Жевахов Николай Давидович
Письма земского начальника

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    No VIII.

   

ПИСЬМА ЗЕМСКОГО НАЧАЛЬНИКА

No VIII

   Наметив общую программу лечения деревенских недугов, я позволю себе остановиться теперь на значении каждого из предлагаемых мною средств в отдельности.
   Деревня темна. Ясно, что просвещение народа -- единственное средство ослабить действие этой темноты, и казалось бы безразличным, какими путями идти навстречу этой цели. Странной, по-видимому, должна бы казаться и эта борьба между церковно-приходскими и земскими школами. Нужна хорошая школа, и не все ли равно, как она будет называться, в ведении кого будет находиться. Программы обоих типов школ так несложны, что в лучшем случае дают лишь начальное обучение грамоте, а там, где школа ограничивается столь скромными целями и не преследует целей более широких, где не думает о выработке определенного мировоззрения и направления мысли, там странно разграничивать такие школы и давать преимущества одной пред другой. Ясно, что в этом случае та школа будет лучше, где ученики будут лучше читать и лучше писать. И какие здесь могут быть споры! Я бы охотно присоединился к такому мнению, если бы оно не было так легковесно, и если бы споры о преимуществах земских школ пред церковными не были так тенденциозны и не скрывали бы за собою политических целей, а касались бы только вопроса о народной грамотности.
   Но именно этого-то вопроса я и не подметил в этих спорах. Когда идет спор о преимуществах той или другой школы, то так и кажется, что люди более спорят о наилучших способах подготовить возможность наиболее успешного ниспровержения существующего порядка вещей, чем о том, как научить мужика грамоте. И вот почему вопрос о средствах просвещения народа далеко не праздный вопрос, так как далеко не все существующие средства одинаково пригодны для данной цели. Те результаты невежества деревни, которые особенно чувствительны для населения, и иллюстрации коих были посвящены мои предыдущие письма, указывают и средства для борьбы с ними и позволяют назвать полезными только те из них, которые, сообразуясь с индивидуальными особенностями организма, будут иметь в виду только болезнь и лечение ее. Здесь меньше всего возможны общие рецепты возрождения деревни, здесь больше, чем где-либо, надлежит сообразоваться с особенностями деревенских недугов и изучить условия, сделавшие их возможными. Ибо невежество -- понятие растяжимое. Причины, его обусловливающие, различны у каждого человека, различны и формы его проявления во вне. Невежество, подчеркивающее слабое развитие чувства личного правосознания, проявляется в разных формах у интеллигента и у крестьянина. Различны должны быть и средства пробуждения этого правосознания, различны и приемы лечения этого недуга. Но наши либеральные любители деревни всегда грешат против этого положения и, рисуя себе крестьян, по меньшей мере, приват-доцентами, предлагают и средства, годные приват-доцентам, громят "бюрократическую опеку", забывая, что в цивилизованном государстве не может быть даже такого слова, вздыхают о мелких земских единицах и прочей белиберде. И не удивительно, что ни одно из предлагаемых средств спасения деревни не спасает ее, и она по-прежнему корчится в страданиях своих.
   Мужик просит хлеба, а ему тыкается функция деревенского парламентаризма, а эту функцию как ни грызи, а сыт не будешь; мужик просит хорошего священника, а ему дают хорошего парламентера в образе озлобленного учителя земской школы; мужик прижимается к своему "земскому", которого, быть может, даже любит, так как видит в его лице ближайшего и наиболее объективного советника, наставника и защитника, а ему говорится, что не нужно никаких этих земских начальников; мужик просит позволить ему хозяйничать так, чтобы земля давала больше доходов, а ему говорят -- не смей, ибо земля так же твоя, как и твоего соседа, и последнему негде и нечем будет кормить скот, если не будет свободна 1/3 часть твоей земли; мужик просит наказать розгами его обидчика, а ему говорят, что лучше подождать, пока обидчик сам не додумается до того, что нехорошо обижать другого и пр.; словом, мужик совсем сбит с толку и не знает ни того, что ему думать, ни того, что делать. А проекты все новые и новые так и сыпятся в деревню словно из решета, и конца им не предвидится. Но не станет деревне от них легче, не перестанет она корчиться в своих страданиях до тех пор, пока эти проекты не будут отражать в себе знания деревенской действительности, желания излечить болезни деревни, а не желание переформировать ее на началах социал-демократических бредней, до тех пор, пока эти проекты не будут принадлежать действительным друзьям народа, а не парламентерам, избравшим деревню базою для своей преступной пропаганды. И вот, в спорах о преимуществах того или другого типа школ это скрытое вожделение либералов подготовить самих крестьян к восприятию навязываемых им новостей и убедить и себя и их, что эти новости нужны, выступает особенно ярко. Между тем, нужно быть только правдивым, только искренним, нужно не закрывать глаз на нашего крестьянина, гораздо более русского, чем мы сами, чтобы увидеть, что в решении вопроса о том, какая школа нужна деревне, не может быть двух мнений.
   Конечно, церковно-приходская.
   К такому заключению приводит меня как наблюдение над личностью преподавателя земских школ, так и знакомство с характером нравственной физиономии воспитанников ее. К этому же заключению приводит и ответ на вопрос о том, кого желательно видеть в лице наших крестьян.
   В том, что ответ на этот последний вопрос не для всех одинаково ясен, в том нет сомнения. Те же люди, которые с пеной у рта доказывают необходимость равноправия крестьян с прочими сословиями и усматривают в всесословной волости средство достижения этой цели, а в мелкой земской единице -- почву для обнаружения вкусов, рожденных этим равноправием, те же люди с одинаковым азартом кричат о сохранении прерогатив крестьянского самоуправления и набрасываются на всякого, кто нарушает их. Но казалось бы, что если мечты о равноправии и подчинении крестьянства действию писанного законодательства -- либеральные бредни, то значение обычного права крестьян, закона ему родного, понятного и ему близкого, не могло быть ничем поколеблено; что если его нет, этого обычного права, то нужно его выдумать, составить свод законодательных постановлений, взятых непосредственно из жизни. Между тем, далеко не все признают значение такого обычного права.
   Непонятно! Выходит, что ничего не надо.
   А нужно пустить все крестьянство в интеллигенцию, смешать его с нею, и пусть себе крестьянин разбирается там, как ему угодно, лишь бы нас не беспокоил. Но здесь уже не видно даже простой жалости к мужику, а, напротив, какое-то непонятное озлобление и ненависть к нему. Это не решение вопроса, во всяком случае. Ясно, что нужно что-нибудь одно: или полное смешение сословий и превращение людей в граждан своего отечества с предоставлением возможности каждому разбираться в этом хаосе безначалия, что логически приведет к господству произвола и праву сильного, или сохранение существующего status quo с постепенными модификациями внутреннего механизма на началах охранения прав всех и каждого крепкою единою властью.
   Но так как ясно, что вожделениям либералов никогда не суждено будет сбыться, и крестьянин всегда останется крестьянином и, следовательно, земледельцем, в какой бы республиканской стране ни жил, то казалось бы и умнее и проще думать над тем, как превратить нашего мужика в хорошего, честного пахаря, добросовестного земледельца, а не ломать головы над вопросом о способах превращения его в парламентёра.
   И тогда будет до очевидности ясно, что крестьянину для сельского хозяйства и ремесла нужна сельскохозяйственная профессиональная школа, а для сердца и ума -- церковно-приходская. Земским же школам там не может быть места, так как в деревне еще, слава Богу и людям, там живущим и ее оберегающим, нет пока почвы для выражения земских взглядов.
   Создавать же такую почву и низко и преступно.
   И приступать к этой реформе деревенских школ нужно сейчас, не обращая внимания ни на какие вои и лаи либеральной прессы. Эти вои и лаи всегда были и будут, и нечего ими смущаться, как потому, что они не отражают в себе даже мысли, а являются лишь аккомпанементом недомыслию, так и потому, что раздаются особенно часто в моменты слабого сопротивления обратного элемента, а всякое зло сильно не само по себе, а слабым сопротивлением добра.
   Я уже сказал, что убеждение мое не только в бесполезности земских школ нынешнего типа, но и вреде их выросло у меня одновременно с изучением личности современного учителя и современного ученика школы. Кого мы видим в лице их? Учители, в большинстве случаев, те пролетарии, голодные и оборванные, пропитываться идеями которых нашему крестьянину совсем не пристало. Достаточно ознакомиться с "Освобождением" Струве и К®., чтобы иметь данные для заключений еще более определенных и не только увидеть, какие надежды возлагаются врагами России на армию наших сельских учителей, но и с огорчением убедиться в том, как основательна эти надежды. Это те жалкие голодные люди, от мужиков отставшие и к панам не приставшие, которым не под силу борьба с жизненными условиями, их окружающими, которые вдвойне чувствуют всю тяжесть этих действительно ужасных условий, вдвойне страдают от неумения приноровиться к ним. Они висят в воздухе, не будучи прикреплены буквально ни к чему. Для труда интеллектуального -- в голове слишком мало, для труда крестьянского -- как раз столько, чтобы не признавать его достойным; мешает и положение учителя, часто и хозяйничать не на чем. И внушают эти люди самое искреннее сострадание до тех пор, пока, выбиваясь из последних сил, они удерживаются еще от продажи своей совести. Но вот борьба становится не под силу, обрывается один, за ним другой, заработок нашелся, труда большого не стоит, а оплачивается он дорого...
   Вот они, те люди, которые своим примером показывают нам тип будущего крестьянина, оторванного от земли и сохи, с развитыми вкусами дворянина, но с пустыми карманами, забывшего труд крестьянский и не способного к труду интеллигента. Хорошие же учители так же редки, как редки вообще люди, способные жертвовать собою из-за идеи.
   Но как они несчастны! Последний крестьянин не только счастливее его, бездомного, голодного и оборванного, но даже невольно чувствует жалость к нему.
   Ученики -- это типы, вселившие во мне убеждение в совершенной непродуктивности затрат земства на земские школы.
   И вот почему. Ни один из успешно кончивших курс земской школы не остается в деревне и, следовательно, не окупает сделанных затрат на него. Субсидирование земских школ превращается в казенную благотворительность.
   Худшие из таких грамотеев надевают пиджак и уходят в город, где, смешиваясь с толпой городских хулиганов, или попадают в тюрьму или возвращаются обратно в деревню, чтобы развращать своих односельчан соблазнами легкой наживы. Успехи их в этом направлении поразительны. Нет сил и средств поколебать к ним доверие нашего крестьянина.
   Лучшие, научившиеся не только грамоте, но и получившие некоторое развитие, уходят также из деревни столько же потому, что еще сильнее чувствуют обстановку грубой силы и невежества, их окружающую, сколько и потому, что надеются на лучшие заработки где-нибудь на стороне. За редкими исключениями, они получают дальнейшее образование и тогда... разделяют несчастную долю голодного учителя. Участие к ним интеллигента не идет дальше криков о школе, и еще ни один либеральный крикун не протянул руки помощи такому лучшему, чтобы, дав только понюхать образование, дать и возможность его закончить. Мне приходилось беседовать с такими лучшими. Всегда их жалобы заканчивались просьбой или взять их к себе в канцелярию, или поместить в канцелярию волости, или попросту нанять в экономию. Как всегда мне было жаль их, этих русских детей русской природы, еще не испорченных, еще доверчивых и искренних!
   Таким образом, крайний элемент воспитанников земских школ уходит из деревни. Остается средний.
   Научившиеся читать читают все, что им дают читать, а попадаются им под руку и газеты, и журналы, и книжки, и брошюрки, и разные листочки, все это, конечно, без всякого разбора, а если и с разбором, то под большим секретом; научившиеся писать пишут все, о чем их просят писать, за гривенники и полтинники составляют всякого рода прошения, кляузы, жалобы и увеличивают собою число грабителей народа в образе подпольных адвокатов; научившиеся арифметике -- самые бойкие и ловкие мошенники деревенские. Производя экзамены в земских школах, я поражался характеру вопросов, предлагаемых ученикам. Один ученик щеголяет знанием длиннейших стихотворений русских классиков, другой, не зная событий, блещет знанием хронологии, третий бойко рассказывает о "Напольевоне" и его победах и пр. И, однако, на мои вопросы, чем должен отличаться мальчик, кончивший школу, от того, кто ни разу в ней не был, что нужно делать для того, чтобы быть хорошим человеком, как нужно жить, чтобы иметь право назваться христианином, чем отличается хороший человек от дурного, и каковы признаки последнего и пр. и пр., -- никто ничего не ответил. И вот, эти дети, кончив школу, не имеют ни малейшего представления о простейших понятиях нравственного закона и отличаются от не кончивших курса или вовсе не бывших в школе только тем, что хуже их. По-прежнему ломают они деревья, бьют скотину, уничтожают птичьи гнезда, бранятся, колотят друг друга, тянутся к табаку, водке... Ибо ничего этого не запрещается в школах, ни о чем этом не говорится там. В школах же, где учителей заменяют учительницы, картина другая.
   Там дети и опрятнее и как-то чище и физически и нравственно. Но и то не везде. И там я не заметил того, что, составляя отпечаток церковных школ, так располагало меня к ним и влекло к этим детям: той неуловимой скромности и воспитанности, той детской кротости и искренности, которая приобретается просвещением детей светом Христовым и которая так часто напоминала мне слова Спасителя: "Если не будете как дети, не внидете в Царство Небесное".
   Как часто дарили меня эти дети своею лаской и доверчиво приближались ко мне, как часто, глядя на них, я восхищался запасу того добра и правды, который отражала их чистая душа, как часто эти маленькие существа, напоминая мне о моих нравственных обязанностях, увеличивали во мне запасы духовной энергии, рождали бодрость духа, новые силы для дальнейшей работы, делали нечувствительными огорчения, позволяли не замечать утомления.
   Вот они, эти дети -- наши лучшие учители.
   Только глядя на них, можно заметить и свои недостатки, а общение с ними, с их душами, чистыми и святыми, сделает и наши души чище.
   И не стыдно ли в спорах о типах школ забывать о главном, о том, что позволяет нам называть детей цветами нашей жизни и лучшим ее украшением, что дает детям такое огромное преимущество пред всеми людьми и соединяет всех людей в признании за ними этих преимуществ, служит мерилом для оценки всякого взрослого человека и позволяет обусловливать значение его одним только намеком на сходство его души с душою ребенка, что позволило и Христу Спасителю указать на них, как на тех, пред которыми никогда не закрываются двери рая.
   И если дети являются теми единственными людьми, которым Бог открыл Свою мудрость, сокрыв ее от взрослых, тем примером для нас, которому мы должны подражать, чтобы, став похожими на них, войти в Царствие Небесное, то как преступны должны казаться усилия лишить их этого облика Божия, как священна обязанность охранять его. Знание, вытеснившее веру, еще ничего не дало нам, кроме убеждения, что никакая наука не заменит Бога.
   И в трудную минуту жизни еще никто не  хватался за науку, а всегда выдирал в душе своей последние остатки веры. Но если вопрос о состоятельности науки вызывает еще сомнения, если никакая наука еще не убила у нас чувства восхищения пред детьми, никогда о ней не слыхавшими, пред взрослыми, никогда ее не нюхавшими, если мы, образованные люди, еще не образовались настолько, чтобы не замечать преимуществ чистой души пред развитым умом, то о чем тогда спорить? И земская и церковная школа, в отношении образования, одинаково мало дают народу, но церковная заставит крестьянина, идущего мимо церкви, перекрестить лоб и не плюнуть при встрече с священником, а земская и этого не сделает.
   И вот почему не та школа хороша, которая научит хорошо читать и хорошо писать, а та, которая приближает человека к Богу, делает ясным человеку его место в жизни, указывает дело, которое нужно делать, и заставляет его делать это дело. И как в городе -- та школа хороша, которая, напоминая человеку о его нравственных обязанностях, указывает ему дорогу туда, где он более всего нужен, так в деревне -- та школа хороша, которая удерживает его на месте, не пускает в город, а прикрепляет его к земле.
   Такой школой может быть только церковно-приходская и сельскохозяйственная, профессиональная.

Князь Николай Жевахов.

(Гражданин. 1904. No 34).

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru