Жебелёв Сергей Александрович
Ф. И. Успенский и Русский археологический институт в Константинополе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

С. А. Жебелев

Ф. И. Успенский и Русский археологический институт в Константинополе

   В жизни и деятельности Ф. И. Успенского Русский археологический институт в Константинополе занимает такое исключительное место, что как-то невольно в неразрывное целое сливаются представление об ученом учреждении, с одной стороны, и образ его организатора и бессменного, в течение без малого 20 лет, руководителя -- с другой.
   Роль Ф. И. Успенского в отношении Института далеко не ограничивается лишь услугами, оказанными им Институту. Своею деятельностью в Институте--и в смысле направления его работы, и в смысле личного участия в этой работе -- Ф. И. Успенский не только оказал большие услуги исторической и археологической науке вообще, но и способствовал, во многих отношениях, поднятию и упрочению нашего научного престижа как у себя на родине, так и за ее пределами. Ведь нужно помнить, что Константинопольский институт был нашим единственным ученым учреждением, в области наук гуманитарных, заграницей.
   Ответственная и сложная задача стояла перед Ф. И. Успенским с 26 февраля (ст. ст.) 1895 г., со дня официального открытия Института,--задача высоко держать наше ученое знамя заграницей. И эта задача выполнялась им так успешно, что с первых же лет своего существования Институт занял почетное место в ряду других ученых учреждений, преследовавших на ближнем Востоке те же цели, какие поставил себе Институт.
   Такие учреждения были сосредоточены ко времени основания Института, главным образом, в Афинах. Франция имела там уже с 1846 г. свою École. Немцы открыли в Афинах в 1875 г. отделение своего Археологического института. В 80-х гг. были основаны в Афинах Английская и Американская археологические школы. Немудрено, что, когда возникла мысль -- она вышла из недр нашего константинопольского посольства -- об основании на Востоке русского ученого учреждения, немало голосов высказывалось за то, чтобы такое учреждение было открыто в Афинах, тем более, что русские ученые классики-эллинисты не были "чужими" в Афинах с тех пор, как они были командируемы туда, начиная с 80-х гг. прошлого века, по инициативе покойного Ф. Ф. Соколова [Об этом см. С. Жебелев. Ф. Ф. Соколов, СПб. 1909, 49 (из ЖМНП, 1909, сентябрь)]. С практической точки зрения мысль об основании нашего ученого учреждения в Афинах имела свои основания: существование там упомянутых ученых учреждений, конечно, облегчило бы на первых порах работу и нашего учреждения, так как в Афинах существовала уже прочная научная база, были свои твердо установившиеся научные центры; к ним, несомненно, потянулся бы и наш институт. Но если бы он был основан в Афинах, он вряд ли получил бы тот самобытный отпечаток, который оказался свойственным нашему Константинопольскому институту уже с первых шагов его деятельности. Неизбежным оказалось бы также и то, что, если бы наш институт был основан в Афинах, мы, по многим, вполне понятным, причинам, плелись бы в хвосте за французами, немцами, англичанами, американцами, да и самими греками, которые с 80-х гг. стали развивать у себя широкую археологическую деятельность. Самое направление ее, если бы институт был основан в Афинах, несомненно, получило бы уклон в сторону изучения преимущественно древней Греции, так как для этого почва была подготовлена гораздо более, чем для изучения Греции средневековой, памятниками которой, и сами греки начали усиленно заниматься лишь в послевоенное время. Конечно, если бы институт был основан в Афинах и если бы его деятельность была направлена на изучение древней Греции, особой беды не было бы, так как в древней Греции есть еще много такого, что требует изучения, да и сама она, как основоположница европейской культуры, должна быть изучаема, поскольку мы не открещиваемся от этой европейской культуры [Мысль о необходимости основания Русского археологического института в Афинах снова возникла, на этот раз в недрах классического отделения Русского археологического общества, в конце ноября 1909 г., и соответствующий проект был представлен в Совет общества. См. об этом Записки класс, отд. Русск. арх. общ., VI (1910), 202 сл. Проект осуществления не получил. Возможно, что, если бы деятельность Константинопольского института не пресеклась, а планомерно развивалась, он сам пришел бы к мысли об открытии своего отделения в Афинах].
   Было, однако, и много очень веских соображений, которые подсказывали, при выборе места для основания Института, отдать предпочтение Константинополю пред Афинами, сосредоточить работу Института преимущественно на изучении древностей византийских. Дело в том, что византиноведение к средине 90-х гг. заняло у нас очень видное место благодаря трудам В. Г. Васильевского, -. П. Кондакова и Ф. И. Успенского. К их голосу прислушивался весь ученый мир, забыв, благодаря их трудам, что rossica non leguntur. Можно не без гордости утверждать, что в то время мы стояли в области византиноведения на первом месте. II оставалось сделать еще один естественный шаг -- представить наше византиноведение соответствующим ученым учреждением заграницею.
   После целого ряда мытарств, препятствий, в преодолении которых далеко не последнюю роль играл Ф. И. Успенский, Институт был основан в Константинополе. Его директором стал Ф. И. Успенский.
   Вступая на этот пост, он ясно сознавал всю сложность предстоявшей ему задачи, так как "успех или неуспех, правильная или неправильная линия поведения во всяком деле -- важная задача, большая ответственность "; в случае неудачи деятельности Института подтвердились бы сомнения в уместности его основания, раздававшиеся со стороны многих влиятельных в ту пору лиц, -- в числе их был, между прочим, К. П. Победоносцев; наоборот, "в случае успеха нового дела работы института должны были расширить и углубить значение занятий Византией в России" [Ф. И. Успенский, Byzantion, II, 43.].
   До вступления своего в руководство Институтом научные интересы Ф. И. Успенского вращались, главным образом, в области изучения истории Византии. Основанный в Константинополе институт был назван "археологическим", и это как бы предопределяло основную программу его деятельности. И, правда, исследованию памятников вещественных Институт всегда уделял много внимания. Но он никогда не был в своих задачах односторонним. Можно сказать, что все проблемы, касающиеся изучения Византии, входили в программу занятий Института. И директор его, бывший до тех пор историком по преимуществу, уже скоро стал уделять большое внимание археологическим вопросам и разрабатывать их. Более того, Институт не остался чужд и изучению классических древностей, поскольку к этому давал повод тот или иной новый материал, поступавший в распоряжение Института. Позднее, как видно будет ниже, он уделял большое внимание изучению древностей славянских стран на Балканском полуострове.
   Такому расширению программы деятельности Института он был обязан всецело мудрому руководству своего директора, который никогда не замыкался в узкий круг своих специальных научных интересов, но живо откликался на все запросы гуманитарного знания и прекрасно сознавал, что руководимый им Институт призван служить в Константинополе единственным очагом знания, у которого находили бы радушный приют для своих ученых занятий и византинисты, и слависты, и классики, и ученые иных специальностей. И действительно, в Институте, помимо личного состава его, представленного только директором и сначала одним, затем двумя учеными секретарями, работали как стипендиаты, прикомандированные к Институту нашими университетами и духовными академиями, так и вообще русские ученые, попадавшие в Константинополь. Работали в Институте и иностранцы. Каждый вел работу по своей специальности и каждый, кто хотел, пользовался или руководством или советами Ф. И. Успенского. Ему принадлежало общее руководство деятельностью Института; он же намечал задачи, выполнение которых казалось в данное время наиболее стоящим на очереди. Как служитель истинного знания, Ф. И. Успенский всегда ратовал за самую дорогую из всех свобод для ученого, свободу научного исследования, научного мышления.
   И еще от одного стеснения этой свободы, опасность которого могла угрожать Институту, освободил его Ф. И. Успенский. Стеснение это могло бы дать себя чувствовать, если бы Институт стал следовать тем веяниям, которыми сопровождалась самая идея его основания. Ведь лица, ратовавшие за Константинополь, как предпочтительное место для основания там Института, указывали, между прочим, и на то, что Константинополь -- "столица христианского византийского мира, просветившего и озарившего светом веры и науки наше отечество". Это-- слова из приветственной речи нашего посла в день открытия Института. Указывал посол и на то, что в константинопольском посольстве "более, чем где-нибудь, должна была чувствоваться важность для нас, для направления нашей политической деятельности, изучения прошедшего этих стран [Т. е. стран, входивших в состав Византийской империи], столь близкого нашему прошлому". "Станет ли кто отрицать", спрашивал посол, "близкую, тесную связь, существующую между нашею историей и историей Византийской империи?" И не здесь ли, т. е. в Константинополе, возник "Восточный вопрос?" [Известия, I, 3 сл.]
   Ф. И. Успенский в своей речи при открытии Института [Известия, I, 6 сл.] говорил о теоретическом, обще-научном, и о практическом, национально русском, интересах византиноведения. С общенаучной точки зрения, указывал Ф. И. Успенский, византинизм имеет важное значение для тех народов, которые входили в сферу влияния Восточной империи, но, замечал он, влияние византинизма распространялось и на Западе. Хотя с национально-русской точки зрения Византия -- "реальный предмет, важный для познания своей собственной истории", но еще важнее освободить византиноведение от того служебного положения, в каком оно очутилось, и усматривать в нем самодовлеющую научную дисциплину.
   В приветственной речи посла слышатся отзвуки девизов i православие, самодержавие. В речи Ф. И. Успенского отвергается всякая практическая тенденция в программе деятельности Института: он должен следовать одной тенденции, строго-научной; Институт должен быть прежде и главнее всего ученым учреждением, без какой-либо служебной роли.
   Основанный в городе, где отсутствовали более или менее правильно организованные книжные собрания, где русские книги были большою редкостью, Институт с первых же шагов своего существования должен был обратить самое серьезное внимание на создание своей библиотеки. В это дело Ф. И. Успенский вложил всю свою душу. Он собирает книги и благодаря пожертвованиям, и путем покупки и создает, в конце концов, замечательную библиотеку, состоявшую к моменту прекращения деятельности Института почти из 25.000 томов. Этим своим созданием Ф. И. Успенский мог, по справедливости, гордиться.
   Одновременно с книгами в Институт стали поступать предметы древности, надписи, монеты, рукописи. Так положено было начало созданию при Институте особого кабинета древностей, вылившегося затем в музей. Состав его был разнообразен, так как большинство предметов поступало от жертвователей. Но Институт, в меру отпускаемых ему средств, поставил своею задачею и планомерное собирание некоторых родов древностей. Он стал собирать систематически византийские свинцовые печати (моливдовулы), а также монеты, византийские и античные, из греческих городов Черноморья. Институтским собранием моливдовулов Ф. И. Успенский также мог, по справедливости, гордиться.
   Если прибавить ко всем этим богатствам хорошее собрание фотографий, то можно будет сказать, что Институт, благодаря заботам и энергии своего директора, обладал такими научно-вспомогательными средствами, которые вполне удовлетворяли выполнению тех научных задач, которые стояли пред Институтом.
   Сначала он следовал той программе, которая, по словам Ф. И. Успенского, определялась общими запросами русского византиноведения. Но уже скоро Институт берет инициативу в свои руки, сам намечает себе ученые задачи, сообразуясь с местными условиями и с бывшими в его распоряжении средствами.
   Кто желает проследить деятельность Института год за годом, тому надлежит обратиться к ежегодным отчетам Института, помещенным в его "Известиях". Мы вспомним лишь наиболее яркие страницы этой деятельности.
   Но местным условиям о производстве планомерных раскопок в самом Константинополе не могло быть речи; да и средств, бывших в распоряжении у Института, для этого не хватило бы. Поэтому Институт мог заняться лишь изучением топографии средневекового Константинополя и местностей, расположенных по близости от него по берегам Черного и Мраморного морей, а также регистрацией и изучением хранящихся там древностей.
   Из Константинопольских памятников была подвергнута детальному изучению мечеть Кахриэ-Джами, сохранившая замечательные христианские мозаики XIV в. С них сделаны были копии; они были изданы в великолепном альбоме, в сопровождении описания и исследования их, исполненных ученым секретарем Института Ф. И. Шмитом [Известия, т. XI.]. В параллель с исследованием Кахриэ-Джами должны быть поставлены большие работы Института внутри мечети Имрахор -- базилики Студиева монастыря. Работы эти сопровождались раскопками, правом на производство которых наука обязана всецело энергии Ф. И. Успенского. Результаты раскопок привели, между прочим, к открытию замечательных памятников раннехристианской пластики; они были исследованы ученым секретарем Института покойным Б. А. Панченко [Известия, т. XVI.].
   Удалось проникнуть Ф. И. Успенскому и в знаменитую султанскую библиотеку Сераля, где, но имевшимся сведениям, должны были находиться остатки библиотеки византийских императоров. Три года употребил Ф. И. Успенский на занятия в библиотеке над изучением ее рукописей. Труды его увенчались успехом: он нашел замечательный памятник, происходящий из библиотеки Комнинов -- украшенное 450 миниатюрами Восьмикнижие (Октатевх). Результаты своего исследования рукописи Ф. И. Успенский издал в сопровождении прекрасного альбома [Известия, т. XII].
   Много экскурсий с научною целью было предпринято Институтом. Ф. И. Успенский сам неоднократно ездил на Афон для изучения хранящихся в тамошних монастырях рукописей, в Грецию, в различные места Малой Азии, на острова Архипелага и т. и. Во время предпринятой в 1908 г. экскурсии в Солунь Ф. И. Успенский исследовал мозаики в обращенной в мечеть церкви св. Димитрия, патрона Солуни. Мозаики эти, относящиеся к V в., были поновлены в VII--VIII вв., после происшедшего в церкви пожара. Часть этих мозаик (а также и фресок) была открыта под наблюдением Ф. И. Успенского. Они были опубликованы им в особом исследовании [Известия, т. XIV].
   В 1900 г. состоялась большая экспедиция в Сирию [Известия, т. VII]. Экспедиция посетила ряд пунктов, представляющих интерес в археологическом отношении, в том числе Пальмиру, где была исследована замечательная пещера усыпальница, украшенная Фресками. Вот как суммировал Ф. И. Успенский впечатления, полученные им от изучения сирийских памятников: "Общий характер их -- их оригинальность, указывающая, что здесь, в Сирии, была особая культура, произведение духа восточных народов". "С точки зрения всемирной истории", говорит Ф. И., "сирийские памятники дают своею оригинальностью очень интересный и свежий факт, подготовляющий, наряду с другими подобными фактами, раскрытие проблем об элементах, входящих в образование византинизма... Остатки мертвых городов (Сирии) с чрезвычайно выразительным религиозным их характером склада жизни внушают мысль, что Сирия была глубоко проникнута вероисповедней идеей и что многочисленным сирийским монастырям вполне соответствуют остатки церквей в мертвых городах, селениях в небольшом расстоянии одно от другого" (стр. 206 сл.).
   Известно, что научные интересы Ф. И. Успенского не только были связаны с историей Византии, но и широко охватывали также судьбы славянских народов. Неудивительно, что Институт, с первых же лет своей жизни, стал уделять особое внимание и сопредельным с Турцией славянским странам. Еще в 1896 г. Ф. И. Успенский предпринимает экскурсию в Болгарию для изучения рукописных собраний в ее библиотеках, а также для ознакомления с монументальными памятниками западной Болгарии. В последующие годы совершались экскурсии в Македонию, в северо-восточную Болгарию, в Старую Сербию. Целью последней экскурсии было, между прочим, ознакомление с Дечанскою лаврою и Ипеком, где была патриархия независимого Сербского царства. В отчете об этой поездке, давшей много неизвестного до тех пор археологического материала, Ф. И. Успенский обрисовал яркими красками положение края и культуру его населения. По описанию этой поездки, равно как и экскурсии в Сирию, видно, что Ф. И. Успенского не останавливали никакие препятствия, никакие невзгоды, неизбежно сопряженные с путешествиями по мало культурным, в отношении внешних удобств, местностям.
   Весьма важное значение имели и те раскопки, которые были предприняты, под руководством Ф. И. Успенского, в Македонии и Болгарии. В Македонии был раскопан некрополь близ селения Патели; открыт был могильник гальштаттского типа, являющийся как бы посредником между первобытными культурами северной и средней Европы и странами Средиземноморья.
   Произведенные в 1899 и 1900 гг. раскопки близ селения Абоба, между Варной, Шумлой и Новым Базаром, имеют важное Значение не только для болгарской старины, но и для древностей всего Балканского полуострова. В Абобе-Плиске, столице болгарских князей эпохи, предшествовавшей Кириллу и Мефодию, открыты были остатки дворца, по близости от которого находилась церковь и несколько построек для княжеской дружины к челяди. В получасовом расстоянии от дворца были обнаружены остатки большой церкви и недалеко от нее развалины построек. Открыты были и каменные стены, шедшие вокруг дворца, с башнями и воротами. Обильные и разнообразные находки сопровождали раскопки: надписи, рисунки на камнях, вошедших в кладку стен, отчасти покрывавшие внутренние и внешние стены некоторых бышен, знаки и рисунки на черепицах и кирпичах, предметы искусства и украшения, монеты и печати. Изучение всех этих находок позволило поставить на твердую почву вопрос о древнеславянской культуре. Весь добытый при раскопках материал изучался под непосредственным руководством Ф. И. Успенского, и результаты этого изучения были опубликованы, в сопровождении большого альбома, в X томе "Известий "Института; там много ценных глав были написаны самим Ф. И. Успенским.
   Как бы дополнением к раскопкам Абобы-Плиски были раскопки 1905 г. в древне-болгарской столице Преславе, в результате которых была установлена система ее укреплений, оказавшаяся вполне тожественною с системою укреплений Абобы-Плиски и свидетельствующая о том, что целью построения Преславы было поддержание господства над Балканским проходом, чрез который шла большая дорога от Дуная к Константинополю.
   Те археологические работы, которые велись Институтом под руководством Ф. И. Успенского в Болгарии, привели в результате к тому, что среди некоторых славянских ученых возникла мысль связать свою работу с работою Института. Ф. И. Успенский отнесся с полным сочувствием к этой мысли, и с 1911 г. при Институте было образовано особое славянское отделение, имевшее задачею специальное изучение древностей Балканского полуострова в области доистории и византиноведения.
   Заняв место авторитетного и к тому же единственного научного учреждения в Константинополе, Институт, естественно, стал центром, куда стали стекаться сведения о предметах древности, так или иначе ставших известными. Многие из них были сохранены от забвения благодаря заботам и энергии Ф. И. Успенского.
   Так, при его непосредственном участии, состоялось приобретение поступившего затем в нашу Публичную библиотеку замечательного пурпурового кодекса Евангелия VT в., затерявшегося в деревне Сармисаглы около Кесарии, где отдельные листы его были усмотрены, во время поездки по Малой Азии, покойным Я. И. Смирновым. При непосредственном же участии Ф. И. Успенского состоялось приобретение знаменитой двуязычной, на греческом и арамейском языках, надписи, т.н. Пальмирского тарифа, хранящейся ныне в Эрмитаже.
   Оправдались те надежды, о которых писал в своем приветствии Институту по случаю его открытия директор Французской школы в Афинах, покойный Омолль: "Мы радовались", писал Омолль Ф. И. Успенскому, "со всем ученым миром предполагаемому открытию Института, этому важному для науки событию. Его осуществление внушает нам наилучшие надежды, так как в Афинах мы научились ценить талантливость, научный дух и любезность русских ученых, и нам доставляло особое удовольствие быть в общении с ними и содействовать им по мере сил". Так писал Омолль в 1895 г. [Известия, т. I] А теперь, когда результаты, далеко не все, деятельности Института запечатлены в 16 томах его "Известий", всякому ясно видно, что сделал институт и что сделал для него Ф. И. Успенский. В этих 16 томах, получивших, как на это указывал Ф. И. Успенский, гораздо большее распространение заграницей, чем у нас, содержится обилие разнообразного ценного ученого материала и в виде публикации и объяснения памятников, дотоле неизвестных, и в виде исследований по различным вопросам византийской и классической археологии, истории, литературы. Львиная доля этого материала обработана самим Ф. И. Успенским, который не уставал писать монографии и статьи, делать сообщения в заседаниях Института, читать лекции для работавших в Институте молодых ученых, а временами и вести популярные беседы для команд стоявших на Босфоре наших судов.
   Уже когда исполнилось первое десятилетие Института, наш тогдашний посол, И. А. Зиновьев, имел полное основание сказать, что Ф. И. Успенский "бодро вступил на открывшееся пред ним поприще"; что он "своею личною энергией сумел восполнить недостаток средств и одолеть встретившиеся многочисленные препятствия"; что он "эту энергию сумел внушить своим сотрудникам", и что его "личному неутомимому труду справедливость обязывает приписать те существенные научные результаты, которые Институт успел осуществить" [Известия, т. XIV, 324].
   Это было сказано в 1905 г. А впереди еще предстояло 9 лет столь же плодотворной работы, давшей столь же ценные результаты. Так продолжалось до 16 октября (ст. ст.) 1914 г., когда, после того как Турция стала нашим врагом в мировой войне, Ф. И. Успенский вынужден был спешно покинуть ставшие для него родными стены Института и уехать из Константинополя, оставив на произвол судьбы все накопленные им ученые богатства Института, его библиотеку, его музей, его всю обстановку, оставив вместе с институтским добром и почти все свое личное имущество.
   Наступили годы войны. Но и в течение их Ф. И. Успенский нашел для себя деятельность, которая являлась как бы продолжением его работы в Институте.
   Еще в первый же год его существования Ф. И. Успенским была совершена поездка в Трапезунт для осмотра его древних церквей и монастырей, для изучения хранящихся в них рукописей. 20 лет спустя, когда Трапезунт был занят нашими войсками, Ф. И. Успенский снова попал в него во главе снаряженной Академией Наук археологической экспедиции, имевшей целью охрану и регистрацию памятников древности в районе турецко-черноморского фронта. Во время своего пребывания в Трапезуйте летом 1916 и 1917 гг. Ф. И. Успенский занялся изучением трех обращенных в мечети церквей Трапезунта: Софии, Панагии Златоглавой, патрона города Евгения, а также исследованием топографии Трапезунта и хранящихся в нем вещественных и письменных памятников [Отчеты Ф. II. Успенского о работах в Трапезуйте напечатаны в ИАН, 1916 и 1918 гг. Первая глава посмертного труда Ф. И., его Очерков по истории трапезунтской империи озаглавлена: "Топография Трапезунта. План города. Памятники".]. И в Трапезуйте, Ф. И. Успенский проявил такую изумительную энергию, которую редко можно ожидать от человека, достигшего уже 70 лет жизни. И все это в обстановке и условиях военного времени! Много ценного ученого материала было спасено Ф. И. Успенским в Трапезуйте; много памятников старины обследовано было им и его сотрудниками. Изучение истории Трапезунтской империи было лебединою песнью в долголетней и неутомимой деятельности Ф. И. Успенского. И как он волновался, как печалился, что его книга о Трапезуйте не видит света. За несколько месяцев до кончины Ф. И. Успенский мог, наконец, успокоиться: книга его была сдана в печать. Но Ф. И. Успенскому довелось увидеть набранными лишь первые два листа своего труда, которому суждено теперь стать его трудом посмертным.
   Наступили революционные и послереволюционные годы. Ф. И. Успенского, и в течение их, все еще не покидает надежда, что вот-вот Константинопольский институт воскреснет, что он, 80-летний старец, поедет в Константинополь. Он не мог примириться с мыслью, что его Институт умер. Всегда есть надежда на его воскресение, писал Ф. И. Успенский еще в 1926 г. [Byzantion, II, 43] При жизни его эта надежда не осуществилась. Осуществится ли она после его смерти? Если и осуществится, то едва ли Константинопольский институт восстанет в виде того Института, который был создан трудами Ф. И. Успенского. Этот Институт, существовавший без малого 20 лет, вероятно, отошел уже в область истории, истории славной, делающей честь и самому учреждению, и его директору, и Академии Наук, с которою Институт был связан крепкими узами.
   Кто лучше, чем Ф. И. Успенский, мог бы изложить историю Константинопольского института? В последние годы жизни Ф. И. Успенский не раз делился с небольшой аудиторией своими беседами о различных эпизодах этой истории. Припоминается, во время одной из таких бесед Ф. И. Успенский рассказывал нам историю зарождения Института. Вспоминая об этом, он так взволновался, что слезы полились из его глаз, и он просил своего соседа продолжать за него чтение своей рукописи. И нам, слушателям Ф. И. Успенского, стало больно, когда мы видели эти слезы, слезы, в которых нашли свое отражение воспоминания о дорогом для Ф. И. Успенского прошлом Института. Больно было видеть эти слезы еще и потому, что они лились из глаз, правда, старца, но старца, сохранившего до конца дней своих ясный ум, твердую волю, горячее сердце, неиссякаемую жажду знания, изумительную работоспособность, искреннюю любовь ко всему тому, что призвано служить интересам научного знания.
   Единственный оратор, выступавший с речью на похоронах Ф. И. Успенского, справедливо отметил, что вся жизнь его была посвящена научному труду, т. е. исканию истины, и что прожил он эту жизнь так, как можно пожелать прожить ее всякому. Последний месяц своей жизни Ф. И. Успенский болел и временами тяжко страдал. Но даже в этот месяц, когда он лежал в б. Обуховской больнице, он -- лишь только ему становилось легче -- не забывал о том деле, которому служил всю жизнь. Он говорил теперь, как бы предчувствуя свою смерть, не о прошлом и настоящем, а о будущем. Оно, это будущее, будущее дорогого Ф. И. Успенскому византиноведения, будущее тех наук, которые тесно связаны с византиноведением, его тревожило. Прав ли был Ф. И. Успенский в своих тревогах, покажет будущее. Мы же, расставшись теперь навеки с Ф. И. Успенским, можем, со спокойною совестью, утешать себя тем, что за свое славное прошлое, за всю свою научную деятельность, за созданный им Русский археологический институт в Константинополе Ф. И. Успенскому тревожиться не пришлось бы.

--------------------------------------------------------------

   Источник текста: Памяти академика Федора Ивановича Успенского. 1848-1928 : [Сборник статей] / Акад. наук С.С.С.Р. -- Ленинград : изд-во Акад. наук СССР, 1929 (тип. Акад. наук СССР). -- 79 с., 1 вклад. л. портр.; 21х15 см.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru