманіе на эпохѣ, очень еще мало изслѣдованной, начала возсоединенія уніатовъ.....
   Записки А. Т. Болотова прерываются на 1795 годѣ. И. С. Жиркевичъ въ своихъ Запискахъ какъ-бы продолжаетъ это повѣствованіе; но въ немъ является уже не мирный дворянинъ-помѣщикъ, а дворянинъ-воинъ, дворянинъ-чиновникъ, дворянинъ-администраторъ..... Любопытно, что разсказъ Жиркевича именно начинается съ тѣхъ годовъ, на которыхъ остановилось сказаніе Болотова. При разности достоинствъ литературныхъ, прямодушіе, честность и искренность обоихъ разсказчиковъ одинаковы... {Записки И. С. Жиркевича состоятъ изъ четырехъ частей; онѣ занимаютъ объемистыя рукописи въ листъ, писанныя крайне связною, дурною скорописью, видимо, на-черно. Изъ помѣты автора видно, что начаты Записки 14-го января 1841 года. С. К.}.

С. Д. Карповъ.

   Городъ Дисна.
   

I.
Дѣтство.-- Шляхетный корпусъ.-- Милорадовичъ.-- Генералъ Клингеръ.-- Малолѣтнее отдѣленіе.-Посѣщеніе корпуса императоромъ Павломъ и великими князьями.-- Начальники гренадерской роты.-- Учителя.-- Товарищи.-- Выпускъ изъ корпуса.-- Аустерлицъ.-- Подвигъ Демидова.
1789--1805.

   Одинъ изъ пріятелей моихъ, слушая разсказъ нѣкоторыхъ обстоятельствъ моей жизни, сказалъ:
   -- "Я бы на мѣстѣ вашемъ написалъ что-нибудь, такъ много любопытнаго видѣли вы и испытали въ жизни вашей" -- и эта мысль нѣсколько разъ невольно забѣгала въ мою голову; но съ одной стороны, лѣность, а болѣе затрудненіе почерка до сего дня останавливали меня. А теперь пришла благая мысль взяться за перо. Вотъ повѣсть моего настоящаго маранія.
   При всѣхъ превратностяхъ моей, кочевой жизни, справедливость словъ Св. Писанія: "не надѣтейся на князи, на сыны человѣческія" -- сбывались со мною въ самомъ строгомъ и буквальномъ смыслѣ. Всегда и вездѣ видѣлъ я на себѣ слѣды лишь одной благости Божей, а не суетныхъ домогательствъ и заботъ человѣчества.
   Я родился въ Смоленскѣ 1789 года, мая 9-го дня, по утру, въ половинѣ 6-го часа, въ тотъ самый моментъ, когда князь Потемкинъ имѣлъ въѣздѣ въ сей городъ и былъ привѣтствованъ, какъ фелдмаршалъ, пушечными выстрѣлами; бабушка, принимавшая меня, тогда же изрѣкла пророчество матери моей, что я буду губернаторомъ, -- и эта идея, съ самаго юнаго возраста моего, была для матери моей постоянною, такъ что я болѣе ста разъ слышалъ отъ нея слова сіи, и, такъ сказать, надежду, что оное пророчество сбудется тогда, какъ самъ я вовсе и помышленія о себѣ не имѣлъ.
   Едва исполнилось мнѣ пять лѣтъ, въ 1795 г., безъ малѣйшаго, особаго ходатайства, по одному прошенію отца моего, записанъ былъ я въ Сухопутный Шляхетный кадетскій корпусъ и, какъ разсказывали мнѣ, былъ послѣдній недоросль, помѣщенный въ корпусъ распоряженіемъ добродѣтельнаго графа Ангалта. чему я очень вѣрю, ибо зачисленіе мое значится въ актахъ Г2-го іюля, а смерть графа послѣдовала въ томъ же мѣсяцѣ. Въ сентябрѣ сего года привезли меня въ Петербургъ и съ этого дня я началъ жить, такъ сказать, самъ собою.
   Память я имѣлъ всегда скверную, а объемъ умственный достаточно быстрый, такъ что, безъ особеннаго усилія, слылъ умнымъ и. хорошимъ ученикомъ; но при этомъ, страннѣе всего было, что я слылъ хорошимъ ученикомъ и по классу черченія, и рисованія, тогда какъ рука моя не провела никогда ни одинъ прямой штрихъ, не нарисовала ни одной правильной головы или даже уха, или глаза,-- по другимъ же предметамъ я шелъ хорошо и былъ изъ первыхъ учениковъ. Въ 1805 году покойный Милорадовичъ, передъ началомъ кампаніи противъ французовъ, пріѣхалъ въ корпусъ и въ классахъ хотѣлъ выбрать нѣсколько кадетъ для своего штата. Я помню, какъ онъ обратился къ полковнику Арсеньеву (инспектору корпуса) и сказалъ:
   "Ну, этого вы, вѣрно, мнѣ также не дадите" (указывая на меня), а тотъ отвѣчалъ:
   -- "Это у насъ лучшій ученикъ, котораго мы готовимъ въ артиллерію, а вѣрнѣе въ гвардію"; и въ сентябрѣ того же года я былъ произведенъ въ подпоручики лейбъ-гвардіи въ артиллерійскій баталіонъ, вмѣстѣ съ другимъ кадетомъ Поторенемъ, который и былъ, по кончину свою (1813 г.), моимъ постояннымъ другомъ.
   Наканунѣ выпуска нашего, директоръ корпуса, генералъ Клингеръ, при собраніи всего корпуса, вызвалъ меня впередъ, погладилъ по головѣ и сказалъ:
   -- "Вотъ вамъ примѣръ, господа: ему не болѣе 12-ти лѣтъ отъ роду, а завтра онъ будетъ гвардіи офицеромъ!"
   На что я отозвался, что я 11 лѣтъ уже какъ въ корпусѣ... Но обстоятельство это показываетъ, какъ я былъ малъ ростомъ и моложавъ при выпускѣ, и слѣдствіемъ того было, что первая пара моей гвардейской обмундировки, а именно: гвардейскій мундиръ, съ бархатнымъ воротникомъ и золотымъ шитьемъ, казимировое исподнее платье, съ золотомъ, обошлось мнѣ 28 руб. на ассигнаціи; остальная часть обмундировки въ такой же пропорціи, такъ что вся экипировка стоила 47 руб. на ассигнаціи.
   Обращаясь къ малолѣтству моему, я не могу безъ признательности вспомнить первыхъ моихъ попечителей. Поступилъ я въ отдѣленіе малолѣтнихъ, въ камеру къ madame Савье, а по увольненіи ея, къ mademoiselle Эйлеръ; какъ въ первой, такъ и въ другой, и особенно въ послѣдней, я нашелъ истинную материнскую заботу и нѣжность, и, по малому возрасту, пробылъ у нея годы болѣе положенныхъ.
   Два случая этого времени врѣзались въ мою память;, первый изъ нихъ -- пріѣздъ въ корпусъ государя Павла Петровича. Мы всѣ были въ классахъ и насъ учили, когда пріѣдетъ государь, привѣтствовать его: "Ваше императорское величество, припадаемъ къ стопамъ вашимъ!" но этотъ возгласъ приказано было дѣлать только тогда, когда государь будетъ въ залѣ, а не въ классахъ. Павелъ I пріѣхалъ во время классовъ и, войдя къ намъ въ классъ, съ самой послѣдней скамейки взялъ на руки одного кадета (Яниша, теперь, въ 1841 году, служащаго въ артиллеріи подполковникомъ), взнесъ его самъ на каѳедру и, посадя на столъ, своими руками снялъ съ него обувь; увидя на ногахъ совершенную чистоту и опрятность, обратился къ главной начальницѣ съ привѣтомъ благодарности. Теперь еще не могу забыть минуту блѣдности и страха, а потомъ душевнаго успокоенія и слезъ на лицѣ этой начальницы, г-жи Бугсгевденъ, и какъ она, упавъ на одно колѣно, цѣловала руку монарха. По окончаніи класса, когда государь прибылъ въ залу, мы его встрѣтили, какъ научены были, а онъ, не разслышавъ, что мы кричали, спрашивалъ:
   -- "Что такое они кричатъ?" и былъ весьма доволенъ и съ нами раздѣлилъ полдникъ нашъ, скушавъ двѣ булки, такъ что двоимъ не достало оныхъ, и затѣмъ приказалъ всѣмъ дать конфектъ.
   Другой случай -- пріѣздъ поутру наслѣдника престола Александра Павловича и великаго князя Константина Павловича вмѣстѣ съ княземъ Зубовымъ.Константинъ былъ назначенъ шефомъ корпуса. Когда они обходили наши камеры, генералъ-маіоръ Адамовичъ, мой внучатный братъ, командовавшій тогда павловскимъ гренадерскимъ полкомъ, сопровождалъ ихъ и, поровнявшись противъ меня, остановилъ наслѣдника словами:
   -- "Ваше высочество, вотъ это мой братъ!"
   Великій князь Александръ Павловичъ ущипнулъ меня за щеку и сказалъ:
   -- "Купидонъ!"
   А я закричалъ: больно, ваше высочество!
   Потомъ, когда мы прошли въ столовую для утренняго завтрака, гдѣ обыкновенно я читалъ на каѳедрѣ вслухъ предстольную молитву, наслѣдникъ, узнавъ меня, обратился къ Адамовичу и сказалъ:
   -- "Изъ него славный будетъ попъ!"
   Въ томъ же (1800) году я былъ переведенъ изъ малолѣтняго возраста въ гренадерскую роту, которой командовалъ маіоръ баронъ Черкасовъ. Послѣ него были моими начальниками: подполковникъ Пурпуръ, маіоръ Желѣзняковъ и маіоръ Ралестинъ,-- въ командованіе ротою послѣднимъ, я выпущенъ изъ корпуса. Не смотря на то, что я, можно сказать, былъ крошкою и необыкновенно моложавъ, еще въ самомъ корпусѣ я пользовался расположеніемъ и дружбою капитана Черкасова,-- онъ же былъ моимъ учителемъ фортификаціи,-- и у другихъ офицеровъ, а именно: Риля, Ореуса, Эллермана и др.; я пользовался уваженіемъ не сообразно вовсе моему возрасту. Припоминая со всею строгостью о штрафахъ, неизбѣжныхъ съ малолѣтствомъ и юностью, я только одинъ разъ былъ наказанъ розгами подполковникомъ Пурпуромъ за то, что былъ записанъ въ длассѣ географіи учителемъ Спирокомъ за лѣность; но и этотъ разъ несправедливо, въ чемъ и самъ Строкъ впослѣдствіи сознался, оправдываясь лишь тѣмъ, что онъ это сдѣлалъ, получивъ выговоръ отъ директора, что онъ ничего не пишетъ въ лѣнивомъ спискѣ и что, такимъ образомъ, одинъ только жребій, павъ на меня, былъ виною моего наказанія.
   Моими законоучителями въ корпусѣ были: Феофилактъ, Михаилъ и Евгеній -- пастыри, впослѣдствіи извѣстные въ Россіи; изъ нихъ первые два были потомъ митрополитами.
   Въ мое время начальники корпуса, одинъ за другимъ, такъ слѣдовали: Кутузовъ, Ферзенъ, Андреевскій и Клингеръ. Перваго я и теперь очень помню, и живо себѣ представляю въ голубомъ плащѣ, три звѣзды -- двѣ на лѣвой, одна на правой сторонѣ, и шляпа на головѣ. Видъ грозный, но не пугающій юности, а болѣе привлекательный. Съ кадетами обходился ласково и такого же обхожденія требовалъ и отъ офицеровъ. Часто являлся между нами во время нашихъ игръ, въ свободные наши часы отъ занятій, и тогда мы всѣ окружали его толпой и добивались какой-нибудь его ласки, на которыя онъ не былъ скупъ. Второй, Ферзенъ, былъ въ общемъ смыслѣ нѣмецъ; третій, Андреевскій, просто солдатъ, а послѣдній, Клингеръ, суровостью вида и непривѣтливостью характера навлекъ на себя общую нелюбовь воспитанниковъ и слылъ, не только строгимъ, но даже жестокимъ человѣкомъ. Изъ офицеровъ того времени живы въ моей памяти: Арсеньевъ -- большой крикунъ, но любимый кадетами; Перской -- іезуитъ въ полномъ смыслѣ слова, былъ одаренъ необыкновенною памятью, такъ что, увидѣвъ въ первый разъ новое лицо воспитанника, онъ спрашивалъ всегда имя его и отчество, а потомъ уже никогда не забывалъ,-- и когда чрезъ 25 во время, бытности Перскаго уже директоромъ корпуса, я привезъ для отдачи туда своего племянника, при вступленій моемъ въ комнату, онъ меня встрѣтилъ словами: "Не ошибаюсь, Иванъ Степановичъ Жиркевичъ". Хорошо былъ образованъ, но никогда не былъ любимъ кадетами. Желѣзняковъ, учитель русскаго слова и душею русскій, къ несчастію, держался крѣпкихъ напитковъ, но кадетами былъ любимъ за необыкновенную доброту свою. Ралгертъ -- нѣмецкій драгунъ, добрѣйшей души человѣкъ, но никѣмъ не уважаемый. Готовцевъ -- буфонъ, но души необыкновенной, былъ любимъ вообще. Чужинъ -- страшный взыскательностью и хлопотливый, надъ которымъ кадеты издѣвались безпрестанно. Гераковы -- два брата: одинъ -- писатель и учитель исторіи, шутъ въ обществѣ, но держалъ кадетъ въ уваженіи и слылъ ученымъ; другой -- простой офицеръ, безъ вычуровъ. Кадеты, съ которыми я былъ болѣе друженъ и въ связи: Ахшарумовъ, Поморскій, баронъ Пирхъ, Глинка, Милорадовичъ, два брата Берхмановы и два брата Краснокутскіе.
   Во все время нахожденія въ корпусѣ, благодѣтелемъ и отцемъ мнѣ былъ Степанъ Павловичъ Краснопольскій, служившій при дворѣ оберъ-келлермейстеромъ, а семейство его и старшіе сыновья были для меня первыми примѣрами быта житейскаго; младшій же сынъ его, Петръ Степановичъ, совоспитанникъ со мною, былъ не только отцемъ, но и братьями любимъ менѣе моего въ своемъ семействѣ.
   Здѣсь я ознакомился съ семействами Фигнеровыхъ и Шестаковыхъ. Первыхъ второй сынъ, впослѣдствіи извѣстный партизанъ 1812 года, былъ мнѣ еще тогда другомъ, а младшій братъ его оставилъ на головѣ моей всегдашнюю память, разсѣкши мнѣ шаромъ съ билліарда голову,-- ему было 3 года, а мнѣ 8 лѣтъ. Александръ Антоновичъ Шестаковъ и по сіе время (1841 г.) дружбою своей оцѣняетъ меня, ибо такихъ людей, какъ онъ, надо поискать въ мірѣ; онъ былъ судьей въ Красненскомъ уѣздѣ, Смоленской губерніи, и живетъ теперь (1841 г.) въ своемъ помѣстьѣ того же уѣзда.
   По выпускѣ {Все что далѣе -- писано "15-го декабря 1842 г.".} изъ корпуса, въ 1805 году, въ октябрѣ мѣсяцѣ, отправился я къ батальону своему, бывшему тогда уже на походѣ противъ французовъ. Сопутниками моими были, выпущенные въ одно со мною время изъ пажей: Дохтуровъ и Козловъ. Батальонъ нашъ нагнали мы въ Слонимѣ.
   Когда я прибылъ къ батальону, командиромъ былъ генералъ-маіоръ Иванъ Ѳедоровичъ Касперскій, обласкавшій меня и принявшій, какъ сына; онъ помѣстилъ меня для квартированья съ адъютантомъ Саблинымъ, съ которымъ всегда располагался вмѣстѣ другъ его лекарь Флёровъ, -- и хотя я былъ зачисленъ во 2-ю легкую роту, которою командовалъ полковникъ Роселемъ, но я всегда оставался при генеральной штабъ-квартирѣ и пользовался столомъ генерала. По молодости моей, по непривычкѣ къ походу и по ненастному осеннему времени, на третій или на четвертый день, послѣ пріѣзда моего къ баталіону, оказался у меня отекъ въ ногахъ и я съ трудомъ могъ, съ посторонней помощью, ходить къ генералу, что продолжалось со мной все время похода даже до Ольмюца, въ Австріи, гдѣ я въ первый разъ вблизи увидѣлъ государя. Здѣсь же увидалъ и австрійскаго императора Франца, бывшаго тогда еще римскимъ.
   Трудно представить, какой духъ одушевлялъ тогда всѣхъ насъ, русскихъ воиновъ, и какая странная и смѣшная самонадѣянность была спутницей такого благороднаго чувства. Намъ казалось, что мы идемъ прямо въ Парижъ! Тогда и было только разговору о генералъ-адъютантѣ князѣ Долгорукомъ, юношѣ лѣтъ 25-ти, который ѣздилъ отъ государя съ отвѣтнымъ письмомъ къ Наполеону, приславшему Дюрока поздравить государя съ прибытіемъ его къ арміи,-- и всѣ дивились остроумію адреса на письмѣ, гдѣ будто, избѣгая титула царскаго, называли его: "Chef de la nation franèaise!" Такъ, по крайней мѣрѣ, разсказывалось въ войскѣ, съ добавкой, что когда кн. Долгорукій представилъ письмо и Наполеонъ остался въ шляпѣ предъ нимъ, то и онъ тоже надѣлъ свою. Прошло нѣсколько дней и, увы! измѣнился тонъ нашихъ сужденій!.. Чрезъ три дня послѣ того, мы подошли къ Аустерлицу и расположились на бивуакахъ по сю сторону города, воображая французовъ еще, по крайней мѣрѣ, верстъ за 100 отъ насъ. На другой день, поутру, 20-го ноября, объявлено намъ, что во время марша, чрезъ городъ, будетъ смотрѣть насъ государь. Обозы приказано оставить на мѣстѣ. Прекрасная погода. Цѣль смотра обманула наши ожиданія,-- мы всѣ были только въ однихъ мундирахъ. Пройдя до города не болѣе, какъ версты полторы, насъ свернули съ дороги въ сторону, вправо, и объявили намъ, что мы идемъ занимать позицію. Вдругъ говорятъ намъ: "Французы! Заряжайте пушки!" Этого сюрприза мы вовсе не ждали. Я былъ прикомандированъ съ двумя легкими орудіями къ батарейной ротѣ его высочества, которою командовалъ полковникъ Ралль -- единственное лицо между нами, бывавшее въ огнѣ противъ непріятеля; я же, съ своей стороны, отъ роду не слыхалъ пушечнаго выстрѣла вблизи, а въ бытность мою въ корпусѣ во время парадовъ и пальбы съ крѣпости затыкалъ уши, едва не падая отъ страха: такъ былъ пугливъ! А теперь пришлось вдругъ быть въ настоящемъ дѣлѣ!.. Легкими орудіями командовалъ старше меня -- подпоручикъ Сукинъ, а я былъ безъ орудій и потому, чтобы дать мнѣ особое занятіе, генералъ приказалъ мнѣ быть при вторыхъ зарядныхъ ящикахъ и стоять внѣ выстрѣловъ. Къ нашей батареѣ присоединились 10 австрійскихъ орудій. Полки гвардіи расположились въ двѣ линіи на правомъ флангѣ; въ первой линіи стоялъ Семеновскій полкъ, а во второй -- Преображенскій; на лѣвомъ флангѣ въ первой линіи -- Егерскій, а во второй -- Измайловскій. Между баталіонами, по флангамъ, поставлены были легкія орудія. Пѣхота сняла ранцы, положила ихъ передъ собою на землю и стала заряжать ружья. Внезапно раздались крики: "Гвардія на лѣвый флангъ!" и баталіоны, по отдѣленіямъ, на лѣво, сейчасъ построились заднимъ строемъ, т. е., на заднюю шеренгу, позади батареи, отошли, оставя всѣ свои ранцы на мѣстѣ и батарею нашу одну въ полѣ. Вдругъ видимъ въ отдаленіи, впереди насъ, на разстояніи, навѣрно, менѣе двухъ верстъ, тянется войско. Намъ говорятъ, что это -- французы и мы открыли по нимъ огонь! Я отъ ящиковъ изъ любопытства ушелъ впередъ къ орудіямъ. Здѣсьто въ моихъ ушахъ раздались первые пушечные выстрѣлы и на нихъ французскіе отзывы и здѣсь впервые увидѣлъ я кровь и смерть, но страха во мнѣ какъ-будто вовсе не бывало! Послѣ нѣсколькихъ выстрѣловъ замѣтили мы, что отъ французскаго войска отдѣлилась небольшая толпа и подвинулась впередъ, какъ бы для наблюденія насъ. Ихъ, конечно, озадачивала линія ранцевъ, манерками обращенныхъ вверхъ, и отъ солнечныхъ лучей отражавшійся блескъ по линіи: казалось, что лежатъ, скрываясь, цѣлые батальоны, и толпа французовъ видимо колебалась -- двигаться-ли впередъ, или нѣтъ. Спустя же нѣсколько минутъ, съ лѣва отъ нее начала показываться конница. Тогда полковникъ Ралль, вызвавъ офицеровъ предъ фронтъ, сталъ совѣтываться, что намъ дѣлать, и какъ у насъ не оставалось вовсе прикрытія, положили: "Отступать черезъ орудіе". Къ батареѣ подъѣхалъ генералъ Касперскій и, не найдя меня при ящикахъ, сталъ шумѣть на меня; но, испугавшись начавшагося наступленія французовъ, приказалъ отступать, а самъ уѣхалъ выбирать сзади новую позицію. Одна половина батареи, по принятому предположенію, черезъ одно орудіе отошла, а другая стала отстрѣливаться; но французская кавалерія тронулась на рысяхъ и полковникъ тотчасъ же скомандовалъ: "назадъ, на передки!" Въ это время взорвало одинъ ящикъ, пошла суматоха, но кое-какъ успокоились и собрались. Отойдя саженей сто или болѣе, потянулись по гати къ мельницѣ въ одну струну лѣвымъ флангомъ. Передними орудіями командовалъ подпоручикъ Базилевичъ; вдругъ слышимъ его команду: "стой! стой! съ передковъ долой! передки кругомъ! назадъ поѣзжай!" Сдѣлалась ужасная суматоха. Въ это время проѣзжаетъ верхомъ государь, при немъ были: князья Волконскій и Долгорукій и баронъ Винценгероде; всѣ они пробираются между орудіями, а государь говоритъ солдатамъ:
   -- "Не годится, ребята, не годится идти назадъ: впередъ -- опять впередъ! Не хорошо!.." и съ этими словами поѣхалъ далѣе; но, доѣхавъ до средины батареи, государь поскакалъ назадъ, сказавъ: "Поворотить опять назадъ!.. Ступай, куда шли!..".
   Въ концѣ батареи были австрійцы и они уже находились подъ палашами французской конницы. Мы же, протянувшись чрезъ гать, на правомъ возвышенномъ берегу начали выстраиваться. Въ это время на встрѣчу къ намъ показались два баталіона лейбъ-гренадеръ; вытянулись въ линію съ распущенными знаменами, стрѣлки впереди, и стали выравниваться съ нами, подходя все ближе и ближе къ мельничному ручью, протекавшему подъ плотину. Здѣсь собственно кончилось для насъ сраженіе. Два орудія наши сдѣлали по одному выстрѣлу, французская конница отошла; неизвѣстно только, куда дѣвались австрійскія орудія. Говорили, будто бы два изъ оныхъ, головныхъ, отбили французы; но остальныя, шедшія за нами, скрылись незамѣтно для всѣхъ насъ. По ту сторону ручья, гдѣ были французы, появились казаки въ разсыпную, и мы видѣли только изрѣдка, какъ мелькали пистолетные выстрѣлы. Часа въ четыре начало смеркаться. Я выше сказалъ, что всѣ мы были въ однихъ мундирахъ, безъ куска хлѣба. Продрогли мы и проголодались. Къ совершенному моему благополучію, у одного изъ товарищей оказался сыръ и на мою долю достался кусочекъ. Вдругъ начался шепотъ: "Сраженіе проиграно; мы будемъ отступать!" Затѣмъ получено и приказаніе. Тихо, безъ шума снимаемся съ мѣста и идемъ чрезъ городъ назадъ. Въ городѣ -- тѣснота, давка, стонъ отъ раненыхъ, разбитые погреба!.. Вино изъ бочекъ рѣкой течетъ по улицамъ; сыро, снѣгъ съ вѣтромъ и мятелью..... Вотъ все, что у меня осталось въ памяти отъ аустерлицкаго сраженія.
   Пошли мы къ Галичу. На ночномъ привалѣ сонъ одолѣлъ меня; но прежде чѣмъ я уснулъ, фейерверкеръ, старый, лѣтъ около 50, подошелъ ко мнѣ и, сожалѣя о моей молодости, подалъ мнѣ булку ржанаго хлѣба, ѣлъ-ли я ее -- того не помню, но товарищи въ минуту уничтожили всю порцію; я же хлѣбнулъ глотка два или три распущенной въ кипяткѣ муки, безъ соли и масла, въ манеркѣ, и зарылся въ сѣно. Ночью, слышу, кричатъ: "Стой! держи! Раздивите подпоручика, стервецы!" и тотъ же Ивановъ держитъ въ рукахъ правую ящичью лошадь, а то едва не переѣхали меня, соннаго, ящикомъ.
   Въ Галичѣ попалъ я на теплую квартиру вмѣстѣ съ Саблинымъ и Флёровымъ, кажется, что на генеральскую; рота же наша была на бивуакахъ. Я легъ около печи... и уже что было далѣе, ничего не помню болѣе. Открылась у меня жестокая нервная съ желчью горячка. Послѣ узналъ я, что меня уложили въ коляску генерала и везли двое сутокъ до Тренчина, гдѣ въ квартирѣ генерала Малютина, съ которымъ вмѣстѣ стоялъ и Касперскій, передали меня на попеченіе помѣщика мѣстечка Тренчинъ, графа Елешчани, который поручилъ меня хозяину моей квартиры -- портному, объявивъ ему, что всѣ лекарства и содержаніе мое будетъ на его счетъ, а для похоронъ моихъ, на случай моей смерти, оставлено было моимъ командиромъ 10 червонцевъ.
   Пришелъ я въ память около 15-го декабря, весьма скоро началъ поправляться и 26-го декабря 1805 г., получивъ отъ графа, котораго отъ души поблагодарилъ, оставленные имъ 10 червонцевъ, по подорожной, въ тамошней фурѣ покатилъ обратно въ Россію {..... "Въ этомъ Аустерлицкомъ сраженіи русскіе въ послѣдній разъ употребили одинъ довольно странный пріемъ, которому до того времени постоянно слѣдовали: прежде чѣмъ ударить въ атаку противъ непріятеля и произвести ее съ большею стремительностью и силой, отдано было приказаніе -- снять всѣмъ ранцы, сложить ихъ на землю, гдѣ они и оставались во все время битвы. Всякому военному извѣстно, до какой степени важно солдату сохранить свое маленькое хозяйство. Обувь, бѣлье, сложенныя въ ранцѣ, патроны, тамъ сохраняемые и т. д.,-- все это тѣсно связано съ сохраненіемъ здоровья и съ возможностью сражаться, двигаться и, наконецъ, съ благосостояніемъ солдата. Какъ понять этотъ русскій обычай?
   "Одно изъ двухъ: или остаешься побѣдителемъ или побѣжденнымъ. Въ послѣднемъ случаѣ, всѣ ранцы потеряны и армія разстроена; дажё въ случаѣ побѣды, то и тогда,-- какъ весьма часто случается въ большихъ сраженіяхъ, если ей предшествуютъ отступательныя движенія, -- результатъ выходитъ одинаковый; а если непріятель сбитъ и его преслѣдуютъ, отдаляются, то волею или неволею необходимо остановиться, оставить бѣгущаго въ покоѣ, и даже придется отступитъ, чтобы взять оставленные ранцы, теряя на это драгоцѣнное время. Французская армія подъ Аустерлицомъ нашла и захватила болѣе 10 т. ранцевъ, сложенныхъ въ порядкѣ и на самыхъ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ стояли русскіе корпуса. Этотъ обычай,-- за исключеніемъ штурма крѣпости или аттаки какого-нибудь укрѣпленнаго поста, послѣ коихъ войска возвращаются обратно въ лагерь,-- есть самый безразсудный, и русскіе отъ него уже отказались".
   Записки маршала Мармона, герцога Рагузскаго, т. II, кн. VIII, стр. 205--306 (парижское изданіе 1867 г.). С. К.}.
   Здѣсь, кстати, приведу анекдотъ о подпоручикѣ нашей батареи Николаѣ Петровичѣ Демидовѣ. Въ сраженіи онъ былъ съ орудіями при Семеновскомъ полку, подъ командой капитана Эйлера. Орудія, какъ выше сказалъ, стали по флангамъ баталіоновъ такъ, что пришлось быть при одномъ орудіи Эйлеру, а при другомъ -- Демидову. Когда приказано было отступать баталіону (я говорилъ уже, какой духъ одушевлялъ насъ, едва-ли не всѣхъ, въ это время, а Демидовъ въ этомъ смыслѣ былъ фанатикъ), видя, что баталіонъ его отступаетъ, онъ сталъ горячиться, бранить всѣхъ трусами и рѣшительно отвѣчалъ, что, не сдѣлавъ выстрѣла, не пойдетъ назадъ. Эйлеръ началъ уговаривать его къ отступленію, но онъ и его не послушался. Въ сумятицѣ, съ орудіями Эйлера отъѣхали и передки орудій Демидова и, такимъ образомъ, онъ остался одинъ въ полѣ! Видя уже, что ему дѣлать нечего, онъ приказалъ всѣмъ солдатамъ отъ орудій своихъ идти за другими, но не могъ убѣдить къ тому двухъ солдатъ -- одного артиллериста, а другаго -- семеновца, которые сказали, что умрутъ вмѣстѣ съ нимъ. Батарея отошла уже далеко, когда подскакали французскіе драгуны. Демидовъ приложилъ фитиль -- раздался выстрѣлъ и Демидовъ со шпагой бросился на перваго подскакавшаго драгуна, ранилъ его; но, конечно, тутъ же былъ окруженъ и съ двумя находившимися при немъ солдатами взятъ въ плѣнъ и чрезъ полчаса представленъ лично Наполеону. О подвигѣ этомъ, чрезъ нѣсколько лѣтъ потомъ я читалъ самъ во французскихъ бюллетеняхъ объ аустерлицкомъ сраженіи и, какъ слышалъ, онъ изображенъ на картинѣ аустерлицкаго сраженія, въ Тюльерійскомъ дворцѣ, написанной во славу побѣдителя и побѣжденнаго!
   

II.
Краковъ.-- Брестъ-Литовокъ.-- Михельсонъ,-- Прибытіе въ Петербургъ.-- Первый проступокъ.-- Аракчеевъ.-- Его заслуги и строгость.-- Эйлеръ,-- Тѣлесное наказаніе георгіевскихъ кавалеровъ.-- Походъ.-- Гейльсбергъ.-- Фридландъ.-- Подполковникъ Штаденъ.-- Женитьба Аракчеева.-- Его приближенные.-- Размолвка съ женою. --Настасья Минкина.-- Корсаковъ и Шумской,-- Балъ императору Александру, данный гвардіею.-- Король и королева прусскіе въ Петербургѣ.-- Новая кампанія.
1806--1809.

   Изъ Тренчина отправился я въ Краковъ, куда прибылъ на Новый годъ. У меня въ кошелькѣ оставалось еще 4 червонца. Спросивъ, кто здѣсь остался изъ русскихъ начальниковъ, я явился къ нему. Это былъ главный смотритель госпиталей -- Кардовскій. На просьбу мою о совѣтѣ и пособіи для проѣзда далѣе, онъ предложилъ переѣхать къ нему на квартиру и списаться съ моимъ начальствомъ о высылкѣ мнѣ жалованья моего,-- что я и сдѣлалъ весьма охотно, желая здѣсь пожить подолѣе, ибо изъ разсказовъ моего хозяина я зналъ, что въ Краковѣ русскихъ принимаютъ хорошо. Съ Кардовскимъ жилъ другъ его, коммиссіонеръ Кенчѣевъ, считавшійся побочнымъ сыномъ Орлова, человѣкъ высшаго образованія. Здѣсь началась первая моя общественная жизнь, юношеское чувство любви.... Здѣсь вообще русскихъ, а въ особенности Кенчѣева, плѣняла собою красавица графиня Пазисъ. Мужъ ея игралъ съ русскими въ карты и обыгрывалъ ихъ, а они отыгрывались въ волокитствахъ за его супругой. У нихъ была дочь 14-ти лѣтъ, Эмилія, и это былъ первый предметъ моей страсти. Мать смотрѣла и любовалась на насъ, какъ на дѣтей, и полагала меня значительнымъ и богатымъ, ибо я служилъ въ гвардіи!.. Здѣсь я получилъ еще 50 червонцевъ моего жалованья и прожилъ ихъ еще прежде, чѣмъ они дошли до меня, такъ что въ февралѣ, когда стали требовать меня, я очутился опять безъ гроша денегъ, да въ прибавку кое съ какими должишками. Занялъ у Кенчѣева 30 червонцевъ, съ которыми едва доѣхалъ до Бреста. Отъ графини Пазисъ и ея дочери уже въ Петербургѣ получилъ два письма и на одно изъ нихъ я отвѣтилъ. Послѣ узналъ я, что графиня Эмилія, чрезъ два года, вышла въ Варшавѣ замужъ за французскаго генерала графа Моранда, а потомъ случилось мнѣ читать въ "Запискахъ Жуй" о примѣрной ея семейной и добродѣтельной жизни съ дѣтьми во Франціи.
   Пріѣхавъ въ Брестъ-Литовскъ, я заглянулъ въ кошелекъ свой (отъ Кракова я поѣхалъ на почтовыхъ, не разсчитывая кармана своего) и нашелъ всего два червонца! За границею квартира, подводы и обѣды -- все даромъ, а тутъ долженъ былъ или голодать и идти пѣшкомъ, или искать новыя средства и извороту! Узналъ я, что въ Брестѣ находится новый главнокомандующій арміею Михельсонъ. Отправился къ нему и, явясь въ полуформѣ, откровенно объяснилъ свое положеніе. Онъ тотчасъ мнѣ сдѣлалъ предложеніе -- взять команду выздоровѣвшихъ гвардейцевъ и идти съ ними вслѣдъ за гвардіею до Петербурга. На отзывъ мой, что я молодъ еще и неопытенъ, похвалилъ меня за смышленность мою и велѣлъ тотчасъ выдать мнѣ прогоны на счетъ моего жалованья. Молодость впередъ не смотритъ и, такимъ образомъ, я нагналъ баталіонъ недалеко отъ Порхова, еще на пути въ Петербургъ.
   Въ Петербургъ мы пришли въ апрѣлѣ 1806 г. Здѣсь, вовсе неожиданно, въ числѣ прочихъ, я получилъ орденъ св. Анны на шпагу -- за что и самъ не знаю. Еще на походѣ умеръ казначей нашъ; вмѣсто его, въ казначеи назначенъ былъ адъютантъ Саблинъ; я занялъ временно его должность, а потомъ въ Петербургѣ, съ одобренія графа Аракчеева, утвержденъ адъютантомъ.
   Въ Петербургѣ квартиру я имѣлъ надъ квартирой генерала, а подъ нимъ жилъ поручикъ Наумъ Ивановичъ Салдинъ -- человѣкъ, слывшій степеннымъ и холоднымъ, и къ которому я ходилъ иногда обѣдать, а чаще на чай, и между тѣмъ иногда понтировать помаленьку. Пробывши 3 или 4 мѣсяца адъютантомъ, я поѣхалъ принимать разные солдатскіе наградныя деньги,-- пришлось получить 600 и нѣсколько болѣе рублей. Въ тотъ же день случилась вечеромъ у Салдина игра, и я рубль за рубль спустилъ всѣ 600 р. и еще съ излишкомъ. Что дѣлать?.. Явился къ генералу, объявляю о проигрышѣ, а на вопросъ: "кому?" не знаю отвѣта. Получаю угрозу: "Арестъ и подъ судъ!" Отвѣчаю: "Не вѣрю, ибо знаю благородство души генерала"! Наконецъ, получаю обѣщаніе пособія и прощенія, ежели объявлю имя обыгравшаго меня,-- не поддаюсь и на это; наконецъ, разбранивъ меня за упрямство, генералъ даетъ записку казначею выдать мнѣ проигранную сумму въ счетъ жалованья. Благодарность одна заставила меня тому, чему не вынудили угрозы; слезы на глазахъ свидѣтельствовали мое чистое раскаяніе!.. Генералъ оцѣнилъ и отдалъ мнѣ всю справедливость за сіе. Съ того времени одарилъ меня своимъ полнымъ росположеніемъ и даже дружбою. Но, увы! проигранные 6Ѳ£) р. разстроили меня до того, что до послѣдняго времени я былъ въ безпрестанной нуждѣ и часто даже не находилъ средства показаться въ люди.
   1806-й годъ познакомилъ меня съ графомъ Аракчеевымъ. Слышалъ я много дурнаго на счетъ его и вообще весьма мало доброжелательнаго; но, пробывъ три года моего служенія подъ ближайшимъ его начальствомъ, могу безъ пристрастія говорить о немъ. Честная и пламенная преданность къ престолу и отечеству, проницательный природный умъ и смышленность, безъ малѣйшаго, однако же, образованія, честность и правота -- вотъ главныя черты его характера. Но безконечное самолюбіе, самонадѣянность и увѣренность въ своихъ дѣйствіяхъ порождали въ немъ часто злопамятность и мстительность; въ отношеніи же тѣхъ лицъ, которыя одинъ разъ заслужили его довѣренность, онъ всегда былъ ласковъ, обходителенъ и даже снисходителенъ къ нимъ.
   Меня всегда ласкалъ онъ и каждый разъ, когда я былъ у него поутру съ рапортомъ, отпускалъ не иначе, какъ благословляя крестомъ, сопровождая словами: "Съ Богомъ, я тебя не держу!" Ставилъ меня примѣромъ для адъютантовъ своихъ, какъ дѣятельнаго, такъ и памятливаго служаку,-- и въ сентябрѣ 1806 г., когда я былъ у него на дежурствѣ, пригласилъ меня къ себѣ въ инспекторскіе адъютанты и на отказъ мой на меня не осердился за это. Чтобы дополнить черту о немъ, прибавлю, что въ семь или восемь лѣтъ его инспекторства надъ артиллеріею, при всѣхъ разсказахъ о злобѣ и мучительности его, изъ офицеровъ разжалованъ только одинъ Нелединскій, за сдѣланіе фальшивой ассигнаціи, за что обыкновенно ссылаютъ въ Сибирь. На гауптвахту сажали ежедневно; многихъ отставляли съ тѣмъ, чтобы послѣ не опредѣлять на службу, и по его же представленію принимали. А при преемникѣ его, добрѣйшей души Меллерѣ, въ первый годъ надѣлано было несчастныхъ вдесятеро болѣе, нежели во все время управленія Аракчеева. Объ усовершенствованіяхъ артиллерійской части я не буду распространяться: каждый въ Россіи знаетъ, что она, въ настоящемъ видѣ создана Аракчеевымъ, и ежели образовалась до совершенства настоящаго, то онъ же всему положилъ прочное начало.
   Кстати объ артиллеріи... Мы возвратились изъ аустерлищкаго похода въ апрѣлѣ 1806 года и въ концѣ того же мѣсяца было первое ученіе съ пальбою на Артиллерійскомъ плацѣ. Въ ротѣ генерала Касперскаго, которою командовалъ Эйлеръ, вовремя ученія сдѣланъ былъ выстрѣлъ ядромъ, попавшимъ въ госпиталь Преображенскаго полка. Орудіе оставалось не разряженномъ и не осмотрѣннымъ, вѣроятно, съ Аустерлица! Разумѣется, пошли толки, предположенія и даже мысль, что хотѣли ядромъ убить командира. Всякое непріятное событіе по гвардейской артиллеріи доходило до Аракчеева не иначе, какъ чрезъ меня; послали отыскивать меня по городу и, чрезъ мое посредство, обошлось все мирно и безъ тревоги. Наказали, и то не строго, одного канонира, прибавившаго будто бы зарядъ въ пушку. Добрая старина!... А теперь?...
   Вотъ другая черта взыскательности Аракчеева. Мнѣ, какъ адъютанту гвардейскаго баталіона, приказано было отъ него показывать ему въ рапортѣ обо всѣхъ артиллерійскихъ офицерахъ, которые не являлись къ разводу. Для исполненія чего, я всегда узнавалъ напередъ, кто имѣлъ законную причину манкировать своей обязанностью, и таковыхъ, всѣхъ безъ изъятія, вписывалъ въ мой рапортъ, присовокупляя, однако же, всякій разъ къ общему списку и извѣстнаго шурина Аракчеева -- Хомутотова. Но число внесенныхъ никогда не превышало пяти или шести человѣкъ. Въ одинъ день случилось, что у развода не было болѣе двадцати офицеровъ; я внесъ въ рапортъ четырехъ, и когда ожидалъ времени моего доклада, генералъ Касперскій, заглянувъ въ рапортъ, сказалъ:
   -- "Хорошо! Ты обманываешь графа, я скажу ему!"
   Дѣлать было нечего,-- я присѣлъ къ столу и вписалъ остальныхъ. Едва успѣлъ это сдѣлать, позванъ былъ къ графу, который, взглянувъ на рапортичку, тотчасъ встрѣтилъ меня словами:
   -- "Это что значитъ? Сей же часъ напиши выговоръ своему генералу, что онъ худо смотритъ за порядкомъ!"
   Я, выйдя въ залу опять, съ торжествующимъ лицомъ принялся тотчасъ исполнять сіе приказаніе. Подошелъ ко мнѣ Касперскій, спрашивая меня:
   -- "Что, графъ веселъ?"
   Я отвѣчалъ:
   -- "Очень! а мнѣ велѣлъ написать вамъ выговоръ по вашимъ же хлопотамъ!"
   -- "Ну, братъ", сказалъ онъ, "что дѣлать! Теперь и я вижу, что не за свое дѣло взялся учить тебя".
   И, не дожидаясь выхода графа, уѣхалъ совсѣмъ....
   Въ 1809 г., когда графъ былъ уже (съ 1808 г.) сдѣланъ военнымъ министромъ и прославился строгостью, вотъ какой былъ случай. Во время представленія въ Михайловскомъ манежѣ прусскому королю 4-хъ легкихъ орудій,-- артиллерія съ упряжью отъ роты Касперскаго, а люди и лошади были отъ его высочества,-- отъ сильнаго мороза, при первыхъ движеніяхъ, одно колесо застыло къ оси, осталось безъ движенія; разумѣется, графъ вышелъ изъ себя и послѣ смотра, Эйлера, командовавшаго ротою, посадили подъ арестъ -- на гауптвахту! А фельдфебелей Никитина и Худякова графъ приказалъ. мнѣ наказать палками при разводѣ. Не останавливаясь гнѣвомъ его, я доложилъ, что оба фельдфебеля имѣютъ георгіевскіе кресты и не могутъ быть наказываемы тѣлесно. Замѣчаніе мое взбѣсило его еще болѣе, и съ сильной запальчивостью онъ отвѣчалъ мнѣ:
   -- "Хорошо, сударь! Если вы не хотите выполнять моихъ словесныхъ приказаній, напишите приказъ объ этомъ, я подпишу!"
   За мной тоже не стало: присѣлъ къ столу, занесъ приказъ въ книгу и на замѣчаніе приближенныхъ графа и моихъ начальниковъ, что я отвѣтомъ своимъ еще болѣе его разсердилъ, хладнокровно отвѣчалъ:
   -- "Не ваше дѣло, я знаю, что вздоръ!"
   Пошелъ къ нему въ кабинетъ и подалъ книгу для подписи. Графъ въ совершенномъ бѣшенствѣ кинулся ко мнѣ, закричавъ:
   -- "Неужели вы думаете, что у меня другаго дѣла нѣтъ, какъ ваша приказная книга,-- успѣете еще, сударь! Я васъ не держу, идите съ Богомъ!"
   На другой день, когда, по обыкновенію, я пришелъ съ рапортомъ въ 6 часовъ утра, дежурный адъютантъ, поручикъ Чихачевъ, встрѣтилъ меня словами, что "графъ не велѣлъ мнѣ дожидаться, а приказалъ принять отъ меня только рапортъ". Я подалъ его, а вмѣстѣ съ тѣмъ, подалъ и приказную книгу, прибавивъ, что тутъ приказъ, который долженъ быть подписанъ графомъ. Чихачевъ понесъ книгу, но въ ту же минуту возвратился, говоря:
   -- "Что ты надѣлалъ? Графъ разругалъ меня, объявя, что онъ пошлетъ меня и тебя на ординарцы -- для посылокъ!"
   Два дня графъ не допускалъ меня къ себѣ; между тѣмъ, Эйлера чрезъ 6 часовъ ареста выпустилъ съ гауптвахты, а на 4-й день послѣ того назначено было практическое ученіе ротѣ его высочества на Волновомъ полѣ.
   Въ день ученія, при морозѣ въ 28 градусовъ, людямъ при орудіяхъ велѣно быть въ шинеляхъ, а офицерамъ -- въ сюртукахъ; когда я пришелъ поутру къ графу, онъ тотчасъ принялъ меня, но приказалъ немедленно ѣхать на мѣсто и озаботиться, чтобы были приняты всѣ мѣры для сбереженія людей по случаю необыкновенной стужи. Государь и король прусскій пріѣхали на ученье и все время были въ медвѣжьихъ шубахъ. Ученье производилось съ полчаса и съ отличною удачею. По окончаніи онаго, графъ былъ удостоенъ посѣщенія монарховъ и принятіемъ ими завтрака въ балаганѣ, устроенномъ нарочно въ большой кучи снѣга, такъ что даже о существованіи чего-либо подъ снѣжною массою предполагать было невозможно. Завтракъ былъ совершенно русскій и артиллерійскій. Кушали: блины, щи, рыбу, икру и подобные предметы, плоды и фрукты, а равно и другіе припасы на лоткахъ въ видѣ платформы, на обращенныхъ кверху дулами пушкахъ, мортирахъ и пр. Обоимъ государямъ служилъ лично самъ графъ, а другимъ родственнымъ имъ лицамъ -- адъютанты. На мою долю достался принцъ Ольденбургскій, старшій братъ того, который былъ женатъ на великой княгинѣ Екатеринѣ Павловнѣ. Графъ предложилъ тостъ за здоровье короля. Но тотъ, обратясь къ государю, просилъ обратить оное на лицо графа, что и было сдѣлано. Графъ бросился на колѣна, поцѣловалъ руки у обоихъ вѣнценосцевъ, а затѣмъ все шло обыкновеннымъ порядкомъ. За столомъ сидѣло человѣкъ 60. Тутъ я впервые увидѣлъ, въ концѣ стола, молодаго графа Каменскаго, лѣтъ 30-ти, полнаго генерала и украшеннаго уже тремя звѣздами на лѣвой груди.
   По окончаніи стола, графъ, выходя, сказалъ мнѣ:
   -- "Собери свѣдѣнія о числѣ обморозившихся во время ученія и тотчасъ пріѣзжай ко мнѣ!"
   Случаевъ обмороженія, къ счастію, не оказалось, и, по пріѣздѣ моемъ, графъ встрѣтилъ меня самымъ ласковымъ образомъ, потребовалъ приказную тетрадь, собственноручно написалъ преогромную благодарность всѣмъ и каждому, относя успѣхъ къ рвенію дорогихъ своихъ сослуживцевъ -- гвардейскихъ артиллеристовъ, и, по обычаю, перекрестивъ меня, съ привѣтствіемъ, сказалъ:
   -- "Съ Богомъ! я тебя не держу! Оставь меня отдохнуть!" А я, перевернувъ въ книгѣ нѣсколько листовъ назадъ, сказалъ:
   -- А этотъ приказъ угодно вашему сіятельству подписать?
   -- "Да ты не исполнилъ еще его?"
   -- Нѣтъ!. Не смѣлъ до подписи!
   Графъ взялъ перо и подписалъ:
   "Прощаются! во уваженіе бывшаго сего числа ученія", мѣсяцъ и число, и, обратясь ко мнѣ, прибавилъ: *
   -- "На тебя я не сержусь никогда, да и сердиться не буду!" Никитинъ и Худяковъ, въ жизни не наказанные тѣлесно, служатъ теперь (въ 1842 г.) одинъ -- полковникомъ, а другой -- подполковникомъ по артиллеріи.
   Всѣ приказанія графа ту же минуту я заносилъ лично въ книгу своею рукою,-- въ торопливости иногда испорчу, вычеркну и продолжаю писать, что слѣдуетъ далѣе; также и въ рапортахъ помарки и поправки очень часто дѣлалъ своею рукой, графъ никогда за это не сердился, а хвалилъ меня, и одинъ разъ, когда его любимецъ и родственникъ, адъютантъ Мякининъ, которому онъ отдавалъ довольно длинное приказаніе, сталъ просить позволенія записать оное и вышелъ, чтобы взять карандашъ, онъ сказалъ:
   -- "Ты, братъ, не Журкевичъ (такъ звалъ меня): ты карандашъ всегда долженъ носить съ собой!"
   Въ томъ же 1809 году я вышелъ изъ адъютантовъ; потомъ чрезъ 14 лѣтъ, когда я, за отсутствіемъ бригаднаго командира 15-й артиллерійской бригады, оною командовалъ, Аракчеевъ, проѣзжая Тульскою губерніею, остановился на три дня въ деревнѣ помѣщика Арапетова, гдѣ квартировала часть бригадной роты. По долгу службы, я отправился къ нему съ рапортомъ и едва подалъ ему оный, онъ сталъ разспрашивать о служебномъ порядкѣ. Бывшій при немъ Эйлеръ спросилъ его:
   -- Графъ! Вы вѣрно не узнали полковника?
   -- "Виноватъ! Ваша фамилія?"
   -- Жиркевичъ.
   -- "Видно, что совсѣмъ потерялъ глаза, не узнавъ лучшаго, однимъ словомъ, единственнаго своего хорошаго адъютанта", и, обратясь къ Клейнмихелю, велѣлъ позвать флигель-адъютанта Шумскаго, котораго считалъ своимъ побочнымъ сыномъ. При входѣ его, онъ взялъ его за руку и, подведя ко мнѣ, Оказалъ ему:
   "Познакомься съ этимъ человѣкомъ, братецъ,-- вотъ тебѣ лучшій образецъ, какъ должно служить и какъ можно любить меня!.."
   Пригласилъ меня остаться на все время, что тутъ пробылъ.
   Прошло много времени, но и теперь вспоминаю съ благодарностью къ человѣку строгому, но, по моему мнѣнію, справедливому и особенно благосклонному ко мнѣ начальнику {Помѣты въ рукописи: "16-го декабря 1842 г." Продолженіе затѣмъ писано: "Полоцкъ. Декабря 27-го дня 1845 г.". Ред.}.
   Въ концѣ 1806 года генералъ Касперскій уѣхалъ лѣчиться на Кавказъ, а въ началѣ 1807 г. мы выступили вторично въ походъ противъ французовъ, въ февралѣ мѣсяцѣ. До возвращенія Касперскаго, баталіономъ командовалъ полковникъ Эйлеръ; отъ Гатчины начались для насъ усиленные переходы и подъ артиллерію давали на каждой станціи до тысячи подводъ, такъ что орудія, переставленныя на сани, двѣ трети дороги везлись на обывательскихъ лошадяхъ, а офицеры всѣ ѣхали на подводахъ. Со всѣмъ тѣмъ, большихъ особенно переходовъ мы не дѣлали, но только дневки или разстахи были чрезъ 3 или 4 дня. Около Шавли нагналъ насъ Касперскій и я опять попалъ на егохлѣбы. Въ мартѣ мѣсяцѣ мы перешли границу Пруссіи и тутъ узнали, какъ мы называли "пятую стихію", грязь! Дороги отъ весенней ростепели до такой степени распустились, что артиллерія въ сутки не могла идти, въ иной день, болѣе 2 или 3 верстъ переходомъ,-- и одинъ изъ офицеровъ нашихъ -- Глуховъ, на большой дорогѣ, съ лошадью едва не утонулъ, но лично самъ былъ спасенъ, а конь его совсѣмъ пошелъ..... въ землю! Такимъ образомъ тянулись мы до Инстербурга. Въ апрѣлѣ подались мы впередъ до Бартсонстельна; оттуда генералъ мнѣ далъ коммиссію -- отправиться въ Кенигсбергъ для пріему на бригаду овса. Собственная же цѣль моего туда отправленія была въ томъ, что я узналъ, что братъ мой Александръ тяжело раненъ въ январѣ мѣсяцѣ подъ Берфридомъ, лежитъ въ Кенигсбергѣ, гдѣ я и отыскалъ его, проживъ съ нимъ болѣе 2-хъ недѣль, а гвардію нагналъ уже послѣ сраженія подъ Губрштатомъ (при Гутштатѣ, 27-го мая).
   Два брата мои Николай и Александръ служили въ Углицкомъ мушкетерскомъ полку, гдѣ былъ шефомъ генералъ-маіоръ баронъ Герсдорфъ. Онъ любилъ обоихъ братьевъ, какъ сыновей своихъ. Николай былъ маіоромъ, Александръ -- штабсъ-капитаномъ. За два или за три дня до сраженія подъ Прейсишъ-Эйлау, полкъ ихъ былъ расположенъ около деревни Берфридъ и въ расплохъ былъ атакованъ французами. Братъ Николай первый собралъ баталіонъ, бросился съ нимъ на плотину, опрокинулъ французовъ и далъ время собраться и опомниться всему полку,-- однимъ словомъ, спасъ честь, а можетъ быть, и жизнь своему начальнику, но самъ получилъ рану въ животъ пулею. Другой братъ, Александръ, пробитъ пулею въ грудь на вылетъ. На послѣднемъ была шинель на овчинномъ мѣху, мундиръ, по тогдашнему, въ груди подложенный ватою, теплая шерстяная фуфайка,-- и выстрѣлъ по немъ былъ сдѣланъ весьма близко, потому что пуля пробила шинель, мундиръ и проч., прошла подъ правые сосуды груди, вышла назадъ подъ правую лопатку, пробивъ опять рубашку, фуфайку, стаметовую подкладку, остановилась между оною и сукномъ мундира. Сочли его за мертваго и оставили на мѣстѣ сраженія, Николая же положили на подводу и отправили къ обозу. Считая свою рану легкою, онъ ждалъ съ нетерпѣніемъ разсвѣта, чтобы освободили его животъ отъ пули; о ранѣ, или, какъ полагали, о смерти брата отъ него скрывали. Баталіонъ же, прогнавъ французовъ, подался нѣсколько впередъ; но къ ночи ему приказано было возвратиться назадъ къ полку, а полку тоже ретироваться далѣе прежней ихъ позиціи; брата Николая положили опять на подводу и чрезъ два часа его не стало. Братъ же Александръ въ полѣ, на 20-ти градусномъ морозѣ, пролежалъ часовъ 6 на землѣ, истекая кровью. но какъ неисповѣдимы судьбы Божіи! Онъ только за нѣсколько дней до сраженія поступилъ во фронтъ, а до того времени былъ полковымъ казначеемъ. Когда сочли его убитымъ, то оставили въ полѣ и накрыли его шинелью; мѣсто, гдѣ онъ лежалъ, было саженей въ 40 отъ дороги. Когда баталіонъ ретировался къ полку, унтеръ-офицеръ, бывшій когда-то писаремъ при братѣ, шелъ стороною, не по дорогѣ, а полемъ, и набрелъ на убитаго офицера. Ночь была лунная; онъ снимаетъ шинель и начинаетъ шарить въ боковомъ карманѣ мундира брата, находитъ тамъ золотые часы и узнаетъ оные! Наклонившись къ лицу убитаго, дабы разсмотрѣть хорошенько,-- слышитъ слабое дыханіе, тотчасъ же бѣжитъ на большую дорогу и проситъ помощи подобрать раненаго. Между тѣмъ, баталіонъ его уже прошелъ, а шелъ баталіонъ другаго полка,-- не помню какого,-- но только поручикъ этого баталіона, князь Абамелекъ, идетъ съ нѣсколькими солдатами къ раненому, берутъ его на руки и почти волокомъ тащатъ до большой дороги, гдѣ, увидя идущую артиллерію, упрашиваютъ артиллеристовъ положить раненаго на лафетъ, и такимъ образомъ везли брата слишкомъ 15 верстъ до первой перевязки его раны.
   Братъ умеръ въ 1842 году, страдая, конечно, во всю свою жизнь слабостью груди.
   При этомъ не могу безъ признательности вспомнить добрымъ и теплымъ словомъ поступокъ генерала барона Герсдорфа. Въ память покойнаго брата, пожертвовавшаго жизнью за спасеніе его и чести полка, онъ назначилъ его семейству, по свою смерть, производить лично отъ себя по 500 р. асс. ежегодно, а по смерти своей приказалъ выдать единовременно 10 т. р., что и было выполнено въ точности, Николай похороненъ въ Пруссіи, не далеко отъ того мѣста, при которомъ былъ раненъ.
   Прибывъ къ бригадѣ послѣ Гупштатскаго сраженія, послѣ одного перехода еще впередъ, мы пошли опять обратно къ Гейльсбергу, гдѣ еще предварительно были устроены сильные укрѣпленія; тутъ 27-го мая (28-го мая) произошло небольшое сраженіе, въ которомъ и я тоже участвовалъ въ званіи адъютанта. Отъ Гейльсберга пошли мы къ Фридланду; погода въ это время была прекраснѣйшая. Къ Фридланду мы подошли вечеромъ 1-го іюня. Тутъ слышалъ я разговоръ генерала, что наши набрели на небольшой отрядъ французовъ въ городѣ, и какъ тотъ отрядъ ретировался, то вслѣдъ онаго отправлена часть гвардейской кавалеріи, а для подкрѣпленія начали посылать, чрезъ городъ, полкъ за полкомъ и пѣхоту. Кавалерія, пройдя городъ, тотчасъ же расположилась въ позиціи подъ стѣнами города. За пѣхотою пошла и наша артиллерія. Послѣ полудня всѣ наши роты выдвинуты были впередъ и сдѣлали нѣсколько выстрѣловъ,-- равно и по нимъ было сдѣлано нѣсколько выстрѣловъ со стороны французовъ и подбитъ одинъ лафетъ въ ротѣ графа Аракчеева. Генералъ, къ которому подъѣхалъ командиръ роты, объявивъ объ этомъ, послалъ меня за рѣку, обратно, привезти запасный лафетъ, съ подтвержденіемъ, чтобы остальные артиллерійскіе запасы оставались на томъ же берегу. Я выполнилъ сіе приказаніе, и когда пріѣхалъ къ батареѣ, моего генерала уже не засталъ,-- мнѣ сказали, что онъ только-что отъѣхалъ за рѣку. Это было уже около 5-ти или 6-ти часовъ пополудни. Я вернулся и отыскалъ генерала, который мнѣ сказалъ, что ему приказано на этомъ берегу отыскать позицію для батареи и что гвардія вся придетъ на эту дорогу.
   Возвращаясь къ генералу, я видѣлъ множество гвардейскихъ офицеровъ въ городѣ сидящими подъ окнами въ домахъ; солдаты же были, какъ я сказалъ, у самыхъ стѣнъ города. Изъ всего должно было полагать, что до серьезнаго дѣла не дойдетъ, и беззаботные офицеры ожидали только прохожденія своихъ полковъ чрезъ городъ. Часовъ въ 7 вечера вокругъ города открылась канонада. Совершенный адъ!.. Изъ трехъ мостовъ на рѣкѣ, лѣвѣе передъ городомъ, изъ которыхъ нижній былъ постоянный, а два -- понтонные, послѣдніе два тотчасъ запылали. Поднялась кутерьма и всѣ улицы наполнились солдатами безъ начальниковъ. Офицеры бросились къ мѣстамъ своимъ, но тамъ уже солдатъ не было, а представлялся невообразимый хаосъ. Все перемѣшалось: пѣхота, артиллерія, кавалерія -- другъ друга топчетъ, зарядные ящики взрываетъ, непріятель такъ и насѣдаетъ на насъ; мы столпились въ улицахъ такъ, что нѣтъ возможности двинуться куда-нибудь; наконецъ, часть кавалеріи кинулась въ рѣку вплавь, а пѣхота вытянулась въ нитку, человѣкъ за человѣкомъ: вотъ картина, которую я видѣлъ и которую называютъ "сраженіе подъ Фридландомъ". А къ довершенію всего -- флегма-главнокомандующій, (Бенингсенъ), ѣдущій съ небольшой свитой, но, какъ-будто не его дѣло, не обращаетъ никакого вниманія.
   Въ эту же ночь мы пошли къ Ваму, берегомъ рѣки, а оттуда потянулись на Тильзитъ.
   Послѣдствія и происшествія, приведшія къ Тильзитскому миру, всѣхъ печалили; а какъ я пишу то, что лично видѣлъ и гдѣ самъ участвовалъ, то скажу, что мой генералъ мнѣ предлагалъ отправиться въ Тильзитъ, съ полуротою при первомъ баталіонѣ Преображенскаго полка, отряженнаго въ главную квартиру Наполеона, для содержанія тамъ карауловъ при государѣ; но я изъ патріотизма отъ сего отказался.
   Въ Петербургъ мы возвратились въ октябрѣ мѣсяцѣ и, за дѣла при Гейльсберѣ и подъ Фридландомъ, я награжденъ золотою шпагою, съ надписью: "за храбрость".
   По моемъ возвращеніи, я нашелъ въ графѣ къ себѣ тоже самое расположеніе, какъ и прежде; но когда я сталъ у него проситься въ отпускъ, то онъ шуткой мнѣ отказалъ, говоря: "еще рано тебѣ ѣздитъ, надо прежде послужить", а потомъ согласился вмѣсто 4-хъ мѣсяцевъ отпустить меня только на 28 дней, но я предварилъ его, что буду просить отсрочки; онъ отвѣчалъ, что не дастъ мнѣ ее. Когда я пріѣхалъ въ Смоленскъ, гдѣ, такъ сказать, познакомился съ моей матерью,-- ибо, будучи отданъ въ корпусъ 5-ти лѣтъ, я совершенно не зналъ и не помнилъ ее,-- нашелъ тамъ сестру, бывшую замужемъ за коммиссіонеромъ Фроловымъ, назначеннымъ въ турецкую армію казначеемъ, и брата Александра, только что возвратившагося изъ-за границы и вышедшаго въ отставку.
   Я прибылъ въ Смоленскъ наканунѣ 1808-го года и тотчасъ же подалъ рапортъ, что я болѣнъ, и взялъ свидѣтельство о томъ изъ врачебной управы, отъ тестя покойнаго моего брата, служившаго членомъ оной. Гр. Аракчеевъ, сдѣлавшійся въ это время (13-го янв.) военнымъ министромъ, предписалъ немедленно выслать меня изъ Смоленска,-- что, однако же, не исполнилось и я дѣйствительно пробылъ въ отпуску 4 мѣсяца, а когда возвратился, то Аракчеевъ замѣтилъ мнѣ: "ты упрямѣе меня -- поставилъ на своемъ!..."
   Еще до отбытія моего въ отпускъ, онъ приказалъ мнѣ, по бытности въ Смоленскѣ, обратить вниманіе на двѣ артиллерійскія роты, тамъ квартировавшія, предваривъ, что, по возвращеніи моемъ, онъ подробно меня на счетъ ихъ разспроситъ. Принявъ это порученіе въ нѣкоторомъ родѣ за секретное полицейское, я душевно оскорбился, но ослушаться Аракчеева не смѣлъ и не рѣшался; а какъ на мое счастіе въ Смоленскъ былъ командированъ нашей же бригады подпоручикъ Козловъ для показанія въ упомянутыхъ ротахъ порядка строеваго, то я тотчасъ же, по прибытіи моемъ, объявилъ ему о сдѣланномъ мнѣ порученіи и просилъ его познакомить меня съ обоими ротными командирами, съ подполковникомъ Штаденомъ и маіоромъ Залдекъ-Пиковскимъ. Перваго въ городѣ не случилось, а послѣдній очень понялъ мою должность и принялъ меня съ большимъ радушіемъ. Когда же возвратился Штаденъ, то я, почитая обязанностью моею представиться ему, какъ старшему въ городѣ артиллерійскому начальнику, немедленно поѣхалъ къ нему. Онъ предваренъ былъ Залдекомъ обо мнѣ, и когда я явился, то онъ очень сухо встрѣтилъ меня словами: "мнѣ сказывали, что вы имѣете порученіе отъ Аракчеева -- осмотрѣть ввѣренные мнѣ роты; не прикажите-ли, я ихъ обѣ выведу въ строй и представлю вамъ, какъ инспектору!"
   Обиженный такимъ пріемомъ, я отвѣчалъ, что "графъ не давалъ мнѣ порученія инспекторскаго, но частно приказалъ мнѣ озаботиться о свѣдѣніяхъ, относящихся къ доложенію ротъ, и я частью уже сіе исполнилъ. Но, по благородству чувствъ, не желалъ, чтобы меня принимали за шпіона, и потому просилъ товарища моего, Козлова, предварить его, Штадена, и Залдека, чтобы они не рисковали своею репутаціею, ибо я начальника моего обманывать не хочу и не стану! Но ежели онъ принимаетъ это въ другомъ видѣ, а соглашается показать мнѣ роту свою по формѣ, то я и отъ этого не откажусь и, по осмотрѣ, форменно донесу обо всемъ графу!"
   Строптивый Штаденъ, видя мою рѣшимость, съ шуткою подозвавъ своего сына, лѣтъ 5-ти мальчика, скомандовалъ ему: "Сми-рно! На пра-во! Во-фронтъ! На лѣ-во! Во-фронтъ! На лѣво кру-томъ! Скорымъ шагомъ -- маршъ!" -- обратился ко мнѣ: "вотъ видите, какъ я учу собственнаго своего рекрута, то мнѣ нечего бояться за свою роту", -- и мы разстались очень холодно.
   Первое мое знакомство въ Смоленскѣ было съ домомъ Лаптевыхъ и я почти ежедневно бывалъ тамъ и только тамъ встрѣчался со Штаденомъ. Передъ выѣздомъ моимъ изъ Смоленска, обѣимъ ротамъ дано приказаніе выступить въ С.-Петербургъ и я въ пути обогналъ ихъ на второй станціи. Штаденъ, узнавъ, что я проѣзжаю, пріѣхалъ самъ на станцію и просилъ меня отобѣдать у него. Тутъ онъ перемѣнилъ совершенно свой тонъ -- хлопоталъ о моемъ спокойствіи въ вояжѣ и просилъ, когда они придутъ въ Петербургъ, о болѣе короткомъ съ нимъ знакомствѣ. По прибытіи моемъ въ столицу, явился я къ Аракчееву, бывшему уже военнымъ министромъ, который подробно меня разспрашивалъ о положеніи ротъ, находившихся въ наружномъ отношеніи вовсе не въ завидномъ видѣ. Я, расхваля обоихъ командировъ, откровенно сказалъ все, что зналъ на счетъ лошадей и обученія солдатъ. Недѣли чрезъ двѣ, изъ Гатчино тайно пріѣхалъ ко мнѣ Залдекъ-Пиковскій и просилъ меня объявить, что разспрашивалъ графъ и какъ я ихъ описалъ,-- я и ему отвѣчалъ со всею откровенностью. Обѣ роты вступили въ Петербургъ во вторникъ, на Ѳоминой недѣлѣ.
   Аракчеевъ велѣлъ имъ парадировать мимо себя, и когда рота Штадена прошла, а Залдека начала проходить, то, при обоихъ ротныхъ командирахъ, онъ подозвалъ меня къ себѣ и сказалъ вслухъ: *
   -- "Благодарю тебя, "Журкевичъ", что ты не сдѣлалъ привычки обманывать меня; роты нахожу, какъ ты описалъ мнѣ ихъ. Жаль, что онѣ опоздали дня три, а то я приказалъ бы имъ маршировать прямо подъ качели. Тамъ было бы для нихъ приличное мѣсто".
   Штадену особенно приказалъ заботиться лучше о строѣ и въ этомъ отношеніи руководствоваться моими совѣтами, что Штаденъ охотно и усердно принялся выполнять. Этотъ случай описанъ мною подробно, съ цѣлью ознакомить Штадена, бывшаго послѣ непосредственнымъ моимъ начальникомъ.
   Весь 1808-й годъ прошелъ для меня въ усиленныхъ занятіяхъ; Аракчеевъ, бывши военнымъ министромъ, хотѣлъ сему званію придать особенное уваженіе. Всѣхъ вообще, даже лицъ близкихъ по родству къ государю, принималъ какъ начальникъ, съ прочими генералами обращался, какъ съ далекими подчиненными; ѣздилъ по городу и во дворецъ всегда съ особымъ конвоемъ. Одинъ разъ, сдѣлавшись нездоровъ, цѣлую недѣлю никуда не выѣзжалъ изъ дома и государь былъ столь внимателенъ къ заслугамъ сего государственнаго человѣка, что каждый день пріѣзжалъ къ нему разсуждатьо дѣлахъ. Въ одинъ изъ таковыхъ дней, за болѣзнью двухъ адъютантовъ графа, я былъ имъ приглашенъ дежурить у него и долженъ былъ стоять у дверей кабинета, когда онъ читалъ свой докладъ государю. Въ подобныхъ случаяхъ, стоящій обыкновенно у дверей, камердинеръ всегда былъ удаляемъ изъ покоя, дабы не могъ слышать, о чемъ говорилось въ кабинетѣ,-- что было весьма благоразумно, такъ какъ государь на слухъ былъ нѣсколько крѣпокъ, то графъ долженъ былъ докладывать весьма громогласно, такъ что на томъ дежурствѣ я слышалъ вполнѣ читанное донесеніе изъ турецкой арміи фельдмаршала князя Прозоровскаго, представлявшаго армію въ весьма жалкомъ отношеніи.
   Когда Аракчеевъ переѣхалъ на дачу, на Выборгскую сторону, то государь, щадя его здоровье, и туда продолжалъ ѣздить ежедневно.
   Кстати, здѣсь разскажу нѣсколько о домашнемъ бытѣ графа. Въ началѣ 1806 года онъ женился на дворянкѣ Ярославской губерніи, Настасьѣ Васильевнѣ Хомутовой, дѣвицѣ лѣтъ 18-ти, очень недурной собой и весьма слабаго и деликатнаго сложенія. Графу въ то время было лѣтъ 50, а можетъ быть и болѣе; собою былъ безобразенъ и въ рѣчахъ произношенія гнусливаго, что еще болѣе придавало ему лично непріятности, -- и съ самыхъ первыхъ дней его женитьбы замѣчено было, что онъ жену свою ревнуетъ. Еще до женитьбы, ведя жизнь отдаленную отъ общества, онъ еще болѣе послѣ того отдалился отъ него. Обыкновенно вставалъ поутру около 5-ти часовъ; до развода онъ занимался въ кабинетѣ дѣлами съ неумѣренною дѣятельностью; читалъ все самъ и на оныя клалъ собственноручныя резолюціи. Весьма часто выходилъ въ разводу и всегда бывалъ при этомъ взыскателенъ, такъ что ни одинъ разводъ не оканчивался безъ того, чтобы одинъ или нѣсколько офицеровъ не были бы арестованы. Въ 12 часовъ или въ первомъ -- ѣздилъ во дворецъ съ докладомъ, и проѣздъ его мимо карауловъ и вообще всѣхъ военныхъ былъ всегда грозою. Около половины 3-го возвращался домой и въ 3 часа акуратно садился за столъ; кромѣ жены, брата ея,-- графскаго шурина Хомутова, служившаго у насъ подпоручикомъ, -- почти всегда обѣдывали графекіе адъютанты, Твороговъ и Мякининъ, и кто бывалъ дежурными, въ томъ числѣ и мнѣ приводилось нѣсколько разъ обѣдать у него. Изъ постороннихъ гостей, что бывало, впрочемъ, весьма рѣдко, чаще другихъ бывали у него: Сергѣй Михайловичъ Танѣевъ, павловскій отставной генералъ-маіоръ, вѣчно носившій длиннополый сюртукъ, смазные сапоги и голову обстриженную въ кружокъ; генералъ-маіоръ Ѳедоръ Ивановичъ Апрѣлевъ и Петръ Ивановичъ Римской-Корсаковъ -- надворный совѣтникъ и совѣтникъ ассигнаціоннаго банка; оба они были сосѣдями графа по его имѣнію, въ Новгородской губерніи; иногда обѣдывали генералъ Касперскій и полковникъ Ляпуновъ, командовавшій ротою графа. Обѣдъ былъ всегда умѣренный, много изъ 5-ти блюдъ, приготовленный просто, но очень вкусно; вина подавалось мало. За столомъ сидѣли не болѣе получаса и графъ всегда былъ разговорчивъ и шутливъ, иногда даже весьма колко, на счетъ жены. Такъ, однажды при мнѣ онъ сказалъ ей:
   -- "Вотъ, матушка, ты все хочешь ѣздить, кататься, гулять,-- рекомендую тебѣ въ кавалеры адъютанта моего Журкевича".
   -- "Что же", отвѣчала графиня, "я совершенно увѣрена, что и Жиркевичъ не отказалъ бы мнѣ въ этомъ, если бы я его попросила".
   -- "Хорошо, если ты будешь просить", возразилъ графъ; "онъ еще самъ не проситъ, ребенокъ еще, а впрочемъ, и теперь не клади палецъ ему въ зубы -- откуситъ!.."
   Графиня видимо сконфузилась и покраснѣла.
   Другой разъ, тоже за обѣдомъ,-- не знаю именно, по какому случаю, обѣдали я и бывшій наканунѣ дежурнымъ адъютантомъ Козляиновъ,-- графъ въ продолженіе обѣда былъ необыкновенно веселъ, а въ концѣ подозвалъ камердинера и на ухо отдалъ ему какое-то приказаніе; тотъ немедленно вышелъ и тотчасъ же подалъ графу какую-то записку.
   -- "Послушайте, господа", сказалъ графъ, обращаясь къ присутствующимъ, которыхъ было человѣкъ съ 10. "Высочайшій приказъ. Такого-то числа и мѣсяца. Пароль такой-то. Завтрашняго числа разводъ въ 11 часовъ. Подписано: баталіонный адъютантъ Жиркевичъ (при этомъ онъ взглянулъ на меня). Тутъ нѣтъ ничего особеннаго, кажется", продолжалъ графъ, "а вотъ гдѣ начинается рѣдкость, такъ рѣдкость! Слушайте! "Любезный Синица! (это былъ первый камердинеръ графа). Если нѣтъ графа дома, то положи ему приказъ на столъ, а если онъ дома, то увѣдомь меня немедленно, но отнюдь не говори, что уходилъ съ дежурства!" -- "Тутъ не достаетъ нѣсколькихъ словъ", продолжалъ графъ, "твой вѣрный другъ", или "вашъ покорнѣйшій слуга", а подписано, посмотрите сами, "М. Козляиновъ!" и передалъ записку, чтобы она обошла кругомъ стола. "Вотъ, господа, какіе окружаютъ меня люди, что собственный адъютантъ учитъ плута-слугу моего меня обманывать и подписываетъ свое имя. Впрочемъ, это замѣчаніе я не обращаю къ вамъ, г. Козляиновъ, вы болѣе не адъютантъ мой!...".
   Въ другой разъ, по ежедневной службѣ моей, прибывъ въ предкабинетный покой, гдѣ обыкновенно ожидали пріема графа генералы и другія важнѣйшія лица, я увидѣлъ на дверяхъ кабинета прибитый листъ, въ видѣ объявленія. Я полюбопытствовалъ взглянуть на оный; что же оказалось? Крупными литерами написано: "Я, Власъ Васильевъ, камердинеръ графа Алексѣя Андреевича, симъ сознаюсь, что въ день Новаго года ходилъ съ поздравленіемъ къ многимъ господамъ и они мнѣ пожаловали въ видѣ подарковъ..." (тутъ по-имянно значилось, кто и сколько ему далъ денегъ) и далѣе Васильевъ изъявляетъ свое раскаяніе и обѣщается впередъ не отлучаться за милостынею.
   Изъ министровъ, кажется, никто съ графомъ не былъ лично близокъ, кромѣ министра внутреннихъ дѣлъ Козодавлева, который иногда тоже у него обѣдывалъ.
   Вотъ какъ разсказывали мнѣ разводъ графа Аракчеева съ его женою. Въ 1807 году, отъѣзжая въ армію, Аракчеевъ отдалъ, приказаніе своимъ людямъ, чтобы графиня отнюдь не выѣзжала въ нѣкоторые дома, а самъ, вѣроятно, ее не предварилъ,-- и одинъ разъ, когда та сѣла въ карету, на отданный ею приказъ куда-то ѣхать, лакей доложилъ ей, что "графомъ сдѣлано запрещеніе туда ѣздить!" Графиня хладнокровно приказала ѣхать на Васильевскій Островъ къ своей матери и оттуда уже домой не возвращалась. Когда же, по окончаніи кампаніи, графъ возвратился въ Петербургъ, онъ немедленно побѣжалъ къ женѣ и потомъ, недѣли съ двѣ, ежедневно туда ѣздилъ раза по два въ день. Наконецъ, однажды графиня сѣла съ нимъ въ карету и, проѣхавъ съ нимъ Исакіевскій мостъ, графъ остановилъ экипажъ, вышелъ изъ него и пошелъ домой пѣшкомъ, а графиня возвратилась къ матери и болѣе не съѣзжалась съ нимъ.
   До женитьбы Аракчеева, въ домѣ у него хозяйничала крѣпостная, но имъ отпущенная на волю, женщина Настасья. Достовѣрно никто не знаетъ, были-ли у него отъ нея дѣти, но два пріемыша, воспитанные въ Пажескомъ корпусѣ, а потомъ служившіе въ артиллеріи и дошедшіе до чиновъ генералъ-маіора -- Корсаковъ и до поручичьяго чина и флигель-адъютантскаго званія -- Шумской, почитаемы были за его сыновей, а послѣдняго онъ почти самъ выдавалъ за таковаго. Но этотъ ему заплатилъ особой неблагодарностью: бывъ за границею, въ нетрезвомъ видѣ, наговорилъ ему лично много дерзостей, за что лишенъ былъ флигель-адъютантскаго званія и переведенъ въ гарнизонъ. Когда графиня Аракчеева отказалась жить съ мужемъ, то Настасья, по прежнему, вступила къ нему въ права хозяйки, въ деревню его Грузино, и тамъ имѣла жестокій конецъ. Одинъ изъ комнатныхъ лакеевъ ее зарѣзалъ, а графъ, изъ привязанности къ ней и подъ видомъ благодарности, приказалъ похоронить ее въ грузинской церкви, возлѣ того мѣста, гдѣ подъ особымъ монументомъ, воздвигнутымъ въ память государя Павла Петровича, онъ заблаговременно приготовилъ для своего праха склепъ, и гдѣ дѣйствительно и положенъ. Сіе происшествіе случилось не задолго предъ кончиной государя Александра Павловича и надѣлало много шуму въ столицѣ {См. разсказъ объ убійствѣ Настасьи, по подлинному дѣлу, въ "Русской Старинѣ" изд. 1871 г. т. IV, стр. 262--294. Ред.}.
   Въ 1808 году государь ѣздилъ въ Эрфуртъ для свиданія съ Наполеономъ. Предъ возвращеніемъ его, пришла мысль гвардіи дать ему балъ, для чего съ каждаго офицера было взято 50 р. Балъ былъ въ домѣ графа Кушелева, гдѣ теперь Главный штабъ, противъ Зимняго дворца. Народу было множество, но, по обширности дома и по раздѣленію предметовъ празднества, т. е., танцы, театры, акробатическія представленія, ужинъ и т. п., все разбивалось въ разныя отдѣленія и зябло, ибо на дворѣ стужа была необыкновенная, а покоевъ, сколь ни силились топить, согрѣть не могли. Во время танцевъ на канатѣ у акробатовъ начали коченѣть ноги, главный танцоръ упалъ и сломалъ себѣ ногу; въ залѣ было такъ холодно, что мѣстахъ въ десяти горѣлъ спиртъ, а дамы всѣ были закутаны въ шали и мѣха.
   Изъ благодарности за этотъ балъ, государыня императрица Марія Ѳеодоровна дала особый балъ въ Зимнемъ дворцѣ, къ которому были приглашены безъ изъятія всѣ офицеры гвардейскихъ полковъ (чего прежде не случалось, ибо приглашали извѣстное число таковыхъ) и по гвардейскому корпусу было отдано особое приказаніе отъ великаго князя Константина Павловича, чтобы, кромѣ дежурныхъ, непремѣнно быть всѣмъ на балѣ къ 8-ми часамъ вечера; за небытіе или опозданіе будетъ взыскано, какъ за безпорядокъ по службѣ.
   Около новаго 1809 года прибыли въ Петербургъ прусскіе король и королева, и въ продолженіе 4-хъ недѣль мы были даже измучены веселостями и приглашеніями ко двору. Я, какъ адъютантъ, долженъ былъ всегда сопровождать генерала своего, Касперскаго. При одномъ парадѣ, когда гвардейская артиллерія была представляема королю, я былъ верхомъ на лошади моего генерала; но парадъ какъ-то не удался. Отъ Аракчеева отданъ былъ приказъ по артиллеріи съ замѣчаніями, гдѣ и на мой счетъ досталась выходка: "Адъютантъ былъ на такой лошади, на каковой офицеру вовсе не прилично быть въ строю!"
   Я сказалъ выше, что зять мой, Фроловъ, находился въ турецкой арміи казначеемъ, при коммиссіонерствѣ. Онъ пріѣхалъ въ мартѣ мѣсяцѣ съ какимъ-то донесеніемъ къ графу; это подало мнѣ мысль просить о переводѣ его изъ армій на мѣстную службу въ Смоленскъ, и когда я сдѣлалъ это, то графъ отвѣчалъ мнѣ:
   -- "Не было еще примѣра, чтобы изъ турецкой арміи выпустили коммиссіонера иначе, какъ со штрафомъ, и этого нельзя сдѣлать и для Фролова".
   Но вслѣдъ за тѣмъ, не предваря меня, приказалъ немедленно перевести его въ Смоленскъ, гдѣ онъ и получилъ мѣсто главнаго смотрителя госпиталя. Когда онъ подалъ графу привезенныя бумаги, тотъ спросилъ его:
   -- "По дорогѣ заѣзжали вы къ женѣ вашей?"
   Тотъ испугался, ибо дѣйствительно свернулъ съ прямаго пути и пробылъ въ Смоленскѣ нѣсколько часовъ, однако же, отвѣчалъ:
   -- "Точно, заѣзжалъ."
   -- "Когда поѣдете назадъ", прибавилъ графъ, "я дозволяю вамъ пробыть дома съ женою, а далѣе, что будетъ, посмотримъ. Я знаю, что вы женаты на сестрѣ адъютанта моего Журкевича, кланяйтесь ей отъ меня!"
   Въ апрѣлѣ мѣсяцѣ стали носиться слухи о новой кампаніи противъ австрійцевъ въ совокупности съ французами. Мнѣ пришло въ голову проситься въ армію и едва я сказалъ о томъ графу, какъ онъ съ ласкою одобрилъ мое намѣреніе и передъ отъѣздомъ приказалъ мнѣ явиться за письмомъ отъ него къ главнокомандующему арміею генералу, князю Сергѣю Ѳедоровичу Голицыну. Но когда я пріѣхалъ откланиваться передъ отъѣздомъ и объявилъ ему, что имѣю намѣреніе, въ проѣздъ мой чрезъ Смоленскъ, пробыть нѣсколько дней у моей матери, онъ сказалъ, что теперь писать со мной не будетъ, но напишетъ особо, что въ точности исполнилъ.
   Я пріѣхалъ въ Бѣлостокъ, гдѣ была еще главная квартира, въ послѣднихъ числахъ мая, явился къ князю Голицыну и къ графу Кутайсову -- начальнику артиллеріи. Послѣдній тотчасъ же предложилъ мнѣ занять должность его адъютанта и я благодарилъ его за это предложеніе. Кутайсовъ поѣхалъ къ Голицыну просить его разрѣшенія на этотъ предметъ, а тотъ отвѣчалъ:
   -- "Я вамъ не совѣтую этого дѣлать! Этотъ офицеръ присланъ въ армію отъ Аракчеева съ какою-то особенною рекомендаціею, а можетъ быть, имѣетъ порученіе присматривать за нами,-- я слышалъ, что онъ будетъ вести переписку съ графомъ".
   И точно. Графъ, отпуская меня отъ себя, вслухъ, при нѣкоторыхъ присутствовавшихъ, сказалъ мнѣ:
   -- "Я буду писать къ Голицыну о тебѣ, а ты не забывай самъ писать ко мнѣ,-- я съ удовольствіемъ буду получать твои письма!"
   Когда, передавая мнѣ слова князя Голицына, Кутайсовъ напомнилъ это обстоятельство,-- я рѣшился вовсе не пользоваться дозволеніемъ графа, дабы не прослыть шпіономъ, да и графъ, вѣроятно, позабылъ самъ объ этомъ, ибо послѣ никогда уже не вспоминалъ объ этомъ.,
   Я былъ назначенъ въ 10-го артиллерійскую бригаду въ батарейную роту, которою командовалъ маіоръ Данненбергъ. Мы двинулись съ мѣста и перешли границу въ іюнѣ. Начальникъ
   10-й дивизіи, генералъ-лейтенантъ Левизъ, и шефъ Фанагорійскаго гренадерскаго полка, генералъ-маіоръ Инзовъ, приласкали и приглашали меня всегда съ привѣтливостью. Всѣ наши дѣйствія ограничились одними передвиженіями и, наконецъ, стоянкою въ Галиціи. Наша рота расположилась въ Ярославлѣ, между Краковымъ и Лембергомъ. Лично я проводилъ время., довольно пріятно, находясь часто въ кругу генераловъ, гдѣ много слыхалъ политическихъ разговоровъ; между прочимъ, приведу нѣсколько фактовъ.
   Вся кавалерія у насъ состояла изъ 9-ти дивизій, которою командовалъ князь Аркадій Александровичъ Суворовъ. Онъ былъ обожаемъ офицерами и солдатами, сколько въ память незабвеннаго отца своего, столько по личнымъ своимъ качествамъ {См. самый добрый отзывъ о князѣ Аркадіѣ Суворовѣ -- Мих. Ил. Голенищева-Кутузова въ письмѣ его женѣ изъ Бухареста, отъ 13-го апрѣля 1811 г. "Русская Старина", 1872 г. т. V, стр. 262. Ред.}. Дивизія его одна, которая встрѣчалась съ непріятелемъ, т. е., австрійцами, но другъ по другу никогда не стрѣляли, а всегда оканчивалось переговорами: "Если вы не уступите намъ позицію, которую вы занимаете", объявлялъ имъ князь, "и не отойдете далѣе, мы начнемъ дѣйствовать"; и австрійцы за этимъ снимали свой лагерь, а наши занимали мѣсто, гдѣ прежде стояла австрійская армія. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ польскіе офицеры изъ войска, находившигося подъ командою князя Понятовскаго, дѣлали наборъ рекрутовъ изъ поляковъ. Суворовъ, проходя города, гдѣ дѣлался наборъ, распускалъ конскриптовъ, утверждая, что они, какъ подданные австрійскаго императора, не могутъ искренно служить противъ него. Но за то поляки принимали другія мѣры: они подкупали лучшихъ солдатъ нашихъ и уговаривали ихъ къ побѣгамъ,-и это было такъ часто, что въ той ротѣ, гдѣ я служилъ, дезертировали изъ Ярославля болѣе 10-ти человѣкъ лучшихъ рядовыхъ и даже два съ георгіевскими крестами, чего прежде никогда не случалось.
   При Девизѣ былъ адъютантомъ драгунскій капитанъ Прендель. Физіономія, совершенно еврейская и о немъ носились слухи, что онъ, точно, изъ евреевъ и бываетъ употребляемъ отъ насъ, какъ шпіонъ во французской арміи. Не знаю, до какой степени было это справедливо, но въ теченіе двухъ мѣсяцевъ, которые мы провели въ Ярославлѣ, онъ исчезалъ раза три изъ круга нашего, и когда возвращался, то мы имѣли самые, свѣжія и вѣрнѣйшія свѣдѣнія о положеніи дѣлъ какъ въ главной нашей квартирѣ, такъ равно и у французовъ. Даже утверждали, что, съ воли главнокомандующаго, онъ будто представлялъ подобную же роль во французской арміи при маршалѣ Неѣ, передавая ему то, что было приказано на счетъ нашихъ войскъ.
   Здѣсь же я познакомился съ маіоромъ Ховеномъ, впослѣдствіи сдѣлавшимся моимъ непосредственнымъ начальникомъ и желавшимъ мнѣ причинить. большія непріятности и даже несчастіе. Онъ былъ назначенъ командиромъ конной роты при 10-й дивизіи; прибывъ въ Ярославль для принятія роты, приласкалъ меня и почти всякій день проводили мы вмѣстѣ. Онъ отличался особенною дѣятельностью, какъ строевою, такъ и хозяй ственною, и завелъ примѣрное щегольство въ ротѣ. Офицеры его, крѣпко любили и уважали, ибо внѣ службы онъ со всѣми былъ необыкновенно привѣтливъ и обходителенъ, къ тому же боль; той хлѣбосолъ. Но я тотчасъ примѣтилъ, что все это было въ немъ не натуральное, но натянутое и съ разсчетомъ, ибо предъ, нашимъ ротнымъ командиромъ Данненбергомъ, какъ предъ; старшимъ себя, онъ вытягивался въ струнку и даже унижался, излишними вниманіями, а за глаза безпрестанно смѣялся на его счетъ и критиковалъ всѣ его поступки. Здѣсь же я былъ произведенъ на вакансію поручика.
   

III.
Аракчеевъ уволенъ отъ званія военнаго министра.-- Барклай де-Толли.-- Ермоловъ.-- Безразсудная отвага офицеровъ.-- Сухозанетъ.-- Объявленіе о войнѣ съ французами.-- Дѣло подъ Видзами.-- Рахмановъ и гр. Ожаровскій.-- Движеніе Депрерадовича къ Смоленску.-- Спасеніе тещи и невѣсты; 1810--1812.

   Въ маѣ 1810 года возвратился я въ Петербургъ. Припоминаю забавный анекдотъ съ однимъ изъ моихъ товарищей, поручикомъ Базилевичемъ. Высокаго роста, широкоплечій, красивый собою, но довольно ограниченный, онъ имѣлъ привычку, возвращаясь съ какихъ-либо маневровъ, шутливо разсказывать всѣмъ о своихъ продѣлкахъ; подобнымъ образомъ, при обратномъ переходѣ съ Смоленскаго поля въ казармы, на Исакіевскомъ мосту, онъ подъѣхалъ ко мнѣ и спросилъ: "Видѣлъ-ли ты какъ сегодня государь, проѣзжая мимо меня, обласкалъ меня, поклонился,-- и ни слова не сказалъ тебѣ!" Едва онъ успѣлъ кончить эти слова, сзади подъѣзжаетъ, верхомъ, командовавшій бригадою полковникъ, Эйлеръ, и самымъ жесткимъ голосомъ говоритъ Базилевичу: "Александръ Ивановичъ! Государь императоръ приказалъ васъ арестовать на 24 часа и посадить на арсенальную гауптвахту за;то, что вы очень рано открыли пальбу изъ вашихъ орудій, когда еще не построились колонны къ атакѣ!" Это насъ всѣхъ такъ разсмѣшило, что у насъ обратилось въ пословицу, когда кого-либо посадятъ подъ арестъ, говорить: "его обласкали какъ Базилевича...."
   Въ августѣ или сентябрѣ того же 1810 г. гр. Аракчеевъ передалъ званіе военнаго министра Барклаю де-Толли и былъ причисленъ состоять при особѣ государя. По этому случаю, онъ давалъ, такъ называемый, прощальный обѣдъ корпусу офицеровъ гвардейской артиллеріи, единственный, сколько запомню, во все время моего служенія съ нимъ; ибо съ этого времени онъ уже рѣшительно не вмѣшивался ни въ какое служебное отношеніе по бригадѣ. Послѣ обѣда, перейдя въ другія комнаты, мы съ жаднымъ любопытствомъ читали въ особой книжкѣ собранныя собственноручныя записки къ Аракчееву государей Павла и Александра и, какъ кажется, книжка эта съ умысломъ была оставлена на столѣ въ гостинной. Множество записокъ изъ этого числа были сокрыты подъ бумагою, съ приложеніемъ по угламъ печати Аракчеева, другія же лежали сверху, на виду. Теперь не припомню содержанія многихъ изъ нихъ, кромѣ писанной карандашемъ государемъ Павломъ Петровичемъ, слѣдующаго содержанія: "Баронъ! кто такой дуракъ, который маршировалъ сегодня въ вахтъ-парадѣ, въ замкѣ такого-то звода?...." {Письма и записочки императора Павла къ Аракчееву перепечатаны "Русской Старинѣ" (изд. 1873 г., т. VII, стр. 477 -- 490) съ секретнаго Аракчеевскаго изданія; упоминаемая Жиркевичемъ записка императора Павла Аракчеевымъ не напечатана. Ред.}
   Ген.-маіоръ Касперскій, еще въ началѣ 1811 года, уволбнъ былъ въ отпускъ для излеченія болѣзни, и въ его отсутствіе командовалъ бригадой полковникъ Эйлеръ. Бывши ротнымъ командиромъ, онъ занимался фронтовою службою, какъ мы тогда называли, "педантски", т. е. со всѣми малѣйшими подробностями; а какъ," въ продолженіе двухъ военныхъ кампаній, въ сраженіяхъ подъ Аустерлицомъ и подъ Фридландомъ, онъ заслужилъ репутацію не лестную для воина, то сослуживцы его крѣпко за это не любили; но какъ удивился я, когда, возвратясь изъ похода моего въ Галицію, я засталъ его уже командующимъ бригадою и услышалъ отзывы своихъ товарищей, что Эйлеръ совершенно перемѣнился, изъ педанта сдѣлался, такъ-сказать, товарищемъ для офицеровъ; расположеніе, офицеровъ къ себѣ онъ удержалъ до конца своего командованія; а ко мнѣ онъ даже былъ особенно внимателенъ.
   Въ первыхъ числахъ сентября 1811 г., пріѣхалъ въ Петербургъ ген.-маіоръ Ермоловъ. Онъ тогда былъ еще командиромъ конной роты, которую, однакоже, сдалъ, по новому положенію, другому шт.-офицеру и потому считался только по артиллерій. Во время прошедшихъ войнъ съ французами, Ермоловъ и кн. Яшвиль составили себѣ громкую репутацію первыхъ артиллеристовъ по арміи, хотя были оба совершенно отличны и образованіемъ, и храбростью. Яшвиль -- грузинъ, пылкій, болѣе невѣжда, нежели образованный, но не глупый, опытный и отчаянно заносливый въ сраженіяхъ. Ермоловъ же, напротивъ, твердый, скрытный, необыкновеннаго ума, съ познаніями обширными и теоретическими, и практическими, въ сраженіяхъ примѣрно хладнокровенъ. Оба они относительно насъ, гвардейской артиллеріи, отзывались весьма нелестно и въ особенности о нашихъ полковникахъ Эйлерѣ и Ляпуновѣ; даже слухъ носился, что Ермоловъ, при ретирадѣ подъ Фридландомъ, нагнавъ обѣ батарейныя роты, которыми тогда они командовали, искалъ хотя одного изъ нихъ, громко угрожая ударами нагайки. А теперь вдругъ и неожиданно Ермоловъ назначается командиромъ гвардейской артиллерійской бригады. Это случилось въ тотъ самый день, когда получено было предписаніе отправить меня немедленно въ Смоленскъ проселочною дорогою на Старую-Русу, Холмъ, Торопецъ и Духовщину, на встрѣчу артиллерійскимъ рекрутскимъ партіямъ, направленнымъ уже изъ Смоленска въ Петербургъ по описанному тракту, съ тѣмъ, чтобы я оныя обратно отвелъ къ Смоленску. Получивъ въ тотъ же день всѣ бумаги, я на другой день, когда прочіе офицеры представлялись Ермолову, хотя еще не выѣхалъ, не счелъ, однако, нужнымъ ему являться. Онъ спросилъ обо мнѣ и выразился: "Знаю, это тоже любимецъ Аракчеева!"
   Я незнаю, почему тогда считали всѣ, будто Аракчеевъ, съ удаленіемъ отъ военнаго министерства, впалъ въ немилость, когда, напротивъ, онъ сдѣлался совершеннымъ подручникомъ государя, не только по военной части, но и вообще по всѣмъ государственнымъ дѣламъ. Обо всемъ этомъ я узналъ уже послѣ, на походѣ, отъ товарища своего, особенно меня любившаго, Вельяминова, который въ это время былъ въ одномъ чинѣ со мной, т. е. поручикомъ.
   Первымъ приступомъ Ермолова было, такъ называемое имъ, очищеніе бригады. Онъ сталъ жаловаться инспектору, что нашелъ большой застой въ производствѣ по бригадѣ; что онъ желалъ бы очень подвинуть впередъ нѣкоторыхъ, лично ему извѣстныхъ. или по храбрости, или по образованію своему, для чего онъ почитаетъ весьма удобнымъ такъ называемыхъ "фронтовиковъ" перевести въ армію, гдѣ они съ пользою могли бы употребляться къ приготовленію запасныхъ войскъ. На первый разъ онъ предложилъ перевести въ армію полковниковъ Эйлера и Ляпунова; капитановъ Саблина, Фриша, Королькова и Сукина. О низшемъ разрядѣ офицеровъ на этотъ разъ онъ умолчалъ. Инспекторъ, по соглашенію съ Аракчеевымъ, убѣдилъ, однакоже, Ермолова, что Эйлеръ ему необходимъ, какъ помощникъ по фронту, а остальные всѣ тотъ же часъ были переведены въ другія бригады. Это сдѣлалось не болѣе какъ въ двѣ недѣли со дня принятія Ермоловымъ бригады, а черезъ недѣлю пришло обо мнѣ предписаніе, чтобы меня считать въ отпуску на 3 мѣсяца со дня окончанія моего порученія,-- " что крѣпко Ермолову не понравилось, и онъ. еще болѣе возъимѣлъ противу меня предубѣжденіе, такъ что, когда Алексѣй Александровичъ Вельяминовъ, котораго онъ предпочиталъ всѣмъ, принявъ во вниманіе свое, сталъ меня выхвалять ему, какъ хорошаго офицера, любимаго всѣми товарищами, онъ никакъ этому не хотѣлъ вѣрить, ссылаясь, что я непростительно и посредствомъ интриги уклонился отъ моего съ нимъ знакомства, тогда какъ я былъ долженъ искать его, еслибы я былъ дѣйствительно такимъ, какимъ меня описывалъ Вельяминовъ.....
   Въ Петербургъ я вернулся изъ отпуска въ послѣднихъ числахъ февраля 1812 г., а 5-го марта бригада наша выступила въ походъ, въ Вильно. Когда я явился къ Ермолову, онъ меня принялъ. весьма сухо, а въ продолженіе похода, замѣтивъ, что я не имѣю ни верховой лошади, ни хорошей обмундировки, сталъ обращаться со мной еще холоднѣе и даже съ нѣкоторой небрежностью, что меня чрезвычайно огорчало, но я не находилъ средствъ пособить этому. Одно утѣшало меня, что Ермоловъ каждый день болѣе и болѣе сближался съ Вельяминовымъ и рѣдкій день проходилъ, чтобы не былъ въ квартирѣ у него, гдѣ всегда заставалъ и меня, ибо я могу похвалиться, что, преимущественно предъ всѣми моими товарищами, пользовался дружбой Вельяминова.
   Не доходя до Вильны, насъ остановили въ м. Даугелишкахъ, гдѣ мы простояли до послѣднихъ чиселъ мая 1812 г., а около этого времени пришли въ Вильну, гдѣ находился уже государь и гдѣ были дѣлаемы маневры. Когда мы стояли въ Даугелишкахъ, наша рота была расположена въ деревнѣ, отдѣленной отъ мѣстечка небольшимъ озеромъ, такъ что чрезъ оное до штабъ-квартиры было не болѣе 1/4 версты, а въ объѣздъ должно было ѣхать около 4 верстъ. Въ апрѣлѣ, когда уже въ полѣ снѣгу вовсе не было, но на озерѣ еще держался остатокъ льда, въ нашу роту пріѣхали въ гости изъ штаба наши офицеры: Вельяминовъ, Базилевичъ, Демидовъ, кн. Михаилъ Горчаковъ, адъютанты Ермолова: Фонъ-Визинъ, Поздѣевъ и бывшій при немъ же ротмистръ Кавалергардскаго полка Римскій-Корсаковъ. Всѣ они были пріятели товарища нашего Аѳонасья Столыпина. Пообѣдавъ хорошенько у насъ и по какому-то особому случаю спѣша возвратиться въ штабъ-квартиру, они замѣтили, что немного опоздали, тогда Столыпинъ вдругъ предложилъ ѣхать обратно черезъ озеро, взявши на себя быть ихъ вожатымъ. Сперва стали смѣяться такому вызову; потомъ, видя его настойчивость и насмѣшку съ выраженіемъ "струсили", и другіе стали требовать непремѣнно ѣхать черезъ озеро, а у береговъ уже саженей на десять и льда не оставалось. Вельяминовъ и Поздѣевъ одни поѣхали въ объѣздъ, а прочіе, въ глазахъ нашихъ, сперва вплавь, а потомъ, проламываясь на каждомъ шагу, черезъ ледъ, побрели озеромъ. Ермоловъ, съ другаго берега, увидѣвъ въ окно это безразсудство, вышелъ къ нимъ на встрѣчу, и когда они перебрались, порядкомъ намылилъ имъ головы, грозилъ арестовать ихъ и отдалъ приказъ по. пѣхотному гвардейскому корпусу, которымъ онъ уже тогда командовалъ, не оставляя начальства и надъ бригадой нашей, не называя, однакоже, имянъ, но выставляй какъ безразсудный поступокъ, нисколько не приписывая таковой мужеству. Я здѣсь упоминаю это происшествіе не въ упрекъ Ермолову и не въ осужденіе, а для того, чтобы можно было судить о духѣ товарищей моихъ и объ образѣ мыслей моего начальника, котораго, при явномъ его нерасположеніи ко мнѣ, я не переставалъ въ душѣ уважать.
   Во время маневровъ въ Вильнѣ, главнокомандующій 1-й западной арміею, военный министръ Барклай де-Толли, сдѣлалъ мнѣ очень строгое замѣчаніе, что я принимаю маневры не въ видѣ настоящаго сраженія, ибо, имѣя предъ собою, въ нѣсколькихъ саженяхъ, небольшое возвышеніе, при наступленіи, открылъ пальбу изъ орудій, не занявши этой высоты. Замѣчаніе вполнѣ справедливое, по. тактикѣ; но еслибы я, забывъ равненіе фронта, самовольно рѣшился податься впередъ и тѣмъ нарушилъ линію фронта, тогда, вѣроятно, дѣло со мной окончилось бы не замѣчаніемъ, а арестомъ, и меня вѣрно бы не спросили о самовольной моей выскочкѣ, на сколько саженей впереди отъ меня находилось упомянутое возвышеніе...
   До поступленія моего въ канцелярскую службу, я пользовался необыкновенно хорошимъ зрѣніемъ, чѣмъ даже хвасталъ. Приготовляясь ко вторымъ маневрамъ подъ Вильною, наша бригада ночевала подъ монастыремъ на Автокодѣ, гдѣ было назначено сборное мѣсто. Это, я думаю, около 4-хъ верстъ отъ города. Собравшись въ кружокъ, мы стояли нѣсколько офицеровъ вмѣстѣ. Къ намъ подошелъ Ермоловъ и съ видомъ нетерпѣнія говорилъ о замедленіи нѣкоторыхъ полковъ и обратилъ наше вниманіе, что по другую сторону города, нѣсколько вправо, идетъ, кажется, какой-то полкъ, что можно было заключить по отблеску штыковъ на ружьяхъ.
   -- "Ну, господа", сказалъ Ермоловъ, "кто угадаетъ, какой это полкъ?"
   Взглянувъ въ ту сторону, я отвѣчалъ: "должно быть, егеря!"
   -- "Почему ты это заключаешь?" сухо спросилъ онъ у меня.
   -- Другіе имѣютъ бѣлые панталоны,-- отвѣчалъ я,-- а этотъ весь въ темномъ.
   -- "Ну, братъ, на этотъ разъ я поймалъ тебя", возразилъ онъ мнѣ опять очень сухо. "Сегодня у насъ 15-е мая и всѣ полки въ. бѣлыхъ панталонахъ; не хорошо, братъ, пули лить!"
   Я покраснѣлъ, но повторилъ: "можетъ быть, я ошибаюсь, но еще разъ подтверждаю, что идущіе солдаты съ ногъ до головы имѣютъ одежду темную!" Прошло около часа времени; прошелъ мимо егерскій полкъ и въ зимнихъ панталонахъ. Ермоловъ сейчасъ поѣхалъ на встрѣчу и спросилъ, отчего не въ лѣтнихъ панталонахъ. Затѣмъ подъѣхалъ опять ко мнѣ:
   -- Виноватъ, товарищъ", сказалъ онъ, "признаюсь въ этомъ и всѣмъ буду разсказывать, какое у тебя отличное зрѣніе: чуть-ли не за 5 верстъ отличилъ одежду!"
   Егеря пришли прямо съ караула и потому. одни они были въ зимнихъ панталонахъ.
   Послѣ маневровъ мы опять отошли отъ Вильны и штабъ-квартира нашей бригады расположилась въ Свенцянахъ, а мы по окрестнымъ деревнямъ. Во время стоянки здѣсь, у Ермолова ожеребилась его верховая кобыла; онъ приказалъ хорошенько отпоить жеребенка, а потомъ зарѣзать и зажарить; приглашая офицеровъ на это жаркое; онъ говорилъ, что хочетъ заблаговременно пріучить ихъ ко всякой случайной пищѣ, такъ какъ, Богъ знаетъ, что придется еще ѣсть. Обстоятельство это мнѣ тѣмъ памятно, что Ермоловъ къ обѣду этому приглашалъ не только всѣхъ офицеровъ изъ штаба, но даже изъ близъ квартировавшихъ деревень, кромѣ меня, что меня ужасно потревожило и огорчило, ибо это было явное доказательство его ко мнѣ нерасположенія и небреженія.
   Вотъ чѣмъ еще памятна для меня стоянка около Вильны. Въ 1808 г. къ намъ въ гвардію переведенъ былъ изъ арміи поручикъ Сухозанетъ тѣмъ же чиномъ, и какъ я былъ въ это время 4-мъ подпоручикомъ, то онъ сталъ мнѣ, какъ называютъ, "на голову". Въ 1809 г. я произведенъ былъ въ поручики, слѣдовательно недалеко отъ Сухозанета. Въ 1811 г., въ первыхъ числахъ февраля, Сухозанетъ, числясь адъютантомъ при кн. Яшвилѣ, переименованъ капитаномъ по артиллеріи и назначенъ командиромъ роты Яшвиля. Въ концѣ февраля того же года, артиллеріи, инженерамъ и кадетскимъ корпусамъ дано старшинство одного чина передъ арміею и вмѣстѣ сдѣлано производство и уравненіе изъ маіоровъ и капитановъ въ подполковники, причемъ также произведенъ Сухозанетъ. Въ 1812 г., когда мы были въ Свенцянахъ,государь смотрѣлъ двѣ роты: батарейную 1-й бригады, полковника Глухова, старика лѣтъ 70-ти и имѣвшаго орденъ Георгія 4-й степени, и конную -- Сухозанета. Послѣдняя ему такъ понравилась, а первая, напротивъ, такъ непонравилась, что онъ Сухозанета тѣмъ же чиномъ перевелъ, опять къ намъ въ гвардію, а Глухова, для исправленія, предоставилъ подъ команду Сухозанета, а потомъ и вовсе лишилъ бригады и роты, и Сухозанетъ сталъ у насъ старше всѣхъ капитановъ. Въ декабрѣ, при производствѣ по линіи, онъ произведенъ былъ въ полковники, а въ маѣ за Бауценское дѣло получилъ чинъ генералъ-маіора. Онъ былъ изъ кадетъ; выпущенъ, въ 1804 г. 16-ти или 17-ти лѣтъ, а въ 1813 г., т. е., чрезъ 9 лѣтъ, на 25-ти лѣтнемъ возрастѣ, имѣлъ уже генеральскій чинъ и за Лейпцигъ ленту св. Анны. Не помню кто-то весьма остроумно выразился на этотъ счетъ," что онъ одного человѣка знаетъ только, который въ чинахъ шелъ шибче Сухозанета, и этотъ человѣкъ былъ Барклай де-Толли, который, въ 1807 г., командовалъ полкомъ въ чинѣ генералъ-маіора, а въ 1814 г. былъ уже генералъ-фельдмаршаломъ.
   14-го іюня бригаду нашу собрали на тѣсныя квартиры въ штабъ, въ Свенцяны, и тутъ мы узнали, что французы перешли границу. вечеромъ того же дня, возвѣстили намъ о скоромъ прибытіи государя и гвардіи. Для государя заняли квартиру въ небольшомъ домикѣ гр. Платера, на концѣ города. Для караула была поставлена пѣхотная батарейная рота его высочества. Всѣ офицеры бригады стояли на флангѣ, когда подъѣхалъ государь и вышелъ изъ коляски. Еще выходя, онъ поздоровался съ солдатами и громко объявилъ:
   -- "Поздравляю, господа, съ военными дѣйствіями, примемся работать! Французы перешли Нѣманъ въ Ковно 12-го числа, а теперь къ дѣлу!" Потомъ, поцѣловавъ Ермолова, присовокупилъ: "Будетъ работы, мы имѣемъ дѣло не съ обыкновеннымъ человѣкомъ. Ну, какъ думаешь, Алексѣй Петровичъ, чья возьметъ?"
   -- "Государь", отвѣчалъ Ермоловъ, "мы имѣемъ дѣло, точно, съ необыкновеннымъ человѣкомъ, но все-таки съ человѣкомъ! Его надобно бить его же оружіемъ!"
   -- "Какимъ?" живо спросилъ государь.
   -- "Упрямствомъ! Le plus opiniâtre sera toujours vainqueur! {Замѣчаніе Ермолова, какимъ оружіемъ можно побѣдить Наполеона, было сказано по-французски, весь же разговоръ, а равно и отвѣтъ государя на это замѣчаніе, происходилъ на русскомъ языкѣ. И. Ж.} (Кто переупрямитъ, тотъ и выиграетъ!)
   -- "Ну, что касается до этого", сказалъ весело государь, "то я съ нимъ готовъ буду поспорить", и потомъ сказалъ: "На что ты поставилъ мнѣ цѣлую роту молодцевъ для караула, отпусти; пусть отдыхаютъ, для меня довольно и десятерыхъ!"
   На замѣчаніе Ермолова, что сейчасъ пришелъ Преображенскій полкъ и что не прикажетъ-ли государь смѣнить артиллеристовъ.
   -- "Не надо", сказалъ государь, "и они сберегутъ меня",-- что намъ всѣмъ чрезвычайно польстило.
   Я въ этотъ день назначенъ былъ главнымъ рундомъ. По пробитіи зари, когда я пошелъ съ патрулемъ обходить посты, я имѣлъ обнаженную шпагу. Войдя въ садъ, у двери, выходящей туда и отворенной, я увидѣлъ, что часовой задремалъ... А между тѣмъ, всѣ окна въ садъ были отворены. Съ одной стороны, не слыша оклика себѣ, а съ другой -- при мысли о несчастій, которое должно неизбѣжно постигнуть задремавшаго часоваго, если государь замѣтитъ сію небрежность, поставило мёня, на минуту, въ затруднительное положеніе. Концомъ шпаги разбудилъ я часоваго, но тотъ такъ смѣшался и испугался за свою вину, что отъ робости все-таки не сдѣлалъ оклика, такъ что я былъ уже вынужденъ заговорить съ нимъ объ этомъ и, возвратясь на гауптвахту, приказалъ немедленно смѣнить этого часоваго, все еще не зная, довестили о такомъ проступкѣ до начальства, или наказать его по домашнему порядку. Я пошелъ далѣе по городу и чрезвычайно обрадовался, встрѣтивъ на улицѣ государя въ одномъ сюртукѣ и фуражкѣ, выходящаго изъ квартиры Аракчеева. По формѣ я окликнулъ государя и онъ, отозвавшись "солдатъ", сказалъ мнѣ, улыбаясь: "Я говорилъ, молодцы артиллеристы, знаютъ свое дѣло!" Это меня удивительно какъ облегчило; такъ что о винѣ часоваго, я никому другому, кромѣ его ротнаго командира, не объявлялъ я его очень милосердно наказали противу того, чего тотъ заслуживалъ за свой важный проступокъ. На другой день мы выступили на бивуаки и для насъ тоже началась уже дѣйствительная кампанія.
   Первые непріятельскіе выстрѣлы, въ 1812 году, которые мы услыхали вдалекѣ, были подъ Видзами. Туда, въ числѣ прочихъ раненныхъ, привезли мнѣ двоихъ знакомыхъ: полковника Рахманова, бывшаго адъютантомъ при Барклаѣ, до того издававшаго "Военный журналъ", и гусарскаго поручика Фигнера, женатаго на воспитанницѣ Мордвинова, съ которымъ въ февралѣ я видѣлся въ Смоленскѣ. Рахмановъ былъ весьма боекъ на языкъ. Государь посѣтилъ его и Фигнера. Съ государемъ былъ генералъ-адъютантъ гр. Ожаровскій. Тотъ, шутя надъ раною Рахманова, у котораго картечью оторвало два пальца на правой рукѣ, поострился, сказавъ государю: "Rakhmanoff est puni, par où il a pêché!" (Рахмановъ въ томъ наказанъ, чѣмъ грѣшилъ).
   -- "Берегитесь, графъ", возразилъ Рахмановъ по-русски, "этакъ не придется вамъ головы снести въ эту кампанію!"
   Не помню, кто мнѣ разсказывалъ это: Вельяминовъ или кн. Горчаковъ, которые тутъ были у Рахманова, когда государь неожиданно посѣтилъ его и, несмотря на присутствіе императора, который самъ невольно улыбнулся, всѣ находившіеся тутъ засмѣялись; одинъ графъ Ожаровскій, какъ замѣтно было по выраженію его лица, не сообразивъ тотчасъ всю колкость отвѣта Рахманова, стоялъ съ серьезнымъ выраженіемъ лица.
   Изъ лагеря, подъ Дриссою, мы выступили въ первыхъ числахъ іюля 1812 года и шли черезъ Полоцкъ, къ Витебску, гдѣ, какъ слышно было у насъ, готовились дать сраженіе непріятелю. Первоначально мы расположились около большой дороги, идущей въ Оршу, и съ того мѣста, гдѣ была расположена наша бригада, даже простымъ глазомъ видѣли происходившую, подъ мѣстечкомъ Островною, стычку съ непріятелемъ, а въ подзорную трубу очень хорошо можно было различать даже передвиженіе войскъ. Послѣ дневки перевели насъ на другую позицію, которая заслоняла проселочную дорогу, прямо идущую на Смоленскъ, черезъ Ліозну и Рудню, и тутъ уже мы были поставлены въ боевую позицію; но, простоявъ одни сутки, потянулись на Ліозну. Всѣ эти переходы и колебанія такъ уронили духъ въ войскѣ, что не только офицеры, но и солдаты начали роптать на главнокомандующаго Барклая.
   Государь изъ-подъ Полоцка отбылъ отъ арміи въ Москву, чрезъ Смоленскъ.
   Не помню теперь, какого числа, навѣрное между 10 или 15 іюля, когда мы стояли подъ Ліозною, вечеромъ, уже въ совершенныя сумерки, потребовали меня и моего ротнаго начальника, капитана Гогеля, къ генералъ-лейтенанту Депрерадовичу, командовавшему 1-ю гвардейскою кавалерійскою дивизіею. Въ его квартирѣ были собраны уже нѣсколько генераловъ и полковыхъ командировъ. Когда мы прибыли, какъ кажется, уже послѣдними, онъ объявилъ намъ, что онъ назначенъ начальникомъ особаго легкаго отряда, отправляемаго открыть дорогу арміи къ Смоленску и, какъ предполагать должно, дорога эта, быть можетъ, занята уже непріятелемъ; а потому, всѣ мы должны ожидать жаркой встрѣчи съ незваннымъ гостемъ.
   -- "Хотя я", продолжалъ Депрерадовичъ, "совершенно увѣренъ, что каждый изъ насъ готовъ жертвовать жизнію за государя и отечество, но рѣшился предварить васъ о нашемъ предназначеніи съ тѣмъ, что если кто-либо не чувствуетъ въ себѣ твердости идти на видимую опасность, то лучше бы и не шелъ въ этотъ отрядъ!"
   Разумѣется, что подобнаго труса ни одного не оказалось
   Мы отправились къ своимъ мѣстамъ въ 10 часовъ вечера; съ особенною предосторожностью и тишиною снялись съ бивуаковъ, какъ-будто непріятельская цѣпь насъ окружала въ нѣсколькихъ только шагахъ и выступили въ походъ на Рудню. Въ отрядѣ этомъ были полки: Кавалергардскій, Конногвардейскій, гвардейскіе егеря, лейбъ-гвардіи Финляндскій полкъ, сводный гренадерскій баталіонъ, конная гвардейская артиллерійская рота и наша 2-я легкая рота. Этотъ отрядъ шелъ съ такой быстротой, что когда приходили къ мѣсту отдыха, то изъ пѣхоты на бивуаки едва-едва вступало нѣсколько человѣкъ, но черезъ часъ или два молодцы-егеря и финляндцы бывали всегда уже въ полномъ комплектѣ. На отдыхахъ мы обыкновенно стояли три или четыре часа и, сваривши кашу, опять подымались въ походъ. Жаръ былъ нестерпимый и мы не болѣе какъ въ 38 часовъ прошли около 75-ти верстъ до Смоленска, безъ малѣйшей встрѣчи съ непріятелемъ. Третій роздыхъ мы имѣли около удѣльнаго имѣнія "Приказъ Выдры". Я зналъ, что въ этомъ имѣніи очень часто бываетъ мой внучатный братъ Пирамидовъ, женатый на Лаптевой, сестрѣ моей невѣсты, ибо онъ служилъ по удѣльному вѣдомству, поэтому я, по прибытіи на бивуакъ, отправился въ волостную контору отыскивать голову и разспросить его, давно-ли былъ у нихъ Пирамидовъ, и когда и куда онъ уѣхалъ изъ Смоленска, а также не знаютъ-ли чего-либо объ Лаптевыхъ, которыхъ деревня была недалеко отъ Выдры. У головы квартировалъ Депрерадовичъ. Каковъ же былъ сюрпризъ для меня, когда голова сказалъ мнѣ, что Пирамидовъ только нѣсколько часовъ какъ выѣхалъ отъ нихъ въ деревню, къ тещѣ своей, за 12 верстъ отъ нихъ, и что ни его семейство, ни семейство Лаптевыхъ вовсе не думали выѣзжать никуда. Это меня такъ сильно озадачило и напугало, что я тутъ же пошелъ къ Депрерадовичу просить позволенія отправиться тотчасъ же къ Лаптевымъ, вывезти оттуда мою невѣсту и всю родню въ Смоленскъ. Депрерадовичъ сдѣлалъ мнѣ вопросъ, въ какую сторону лежитъ деревня?-- и когда я сказалъ, что къ Днѣпру, онъ сперва мнѣ рѣшительно отказалъ, говоря, что хотя по другой сторонѣ и тянется цѣпь казаковъ, но что на это полагаться никакъ нельзя, что непріятель, мѣстами, можетъ очень легко пробраться на нашу сторону для розысковъ и что я тогда могу даромъ попасться въ плѣнъ. Но я сталъ его убѣдительно просить отпустить меня и онъ благословилъ меня, подтвердивъ, чтобы я самъ на себя пенялъ и не выдалъ бы извѣстія о томъ, что отрядъ нашъ идетъ на Смоленскъ.
   Взявши у головы подводу, часовъ въ 10 утра поѣхалъ я въ Нолинцы (деревня Лаптевыхъ), куда и прибылъ въ самый полдень. Во дворъ господскій я долженъ былъ въѣхать аллеею, такъ что можно было пріѣздъ мой видѣть еще сажень за 100 отъ дома. Первый предметъ, бросившійся мнѣ въ глаза, когда я въѣхалъ на дворъ, была огромная масса сухарей, приготовленныхъ для арміи и сушившихся на солнцѣ, а затѣмъ въ окнѣ я увидѣлъ все семейство Лаптевыхъ, сидящихъ за обѣденнымъ столомъ, и въ концѣ стола, прямо противъ окна, мою невѣсту, которая, вскочивши, закричала: "Ахъ! Иванъ Степановичъ пріѣхалъ!" Тутъ и другіе всѣ бросились къ окну, а потомъ и на подъѣздъ, съ вопросомъ: что значитъ мой пріѣздъ изъ похода? Этотъ вопросъ мнѣ показался весьма страннымъ; но каково же было мое изумленіе, когда мать моей невѣсты и даже Пирамидовъ объявили мнѣ, что они вовсе не имѣютъ понятія ни о какой опасности; что они слышали, будто армія приближалась къ Витебску или Могилеву; но что около этихъ мѣстъ гдѣ-то было сраженіе и французы уже прогнаны назадъ; что на дняхъ государь былъ въ Смоленскѣ, смотрѣлъ тамъ 12-ть армейскихъ ротъ и рекрутовъ, всѣхъ успокоилъ и обнадежилъ; и что они вовсе не собираются и не думаютъ куда-либо выѣхать. Я, объяснивъ имъ ихъ ослѣпленіе, сталъ убѣдительно просить матушку тотъ же часъ собраться и ѣхать, по крайней мѣрѣ, въ Смоленскъ, что составляетъ не болѣе 18-ти верстъ; тамъ она сама могла удостовѣриться, что имъ никакъ нельзя долѣе остаться въ деревнѣ. Она же мнѣ объявила, что это вовсе не такъ легко сдѣлать, какъ я предполагаю, что она обыкновенно все лѣто живетъ въ деревнѣ, слѣдовательно, на лѣто у нея въ Смоленскѣ вовсе нѣтъ запасу; теперь же пора рабочая, мужики всѣ въ полѣ и отъ работы отрывать ихъ грѣшно. Въ дальній путь, съ семействомъ, ей ѣхать и вовсе нельзя: "На это нужны деньги, а у меня ихъ вовсе нѣтъ" -- сказала она и потомъ прибавила: "Да что это, Иванъ Степановичъ, вы насъ пугаете, васъ вѣрно послали по какому-нибудь дѣлу въ Смоленскъ и вы хотите, чтобы ваша невѣста была ближе къ вамъ и потому всѣхъ насъ за собой и тянете? Раненько, молодой человѣкъ, вздумали надо мной шутить".
   Послѣ долгихъ и долгихъ убѣжденій, она по немногу начала давать вѣру моимъ словамъ, обѣщала подумать и дня чрезъ два пріѣхать въ Смоленскъ на нѣсколько дней. Пробывши часа два у нихъ, отправился я къ отряду своему, въ деревню Олыпу. Когда я явился послѣ къ Депрерадовичу, онъ съ любопытствомъ сталъ спрашивать меня, что слышно около Днѣпра о французахъ, но я удивилъ его моимъ разсказомъ и онъ мнѣ серьезно сказалъ: "Напишите сейчасъ къ вашимъ роднымъ, что я вамъ велѣлъ ихъ увѣдомить: они не могутъ оставаться въ деревнѣ и отправьте къ нимъ нарочнаго". Разумѣется, я поспѣшилъ исполнить приказаніе генерала, и будущая теща моя, съ 4-мя дочерьми, изъ коихъ двѣ беременныя, съ двумя малютками, съ дворней, человѣкъ до 15-ти, безъ денегъ, безъ гардероба, безъ запасовъ на другой день, въ 5-ть часовъ утра, перебралась въ Смоленскъ; а чрезъ, полчаса послѣ ея выѣзда, въ деревню наѣхали свои мародеры и весь домъ повернули верхъ дномъ, такъ что оставшаяся дворня, а частью и крестьяне, бѣгомъ прибѣжали въ Смоленскъ и принесли вѣсть о томъ....
   

IV.
Смоленскъ.-- Дер. Шеломецъ.-- Барклай и Багратіонъ.-- Битвы 3-го и 4-го августа.-- Предсказаніе объ иконѣ Божіей матери.-- Пожаръ и отступленіе.-- Общая ненависть къ Барклаю.-- Ошибки начальства.-- Бородино.-- Партизанъ Фигнеръ.-- Первая побѣда.-- Кафтанъ Мюрата.-- Выговоръ.-- Разсказы о Кутузовѣ.-- Бѣдствія непріятельскихъ и нашихъ войскъ.
1812.

   Въ тотъ же день, вечеромъ, подойдя къ Смоленску, безъ всякаго приказанія мы расположились на Покровской горѣ, а на другой день ввечеру и армія подошла, и мы заняли слѣдующую позицію: лицомъ къ Петербургу, такъ что лѣвый флангъ упиралъ въ Днѣпръ, а правый -- примыкалъ къ дорогѣ на Духовщину. По другую же сторону Днѣпра, у Краснаго, позицію занимала дивизія Невѣровскаго. Тогда носились слухи, что Наполеонъ дѣйствительно приказалъ одному корпусу идти отъ Орши, усиленнымъ маршемъ, къ Смоленску, но что сіе не выполнилось изъ опасенія, ибо французы получили свѣдѣнія, что государь въ Смоленскѣ дѣлаетъ смотръ большому числу войскъ, при которомъ было не менѣе 200 орудій артиллеріи. Послѣднее было дѣйствительно справедливо. Это обстоятельство дало возможность 2-й арміи, которою командовалъ князь Багратіонъ, соединиться съ 1-й. Багратіонъ, въ чинѣ полнаго генерала, былъ старѣе Барклая; но послѣдній, кромѣ званія главнокомандующаго, носилъ еще званіе военнаго министра. Когда князь, предупредивъ прибытіе своихъ войскъ, пріѣхалъ часомъ или двумя ранѣе въ Смоленскъ, то въ ту же мигіуту отправился къ Барклаю; но тотъ, узнавъ, что пріѣхалъ Багратіонъ, самъ поѣхалъ къ нему на встрѣчу, и оба, одинъ другому, предоставляли честь первенства. Но князь Багратіонъ настоятельно самъ подчинилъ себя младшему, утверждая, что тотъ, какъ военный министръ, болѣе облеченъ довѣріемъ государя. Къ несчастію, между сими двумя главными военачальниками согласіе было непродолжительно.
   Утвержденіе наше около Смоленска ознаменовалось тотчасъ событіемъ, не имѣвшимъ до того времени подобнаго себѣ въ арміи.... Безпрестанное отступленіе отъ границы до Смоленска, какъ я уже говорилъ выше, возбудило ропотъ, но сверхъ того, оставляя большое пространство родной земли непріятелю, солдаты привыкли не только равнодушно смотрѣть на раззореніе своего роднаго края, но даже и сами тому способствовали, разсуждая: "лучше самимъ взять, чѣмъ отдать непріятелю". Они не считали для себя особенно важнымъ преступленіемъ, если по домамъ и оставленнымъ усадьбамъ и брали что-либо, и вотъ источникъ мародерства, для котораго на русскомъ языкѣ и названія не придумано. Около Смоленска оно дошло до чрезвычайности, и Главнокомандующій, скрѣпя сердце, рѣшился самою строгою мѣрою положить тому преграду. около 20-го іюля, при собраніи отрядовъ отъ каждой части войскъ, разстрѣляли 7 человѣкъ на Покровской горѣ. Говорили, что въ. числѣ ихъ два человѣка, едва-ли виновные на самомъ дѣлѣ, подверглись той же участи. Они были уличены въ грубостяхъ военному полиціймейстеру, которому, по своему понятію, считали ни мало неподчиненными, ибо военная полиція была еще новость для цѣлой арміи и какъ бы что-то ей чуждое. Военные у насъ привыкли смотрѣть на полицію презрительно, и этотъ взглядъ былъ распространенъ, начиная отъ солдата до высшаго начальства.
   До нашествія французовъ, въ самомъ Смоленскѣ жилъ мой зять, Фроловъ, служившій тамъ при военномъ госпиталѣ смотрителемъ; сестра же моя скончалась въ мартѣ мѣсяцѣ, когда мы подошли къ Смоленску. Зятя я засталъ еще въ его домѣ, но онъ уже собирался выѣхать въ слѣдъ за моей матерью, которую я успѣлъ найдти у моей тетки Адамовичевой, за Смоленскомъ, верстахъ въ 15-ти. Она перебиралась въ Дорогобужъ, къ родному своему брату, весьма на-легкѣ; такъ мало думали, чтобы французы пошли далѣе Смоленска! Да и мы мечтали, что, по соединеніи обѣихъ армій, дадутъ рѣшительный отпоръ непріятелю. Конечно, были люди, которые разсчитывали и на противные результаты.
   Деревня моей матери была за Днѣпромъ, верстахъ въ 6-ти отъ Смоленска, и почти въ одномъ разстояніи отъ нашихъ бивуаковъ, не проѣзжая городъ. Мужички наши съ усердіемъ, ежедневно, таскали ко мнѣ живность и другіе запасы, пока мы стояли близко къ Днѣпру, и не только я, но и мои товарищи въ эту стоянку имѣли хорошее продовольствіе; кромѣ того, я каждый день, по. нѣсколько часовъ, проводилъ съ невѣстою, ибо семейство ея прожило въ Смоленскѣ дней десять, а потомъ отправилось чрезъ Ельну въ Москву, незная рѣшительно, гдѣ и у кого со временемъ будутъ имѣть пристанище.
   Близъ Смоленска мы простояли около двухъ недѣль. Разъ пять насъ подавали впередъ по береговой дорогѣ къ Витебску на Рудню и два раза доходили до деревни Гаврики, слѣдуя всегда на деревню Шеломецъ. А какъ въ каждой дислокаціи похода встрѣчалось это послѣднее названіе, то солдаты прозвали эти передвиженія "ошеломѣлыми", и дѣйствительно, мы сами не могли понять причину нашихъ маршей и контръ-маршей. Впослѣдствіи, Алексѣй Петровичъ Ермоловъ при мнѣ разсказывалъ, "что тогдашнее наше положеніе до такой степени было сомнительно, что одинъ Богъ могъ распутать наши дѣла..... Наполеона потеряли изъ виду: то думали, что онъ обходитъ Смоленскъ и тянется боковыми путями на Москву; то -- что онъ заслонилъ намъ Петербургъ и думаетъ дать туда направленіе всей своей арміи."
   -- "Одинъ разъ въ Гаврикахъ", говорилъ Ермоловъ, "я былъ въ такомъ положеніи, что едва-ли когда кто другой находился въ подобномъ. Барклай сидѣлъ среди двора одного дома на бревнахъ, приготовленныхъ для построекъ; Багратіонъ большими шагами расхаживалъ по двору, и ругали, въ буквальномъ смыслѣ, одинъ другаго: "Ты нѣмецъ! тебѣ все русское ни почемъ", говорилъ князь. "Ты дуракъ и самъ не знаешь, почему себя ты называешь кореннымъ русскимъ", возражалъ Барклай. Оба они обвиняли одинъ другаго въ томъ, что потеряли изъ виду французовъ и что собранныя каждымъ изъ нихъ свѣдѣнія, чрезъ своихъ лазутчиковъ, одни другимъ противорѣчатъ! Я же въ это время" -- добавилъ Ермоловъ -- "будучи начальникомъ штаба у Барклая; заботился только объ одномъ, чтобы кто-нибудь не подслушалъ ихъ разговора и потому стоялъ у воротъ, отгоняя всѣхъ, кто близко подходилъ, говоря, что "главнокомандующіе очень заняты и совѣщаются между собой".
   Наконецъ, 2-го августа, когда мы стояли въ паралель дороги на Духовщину, намъ опять объявили походъ на Шеломецъ и на Гаврики. Мы выступили вечеромъ, часовъ въ девять, всю ночь тянулись нога за ногу и едва прошли верстъ 10, какъ вдругъ, въ третьемъ часу утра, услыхали пушечные выстрѣлы за Днѣпромъ и насъ опять повернули, усиленнымъ маршемъ, къ Смоленску. Французы, маскируя свои движенія, между Краснымъ и Лядами, у мѣстечка Рососны, сдѣлали дѣйствительную переправу и ударили на Невѣровскаго. Я не буду описывать то, что уже извѣсто изъ реляцій и чего самъ не видалъ; но когда мы подошли къ городу, то въ глазахъ нашихъ, по другую сторону, происходила жаркая свалка. Невѣровскій, съ своими остатками, припертъ былъ уже къ самой стѣнѣ города; гренадеры были высланы къ нему на подкрѣпленіе и удержали французовъ. Справедливо-ли, но какъ тогда, такъ и послѣ слышалъ я, что возможностью подкрѣпленія Невѣровскаго гренадерами опять руководилъ случай. Гренадерами командовалъ принцъ Мекленбургскій. Вечеромъ, 2-го числа, когда была прислана въ его дивизію дислокація о походѣ, онъ такъ крѣпко спалъ, что его долго не могли добудиться; будили въ нѣсколько пріемовъ, что взяло времени около 2-хъ часовъ, и двумя часами дивизія запоздала выступленіемъ; а это опаздываніе, вмѣсто вреда, обратилось въ нашей выгодѣ. Еслибы гренадеры были нѣсколько верстъ далѣе на походѣ, французы, оттѣснивши Невѣровскаго, непремѣнно бы заняли Смоленскъ и были бы уже въ тылу нашихъ.
   Бой 3-го и 4-го августа происходилъ въ виду нашихъ армій, которыя, въ теченіе 2-хъ недѣль, стояли тыломъ въ Смоленску, а лицомъ -- къ Петербургу; теперь же, когда дрались за Смоленскъ, мы стояли уже повернувшись на своей оси. Наша бригада въ резервѣ стала на лѣвомъ флангѣ, противъ Раевскаго пролома, и одна изъ ротъ, вмѣстѣ съ нами составлявшая резервъ артиллерійскій, подполковника Нилуса, была отдѣлена отъ насъ и съ этого берега Днѣпра фланкировала стѣну города, у этого пролома, съ большею, конечно, славою, но безъ всякой для себя опасности; ибо въ то время, когда французскія колонны, пользуясь кустарниками и рытвинами, съ этой стороны стали спускаться въ обходъ стѣны къ пролому, удачными выстрѣлами Нилусовой батареи были удержаны и не дошли до Днѣпра, а потому не могли на этотъ разъ отрѣзать и уничтожить переправу для бившихся за Смоленскомъ нашихъ войскъ. Но до Нилусовой батареи не долетало ни одно непріятельское ядро, ибо она стояла гораздо выше той французской батареи, которая была направлена противъ нея.
   Нашею бригадою, за отдѣленіемъ Ермолова къ важнѣйшимъ занятіямъ, командовалъ полковникъ Эйлеръ. 3-го августа, когда мы заняли нашу позицію, онъ, подойдя къ моему бивуаку, вызвалъ меня и сказалъ:
   -- "Ты хорошо знаешь, Иванъ Степановичъ, церковную службу, и вѣрно знаешь, какое читаютъ евангеліе, когда служатъ молебенъ Божіей матери? Правда-ли, что тутъ говорится, что она пробудетъ въ отсутствіи изъ дома три мѣсяца и потомъ возвратится опять къ себѣ?"
   Я отвѣчалъ, что хотя и говорится о трехъ мѣсяцахъ, но это уже въ прошедшемъ, а не въ будущемъ отношеніи, и повторилъ ему буквально выраженіе этого текста евангелія.
   Онъ мнѣ тутъ же прибавилъ:
   -- "Ну, вотъ теперь на этомъ текстѣ основываютъ нашу надежду! Говорятъ, что мы Смоленскъ отдадимъ французамъ, но чрезъ три мѣсяца опять будемъ тутъ же."
   Тотчасъ вынесли чудотворный образъ Божіей матери изъ церкви, что надъ Днѣпровскими воротами и при этомъ пѣли непрестанные молебны, причемъ всѣ повторяли эти слова. {Образъ этотъ былъ теперь у насъ въ резервѣ, при ротѣ Нилуса, при которой онъ и находился въ теченіе всего похода до возвращенія въ Смоленскъ. Пророчество это, переданное мнѣ Эйлеромъ 3-го-августа, на позиціи подъ Смоленскомъ, дѣйствительно сбылось, ибо Смоленскъ занятъ обратно 3-го ноября, и образъ этого именно числа, внесенъ опять на Смоленскую стѣну.... И. Ж.}
   Въ то время, когда происходила самая жаркая битва въ Смоленскѣ, который переходилъ на глазахъ нашихъ нѣсколько разъ изъ рукъ въ руки, и когда городъ весь былъ объятъ пламенемъ,-- я увидѣлъ Барклая, подъѣхавшаго къ батареѣ Нилуса и съ необыкновеннымъ хладнокровіемъ смотрѣвшаго на двигавшіяся непріятельскія колонны, въ обходъ Раевскаго, и отдававшаго свои приказанія..... Но какая злость и негодованіе были у каждаго на него въ эту минуту за ваши постоянныя отступленія, за Смоленскій пожаръ, за раззореніе нашихъ родныхъ, за то, что онъ не русскій! Все, накипѣвшее у насъ, выражалось въ глазахъ нашихъ, а онъ, по прежнему, безстрастно, громко, отчетливо, отдавалъ приказанія, не обращая ни малѣйшаго вниманія на насъ. Тутъ вдругъ увидѣли, что по мостамъ переходятъ войска наши на эту сторону Днѣпра, за ними толпою тащатся на повозкахъ и пѣшими бѣдные смоленскіе обыватели; резервъ нашъ передвинулся за 5 верстъ на дорогу, идущую въ Порѣчье, и двѣ батарейныя роты наши заняли возвышеніе, въ перерѣзъ большой дороги, а позади расположились гвардейскіе кавалерійскіе полки. Толпы несчастныхъ смолянъ, разсыпавшихся по полю безъ крова, пріюта, по немногу собирались сзади, около насъ, чтобы продолжать далѣе свое тяжелое странствованіе. Крики дѣтей, рыданія раздирали нашу душу, и у многихъ изъ насъ пробилась невольно слеза и вырвалось не одно проклятіе тому, кого мы всѣ считали главнымъ виновникомъ этого бѣдствія. Здѣсь я самъ слышалъ, своими ушами, какъ великій князь Константинъ Павловичъ, подъѣхавъ къ нашей батареѣ, около которой столпилось много смолянъ, утѣшалъ ихъ сими словами: "Что дѣлать, друзья! Мы не виноваты. Не допустили насъ выручать васъ. Не русская кровь течетъ въ томъ, кто нами командуетъ. А мы, и больно, но должны слушать его! У меня не менѣе вашего сердце надрывается"..
   Когда такія слова вырывались изъ груди брата царева, что должны были чувствовать и что могли говорить низшаго слоя люди?
   Ропотъ былъ гласный, но духъ Барклая ни мало не поколебался и онъ все хранилъ одинаковое хладнокровіе; только изъ Дорогобужа онъ отправилъ великаго князя съ депешами къ государю, удостовѣривъ его, что этого порученія, по важности, онъ никому другому довѣрить не можетъ. Великій князь, какъ говорятъ, рвалъ на себѣ волосы и сравнивалъ свое отправленіе съ должностью фелдъегеря. Въ этомъ случаѣ, Барклая обвинять нельзя. Трудно повелѣвать надъ старшими себя и отвѣчать за нихъ же. А великій князь и Багратіонъ были старѣе Барклая, и они оба роптали не менѣе другихъ.
   На этой позиціи мы простояли только нѣсколько часовъ, потомъ насъ повели по дорогѣ на Духовщину. Едва мы сдѣлали нѣсколько верстъ, какъ насъ своротили по проселку, на большую дорогу изъ Смоленска въ Москву. Проселкомъ мы шли около 20-ти верстъ, и на дорогѣ имѣли ночлегъ. Этотъ переходъ былъ до такой степени затруднителенъ, что колонны безпрестанно останавливались, ибо, кромѣ того, что по этой дорогѣ едва-едва могла пробраться крестьянская телѣга въ одиночку, до такой степени она была узка,-- она, сверхъ того, была вся въ горахъ и пересѣчена источниками, на которыхъ еле держались мосты, а другіе-таки просто обрушивались подъ орудіями. Наконецъ, мы стали вытягиваться на большую дорогу въ 16-ти или 18-ти верстахъ отъ Смоленска.
   Послѣ слышалъ я сужденіе Ермолова, что здѣсь была самая важная ошибка въ эту кампанію. Багратіонъ шелъ уже по Московской дорогѣ; мы были въ гористыхъ ущельяхъ; французы, хотя и не перешли Днѣпра, но уже стояли почти противу того пункта, гдѣ мы гусемъ выходили изъ ущелья, и у нихъ подъ носомъ былъ бродъ; такъ что, ежели бы Жюно схватился и перешелъ чрезъ Днѣпръ, мы всѣ живьемъ были бы перехвачены или самое лучшее еще -- отрѣзаны опять отъ Багратіона и отброшены къ Духовщинѣ, тогда бы намъ другаго пути не было, какъ идти на Бѣлую и оттуда искать случая вновь соединиться съ Багратіономъ. Но, къ нашему счастію, казаки, не помню теперь, подъ командою Исаева или Карпова, цѣпью своей такъ хорошо закрывали наше критическое положеніе и удерживали натиски французской кавалеріи, переправленной, безъ пѣхоты, за Днѣпръ, что мы этому обязаны своимъ спасеніемъ. Когда мы вышли на большую дорогу, тогда гренадеры обращены были къ Валутиной горѣ и тамъ, твердостью своею, загородили путь французскому напору въ преслѣдованіи насъ.
   Выйдя на большую дорогу, мы благополучно слѣдовали къ Дорогобужу. Здѣсь со мной встрѣтился странный случай. Года за четыре, бывши въ отпуску, ѣздилъ я изъ Смоленска, проселкомъ, къ дядѣ моему, въ деревню Михайловку, находящуюся верстахъ въ 8-ми отъ Дорогобужа, въ сторону къ Смоленску. Въ Дорогобужѣ я не былъ и мѣстности не зналъ. Когда мы теперь пришли къ Дорогобужу, насъ поставили въ позицію: разумѣется, армія впереди, а резервъ -- позади ея, Меня откомандировали фуражировать въ тылу нашихъ. Я поѣхалъ по проселку и сдѣлалъ верстъ 10. Пріѣхавши въ одну деревню, приказалъ командѣ отправиться по дворамъ для отысканія овса и сѣна, а самъ остался у входа въ селеніе. Вдругъ подходитъ ко мнѣ человѣкъ и называетъ меня по имени. Не узнавши его, я спрашиваю, кто онъ и что ему нужно? Онъ отвѣчаетъ, что онъ -- человѣкъ моего дяди и что удивляется, какъ я пріѣхалъ на эту дорогу за французами, ибо французы въ 2-хъ верстахъ отсюда по дорогѣ отъ Ельни къ Дорогобужу. Изъ словъ его замѣчая, что французы обходятъ уже Дорогобужъ, я сталъ подробнѣе его разспрашивать, и за чѣмъ онъ самъ тутъ, ибо я полагалъ, что деревня дяди, Михайловка, уже нами пройдена и находится впереди нашей линіи. Какъ же я удивился, и вмѣстѣ съ этимъ испугался, когда онъ удостовѣрилъ, что эта и есть самая деревня дяди и что я, вмѣсто того, чтобы ѣхать въ тылъ арміи, самъ теперь нахожусь впереди оной и почти на носу у французовъ! Собравши фуражировъ, я пошелъ на рысяхъ къ ротѣ, но роту уже не нашелъ на старомъ мѣстѣ, а на новой позиціи, и въ проѣздъ мой я уже перерѣзалъ передовую линію. Это обстоятельство долго было для меня загадкой; но въ 1830 году, когда я служилъ въ Тулѣ и Ермоловъ былъ у меня, въ разговорѣ съ нимъ, я коснулся этого обстоятельства и онъ вдругъ остановилъ меня вопросомъ: "Какъ ты знаешь это? Вѣдь это наша государственная тайна! За нее Багратіонъ настаивалъ, чтобы нашего тогдашняго генералъ-квартирмейстера Толля, ежели не разстрѣлять, то, по крайней мѣрѣ, облечь въ "бѣлый крестъ" {Въ то время ремни, поддерживающіе ранцы, были бѣлые и сходились крестъ-на-крестъ на груди у солдатъ,-- вотъ на что намекалъ Ермоловъ. К.} (т. е. разжаловать въ солдаты), ибо онъ расположилъ подъ Дорогобужемъ армію такъ, что она стояла тыломъ къ французамъ, а лицомъ -- къ Москвѣ." Я объяснилъ Ермолову все мною написанное выше.
   По прибытіи къ арміи -- Кутузова, духъ солдатъ ожилъ и мы положительно уже стали приготовляться къ сраженію. Около Бородина первая наша позиція, т. е. резерва, была лѣвѣе, сзади онаго, и 24-го числа я тутъ встрѣтилъ Б. Н. Го.льцова, мужа старшей сестры моей невѣсты; онъ сообщилъ мнѣ послѣднее о ней свѣдѣніе, которое я имѣлъ въ Россіи, и чрезъ него я написалъ къ ней. Въ этотъ день французы дѣлали большое обозрѣніе нашихъ войскъ и упорно насъ аттаковали, такъ что ядра ихъ ложились даже у насъ, въ резервѣ, около нашихъ орудій, хотя и безъ вреда намъ. Того же числа насъ подвинули (впередъ, къ самой линіи, и расположили насъ на лѣвомъ флангѣ арміи; гдѣ мы и провели все25-е августа 1812 г.
   26-го августа, по утру съ зарею, раздался первый пушечный выстрѣлъ, и этотъ звукъ уже не прерывался до захожденія солнца. При самомъ началѣ, рота наша хотя и не была въ линіи и стояла позади батарейной роты гр. Аракчеева, но ядра долетали до насъ и много насъ тревожили; одно изъ нихъ разбило колесо подъ однимъ орудіемъ и, сдѣлавъ рикошетъ, поднялось прямо надъ моей головой, такъ что повышеніе онаго отъ земли мнѣ было видимо и я, едва успѣвъ присѣсть, почувствовалъ, что воздухомъ отъ полета ядра какъ будто ударило меня въ поясницу, отчего d весь, согнулся. Солдаты закричали: "поручика убило!" но я, выпрямившись, отвѣчалъ: "Погодите, ребята! Мы еще не у мѣста. Вотъ посмотримъ, что будетъ, когда сами будемъ въ дѣлѣ!" Часа два мы были на этомъ мѣстѣ, потомъ намъ приказано было отойдти назадъ, сближаясь съ центромъ. Тутъ мы простояли часу до перваго, внѣ выстрѣловъ, и успѣли даже пообѣдать. Но едва кончили нашу закуску, какъ подъѣхалъ какой-то адъютантъ. Послѣ мы узнали, что это былъ одинъ изъ адъютантовъ Дохтурова -- Дохтуровъ же.
   -- "Гдѣ здѣсь батарейная рота капитана Гогеля?" закричалъ онъ.
   Я и поручикъ Столыпинъ вскочили и подбѣжали къ нему, закричавъ: "Наша!" Гогель же началъ объясняться, что хотя это рота и его, но она не батарейная, а легкая. Не различая этого, Дохтуровъ сказалъ намъ, что мы должны идти на лѣвый флангъ, гдѣ намъ онъ укажетъ мѣсто. Гогель сталъ-было затрудняться, но мы, а вмѣстѣ и всѣ прочіе офицеры настояли, чтобы идти туда. Дохтуровъ поѣхалъ впередъ и повелъ насъ кустарниками, почти безъ дороги; а какъ въ этомъ пунктѣ ядра ложились въ учащенномъ количествѣ, то нашъ вожатый началъ забирать лѣвѣе и лѣвѣе, дабы выдти изъ-подъ выстрѣловъ. Но едва мы вышли изъ кустовъ, какъ по насъ раздался залпъ и мы прямо очутились предъ двухъ-ярусной непріятельской батареею. Адъютантъ поскакалъ назадъ. Гогель смѣшался, крича ему въ слѣдъ: "Покажите намъ мѣсто!" Я же, будучи впереди, при первомъ орудіи, тронулся, скомандовавъ: "рысью", и, втянувшись въ Интервалъ двухъ колонъ въ линіи, закричалъ: "выстраиваться въ лѣво!" Нижняго яруса непріятельская батарея дала нѣсколько выстрѣловъ картечью, а верхняя пустила ядрами, такъ что въ одно время ядромъ убило лошадь подъ Гогелемъ и оконтузило картечью подпоручика Ваксмута, который былъ при сосѣднихъ отъ меня орудіяхъ. Мы распорядились сами и открыли огонь. Нижняго яруса батарея тотчасъ же отошла къ верхней, но зато ядра просто посыпались на насъ, какъ градъ -- и мы едва-едва простояли съ часъ. Множество людей выбыло изъ фронта, довольно перебито лошадей и подбито 3 или 4 лафета.
   Гогель давно уже послалъ извѣстить о нашемъ трудномъ положеніи и насъ смѣнила другая легкая рота Вельяминова; но какъ и онъ получилъ контузію, то этою ротою командовалъ Лодыгинъ. Когда подъ Гогелемъ убилц лошадь, онъ былъ возлѣ меня. Упавши вмѣстѣ съ конемъ, онъ едва выпуталъ ноги и, весь блѣдный, дотащился до меня. "Что же это ты, Александръ Григорьевичъ?" сказалъ я ему, "или тебѣ сѣдла не жаль? Вели снять, а то послѣ будетъ поздно!" и приказалъ это солдату сдѣлать; самъ же Гогель не въ состояніи былъ и этого приказать.
   Когда нашу роту смѣнили, мы пошли на прежнее мѣсто, но уже другимъ и гораздо кратчайшимъ путемъ. Тутъ передъ сумерками подъѣхалъ какой-то адъютантъ, сталъ разспрашивать насъ о нашихъ потеряхъ и поврежденіяхъ, записывая все карандашемъ, и объявилъ именемъ Кутузова, чтобы мы на завтра, были бы готовы сами атаковать французовъ, чему мы очень вѣрили; но когда смерклось, то получили другое приказаніе -- идти назадъ къ Можайску.
   Подъ Можайскомъ, гдѣ всѣ ниши 4 роты сошлись опять вмѣстѣ, возникъ споръ у офицеровъ батарейной роты его высочества съ Лодыгинымъ, который утверждалъ, что офицеры первой роты много прихвастываютъ, за что вступился подпоручикъ князь Михайла Горчаковъ и вызвалъ Лодыгина на дуэль. Они дрались на сабляхъ и Лодыгинъ получилъ рану въ руку, и за тфмъ помирились. Поводомъ же къ спору послужило составленіе реляціи о сраженіи и представленіе къ наградамъ.
   Когда мы дошли до Москвы, то на бивуакахъ, при деревнѣ Фили, 1-го сентября, Вельяминовъ, князь Горчаковъ, я и еще нѣсколько изъ нашихъ товарищей, обѣдали у поручика Столыпина. Передъ самымъ обѣдомъ зашелъ ко мнѣ и къ Вельяминову артиллерійскій штабсъ-капитанъ Фигнеръ; мы его пригласили съ собой къ Столыпину, и тутъ зашелъ разговоръ, въ которомъ Фигнеръ съ горячностью сталъ утверждать, "что настоящая война -- есть война народная; что она не можетъ быть ведена на общихъ правилахъ; что ежели бы ему дали волю и дозволеніе выбрать человѣкъ 50 охотниковъ, онъ пробрался бы внутрь французскаго лагеря, до мѣста пребыванія Наполеона, и непремѣнно бы убилъ его, и хотя увѣренъ, что и самъ бы живъ не остался, но охотно бы пожертвовалъ жизнью!"
   Противъ этихъ мыслей возникло много возраженій и предположеніе это называли варварствомъ. Но когда кончился обѣдъ, Фигнеръ обратился съ просьбой къ Вельяминову, чтобы онъ вмѣстѣ съ нимъ отправился къ начальнику штаба, Ермолову, и поддержалъ бы его вызовъ на партизанство, что тотъ охотно исполнилъ.
   2-го сентября 1812 г., противу всякаго ожиданія, въ ночь, мы оставили Москву и расположились по рязанской дорогѣ. Отсюда мы видѣли зарево пожара, уничтожавшаго нашу древнюю столицу. Черезъ нѣсколько дней, легкія роты были раздѣлены на половины, и мнѣ съ одною изъ таковыхъ пришлось состоять при Семеновскомъ полку, которымъ тогда командовалъ полковникъ Посниковъ. Впрочемъ, это причисленіе ничего особеннаго не значило, ибо во время похода рота всегда соединялась вмѣстѣ, а только при квартирномъ расположеніи, на возвратномъ походѣ, каждая половина располагалась вмѣстѣ съ полкомъ. Полковникъ Посниковъ былъ такъ ко мнѣ внимателенъ, что нѣсколько разъ приглашалъ меня квартировать съ собой.
   Съ рязанской дороги, мы, боковыми трактами, перешли на калужскую, около города Подольска, а потомъ подались черезъ Тарутино до деревни Латышевки, гдѣ была главная квартира Кутузова, а гвардія передъ этой деревней -- на бивуакахъ. Мы простояли на одномъ мѣстѣ до 6-го октября.
   6-го октября было извѣстное дѣло подъ Тарутинымъ. Кацъ ни маловажно было это дѣло по своему исходу, какъ ни старалось все начальство путать, гдѣ безъ пользы погибъ достойный сожалѣнія храбрый генералъ Багговутъ, тѣмъ не менѣе, мы всѣ въ лагерѣ ликовали этой побѣдѣ. Во-первыхъ, это была, если можно сказать, наша первая побѣда надъ французами, которые отъ насъ бѣжали, между тѣмъ какъ мы до сего времени все отъ нихъ уходили, и во-вторыхъ, значитъ, чувствовали себя уже на столько сильными, а французовъ не такими грозными, что перешли въ наступленіе.
   Въ лагерѣ много продавалось казаками изъ вещей, принадлежавшихъ неаполитанскому королю Мюрату, весь обозъ котораго былъ захваченъ казаками и разграбленъ. Пришелъ мнѣ на память одинъ замѣчательный случай: въ числѣ продаваемыхъ вещей былъ какой-то темно-пунцовый бархатный кафтанъ Мюрата, вышитый на груди, на спинѣ и по подолу золотомъ, отороченный какимъ-то мѣхомъ, и такого же цвѣта бархатная шапка, на манеръ конфедератокъ, но безъ пера; все это купилъ за ничтожную цѣну, кажется за 5 рублей, офицеръ нашей бригады, Добрынинъ, и послѣ одной попойки, происходившей у князя Горчакова, когда уже порядочно нагрузились, пришла шутовская мысль намъ одѣть Добрынина въ мюратовское платье, воткнуть въ шапку, вмѣсто недостающаго пера, красный пампонъ музыкантскій и въ такомъ нарядѣ пустить его по всему лагерю. Эффектъ произошелъ необыкновенный! Гдѣ мы ни проходили, всѣ выбѣгали изъ палатокъ и съ хохотомъ присоединялись къ намъ. Дежурный генералъ Конциницынъ, Кайсаровъ и многіе другіе изъ штабныхъ и близкихъ лицъ главнокомандующаго раздѣляли нашу общую веселость.
   Вдругъ показались дрожки и на нихъ Кутузовъ, который съ изумленіемъ глядитъ на эту толпу, которая съ хохотомъ и шутками приближается къ нему. Онъ остановился, зоветъ къ себѣ Добрынина и спрашиваетъ: кто онъ такой? Тотъ называетъ себя и на новый вопросъ: офицеръ онъ или нѣтъ? отвѣчаетъ, что онъ офицеръ.
   -- "Стыдно, господинъ офицеръ", громко и явственно заговорилъ Кутузовъ, глядя сердито на несчастнаго Добрынина, а равно и на всѣхъ насъ. "Не подобаетъ и неприлично русскому офицеру наряжаться шутомъ, а вамъ всѣмъ этимъ потѣшаться, когда врагъ у насъ сидитъ въ матуткѣ-Москвѣ и полчища его топчутъ нашу родную землю. Плакать нужно, молиться, а не комедіи представлять; повторяю вамъ всѣмъ, что стыдно! Такъ и передайте всѣмъ своимъ товарищамъ, кого здѣсь нѣтъ, что старику Кутузову въ первый разъ въ жизни случилось покраснѣть за своихъ боевыхъ товарищей. Ступайте, такъ и скажите, что я за васъ покраснѣлъ! А ты, голубчикъ" продолжалъ Кутузовъ обращаясь къ Добрынину, который стоялъ все время какъ ошпаренный -- "ступай поскорѣе къ себѣ домой, перемѣни это дурацкое платье и отдай его поскорѣе кому-нибудь, чтобы оно не кололо тебѣ глаза."
   Можете себѣ представить, какъ мы себя чувствовали послѣ такого неожиданнаго урока и какъ всѣмъ намъ было совѣстно глядѣть другъ другу въ глаза! Куда дѣвался и хмѣль!
   Въ ночь съ 11-го на 12-е октября мы пошли къ МаломуЯрославцу, на перерѣзъ пути французской арміи.
   Подъ Малымъ-Ярославцемъ сраженіе происходило въ виду нашемъ и на походѣ одно непріятельское ядро упало на мою батарею. Это было единственное ядро, которое удостоило долетѣть до гвардіи.
   Къ ночи, за моей батареею разбита была палатка, принадлежавшая Семеновскаго полка штабсъ-капитану Кошкареву; въ ней ночевалъ Кутузовъ. Около 10-ти часовъ вечера, когда онъ, вѣроятно, начиналъ засыпать, вдругъ пальба, прекратившаяся совершенно у города часу въ восьмомъ, внезапно открылась въ большомъ размѣрѣ. Кутузовъ вышелъ изъ палатки и съ сердцемъ сказалъ:
   -- "Охъ, ужъ этотъ мнѣ Дмитрій Сергѣевичъ (Дохтуровъ), и уснуть не дастъ! Оставилъ бы ихъ, проклятыхъ, въ покоѣ. Кашкаровъ! Пошли узнать, что это за тревога?" Потомъ, войдя въ палатку, онъ проспалъ уже до разсвѣта, до новаго похода.
   На одномъ изъ маршей, Кутузовъ, на дрожкахъ, подъѣхавъ къ Семеновскому полку, впереди котораго, ѣхали верхомъ Носниковъ, я и другіе ближайшіе офицеры, объявилъ намъ, что перехваченъ курьеръ, везшій извѣстіе къ Наполеону о Маллетовскомъ заговорѣ, возникшемъ въ Парижѣ. Разсказавъ подробно обстоятельства этого дѣла, онъ прибавилъ: "я думаю, собачьему сыну эта вѣсточка не по нутру будетъ: Вотъ что значитъ не законная, а захваченная власть!"
   Кутузовъ былъ вообще краснорѣчивъ; но при солдатахъ и съ офицерами онъ всегда говорилъ такимъ языкомъ, который бы имъ врѣзывался въ память и ложился бы прямо на сердце.
   Въ одну деревню, гдѣ назначена была квартира для Семеновскаго полка и вмѣстѣ главная квартира Кутузова, онъ пріѣхалъ впередъ одинъ, въ крытыхъ саняхъ, парою, и съ конвоемъ двухъ только казаковъ. Сани въѣхали во дворъ, а самъ онъ вошелъ въ избу и усѣлся на скамьѣ. Квартиргеръ полка, подпоручикъ Буйницкій, прибывшій туда незадолго, для занятія квартиръ, внезапно вбѣжалъ въ туже избу и, найдя неожиданно главнокомандующаго, оробѣлъ и спѣшилъ выдти. Кутузовъ остановилъ его и спросилъ:
   -- "Какого полка и что тебѣ надобно, мой другъ?"
   Буйницкій отвѣчалъ: "Семеновскаго, прибылъ для занятія квартиръ".
   -- "Чего же ты испугался меня и бѣжишь вонъ", продолжалъ Кутузовъ, "а еще гвардеецъ, и не нашелся! Обожди. Присядь со мной и побесѣдуемъ вмѣстѣ. Успѣешь еще занять квартиры -- полкъ далеко". Усадилъ его съ собой и продержалъ съ четверть часа.
   Такъ какъ я пишу здѣсь не реляціи, а то, что случалось со мной, или что до слуха моего доходило необыкновеннаго, то, не вдаваясь въ подробности преслѣдованія непріятеля отъ МалагоЯрославца до Краснаго, въ которомъ мнѣ ни разу не пришлось дѣйствовать, перейду просто уже къ Красному.
   3-го ноября мы подошли къ Красному. Тутъ, послѣ сильныхъ морозовъ, начавшихся отъ Вязьмы и продолжавшихся, дней 10-ть, сдѣлалась сильная оттепель. На дневкѣ, вечеромъ, часу въ пятомъ, Кутузовъ объѣзжая бивуаки, подъѣхалъ къ Семеновскому полку. За нимъ ѣхало человѣкъ пять генераловъ, въ числѣ которыхъ были принцъ Александръ Виртембергскій, Опперманъ и Лавровъ, а позади ихъ семь человѣкъ конногвардейщевъ везли отбитые у непріятеля знамена.
   -- "Здравствуйте, молодцы-семеновцы!" закричалъ Кутузовъ. "Поздравляю васъ съ новою побѣдою надъ непріятелемъ. Вотъ и гостинцы везу вамъ! Эй, кирасиры! Нагните орлы пониже! пускай кланяются молодцамъ! Матвѣй Ивановичъ Платовъ доноситъ мнѣ, что сегодня взялъ 115-ть пушекъ и сколько-то генераловъ.... не помнишь-ли ты, Опперманъ, сколько именно?"
   Опперманъ отвѣчалъ: "15-ть".
   -- "Слышите-ли, мои друзья, 15-ть, т. е., 15-ть генераловъ! Ну, если бы у насъ взяли столько, то остальныхъ сколько бы осталось? Вотъ, братцы, пушки пересчитать можно на мѣстѣ, да и тутъ не вѣрится; а въ Питерѣ скажутъ: "хвастаютъ!"
   Затѣмъ Кутузовъ подъѣхалъ къ палаткѣ генерала Лаврова, командовавшаго въ те время 1-й гвардейской пѣхотной дивизіей и расположившагося за Семеновскимъ полкомъ. Кутузовъ и прочіе генералы сошли съ лошадей и приготовились пить чай у Лаврова. Тутъ же кирасиры сошли съ лошадей, стали въ кружокъ и составили изъ знаменъ навѣсъ, въ родѣ шатра. Кто-то изъ офицеровъ, подойдя къ знаменамъ, сталъ читать надписи, на одномъ изъ нихъ, вслухъ всѣ тѣ сраженія, въ которыхъ отличался тотъ полкъ, которому принадлежало знамя, и въ числѣ прочихъ побѣдъ прочелъ: "Аустерлицъ!"
   -- "Что тамъ", спросилъ Кутузовъ, "Аустерлицъ? Да, правда! Жарко было и подъ Аустерлицемъ! Но омываю руки мои предъ всѣмъ войскомъ: неповинны онѣ въ крови аустерлицкой! Вотъ, хотя бы и теперь, къ слову, не далѣе какъ вчера, я получилъ выговоръ за то, что капитанамъ гвардейскихъ полковъ, за Бородинское сраженіе, далъ брилліантовые кресты въ награду. Говорятъ, что брилліанты -- принадлежность кабинета и что я нарушаю предоставленное мнѣ право. Правда, и въ этомъ я безъ вины виноватъ. Но ежели по совѣсти разобрать, то теперь каждый, не только старый солдатъ, но даже и послѣдній ратникъ, столько заслужили, что осыпь ихъ алмазами, то они все еще не будутъ достаточно награждены. Ну, да что и говорить! Истинная награда не въ крестахъ или алмазахъ, а просто въ совѣсти нашей. Вотъ здѣсь кстати я разскажу о дошедшей мнѣ наградѣ. Послѣ взятія Измаила, я получилъ звѣзду св. Георгія; тогда эта награда была въ большой чести. Я думаю, здѣсь есть еще люди, которые помнятъ молодаго Кутузова. (Тутъ Кутузовъ вздернулъ носъ къ верху). Нѣтъ? Ну, послѣ! Когда мнѣ матушка-царица приказала прибыть въ Царское Село, къ себѣ, я поспѣшилъ выполнить ея приказаніе -- поѣхалъ. Пріѣзжаю въ Царское. Пріемъ мнѣ былъ назначенъ парадный. Я вхожу въ залу въ одну, въ другую, всѣ смотрятъ на меня, я ни на кого и смотрѣть не хочу. Иду себѣ и думаю, что у меня Георгій на груди? Дохожу до кабинета, отворяются двери; что со мною сталось? И теперь еще не опомнюсь! Я забылъ и Георгія, и то, что я Кутузовъ. Я ничего не видѣлъ, кромѣ небесныхъ, голубыхъ очей, кромѣ царскаго взора Екатерины. Вотъ была награда!" И съ чувствомъ, постепенно понижая голосъ {Зачеркнуто: "какъ актеръ". Ред.}. Кутузовъ пріостановился -- и все кругомъ его молчало.
   Потомъ весь этотъ разсказъ онъ повторилъ на французскомъ языкѣ принцу Александру Виртембергскому, видимо съ цѣлью, чтобы отъ него перешло это выше -- въ Петербургъ....
   Тутъ одинъ изъ офицеровъ Семеновскаго полка сказалъ громко:
   -- "Не правда-ли, какъ эта сцена походитъ на сцену изъ трагедіи "Дмитрій Донской" (трагедія Озерова)!
   Посниковъ закричалъ: "Ура! спасителю Россіи!" и громкое "ура" понеслось и разлилось по всему войску. Столь неожиданный возгласъ тронулъ каждаго изъ присутствующихъ, а Кутузова, конечно, болѣе всѣхъ.
   Онъ вдругъ всталъ на скамейку и закричалъ: "Полноте, друзья, полноте! Что вы! Не мнѣ эта честь, а слава русскому солдату!" и потомъ, бросивъ вверхъ свою фуражку и сильно возвысивъ свой голосъ, закричалъ: "Ура! ура! ура! доброму русскому солдату...."
   Потомъ, когда "ура" утихло, Кутузовъ усѣлся опять на скамью и, обращаясь къ Лаврову, продолжалъ такъ:
   -- "Гдѣ это собачій сынъ сегодня ночуетъ? Я знаю, что въ Лядахъ онъ не уснетъ покойно. Александръ Никитичъ (партизанъ Сеславинъ, въ это время только капитанъ гвардіи) далъ мнѣ слово, что онъ сегодня не дастъ ему покоя. Вотъ послушайте, господа, какую мнѣ прислалъ побасенку нашъ краснобай Крыловъ: Собрался волкъ на псарню, псовъ потревожить. Войдти-то онъ вошелъ, да вотъ какъ пришлось выбираться оттуда -- давай за умъ! Собаки на него стаею, а онъ въ уголъ, ощетинился и говоритъ: "Что вы, друзья! За что это вы на меня? Я не врагъ вамъ. Пришелъ только посмотрѣть, что у васъ дѣлается, а вотъ сейчасъ и вонъ пойду". Но тутъ подоспѣлъ псарь, да и отвѣчаетъ ему: "Нѣтъ, братъ волчище, не провесть тебѣ насъ! Правда! ты сѣрый уменъ, но и я, дружище, сѣдъ уже и не глупѣе тебя"; (тутъ Кутузовъ снялъ шапку и рукою, кругомъ головы, показалъ сѣдины свои), "не уберешься такъ легко оісюда, какъ пришелъ сюда!-- и пустилъ стаю псовъ на него",-- прибавилъ онъ. Громкое "ура" повторилось вновь по войску!...
   Эта сцена разсказана не вполнѣ вѣрно Данилевскимъ въ его "Исторіи войны 1812 года" со словъ Ваксмута, бывшаго въ моей полуротѣ подпоручикомъ и находившагося тутъ же, вмѣстѣ со мной. Здѣсь сцена эта описана съ историческою вѣрностью.
   Около Краснаго, верстахъ въ 12-ти, находится деревня моего двоюроднаго брата Платона Васильевича Жиркевича. Въ молодыхъ лѣтахъ, дослужившись до чина надворнаго совѣтника и въ званіи оберъ-секретаря сената, онъ, женившись, оставилъ службу. Не зная никакого языка, кромѣ русскаго, безъ особеннаго образованія, онъ слылъ всегда, однакоже, умнымъ и дѣловымъ человѣкомъ и неоднократно приглашаемъ былъ дворянствомъ и начальствомъ на службу, по выборамъ, но рѣшительно и всегда отъ сего отказывался; занимался же болѣе всего торговлей, сплавляя изъ Порѣчья хлѣбъ, по Двинѣ, въ Ригу. Въ 1812 году у него скопилось хлѣба въ Ригѣ 2-хъ-годовая пропорція, по случаю запрещенія вывоза онаго за границу. Когда открылась кампанія, по всѣмъ вѣроятіямъ, можно было предполагать, что хлѣбъ примутъ въ казну, и онъ въ началѣ іюня, лично для сего отправился въ Ригу. Но какой же былъ ему сюрпризъ, когда, вмѣсто обращенія на продовольствіе, приказано было всѣ магазины, на форштатѣ, предъ крѣпостью, гдѣ былъ сложенъ и его хлѣбъ -- предать огню! И онъ, бѣдняга, оставивъ дома беременную жену на сносѣ, долженъ былъ немедленно выбраться изъ Риги и двѣ станціи шелъ пѣшкомъ. Къ Смоленску онъ прибылъ 1-го или 2-го августа и нашелъ жену уже въ Смоленскѣ. На вопросъ, какъ и когда она туда прибыла?-- она отвѣчала ему, что только наканунѣ выбралась изъ дома и ровно ничего не взяла съ собой. Проводивъ жену къ одному родному своему, верстъ за 20, за Смоленскъ, онъ верхомъ поспѣшилъ къ себѣ въ деревню, чтобы захватить серебро и часть одежды. Но едва добрался до дома, какъ окруженъ былъ французами и посаженъ подъ присмотръ. Жена его родила 6-го августа. Когда французы положительно заняли всю Смоленскую губернію, тогда она отправилась обратно къ мужу, который, присутствіемъ своимъ въ деревнѣ, спасъ свое имущество отъ расхищенія вполнѣ, такъ какъ къ нему въ домъ поставленъ былъ, подъ благовиднымъ предлогомъ, караулъ для присмотра за нимъ; а за тѣмъ, по неимѣнію въ виду значительныхъ помѣщиковъ и по знанію о личномъ уваженіи къ нему сосѣдей, онъ былъ назначенъ французскимъ начальствомъ подпрефектомъ Смоленской провинціи. Префектомъ же былъ опредѣленъ нѣкто Г. (В.) Сольтской (?), помѣщикъ Могилевской губерніи.
   Когда мы расположились у Краснаго и узнавъ, что мы будемъ дневать тутъ, я отпросился у полковника съѣздить въ деревню брата, узнать что-нибудь объ его участи, и каково же было мое удивленіе, когда я засталъ тамъ все семейство и услыхалъ всѣ подробности, выше мною описанныя. Я тотчасъ посовѣтовалъ брату ѣхать въ главную квартиру и тамъ объяснить все дѣло. Послѣдствія были очень непріятныя для него, и только одинъ милостивый манифестъ 12-го декабря успокоилъ его личность, хотя совѣсть нисколько и никогда его не упрекала. Свиданіе же мое съ нимъ доставило мнѣ нѣсколько удовольствія, а важнѣе всего я получилъ тулупъ, хотя простой и крытый затрапезою, но когда я явился въ немъ на бивуаки, товарищи мои встрѣтили меня съ большою завистью.
   По возвращеніи моемъ къ ротѣ, узналъ я, что капитанъ мой Гогель, который оставался старшимъ артиллерійскимъ офицеромъ при гвардіи, получилъ приказаніе -- отрядить одну полуроту съ егерскимъ полкомъ, назначеннымъ въ особый отрядъ, для встрѣчи идущей отъ Смоленска къ Красному, французской колонны. Я убѣдительно просилъ его командировать меня туда, но онъ отказалъ, подъ тѣмъ предлогомъ, что не можетъ самъ остаться только при 6-ти орудіяхъ своей роты, бывши начальникомъ, когда другая рота, состоящая въ его командѣ, будетъ оставаться безъ раздробленія, въ комплектѣ, и назначилъ изъ той роты Вельяминова, а при нецъ -- Лодыгина и Зварковскаго.
   Эта полурота, на другой день, не наведя на себя ни одного непріятельскаго выстрѣла, покрылась честью отличнаго подвига, такъ что Вельяминовъ и Ладыгинъ получили георгіевскіе кресты, а Зварковскій -- золотую шпагу. На мою же долю только пришлось нѣсколько благосклонныхъ словъ прямо отъ Кутузова, и вотъ по какому случаю.
   Послѣ оттепели, сдѣлался легкій морозецъ. На походѣ моя полурота перевозилась съ одной горы на другую и тутъ же подъѣхалъ въ крытыхъ саняхъ Кутузовъ. Пара, везшая его, была не подкована, и при началѣ спуска съ горы одна лошадь упала. Я тотчасъ же приказалъ солдатамъ спустить сани съ горы и на себѣ поднять ихъ на другую сторону. Кутузовъ, увидя мою заботливость, велѣлъ подозвать меня къ себѣ, и когда я подошелъ, спросилъ, какъ меня зовутъ? Получивъ отвѣтъ, сказалъ мнѣ: "Припомни, другъ мой Жиркевичъ, меня старика подъ старость. Какъ ты меня бережешь, старика, такъ и тебя когда-нибудь беречь станутъ!"
   Въ этотъ же день я видѣлъ, до какой степени начали доходить съ одной стороны отчаяніе, а съ другой стороны ожесточеніе въ этой войнѣ. При выходѣ нашемъ на большую дорогу, путь нашъ пересѣкся гвардейскимъ егерскимъ полкомъ. Вдругъ я вижу, что въ рядахъ онаго преспокойно идетъ себѣ одинъ французскій солдатъ, съ ружьемъ на плечѣ. Онъ до такой степени былъ обезумѣвшимъ, что, конечно, полагалъ себя въ тылу своихъ товарищей. Но тутъ замѣтилъ его одинъ егерскій солдатъ и не говоря ни слова, прикладомъ ударилъ его по головѣ такъ, что тотъ, безъ чувствъ, упалъ на землю. Я сталъ строго за сіе выговаривать ударившему, но тотъ съ жестокостью возразилъ мнѣ:
   -- "Ваше благородіе! у меня не стало ни отца, ни матери отъ этихъ бестій; и другаго утѣшенія не имѣю, какъ не щадить ни одного изъ нихъ; я поклялся передъ Богомъ въ этомъ".
   Въ Копысѣ мы простояли три дня. Сюда прибылъ изъ Петербурга великій князь Константинъ Павловичъ, и первымъ приступомъ его къ начальству надъ гвардейскимъ корпусомъ было требованіе, чтобы офицеры не отступали, на походѣ, отъ установленной формы. Но главнокомандующій отдалъ приказъ противъ этого и требовалъ, чтобы каждый сберегалъ здоровье свое, одѣвался теплѣе, но избѣгалъ безобразія. Со всѣмъ тѣмъ, не взирая на то, что морозы доходили до 25о, великаго князя мы иначе не видали на походѣ, какъ верхомъ, въ шпензерѣ сверхъ мундира, и всегда въ шляпѣ.
   Изъ Копыса мы опять пошли боковою дорогою и вышли на большую -- уже у Ошмянъ. Здѣсь (верстъ 40 или 50 до Вильны) намъ представилось зрѣлище нанужаснѣйшее, подобнаго которому не случалось никогда видѣть и на поляхъ битвъ.... Морозы стояли постоянно около 30о, при жестокихъ мятеляхъ и вѣтрѣ, дувшемъ все время намъ въ лицо; слѣдовательно, и колонновожатые наши, т. е., французы, претерпѣвали ту же участь, но только съ тою разницею, что мы въ своемъ климатѣ болѣе или менѣе освоились съ этими непогодами, а имъ она была въ диковинку и въ новинку. Но и у насъ было не безъ бѣдъ. Очень и очень часто случалось видѣть даже гвардейскихъ молодцовъ, замерзающихъ на дорогѣ, а пособить было нечѣмъ. Въ рядахъ ослабѣетъ солдатъ, не можетъ идти, оставляютъ его за собою, въ ожиданіи слѣдующихъ за корпусомъ подводъ и обоза, а для присмотра за нимъ остается свѣжій и исправный товарищъ его. Но не только обывательскія, но даже обозныя лошади, не бывъ подкованы, по гололедицѣ едва передвигали ноги и только на дневкахъ, или уже на другой день, утромъ, когда полки выходили въ новый походъ, достигали бывшаго ночлега. А между тѣмъ, не только ослабѣвшій, но и оставшійся при немъ, засыпали сномъ вѣчнымъ, и эта смерть для слабаго была менѣе страшна, чѣмъ для бодраго человѣка, ибо послѣдній видитъ заблаговременно то, что и его ожидаетъ тоже самое, когда онъ начнетъ слабѣть.
   Болѣе, нежели на 50 верстъ, не только по дорогѣ, но и въ стороны отъ селеній, виднѣлись однѣ лишь трубы да печи, а все, что только имѣлось въ деревнѣ удобосгораемаго, употреблено на топливо, и отъ Ошмянъ до Вильны нельзя было двухъ шаговъ пройдти безъ того, чтобы не наткнуться на одинъ или на нѣсколько труповъ. Въ другихъ мѣстахъ видно было, что нѣкоторыхъ смерть заставала на трупахъ ихъ товарищей въ то время, когда они готовились ими утолить свой голодъ. Еще ужаснѣе было видѣть, какъ десятками залѣзали въ самую середину костровъ и обгорѣвшіе, оставались въ такомъ положеніи. Другіе, не испустившіе еще послѣдняго дыханія, тлѣли, буквально, на угольяхъ, не высказывая ни малѣйшаго страданія въ потухающихъ глазахъ.
   Почти на каждыхъ 20-ти саженяхъ встрѣчалось, или покинутое орудіе, или съ зарядами фура, и подъ оными по четыре, по три, по двѣ и одной лошади, съ упряжью, павшихъ. О взятіи этихъ фуръ или орудій на подводы, никто даже не имѣлъ помышленія, ибо каждый заботился о личномъ своемъ сохраненіи, или о сбереженіи ввѣренной ему команды. Счастливъ былъ тотъ, у кого имѣлся тулупъ, какъ у меня, или кто еще не износилъ своей ватной шинели, а бѣдные солдаты, хотя въ. Копысѣ и получили полушубки, по страшно терпѣли отъ несообразной, по времени года, обуви. Тогдашняя форма заключалась въ такъ-называемыхъ "кожаныхъ крагахъ", плотно облегающихъ икру ноги и застегивающихся мѣдными пуговицами. Для красы, въ этомъ мѣстѣ не вставлялось сукно при панталонахъ, а пришивался кусокъ холста. А какъ солдатъ не имѣлъ возможности, ничего подвертывать подъ краги, то тутъ и начиналось для него самое гибельное отъ стужи пораженіе. Мы, артиллеристы, были счастливѣе тѣмъ, что ранцы и кивера клали на орудія и зарядные ящики, шли безъ ружей и съ тепло-покрытою головой, и дѣлали больше движенія; имѣли возможность на ходу одинъ другому пособлять и отогрѣвать отмороженные члены. Лошади у насъ ковались на шипы и мы всегда имѣли запасъ въ подковахъ. Вотъ примѣръ для будущихъ временъ. Боже сохрани еще отъ подобныхъ обстоятельствъ.
   Въ Вильну мы пришли 5-го декабря 1812 г. Тутъ я узналъ, что мнѣ за Бородино дали орденъ св. Владиміра 4-й степени.
   Я квартировалъ на форштатѣ въ Вильнѣ; когда мнѣ случилось проходить въ городъ, я насчиталъ неубранныхъ до 20-ти труповъ. Потомъ, дня черезъ два, улицы въ городѣ и на форштатѣ очистились. Въ устроенныхъ французами лазаретахъ, въ канавахъ, на дворахъ, вблизи жилыхъ улицъ, валялось около 30,000 труповъ, которые вывозились, на лошадяхъ нашихъ, за городъ. Тамъ ихъ складывали въ костры и сжигали. Но хотя мы простояли въ Вильнѣ двадцать два дня и ежедневно совершалась подобная операція, все-таки осталось болѣе половины изъ нихъ.
   

V.
Походъ за границу.-- Болѣзнь.-- Малчевская.-- Прусскій король.-- Пріемъ русской арміи въ Германіи.-- Назначеніе кн. Витгенштейна главнокомандующимъ.-- Сраженіе 21-го апрѣля 1813 г.-- Вѣсть о кончинѣ кн. Кутузова.-- Отступленіе.-- Сраженіе 9-го мая.-- Подполковникъ Марковъ.-- Шутка Костенецкаго.-- Отступленіе отъ Гохкирхена и отъ Дрездена.
1813 г.

   11-го декабря 1812 г. Александръ I прибылъ въ Вильну, а 12-го декабря, въ день его рожденія, объявлены были различные манифесты; 26-го декабря мы опять выступили въ походъ и я съполуротою, въ Вильнѣ, присоединился къ своей бригадѣ.
   1-го января 1813 года мы перешли границу и вступили въ Пруссію.
   На второмъ или третьемъ переходѣ, передъ городомъ Лыкъ, у меня открылась горячка: бригадный лекарь объявилъ, что я едва-ли проживу два дня. Когда рота пришла въ городъ, мой ротный начальникъ, капитанъ Гогель, объявивъ товарищамъ моимъ, что хотѣлъ бы лично похоронить меня, остался со мной въ Лыкѣ. На 8-й или 9-й день послѣ кризиса я всталъ уже съ постели, а взамѣнъ меня, бывшій до того времени здоровымъ, Гогель слегъ и на 3-й день скончался. Это меня такъ поразило, что я получилъ вторичный приступъ горячки и меня перенесли на другую квартиру. На этотъ разъ это была скорѣе необыкновенная слабость, нежели раздраженіе, такъ что съ приближеніемъ вторичнаго кризиса я не могъ даже говорить отъ слабости, не помнилъ и не слыхалъ, что около меня дѣлается. Въ это время не сходили у меня съ ума мать и невѣста и думалъ, что онѣ скажутъ, когда прочтутъ въ газетахъ, что я исключенъ изъ списковъ умершимъ. Но молодость свое взяла и я сталъ выздоравливать.
   Дней чрезъ пять послѣ моего кризиса, привезли въ Лыкъ товарища моего, поручика Стаховича, который оставленъ былъ, на второй станціи отъ Лыка, больнымъ тоже горячкой. При первомъ возвращеніи его къ памяти, онъ вспомнилъ, что и я нахожусь въ Лыкѣ, желалъ, чтобы его перевели туда и положили бы со мной на одной квартирѣ; онъ привезъ мнѣ извѣстіе, что я, 13-го января, произведенъ въ штабсъ-капитаны. Когда меня оставили въ Лыковѣ, при мнѣ было около 100 р. асс. и покуда я былъ боленъ, лечившій меня докторъ при военномъ госпиталѣ Хановъ, ни за свои посѣщенія, ни за прописываемыя лекарства которыя отпускались изъ госпиталя -- ничего не бралъ, и деньги были всѣ цѣлы; но когда я началъ поправляться, то докторъ присовѣтовалъ мнѣ, для укрѣпленія, пить вино и это скоро истощило мои финансы. Узнавши, что въ Лыкѣ оставленъ по болѣзни оберъ-провіантмейстеръ гвардейскаго корпуса Гове, я обратился къ нему съ запиской и онъ прислалъ мнѣ еще 100 р. асс. съ тѣмъ, чтобы послѣ удержать изъ моего жалованья. Когда привезли Стаховича, то на вопросъ его: "есть-ли у меня деньги?" я ему объявилъ, что имѣю 8 р. сер., а онъ мнѣ сказалъ, что имѣетъ 2 р. сер.
   Хотя я еще не вставалъ съ постели, но уже говорилъ твердо; Стаховичъ же былъ еще очень слабъ, часто впадалъ въ безпамятство, забывался, но, приходя въ себя, всегда возобновлялъ разговоръ о деньгахъ, не зная гдѣ достать оныхъ. Въ.Іыкѣ, кромѣ насъ, еще насчитывалось человѣкъ 11-ть гвардейскихъ офицеровъ, оставшихся здѣсь по болѣзни, и на наше счастіе никто не случился изъ числа ихъ, знающій нѣмецкій языкъ лучше меня, хотя и я по-нѣмецки едва-едва могъ выпросить для себя необходимое. Въ одно утро входитъ къ намъ городской почтмейстеръ и проситъ меня, чтобы я объяснилъ ему и прочелъ ему бумагу на русскомъ языкѣ, поданную ему какимъ-то русскимъ человѣкомъ; но онъ не знаетъ ни кто онъ, ни чего требуетъ. Взявъ ее въ руки, я увидѣлъ, что это подорожная, по которой какой-то хорунжій слѣдуетъ въ Россію до Харькова, и что для него требуется пара лошадей. Когда я объяснилъ это почтмейстеру, аккуратный нѣмецъ сталъ требовать, чтобы я сказалъ, кѣмъ подписана подорожная? По неясности подписи, я долго не могъ разобрать фамилію подписавшаго и его званіе и это затруднило наши обоюдныя объясненія. Нетерпѣливый хорунжій, съ азартомъ вошелъ въ комнату и малороссійскимъ нарѣчіемъ закричалъ:
   -- "Ну, то вы тамъ робите? Долго-ли мнѣ будетъ ожидать коней?"
   Стаховичъ въ эту минуту только лишь пришелъ въ память и слабымъ голосомъ просилъ меня узнать, кто этотъ малороссіянинъ и куда онъ ѣдетъ? На сдѣланный ему отъ меня перепросъ онъ отвѣчалъ, что онъ самъ изъ-подъ Ромны, водилъ въ армію лошадей, пожертвованныхъ харьковскимъ дворянствомъ, а теперь ѣдетъ въ Харьковъ представить отчеты. Я, зная, что и Стаховичъ самъ Роменскаго уѣзда, спросилъ у хорунжаго:
   -- "Не знаетъ-ли онъ въ Ромнахъ кого-нибудь изъ Стаховичей?"
   -- "А чи не ты-ли тоже Стаховичъ?" спросилъ меня малороссіянинъ
   -- "Нѣтъ, отвѣчалъ я, а вотъ кто", и показалъ ему на лежавшаго товарища.
   Тогда мой хорунжій бросился со всѣхъ ногъ на больнаго, началъ цѣловать его ноги, съ плачемъ и крикомъ продолжалъ соболѣзновать и утверждалъ, что не только покойный отецъ Стаховича, но и мать его, и вотчимъ -- его благодѣтели! Потомъ, вдругъ, какъ бы угадавъ нужду Стаховича, спросилъ:
   -- "А есть-ли у тебя гроши? а то будешь въ болѣзни нуждаться!"
   Стаховичъ откровенно признался, что денегъ у него вовсе нѣтъ, и тогда хорунжій объявилъ, что у него въ кожухѣ зашито 1,000 р. асс., нажитые имъ отъ продовольствія лошадей, и потому если Стаховичъ возьметъ ихъ всѣ и дастъ ему записку, то для него же сдѣлаетъ большое одолженіе, такъ какъ онъ боится, чтобы дорогой не ограбили его. Но Стаховичъ, поблагодаривъ его за вызовъ, не рѣшился взять болѣе 300 р., о чемъ малороссіянинъ крѣпко горевалъ и потомъ, съ видимою совѣстливостію и озабоченностью, просилъ, не напишетъ-ли Стаховичъ матери, чтобы ему за одолженіе, на мѣстѣ, дали нѣсколько возовъ соломы. Разумѣется, со Стаховичемъ и я разбогатѣлъ въ совокупности.
   Оправившись отъ болѣзни, мы, вмѣстѣ съ Стаховичемъ, отправились къ бригадѣ, которую нашли недалеко отъ Калиша. Моя рота стояла въ Конинѣ. Вмѣсто Гогеля командиромъ былъ назначенъ капитанъ Демидовъ. Тутъ мнѣ удалось познакомиться съ семействомъ Брониковскихъ, имѣніе которыхъ было отъ Конина верстахъ въ 8-мы. Семейство это состояло изъ двухъ стариковъ -- мужа и жены, сына и племянницы ихъ, лѣтъ 16-ти, Малчевской; когда главная квартира проходила эти мѣста, государь квартировалъ у Брониковскихъ и видимо заняла его Малчевская, ибо онъ пробылъ тутъ дня три или четыре, и одарилъ все семейство: старику далъ ленту, сына пожаловалъ въ камеръ-юнкеры и уѣхалъ въ Калишъ, гдѣ главная квартира простояла около мѣсяца. Государь не одинъ разъ пріѣзжалъ оттуда къ Брониковскимъ, несмотря на 40-верстное разстояніе, на распутицу и на самую неисправную дорогу, и два раза присылалъ за ними приглашенія на балы, въ Калишъ. Это мнѣ разсказывала сама Малчевская, въ то время уже невѣста молодаго Брониковскаго. Меня же она особенно сконфузила, увидѣвши въ строю, на парадѣ, данномъ по случаю пріѣзда прусскаго короля. Въ то время, когда мы проходили церемоніальнымъ маршемъ мимо государя и короля, которые стояли по правой сторонѣ, я вдругъ слышу, съ лѣваго бока, кто-то громко кричитъ:
   -- "Пане капитане! Пане Жиркевичу! добрый день пане!"
   Я обернулся и вижу -- Малчевская машетъ мнѣ платкомъ. Признаюсь, я очень испугался, ибо мнѣ тотчасъ пришло въ голову, что государь можетъ это замѣтить и приметъ это въ худую для меня сторону.
   Подъ Калишемъ сформировали сводную роту изъ 8-ми батарейныхъ и 4-хълегкихъ орудій, подъ командою полковника Ладыгина, а при легкихъ орудіяхъ я поступилъ тоже въ составъ этой роты. Прочія же орудія гвардейской артиллеріи поступили въ особый резервъ.
   Въ первыхъ числахъ апрѣля или въ концѣ марта мы выступили, въ новомъ составѣ, въ походъ и тутъ случилось со мной забавное произшествіе. По случаю наступившихъ жаровъ полки съ мѣста выходили всегда очень рано, а наша артиллерійская рота даже до полуночи. За станцію передъ Штейнау мой командиръ, Ладыгинъ, Съ вечера уѣхалъ въ городъ, а я остался вести роту на походѣ. Идучи ночью, рота, не ожидая никакой для себя встрѣчи, одѣта, была въ старую аммуницію. Версты за двѣ не доѣзжая до Лигница, когда начинало только разсвѣтать, подъѣхалъ ко мнѣ верьхомъ какой-то прусскій штабъ-офицеръ и спросилъ: "какая это идетъ команда? и не принадлежитъ-ли рота къ гвардейскому корпусу?" Получивъ утвердительный отвѣтъ, онъ объявилъ мнѣ, что прусскій король, желая сдѣлать сюрпризъ государю, вечеромъ прибылъ въ Лигницъ и послалъ его на встрѣчу войскамъ, которыя будутъ проходить, объявить имъ, что онъ желаетъ ихъ видѣть, а потому посланный попросилъ меня у самаго города нѣсколько пріостановиться, пока короля разбудятъ и доложатъ ему о прибытіи моей роты.
   Я тотчасъ исполнилъ его требованіе и, пріостановясь, велѣлъ людямъ по возможности прибраться и перемѣнить аммуницію, весь же хламъ сложить на обозъ и на запасные лафеты, которымъ приказалъ тронуться не прежде, какъ чрезъ полчаса послѣ нашего выступленія, разсчитывая, что этого времени достаточно намъ будетъ, чтобы пропарадировать мимо короля.
   Едва успѣла рота пройдти съ версту, какъ представилось намъ до того невиданное зрѣлище: мостъ чрезъ рѣку Одеръ былъ убранъ арками изъ цвѣтовъ, а на передней аркѣ красовалась надпись: "Komm uns Willkommen" (т. е. "приди къ намъ желанный"). У моста ожидалъ меня тотъ же адъютантъ короля съ извѣстіемъ, что его величество всталъ и ожидаетъ моего въ городъ вступленія. Сообщивъ это мнѣ, онъ поскакалъ къ королю. Я ѣхалъ передъ ротою; улица, по которой мы вступили въ го* родъ, была обсажена, по обѣимъ сторонамъ, деревьями и, подходя къ площади, насъ встрѣтилъ Ладыгинъ пѣшкомъ, и только что успѣлъ мнѣ сказать:
   -- "Смотри на право! король!"
   Я принялъ первыя слова за указаніе поворота, скомандовалъ двумъ первымъ орудіямъ "лѣвое плечо-впередъ" и поворотилъ ихъ у самаго угла площади, а самъ, съ поворотомъ моей лошади, увидѣлъ короля, сходящаго по ступенькамъ съ незначительной террассы перваго дома. Это произошло такъ быстро и такъ неожиданно, что я едва успѣлъ сдержать лошадь передъ самымъ, такъ сказать, носомъ короля. Давъ шпоры коню, чтобы подъѣхать и отрапортовать ему, я встрѣтилъ новую препону. Надъ террассою былъ сдѣланъ навѣсъ для солнца и я ударился такъ сильно о желѣзный прутъ, придерживавшій навѣсъ, что пошатнулся на лошади и киверъ повисъ на чешуѣ, у меня на затылкѣ. Я оправился и отрапортовалъ ему. Король, ломанымъ русскимъ языкомъ, милостиво спросилъ у меня:
   -- "Не ушиблись-ли? Какая эта бригада и рота?"
   Сдѣлавъ первые отвѣты по-русски, на прочіе вопросы я сталъ отвѣчать по-французски и тѣмъ видимо облегчилъ королю разговоръ со мной. Тутъ озадачило меня новое обстоятельство: орудія благополучно заѣзжали на углу, дѣлая повороты на-право. Король сталъ у самаго угла, я -- съ правой у него стороны. На углу случились деревья и проточная канава, а прислуга около орудій, съ правой стороны, не зная и не бывъ предупреждена, что король стоитъ у нашего угла, каждый, возлѣ него, обхватывалъ дерево и перескакивалъ канаву. Я же, не имѣя возможности никакъ пособить этому неустройству, только разводилъ руками и хмурилъ лицо при каждомъ ихъ прыжкѣ. Король въ самыхъ милостивыхъ и благосклонныхъ выраженіяхъ благодарилъ меня за порядокъ и за веселый и бодрый видъ людей, продержалъ меня около себя еще съ 1/4 часа; затѣмъ пришлось мнѣ показать королю еще новый спектакль. Прямо къ намъ подошелъ нашъ обозъ и запасные лафеты, нагруженные разнымъ хламомъ, и по і верхъ всего этого на каждомъ возу стояли клѣтки съ курами, утками и др. птицами; лежали связанные бараны и телята, купленные, а вѣрнѣе всего, забранные во владѣніяхъ его королевскаго величества. Все это кричало, кудахтало, мычало и вмѣсто того, чтобы пройдти мимо короля какъ можно скорѣе, начали ровняться и заѣзжать по два въ рядъ. На-силу кончилось мое мученіе, и получивъ отъ короля еще привѣтъ, мы разстались съ нимъ. Чего не случается въ походѣ!
   Недостанетъ словъ описывать, какъ мы были принимаемы, слѣдуя чрезъ Силезію, Саксонію до Люцена. Тамъ, гдѣ проѣзжалъ государь, не только въ городахъ, но и въ селеніяхъ, въѣзды украшались арками, цвѣтами, флагами и на всѣхъ возможныхъ языкахъ надписями, и мы всегда бывали первыми, которые проходили подъ этими тріумфальными воротами. Государя вездѣ встрѣчали толпы народа, во главѣ котораго стояли самыя красивыя дѣвушки, всѣ въ бѣломъ, и усыпали путь его цѣлымъ дождемъ цвѣтовъ. А Силезія и Саксонія не бѣдны красавицами! У каждаго въѣзда привѣтствовали государя рѣчами многоглаголивые нѣмцы, называя его не иначе какъ "ангеломъ и спасителемъ!" Насъ же встрѣчали съ самымъ искреннимъ радушіемъ, а хлѣбъ-соль -- по средствамъ каждаго хозяина, но всегда въ довольствіи; а хозяйки или хозяйскія дочери, непремѣнно и сплошь, всѣ въ насъ влюблялись! Было время... {Изъ помѣты автора на полѣ страницы видно, что это писано: "въ Полоцкѣ, 15-го сентября 1846 г.". Ред.}
   Въ половинѣ апрѣля 1813 г. мы вступили въ Дрезденъ, гдѣ провели праздникъ св. Воскресенія Христова. Наша рота квартировала въ верстѣ отъ города, по дорогѣ къ Лейпцигу, въ деревнѣ Лабгейде. Я стоялъ на квартирѣ вмѣстѣ съ Ладыгинымъ. Хозяева у насъ были необыкновенно милые и для насъ дали нѣмецкій спектакль; играли комедію Коцебу -- весьма мило, въ особенности двѣ хозяйскія дочери. 15-го или 16-го апрѣля мы опять тронулись въ походъ, а кн. Кутузовъ оставался, по нездоровью, въ Бунцлау. Черезъ три перехода мы подошли къ Люцену. Передъ этимъ, по общему согласію, товарищъ нашъ, прапорщикъ кн. Трубецкой, отправился въ Альтенбургъ, для закупки намъ разныхъ запасовъ, какъ-то: сахару, кофею, сыру и т. п. и возвратился къ ротѣ 21-го апрѣля утромъ, въ то самое время, когда мы уже выстроились въ линію, передъ сраженіемъ, а всѣ запасы, съ поспѣшностью, были положены въ зарядный ящикъ моего орудія, гдѣ также лежалъ мой офицерскій знакъ. Первый непріятельскій выстрѣлъ попалъ въ нашу провизію и взбросилъ ее на воздухъ.
   Кутузовъ въ это время считался главнокомандующимъ всѣми нашими арміями, а 1-й западной арміею командовалъ Тормасовъ. 21-го апрѣля мы въ первый разъ сошлись съ пруссаками на походѣ и я помню, какъ кавалерія ихъ, въ одномъ селеніи, переходя съ правой стороны на лѣвую, часа два задерживала походъ надіъ.
   Тотчасъ за деревней нашли мы Тормасова, лежащаго на травѣ, подъ деревомъ, и окруженнаго адъютантами; насъ удивило, что онъ, при нашемъ прохожденіи, даже не приподнялся, чтобы взглянуть на насъ! Пройдя нѣсколько саженей, насъ остановили въ колоннѣ, позади прусскихъ войскъ. Правѣе нашей роты стояли Преображенскій и Семеновскій полки, тоже въ колоннахъ. Подъѣхалъ государь къ войскамъ и, поздоровавшись, сказалъ:.
   -- "Ребята! вотъ вашъ главнокомандующій!" указывая при этомъ на гр. Витгенштейна. "Поздравьте его хорошенько побѣдою!"
   Едва ура раздалось въ линіяхъ, какъ открылась канонада, впереди насъ, между пруссаками и французами. Государь въ ту же минуту сказавъ Ладыгину: "Будьте готовы и ждите приказаній!" поскакалъ впередъ, къ линіи, вправо отъ насъ. Не прошло 1/2 часа, къ нашей ротѣ подскакалъ флигель-адъютантъ прусскаго короля и объявилъ, что государь велѣлъ намъ идти впередъ. Въ дивизіонной колоннѣ, съ пѣсенниками впереди, мы тронулись съ мѣста. Государь съ прусскимъ королемъ стоялъ на небольшомъ возвышеніи у Гроссъ-Гершена, гдѣ, какъ говорятъ, въ 30-ти-лѣтнюю войну былъ убитъ Густавъ-Адольфъ. Когда мы подошли ближе, государь, отдѣлясь отъ толпы, шагомъ подъѣхалъ къ намъ и сказалъ:
   -- "Молодцы! Спасибо! Смотрите поработайте, когда будетъ нужно, а теперь стой!". |
   Простояли мы тутъ съ полчаса. Прусскій король, окруженный огромной свитой, поѣхалъ мимо насъ къ своей кавалеріи, которая была влѣво выстроена въ линію и въ это самое время, ~ изъ-за деревни, бывшей у насъ передъ глазами, полетѣла куча. ядеръ. Король, не смѣшавшись, даже не прибавивъ шагу, продолжалъ свой путь по кавалерійской линіи. Къ намъ подскакалъ флигель-адъютантъ съ приказаніемъ государя -- немедленно выстроиться косымъ фронтомъ, подавъ лѣвый флангъ батареи впередъ такъ, чтобы можно было анфилировать деревню. Въ то же время гвардейскіе егеря пошли въ атаку, на деревню. Исполнивъ приказаніе, мы открыли сильный огонь и держались часа съ полтора въ виду самаго государя. Но такъ какъ флангъ нашъ былъ очень выдвинутъ, то французы, поставивъ новую батарею, взяли насъ во флангъ, смѣшали въ кашу и въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ мы потеряли одного офицера и около 6-й части прислуги; у насъ подбили 5-ть лафетовъ подъ орудіями, такъ что мы едва утащили ноги, сопровождаемые тучею ядеръ съ фланга и съ фронта. Отойдя за кавалерію, начали мы немного исправляться и въ это время она свернулась въ колонны. Наступили сумерки, мы прошли еще нѣсколько назадъ; остановились, отпрягли лошадей и часть изъ нихъ отправили за дровами и за соломой. Наконецъ совсѣмъ стемнѣло. Около 10-ти часовъ, внезапно, впереди изъ пѣхотной колонны, стоявшей у насъ правѣе, раздалась ружейная пальба батальнымъ огнемъ. Потомъ говорили, будто бы нашъ или прусскій какой-то разъѣздъ, подъѣхалъ близко къ пѣхотѣ, которая приняла его за непріятеля. Эта перестрѣлка указала французамъ точку расположенія пѣхоты и они со всѣхъ своихъ батарей открыли туда быстрый и непрерывный огонь. Несмотря на наше отдаленіе и къ намъ залетѣло нѣсколько ядеръ; само собою разумѣется, что это произвело у насъ тревогу и безпорядокъ, но нельзя себѣ представить, что сдѣлалось съ прусскою кавалеріею, стоявшею предъ нами! У нихъ тоже все приготовлено было къ покою: всадники спѣшены, лошади размунштучены и подпруги ослаблены; часть людей отправлена тоже за дровами и за соломою, а тѣ, которые оставались при коняхъ, имѣли въ поводѣ по 3 и 4 лошади. Все это внезапно смѣшалось и понеслось назадъ. И мы, которые сражались со втораго часу дня, причемъ не только не потеряли ни одного шагу мѣста, а, напротивъ, значительно подались впередъ, должны были безъ видимой причины спасаться бѣгствомъ. Къ счастію, французы, за темнотою, не видали всей нашей суматохи и не воспользовались ею какъ слѣдуетъ, иначе мы поплатились бы дорого. Къ утру, за какой-то небольшой рѣчкою, начали собираться наши разстроенные отряды и опять началась наша ретирада.
   На бѣду, 22-го апрѣля, разнеслась у насъ вѣсть о кончинѣ Кутузова.
   Прошло уже слишкомъ 30 лѣтъ, а и теперь (въ 1846 г.) не могу вспомнить безъ волненія тѣ минуты, когда произошелъ разсказанный выше кризисъ. Бодрость духа, возраставшая, можно сказать не по днямъ, а по часамъ, въ войскѣ, вдругъ упала. Возвращаясь къ Дрездену, то при обходѣ стараго города пришлось намъ проходить деревню Либгейде, гдѣ мы, не болѣе какъ пять дней тому назадъ, пировали героями и хвастались, что французамъ не видать болѣе саксонокъ, а теперь, несмотря на-теплую погоду, я все старался укрыть свое лицо въ шинель такъ, чтобы проѣхать чрезъ деревню и не быть узнаннымъ своими хозяйками, которыя, стоя на балконѣ, съ изумленіемъ глядѣли на наше обратное шествіе и, узнавъ меня, жалобно спрашивали, что все это значитъ и зачѣмъ мы идемъ назадъ.
   Около Дрездена мы простояли три дня, потомъ опять стали отступать далѣе и остановились, пройдя Бауценъ. Тутъ приготовлены уже были временныя укрѣпленія. Гвардія находилась на самомъ лѣвомъ флангѣ, у подошвы Богемскихъ горъ. 8-го мая, въ день моего ангела, въ палаткѣ, мы играли въ бостонъ: я, капитанъ Демидовъ, назначенный командиромъ 2-й легкой роты, къ которому я поступилъ съ моими орудіями у Дрездена, и адъютантъ нашего корпуснаго командира Лаврова, Семеновскаго полка поручикъ Бибиковъ. Игра наша была довольно крупная и у меня было записано болѣе 1,000 призовъ, какъ въ часу четвертомъ, послѣ обѣда, ударили вездѣ "подъемъ" и началось передвиженіе войскъ. Гвардія вытянулась ближе къ центру, а мои 4 орудія поставлены были въ передней линіи, въ небольшомъ укрѣпленіи; позади меня расположился прусскій батальонъ, подъ командой капитана Гунта. Вправо отъ меня была главная батарея, занятая ротою великаго князя (Константина Павловича?) и выстроенная на одномъ изъ семи возвышеній, составлявшая центръ позиціи и вмѣстѣ уголъ, ибо тутъ правый уголъ нѣсколько загибался назадъ, такъ что гвардія, расположенная въ самомъ центрѣ позади, составляла базисъ треугольника. Около 8-ми часовъ вечера показались передъ линіей нашей колонны войскъ и до насъ дошла канонада, начавшаяся за Бауценомъ и приближавшаяся къ намъ постепенно, такъ что нѣсколько ядеръ упало и на мою батарею. Когда стало смеркаться, на нашу линію перешли войска, сражавшіяся днемъ подъ самымъ Бауценомъ, и составили передовую цѣпь почти у самой моей батареи, такъ что и наши, и французы ночевали отъ батареи моей не далѣе какъ въ саженяхъ во 100. Разумѣется, ночь для насъ была не очень покойна, и дабы лучше судить объ этомъ предметѣ, приведу здѣсь случай съ нашимъ адъютантомъ, подпоручикомъ Тиманомъ старшимъ. Онъ былъ посланъ съ приказаніемъ къ линіи и, вмѣсто своихъ, заѣхалъ въ колонну французовъ. Его наиболѣе обманулъ окликъ, сдѣланный ему на нѣмецкомъ языкѣ (въ этой колоннѣ были и саксонцы): "Wer da?" -- "Freund!" отвѣчалъ Тиманъ; вмѣсто отвѣта кто-то схватилъ его лошадь подъ уздцы и чрезъ двѣ минуты онъ уже стоялъ передъ французскимъ генераломъ, ужинавшимъ въ своемъ каре. Тотъ пригласилъ его раздѣлить съ нимъ ужинъ, а потомъ отправилъ его за свою линію. Послѣ Тиманъ разсказывалъ, что 8-го числа плѣнныхъ нашихъ у французовъ было очень немного -- и большею частью раненые. Такъ какъ Тиманъ былъ сынъ друга и любимца гр. Аракчеева, то на другой день, когда онъ не явился передъ товарищами, всѣ мы считали его убитымъ, и Аракчеевъ, при самомъ началѣ перемирія, велѣлъ справиться между плѣнными, взятыми у насъ французами, нѣтъ-ли, въ числѣ ихъ, Тимана, и получилъ утвердительный отвѣтъ; тогда, по волѣ государя, отправлено было ему 50 червонцевъ, но оные чрезъ два дня возвращены съ извѣстіемъ, что Тиманъ скрылся. Это насъ очень удивило, ибо тогда онъ еще не явился, но дня чрезъ три спустя, пришелъ къ намъ переодѣтый студентомъ. Около Дрездена, при пособіи одного нѣмца, удалось ему съ однимъ прусскимъ офицеромъ переодѣться и пробраться въ Богемію, гдѣ онъ явился къ начальнику7 австрійскихъ войскъ. Этотъ, какъ разсказывалъ Тиманъ, долго колебался, что съ ними дѣлать: слѣдовало-ли ихъ возвратить французамъ или отправить въ русскую армію? Наконецъ рѣшился на послѣднее, но, кромѣ пропускнаго билета, не далъ никакого пособія и они, во время пути, питались подаяніемъ.
   9-го мая, въ день моего рожденія, едва стало разсвѣтать, я приготовился привѣтствовать французовъ заревымъ выстрѣломъ. Но, замѣтивъ, что колонны находятся на походѣ, обратно къ Бауцену, я поопасался своимъ выстрѣломъ произвести тревогу по линіи; когда же совершенно разсвѣло, то предо мной не осталось и слѣда непріятеля. Цѣпь наша тотчасъ стянулась за линію.
   Укрѣпленіе, доставшееся мнѣ на долю, отстояло саженей на 1,000 отъ Бауцена. Линія шла косвенно: лѣвый флангъ упирался въ горы и была отъ города не болѣе какъ на 500 сажень, а передовая батарея едва-ли отстояла отъ города на 300 сажень, такъ что ея выстрѣлы достигали на дрезденскую дорогу за Бауценъ. Бауценъ лежитъ на высотѣ и французская позиція, кромѣ упомянутой батареи, доминировала нашу; но насъ защищало отъ выстрѣловъ -- отдаленіе и рѣчка, протекавшая у самаго города.
   Поутру, часу въ восьмомъ, французы повели атаку на нашъ лѣвый флангъ и по горамъ, покрытымъ лѣсомъ, загремѣла ружейная перестрѣлка; со стороны французовъ видны были двѣ небольшія пушченки, что составляло живописную картину для насъ. Но потомъ пушечная пальба стала приближаться къ намъ, а такъ какъ передъ моей батареей не было видно ни пѣхоты, ни кавалеріи, то предполагать должно было, что приближается одна артиллерія. Непріятель спустился съ гребня высотъ, прилегающихъ къ Бауцену, и за городомъ, точно чешуя, серебрился блескъ отъ ружей пѣхоты. Выстрѣлы стали достигать до меня и у меня убило 2-хъ человѣкъ, у орудія лѣваго фаса моего укрѣпленія. Узнавъ, что противъ насъ дѣйствуютъ гаубицы и зная, что они фланкируютъ мой лѣвый фасъ, тогда какъ мои выстрѣлы не могли доставать до французской батареи, я приказалъ два орудія перевезти за ровъ и поставить въ поле, а людямъ приказалъ прилечь въ ровъ. Подозвавъ капитана Гунта, я объяснилъ ему, что онъ можетъ отвести свой батальонъ подалѣе отъ выстрѣловъ, ибо французскихъ войскъ, кромѣ батареи, передъ нами не видно и, кромѣ того, находится еще рѣка, которую безъ переправы перескочить нельзя, слѣдовательно, при малѣйшемъ движеніи, онъ всегда будетъ имѣть время приблизиться къ батареѣ -- онъ это исполнилъ
   Еще 8-го мая (1813 г.), вечеромъ, "когда я только что былъ поставленъ на позицію, подскакалъ ко мнѣ конно-артиллеристъ въ солдатской шинели и въ солдатской аммуниціи, и закричалъ:
   --."Гдѣ командиръ батареи?"
   -- Что тебѣ, братъ, надобно? спросилъ я.
   -- "Кстати, ты меня назвалъ братомъ. Будемъ же имъ дѣйствительно! Я -- подполковникъ Марковъ! отвѣчалъ артиллеристъ. Ботъ моя рота позади васъ, саженей, двѣсти. Прошу полагаться на меня. Мы въ самомъ центрѣ и вѣрно жутко придется вамъ. Когда не выдержите, захотите отдохнуть, пожалуйста, тогда дошлите до меня, я и безъ приказанія смѣню васъ!" и, подавши мнѣ, руку, онъ поѣхалъ къ своему мѣсту.
   9-го числа, когда я перевезъ два орудія изъ-за бруствера за ровъ, а людямъ приказалъ однимъ -- спуститься въ ровъ, а другимъ, праваго фаса,-- присѣсть за брустверъ, чтобы ихъ напрасно не тревожили непріятельскіе выстрѣлы; самъ я перешелъ впередъ, за правый фасъ моего реданта и, упершись спиною на валъ, наблюдалъ, что дѣлается у французовъ и любовался картиною сраженія на горахъ. Вдругъ вижу, съ лѣваго фланга, ѣдетъ, шагомъ, по линіи генералъ-маіоръ Костенецкій, въ эти два дня командовавшій артиллеріею гвардейскаго корпуса; не доѣзжая сажень 50-ти до моего укрѣпленія, онъ, вынувъ саблю изъ ноженъ, пустился ко мнѣ въ галопъ. Зная множество различныхъ проказъ за нимъ, я не удивился этому, но не могъ придумать, чтобы это значило? Шагахъ въ 10-ти отъ меня онъ поѣхалъ опять шагомъ и саблю вложилъ въ ножны. Откачнувшись отъ бруствера и обойдя спереди ровъ, я пошелъ къ нему на встрѣчу и въ эту самую минуту, между имъ и мною, упало французское ядро, дало рикошетъ и полетѣло далѣе. Лошадь Костенецкаго уперлась и подалась нѣсколько назадъ, а онъ, дуя ее кулакомъ по головѣ, хладнокровно мнѣ говоритъ:
   -- "Я-было скакалъ, чтобы васъ изрубить. Но теперь прошу у васъ извиненія: я думалъ, что вы трусите! Вижу теперь, что вы бережете людей вашихъ. Это благородно! Пожалуйста, стойте, гдѣ и прежде стояли. Очень хорошій примѣръ для прислуги вашей
   Поговоривъ еще немного со мною, Костенецкій поѣхалъ далѣе.
   За этимъ слѣдовало еще приключеніе. Начальникъ прусскихъ войскъ, генералъ Пирхъ, подъ командой котораго состоялъ капитанъ Гуптъ, объѣзжая свою линію, спросилъ его: "зачѣмъ онъ такъ далеко стоитъ отъ батареи, ввѣренной его охраненію?" Тотъ отвѣчалъ, что артиллерійскій начальникъ велѣлъ ему отойдти. Онъ пришпорилъ лошадь и подскакалъ къ укрѣпленію; я и его встрѣтилъ, подобно Костенецкому.
   -- "Скажите мнѣ, пожалуйста", спросилъ Пирхъ, "отчего вы не приказываете стрѣлять, когда у васъ непріятельская батарея передъ лицомъ и которая такъ сильно всѣхъ насъ безпокоитъ?"
   -- Ужели прикажите мнѣ податься впередъ, передъ линіею, отвѣчалъ я;-- я буду жертвовать людьми совершенно безполезно, такъ какъ мои орудія не достаютъ до французовъ!
   -- "Сомнѣваюсь!" сказалъ Пирхъ. "Я согласенъ, что выстрѣлы могутъ быть не полные, но чтобы они не долетали до непріятельскихъ батарей, когда его выстрѣлы далеко перелетаютъ за насъ, это невѣроятно!"
   Я тотчасъ же приказалъ сдѣлать выстрѣлъ изъ единорога -- и гранату въ виду нашемъ разорвало по сю сторону рѣки, у подошвы Бауценскихъ высотъ.
   -- "Вижу", сказалъ Пирхъ, "что и генералъ не долженъ спорить съ артиллеристомъ, знающимъ свое дѣло!"
   -- Если вы, генералъ, разрѣшите мнѣ выдвинуться впередъ, тогда....
   -- "Нѣтъ!" перебилъ онъ меня, "этого я не вправѣ сдѣлать! Мы должны ждать, что будетъ далѣе впередъ! Но кажется, что намъ не придется долго ждать!"
   -- Напротивъ, возразилъ я, не думаю, чтобы эта атака на нашъ флангъ была дѣйствительная, мнѣ кажется, что это одна маска!
   -- "Изъ чего вы это заключаете?"
   -- А вотъ посмотрите пристально на высоты и замѣчайте, какая блестящая полоса извивается по гребню горъ и двигается все болѣе и болѣе къ нашему правому флангу, хотя войска и не видно!..!
   Онъ сталъ смотрѣть въ подзорную трубу и, удостовѣрившись въ правильности моихъ замѣчаній, сказалъ, что сейчасъ пошлетъ, извѣстить о семъ кого нужно. Пока мы разговаривали съ Пирхомъ, пальба стала уменьшаться и, наконецъ, совершенно прекратилась.
   Часу въ двѣнадцатомъ изъ обоза пріѣхалъ ко мнѣ, верхомъ;' мой деньщикъ Василій и привезъ полуприготовленный бифштексъ, нѣсколько сухихъ щепокъ, чайникъ съ кофеемъ и спросилъ: "гдѣ прикажу разогрѣвать?"
   Указавъ ему на ровъ, я послалъ къ капитану Гунту пригласить его ко мнѣ. Онъ думалъ, что зову для совѣщанія и удивился, когда я объявилъ ему объ обѣдѣ. Онъ признался, что уже два дня, кромѣ черстваго сухаря и воды, у него ничего во рту не было, ибо наканунѣ онъ, въ числѣ прочихъ, дрался подъ Кенигсвартомъ; но еще болѣе удивился, когда я ему сказалъ, что я ни разу не оставался безъ обѣда и что мой деньщикъ, въ какое бы время ни было, въ самомъ пылу сраженія, всегда меня отыщетъ и привезетъ что-нибудь, и въ доказательство моихъ словъ я привелъ настоящее обстоятельство, что онъ поѣхалъ изъ обоза, отстоящаго отъ насъ почти за милю, когда пальба еще не прекращалась, и поэтому не могъ знать, что не попадетъ подъ выстрѣлы.
   Французы дали намъ преспокойно пообѣдать, но въ половинѣ третьяго открылась новая великолѣпная картина: подобной, въ другой разъ, въ жизни не пришлось мнѣ болѣе видѣть. Я сказалъ выше, что правѣе меня, на одной изъ высотъ, находившейся въ центрѣ или на углу линіи, въ такомъ расположеніи, что высоты, понижаясь одна передъ другою, шли въ прямомъ направленіи назадъ линіи; тамъ, на углу линіи, построено было укрѣпленіе, на которомъ была расположена батарейная рота его высочества, и оно отстояло отъ меня не болѣе 150 или 200 саж. Передъ фронтомъ батареи, на дистанціи съ версту, былъ лѣсъ. Во рву, передъ нашею артиллеріею, залегли гвардейскіе егеря. Внезапно, со стороны французовъ, вскачь, справа и слѣва отъ лѣса, понеслась конная артиллерія и, остановясь на половинѣ дистанціи противъ нашей главной батареи, открыла самый учащенный батальный огонь. Въ то же самое время передъ нами, на горахъ, появились густыя колонны, неподвижно утвердившіяся на высотахъ, а внизу оныхъ началась переправа и открылся сильный пушечный огонь по сю сторону рѣки,-- къ намъ. За конною же артиллеріею, когда нѣсколько прочистился дымъ и уменьшилась пальба, какъ изъ земли родились, стояло 5 или 6 пѣхотныхъ колоннъ, видимо скрывавшихся до сего времени въ лѣсу. Всѣ эти колонны двинулись на нашу главную батарею и впереди колоннъ, шагомъ, верхомъ на бѣлой лошади, подбоченясь, ѣхалъ, въ синемъ плащѣ, генералъ. Съ нашей стороны посыпалась, какъ градъ, картечь и егеря бросились изъ рва въ атаку. Мимо меня въ этотъ моментъ проскакало 12 орудій нашей конной гвардейской артиллеріи и 8 орудій прусскихъ, которыя, выѣхавъ сажень 50, заняли почти весь промежутокъ между мною и главной батареею; но и мнѣ можно было открыть огонь.
   Тутъ открылся совершенный адъ. Я полагаю, что въ самыя первыя минуты взорвало 5 или 6 ящиковъ или фуръ. Пальба длилась уже около часу, какъ опять, мимо меня, потянулась пѣшая батарейная рота полковника Либштейна и я рѣшительно не знаю даже, гдѣ бы онъ могъ занять мѣсто, думаю, что долженъ былъ замѣнить конную артиллерію. Но въ тотъ моментъ, когда она проходила линію, съ высоты, гдѣ была прежде рота его высочества, во флангъ нашъ направились французскіе выстрѣлы и у Либштейна вдругъ взорвало два ящика. Самъ Либштейнъ, пѣшій, подбѣжалъ ко мнѣ и, усѣвшись за брустверъ, закричалъ:
   -- "Скажите мнѣ, ради Бога, что изъ этого будетъ?"
   Какъ ни суетился я около своихъ орудій, но не могъ не разсмѣяться и отвѣчалъ:
   -- Не знаю; но что-то недоброе!
   Въ эту минуту подскакалъ адъютантъ и объявилъ мнѣ и Либштейну приказаніе -- немедленно сняться, идти назадъ и примкнуть къ кавалеріи, которую мы уже нашли отступающею колоннами, но съ разстановкою, время отъ времени. Тутъ же примкнула къ намъ рота его высочества съ 11-ю цѣлыми и однимъ подбитымъ орудіями; она едва успѣла сняться съ высоты и уйдти отъ французской пѣхоты. Всѣ мы потянулись въ Гохкирхенское ущелье.
   Сраженіе происходило въ самый ясный и прекраснѣйшій весенній день, 9-го мая 1813 г., и кончилось часу въ 5-мъ или
   6-мъ вечера. Счастіе наше, что у французовъ не было легкой кавалеріи, а то во время нашего отступленія понесли бы мы огромный уронъ, но зато ихъ артиллерія самымъ ужаснымъ образомъ провожала насъ. Тиманъ, который въ это время находился еще въ плѣну, въ Бауценѣ, послѣ разсказывалъ намъ, что на высотахъ, гдѣ мы видѣли большія неподвижныя колонны, собраны были въ толпахъ окрестные поселяне, служившіе маскою, для усиленія числительности непріятеля.
   Когда мы входили въ Гохкирхенское ущелье, князь Яшвиль, начальникъ артиллеріи, пріостановилъ-было нашу роту, свернувшуюся уже въ одно (орудіе), и велѣлъ намъ занять высоту для прикрытія ретирады, но, усмотри за нами роту Либштейна, отпустилъ насъ слѣдовать далѣе, и расположилъ для той же цѣли батарейныя орудія.
   Ретирада наша безостановочно продолжалась до Швейдница. Тутъ узнали мы, что заключено перемиріе и подались еще далѣе. Государь и гвардія расположились въ Петервальдѣ; штабъ гвардейской артиллеріи сталъ въ Франкенштейнѣ, а наша рота заняла деревню Шенгольде. Здѣсь я получилъ записку отъ генералъ-маіора Эйлера, нашего бригаднаго начальника (но въ то время начальствовавшаго надъ артиллерійскимъ резервомъ, состоящимъ изъ 18-ти ротъ), приглашавшаго меня къ себѣ въ замокъ Петольцъ, за Франкенштейномъ. Когда я пріѣхалъ къ нему, то онъ просилъ меня быть ему помощникомъ и взять въ мое управленіе его канцелярію. Тутъ мы простояли до окончанія перемирія, т. е. до 3-го августа 1813 г.
   Замокъ Петольцъ, верстахъ въ 4-хъ отъ Франкенштейна, куда было перенесено, временно, управленіе прусской Силезіи, лежитъ у подошвы Богемскихъ горъ и занимаетъ прелестное мѣстоположеніе. Не помню теперь имени хозяина, но замокъ изобиловалъ всевозможною сельскою роскошью. Оранжереи, парники, прекрасное и удобное помѣщеніе. Въ распоряженіи генерала было два или три комплекта музыки. Меня всѣ, какъ обыватели, такъ и подчиненные генерала почитали и называли его правою рукою. Я затѣялъ, по воскресеньямъ, въ Петольцѣ, собранія и фейерверки, и къ намъ, съ разныхъ сторонъ, кто пѣшкомъ, кто въ экипажѣ, непремѣнно къ 4-мъ часамъ, стекались прелестныя пруссачки и тамъ оставались до фейерверка, который, по моему распоряженію, всегда отсрочивался какъ можно позже....
   3-го августа изъ Силезіи мы пошли горами въ Богемію и вышли на Теплицъ....
   13-го августа, вечеромъ, подошли къ самому Дрездену и по всему казалось, что произойдетъ жаркое сраженіе: войска подходили со всѣхъ сторонъ. Тутъ мы впервые сошлись съ австрійцами. Ночью пошелъ проливной дождь и къ утру, 14-го августа, изъ черноземнаго грунта сдѣлалось совершенное болото, и я, не преувеличивая нисколько, говорю, что кирасиры, собственно по этой причинѣ, по нѣсколько разъ перемѣняли свою позицію, отыскивая болѣе твердое мѣсто, гдѣ бы лошади не утопали по колѣна. Со всѣмъ тѣмъ, однакоже, началась перестрѣлка, довольно слабая, подъ самыми стѣнами Дрездена. Дождь продолжалъ лить весь день и 15-го августа; въ этотъ день Эйлеръ отдалъ мнѣ приказаніе отправиться къ самому Дрездену, въ цѣпь стрѣлковъ, отыскать тамъ генерала Рота, который просилъ дать въ его распоряженіе нѣсколько легкихъ орудій, спросить, сколько ему надо, и если не болѣе одной роты, то, чтобы я отыскалъ подполковника Тимоѳеева и его роту отвелъ бы на то мѣсто, куда укажетъ Ротъ. Здѣсь мнѣ въ первый разъ пришлось слышать визгъ пуль. Генерала Рота я отыскалъ въ кустахъ, въ самой передней линіи стрѣлковъ, и обратился къ нему съ объясненіемъ зачѣмъ я явился. Онъ съ живостью мнѣ сказалъ:
   -- "Ради Бога, батюшка, дайте скорѣе артиллерію!"
   -- Гдѣ же прикажите ее поставить? спросилъ я.
   Ротъ указалъ мнѣ на небольшое возвышеніе, съ котораго можно было стрѣлять продольно, по аллеѣ, въ концѣ которой строились французскія колонны. Я поскакалъ отъ него къ Тимоѳееву, привелъ его на указанный путь и подъѣхалъ къ Роту, чтобы донести объ исполненіи.
   -- "Скажите мнѣ, пожалуйста, вы вѣрно не адъютантъ?" спросилъ меня Ротъ.
   -- Никакъ нѣтъ, ваше превосходительство, отвѣчалъ я; я состою по особымъ порученіямъ при моемъ генералѣ.
   -- "Ну видите, что я угадалъ", сказалъ онъ; "адъютантъ съ этимъ дѣломъ въ другой разъ не пустился бы сюда!"
   Въ это время мимо меня просвистало нѣсколько пуль.
   Не знаю, какая была причина гнѣва Рота на адъютантовъ.
   18-го августа началось отступленіе отъ Дрездена. 1-я гвардейская дивизія еще наканунѣ, съ вечера, отошла по шоссе къ Теплицу и наблюдала дорогу изъ Пирны, а 2-я дивизія и впереди ее резервная артиллерія пошли ущельями горъ на ДилоДонвальцъ, возлѣ котораго имѣли ночлегъ на 17-е августа.
   

VI.
Трудности похода.-- Графъ Остерманъ.-- Толстой.-- Обѣдъ 30-го августа.-- Второе пиршество союзниковъ.-- Лейпцигская битва.-- Плѣнъ кн. Трубецкаго.-- Стоянка во Франкфуртѣ.-- Шалости офицеровъ.
1813 г.

   Не знаю, какъ сильнѣе выразиться на счетъ этой дороги, иначе какъ выражался о ней, въ кругу нашемъ, полковникъ баронъ Таубе, командиръ 1-й бригады и 1-й батарейной роты:
   -- "Это такой дорога, по которой и одинъ разъ ходить не можно, а мой рота тамъ была два и осталась жива!"
   Представьте себѣ изъ кремня, вырубленный уступами, ящикъ, по которой можетъ идти въ ширину только повозка саксонскаго крестьянина. Полотно или основаніе этого ящика отъ поверхности углублено мѣстами до 2-хъ и даже до 3-хъ саж. на поверхности, тропинка, удобная для одного пѣшаго, и затѣмъ густой сосновый лѣсъ. Не должно забывать о спускахъ и подъемахъ съ горы на гору, такъ сказать непрерывныхъ, до самаго почти Теплица. Само по себѣ разумѣется, при такой дорогѣ и при такихъ препятствіяхъ движеніе наше не могло обойтись безъ ломокъ. Сломается ось, колесо у ящика или подъ орудіемъ, дабы не задерживать заднихъ, поднимали изъ ящика, т. е. съ полотна дороги на рукахъ поврежденное, но не прежде, пока не вырубали на верху окраинъ дороги деревьевъ, разчищали площадку и дѣлали отъ нея спуски. Но взамѣнъ этихъ трудностей, тамъ, гдѣ дорога нѣсколько выравнивалась, видъ къ низу представлялъ картину, едва-ли воображаемую. Нашъ путь лежалъ по самому хребту горы, а теплицкое шоссе идетъ по отлогостямъ оныхъ къ Эльбѣ, и тамъ, гдѣ, хотя нѣсколько просвѣчивался лѣсъ, мы могли видѣть, какъ на ладони, все, что происходило на шоссе.
   Кому неизвѣстно, какъ 1-я гвардейская дивизія и основа 2-го пѣхотнаго корпуса на плечахъ своихъ удерживали натискъ Вандамма до Теплица и какъ полки Преображенскій и Семеновскій, бросившись на двѣ стороны, направили свои удары на смутившагося непріятеля и подавались шагъ за шагомъ къ Теплицу. Это все безъ подзорной трубки можно было разглядѣть, какъ игру въ шахматы. Я въ это время ѣхалъ сзади роты его высочества, гдѣ случайно попалъ фургонъ англійскаго генерала Вильсона, находившагося при главной квартирѣ арміи. Разумѣется, при подобныхъ обстоятельствахъ скоро знакомишься, и мы разговорились въ особенности о предметѣ, который больше всего насъ всѣхъ тревожилъ. Когда приходилось чрезъ прорѣзъ лѣса видѣть шоссе, замѣтно было, что 1-я дивизія отошла уже впередъ нашей, т. е. находилась ближе къ Теплицу, чѣмъ мы; то зная, что дефиле наше, оканчивается предъ самымъ Теплицомъ, то если дивизія не удержится и непріятель конецъ дефиле займетъ незначительнымъ отрядомъ, то онъ всѣхъ насъ по-одиночкѣ заберетъ. Не знаю, помнитъ-ли теперь кто, но я помню очень хорошо, что Вильсонъ говорилъ намъ, между прочимъ, что въ его экипажѣ находятся бумаги и документы, весьма важные для воюющихъ державъ, и еслибы случилось таковое несчастіе, о которомъ мы предполагали, то просилъ насъ, чтобы мы расхватали его бумаги, бросились бы вправо, лѣсами, стараясь выбраться къ Прагѣ, и тамъ передали бы эти бумаги главному начальству, отнюдь не выдавая оныхъ французамъ.
   Наконецъ, часу въ 7-мъ вечера выбрались мы на ровное мѣсто и нашли 1-ю дивизію тоже почти у самаго нашего выхода. Повидавшись съ нашими товарищами и поздравивъ ихъ съ побѣдою, мы пошли тотчасъ за Теплицъ, а ихъ оставили передъ городомъ. Тутъ мы видѣли раненаго графа Остермана-Толстаго (а въ горахъ съ нами вмѣстѣ несли на носилкахъ Моро). О графѣ Толстомъ тутъ же былъ разсказанъ анекдотъ.
   Когда ему раздробило руку, выше локтя, онъ упалъ безъ чувствъ и былъ вынесенъ за линію; пришедши въ себя, увидѣлъ, что нѣсколько лекарей толкуютъ, по-латыни, о томъ, какъ слѣдуетъ ему отнять руку. Молодой лекарь конно-гвардейской артиллерій, Кучловской, сказалъ своимъ товарищамъ:
   -- "Напрасно, господа, толкуемъ по-латыни, графъ ее лучше нашего знаетъ!"
   -- "Ты, молодецъ!" сказалъ графъ. "На, рѣжь ты, а не другой кто!" и предоставилъ ему сдѣлать операцію.
   Въ то время, когда кончилась операція и дѣлали перевязку, подъѣхалъ къ группѣ кн. Меншиковъ, бывшій тогда еще въ чинѣ штабсъ-капитана и флигель-адъютантомъ и съ видомъ жалостливаго участія, обращается къ Остерману съ вопросомъ:
   -- "Какъ вы себя чувствуете?"
   -- "Voyez, prince", отвѣчаетъ графъ, "quelle mésaventure m'est arrivée! donnez moi une prise!..." (посмотрите, князь, какая случилась со мной непріятность! Дайте мнѣ табаку понюхать!...).
   Лѣтъ 30-ть спустя, мнѣ пришлось слышать отъ самого Алексѣя Петровича (Ермолова), что ему, подъ Кульмомъ, гораздо было труднѣе управиться съ Остерманомъ, нежели съ французами! Въ пылу сраженія, графъ постоянно стоялъ передъ фасомъ-каре, обращенномъ къ Дрездену; но французы, съ противной стороны, въ обходъ каре, готовились вести атаку.
   -- "Тогда", говоритъ Ермоловъ, "я спѣшилъ объявить это Остерману, приглашая отдать каре нѣсколько назадъ!"
   -- "О! это мнѣ никогда даромъ не проходитъ! Ни на шагъ назадъ!" кричалъ графъ. "Вы всѣ трусы! Стоять и умирать на мѣстѣ!..."
   -- "Такъ что", продолжалъ Ермоловъ, "мнѣ едва ни приходилось его тащить!...".
   Когда мы прошли за Теплицъ, лошади подъ артиллеріею почти во всѣхъ ротахъ, исключая гвардейскихъ, были до такой степени изнурены, что мнѣ никогда не случалось въ другой разъ встрѣчать. Онѣ садились на заднія ноги, подобно собакамъ, и слышанъ былъ отъ нихъ стонъ, похожій на вой!... Это обстоятельство столь покажется невѣроятнымъ, что я вынужденъ объяснить его. Я уже говорилъ, что дефиле имѣло основу кремнистый камень. Лошади съ первыхъ шаговъ при спускахъ съ горъ, привыкшія упираться задними ногами, теряли подковы, не имѣя чѣмъ замѣнить ихъ, а повторяя это, почти на каждыхъ 10-ти саженяхъ одну и ту же операцію, такъ утрудили заднія ноги, что, наконецъ, не могли на нихъ держаться. Въ ротахъ же гвардейской артиллеріи, еще съ зимы 1812 года, былъ большой запасъ подковъ, хранившихся въ передкахъ при орудіяхъ, при зарядныхъ ящикахъ, въ торбахъ, что давало возможность на мѣстѣ подновлять ковку. Это сберегло лошадей, такъ что послѣ Кульмскаго дѣла, 18-го числа бывшаго, всѣ роты гвардейской артиллеріи выведены были въ полномъ своемъ составѣ, вмѣстѣ съ войсками, на парадъ 19-го августа 1813 г. и представились въ блестящемъ видѣ, къ удивленію государя....
   19-го августа, послѣ бывшаго парада, капитанъ Демидовъ, командовавшій 2-й легкою ротою, въ которой я числился, по какому-то неудовольствію отрапортовалъ себя больнымъ. Эйлеръ предписалъ мнѣ отправиться къ ротѣ и вступить въ командованіе оной, что и продолжалось во все время стоянки нашей подъ Кульмомъ, слишкомъ двѣ недѣли.
   30-го августа гвардейская пѣхота и пѣшая гвардейская артиллерія, въ день ангела государя, давала обѣдъ прусской гвардейской пѣхотѣ и артиллеріи. Съ офицеровъ было взято по 50 р. ассигн. съ каждаго. Распорядителемъ праздника былъ флигель-адъютантъ Сипягинъ. Моя рота была расположена у селенія, названія не помню, и тутъ была моя квартира. Позади моего дома находилась большая мазанковая рига. Эта рига была главнымъ средоточіемъ торжества. Сперва всѣ стѣны, кромѣ столбовъ, были вынуты, а потомъ къ обоимъ концамъ пристроили дуги, а къ центру еще особенно придѣланъ (навѣсъ); все это составило галлерею изъ однихъ столбовъ. Столбы до потолка увились зеленью и посрединѣ былъ доставленъ столъ въ три аршина ширины, такъ что поперекъ стола могли свободно ѣсть три особы; въ полукругѣ столы были поставлены такъ, что собесѣдники сидѣли съ одной только стороны и всѣ были обращены лицами къ главному столу. Люстры и арматура снаружи были сдѣланы изъ яркихъ цвѣтовъ, добытыхъ въ Прагѣ. Въ интервалахъ между столбами, передъ обѣдомъ, были разставлены по два гренадера Павловскаго полка. У передняго фасада стояла въ караулѣ рота Преображенскаго полка, со знаменемъ и хоромъ музыкантовъ того же полка, а позади галлереи, въ 3-хъ мѣстахъ, хоры другихъ гвардейскихъ полковъ. Пѣсенники всѣхъ полковъ были собраны тоже позади галлереи. Гости наши собрались въ два часа, а государь прибылъ въ три. За столомъ занимали мѣста: императоръ австрійскій въ срединѣ, прусскій король справа, государь слѣва отъ него; возлѣ прусскаго короля сидѣлъ Барклай-де-Толли, возлѣ государя кн. Шварценбергъ; за Шварценбергомъ -- великій князь Константинъ Павловичъ, а за Барклаемъ -- прусскій принцъ; за офицерскими столами сидѣли одни пруссаки, а мы прислуживали и угощали гостя, соотвѣтственно тому роду войскъ и оружія, къ которому принадлежалъ угощаемый: такъ гренадеры выбрали гренадеръ, егеря -- егерей, саперы -- саперъ и т. д., намою долю пришелся артиллеристъ. Въ самой срединѣ обѣда, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ галлереи, вспыхнулъ огонь въ строеніи, занимаемомъ кухней. Государь встревожился и сказалъ великому князю по-русски:
   -- "Нѣтъ-ли опасности?"
   -- Здѣсь Эртель, ваше величество!" отвѣчалъ великій князь Государь и всѣ русскіе, понявшіе остроту, расхохотались.
   (Эртель, извѣстный петербургскій оберъ-полиціймейстеръ, а тогда генералъ-полиціймейстеръ въ арміи)" И дѣйствительно, менѣе нежели въ 1/4 часа, гвардейцы по бревну разобрали горящее зданіе и разнесли въ сторону, оставивъ на-показъ печь, кастрюли и поваровъ.
   Послѣ обѣда государь обходилъ, какъ гостей, такъ и угощавшихъ, и съ каждымъ милостиво разговаривалъ, чѣмъ такъ очаровалъ иностранцевъ, что они, но отъѣздѣ государя, со слезами припоминали каждое сказанное имъ слово. Прусскій же король занялся слушаніемъ пѣсенниковъ нашихъ, гдѣ главнымъ рожечникомъ (играющимъ на рожкѣ) былъ моей роты бомбардиръ Минаевъ и онъ его заставлялъ нѣсколько разъ проигрывать и повторять обычныя при русскихъ пѣсняхъ "solo", такъ что чрезъ недѣлю мой Минаевъ отъ истощенія въ груди отправился на тотъ свѣтъ, а потомъ чрезъ нѣсколько дней за усердіе его были присланы двѣ медали: одна золотая -- отъ австрійскаго императора, а другая серебрянная -- отъ прусскаго короля. Сдѣлавшіяся достояніемъ роты, медали эти были обращены къ образу въ память покойнаго.
   5-го сентября 1813 года, въ день ангела императрицы, на томъ же мѣстѣ, гвардейская кавалерія наша угощала прусскихъ кавалеристовъ въ присутствіи монарховъ и военачальниковъ. Этотъ пиръ кончился весьма плачевно. Когда государи отбыли, офицеры продолжали свое угощеніе; головы разгорячились; началась проба лошадей и скачка чрезъ барьеръ. Командиръ прусскаго гвардейскаго уланскаго полка, молодецъ лѣтъ 30-ти, безъ кивера и безъ сабли, пустился перескакивать какую-то преграду и на самомъ взносѣ лошади сорвался съ нея и тутъ же убился до смерти. Это произошло въ виду нашемъ.
   4-го октября сраженіе подъ Лейпцигомъ уже было въ полномъ разгарѣ, а мы находились въ резервѣ и варили кашу; часу въ двѣнадцатомъ приказано было опрокинуть котлы и на рысяхъ всей артиллеріи идти впередъ. Это былъ тотъ самый моментъ, когда французы, бросившись на гвардейскую батарейную роту графа Аракчеева, проскакали ее и устремились къ государю. Государь приказалъ своему конвою отразить эту атаку -- и батарея была спасена.
   Офицеры этой роты, изъ особенности подпоручикъ Тиманъ младшій, разсказывали послѣ подробности сдѣланнаго на нихъ удара. Французскіе конно-егеря бросились вскачь на батарею и, проскакавъ въ интервалахъ между орудій, понеслись далѣе, а задніе стали рубить канонировъ и приступили уже къ управленію пушками. Въ это время онъ, Тиманъ, бросился на землю и чрезъ него перескочило уже нѣсколько всадниковъ, какъ вдругъ стали поворачивать орудіе и хоботомъ лафета прямо на него!... Онъ вскочилъ, перебѣжалъ на другую сторону орудія и опять бросился на землю. Не прошло 5-ти минутъ, какъ французская кавалерія обратилась назадъ, а за ними наши казаки -- и опять нѣсколько лошадей перепрыгнули чрезъ него, но ни одна не задѣла его копытомъ. Онъ лежалъ ни живъ, ни мертвъ и остался невредимъ. Другой офицеръ этой роты, прапорщикъ кн. Трубецкой, попался уже въ плѣнъ и одинъ кавалеристъ, взявъ его за воротникъ, тащилъ его за собою. Но ихъ обскакали сперва французы, за ними казаки, а вслѣдъ за послѣдними подоспѣлъ нашей же гвардейской артиллеріи поручикъ Ярошевицкій, который въ этотъ день былъ командированъ на ординарцы къ начальнику артиллеріи. Князь Яшвиль находился за болѣзнью въ отсутствіи, а его мѣсто, во время лейпцигскаго сраженія, заступалъ начальникъ его штаба генералъ-маіоръ Сухозанетъ, распорядившійся и насъ подвинуть впередъ въ самый необходимый моментъ, такъ что этимъ дѣломъ обратилъ на себя особенное вниманіе государя. При немъ-то и былъ Ярошевицкій. Желая отличиться въ глазахъ самого государя, онъ пустился въ атаку вмѣстѣ съ казаками и имѣлъ случай отбить князя Трубецкаго у француза, ударивши послѣдняго по рукѣ шпагою. Пока все это происходило, Сухозанетъ распорядился, чтобы на то мѣсто, гдѣ была разстроенная рота графа Аракчеева, поставить нашу роту и немедленно подать ее впередъ. Это было передъ деревней Вахау. Лейбъ-гвардіи финляндскій полкъ въ то же время пустился бѣгомъ для занятія этой деревни и, не доходя оной, взялъ нѣсколько вправо; мы тотчасъ открыли огонь. Каково же было наше удивленіе, что предметы, противъ которыхъ были обращены наши орудія, были: Ярошевицкій и кн. Трубецкой, быстро къ намъ приближавшіеся, одинъ -- на лошади, а другой -- пѣшій съ блѣднымъ и длиннымъ лицомъ! Князь Трубецкой между товарищами слылъ большимъ нувелистомъ; вращаясь всегда въ кругу генералитета, въ корпусной и дивизіонной квартирахъ, онъ всегда первый доставлялъ намъ политическія и придворныя новости. Въ настоящемъ случаѣ Ярошевицкій, въ короткихъ словахъ, спѣшилъ намъ объяснить, какъ онъ спасъ Трубецкаго и поскакалъ къ Сухозанету. Трубецкой молчалъ и никакъ не могъ придти въ себя, такъ все это быстро сдѣлалось, а мы, вмѣсто того, чтобы пожалѣть бѣднаго товарища, стали подшучивать надъ нимъ:
   -- "Зачѣмъ туда ходилъ? Не разузналъ-ли чего? Что у нихъ новаго? Кто у нихъ тамъ командуетъ?" и т. д.
   Я забылъ сказать, что Демидовъ, мой капитанъ, выздоровѣлъ и командовалъ опять ротою. Уже часа два, какъ мы продолжали пальбу, раздался голосъ одного бомбардира:
   -- "Капитана убили!"
   -- "Котораго?" закричало вдругъ нѣсколько голосовъ.
   -- "Демидова!"
   -- "Ну хорошо еще, что не Жиркевича!" кто-то отвѣчалъ на это.
   Вышло, что подъ Демидовымъ была убита лошадь и онъ, освободясь изъ-подъ нея, хладнокровно подошелъ ко мнѣ разсказать этотъ случай.
   5-го октября мы простояли все на томъ же мѣстѣ, а 6-го насъ подняли, когда еще не разсвѣтало, и приказали быть въ готовности. Едва показался свѣтъ, насъ отдѣлили отъ гренадеръ выстроили три роты въ колоннахъ, въ одну линію, и двинули впередъ. Передъ нами уже было нѣсколько ротъ еще впереди, а въ интервалахъ, между ними, гвардейская пѣхота. При первыхъ лучахъ зари, пальба уже загремѣла по всѣмъ направленіямъ, а войска двигались, точно на маневрахъ, стѣсняя кругъ свой къ одному центру -- Лейпцигу. Погода была ясная, но дулъ сильный вѣтеръ -- рѣзкій и холодный. Часовъ въ 9-ть прискакалъ къ намъ государь въ мундирѣ Семеновскаго полка, въ шляпѣ, закрытою клеенкою, и безъ султана. Мы стояли въ это время на небольшомъ возвышеніи; орудія были сняты съ передковъ. Государь остановился, сталъ смотрѣть въ подзорную трубу на происходившую битву, и когда посмотрѣлъ вправо отъ насъ, вдругъ вскричалъ:
   -- "Что это тамъ дѣлается? Я право разобрать не могу!.." Это восклицаніе заставило насъ всѣхъ пристально посмотрѣть въ ту сторону, куда онъ глядѣлъ. Мы ничего не могли разглядѣть за дымомъ, но замѣтили только, что на этомъ пунктѣ, съ нашей стороны, вдругъ прекратилась пальба, а потомъ, когда дымъ нѣсколько разчистился, мы могли различить, что какая-то масса войскъ очутилась позади общей линіи нашей, такъ что первая мысль государя и наша была, что французы, сдѣлавъ сильную атаку, осадили нашихъ и теперь, занявъ ихъ мѣсто, съ онаго начнутъ по нимъ стрѣлять. Государь послалъ кого-то немедленно узнать, что это значитъ, и сталъ еще внимательнѣе разсматривать въ подзорную трубу. Едва прошло 10-ть минутъ, какъ прискакалъ капитанъ кн. Голицынъ въ мундирѣ Семеновскаго полка, имѣя руку на перевязи; бросивъ поводъ лошади, онъ соскочилъ съ нея, подбѣжалъ къ государю и подалъ ему какой-то лоскутокъ бумаги. Государь спросилъ его:
   -- "Что это, раненъ князь?"
   -- "Ничего государь. Только оцарапанъ," отвѣчалъ онъ.
   Тогда государь прочелъ записку и, обратясь къ намъ и другимъ, тутъ стоявшимъ, съ веселымъ лицомъ сказалъ:
   -- "Вотъ вамъ разгадка! Это саксонцы перешли на нашу сторону, пишетъ графъ Бенингсенъ!"
   -- "Ну, что князь, здоровъ графъ?" и съ этими словами го--сударь галопомъ поскакалъ въ ту сторону, откуда пріѣхалъ Голицынъ.
   Въ этотъ день намъ не пришлось сдѣлать ни одного выстрѣла, но нѣсколько французскихъ ядеръ долетѣло до насъ, и не безъ вреда для роты. Эту ночь мы провели на мѣстѣ сраженія, а 7-го октября, рано утромъ, обойдя слѣва Лейпцигъ, пустились вслѣдъ за французами, и чрезъ два дня перестали бивуакировать, а стали располагать свои ночлеги на тѣсныхъ квартирахъ.
   Мы шли на Веймаръ, Мейнингенъ, Вюрцбургъ и Ашаффенбургъ и около Мейнингена уже такъ отдалились, или, лучше сказать, отстали отъ французовъ, что нашимъ ротамъ отводились квартиры, по крайней мѣрѣ, верстъ на пять въ сторону отъ дороги, въ горахъ, а орудія оставляли на трактѣ. Обыватели этихъ мѣстъ до нашего прихода не видали русскаго солдата и имѣли о немъ понятіе, какъ о людоѣдѣ. Когда мы объявили имъ, что мы -- русскіе, они этому вѣрить не хотѣли, называя насъ пруссаками и, ссылаясь въ этомъ случаѣ на то, что мы объясняемся съ ними по-нѣмецки.
   Около Вюрцбурга намъ пришлось проходить около самой цитадели, гдѣ еще оставался французскій гарнизонъ, который не препятствовалъ намъ пройдти. 1-го или 2-го ноября мы прибыли во Франкфуртъ-на-Майнѣ. Подъ Лейпцигомъ командовавшій 1-й ротой, полковникъ Базилевичъ былъ легко раненъ; между тѣмъ, капитаны Ладыгинъ и Демидовъ произведены были въ полковники, Ладыгинъ -- за Кульмъ, а Демидовъ, старше его,-- за Лейпцигъ, чѣмъ почелъ себя обиженнымъ, и Ладыгину, какъ старшему, поручена была бригада и рота его высочества; мнѣ же велѣно вступить въ командованіе 1-й легкой ротою и съ ней я вступилъ во Франкфуртъ одинъ изъ бригады при гвардіи; прочія же роты оставались версты за четыре въ Оффенбахѣ.
   Мнѣ отвели квартиру противъ самой ратуши, у одной вдовы, хозяйки большаго торговаго дома, по фамиліи Менони ди-Петро. Этотъ домъ имѣлъ свои конторы, кромѣ Франкфурта, въ Ліонѣ и въ Лейпцигѣ; въ послѣднемъ городѣ, въ домѣ ея квартировалъ, взятый въ плѣнъ, саксонскій король.
   Когда я прибылъ на квартиру, хозяйка дома встрѣтила меня у подъѣзда и повела въ парадныя комнаты, предоставляя ихъ въ мое распоряженіе. Но я усиленно ее упросилъ, чтобы мнѣ дали двѣ или три комнаты въ сторонѣ, и прибавилъ, что мнѣ больше всего нужнѣе кухня, ибо я, какъ начальникъ роты, держу столъ для своихъ офицеровъ. На счетъ комнатъ мнѣ была сдѣлана уступка, но на счетъ кухни, какъ хозяйка, такъ равно и главный повѣренный по дѣламъ, рѣшительно отказали, утверждая, что это будетъ для нихъ большая обида, если я откажусь отъ ихъ стола. Тутъ, для большаго ихъ вразумленія, я объявилъ, что у меня въ ротѣ пять человѣкъ офицеровъ и что это еще не вся моя компанія; что-въ Оффенбахѣ квартируетъ цѣлая наша бригада и что каждый мой товарищъ, пріѣзжая во Франкфуртъ, непремѣнно будетъ останавливаться у меня, а когда придетъ бригада для парадовъ, то наберется у меня офицеровъ человѣкъ до 20-ти. Но все это ни къ чему не послужило. Хозяйка и повѣренный настояли на своемъ и просили только объ одномъ, чтобы часа за два до обѣда объявлять, сколько персонъ обѣдаютъ, а все прочее предоставить имъ на ихъ усмогрѣніе. И точно. Я квартировалъ во Франкфуртѣ до 30-го ноября 1813 г.: мои ротные офицеры каждый день со мной обѣдали; каждый день 2 или 3 гостя являлись изъ Оффенбаха, раздѣляли нашу трапезу и постоянно обѣдъ состоялъ изъ 5-ти блюдъ съ такимъ количествомъ бутылокъ стараго рейнвейна, что мы всегда часть отдавали нашимъ деньщикамъ. Въ продолженіе нашей стоянки разъ пять или шесть были парады и хозяйка всякій разъ отправляла на мѣсто парада цѣлыя корзины съ винами и закусками, прося только для принесенія ихъ людей и со всѣмъ тѣмъ, въ день выхода моего изъ Франкфурта, хозяйка меня провожала, какъ сына, со слезами на глазахъ, далеко за городъ. Въ мое распоряженіе предоставлена была ложа въ театрѣ; я былъ записанъ членомъ въ клубѣ, и когда хозяйка замѣтила, что я не курю табаку, но мои гости курятъ и не выпускаютъ трубокъ изъ рта, то каждый день приносила ко мнѣ въ кабинетъ по фунту турецкаго табаку. Едва вставалъ я поутру съ постели, которую убирали каждый день тонкимъ постельнымъ бѣльемъ и выходилъ въ кабинетъ, тамъ уже стоялъ столъ съ кофе и полудюжиною чашекъ На другомъ столѣ лежала всѣхъ сортовъ писчая бумага, 1/2 ящика карандашей, гусиныхъ ново-очиненныхъ перьевъ, коробки съ вакшафомъ, турецкимъ табакомъ, двѣ или три пачки, разныхъ названіи, сигаръ; все это каждый день перемѣняли на свѣжее и новое. Тотчасъ являлся повѣренный съ вопросомъ: не нужно-ли чего-нибудь для меня, сколько будетъ сегодня у меня обѣдать и къ которому часу долженъ быть обѣдъ? Я иначе не соглашался обѣдать, какъ съ хозяевами и они принимали это за большую честь и удовольствіе. Обѣдъ каждый день былъ ровно въ часъ.
   Въ моей ротѣ офицерами были тогда: поручикъ Стаховичъ, подпоручики Понкратьевъ, Поповъ, и прапорщикъ Похвисневъ. Чаще другихъ навѣщали меня, во Франкфуртѣ, два брата Тимана, Сумароковъ, Ладыгинъ, Дунинъ-Барковскій, Дивовъ и кн. Горчаковъ. Послѣдній болѣе являлся къ театру. Въ одномъ домѣ со мною квартировалъ прусскій гвардейскій офицеръ Шулцендоретъ и еще какой-то австрійскій капитанъ. Перваго я также приглашалъ къ столу моихъ хозяевъ, а послѣдняго даже вблизи никогда не видѣлъ. Это я все разсказываю для того, чтобы показать, до какой степени русскіе пользовались довѣріемъ и расположеніемъ франкфуртскихъ обывателей. Молодость бываетъ не безъ шалостей. Всѣ мы вообще, офицерство, куртизировали актрисъ въ театрѣ. Тогда тамъ были двѣ славныя своимъ талантомъ: фрау-фонъ-Бушъ и Генріетта Миллеръ, первая къ тому была еще красавица. Въ концѣ спектакля, играли ли наши любимыя актрисы или нѣтъ, мы постоянно ихъ вызывали, но, не довольствуясь еще этимъ, выходя изъ театра на улицу, къ подъѣзду, кричали:
   -- "Виватъ фрау-фонъ-Бушъ! Виватъ Генріеттѣ Миллеръ!"
   Отъ театра до моей квартиры нужно было идти по главной улицѣ, и къ каждому дому подходя, одинъ изъ насъ дергалъ колокольчикъ, дверь отворялась, дворникъ выглядывалъ въ окно съ вопросомъ: "что угодно?"
   -- "Виватъ фрау-фонъ-Бушъ! Виватъ Миллеръ!" кричали мы и это повторялось всякій день.
   Во Франкфуртѣ были розданы нѣкоторымъ лицамъ медали въ память 1812 года и я надѣлъ ее 21-го ноября. Мы выступили изъ этого города 30-го ноября.
   Изъ Франкфурта намъ данъ былъ маршрутъ прямо до Базеля. Мы шли чрезъ Дармштадтъ, Гейдельбергъ и Карлсруэ, но тамъ насъ вдругъ остановили и расположили на кантониръ-квартиры. Моей ротѣ досталось стоять въ городѣ Бренштейнѣ, принадлежавшемъ собственно марк-графинѣ Баденской, матери императрицы Елисаветы Алексѣевны. Во время этой стоянки я откормилъ своихъ лошадей, ибо тамъ смѣло требовалъ удвоенную порцію фуража, потому что нѣмцы намъ ни въ чемъ не отказывали, была бы лишь имъ выдана квитанція. Такимъ образомъ, я заготовилъ для роты болѣе нежели на 200 талеровъ желѣзныхъ подковъ, и все это сошло съ рукъ. Конечно, еслибы впослѣдствіи стали свѣрять квитанціи съ настоящею потребностью, то было бы плохо, но этого никогда не могло случиться и никто изъ насъ объ этомъ не безпокоился.
   Когда мы вновь пошли въ походъ, въ Фрейбургѣ я находился съ моею ротою одинъ при гвардіи; я парадировалъ мимо государя и австрійскаго императора. Лошади мои поотъѣлись и танцовали подъ музыку. При послѣднемъ зарядномъ ящикѣ пристяжная лошадь сбила валекъ съ крюка и какъ это уже былъ конецъ войска, сзади не шло ни одного солдата, а за убылью въ сраженіяхъ при этомъ ящикѣ не было подручнаго, то я подскочилъ къ ящику, слѣзъ съ лошади, надѣлъ валекъ на крюкъ и поѣхалъ за ротою. Едва я отъѣхалъ нѣсколько шаговъ, подъѣзжаетъ ко мнѣ графъ Милорадовичъ, командовавшій гвардейскимъ корпусомъ.
   -- "Богъ мой!" сказалъ онъ, "за что это государь велѣлъ васъ арестовать?"
   -- Не знаю ничего, отвѣчалъ я; можетъ быть за то, что лошадь сшибла валекъ у ящика..
   -- "Жаль мнѣ, очень жаль", сказалъ графъ и поѣхалъ далѣе.
   Мы прошли городъ Леррахъ и рота моя расположилась въ деревнѣ, верстахъ въ 4-хъ оттуда; тутъ же была дивизіонная квартира Ермолова. Мы простояли два дня и офицеры ѣздили взглянуть на рейнскій водопадъ; я же оставался дома, не имѣя Ей желанія, ни духу, такъ былъ убитъ новостью, сказанною мнѣ Милорадовичемъ. Въ самый день происшествія пріѣхалъ ко мнѣ фельдъегерь съ приказаніемъ -- явиться къ графу Аракчееву. Я нѣсколько встревожился, но не испугался, ибо обдумалъ, что я не сдѣлалъ ничего такого, чтобы Аракчееву могло быть поручено лично расправиться со мной. Когда я явился къ графу, онъ меня встрѣтилъ словами:
   -- "У меня, Жиркевичъ, до тебя есть просьба! Но прежде скажи мнѣ, за что на тебя прогнѣвался сегодня государь?"
   -- Можетъ быть государь призналъ за безпорядокъ, что лошадь подъ ящикомъ валекъ сбила!
   -- "Не знаю", сказалъ Аракчеевъ, "но все-таки, братъ, не хорошо, ежели государь на кого сердится! А теперь вотъ въ чемъ дѣло. Князь Андрей Николаевичъ Долгорукій прислалъ ко мнѣ сына своего для опредѣленія въ службу. У меня никого нѣтъ близко знакомаго, кому бы я могъ передать и поручить юношу. Сдѣлай для меня дружбу, возьми его къ себѣ въ роту и прими на свое попеченіе. Все, что ты для него сдѣлаешь, отецъ его приметъ на свой счетъ, а я -- на мой собственный! Вотъ молодецъ! Рекомендую его тебѣ!"
   Тутъ разговоръ обратился на посторонніе предметы и онъ меня, не задерживая, отпустилъ домой.
   По возвращеніи моемъ, когда я все ожидалъ еще напророченнаго мнѣ ареста, принесли мнѣ высочайшій приказъ и я, къ удивленію моему, прочелъ, что мнѣ, вмѣстѣ съ другими, начальствовавшими на парадѣ, объявлено высочайшее благоволеніе.
   Какъ мнѣ послѣ разсказывалъ одинъ изъ адъютантовъ Ермолова развязка этого обстоятельства была слѣдующая. Когда, пройдя мимо государя, я отправился далѣе, государь сказалъ вслухъ Милорадовичу:
   -- "Прикажите арестовать командира роты!"
   Милорадовичъ уѣхалъ, а Ермоловъ приблизился къ государю и сказалъ:
   -- "Я слышалъ, ваше величество, приказаніе ваше, на счетъ штабсъ-капитана Жиркевича; осмѣлюсь ходатайствовать за него. Рота, которую вы изволили теперь смотрѣть, та самая, о которой я вамъ докладывалъ во Франкфуртѣ, что вовсе не получаетъ фуража для лошадей, а теперь вы изволили видѣть каковы лошади?"
   -- "Да, это правда твоя, Алексѣй Петровичъ, лошади сыты; но все-таки не въ порядкѣ, потерты и худо вычищены; да и къ тому-же, людей много недостаетъ въ ротѣ!"
   -- "Что лошади потерты, отъ этого избавиться нельзя, государь", возразилъ Ермоловъ, "не ремонтируя роту отъ начала похода, это не вина командира, да и командиры одинъ другаго смѣняютъ, а новые не могутъ отвѣчать за прежнихъ".
   -- "Ну хорошо, пусть будетъ по твоему. Объявить въ приказѣ командиру роты, какъ и прочимъ, благодарность!" сказалъ государь.
   На другой же день былъ переведенъ въ гвардейскую артиллерію командиръ 1-й бригады, полковникъ Таубе. Въ началѣ кампаніи онъ былъ еще поручикомъ и адъютантомъ кн. Яшвиля и въ продолженіе похода, переведенный въ гвардію одинъ за другимъ, до полковника, получалъ чины. Подъ Бородинымъ у насъ былъ тоже полковникъ Таубе, Карлъ Максимовичъ, котораго всѣ офицеры, безъ исключенія, любили и уважали и которому оторвало ногу. Сколько того любили, въ такой же степени къ теперешнему обратилась наша общая антипатія. Этого Таубе у насъ иначе не звали какъ: "Керль-это-Кердь!" -- по отвѣту его на сдѣланный ему вопросъ однимъ генераломъ объ его имени и отчествѣ. Когда еще онъ не былъ назначенъ къ намъ командовать, но уже былъ1 произведенъ въ полковники, то, проѣзжая разъ по фронту нашей бригады, молодежь-офицерство встрѣтило его и провожало криками: "Керль-это-Керль! Ату-его!"
   

VII.
Франція.-- Безпокойный меръ.-- Служебныя непріятности.-- А. П. Ермоловъ.-- Сраженіе подъ Бріенномъ.
1814 г.

   Наконецъ, 1-го января 1814 года мы перешли Рейнъ, въ Базелѣ, и вступили въ предѣлы Франціи. Когда мы шли нѣмецкими провинціями, мы не находили для себя ничего страннаго, такъ уже мы свыклись и съ говоромъ, и съ ихъ обычаями, но на второмъ переходѣ -- услыхать кругомъ себя чистый французскій языкъ -- было для насъ особенной новостью.
   Не припомню теперь именно, въ какой деревнѣ, рота, войдя и установя паркъ, стала расходиться по квартирамъ, меня встрѣтилъ мой хозяинъ, деревенскій меръ, со всѣмъ своимъ семействомъ, болѣе состоящаго изъ женскаго пола, ибо мужчины, вѣроятно, всѣ попали въ конскрипцію. Обласкавъ всѣхъ, я сталъ распрашивать мера объ ихъ положеніи и просилъ его доставить намъ, сколько нужно будетъ, фуража и хорошенько кормить людей въ квартирахъ. На послѣдній счетъ онъ меня обнадежилъ, а о фуражѣ объявилъ, что во всей деревнѣ овса нѣтъ ни зерна и ни за какія деньги достать его нельзя. Но мои фуражиры начали уже свое дѣло и тутъ же фельдфебель мнѣ объявилъ, что они, нашли на кладбищѣ большую яму, куда ссыпано значительное количество овса. Я расположился спокойно отдохнуть, но не прошло 1/4 часа вбѣгаетъ меръ и кричитъ:
   -- "Разбой! грабительство! святотатство!"
   Начинаю его разспрашивать, въ чемъ дѣло, хотя и догадываюсь о чемъ онъ кричитъ.
   -- "Помилуйте", говоритъ онъ, "ваши солдаты разрываютъ могилы вашихъ покойниковъ. Это неслыханное дѣло! Одни варвары въ состояніи это дѣлать!"
   -- Погодите, не горячитесь очень, возразилъ я, мы постараемся все это разслѣдовать.
   Но мой меръ ничего не хотѣлъ слушать и еще болѣе прежняго началъ кричать:
   -- "Разбой! святотатство!"
   Объяснивъ ему все, что мнѣ доложилъ фельдфебель, я добавилъ, что никакого святотатства тутъ не совершено, а что, напротивъ, его бы слѣдовало арестовать за сокрытіе фуража и за ложное донесеніе; но меръ, не принимая никакихъ объясненій, продолжалъ по прежнему кричать на всѣ лады, что мы -- варвары! На эти крики въ комнату и къ дому собралась толпа женщинъ съ дѣтьми, которыя еще пуще мера кричали. Вся эта сцена мнѣ сильно прискучила, и чтобы получить себѣ покой и положить этому конецъ, я обратился къ юнкеру кн. Долгорукову и сказалъ ему, указывая на мера:
   -- Возьмите этого человѣка и разстрѣляйте его за деревнею!
   Долгорукій взялъ его за воротникъ и потащилъ изъ комнаты, и вдругъ куда дѣвалась у француза прыть. Затрясся, поблѣднѣлъ; жена его и дочери бросились ко мнѣ въ ноги, умоляя о пощадѣ и обѣщая мнѣ достать вдвое болѣе фуража, сколько я требовалъ. Конечно, что вся это траги-комедія этимъ и кончилась, но, вѣроятно, осталась въ памяти и передается, какъ преданіе, позднѣйшему потомству, какъ "варваръ московитъ" хотѣлъ разстрѣлять мера.....
   Во время похода, на одномъ изъ переходовъ, Ермоловъ, командовавшій 2-й гвардейской дивизіею, при которой всегда шла моя рота, подъѣхалъ ко мнѣ, сошелъ съ лошади и пошелъ со мной пѣшкомъ.
   -- "Ну, слышалъ ты новость, любезный сослуживецъ! Вамъ дали новаго командира, да какого еще? Нѣмца!-- Карла Таубе! Знаешь что? Шмерцъ разгонитъ всѣхъ моихъ сотоварищей и сослуживцевъ. Нѣтъ, любезный Иванъ Степановичъ, ни одинъ изъ васъ не останется съ нимъ служить".
   Я говорилъ выше о неудовольствіи на меня Ермолова и о послѣдствіяхъ онаго. Теперь я промолчалъ, но едва лишь мы пришли на квартиру, рапортовался больнымъ и болѣе передъ фронтъ роты не являлся..
   Первое извѣстіе, которое получилъ о бригадѣ полковникъ Таубе, пріѣхавшій не совсѣмъ, но временно, взглянуть на бригаду, былъ мой рапортъ о болѣзни и онъ немедленно сдѣлалъ слѣдующее распоряженіе: полковника Ладыгина, командовавшаго до сего времени бригадою и ротою его высочества и по прибытіи Таубе, сказавшагося больнымъ, онъ немедленно перечислилъ къ 1-й ротѣ, но далъ предписаніе не вступать въ командованіе оной, прежде какъ по выздоровленіи; по моему же рапорту, для командованія по фронту, приказалъ прикомандировать къ ротѣ изъ роты его высочества штабсъ-капитана князя Горчакова 2-го. За этимъ на другой день назначилъ инспекторскій смотръ моей ротѣ поутру въ 8 часовъ. Это было подъ городомъ Везулемъ. Ладыгинъ къ ротѣ еще не прибылъ, а я -- къ фронту не вышелъ. Таубе пріѣхалъ на смотръ верстъ за 25 и прямо къ строю. Тутъ онъ спросилъ у кн. Горчакова обо мнѣ и можетъ ли онъ меня видѣть? Горчаковъ отвѣчалъ, что я не такъ боленъ, чтобы могъ отказать ему въ посѣщеніи. Тотчасъ послѣ парада, онъ и всѣ офицеры вошли ко мнѣ и, вмѣсто привѣтствія, Таубе грубо спросилъ меня:
   -- "Вы больны, г. Жиркевичъ?"
   -- Боленъ, отвѣчалъ я.
   -- "Чѣмъ?"
   Я назвалъ такую болѣзнь, что всѣ присутствовавшіе захохотали, ибо никто, да и я самъ, этого не ожидали. Меня взбѣсилъ тонъ, которымъ былъ сдѣланъ вопросъ, а также дурацкое освидѣтельствованіе меня г-мъ Таубе.
   -- "Ah! c'est une espèce de galanterie!" {А, это своего рода любезность.} сказалъ Таубе, и обратился съ распросами о ротѣ.
   Я объявилъ Таубе, что, будучи больнымъ, я не въ состояніи разговаривать съ нимъ стоя; онъ отвѣчалъ, что я -- хозяинъ домаи могу дѣлать что хочу, а потому я пригласилъ всѣхъ офицеровъ садиться и самъ тоже сѣлъ. Таубе одинъ не сѣлъ и стоялъ въ кругу нашемъ. Наконецъ, видя, что я не обращаю къ нему моего приглашенія, онъ объявилъ откровенно, что, проѣхавъ верхомъ около 25-ти верстъ и пробывъ на морозѣ слишкомъ два часа, онъ съ охотою бы теперь выпилъ рюмку водки. Я ему предложилъ водки и сыру, но болѣе ничего не могъ ему подать, такъ-какъ поваръ мой, фронтовой солдатъ, находился на смотру и обѣда еще не готовилъ. Таубе выпилъ двѣ рюмки водки и съѣлъ болѣе чѣмъ круга сыру (frommage de Brie); раскланялся съ нами и уѣхалъ. Вотъ встрѣча, сдѣланная нами новому начальнику; можно-ли послѣ этого обвинить его, что онъ насъ не любилъ. Но со всѣмъ тѣмъ онъ сталъ и не переставалъ искать нашего общаго расположенія.
   Какъ скоро Таубе уѣхалъ, мы тотчасъ усѣлись обѣдать и во время стола я сочинилъ и подписалъ рапортъ къ нему, въ которомъ объяснилъ, что я будто боленъ застарѣлою.......... болѣзнью, просилъ его поспѣшить назначеніемъ на мое мѣсто новаго командира роты, а мнѣиспросить увольненіе, для излеченія болѣзни, въ Россію. Этотъ рапортъ я отправилъ за Таубе вслѣдъ, въ роту его высочества, куда онъ на время поѣхалъ. Къ вечеру я получилъ частное письмо отъ адъютанта 1-й бригады при Таубе, Соколова, при которомъ, обращая обратно рапортъ мой, по приказанію Таубе, извѣщалъ меня, что полковникъ дѣлаетъ единственно изъ снисхожденія ко мнѣ и что завтра же пришлетъ лекаря, который дастъ мнѣ форменное свидѣтельство о болѣзни, которое можно будетъ представить для испрошенія мнѣ отпуска. Я опять обратилъ рапортъ къ Соколову и просилъ доложить Таубе, что я снисхожденія ни отъ кого себѣ не прошу и не желаю., кромѣ какъ отъ Бога.
   Насмѣшки и издѣвательства на счетъ Таубе не переставали, и на третій день послѣ отсылки моего посланія второй штабсъкапитанъ Стаховичъ подалъ мнѣ рапортъ, гдѣ пишетъ, что, признавая себя неспособнымъ служить въ артиллеріи по недостатку свѣдѣній, проситъ о Переводѣ по кавалеріи. Этотъ рапортъ я отправилъ тоже къ Таубе въ бригадную квартиру. Прошелъ день, къ намъ явились товарищи изъ другихъ ротъ и приняли участіе въ дѣлѣ. На послѣдующій день я получилъ форменное предписаніе, въ которомъ Таубе съ вѣжливостью, не упоминая обо мнѣ собственно ничего, ставитъ мнѣ на видъ, что я не предотвратилъ непріятностей отъ подчиненнаго мнѣ офицера, не удержавъ его отъ дерзкаго поступка, и что онъ съ сожалѣніемъ долженъ прибѣгнуть къ строгимъ мѣрамъ, почему предписываетъ мнѣ штабсъ-капитана Стаховича, арестованнаго, немедленно отправить къ нему въ штабъ-квартиру.
   Едва это предписаніе было прочтено, какъ кн. Горчаковъ тоже подалъ рапортъ, прося о переводѣ его, по слабости зрѣнія, въ пѣхоту, и въ то же время въ другихъ ротахъ подали рапорты, кто объ увольненіи въ отпускъ, кто о переводѣ: Ладыгинъ, Демидовъ, Сумароковъ, Дивовъ, кн. Трубецкой и др., такъ что Таубе сталъ выходить изъ себя. Когда нашъ бригадный адъютантъ Тиманъ, докладывая ему о прибытіи Стаховича, вручилъ ему мое донесеніе съ просьбой кн. Горчакова, онъ обратился къ Тиману съ вопросомъ:
   -- "Ну что же вы не подаете рапорта и не проситесь никуда?"
   -- "Сейчасъ подамъ", отвѣчалъ Тиманъ, и тутъ же принесъ отъ себя прошеніе.
   Этимъ случаемъ въ особенности воспользовался Ярошевицкій, который за Лейпцигское сраженіе произведенъ былъ уже въ штабсъ-капитаны, сблизился съ Таубе и сдѣлался его наперсникомъ. Между тѣмъ мы подались къ Лангру. Тамъ Ермоловъ, услышавъ объ исторіи, прислалъ приказъ, чтобы офицеры всей бригады прибыли въ его квартиру. Когда тѣ явились, онъ вышелъ къ нимъ и взволнованнымъ голосомъ началъ съ ними бесѣду.
   -- "Что вы дѣлаете, безумные? Вы хотите, чтобы изъ васъ кого-нибудь разстрѣляли? Это будетъ; вы увидите. Я увѣряю васъ, что это будетъ. Вѣдь это бунтъ!"
   Тутъ не знаю кто-то изъ нихъ, такъ какъ я, рапортуясь больнымъ, у Ермолова не былъ, возразилъ:
   -- "Бунтъ есть умышленное и условленное согласіе, а изъ насъ никто одинъ другаго не подговаривалъ и подговаривать не станетъ".
   -- "Знаю", сказалъ Ермоловъ; "въ васъ другое чувство дѣйствуетъ. Но, можетъ быть, только я одинъ умѣю оцѣнить это, а всякій другой вправѣ васъ обвинить по наружности. Я увѣренъ, что еслибы стали васъ всѣхъ разстрѣливать, то каждый бы вышелъ впередъ, чтобы съ него начали. Но послушайте, мои друзья, мои сослуживцы, пріостановитесь и опомнитесь! За кѣмъ теперь очередь подавать просьбу?"
   Всѣ молчали.
   -- "Съ вами говоритъ не генералъ вашъ Ермоловъ, а вашъ товарищъ и другъ. Ну, отвѣчайте искренно."
   Вышли Коробьинъ и Ваксмутъ.
   -- "Ну вотъ дѣло! Еще разъ прошу васъ остановиться. Обождите, дайте мнѣ два дня сроку, а тамъ дѣлайте, что хотите; пусть хоть васъ всѣхъ разстрѣляютъ, я не буду болѣе удерживать".
   Тотчасъ послѣ этого Ермоловъ отправился къ Аракчееву, разсказалъ ему о происшедшемъ и просилъ его, какъ носящаго мундиръ гвардейской артиллеріи, вступиться въ это дѣло. Аракчеевъ отвѣчалъ, что онъ уже слышалъ объ этомъ и еще прежде представлялъ государю, что назначеніе Таубе огорчитъ офицеровъ, но государю угодно было и затѣмъ все-таки сдѣлать это назначеніе, а потому онъ, Аракчеевъ, какъ слуга и чтитель воли государя, будетъ поддерживать Таубе.
   -- "Впрочемъ", продолжалъ графъ, "вы сами, Алексѣй Петровичъ, имѣете голосъ. Просите аудіенцію у государя. Онъ не откажетъ вамъ, и объясните ваши мысли".
   Ермолову дана была аудіенція. Первымъ словомъ государя было, когда взошелъ Алексѣй Петровичъ:
   -- "Это просто бунтъ!"
   -- "Нѣтъ, государь. Общее раздраженіе и огорченіе, клянусь честью и совѣстью моею".
   -- "Если такъ", отвѣчалъ государь, "то я ихъ всѣхъ-распущу, а бригаду наполню новыми".
   -- "Государь", возразилъ Ермоловъ, "этихъ офицеровъ будетъ трудно замѣнить другими".
   Тутъ государь, не говоря ни слова, вышелъ въ другой покой и оттуда принесъ, въ красномъ сафьянномъ переплетѣ, списокъ офицеровъ гвардейскихъ полковъ; развернулъ артиллерійскую бригаду и началъ читать поимянно списокъ, и о каждомъ подробно говорилъ, что онъ о немъ и въ какомъ отношеніи разумѣетъ. Затѣмъ, дойдя до послѣдняго прапорщика, прибавилъ:
   -- "Вотъ видишь, Алексѣй Петровичъ, что я всѣхъ твоихъ офицеровъ знаю лично. Мнѣ ихъ будетъ жаль, но потворствовать не хочу и не могу".
   Ермоловъ молчалъ. Государь раза три прошелся по комнатѣ и быстро подойдя къ нему, положивъ руку на его плечо, сказалъ:
   -- "Ну вотъ еще, что я согласенъ сдѣлать. Призови ихъ и скажи имъ, что я знаю, ихъ дѣло. Желалъ бы очень, чтобы они свои просьбы взяли назадъ. Кто же не возьметъ", продолжалъ государь, остановившись на минуту, "можетъ идти куда желаетъ. Я отпускаю".
   Ермоловъ съ чувствомъ душевнаго умиленія низко поклонился.
   Разсказывая мнѣ впослѣдствіи всю эту сцену, Ермоловъ говорилъ, что на ангельскомъ лицѣ государя была видна вся борьба, происходившая въ душѣ его. Чувства строгости, взысканія и соболѣзнованія о людяхъ, честно исполнившихъ долгъ свой въ тяжелыя годины, быстро смѣнялись и онъ безъ умиленія до сего времени (1847 г.) не можетъ о семъ вспоминать.
   Ермоловъ передалъ желаніе государя офицерамъ и всѣ просьбы были взяты обратно, кромѣ Ладыгина, Демидова, Стаховича и моей. Меня и Ладыгина отпустили въ Россію; Демидова -- къ германскимъ водамъ, а Стаховича великій князь Константинъ Павловичъ упросилъ перевесть въ гвардейскую конную артиллерію.
   Адъютанта Тимана мы похоронили возлѣ Труа. Онъ внезапно занемогъ горячкою и на третій день умеръ. За неимѣніемъ нашего священника, пасторъ прусскихъ войскъ совершалъ погребальную службу. Наши похороны гвардейскаго офицера поразили прусскихъ гвардейцевъ. Въ особенности, что ихъ поражало -- это то, что офицеры сами подняли гробъ и несли его на рукахъ болѣе 3-хъ верстъ, до самаго кладбища.
   -- "Этой чести у насъ и фельдмаршалъ не добьется", говорили они; а мы имъ отвѣчали, "что любимый товарищъ по чувствамъ выше и дороже фельдмаршала".
   Къ Труа, до перехода за него, мы подходили два раза. Въ первый разъ я стоялъ на квартирѣ, въ селеніи, у какого-то священника, который сперва не показывался, а потомъ, во время нашего обѣда, вбѣжалъ въ комнату и закричалъ:
   -- "Русскіе грабятъ церковь!"
   Плохо повѣривъ этому, я однако тотчасъ побѣжалъ за патеромъ. Церковь была заперта; онъ сталъ доставать ключъ изъ кармана, чтобы отпереть двери, но въ то же время спросилъ меня:
   -- "Что же вы хотите дѣлать? Вы одни, а ихъ тамъ очень много!"
   -- "Ничего", сказалъ я; и выдернувъ ключъ изъ замка, вбѣжалъ во внутрь церкви. "Разбойники! грабители!" раздался мой голосъ подъ сводами церкви и въ ту же минуту увидѣлъ -- человѣкъ десять, бросившихся мимо главнаго алтаря къ окнамъ, стали выбираться чрезъ оныя. Я догналъ одного и ударилъ его въ голову ключемъ такъ, что разкроилъ ему затылокъ; но другіе товарищи вытащили его за окно. Къ счастію и чести нашей, русскихъ здѣсь ни одного не было, а оказались одни баварцы. Поступокъ мой удивилъ священника, и онъ, возвратясь въ домъ, разсказывалъ какъ о необыкновенномъ случаѣ и не оставлялъ насъ до самаго нашего выступленія. {Далѣе въ подлинникѣ помѣта автора "Воспоминаній": "Полоцкъ, 1847 г. марта 18-го дня" и затѣмъ слѣдуетъ три страницы замѣтокъ И. С. Жиркевича о бѣдственномъ его положеніи въ этомъ городѣ, гдѣ онъ поселился въ 1845 году почти безъ средствъ, съ женою и дочерью и, какъ самъ выражается: "не имѣя въ виду ничего хорошаго"... Изливъ свою грусть, Жиркевичъ пишетъ: "Затѣмъ обращусь къ бывшему давно со мною и буду продолжать (разсказъ. о событіяхъ въ моей жизни) съ 1814 по 1824 годъ". Ред.}
   По вторичномъ нашемъ движеніи, въ февралѣ 1814 г., впередъ къ Труа и за него, передъ сраженіемъ, къ Бріенну, рота, которой я продолжалъ командовать, рапортуясь больнымъ, на маршѣ проходила мимо князя Яшвиля, только-что вернувшагося изъ Ландека, гдѣ онъ лечился отъ болѣзни. Передъ ротой ѣхалъ. штабсъ-капитанъ князь Горчаковъ 2-й, а я слѣдовалъ за ротой, на повозкѣ. Князь Яшвиль спросилъ кн. Горчакова:
   -- "Вы командуете ротой?"
   -- "Нѣтъ", отвѣчалъ Горчаковъ, "полковникъ Ладыгинъ".
   -- "Гдѣ же Ладыгинъ?"
   -- "Боленъ".
   -- "Ну, слѣдовательно, вы же командуете теперь ротой?"
   -- "Нѣтъ", опять возразилъ Горчаковъ, "не я, а штабсъ-капитанъ Жиркевичъ".
   -- "Ну гдѣ же этотъ?" спросилъ Яшвиль.
   -- "И онъ боленъ".
   -- "Какъ это? Что это значитъ? Я тутъ вовсе ничего не понимаю! Командиръ боленъ, командующій боленъ тоже. Да гдѣ же они оба?"
   -- "Слѣдуютъ за ротою на повозкахъ".
   -- "А! Ну вотъ теперь я знаю! Они больны только на походѣ, а начнется сраженіе, то оба явятся за крестами. Нѣтъ, меня не проведете! Я остановлю ваши разсчеты. Теперь храбростью никого не удивите. Трусы у насъ теперь повывелись и давно уже ихъ нѣтъ въ арміи!"
   Затѣмъ, обратясь къ адъютанту, кн. Яшвиль приказалъ тотъ же часъ дать предписаніе бригадному командиру: меня и Ладыгина впредь до выздоровленія перевести въ резервъ.
   Бріенское сраженіе было все совершено въ виду нашемъ, но мы въ немъ не участвовали, а послѣ онаго сдѣлали опять нѣсколько маршей назадъ; потомъ вновь стали подаваться впередъ и дошли до Арсисъ-сюр-Объ, гдѣ опять сраженіе происходило передъ нашими глазами, въ равнинѣ, на самомъ берегу рѣки, къ которой наша армія упиралась правымъ флангомъ. Когда же сраженіе кончилось, мы опять отступили одинъ небольшой переходъ назадъ; потомъ вдругъ повернули къ Парижу и пошли къ нему, не останавливаясь болѣе.
   17-го марта башни парижскія показались предъ нами. 18-го -- происходило извѣстное сраженіе подъ его стѣнами, а 19-го марта 1814 года союзныя войска вступили въ Парижъ во всемъ парадѣ.
   

VIII.
Вступленіе въ Парижъ 19 то марта 1814 г.-- Коленкуръ и депутаты.-- Представленіе "Весталки" въ Большой Оперѣ.-- Пребываніе въ Парижѣ.-Въѣздъ графа д'Артуа и Людовика XVIII.-- Театры.-- Молебствіе на площади Согласія.-- Отпускъ.-- Возвращеніе въ Россію.-- Женитьба.
1814--1815.

   Находясь въ резервѣ при ротѣ гр. Аракчеева, я пожелалъ быть свидѣтелемъ перваго момента главнаго торжества Россіи, и рано поутру я, одѣвшись въ форму, выѣхалъ верхомъ въ Бонди, гдѣ была квартира государя. Я туда пріѣхалъ въ ту самую минуту, когда подъѣзжали кареты депутатовъ, присланныхъ і;ъ государю съ привѣтствіемъ отъ города. Каретъ было семь или восемь и въ каждой сидѣло но два сановника; всѣ они, какъ мнѣ показалось, были въ черныхъ фракахъ, но имѣли шарфы черезъ плечо. Они остановились, не доѣзжая дома, гдѣ жилъ государь, и вошли сперва въ другой домъ, ближайшій къ нему, но въ скорости, съ непокрытыми головами, пошли ко дворцу. Покои государя были въ глубинѣ двора, довольно обширнаго и отдѣлявшагося отъ улицы сквозною рѣшеткою. У воротъ и у подъѣзда стояли часовые, а внутри двора -- караулъ. Когда депутаты были допущены къ государю, примчался, на сѣрой лошади, въ шитомъ мундирѣ, какой-то генералъ въ сопровожденіи двухъ казаковъ, двухъ французскихъ трубачей и двухъ ливрейныхъ лакеевъ. Мы, стоявшіе здѣсь зрителями, съ любопытствомъ начали разспрашивать другъ друга, кто это? И намъ кто-то изъ генераловъ сказалъ, что это герцогъ Коленкуръ. Подъѣхавъ къ воротамъ, онъ соскочилъ съ лошади, вошелъ одинъ во дворъ, снялъ шляпу и скорыми шагами пошелъ ко дворцу. Но на подъѣздѣ часовые скрестили ружья, загородили ему входъ, и Коленкуръ сталъ расхаживать взадъ и впередъ подлѣ крыльца. Немного погодя, вышелъ кн. Волконскій и вступилъ съ нимъ въ довольно продолжительный разговоръ. Пока они разговаривали, Коленкуръ все стоялъ безъ шляпы. Депутаты вышли изъ дворца и мѣрными шагами отправились прямо къ каретамъ своимъ. Замѣтно было, что они всѣ были взволнованы, а нѣкоторые изъ нихъ платками утирали слезы. Князь Волконскій вошелъ во дворецъ, тогда Коленкуръ остановился внизу у крыльца, противъ двери, и все вниманіе его обратилось на выходъ изъ дворца. Государь появился. Коленкуръ униженно, почти до земли, преклонилъ голову. Подойдя къ нему, государь съ видимымъ умиленіемъ приготовился его слушать, но потомъ вдругъ быстро повернулся назадъ и опять вошелъ во дворецъ. Видимо было, что Коленкуръ этого не ожидалъ и едва могъ придти въ себя; потомъ, порывисто надѣвъ на себя шляпу, большими шагами пустился со двора, вскочилъ на лошадь и во весь духъ помчался къ Парижу, мимо войскъ, стоявшихъ уже по дорогѣ для вступленія. Это было сдѣлано съ такою поспѣшностію, что два ливрейные лакея едва его догнали, а казаки и трубачи отстали отъ него.
   Чрезъ полчаса, около 8-ми часовъ утра, государь вышелъ на крыльцо, сѣлъ въ свѣтло-сѣраго коня и окруженный свитою, къ которой примкнуло много офицеровъ тѣхъ полковъ, которые не вступали въ Парижъ, сталъ приближаться къ Пантенской заставѣ, около которой стояла несмѣшная толпа народа. По дорогѣ встрѣтили короля прусскаго, который просоединился со своей свитою къ намъ, такъ, что собралось всѣхъ не менѣе двухъ тысячъ генераловъ и офицеровъ, окружающихъ своихъ монарховъ и представлявшихъ великолѣпное зрѣлище. По мѣрѣ приближенія къ Парижу, толпы народа увеличивались; окна, крыши, тротуары, все было залито движущейся массой, которая кричала, махала платками по мѣрѣ нашего прохожденія. Отъ Нантенской заставы мы ѣхали чрезъ Сенъ-Мартенское предмѣстье, вдоль бульваровъ къ Елисейскимъ полямъ, гдѣ войска прошли церемоніальнымъ маршемъ мимо государей. Впереди шла баварская и прусская кавалерія; за ними -- наша гвардейская легкая кавалерія; потомъ австрійскіе гренадеры, нашъ гренадерскій корпусъ, 2-я гвардейская пѣхотная дивизія, прусская гвардія, 1-я гвардейская пѣхотная дивизія, наша кирасирская дивизія и конвой. Несмотря на долгій изнурительный походъ, въ продолженіе котораго солдаты не получали никакого обмундированія, даже не имѣли порядочной обуви, все мгновенно преобразилось, и предъ нами проходили не тѣ лахмотники, которыхъ мы привыкли видѣть, а щеголи въ чистыхъ, блестящихъ мундирахъ. Смотръ продолжался почти до
   3-хъ часовъ, послѣ коего войска отправились на занятыя заранѣе для нихъ мѣста, кто въ городѣ, кто за городомъ, а государь пѣшкомъ пошелъ на Сенъ-Флорентинскую улицу, въ домъ Талейрана, а король прусскій -- во дворецъ Виллеруа, на Бурбонской улицѣ. Въ караулѣ была 1-я рота Семеновскаго полка со знаменемъ. Вся огромная свита понемногу разсѣялась. Загородные гурьбой возвратились къ своимъ частямъ, на бивуаки, а мы, т. е. больные, заняли квартиру въ Бонди.
   Я отправился въ Парижъ уже 20-го марта 1814 г., въ обществѣ нѣсколькихъ товарищей: Ладыгина, кн. Трубецкаго, Тиманова и Стаховича, всѣ верхами, и съ нами двое служителей. Выѣзжая изъ Бонди, едва успѣли сдѣлать нѣсколько шаговъ, замѣтили въ полѣ, съ правой стороны, женщину, машущую платкомъ. Мы всѣ пріостановились и, къ удивленію нашему, оказалось, что это была женщина не рабочаго класса, но прилично одѣтая дама, съ пустой корзинкой на рукѣ, которая, вѣроятно, прежде была наполнена провизіею. Она объявила намъ, что она, соболѣзнуя объ участи раненыхъ, рѣшилась пойти на мѣсто бывшаго сраженія, не найдетъ-ли случая пособить кому-нибудь, который можетъ быть еще сохранилъ признаки жизни, и что она дѣйствительно набрела въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дороги на тяжело раненаго русскаго офицера, еще живаго, и увидавъ насъ, рѣшилась просить нашей помощи. Въ это время мы увидали маркитанта на повозкѣ, возвращающагося съ провизіею къ войскамъ, въ аріергардъ; подошли къ нему, прося, что-бы онъ взялъ раненаго на свою повозку, но тотъ и слышать того не хотѣлъ, и только послѣ 15-ти хорошихъ нагаекъ свернулъ къ раненому, котораго мы бережно уложили и отправили при одномъ изъ нашихъ служителей въ лазаретъ, въ Бонди.
   Это обстоятельство насъ нѣсколько позадержало, по со всѣмъ тѣмъ, мы въ 10 часовъ въѣхали въ заставу. Сдавъ служителю нашихъ лошадей для отправленія къ ротѣ, сами пошли пѣшкомъ, и при первой встрѣчѣ фіакровъ взяли ихъ и отправились въ Палерояль, гдѣ условились собраться къ 4-мъ часамъ въ трактирѣ у Бери и затѣмъ разсѣялись всѣ кто куда глядѣлъ.
   Новость предметовъ и обстоятельствъ сократили чрезвычайно время. Не успѣлъ опомниться, какъ уже било четыре часа, и у Вери собралось насъ, т. е. артиллеристовъ, человѣкъ 10-ть. Разсказамъ и разговорамъ не было конца. Всѣ были въ какомъ-то неописанномъ восторгъ. Всѣ наперерывъ передавали свои первыя впечатлѣнія, радуясь, что настало для всѣхъ время отдыха. Обѣдъ и нѣсколько бутылокъ шампанскаго разрумянили лица и еще болѣе развязали языки; со всѣмъ тѣмъ, когда пробило 5-ть часовъ, общій приговоръ состоялся отправиться всѣмъ въ большую оперу, гдѣ назначено было представленіе "Торжество Траяна", и куда ожидали государя -- рѣшено и отправились. Черезъ корридоръ мы вышли въ какой-то переулокъ, но тамъ встрѣтили такое стеченіе народа, что рѣшительно не было возможности не только пробраться впередъ, но даже подумать тронуться съ мѣста. На вопросъ нашъ, сдѣланный одному господину, стоявшему тутъ же въ толпѣ, что за причина такой тѣсноты? Онъ отвѣчалъ: "что это-хвостъ отъ дверей театральной кассы, а дальше уже не тѣснота, а настоящая давка, ибо билеты выдаютъ не каждому, но съ разборомъ, а болѣе военнымъ иностранныхъ войскъ, а потому, если мы имѣемъ тоже намѣреніе быть въ оперѣ, то нужно поспѣшить, дабы получить билеты". При этомъ онъ добавилъ, что берется насъ провести чрезъ толпу до кассы, но съ тѣмъ, что-бы мы взяли для него билетъ, на что мы съ радостью согласились; тогда онъ закричалъ: "Place, messieurs! Place pour les généraux russes!" (Мѣсто, господа! Мѣсто русскимъ генераламъ).
   И бросился расталкивать народъ, который сторонился съ уваженіемъ и видимымъ любопытствомъ, и мы въ пять минутъ всѣ очутились у входа въ театръ. Взявши билеты, мы уже не пошли назадъ, а спѣшили занять мѣста наши. Театръ еще не былъ освѣщенъ, исключая пяти или шести горѣвшихъ, лампъ по стѣнамъ, но мѣста, кромѣ ложъ, были уже всѣ заняты. Часовъ въ шесть спустилась люстра и кругомъ заблистали кенкеты, а въ половинѣ седьмаго ложи начали быстро-наполняться дамами, въ блестящихъ нарядахъ. Музыканты стали настраивать инструменты, но ихъ совершенно не было слышно: все заглушалось общимъ говоромъ. Все вокругъ насъ и вопреки нашимъ обычаямъ говорило вслухъ, безъ всякой женировки; разносчики газетъ, ходя между рядами креселъ, по ложамъ, во все горло выкрикивали названіе своихъ газетъ съ объявленіемъ разныхъ новѣйшихъ извѣстій; другіе предлагали лорнеты и зрительныя трубки на время представленія за дешевую плату; мужчины всѣ были въ шляпахъ. Въ семь часовъ ровно поднялся занавѣсъ. На сценѣ, въ числѣ декорацій, виднѣлся Траяновъ столбъ. Какой-то актеръ, выйдя изъ-за кулисъ, подошелъ къ рампѣ и обратился къ публикѣ съ объявленіемъ, что назначенная на афишѣ пьеса: "Le triomphe de Trajan" не можетъ быть представлена по болѣзни актера Лаиса. Публика выслушала эти слова со вниманіемъ, но когда объявляющій прибавилъ, что труппа униженно (humblement) проситъ публику, вмѣсто назначенной оперы, принять "Весталку", со всѣхъ сторонъ раздался крикъ:
   -- "A bas la Vestale! nous ne voulons pas de la Vestale! à bas! Le triomphe de Trajan! Le triomphe de Trajan! (Прочь Весталку! Не хотимъ! Торжество Траяна!)
   Крики стали доходить до изступленія. Провозвѣстникъ кланялся, кланялся и еще что-то хотѣлъ говорить, но тутъ раздалось:
   -- "A la porte! à la porte le parleur! à la porte! (Вонъ говоруна! вонъ!)
   И сдѣлалась такая кутерьма, что несчастный актеръ поспѣшилъ убѣжать со сцены. Кто-то изъ ложи закричалъ:
   -- "La musique! la musique!"
   Капельмейстеръ пошепталъ что-то ближнимъ музыкантамъ; шепотъ пошелъ далѣе и оркестръ заигралъ "Vive Heini IV". Нѣсколько голосовъ въ креслахъ произнесли:
   -- "Qu'est ce que c'est que èa?"
   И затѣмъ вновь раздались крики, заглушившіе оркестръ.
   Прошло съ полчаса, начали понемногу утихать, какъ изъ ложи бель-этажа, съ правой стороны, раздался возгласъ:
   -- "Messieurs!"
   Всѣ обратились на этотъ призывъ и водворилась глубокая тишина. Новый посланникъ отъ дирекціи театра началъ просить и убѣждать публику согласиться на перемѣну спектакля; но новые "à bas! à la porte!" раздавшіеся сильнѣе прежняго, согнали его съ поприща краснорѣчія. Музыка вновь заиграла "Vive Henri IV" и публика на этотъ разъ прослушала музыку безъ малѣйшаго ропота, но даже подпѣвала оркестру. Все происходившее, какъ невиданное дотолѣ нами, чрезвычайно насъ занимало и интересовало и мы съ напряженнымъ вниманіемъ слѣдили за ходомъ всей этой комедіи, но время текло своимъ чередомъ и часы уже показывали, половину девятаго. Вдругъ снова поднялся занавѣсъ; сцена оставалась съ прежнею декораціею и опять появился актеръ съ объявленіемъ и опять раздались крики: à bas! à la porte!" Но кто то, подогадливѣе, въ креслахъ, вскочивъ на свое мѣсто, громко закричалъ:
   -- "Paix, messieurs, paix! laissez nous entendre que veut donc monsieur!" (Замолчите, гг., дайте намъ выслушать, что этотъ господинъ хочетъ!) Все нѣсколько замолчало и актеръ, раскланиваясь весьма низко, объявилъ: "что труппа привыкла всегда свято исполнять волю публики и готова начать представленіе "Торжество Траяна", но почитаетъ обязанностью предварить, что не собственною волею она хотѣла перемѣнить спектакль, а что на это было объявлено желаніе союзныхъ монарховъ, которые, уклоняясь отъ всего, что хотя бы косвенно могло напомнить ихъ собственный тріумфъ, изъ скромности просили перемѣнить пьесу! "Весталку" они почтутъ своимъ присутствіемъ, а въ случаѣ настоянія о представленіи "Траяна", отказываются быть въ театрѣ". Со всѣхъ сторонъ раздалось: "La Vestale! la Vestale!" Музыка заиграла опять; "Vive Henri IV", а зрители начали подпѣвать оркестру, но еще не кончили втораго куплета, какъ вся зала задрожала отъ крика: "Vive Alexandre!" Государь и прусскій король появились въ бель-этажѣ, въ средней ложѣ. Государь былъ въ кавалергардскомъ вице-мундирѣ и съ андреевской звѣздой. Восторгъ и восхищеніе публики были до такой степени велики, что нѣтъ возможности даже и передать наглядно; всѣ, кто былъ въ театрѣ, поднялись какъ одинъ человѣкъ, всѣ взоры устремились на среднюю ложу; махали всѣмъ, что было подъ рукой: платками, шляпами; изъ тѣхъ ложъ, изъ которыхъ не вполнѣ было видно государя, дамы, мужчины становились на балюстрады или свѣшивались чрезъ нихъ, такъ что становилось страшно, ожидая каждое мгновеніе, что вотъ, вотъ-да и упадетъ кто-нибудь! Неумолкаемый крикъ и возгласы привѣтствій продолжались болѣе часа и государь безпрестанно раскланивался на всѣ стороны и едва переставалъ кланяться и показывалъ видъ, что садится, раздавались вновь крики: "Vive Alexandre! Vive Alexandre!" и государь подходилъ опять къ барьеру и кланялся. Прусскаго короля никто не замѣчалъ, въ ложѣ онъ или нѣтъ. Оркестръ нѣсколько разъ начиналъ увертюру и нѣсколько разъ принужденъ былъ останавливаться. Наконецъ, около четверти десятаго, волненіе поутихло; въ креслахъ, и въ партерѣ всѣ стояли спиной къ сценѣ, а лицомъ къ государевой ложѣ. Увертюра окончилась и только съ началомъ самой оперы устроился настоящій порядокъ въ мѣстахъ
   Ложа Наполеона находилась надъ самой авансценою, въ бельэтажѣ, съ лѣвой стороны; она была отдѣлана, на сколько могъ замѣтить, съ большою роскошью; надъ ней возвышался одноглавый орелъ.
   Въ срединѣ перваго акта, изъ ложи надъ авансценою, съ правой стороны, полетѣло внизъ нѣсколько лоскутковъ бумажекъ., Изъ креселъ кто-то закричалъ: "Лаиса! Лаиса!" {Францискъ Лэ или Лансъ (Franèois Lay dit Lays), знаменитый пѣвецъ, родился въ 1758 г.; въ молодости готовился къ духовному званію и получилъ прекрасное образованіе. Дебютировалъ въ Парижѣ, въ 1779 году, съ большимъ успѣхомъ и въ продолженіе болѣе 40 лѣтъ каждый его выходъ на сценѣ Большой Оперы возбуждалъ восторгъ въ слушателяхъ. Онъ покинулъ сцену въ 1822 году и назначенъ былъ профессоромъ музыки въ консерваторіи, а въ 1827 году оставилъ всѣ свои занятія, поселился въ деревнѣ, гдѣ и умеръ. Во время революціи онъ отличался крайностью своихъ политическихъ принциповъ. С. К.} Лаисъ не участвовалъ въ спектаклѣ, да къ тому мы полагали, по первому извѣщенію, что, будучи больнымъ, его и въ театрѣ нѣтъ, но, къ удивленію нашему, Лаисъ вышелъ на сцену, одѣтый въ черный фракъ и, поднявъ одинъ изъ билетиковъ, подошелъ къ лампѣ надъ будкой суфлера, прочелъ про себя написанное и потомъ, обратясь къ публикѣ, сказалъ: "Messieurs! ce n'est rien de plus qu'on exige de faire entendre notre chant national." (Гг., здѣсь ничего болѣе, какъ требованіе нашего народнаго гимна). "Пойте! пойте!" раздалось нѣсколько голосовъ. Лаисъ обратился къ музыкантамъ и сказалъ: "Messieurs, maintenant c'est votre affaire! (Гг., теперь это ваше дѣло). Оркестръ повиновался. Но пѣвецъ, вмѣсто: "Vive HenriIV", запѣлъ: "Vive Alexandre!" и едва онъ произнесъ это имя, все обратилось къ ложѣ и повторило въ одинъ голосъ: "Vive Alexandre!" Государь всталъ, приблизился къ краю ложи и привѣтливо раскланялся. "Музыка, по крайней мѣрѣ, разъ семь начинала арію и всякій разъ останавливалась на первыхъ тактахъ, прерываемая общими криками публики. Наконецъ, въ креслахъ нѣкоторые зрители начали уговаривать, что эти всѣ оваціи могутъ безпокоить царя и было бы прилично временно воздержаться и дать возможность высокимъ посѣтителямъ насладиться музыкой и спектаклемъ, и когда, мало по мялу, шумъ и волненіе начали утихать Лаисъ запѣлъ:
   
   "Vive Alexandre!
   Vive ce roi des rois!
   Sans rien prétendre,
   Sans nous dicter des lois" и т. д. *)
   *) Да здравствуетъ Александръ, да здравствуетъ царь-царей. Ничего не требующій, не предписывающій намъ законовъ, и проч.
   
   Во второмъ куплетѣ привѣтствіе относилось и къ имяни прусскаго короля. Въ концѣ 1-го акта произошло новое приключеніе. Актриса, игравшая роль весталки, какъ-будто въ изступленіи и забывши свою роль, вскричала: "Vive le roi!" и повторила это еще два раза. Изъ многихъ ложъ посыпались бѣлые банты и кокарды. Раздалось нѣсколько жидкихъ аплодисментовъ, тотчасъ покрытыхъ ропотомъ, раздавшимся почти во всѣхъ концахъ залы: "C'est une horreur! mais qu'est ce qu'on veut donc?" {Многіе Французы положительно заключали, что государь нашъ настоятельно желалъ возвращенія Бурбоновъ изъ того, что русская армія, при вступленіи своемъ въ Парижъ, имѣла на лѣвой рукѣ, выше локтя, бѣлую перевязку. Это было сдѣлано послѣ Лейпцигскаго сраженія, съ тою цѣлью, что шведская армія, имѣвшая синіе мундиры, ошибочно не могла бы быть принята за французское войско. А какъ вообще Шведы носятъ перевязку на рукѣ, то государь, желая этимъ польстить Шведамъ и сблизить различіе формъ, приказалъ въ нашей арміи имѣть тоже перевязку: но, но занятіи Парижа, этотъ знакъ былъ немедленно отмѣненъ. Въ кокардѣ нашей послѣдовало тоже измѣненіе, ибо прежде она была черная съ ранжевымъ, а тутъ присоединенъ цвѣтъ бѣлый, отчего наша кокарда, по ранжевому цвѣту, сдѣлалась сходной съ австрійской, а по цвѣту черному съ бѣлымъ -- съ прусскою. Символъ союза. И. Ж.} (это гадость! чего же хотятъ?), но скоро все смолкло. Тогда надъ Наполеоновою ложей, кто-то изъ высшаго надъ нею этажа, спустилъ бѣлое полотно и покрылъ императорскаго орла. Мнѣ показалось въ эту минуту, что все какъ-будто съ умысломъ пріутихло и весталка стала продолжать свою роль съ какимъ-то уже принужденнымъ напряженіемъ. Конецъ 1-го и весь 2-й актъ прошелъ безъ дальнѣйшихъ приключеній, но когда занавѣсъ окончательно опустился, изъ той ложи, изъ которой прежде былъ опущенъ покровъ для орла, показался мужчина во фракѣ, сдернулъ покрывало, сталъ рвать съ мѣста орла и потомъ, разломавъ его, въ кускахъ бросилъ на авансцену. Публика уже расходилась, такъ что демонстрація эта не обратила на себя особеннаго вниманія Часы показывали четверть втораго. [Государи уѣхали изъ театра между 1-мъ и 2-мъ актомъ, выйдя незамѣтно для публики изъ ложи].
   Въ театрѣ мы всѣ какъ-то размѣстились врознь. Я пріѣхалъ, какъ и другіе, въ городъ верхомъ и въ одномъ сюртукѣ, не озаботясь пріискать себѣ заблаговременно квартиру и теперь, выйдя изъ театра, одинъ, не зная города, я рѣшительно не зналъ гдѣ провести ночь. Къ великой моей радости вспомнилъ, что полковникъ Голубцевъ и Ладыгинъ говорили, что они нашли себѣ пріютъ въ улицѣ de la Victoire, Hôtel Mirabeau, а потому я къ первому попавшемуся мнѣ подъ руку лицу обратился съ вопросомъ, гдѣ эта улица, какъ туда пройти и, къ счастію моему, напалъ на такого, который самъ шелъ въ ту сторону. Пройдя всю улицу Ришелье, дружески разговаривая съ моимъ незнакомымъ спутникомъ, я увидѣлъ передъ собою вывѣску "Hôtel Mirabeau"; поблагодаривъ его за любезность, мы разстались и я, позвонивъ въ колоколъ и узнавъ отъ "portier" (привратника), что тутъ стоятъ два русскихъ полковника, приказалъ отвести себѣ нумеръ; зайдя предварительно на минутку къ товарищамъ, вернулся къ себѣ, и, несмотря на усталость, на удобство моего помѣщенія, я долго не могъ заснуть, такое сильное впечатлѣніе произвело на меня все, что я видѣлъ и въ чемъ участвовалъ за эти два дня въ Парижѣ.
   На другой день, проснувшись довольно рано, я прежде всего озаботился обмундироваться въ гражданскую одежду и мы, вмѣстѣ съ Ладыгинымъ, отправились въ Пале-рояль и тамъ заказали себѣ полную пару и купили сапоги. Но въ то время, когда Ладыгинъ сталъ разсчитываться за взятые имъ сапоги, вынимая кошелекъ, онъ разсыпалъ на полъ червонцы. Хозяинъ и прислуга бросились подбирать и первый, съ большой заботливостью, спрашивалъ: "вполнѣ-ли собрана монета?" Ладыгинъ, сосчитавъ, отвѣчалъ: "кажется все поднято", а по-русски сказалъ мнѣ, что онъ рѣшительно не знаетъ, все-ли поднято, такъ какъ за эти два дня онъ не считалъ, что у него было въ кошелькѣ, и только все расходовалъ! Прошло послѣ того нѣсколько дней, я, гуляя съ Ладыгинымъ по Пале-роялю, замѣтилъ какого-то незнакомаго человѣка, который, нѣсколько разъ забѣгая впередъ насъ, пристально глядѣлъ намъ въ лицо. Не обративъ первоначально особаго на это вниманія, мы продолжали свою прогулку, но когда сдѣлалась видима настойчивость этого господина въ преслѣдованіи насъ и, подозрѣвая со стороны его умыселъ придраться къ намъ, какъ къ офицерамъ непріятельскихъ войскъ, что случалось нерѣдко со стороны французскихъ офицеровъ, то мы и обратились къ нему довольно сурово съ вопросомъ: "чего ему отъ насъ угодно?" Господинъ съ необыкновенной вѣжливостью просилъ извиненія, что остановилъ насъ, но, имѣя нѣчто сказать намъ, желаетъ знать: были-ли мы тогда-то, въ такой-то лавкѣ и покупали-ли мы тамъ себѣ сапоги? На утвердительный нашъ отвѣтъ, онъ попросилъ, для большей вѣрности, осмотрѣть клеймо на голенищахъ, и, увѣрившись въ справедливости нашихъ показаній, обратился къ намъ съ радостнымъ лицомъ и сказалъ:
   "Я, господа, хозяинъ этой лавки и когда вы покупали у меня сапоги, то вы разроняли деньги и хотя увѣряли, что собрали всѣ, тѣмъ не менѣе, послѣ вашего ухода, я нашелъ подъ прилавкомъ три червонца, которые душевно радуюсь возвратить по принадлежности!".
   Мы его очень благодарили и сказали ему, что мы постараемся поступокъ его сдѣлать гласнымъ, такъ какъ онъ приноситъ ему честь, и дѣйствительно, разсказывая это происшествіе, какъ своимъ товарищамъ, такъ и другимъ знакомымъ офицерамъ, мы настоятельно ихъ просили непремѣнно купить тамъ себѣ сапоги, что они и дѣлали и сапожникъ этотъ, какъ я слышалъ послѣ отъ кн. Трубецкаго, не успѣвалъ исполнять всѣ заказы, столько ему ихъ дѣлали.
   Со мной повторился почти такой же случай. Въ гостинницѣ ("Hôtel Mirabeau") я прожилъ девять дней, и когда пришлось мнѣ выбираться оттуда, при разсчетѣ моемъ съ хозяиномъ, въ числѣ денегъ, я ему далъ двѣ нашихъ 100 рублевыя ассигнаціи. Тогда курсъ еще не утвердился и за 100 рублевую ассигнацію выдавали золотомъ 74 франка. Прошло болѣе мѣсяца и наканунѣ въѣзда Людовика XVIII, идучи какъ-то мимо гостинницы, я зашелъ туда,, что-бы спросить себѣ порцію цыплятъ ("poulets à la Marengo"), которые мнѣ очень нравились; заказавъ ихъ, я взялъ газету, какъ подходитъ ко мнѣ хозяинъ гостинницы и подаетъ 40-франковую монету, объявляя мнѣ, что, при разсчетѣ моемъ съ нимъ, я ему заплатилъ лишнее, потому что въ то время онъ не зналъ курса нашихъ денегъ, но нѣсколько дней тому назадъ размѣнявъ мои ассигнаціи у банкира, онъ получилъ за каждую 94 франка. Поблагодаривъ хозяина за его честность, я подозвалъ прислужницу и велѣлъ принести себѣ бѣлый бантъ или кокарду на шляпу, а деньги эти ей подарилъ, считая ихъ себѣ не принадлежавшими, а случайно дошедшими ко мнѣ.
   Во время пребыванія моего въ Парижѣ, въ памяти моей остались слѣдующія происшествія:
   Въѣздъ графа д'Артуа. {Графъ д'Артуа, 4-й сынъ дофина сына Людовика XV, родился въ Версаля 9-го октября 1757 г., былъ младшимъ братомъ королей Людовика XVI и Людовика XVIII. Вступилъ на престолъ 15-го сентября 1824 г. подъ именемъ Карла X. Отрекся отъ престола въ пользу своего внука, герцога Бордосскаго, 30-го іюля 1830 г., скончался въ Герицѣ, въ Штиріи, 6-го ноября 1836 г.} Это было дней чрезъ пять или піесть послѣ нашего вступленія въ Парижъ. Я смотрѣлъ на него изъ окна "Hôtel Mirabeau". Д'Артуа ѣхалъ верхомъ, въ мундирѣ національной гвардіи. Свита его была весьма немногочисленная; изъ русскихъ генераловъ замѣтилъ при немъ только одного Милорадовича. Никакого на улицахъ не стояло войска и не провожало его, только толпа мальчишекъ бѣжала за его свитой и, махая палками со вздѣтыми на нихъ лоскутками бѣлаго холста, орали: "Vive le roi!" (да здравствуетъ король). Народъ не только не поддерживалъ эти возгласы, но даже проходившіе въ это время по тротуару не останавливались, что-бы посмотрѣть на шествіе.
   Въѣздъ короля Лудовика XVIII {Людовикъ XVIII родился въ Версали 5-го (17-го) ноября 1765 г. и носилъ титулъ графа Прованскаго. Эмигрировалъ 9-го (21-го) іюня 1791 г. и снова, 11-го сентября 1792 г., возвратился во Францію, во главѣ арміи эмигрантовъ, соединясь съ прусскою арміею. До 1809 года имѣлъ пребываніе въ разныхъ государствахъ, но вліяніе Наполеона не дозволяло ему спокойно пользоваться предложеннымъ убѣжищемъ, пока не поселился въ Англіи, въ замкѣ Гартвель, гдѣ прожилъ до 1814 г. Призванъ на тронъ французскимъ сенатомъ 25-го марта (6-го апрѣля) 1814 г.; совершилъ въѣздъ въ Парижъ 21-го апрѣля (3-го мая) 1814 г.; скончался 2-го (15-го) сентября 1824 года. С. К.}. Въ то время я занималъ квартиру на улицѣ Ришелье и съ 7-ми часовъ начали проходить мимо оконъ моихъ батальоны національной гвардіи съ знаменами и музыкой, размѣщаясь шпалерами по обѣ стороны тѣхъ улицъ, по которымъ долженъ былъ проѣзжать король. Надъ самой моей головой, черезъ улицу, была перетянута изъ оконъ двухъ насупротивъ лежащихъ домовъ, изъ искусственныхъ цвѣтовъ цѣпь и на оной, посреди улицы, утверждена была, изъ цвѣтовъ же, корона. На крышахъ и въ окнахъ выставлены были флаги и знамена бѣлые съ вышитыми лиліями, а съ балконовъ спускались разноцвѣтные ковры. По обѣимъ сторонамъ улицы стояли подъ ружьемъ національные гвардейцы. Король проѣхалъ мимо этого мѣста часу во второмъ. Онъ ѣхалъ въ большой открытой коляскѣ, запряженной цугомъ, въ восемь лошадей, въ мундирѣ національной гвардіи и въ голубой лентѣ ордена св. Духа, безъ шляпы, кланяясь привѣтливо на всѣ стороны. Рядомъ съ нимъ сидѣла герцогиня Ангулемская, {Герцогиня Ангулемская, дочь короля Людовика XVI, родилась 12-го (24-го) сентября 1778 года. Вышла замужъ за своего двоюроднаго брата герцога Ангулемскаго, въ Митавѣ, въ 1806 г.; ум. /-іо (19-го) октября 1851 года въ Фрошдорфѣ, въ Иллиріи. С. К.} а напротивъ ихъ, впереди, старикъ принцъ Конде, {Принцъ Конде (Людвигъ-Генрихъ-Іосифъ, герцогъ Бурбонскій) род. въ 1756 г., найденъ удавленнымъ въ своей спальнѣ, въ замкѣ Шантильи, 15-го (27-го) августа 1830 г. Въ смерти его подозрѣвали участіе короля Людвига-Филиппа, изъ корыстолюбивыхъ видовъ дѣйствовавшаго чрезъ посредство баронессы Фешеръ, любовницы принца. Сынъ его, герцогъ Энгіенскій, былъ разстрѣлянъ Наполеономъ. С. К.} тоже безъ шляпы. Когда коляска поравнялась съ висѣвшей на воздухѣ короной, она спустилась въ коляску, а цвѣтная цѣпь повисла по бокамъ ея. Впереди коляски, прежде всѣхъ ѣхали жандармы, за ними 3 или 4 взвода легкой кавалеріи, потомъ два взвода гренадеръ бывшей императорской гвардіи. Весьма замѣтно было, что съ концовъ фалдъ мундировъ ихъ и съ сумокъ сняты были орлы, но ничѣмъ другимъ не были еще замѣнены. Передъ самою коляскою, въ буквальномъ смыслѣ, тащились, въ бѣлыхъ платьяхъ съ бѣлыми поясами, съ распустившимися отъ жару и поту волосами, 24 какихъ-то привидѣній! Въ программѣ церемоніала въѣзда, эти несчастныя названы: "дѣвицами высшаго сословія", чему трудно было повѣрить. Около коляски ѣхали французскіе маршалы и десятка два генераловъ, тоже французскихъ. Ни русскихъ, ни другихъ иностранныхъ войскъ при этомъ не было. Намъ, Русскимъ, было отдано въ приказѣ, что-бы находиться въ этотъ день, безотлучно, при своихъ частяхъ, но многіе изъ офицеровъ, подобно мнѣ, прикрываясь гражданскимъ костюмомъ, смотрѣли на церемонію. Народу хотя и было довольно много,-но нельзя было сравнить съ той массой, которая толпилась при вступленіи нашемъ въ Парижъ, и привѣтственные клики, какъ со стороны національной гвардіи, такъ и народа, раздавались весьма вяло, но когда показались взводы императорской гвардіи, то раздался дружный крикъ: "vive la garde!" (да здравствуетъ гвардія), и въ одно время съ этимъ крикомъ, такой же громкій и отчетливый: "vive la garde Impériale!" (да здравствуетъ гвардія императорская. На что генералы отвѣчали тутъ же: "vive la France!" но ни одинъ изъ нихъ не прибавилъ: "vive le roi!".
   Вскорѣ я узналъ, что мнѣ въ приказахъ уже вышелъ отпускъ въ Россію, и я, не сносясь ни съ бригаднымъ командиромъ, ни съ преемникомъ моимъ по ротѣ, прямо отправился въ канцелярію дежурнаго генерала, объявилъ имъ самъ о себѣ и просилъ выдать мнѣ подорожную въ Россію, что и сдѣлали къ великому моему удивленію, не зная лично меня и безъ малѣйшихъ справокъ. Сверхъ подорожной снабдили меня еще открытымъ предписаніемъ чрезъ Францію и всю Германію безплатно получать: квартиру лично для себя и для прислуги, продовольствіе для себя, моимъ людямъ и лошадямъ и, въ случаѣ надобности, подводы. Такъ легки были въ то время канцелярскіе порядки и служебные обряды.
   Состоя въ резервѣ и причисленный къ батарейной ротѣ графа Аракчеева, вмѣстѣ съ нею первую назначенную квартиру я имѣлъ около Парижа, въ Нёльи, въ домѣ знаменитой актрисы, любимицы парижской публики, Дюшенуа; {Дюшенуа (Екатерина-Жозефина Рафенъ Rafin) извѣстная подъ именемъ) род. въ 1780 г. близъ Валансьенъ, въ дер. Сент. Солѣ (St. Saulve); вступила на сцену французскаго театра 12-го іюля 1802 г.: оставила сцену въ 1830 г.; ум. 8-го января 1835 г. С. К.} отлично устроенная, но въ это время довольно раззоренная вилла. Тамъ я прожилъ не болѣе 4-хъ сутокъ, а когда получилъ подорожную, будучи вольнымъ казакомъ, я перебрался къ своей ротѣ, за Шаронтонскую заставу, въ дер. Валентонъ, верстахъ въ 10-ти отъ Парижа. Квартира мнѣ была отведена у какого-то горожанина (bourgeois), съ отлично отдѣланными комнатами и зеркальными стеклами; при домѣ находился большой садъ и изъ него былъ восхитительный видъ на Парижъ, такъ какъ деревня расположена на первомъ возвышеніи къ городу и хотя я тутъ прожилъ болѣе мѣсяца, но ночевалъ только одинъ разъ, а остальное время безвыѣздно жилъ въ городѣ.
   Время препровожденія моего заключалось по утрамъ въ обзорѣ достопримѣчательныхъ мѣстъ въ Парижѣ, начиная съ Луврскаго Музея и кончая китайскими банями (bains chinois) въ которыхъ китайскаго только и есть, что ихъ названіе. Болѣе же всего полюбилъ я Ботаническій садъ (jardin des Plantes), въ которомъ я много нашелъ для себя интереснаго и поучительнаго; въ Парижѣ такъ было много сосредоточено замѣчательнаго, что я всегда почти опаздывалъ къ обѣду, куда заранѣе я условливался сойтись съ своими товарищами. Обѣдывали мы чаще всего въ Пале-роялѣ у "Very" и "Frères Provenèaux", а также и въ другихъ ресторанахъ; но болѣе всего тамъ, ибо это былъ почти центръ Парижа, откуда всѣ театры весьма близки. Вечеромъ, непрѣменно отправлялся въ какой-либо театръ. Въ оперѣ я былъ-четыре раза и при мнѣ давали: "Весталку", "Ифигенію" -- Глюка, "Торжество Траяна" и "Алцесту" -- Глюка, съ участіемъ въ этихъ операхъ двухъ тогдашнихъ знаменитыхъ пѣвцовъ: Лаиса и г-жи Браншю. {Браншю (Александрина-Каролина Шевалье-де-Левитъ въ замужествѣ) род. въ 1780 г. на остр. Сен-Доминго. Воспитанница знаменитаго Гарати, дебютировала въ 1799 г. на сценѣ Большой Оперы, которая носила тогда названіе: "Театра Республики и Искусствъ"; въ 1804 г. вышла замужъ за танцовщика Браншю; оставила сцену въ 1826 г.; ум. 3-го (15 го) октября въ 1850 г. въ Пасси".} Лаисъ имѣлъ довольно высокій теноръ, весьма легко владѣлъ голосомъ, а Г-жа Брантшо, обладая большими голосовыми средствами, сверхъ того была неподражаемая драматическая актриса, возбуждавшая восторгъ зрителей до-нельзя
   Во французскомъ театрѣ я былъ три раза и видѣлъ тамъ: "Симу", "Магомета", "Мизантропа" съ Тальмой, {Тальма (Францъ-Іосифъ) род. 3-го (15-го) февраля 1763 г. въ Парижѣ; дебютировалъ на сценѣ французскаго теара въ 1787 г. въ роли Сеида. Магомета -- Вольтера; ум. въ Парижѣ 7-го (19-го) октября 1826 г. С. К.} Флери {Флери (Іосифъ-Авраамъ Бенаръ, подъ названіемъ) род. въ Люневилѣ въ 1850 г.; дебютировалъ на сценѣ Французской Комедіи, въ 1772 г., въ роли Эшета (Мероппа), всего болѣе имѣлъ успѣхъ въ роляхъ высокой комедіи; оставилъ сцену въ 1818 г.; ум. близь Орлеана 24-го апрѣля (5-го марта) 1822 г.} Дюшенуа и Марсъ. {Марсъ (Анна-Франциска-Ипполита Буте, извѣстная подъ именемъ дѣвицы) родилась 9-го февраля 1779 г.; дебютировала, въ 1793 г., на сценѣ театра Фейдо (Feydeau), а затѣмъ, покровительствуемая актрисой Конта (М-lle Contat) поступила на сцену французскаго театра, которую не покидала до 7-го апр. 1841 г.; ум. 8-го (20-го) марта 1847 г. С. К.}
   При мнѣ было два парада нашихъ войскъ. Первый -- въ день Пасхи, на площади между Елисейскими полями и Тюльерійскимъ садомъ. Паэтомъ самомъ мѣстѣ, въ 1793 г., казненъ король Людовикъ XVI. Въ Св. Христово Вескресенье 1814 г. воздвигнутъ былъ амвонъ въ нѣсколько ступенекъ и на немъ былъ поставленъ налой для Евангелія и столъ для прочей принадлежности къ водосвятію. Я въ это время стоялъ на террассѣ Тюльерійскаго сада, противу самаго амвона, въ числѣ зрителей. Прежде всего государь съ прусскимъ королемъ объѣхали линію войскъ, расположенную около сада и по смежнымъ улицамъ, а потомъ войска стянулись въ колонны и построились въ каре, на площади. 1-я гвардейская пѣхотная дивизія стала спиной къ дворцу Элизе-Бурбонъ, гдѣ жилъ государь; прусская гвардія -- спиной къ Тюльерійскому саду, 2-я гвардейская пѣхотная дивизія -- спиной къ Сенѣ, а вся кавалерія -- вдоль главной аллеи Енисейскихъ полей, спиной къ Нёльисской заставѣ. А такъ какъ дорога по этой аллеѣ къ самой заставѣ подымается все вверхъ, въ гору, то изъ сада можно было видѣть послѣдній рядъ кавалеристовъ, что производило прекрасный видъ. Середина площади, на большое пространство, оставалась свободной, но шагахъ во 100 отъ амвона расположена была цѣпью французская національная гвардія. Когда войска построились и стали на предназначенныя имъ мѣста, государь и прусскій король одни вошли на амвонъ, а свита ихъ осталась въ довольно почтительномъ отдаленіи. Любопытство и вольность обращенія Французовъ, на этотъ разъ не уважили приличія. Лишь только началось богослуженіе, вся цѣпь національной гвардіи, какъ будто по условію, сомкнулась къ самому амвону, такъ что оба государя очутились окруженными однимъ непріятелемъ и отдѣленными совершенно отъ своихъ. Никогда не забуду этихъ величественныхъ и истинно драгоцѣнныхъ для русскаго сердца минутъ! Благоговеніе такъ было сильно для своихъ и для чужихъ, что на террасѣ Тюльерійскаго сада, гдѣ я стоялъ, удаленный почти на 200 саж. отъ амвона, не только было слышно пѣніе пѣвчихъ, но каждый возгласъ дьякона или священника доходилъ до насъ. Пока происходило передвиженіе войскъ, меня осыпали разспросами, что-бы я указалъ государя, великаго князя, главнокомандующихъ и другихъ значительныхъ лицъ, но началась служба, все смолкло и всѣ присутствующіе, а ихъ была несмѣшная толпа, обратились въ слухъ. Когда же гвардіи русская, прусская и съ ними вмѣстѣ, стоящая близь амвона, національная гвардія, преклонили колѣна, то весь народъ бросился тоже на колѣна, вслухъ читалъ молитвы и многіе утирали слезы. Необыкновенную картину представляла кавалерія, на лошадяхъ, съ опущенными саблями и обнаженными головами. Государь и прусскій король все время, безъ свиты, вдвоемъ, съ одними пѣвчими, сопровождали священника, когда онъ проходилъ по рядамъ войскъ и кропилъ ихъ св. водой; наконецъ пушечные выстрѣлы возвѣстили объ окончаніи этой необыкновенной церемоніи, дотолѣ невиданной парижанами.
   Когда народъ началъ расходиться, одинъ изъ зрителей подошелъ ко мнѣ и взявъ въ руки висѣвшій въ петлицѣ у меня крестъ св. Владиміра, спросилъ: "позвольте полюбопытствовать, вѣдь это орденъ св. Анны?" -- "Нѣтъ" отвѣчалъ я, "вотъ орденъ св. Анны" и при этомъ растегнулъ мундиръ свой (въ этотъ день я надѣлъ мундиръ), подъ которымъ закрытъ былъ на мнѣ этотъ орденъ. Эффектъ вышелъ неожиданный: нѣсколько лицъ, вѣроятно прежде обратившихъ вниманіе на нашъ разговоръ, обступили меня и начали, какъ чудо, разсматривать крестъ и дѣлать о немъ разные вопросы. Дѣйствительно, въ то время орденъ этотъ былъ замѣчателенъ тѣмъ, что кругомъ былъ осыпанъ стразами, которые принимали за брилліанты. Удовлетворивъ, по возможности, любопытству окружавшихъ меня лицъ, я застегнулъ вновь мундиръ, спрятавъ подъ него орденъ. Тогда подошла ко мнѣ дѣвушка лѣтъ 17-ти, ее называли въ толпѣ графинею, разстегнула мнѣ мундиръ, вынула опять наружу орденъ, сказавъ мнѣ: "присутствующія дамы прислали меня просить васъ не скрывать этого ордена и позволить имъ удовлетворить свое любопытство и, кромѣ того, мы находимъ, что кто носитъ подобные знаки на груди, тому неприлично скромностію закрывать свою заслугу!" Кругомъ послышались одобрительные голоса: "браво! браво! графиня!"
   Во время другаго парада, даннаго собственно для Людовика XVIII, я находился опять на террасѣ Тюльерійскаго сада, но съ другой стороны, т. е. къ набережной Сены. Король сидѣлъ въ павильонѣ и оттуда смотрѣлъ на проходившіе полки нашей гвардіи. Во всѣхъ полкахъ музыканты, вмѣсто маршей, играли "vive Henri IV". Но всего любопытнѣе было это видѣть герцога Велингтона, {Велингтонъ (Артуръ Велеслей, герцогъ), знаменитый полководецъ, разбившій Наполеона при Ватерлоо. Велингтонъ род. въ Дунганъ-Кестль 19-го апрѣля (1-го мая) 1768 г.; ум. 2-го (14-го сентября) 1852 г. въ Валмеръ-Кестль и преданъ землѣ того же года, 6-го (18-го) ноября, почти съ царскими почестями, въ соборѣ св. Павла въ Лондонѣ. С. К.} который только лишь пріѣхалъ въ Парижъ и услыхавъ о парадѣ, схватилъ какую-то упряжную лошадь, вскочилъ на нее и на этомъ буцефалѣ прискакалъ къ войскамъ. Потомъ ходилъ анекдотъ о немъ, что будто, на сдѣланный ему вопросъ: что всего болѣе ему понравилось въ Парижѣ, онъ отвѣчалъ: "гренадеры русской гвардіи!"
   Я былъ свидѣтелемъ снятію статуи съ аустерлицкой колонны на Вандомской площади. Извѣстно, что въ день вступленія союзныхъ монарховъ въ Парижъ, непріязненныя лица императорскому правленію хотѣли стащить статую, и уже были наброшены на нее веревки, но государь, узнавши объ этомъ, повелѣлъ немедленно отрядить баталіонъ Семеновскаго полка для содержанія караула при колоннѣ и этотъ караулъ все время находился до снятія статуи. Новое же временное правительство распорядилось закрыть статую бѣлымъ холщевымъ покровомъ, а чрезъ нѣсколько дней начали устраивать блоки на верху площади колонны, съ тою цѣлью, что-бы на нихъ поднять статую съ мѣста, а потомъ спустить ее. Столбы для блоковъ представляли точное изображеніе висѣлицы. Я пришелъ на площадь уже тогда, когда статуя была поднята и частью уже занесена за край колонны; внизу стояли большіе роспуски для отвоза ея; народу собралось нѣсколько тысячь, но такая была тишина, что слышно было каждое слово распорядителя работами; статую спустили и народъ разошелся въ безмолвіи.
   Я выѣхалъ изъ Парижа на другой день по подписаніи мира. Ладыгинъ, съ которымъ я долженъ былъ ѣхать вмѣстѣ, отправился прежде всего проститься съ офицерами роты его величества, квартировавшими въ верстахъ 30-ти отъ Парижа, въ деревнѣ, гдѣ былъ замокъ, принадлежавшій Бернадоту, вслѣдствіе чего и я поѣхалъ туда же, гдѣ, пробывъ два дня, пустились въ обратный путь, въ Россію, на долгихъ, на своихъ лошадяхъ... Я съ Ладыгинымъ, четверней, въ его коляскѣ, а прислуга наша -- въ моей телѣгѣ, на тройкѣ. При отъѣздѣ нашемъ мы облеклись съ нимъ опять въ военную форму. Повсюду, гдѣ мы имѣли ночлеги или дневные отдыхи, дѣлая обыкновенно два перегона, насъ принимали съ большимъ радушіемъ и гостепріимствомъ, тѣмъ болѣе, что мы первые доставляли извѣстіе о заключеніи мира; только передъ Нанси мы встрѣтили какую-то французскую гусарскую бригаду и какъ оная шла въ густой колоннѣ, то мы принуждены были немного свернуть съ дороги и, остановивъ свой экипажъ, ожидать пока она насъ минуетъ и тутъ, признаюсь, мы много наслушались для себя нелестнаго, въ особенности отъ простыхъ гусаръ. Но мы прикинулись непонимающими французскаго языка и въ душѣ смѣялись надъ произносимыми на счетъ насъ ругательствами. Въ Нанси, откуда только лишь вышло это войско, пока мы были у мера для полученія билетовъ на квартиры, собралась подъ окнами молодежь, съ криками: ""Vive l'Empereur!" "Vive la France!" "A bas les alliés! (Да здравствуетъ императоръ! Да здравствуетъ Франція! Долой союзниковъ!) и этими криками все и покончилось, безъ дальнѣйшихъ для насъ послѣдствій. За то меръ назначилъ квартиру у какого-то изъ самыхъ рьяныхъ роялистовъ и насъ, за вѣсть о мирѣ, запоили шампанскимъ...
   Рейнъ мы переѣхали въ Форъ-Луи, откуда ѣхали на Карлсруэ, Бруксгаль (гдѣ въ гостинницѣ обѣдали за однимъ столомъ со шведскимъ принцемъ, сыномъ послѣдняго короля изъ дома Вазы), Вюрцбургъ, Готу, Лейпцигъ и Берлинъ. До этого города мы блаженствовали: останавливались гдѣ намъ нравилось по три и четыре дня, располагались какъ дома, со всѣми удобствами, нисколько не заботясь о нашемъ продовольствіи, зная, что самое обильное угощеніе будетъ намъ предложено; лошади, за это путешествіе, такъ раздобрѣли и поправились, что мы рѣшились ихъ, вмѣстѣ съ экипажами, продать въ Лейпцигѣ, взявши за все весьма хорошую цѣну, разсчитывая на эти деньги покутить въ Берлинѣ, а сами съ прислугой поѣхали на подводахъ, требуя ихъ отъ земства того края, чрезъ который мы ѣхали. По пріѣздѣ въ Берлинъ, разочарованіе наше было велико. Во первыхъ, по желанію нашему пробыть здѣсь дней 10-ть, намъ насилу дозволили пробыть недѣлю и, вмѣсто постоя у обывателей, намъ отвели квартиру въ казармахъ, безъ мебели; а о продовольствіи намъ объявили, что насъ Богъ будетъ кормить, если сами не имѣемъ на то средствъ." но какъ я выше сказалъ, что мы продали своихъ лошадей и экипажи въ Лейпцигѣ за хорошую цѣну и, кромѣ того, сберегли всѣ свои небольшія деньги, какія остались у насъ во Франціи, то образовалась приличная сумма, на которую мы тоже прилично кутнули, занявши отличный нумеръ въ "Hôtel de la Russie" подъ Липами и поставивши на своемъ, просроча 10-ть дней. Изъ Берлина мы взяли почтовыхъ до первой станціи, а потомъ опять поѣхали на обывательскихъ подводахъ и на продовольствіи обывателей до Юрбурга, гдѣ уже положительно вся наша роскошь кончилась и Ладыгинъ на почтовыхъ поѣхалъ въ Петербургъ, а я -- въ Вильну.
   Въ Вильнѣ въ это время квартировала новосформированная рота для гвардейской артиллеріи, подъ командой капитана Левашева, у котораго я и остановился, не рѣшаясь пускаться далѣе въ путь, пока не соберу свѣдѣній о мѣстопребываніи моей матери и прочей родни, почему и прожилъ тамъ до половины іюля 1814 г. Списавшись съ зятемъ моимъ Фроловымъ и получивъ отъ него отвѣтъ, поспѣшилъ въ Смоленскъ, а оттуда поѣхалъ съ нимъ въ Воронежскую губернію, къ двоюроднымъ моимъ братьямъ. Сахаровымъ, у которыхъ мать моя, убѣгая отъ Французовъ, нашла себѣ пріютъ. Невѣста же моя въ это время, съ матерью, была въ Тверской губерніи.
   Относительно пребыванія нашего во Франціи мнѣ на память пришло еще одно обстоятельство. Послѣ нашего перваго отступленія отъ Труа, Ермоловъ, бывши у Аракчеева, завелъ съ нимъ разговоръ и коснулся отступленія, охуждая оное.
   -- Что дѣлать Алексѣй Петровичъ, сказалъ графъ, иначе быть не можетъ.
   -- "Да помилуйте, ваше сіятельство, сколько же у васъ войска, что-бы можно было опасаться подаваться впередъ! Въ одной австрійской арміи, черезъ Рейнъ, прошло пѣхоты 120 тыс.!"
   -- Правда ваша, но теперь на лицо въ строю 18 тыс.
   -- "Гдѣ же прочіе?"
   -- Позади, на кантониръ-квартирахъ; за недостаткомъ обуви въ стужу и грязь не могутъ дѣлать похода!...
   И вправду, во всю кампанію, до взятія Парижа, дрались лишь Русскіе и Пруссаки, иногда Баварцы, Виртембергцы и даже Баденцы; но объ австрійскихъ войскахъ ни въ одной реляціи не упоминается, а между тѣмъ главнокомандующій всѣми арміями былъ австрійскій фельдмаршалъ князь Шварценбергъ, {Шварценбергъ (Карлъ-Филиппь князь) родился въ Вѣнѣ 3-го (15-го) апрѣля 1771 г.; вступилъ на службу въ 1789 г.; въ 1812 г. командовалъ австрійскимъ корпусомъ, предоставленный въ распоряженіе Наполеона; за эту кампанію, по настоянію Наполеона, въ 1813 г., произведенъ въ фельдмаршалы и въ томъ же году, когда Австрія присоединилась къ Россіи и Пруссіи, сдѣланъ главнокомандующимъ всѣхъ союзныхъ арміи, умеръ въ Лейпцигѣ въ 1820 г. С. К.} который болѣе всѣхъ другихъ настаивалъ, что-бы не идти на Парижъ, а возвратиться къ Рейну...
   Цѣль записокъ моихъ -- не столько удержаніе въ памяти случайностей моей жизни, сколько наставленіе въ будущности сыну моему, потому тамъ, гдѣ я находилъ или видѣлъ зло, я описываю оное подробнѣе другаго. Такимъ образомъ скажу, что зять мой, Фроловъ, бывши въ 1813 г. смотрителемъ Шкловскаго военнаго госпиталя, нажилъ 40 тыс. руб. ассигнаціями. Я пожелалъ знать отъ самого Фролова, какъ онъ накопилъ такую значительную сумму и въ такое короткое время, тѣмъ болѣе, что, по характеру его, я зналъ его всегда за самаго человѣколюбиваго и при томъ слабаго, близко къ трусости наклоннаго, чиновника. Основаніемъ его фортуны была стачка съ медикомъ, коммиссаромъ, священникомъ и съ ревизорами госпиталя. Разумѣется, что при этомъ положеніи онъ долженъ былъ съ ними дѣлиться и многихъ угощать. Усиленное показаніе высшаго разряда порцій, задержаніе выключки своевременно умершихъ, погребеніе сихъ послѣднихъ безъ гробовъ, употребляя при выносѣ ихъ одинъ и тотъ же гробъ подъ всѣхъ, наконецъ искусственное поддержаніе справочныхъ цѣнъ на припасы, а чрезъ это стачка съ подрядчиками -- вотъ источники, изъ которыхъ собиралось золото, а пріѣзжавшіе ревизоры, получая свою долю, весьма значительную, находили все отлично и госпитальные чиновники, кромѣ прибыли, получали еще награды.
   Прибывъ въ Смоленскъ, я узналъ, что семейство Лаптевыхъ изъ Ярославской губ перебралось въ Тверскую, къ родственницѣ матери моей невѣсты Шишкиной, рожденной Талызиной, по первому мужу Гедеоновой. (Первый мужъ ея былъ родной братъ Е. Я.). Родной мой край представлялъ все еще только одно пожарное пепелище. Въ имѣніи матушки, Малосельи, болѣе половины крестьянъ перемерло, осталось всего лишь 16 душъ, и Фроловъ, къ которому отъ сестры перешло это имѣніе, по крайней, мѣрѣ озаботился продовольствіемъ мужикамъ и обсѣвомъ ихъ и своихъ полей. Въ Новинцахъ же, дер. Лаптевой, все стояло вверхъ дномъ. Поля не засѣяны, крестьяне не призрѣны, и что всего чувствительнѣе для имѣнія -- отсутствіе хозяевъ, тѣмъ болѣе, что въ самое это время выдавалось пособіе отъ правительства. Какъ извѣстно, что всѣ подобныя распоряженія въ началѣ какъ-то идутъ живѣе и удовлетворительнѣе для нуждающихся, а впослѣдствіи, по прошествіи нѣкотораго времени, участіе и рвеніе остываютъ и вотъ явное доказательство тому: матушка, не будучи на лицо, по возвращеніи своемъ ничего не получила уже на свою долю.
   Въ Смоленскѣ я пробылъ только два дня и поѣхалъ съ Фроловымъ прямо въ Елецъ, а оттуда въ Задонскую деревню Сергѣя Семеновича Сахарова. У него въ это время жила моя мать. Семейство Сахарова, съ которымъ я до сего времени не только не былъ знакомъ по даже не зналъ о его существованіи, состояло изъ 3-хъ братьевъ: Петра -- стараго холостяка, Ивана -- женатаго, имѣвшаго деревню въ Елецкомъ уѣздѣ, и Семена -- тоже немолодаго холостяка, но еще болѣе устарѣлаго отъ несчастія, ибо онъ былъ разжалованъ въ матросы, но потомъ прощенъ, и 2-хъ сестеръ: Матрены -- дѣвицы лѣтъ 35-ти, жившей съ Семеномъ Сахаровымъ, и Марьи, по первому мужу Кожиной, а въ это время Туровской. Мать Сахаровыхъ была родная сестра моей матери, а отецъ ихъ при императрицѣ Екатеринѣ II служилъ при дворѣ и былъ одинъ изъ ея камердинеровъ. Сахаровы обворожили меня своимъ пріемомъ, да въ это время иначе и быть не могло. Въ такомъ краю, гдѣ молодые мужчины, за войной, совершенно исчезли, появленіе военнаго, да къ тому же молодаго гвардейскаго офицера, состовляло происшествіе, и я, въ кругу моихъ родныхъ, переѣзжая изъ одного дома въ другой, не замѣчалъ какъ летѣли дни....
   Съ матерью и съ Фроловыми мы отправились, въ исходѣ октября 1814 г., въ Смоленскъ, куда и прибыли 3-го ноября. Здѣсь я узналъ, что семейство Лаптевыхъ все возвратилось и живетъ въ деревнѣ. Разумѣется, что я сейчасъ же поспѣшилъ туда, но какъ меня поразилъ видъ моей невѣсты! Она предшествовавшую зиму, во время краткаго переѣзда изъ Ярославской губерніи въ Смоленскъ, отъѣхавши изъ города въ деревню, на Днѣпрѣ, съ санями провалилась подъ ледъ и спаслась какимъ-то чудомъ; но съ того времени открылось у нея сильное кровохарканіе, такъ что при малѣйшемъ нравственномъ потрясеніи кровь немедленно вырывалась горломъ чашки по двѣ; да къ этому у нея была корь, отъ которой выпали всѣ волосы на головѣ. Тѣмъ не менѣе я сталъ настаивать на моемъ искательствѣ...
   Теперь надо представить себѣ положеніе насъ обоихъ и нашихъ семействъ. У моей матери, въ обрѣзъ, ровно ничего! У Лаптевыхъ, кромѣ той же скромности достатка, большой долгъ, сдѣланный для прокормленія крестьянъ и огромной дворни. На мнѣ одинъ старый мундиръ, два фрака, статскій сюртукъ, безъ жалованья и даже безъ видовъ содержать себя! Я не знаю право, что я думалъ тогда, но упрямство мое было такъ велико, что я настаивалъ на свадьбу. Иногда мнѣ казалось, что я будто бы добиваюсь, что-бы мнѣ отказали, но сердечная привязанность и вниманіе ко мнѣ моей невѣсты не только не ослабѣли, но съ каждымъ днемъ все больше усиливались, и чѣмъ болѣе я размышлялъ о бѣдственномъ ея положеніи, тѣмъ дороже и милѣе становилась она мнѣ. Наконецъ въ апрѣлѣ 1815 г., на Вербной недѣлѣ, когда я сталъ настоятельно просить Е. Я. рѣшить нашу участь, она, при всей ангельской кротости, вынуждена была сказать мнѣ, что я сошелъ съ ума и что я самъ не знаю чего желаю и чего требую; я съ сердцемъ уѣхалъ и сватовство свое считалъ совсѣмъ разстроеннымъ.
   Но въ день Св. Пасхи я получилъ письмо отъ А. И., въ которомъ она извѣщала, что матушка рѣшилась благословить насъ и что она сама будетъ писать къ моей матери; и дѣйствительно Е. Я., извѣщая мою мать о моемъ настояніи, чистосердечно объяснила свое крайнее положеніе, просила, если можно, убѣдить меня обождать, пока я себя не пристрою, но если это покажется недѣйствительнымъ, то она, съ своей стороны, не будетъ болѣе намъ препятствовать. Матушка, зная хорошо мой характеръ, передала мнѣ только письмо, не говоря ни слова, и 2-го мая 1815 г. я сдѣлался мужемъ А. И.
   Не взирая на крутость этой свадьбы, на бѣдность нашихъ средствъ, ибо, что-бы заплатить священнику и причетникамъ за вѣнецъ, я взялъ у Фролова 30 руб., а за невѣстой три старыхъ платья, вотъ уже тридцать два года какъ я пользуюсь совершеннымъ семейнымъ счастіемъ и моимъ дѣтямъ не желаю лучшей участи.
   
   Полоцкъ. 1847.

(Продолженіе слѣдуетъ).

"Русская Старина", NoNo 2, 8, 11, 12, 1874

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru