Железнов Иоасаф Игнатьевич
Картины аханного рыболовства при устье Урала

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ЖЕЛЕЗНОВ И. И.

КАРТИНЫ АХАННОГО РЫБОЛОВСТВА ПРИ УСТЬЕ УРАЛА

V

   Пора наконец обратиться к аханьщикам, о которых шла речь в начале моего рассказа.
   Прошло недель с шесть, со дня выезда их в море. Погода, сверх обыкновенного, во все время стояла теплая, пасмурная. Аханьщики в вольных водах рыбачили на глубине 4-х саженей. Помня добрый отеческий совет благоразумного гурьевского начальника, дальше, по тонкости льда, они не заезжали. В баканах и вообще на мели в чернях, рыба ловилась, но на глуби, в вольных водах, мало. Хотя до срока рыболовства -- (он всегда полагается 1-го марта) -- оставалось еще долго; но аханьщики вольных вод помышляли уже, выбрав из воды аханы, ехать в дома, как вдруг, в половине Февраля -- (это было в 1843 году) -- сильным южным ветром взломало лед, со стороны моря, вплоть до островов, лежащих в войсковых дачах, не в дальнем расстоянии от устьев Урала. Не успели аханьщики опомниться -- ветер заворотил от севера, и -- вот разнесло и рассеяло их на льдинах по всему морю! Более двухсот человек, казаков и Киргизов, подверглось этой плачевной участи.
   Ахнули гурьевские жители, когда узнали об этом, беспримерном в памяти их относе, и призадумались. Хотя не было дотоле примеров смертности на аханном рыболовстве, но Гурьевцам нельзя было не бояться за участь отнесенных аханьщиков, смотря на наступившую в то время оттепель. Даром что был Февраль, дожди почти каждый Божий день шли; лед на Урале совсем пропал; словом, настала чистая весна. Между тем, как на зло, лед в море, против устьев Урала и по всем черням казачьих дач, еще держался, и как ни был он рыхл, но все-таки преграждал собою путь Гурьевцам, пытавшимся ехать на легких судах и лодках спасать аханьщиков. Думали было обратиться в астраханские пределы, на тамошние рыбные ватаги, но таже самая причина заставляла отказаться от такого предприятия: само-собой разумеется, что с тех ватаг, где на море стоял еще лед, ехать на судах также, как и из Гурьева, было бы невозможно; а на тех ватагах, которые были очищены ото льда, нельзя уже было застать ни одного судна; потому что Астраханцы всегда вместе со льдом, лишь только тронется он от черней, выезжают в море на бой тюленей. И так жители Гурьева-городка по необходимости, с горем в сердце, должны были, как говорится, сложа руки, ждать конца участи аханьщиков и молиться Богу за их спасение. Не было почти в Гурьеве ни одного семейства, которое не оплакивало бы в то время одного или нескольких своих членов или родственников.
   Между тем весть об этом ужасном относе дошла до Оренбурга и встревожила начальника Оренбургского края В. А. Обручева. Он немедленно командировал в Гурьев адъютанта своего штаб-ротмистра Габбе, для изыскания на месте средств к спасению аханьщиков. Не успел этот офицер выйти в Гурьев из экипажа, как приехал туда, за этим же делом, генерал Строев. Но что в состоянии сделать сила человеческая как бы силен и могуч ни был человек -- против действий природы!
   Все осталось по прежнему. Гурьев впал в уныние, но однакож не отчаявался. Один из тамошних старожилов, проведший всю жизнь на море, П. Деревянов, бывший за несколько лет перед тем в относе и выехавший оттуда в санях на бурдюках, утешал осиротевшие семейства.
   -- Зачем плакать, -- говорил он всем и каждому, в особенности казачкам: -- разве я даром, что ли, плавал на пузырях 1? Показал пример -- и баста! Стыд и срам после того казакам- молодцам пропасть в море, когда я, посмотрите-ка на меня, старикашка дряхлый, да и то выехал из него здоров и невредим. Дайте-ка срок, родные; вот как будет потеплее, так небось, приплывут к нам наши рыболовчики.
   -- Да как же оно сбудется П. Д...ч? -- возражали ему старушки. -- Ты говоришь, когда будет потеплее; а тогда, ведь, знаешь, и льду-то на море не останется.
   -- В том-то и штука, мои касатушки, -- отвечал Деревянов. -- Вот извольте-ка понять и обсудить, что я, глупая голова, скажу. Известно, от самых Пешных 2 теперь вода; там за ними лед в море взломан, плавает кусками; на этих-то льдинках мотаются наши удальцы. Выезжать им оттуда, полагать надобно, приведется уж на пузырях, а на это-то они и не тотчас решатся. Ну, к чему они, примером сказать, твои детки, даром зарежут теперь лошадушек, когда под ними лед еще твердый и они в чаянии проплавать на нем несколько недель? Может случиться, например, и то, что носит, носит их на льдине, да и принесет к другой; ежели она побольше, да попрочнее ихней -- они и переберутся на нее, а ту, глядишь, поднесет к другой, еще побольше и покрепче -- они и на ту марш; а там, с помощею Божиею, и к черневому льду недолго добраться; в чернях же лед теперь еще держится. Но когда этого им не удастся и когда льдины будут исчезать, -- вот уж тогда-то аханьщики и примутся за лошадей: снимут с них кожи; сделают... известно как, что вам об этом говорить... сделают пузыри, да и поплывут на них, как на косных 3, с Христом-Богом, кому куда поближе, как я, грешный, плавал в прежни годы. Так стало быть тужить и горевать не о чем!
   Слушали казачки речь Деревянова и, вспоминая его приключение, от которого он так удачно отделался, утешались 4.
   Что же делали в это время аханьщики? Они бедствовали в полном смысле этого слова. Когда взломало лед и разнесло их на льдинах по морю, они ясно увидели, что им приходится не до рыболовства и не до сбережения рыболовных снастей, а только бы как-нибудь спасти себя. У кого аханы были вынуты из воды, те взяли их, а у кого они оставались в воде, те так там их и бросили, и все устремились к Гурьеву. Но было уж поздно: кругом охватило их волнующееся море!
   С людьми, говорится, смерть красна. Следуя этой пословице, аханьщики стали собираться партиями, чтобы вместе, общими силами, изыскивать средства к своему спасению. Пример Деревянова был еще свеж, памятен им. Сначала он был не нужен им; они надеялись, как-нибудь и где-нибудь, выехать к черням: но под конец они убедились, что нет другого средства избавиться смерти, как сесть на бурдюки. Но к сожалению некоторые из рыболовов не знали искусства -- как снять с лошади кожу, чтобы вышел из нее годный бурдюк. Это проявилось в артели С. Затворникова, молодого, лет 22 казака. В его артели было четверо Киргизов, людей неопытных и от природы трусливых, двое казачьих мальчиков, которые не больше смыслили в этом деле, чем Киргизцы, -- да к довершению несчастия двое русских мужиков, которые только и знали, во все время бедствия, что плакать. Беда приходила Затворникову с такими товарищами. Еще хуже было то, что льдина, на которой он держался с артелью, угодила не из толстого, спервозимья образовавшегося льду, а из тонкого, покрывавшего где-нибудь пред тем какой-либо разнос. Вскоре льдина эта, обтираясь и обламываясь с краев об другие мелкие, но не меньше того вредные в этом случае, начала уменьшаться, и недели в две до того уменьшилась, что стала погружаться, так что аханьщикам доводилось стоять на ней по щиколотку в воде. В такой крайности Затворников решился столкнуть и столкнул, в воду пять лошадей, чтобы облегчить льдину. Бедные животные не могли с разу утонуть, и плавая около льдины, жалобно ржали и вскидывали передние ноги на льдину. "Сердце так и вело коробом, -- говорил после Затворников: -- слезы, против воли, так и текли из глаз, как я смотрел на муку лошадей!". Чтобы скорее покончить страдания лошадей, давнишних своих спутниц по морю; Затворников бил по головам их пешней, и тем помогал им уходить ко дну. "Меня такое взяло в то время зло (слова Затворникова) -- что я забыл о Боге, забыл о грехе, -- был как бешеный, и чуть-чуть, в азарте, не огрел одного из мужиков по башке пешней, за то, что они мне ни в чем не помогали, сидели в санях, как бабы, и выли голосом, словно за покойника".
   Между тем день ото дня становилось теплее, льдина час от часу исчезала, и Затворников каждую минуту видел неминуемую гибель; но как казак, как сын старого моряка, не унывал и старался, как умел, утешать и ободрять своих горемычных товарищей. "Посмотрите-ка, братцы! -- говорил он им: -- вон впереди нас шиханы! Они, я знаю, около Пешных, недалеко от черней; нас к ним уваливает и сей-час ударит об них; но слушайте-ка! Льдина под нами и без того чуть держится, а как толкнет ее в шихан, так и ее, и нас поминай как звали. Что призадумались? Аль боитесь утонуть? Гм! Как бы не так! Уж эта стара штука! Видали мы еще не то, да не трусили. Вот веревка, возьмись каждый крепче за нее, да и держись. Не все с разу утонем; нас не один; кто-нибудь успеет вскочить на шихан, а там, один за другим, и все вскарабкаемся на него, а там, Бог милостив, переберемся и на черневой лед; а ежели не удастся -- так наедут какие-нибудь ловцы или тюленьщики; теперь уж время такое, чай полно на море астраханских судов".
   Лишь только успел Затворников кончить речь свою, как льдину поворотило в сторону и внесло в мелкий, подобный каше, лед, который казаки называют сауш. Тут она увязла и остановилась. "Опять, чорт возьми, неудача"! -- вскричал Затворников голосом человека, рассержанного на весь свет; плюнул с досады и сел в раздумье на сани.
   Затем наступила темная ночь, не первая, надобно заметить, а уж двадцатая с того времени, как Затворников скитался по морю. Товарищи его рыдали и тем его бесили. "Слушайте.... трусы! -- сказал он им: -- ежели вы не перестанете плакать, да сидеть спустя рукава, -- то в последний раз видите меня с собой! Завтра, чем свет, брошу вас здесь, как подлецов! Хоть вплавь, хоть как-нибудь доберусь до шиханов. Пропадайте вы тут, как собаки! Лучше, спокойнее десять раз умереть одному, чем с вами, с такой, Господи прости, дрянью...".
   -- Да что же мы будем делать? -- проговорили сквозь зубы мужики.
   -- Что хотите, олухи, только не плачьте! Изрубите которые-нибудь сани, разведите огонь, сядьте крутом его, да сказки сказывайте или песни пойте; боритесь или хоть деритесь; тогда все-таки будет как-то повеселее. А то, вишь, как расхныкались, словно девки, которых насильно замуж выдают. По нашему, не робеть -- так выйдет дело! Двух смертей, знаете, не будет, а от одной не отмолился и Аника-воин, а он ведь не нам чета был. Ну, молодцы, за дело!
   Ободренные, а быть может и устрашенные угрозою Затворникова, артельщики и работники его развели огонь.
   -- Вот хорошо; давно бы так болваны! -- сказал Затворников. -- А что, Петя, много ли у нас хлеба? -- спросил он одного из казачат.
   -- Много еще, -- отвечал тот.
   -- А сколько, по твоему, много?
   -- Да целых два мешка.
   -- Ну небольно много. Нынче на ночь, так и быть, по витушке на брата, а завтра на двоих одну. Станем-те братцы, как в походе, порциями есть, чтобы после не голодать, да маханину не жрать. А вы, нехристи, хотите лошадинки? Зарежьте чубарого, да и полакомтесь; все равно, бурдюков делать не станем, не умеем.
   Киргизы, к которым были обращены последние слова этой речи, отрицательно покачали головами; им было не до еды, не до лакомства.
   -- Ну, не хотите -- как хотите! -- сказал Затворников. -- Была бы честь предложена, а убытка Бог избавил.
   Рассветало. Солнце жарко пекло аханьщиков. Это было уже в первых числах марта -- льдина, на которой они держались, чазла; целые стаи чаек вились и играли над ними; вокруг них, время-от-времени, выныривали тюлени и, плавая около льдины, с какой-то завистию посматривали на людей, овладевших льдиной, на которой только бы им, жителям моря, следовало полежать и погреться на весеннем солнце. Видневшиеся с вечера вблизи шиханы тонули в синей дали; ясно было, что аханьщиков за ночь отнесло от них в глубь моря. Спутники Затворникова, киргизы, начисто оробели, пали вниз лицом и готовились к смерти. Смотря на них, можно было подумать, что они мертвы, еслибы по временам не слышались испускаемые ими глухие стоны и частые возвания: Алла! Русские хотя и держались на ногах, но находились не в лучшем состоянии, чем самые Киргизы. Один Затворников бодроствовал. Он сдвинул в одно все сани и связал их между себя веревками, надеясь держаться еще сколько нибудь на таком, весьма ненадежном плоту. Последний овес, какой у него к тому времени оставался, он рассыпал по полу и подпустил к нему лошадей, что бы они, голодуя до толе на малых порциях, хотябы перед концем жизни насытились вдоволь; но бедные животные, как бы предчувствуя по инстинкту, что им не пережить этого дня, только понюхали овес, но есть его не стали. Это озадачило и бодрого Затворникова, а трусливых его товарищей и подавно.
   Через некоторое после того время Затворников увидел в дали черную точку. Которая мало-по-малу приближалась к нему и наконец приблизилась до того, что он ясно рассмотрел троих людей с лошадью. "Видно такие же, как мы, горемыки". -- подумал Затворников. Действительно то был казак А. Курбетев с мальчиком и Киргизцем. Судьба свела страдальцев вместе. Льдина под Курбетевым была больше и крепче. Затворников с своими людьми перебрался к нему.
   -- Что же вы до сих пор, оболтусы, не делаете пузырей? -- был первый вопрос Курбетева Затворникову.
   -- Не умеем как делать, -- отвечал последний.
   -- Не умеете.... Ах, чорт возми! Да это скверно! Я и сам- то не мастер на эти штуки. Однако попробуем. Много ли лошадей?... Восемь у вас, одна у нас -- девять. Людей? Вас девятеро, нас трое, всего двенадцать человек. По-трое на пару. Одна лошадь в запасе.... Гм!... Поучимся-ка на ней. Я слыхал когда-то от Деревянова, как он сочинял пузыри; сочиним и мы, может статься, нехуже его. Эй, вы, орда проклятая! -- закричал он на Киргизов. -- Вставайте, да за дело принимайтесь! Вишь как они развалялись, словно не до них дело. Хорошо вам, поганые басурманы, отлеживаться: лишь только на берег -- вы и пошли себе в аулы на айрян, да на кумыс, а нам ведь еще надо службу царску справлять, да на курхай 5 собираться. Ну, что разинули рты? Аль хотите, что бы я нагрел вам бока леньками! Живей за работу!
   Киргизы, покорные голосу Курбетева, принялись вместе с ним и Затворниковым за дело.
   В несколько часов лошадей не стало; на место их явились бурдюки.
   Бурдюки делаются вот как: сперва зарезав лошадь, отрезывают ей прочь голову; потом с шеи, кусок-за-куском и кость-за-костью, отделяют ножами и вынимают из шкуры, как из мешка, все до-чиста мясо и остов лошади; после края шкуры у отреза надевают или иначе сказать нанизывают на острый, сделанный из дубового санного полоза, гвоздь; под самым гвоздем сжимают шкуру и крепко-на-крепко перетягивают и увивают тонкой бичевой (веревкой), так чтобы между складок не мог выходить воздух; наконец в ногах делают маленькие скваженки, вставляют в них тростниковые дудочки, и посредством их, чередуясь между собой, аханьщики надувают шкуры на подобие пузырей. После того бурдюки эти подвязывают под сани с боков, к каждым саням по два бурдюка. Такого устройства плоты, или, как называют их в шутку казаки, паровые (пароходы) могут поднимать двоих и троих человек, а по нужде и четверых.
   Лишь только Затворников и Курбетев успели устроить и приладить к саням бурдюки, как льдина, служившая им подножием на таком гибком и живом пути, от волнения разломалась на мелкие куски и рассеялась. К счастию, у обеих артелей было довольно хлеба. Разделив его еще заранее поровну, аханьщики уселись по три человека на каждые сани и пустились по морю, по направлению к Черням. Чтобы не разнесло их врозь, они связали сани веревкой одни за другие. По временам они приставали к льдинам, которые попадались им на пути, и выходили на них, чтобы отдохнуть и расправить свои члены. Тут они подновляли воздухом и бурдюки, которые от продолжительного плавания на воде теряли из себя часть воздуха, и оттого больше, чем следовало, грузнули в воду. Пять дней таким образом плавали Затворников и Курбетев с товарищами, пробираясь к черням, но ветер -- к счастию не очень резкий -- уносил их от них и кружил по морю, мало повинуясь веслам аханьщиков, сделанным из санных оглобель, да из лопаток лошадиных ног. Наконец в шестой день такого мучительного и гибельного состояния, судьба нанесла их на судно тюленьих промышленников. Добросовестные Астраханцы немедленно привезли их к Гурьеву, на Стрелецкую косу.
   Затворников и Курбетев первые с артелями явились из относа в Гурьев городок, где встретили их сначала как выходцев с того света.
   -- Слава Богу! -- говорили между прочим обрадованные Гурьевцы, -- уж коли Затворников выплелся, (а он, заметить в скобках, не из весьма-то ловких казаков), так другие, помолодцоватее его, и подавно должны выехать!
   

VI

   Среди пустынного, бесконечного моря, от востока к западу, по краю льдины тянулся обоз, лошадей до 30; на встречу ему другой лошадей в 20-ть. Съехавшись аханьщики -- то были из числа несчастных разнесенных по морю -- остановились. И те, и другие искали выезда к берегам, а берега-то им и не давались. "Куда теперь поедем, братцы?" -- спрашивали одни. "Поедемте на полдни, отвечали другие: авось там найдем большие льды; ведь нас туда, кажись, уваливает". Отправились. Но проехав версты с три, они и там встретили волнующееся море, покрытое мелкими, избитыми кусками льду. "Стойте, товарищи! Ехать не куда!". Остановились. Старые рыболовы сошлись в кружок и стали думать, да гадать -- как бы горю помочь. По общему совету снесли со всех артелей и сложили в одно место хлеб, и приставили к этому запасу одного казака, чтобы он выдавал из него на день каждому человеку определенную весьма малую порцию. Потом отсчитали на каждых троих человек по две лошади и отдали их в руки Киргизам, чтобы они, зарезав их, снимали с них по указанному способу, кожи на бурдюки, лишние сани изрубили на дрова и велели Киргизам наварить для себя сколько можно больше лошадиного мяса, а для Русских рыбы, чтобы тем усилить запас продовольствия, так как аханьщики предвидели, что дело пойдет в оттяжку. Не забыли, между прочим, казаки и лошадей, оставшихся в живых. Весь овес (сена к тому времени не осталось ни клока) сложили в одно место и положили давать его каждой лошади по пригоршне в день. Корм этот, больше чем скудный, дошел в последствии, заметить кстати, до совершенного почти уничтожения, так что аханьщики должны были под конец, для поддержания жизни в лошадях, подмешивать в овес собственный их помет, мелкоизрубленные рогожи и стружки санных криулин.
   Устроившись таким образом и обеспечив себя провизиею, на случай голода, и бурдюками, на случай того, еслибы льдина под ними уничтожилась, аханьщики расставили кошары, расположились в них с свойственным им хладнокровием и спокойствием, и стали ждать развязки страдальческой своей участи. Между тем день за днем становилось теплее и нередко спрыскивал аханьщиков дождь, а льдину под ними продолжало носить из стороны в сторону: то подвигало ее к черням, то снова удаляло в море. Часто аханьщики, свернув рукавицы на подобие зрительных труб, посматривали вокруг себя не шлет ли откуда им Бог помощи. "Нечего глазеть по сторонам напрасно! -- сказал однажды казак П. Голубов, из числа неустрашимых и отважных рыболовов. -- Рано теперь; видите, кругом со всех сторон заперло нас льдом, а вот подождите с неделю, льдины проредеют и море очистится, тогда авось появятся какие нибудь суда астраханские. Лучше давайте-ко, братцы, от скуки, тюленей стрелять. Эй, вы, мои гулебщики 6! У кого есть ружья? Берите их, да марш за мной! Вон туда, на край льдины: там я вижу есть тюлени, примемся-ка их колотить: они нам пригодятся".
   -- Уж, чего доброго, не торговать ли ты, дядя Паша, вздумал тюленьим жиром? -- заметил с улыбкой стоявший около него казаченок.
   -- На, на, на! Ах, ты бес, зелены волосы! Да как еще говорит, убей его заразой! -- отвечал обидясь Голубов. -- Что я выдумал того ни тебе, ни отцу твоему, старому кобелю во веки веков не выдумать, -- прибавил он. -- Ты еще не знаешь щенок, какое угодье в тюленьем жиру, больно большое, больше чем в тебе, а пожалуй и во всех что вас здесь ни наесть, молокососах! Он, тюлений-то жир, вопервых горит как дерево, так стало быть замена дровам; в дровах же, ты знаешь у нас большая нужда; а во вторых он плавает на воде, нехуже живого тюленя, так стало быть подмога будет и бурдюкам. Да что с тобой толковать! Постой-ка, голубчик увидишь это на самом деле, да еще после научишь детей своих, ежели они у тебя будут, т. е. короче сказать, ежели ты, постреленок не ныньче, не завтра не отправишься на тот свет, или не угодишь к черту на свечку.
   -- Ну полно, дядя Паша, сердиться, да накликать беду; ведь я пошутил, прости Христа ради, -- проговорил мальчик с непритворным видом смирения и кротости.
   -- Нечего мне на тебя сердиться; не стоит; дать вот тебе хорошую подзатылину, чтоб ты бестия, вперед не смел шутить над старшими, так станешь знать небось, прикусишь тогда острый свой язычек. Возми-ка лучше, бесенок, прогон да пешню да и пойдем со мной.
   С последним словом вскинув на плечо ружье, любимую и неизменную свою турку, Голубов пошагал к краю льдины; за ним пошли другие, кто с ружьем кто с багром, а кто с шестом и веревкой.
   С час аханьщики ходили по окраине льдины и стреляли тюленей, которые близко от них выныривали. Собирались уже они идти с добычей на стан, как увидели не вдалеке от себя небольшую льдину, а на ней сани с привязанной к ним лошадью. Вскоре льдину эту принесло к ихней, и они подошли к ней, чтобы снять с нее сани и лошадь. Но как же они удивились, когда на дне саней увидели мертвого человека, который как живой, сидел на корточках, прислонясь спиной к санным головяшкам и держал на коленях в стиснутых и окоченелых руках медную икону. На глазах у мертвеца была надвинута баранья шапка. Один из аханьщиков подошед к нему, приподнял с головы его шапку, и все тогда узнали в мертвом казака Чирова, того самого, припомните читатель, который при выезде из дома на рыболовство позабыл образ Николая Чудотворца. Верно застигнутый врасплох относом и отбитый от людей, старик умер с голоду. Лошадь его истомленная голодом же походила не на лошадь, а скорее на скелет, обтянутый кожей. Увидев вокруг себя людей, она хотела повернуться к ним, но лишь только переступила одной ногой, как тут же упала и не могла встать. Не говоря ни слова, казаки взяли в руки шесты и оттолкнули от себя льдину, на которой находился мертвец. Отплыв саженей 50-т льдина столкнулась с другой вдвое ее большей, не выдержала толчка и разломилась в мелкие куски. Первая на дно пошла лошадь, за нею сани, и взаключение Чиров. В минуту то место покрылось наплывшей новой льдиной. "Царство небесное тебе добрый старик"! -- сказали аханьщики и пошли пригорюнясь на стан.
   Прошло после того еще недели две без особых приключений. Во все время аханьщики не сидели даром, не унывали: одни продолжали стрелять тюленей, другие прилаживали курдюки к саням спускали их в воду и плавали вокруг льдины, испытывая прочность созданных самими ими плотов; иные же устроивали денные и ночные маяки, чтобы дать о себе знать Астраханцам, если бы случилось, что сии последние плыли на судне недалеко от них. Днем маяки состояли из поднятых вверх шестов, на концах которых развевались куски рогож или кошом. Ночью же маяки делались с огнем. Обыкновенно на самый конец шеста втыкали кусок или целую тюленью шкуру с жиром; не много ниже этой шкуры привязывали к шесту пук мочалы, мочалу зажигали и шест тотчас поднимали вверх. По мере того, как пламя от мочалы взвивалось к верху, тюлений жир таял и каплями падал на мочалу отчего огонь в ней усиливался, и она невдруг уничтожаясь, продолжала гореть плавно, медленно как светильня в лампе; между тем воспламенялась и самая шкура, и все это горело до тех пор, пока конец шеста не обгорал и не падал на пол. Тогда маяк снова возобновлялся.
   Была уже половина марта. Сверх обыкновенного, жара так и пекла аханьщиков. Льдина под ними час от часу рыхлела; нужно было с осторожностию ходить по ней, чтобы не провалиться. Не в дальнем расстоянии от аханьщиков виднелась гряда шиханов. Рыболовы рассчитывали, что между шиханов лед должен быть тверже того, на котором они держались, а потому и решились переехать туда. Начали уже спускать на воду сани с бурдюками и усаживаться на них, как вдруг недумано-негадано, раздался радостный крик казака: "судно!". "Судно! судно!" -- повторили все в восторге и устремили жадные взоры свои в ту сторону, куда указывал Голубов. Действительно виднелось не вдалеке от них судно, шедшее прямо к ним на всех парусах. То были Астраханцы тюленьщики, которые еще за двое суток увидели несчастных аханьщиков, но не могли за льдами к ним подъехать.
   Чрез полчаса аханьщики были уже на судне, а чрез несколько дней -- в Астрахани, куда вывезли их Астраханцы.
   Половина из лошадей незарезанных на бурдюки, к тому времени пала от бескормицы, а остальные, полуживые брошены были на льдине.
   

VII

   Еще на одной из бесчисленных льдин, плававших в то время по Каспийскому морю собралась после взлома льда, партия аханьщиков, состоявшая человек из 30-ти Уральцев и из 40 Киргизов. В этой партии к сожалению не было почти ни какого порядка, каждый говорил свое, и никто не хотел согласиться с мнением другого, а все оттого, что в партии этой Гурьевцев было мало. Казаки же, живущие на форпостах по линии Урала, не привыкшие к аханному рыболовству и дотоле мало видевшие море, недоумевали и не доверяли Гурьевцам, считая их, конечно несправедливо, виновниками своего несчастия. "Не смотри на вас, -- говорили они им, -- мы бы не заехали так далеко".
   -- А чорт вас тащил сюда! -- отвечали бесстрашные Гурьевцы. -- Вперед вам дуракам наука, знайте край да не падайте. Вы всегда лупите на нас глаза, думаете, что мы чорт знает как живем, что все даром нам достается, вот оно как даром-то!
   Разногласие это породило между аханьщиками спор, от спора дошло до брани, и Гурьевцы, и линейные казаки не затруднялись в наборе ругательских слов, которыми они честили друг друга, последние наконец отступились и один из них сказал:
   -- Что вы лаетесь, собаки! Разве нельзя просто говорить без бранного слова! Белены что ли вы обелись?
   -- Как вас, болванов, не ругать -- отозвался со стороны Гурьевцев казак. -- Вишь вы взялись не за свое дело, да туда же еще харахоритесь, ломаетесь, будто бы что-нибудь тут смыслите. Молчали бы уж! Где вам аряньщикам 7 кисельничать? Знали бы свой Яик, лучше бы было.
   -- Нечего указывать на Яик, сами знаем, стыдно бы об этом вспоминать да укорять друг дружку. Был он когда-то Яик да сплыл, чай известно и вам, величали его когда-то еще Горынычем и золотым донышком, и тем и сем, и мало ли чем еще. Но ныньче он уже не тот, стар видно, стал. Бывало, сказывают старики, 10 или 12 саженным багром насилу дно в нем доставали, а нынче, совестно сказать, кулики через него бродят: где тут водиться рыбе. Цеди себе в нем воду сколько хочешь, брус с оселком выцедишь! Нет уж, не та пора, отошло оно времечко-то когда наши старики на выбор ловили осетров. Эх, братцы! Если бы не нужда, чорт ли бы к вам сюда поехал, Господи прости!
   Киргизы, видя несогласие и раздоры Русских, начисто взбунтовались и отказались от повиновения хозяевам. Человек 20-ть из них, подстрекаемые и возмущаемые одним дворовым человеком уральского чиновника, бросили лошадей, которыми управляли, насовали в карманы и пазухи хлеба и, руководимые этим крестьянином, пошли прочь от партии на восток, к Прорвинским черням 8, которые, по их замечанию, находились недалеко от них. Верст пять или шесть они шли по ровному, твердому льду: но потом должны были, оставив за собою прочный лед, перебираться по взлому, перепрыгивая с льдины на льдину и подвергаясь каждочасно гибели. Двое из Киргизов, устрашенные очевидною опасностию, отстали от товарищей и возвратились на другой день к партии; а те, которые пошли дальше с крестьянином, все до одного пропали без вести. Нет ни какого сомнения, что они погибли.
   Между тем в партии дело все-таки не клеилось, не шло на лад. Линейным казакам, впервые собравшимся на аханное рыболовство, казалось дико, непонятно -- резать лошадей на бурдюки; еще не понятнее -- как плавать на бурдюках по морю, когда они слыхали, что и суда на нем разбиваются, тонут. Тогда П. Попов, гурьевский житель, записной и опытный рыбак, вставши на воз с аханами и поднявши над головой руку, вооруженную кнутом, сказал:
   -- Если мы будем только спорить, да вздорить, то из этого ничего путного не выйдет!.. Лучше разъедемтесь-ка, братцы, от греха врозь, кому куда вздумается, -- льдины нам не занимать; она, слава Богу, еще широка, а кому тесна, тот пускай себе ищет другую; тогда делай себе всяк, что захочет; я с вами дольше не останусь. Ну, товарищи! Кто охотник? За мной! Пошел!
   С последним словом он взмахнул кнутом и поскакал прочь.
   -- Я с тобой! Я с тобой! -- раздалось враз несколько голосов, и вскоре от партии отделилась небольшая толпа аханьщиков и скрылась с передовым за ближайшими храпами. Спустя две недели эта маленькая партия, предводимая Поповым, перебираясь с льдины на льдину, добралась наконец, после неимоверных трудов и опасностей, до черневого льду, около Мангышлака, а оттуда, следуя берегом, счастливо достигла Гурьева.
   Оставшиеся на месте рыболовы два дня жили тут без всякой пользы, были в нерешимости -- пуститься ли им вслед за уехавшими аханьщиками или оставаться тут. Но вскоре потом налетевшая буря разом покончила их раздумье: в несколько минут из огромной льдины, на которой они находились, образовались куски, и на них-то аханьщики, где по трое, по четверо, где по шестеро, против воли, рассеялись по морю. Тогда они по необходимости должны были приняться за бурдюки -- эти по видимому пустые, но на самом деле спасительные штуки.
   Считаю лишним уже рассказывать бедственное их состояние, а равно и других, скитавшихся в разных местах по морю ахапьщиков. Все они, снятые в последствии на суда Астраханцами, терпели одно и то же горе, которое почти во всем походило на преждеописанное мною горе других партий. Достойно замечания только приключение троих казачьих мальчиков, которые по несчастию отделились от партии с одной только лошадью, -- да одного казака, которого в другом месте отшибло от артели совершенно одного с небольшим хлебом за пазухой, да с подбагренником 9 в руках. Первые трое очутились на маленькой льдине, с которой они вынуждены были столкнуть в воду лошадь с санями, чтобы облегчить льдину, потому что она и без того одних их насилу держала. После того они перебирались с льдины на льдину, которые, обтираясь одна об другую, час-от-часу мельчали и наконец дотого измельчали, что им всем троим не можно было держаться на одной. Тогда они связали возжи концами вместе и сделали таким образом из них круг. Схватившись за эти возжи они старались не разъединяться между собою, беспрестанно вытаскивая друг друга из воды, куда, скользя с маленьких льдин, они каждую почти минуту падали. Два дня они пробыли в таком гибельном состоянии, изнуренные голодом и промокшие до костей. На третий день, когда уже казачаты совершенно обессилели, их прибило к большой льдине. На ней они встретили партию других аханщиков и с ними уже в последствии были сняты Астраханцами на суда.
   Казак же, -- то был Д. Бакиров, житель Гурьева городка, -- перепрыгивая с льдины на льдину, когда отнесло его от товарищей, вскоре вышел на твердую, большую льдину. Ходя по ней из стороны в сторону, он нигде не находил выхода: везде встречал бушующее море. Один одинехонек, среди пустынного, навевающего могильным холодом моря, страдая голодом -- Бакиров близок был к отчаянию. Однажды, как сказывал он после, хотел-было он броситься в воду; но мысль о жене и о детях, а также и о своей душе, остановила его от самоубийства. Вооружась терпением и положась на Провидение Божие, Бакиров машинально, без всякого соображения, продолжал себе бродить по льду, куда глаза глядят. Шесть дней терпел он муку голода. Наконец судьба сжалилась над ним, изведя его на небольшую рыбу (шипа), брошенную на льду кем нибудь из аханщиков. С жадностию собаки и с быстротою кошки он бросился на добычу, как будто боясь, что она может ускользнуть от него. Как ни была отвратительна сырая рыба -- Бакиров с удовольствием и наслаждением принялся есть ее. Насытившись, он пошел дальше, взяв с собой и рыбу. Три недели он питался этой рыбой, скитаясь по морю и переходя с льдины на льдину, в надежде выдти к черням. Но видя наконец, что льдины стали рыхлеть, исчезать, а берега между тем нигде не показывались, -- он решился взобраться на один из встретившихся ему больших шиханов. Тут Бакиров окончательно остановился, в ожидании какого-нибудь судна Астраханцев. "Больше всего, -- говорил он после: -- я терпел и страдал на шихане от холода. Днем мне было тепло еще от солнышка, но по ночам... ай, ай, не приведи Бог злому Татарину!.. У меня зуб на зуб не попадал; словно я был в погребу, во льду зарыт.
   Сидя на шихане, Бакиров заметил однажды, что тюлень, плавая около шихана, посматривал на него с особенным вниманием, пытаясь влезть на него. Спрятавшись за одну выдвинувшуюся на шихане неровность, Бакиров подстерег тюленя, когда тот вполз на шихан -- мигом забагрил его подбагренником и умертвил. Снявши с тюленя кожу с жиром, Бакиров достал из кожаной, висевшей на поясу у него сумки, огниво, высек огня, натеребил ваты из бывшего на нем бухарского халата и развел огонь. Это было уже к ночи. Когда Бакиров сидел и грелся около огня, в то время плыло мимо шихана судно тюленьих бойцов. Астраханцы, увидев огонь, остановились и послали к шихану лодку. Не будь у Бакирова огня, Астраханцы проехали бы мимо его не заметив.
   

VIII

   -- А что, Денис, ты, я думаю, дал зарок не ездить больше на аханное рыболовство, когда сидел на шихане и ел сырую рыбу? -- спросил я Бакирова вскоре после того, как он выехал из относа.
   -- Помилуйте, сударь, -- отвечал Бакиров: -- что я за дурак такой, что буду отказываться от рыболовства и отрекаться от батюшки синя-моря, нашего кормильца! Бросать рыболовство нашему брату, гурьевскому казаку все равно, сударь, что в землю зарываться: чем станешь семью кормить, да на что службу царску справлять?
   -- Да ведь страшно, Бакиров, -- заметил я, -- как раз утонешь.
   -- Ну, так чтож? -- сказал Бакиров. -- С Богом! Две смерти не будет, а одной не минуешь, как ни шатай, как ни валяй. Да что об этом и говорить! -- прибавил он. -- Уж кому, сударь, на роду написано утонуть, тот и в луже утонет, а кому еще жить, тот и из киян моря выедет здрав и невредим!
   И не один Бакиров, а все Уральцы такого счастливого мнения.
   В заключение скажу, что аханное рыболовство как ни страшно, как ни опасно и как, в случае, ни раззорительно, но вместе с тем оно и благодетельно: во-первых оно дает средства жить казакам безбедно, во-вторых, что должно считать еще важнее, -- оно служит для казаков отличной школой. На аханном рыболовстве, казак, с малых лет свыкается с опасностию, не ставит в последствии ее в грош, делается живым, ловким, расторопным, смелым и сметливым, в крайних случаях предприимчивым и находчивым, привыкает к трудам, к холоду, а подчас и к голоду; словом, казак на аханном рыболовстве укрепляется телом и совершенствуется духом.

И. Железнов.

   

Комментарии

   1. Пузырями казаки называют бурдюки, а что такое бурдюки, всякому, думаю известно; впрочем ниже, в своем месте, я расскажу об них.
   2. Название островов, лежащих в море и принадлежащих Уральским казакам.
   3. Название известного устройства небольших легких лодок, употребляемых на Каспийском море разъездными уральскими чиновниками, оберегающими морские воды от тайных (воровских) рыболовств.
   4. Приключение Деревянова было описано В. И. Далем и напечатано в Сев. Пчеле не помню которого года; знаю только, что между 1836 и 1840 год.
   5. Сокращенное слово курхайское рыболовство, отправляемое казаками на судах весной, по вскрытии льда. У казаков привычка сокращать название рыболовств; так, например, они называют аханное рыболовство просто -- аханы; плавенное -- плавия, и т. д.
   6. Гулебщик значит охотник.
   7. Городские казаки в насмешку называют всех других живущих по форпостам на линии и питающихся между прочим молоком, аряньщиками, от киргизского слова: арян или айрян. Арян ничто иное как наквашенное и потом разведенное с водой молоко.
   8. Близь восточных берегов Каспийского моря, между устьями реки Эмбы и уничтоженным Ново-Александровским укреплением, есть острова, называемые Прорвой, от них-то и черни называются Прорвинскими.
   9. Poд багра на коротком вязовом шестике. Подбагренник употребляется при выталкивании рыб из прорубей.
   
   Текст воспроизведен по изданию: Картины аханного рыболовства при устье Урала // Москвитянин, No 10. 1854
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru