Lib.ru/Классика: Жанлис Мадлен Фелисите. Женщина-Автор

Женщина-Авторъ.

Сказка Госпожи Жанлисъ.

Есть два рода совѣтовъ; первый: дѣлай по-моему; мнѣ хорошо -- второй: не дѣлай по-моему; мнѣ дурно. Въ первомъ случаѣ мы слышимъ гласъ убѣдительной мудрости, а во-второмъ смиренное признаніе раскалнія, не менѣе убѣдительное и полезное, ибо оно есть слѣдствіе опытности. Доротея и Эмилія, двѣ сестры и сироты отъ самой колыбели, были вмѣстѣ воспитаны въ монастырѣ, и нѣжная дружба ихъ, возрастая съ ними, служила имъ первымъ утѣшеніемъ въ жизни.

Доротея, четырмя годами старѣе сестры своей, вышла за мужъ двадцати лѣтъ, но не могла разстаться съ нею, и взяла ее къ себѣ. Эмилія черезъ шесть лѣтъ отдала руку свою пожилому Генералу, свойственнику зятя ея.

Сестры были сходны между собою пріятностями ума, добрыми качествами: сердца, но не характерами. Доротея соединила благородную душу съ великимъ благоразуміемъ, которое управляло ея поведеніемъ. Она брала всѣ нужныя осторожности въ важныхъ случаяхъ, но презирала низкую робость; не знавъ легкомыслія и вѣтрености, умѣла иногда рѣшиться на великія опасности, но тогда единственно, когда должность или чувство требовали жертвы; смѣлость была для нее великодушіемъ, геройствомъ, а не безразсудностію. Она употребляла разумъ и всѣ природныя дарованія въ истинную свою пользу, слѣдственно и въ пользу друзей; будучи проницательною, удалялась отъ сѣтей коварства и предвидѣла во всемъ слѣдствія; по своей нѣжной чувствительности знала святость всякой обязанности и соблюдала ихъ; наслаждалась благодѣяніями судьбы и пользовалась нещастіемъ. Эмилія, остроумная и великодушная, не могла равняться съ сестрою въ твердой основательности. Она имѣла ту мягкость и быстроту чувства, которая раждаетъ таланты, но вредна для характера; будучи весьма любопытна и понятна, могла заниматься самыми важными Науками; а страсть къ пріятнымъ Искусствамъ заставляла ее любишь утѣхи вѣтрености. Разнообразіе упражненій давало ей видъ непостоянства. Она хотѣла узнать столько вещей, что не имѣла времени думать о себѣ, я желая избавиться отъ труда исправлять пороки свои, рѣшилась загладишь ихъ возвышеніемъ своихъ добродѣтелей, которыя, вышедши изъ предѣловъ умѣренности, сдѣлались вредными или опасными. На примѣръ, ея безкорыстіе и великодушіе обратились въ безразсудность, добросердечіе въ слабость, рѣшительность въ дерзость, искренность въ нескромность, а правдивость въ смѣшное легковѣріе. Чрезмѣрная чувствительность сдѣлала для нее тонкость и проницательность ума безполезными. Эмилія никогда не знала хорошо тѣхъ, кого любила, и воображала привязанность ихъ къ ней самою романическою. Однимъ словомъ, она своею живостію, веселостью и простосердечіемъ нравилась друзьямъ и всѣмъ, жившимъ съ нею; но не умѣя ни принуждать себя, ни скучать добровольно, часто оскорбляла постороннихъ безразсудною откровенностію; смѣялась надъ смѣшными, молчала, задумывалась съ глупцами, и нажила себѣ множество непріятелей. Она не знала сего нещастія въ первые годы свѣтской жизни своей; была робка, скромна, и обращала на себя вниманіе одною пріятною наружностію и блестящими талантами не имѣла кокетства и не желала славиться умомъ: ибо съ такимъ любопытствомъ смотрѣла на всѣ предметы, такъ любила всѣ забавы общества, -- балъ и маскарадъ казались ей столь веселыми, комедія столь пріятною, и великолѣпные праздники Двора столь плѣнительными, что она забывала самоё себя. Ее хвалили въ свѣтѣ и любили въ семействѣ, это время было щастливѣйшимъ въ ея жизни. Несмотря на живую склонность къ разсѣянію, она еще болѣе любила чтеніе и кабинетныя упражненія; въ самомъ дѣтствѣ своемъ сочиняла, и въ двадцать лѣтъ написала уже нѣсколько комедій, романовъ, моральныхъ разсужденій, но таила свое авторство. Одна Доротея была ея повѣренною. Вдругъ Эмилія перестала выѣзжать и заключилась дома, родственники и друзья не видали ее недѣли по двѣ, и жаловались. Доротея хотѣла знать, отъ чего свѣтъ сталъ ей такъ противенъ? Нѣтъ, отвѣчала она: свѣтъ мнѣ ни мало не противенъ; я нынѣ также веселюсь съ людьми, когда бываю въ обществѣ; но дома для меня еще веселѣе; сочиненіе есть главное мое удовольствіе. -- "Берегись этой опасной страсти, любезная Эмилія!" -- Для чего же? что можетъ быть сладостнѣе и невиннѣе такого удовольствія? Мнѣ только еще двадцать лѣтъ, но я уже знаю тлѣнность и ничтожность всѣхъ нашихъ радостей. Мы занимаемъ одну точку въ пространствѣ, жизнь кратковременна, и смерть не взираетъ на цвѣтущія лѣта... Ахъ! я хочу оставить дружбѣ вѣчныя воспоминанія, лучшую часть самой себя, свои мнѣнія, умъ, душу и сердце. Время уноситъ все, что дѣлаемъ въ теченіе дня. Пою ли романсъ, играю ли сонату на арфѣ -- звуки исчезаютъ, и мое удовольствіе не оставляетъ никакихъ слѣдовъ, подобно мечтѣ воображенія. Мнѣ надобны другія пріятности. -- "Однакожъ надѣюсь, милая сестра, что ты никогда не вздумаешь печатать своихъ мыслей?" -- Могу увѣрить тебя, что не думаю и не хочу. -- "Тѣмъ лучше." -- Не могу даже вообразить того безъ отвращенія, хотя знаю, что оно происходитъ не отъ разсудка, а единственно отъ моей робости и предразсужденій. -- "Но естьли хорошенько подумаешь, то увидишь, что эта щастливая робость совершенно согласна съ разсудкомъ." -- По чему же? естьли со временемъ буду въ состояніи написать книгу полезную для воспитанія, Религіи, Морали, то не обязана ли обнародовать ее? -- "Вообразимъ, что по странной склонности ты вздумаешь учишься Тактикѣ и откроешь въ душѣ своей Геній Тюреня, благоразумно ли будетъ тебѣ перерядться въ мущину и записаться въ военную службу?" -- Разумѣю: ты думаешь, что женщина, дѣлаясь Авторомъ, переряжается и бросаетъ перчатку мущинамъ.... "Безъ сомнѣнія: они сражаются на этой сценѣ, дорожатъ побѣдою, и не уступятъ лавровъ своихъ бѣдному, слабому получеловѣку. Что составляетъ главную прелесть, главное свойство женщины? Скромность. Какъ бы она ни была невинна въ душѣ, но не есть уже честь и примѣръ своего пола, когда гордо скажетъ цѣлому свѣту: слушай меня! Ты конечно осудишь женщину, естьли она въ комнатѣ заговоритъ громко, возьметъ на себя право рѣшить, или вздумаетъ только показываться смѣлою. Ты желаешь, чтобы она во всякія лѣта сохранила нѣжный видъ робости, умѣрила всѣ движенія, самую веселость, самую чувствительность; чтобы она во всякомъ случаѣ боялась показываться, и краснѣлась, когда на нее смотрятъ, -- по крайней мѣрѣ опускала глаза въ землю. Какъ же согласить эту нѣжную таинственность сердечной кротости, эту плѣнительную, трогательную стыдливость съ гордыми намѣреніями и блестящимъ дѣломъ Автора?" -- Можно ли назвать гордостію искреннее желаніе предложить нѣкоторыя полезныя идеи? -- "Напечатать книгу, не есть ли сказать: "я думаю, что она по крайней мірѣ хороша; думаю, что мысли мои достойны вниманія свѣта и потомства?" Вотъ что сказано ясно и безъ всякихъ обиняковъ въ тысячѣ предисловій! а естьли умъ и вкусъ не дозволятъ говорить такъ откровенно, публика все угадаетъ мнѣніе Автора." -- Однакожь могу увѣришь тебя, что я не думала бы такъ о своихъ, напечатанныхъ книгахъ. -- "Что нужды? другіе приписали бы тебѣ такой образъ мыслей, и не безъ основанія. Гордость извинительна въ мущинѣ, а въ насъ несносна." -- Иной заключитъ изъ того, что родишься женщиною есть нещастіе. -- "Нетъ, надѣюсь." -- О! нѣтъ... скажу вмѣстѣ съ Поэтомъ, что

Мой выборъ угадавъ, Богъ выбралъ за меня!

Воображая опасности и труды войны, глубину Политики, скуку дѣлъ, благодарю Провидѣніе, которое сотворило насъ быть только утѣшеніемъ или наградою въ такихъ бѣдствіяхъ и безпокойствахъ. -- "Я согласна съ тобою. Состояніе женщины, подобно всѣмъ другимъ, щастливо и пріятно, естьли мы имѣемъ нужныя для него добродѣтели; нещастливо, естьли предаемся сильнымъ страстямъ; любви, которая влечетъ въ заблужденія; честолюбію, которое дѣлаетъ насъ коварными, и гордости, которая есть развратъ женскаго сердца. Мущина, желая быть женщиною, показываетъ малодушіе; женщина, хотящая сдѣлаться мущиною, теряетъ уже свое достоинство." -- Правда, мы не должны жаловаться; судьба наша есть мирная тишина, а должность щастіе. -- "И такъ не печатай никогда сочиненій своихъ, милая Эмилія! естьли будешь Авторомъ, то потеряешь навсегда и спокойствіе и всѣ пріятности своего любезнаго характера. Люди заключили бы о тебѣ несправедливо. Напрасно осталась бы ты по прежнему милою и добродушною: друзья твои не могли бы уже обходиться съ тобою такъ просто и свободно, какъ съ равною себѣ. Другіе воображали бы тебя гордою надменною, до крайности честолюбивою, по крайней мѣрѣ такъ бы говорили, и всѣ глупцы, для которыхъ умъ есть великое преступленіе, повторяли бы рѣчи ихъ съ душевнымъ удовольствіемъ. Ты лишилась бы любви женщинъ и подпоры мущинъ, вышла бы изъ своего круга, не вступивъ въ ихъ сферу. Они никогда не сравняютъ съ собою Автора женщины: при нашемъ недостаточномъ воспитаніи такое равенство сдѣлалось бы уже превосходствомъ. Сохранимъ съ ними пріятную, нужную связь, образованную великодушною силою и благодарною слабостію. Къ кому обратимся, ежели покровители будутъ нашими совмѣстниками? Оставимъ имъ славу, которая стоитъ такъ дорого, и которую покупаютъ они цѣною крови своей! Для насъ славою должно быть щастіе; истинная героиня есть добродѣтельная мать и супруга!"

Сей разговоръ утвердилъ Эмилію въ благоразумномъ намѣреніи не издавать сочиненій, но не прохладилъ охоты ея размышлять и писать.

Удовлетворяя истинной склонности, человѣкъ можетъ обойтись безъ славы. Эмилія не желала ее, хотя и не знала еще ея непріятностей; пользовалась своими талантами, не думая блистать ими; въ разговорѣ изъявляла живость, когда онъ занималъ умъ или сердце ея; была любезна съ тѣми, которые ей нравились, и, такъ сказать, уничтожалась съ другими; писала, какъ говорила или играла на арфѣ, единственно для своего удовольствія; дѣлала все по склонности, безъ цѣли и намѣреній.

На двадцать второмъ году Эмилія: оплакала смерть мужа своего и прожила шесть мѣсяцевъ въ деревнѣ. Дѣла заставили ее возвратиться въ Парижъ. По концѣ своего траура она явилась въ свѣтѣ, который принялъ молодую и любезную вдову какъ новую для себя женщину. Холостые мущины обходились уже съ нею ласковѣе и свободнѣе, имѣя разныя намѣренія; сама она сдѣлалась искреннѣе и еще любезнѣе.

Эмилія увидѣла въ свѣтѣ человѣка, котораго она мало знала, но котораго встрѣчала всегда съ удовольствіемъ. Онъ назывался Жермёлемъ, былъ хорошъ лицомъ, и считался пріятнѣйшимъ свѣтскимъ человѣкомъ. Такую похвалу надлежало заслуживать въ Парижѣ тонкимъ умомъ и вкусомъ. Всѣ знали привязанность Жермёля къ Графинѣ Нанжисъ, которая славилась при Дворѣ не только красотою, но и самымъ непорочнымъ поведеніемъ. Всѣ говорили, что Жермёль пятилѣтнею своею любовію пріобрѣлъ только одно тайное увѣреніе во взаимной склонности; но отдавая сію справедливость Графинѣ, всякой думалъ, что она рано или поздно уступитъ чувству, котораго не можетъ ни побѣдить, ни скрывать. Эта романическая страсть дѣлала Жерзмёля еще любезнѣе въ глазахъ женщинъ.

Эмилія, пріѣхавъ на нѣсколько дней въ деревню къ одной своей родственницѣ, нашла тамъ Жермёля, который на другой день хотѣлъ возвратиться въ Парижъ. Ввечеру онъ сѣлъ за столъ подлѣ нее. Эмилія, робкая въ обхожденіи съ молодыми людьми, не чувствовала съ нимъ никакой неловкости. Извѣстная его привязанность къ Графинѣ Нанжисъ не дозволяла другимъ красавицамъ предполагать въ немъ желанія нравиться, которое всегда приводитъ въ замѣшательство женщину, даже и тогда, когда оно ей пріятно.

Эмилія была въ сей вечеръ отмѣнно мила. Жермёль смотрѣлъ и слушалъ ее съ удивленіемъ, не понимая, какъ онъ прежде не замѣчалъ ея любезности. Жермёль страстно любилъ музыку и самъ пѣлъ очень пріятно: ему хотѣлось слышать, какъ поетъ Эмилія. Но арфа ея была не настроена; она уговаривала его остаться въ деревнѣ еще дни на два: онъ согласился. Играли, пѣли, гуляли въ садахъ, и прекрасная вдова была веселѣе и плѣнительнѣе обыкновеннаго. Изъ женщинъ ихъ общества всѣхъ менѣе нравилась Меланида, и не смотря на умъ свой, дѣлалась смѣшною отъ чрезмѣрнаго самолюбія (что всегда происходитъ отъ недостатка во вкусѣ). Имѣя грубыя черты и большой ростъ, Меланида не могла считать себя пріятною, но за то гордилась Минервиною красотою, хотѣла блистать нарядами и несносно кокетствавала во всѣхъ своихъ движеніяхъ. Въ лицѣ, въ ужимкахъ и въ походкѣ ея было столько необыкновеннаго, что всякой обращалъ на все глаза, когда она входила въ комнату; принимая любопытство за удивленіе, Меланида думала, молодая женщина не производитъ такого дѣйствія; и сія забавная мечта гордости ясно выражалась въ ея мужественной поступи, въ смѣломъ и геройскомъ видѣ. Она не знала, что мнѣ мущины, которые лучше другихъ умѣютъ любить, никогда не смотрятъ пристально на молодыхъ и скромныхъ красавицъ; искусство прельщать похоже въ семъ случаѣ на любовь: оно боится оскорбить свой предметъ и взглядываетъ на него украдкою, и плѣняясь красотою, уважаетъ стыдливость. Меланида была очень умна, но не имѣла въ разумѣ ни малѣйшей пріятности, и желая всегда блистать имъ, не рѣдко умничала несноснымъ образомъ. Думая и говоря только о себѣ, прямо или непрямо, она не умѣла ни слушать, ни отвѣчать; всякой или видѣлъ ясно или чувствовалъ ея самолюбіе; или удивлялся или скучалъ. Друзья меланидины противъ воли своей осуждали ее, соглашаясь, что она дурно разсказываетъ, не знаетъ истинной веселости, не знаетъ ни въ чемъ любезной простоты; но они приписывали ей силу и краснорѣчіе. Эта странная похвала служила въ самомъ дѣлѣ эпиграммою. Краснорѣчивымъ можно быть только наединѣ съ милымъ человѣкомъ; но въ разговорѣ нужно не риторство, а вкусъ и простота. Между самыми короткими людьми пріятный разговоръ требуетъ живости и быстроты; кто знаетъ свѣтъ, тотъ никогда не дозволитъ себѣ большихъ фразъ и періодовъ -- тутъ нѣтъ мѣста краснорѣчію. Ничто не должно быть изслѣдовано съ основательностію; разнообразіе и легкость составляютъ единственную красоту; а сила показалась бы только педантствомъ и скучною излишностію.

Человѣкъ любезный, модный и блестящій долженъ былъ обратить на себя вниманіе надменной женщины: Жермёль произвелъ глубокое впечатлѣніе въ сердцѣ Меланиды. Она знала страсть его къ Графинѣ Нанжисъ, и надѣялась для славы своей побѣдить ее, будучи молодою и богатою вдовою. Жермёль, занятый Графинею, не полагалъ ни въ одной женщинѣ намѣренія плѣнить его; а всего менѣе могъ вообразить, чтобы Меданида, не имѣя ни малѣйшихъ пріятностей, вздумала споритъ о его, сердцѣ съ любезнѣйшею красавицею Версальскаго Двора. Онъ принималъ заманчивыя ласки ея за одно кокетство ума, и отвѣчалъ на нихъ съ обыкновенною своею учтивостію; разсуждалъ, разбиралъ, ломалъ голову и скучалъ съ Меланидою: ибо онъ имѣлъ даръ ко всѣмъ поддѣлываться; но доказавъ ей свое краснорѣчіе, спѣшилъ отдохнуть подлѣ Эмиліи, и смѣяться надъ всѣми своими глубокомысленными замѣчаніями и сильными выраженіями.

Жермёль въ день своего отъѣзда встрѣтился съ Эмиліею въ саду, сѣлъ подлѣ нее на лавкѣ и смотрѣлъ ей въ глаза, не говоря ни слова. Она засмѣялась и сказала ему: "вы меня пугаете: можно ли смотрѣть такъ пристально? что находите во мн 23; отмѣннаго?" Все, отвѣчалъ Жермёлъ. "Я не столько самолюбива, чтобы благодарить за такой отвѣтъ". -- А я не беру назадъ слова, сказалъ Жермёль съ улыбкою; и увѣряю васъ (продолжалъ онъ съ важнымъ видомъ), что два дни не перестаю вамъ удивляться. Вы дозволите мнѣ говоришь искренно? -- "Довѣренность не имѣетъ нужды въ принужденіи; а я имѣю ее къ вамъ." -- Какъ мило слышать это отъ васъ! -- "По крайней мѣрѣ говорю, что думаю."... Тронутый Жермёль взялъ Эмиліину руку, пожалъ ее съ видомъ почтенія и благодарности, и сказалъ: Такъ, вы для меня самая неизъяснимая женщина. Можно ли ни мало не заниматься собою, не имѣть ни тѣни кокетства и никакого желанія блистать умомъ, плѣнять талантами? Естьли это скромность, то она совершенна; а естьли искусство, то оно чудесно. -- Ни то, ни другое, отвѣчала Эмилія съ усмѣшкою: что васъ удивляетъ во мнѣ, есть слѣдствіе не разсчета и не труда, а разныхъ легкихъ примѣчаній. Могули гордиться талантами, въ которыхъ актрисы Оперы превосходятъ меня? Я замѣтила, что арфою или пѣніемъ можно вскружить голову одному глупцу; что самое прекрасное лицо не мѣшаетъ быть скучною; что съ великимъ умомъ бываютъ люди несносны -- и сказала себѣ: не хочу полагать въ томъ моего самолюбія; желаю успѣховъ любезнѣйшихъ и вѣрнѣйшихъ, тѣхъ, которые происходятъ отъ милаго характера и чувствительности; желаю нравиться средствами, заставляющими любить; не хочу, чтобы говорили:. Эмилія плѣнительна; хочу только, чтобы сказали: она проста п добродушна! -- "А естьли скажутъ: Эмплія плѣняетъ, не думая плѣнять?" -- Даже и эта поправка мнѣ не нравится. -- "Вамъ трудно угодить: соглашаюсь: такъ быть должно." -- Отъ того, что сердце нѣжнѣе и взыскательнѣе ума.

Разговоръ перервали другіе. Жермёль уѣхалъ, и разставаясь съ Эмиліею, думалъ: я обожалъ бы эту женщину, естьли бы сердце мое не было занято другою. Онъ чувствовалъ это безъ угрызенія совѣсти, а можетъ быть и не безъ сожалѣнія! Женщина на его мѣстѣ, женщина, которая любитъ, не могла бы такъ мыслишь.

Жермёль въ Парижѣ разспрашивалъ объ Эмиліи у своихъ короткихъ пріятелей. Какъ! говорилъ онъ: у нее нѣтъ любовника! она никогда не любила!... Это увѣреніе сдѣлало для него еще пріятнѣе воспоминаніе разговора съ Эмиліею. Но Жермёль обожалъ Графиню Нанжисъ: какая нужда была ему до чувствъ Эмиліиныхъ? Сердце мущинъ всего неизъяснимѣе въ любви.

Эмилія послѣ Жермёлева отъѣзда разлюбила деревню, и сказала, что у нее въ городѣ есть важное дѣло. Возвратясь въ Парижъ, она тотчасъ вспомнила, что у Жермёля славныя картины; захотѣла видѣть ихъ, и пріѣхала къ нему въ одно утро съ нѣкоторыми своими знакомыми. Предувѣдомленный Жермёль хотѣлъ быть дома; но вмѣсто того ей подали отъ него записку, въ которой онъ увѣдомлялъ ее, что Военный Министръ вдругъ потребовалъ его въ Версалію, и что ему немедленно надлежало ѣхать. Сія записка выражала пріятнымъ образомъ искреннее сожалѣніе и была прочитана нѣсколько разъ. Между тѣмъ камердинеръ отперъ комнаты и сказалъ, что ему велѣно показать всѣ картины. Эмилія вошла съ грустію, и смотрѣла на все съ отмѣннымъ любопытствомъ, желая узнать вкусъ Жермёлевъ. На примѣръ, она замѣтила, что всѣ мёбели были выкрашены зеленою краскою, и вспомнила, что ливрея отца Графини Нанжисъ такого же цвѣта. Вообще всѣ комнатныя украшенія плѣняли ее рѣдкою своею пріятностію. Когда товарищи ея занимались еще картинами, Эмилія вошла одна въ Жермёлевъ кабинетъ; увидѣла тамъ большой столъ, книги и піано, на которомъ лежала бумага съ нотами; взявъ ее, она узнала Жермёлеву руку (по своей запискѣ), и съ живѣйшимъ любопытствомъ прочитала слѣдующую пѣсню:

Какъ! мнѣ для милой быть ужаснымъ?

Тебѣ лить слезы отъ любви?

Ахъ нѣтъ! мнѣ легче быть нещастнымъ!

Навѣкъ союзъ нашъ разорви;

Забудь, забудь меня скорѣе,

Погибни щастіе мое

Когда не будетъ мнѣ милѣе

Всего спокойствіе твое!

Моя любовь тебя достойна,

И торжествуетъ надъ судьбой;

Скажи, что будешь ты покойна,

И другъ разстанется съ тобой!

Кто любитъ нѣжно, тотъ послушенъ,

И помнитъ друга, не себя.

Страдая, будуль малодушенъ,

Когда страдаю для тебя?

Навѣкъ прощаяся съ тобою,

Я горести не покажу,

Свое уныніе сокрою

И слезы въ сердцѣ удержу,

Чтобъ не прибавить огорченья

Къ твоей, о милая! судьбѣ,

Мнѣ будетъ больше утѣшенья:

Я всѣмъ пожертвовалъ тебѣ!

Тронутая Эмилія положила бумагу на столъ и увидѣла другую, также Жермёлевой руки: черный списокъ той же самой пѣсни. Эмилія не могла преодолѣть желанія взять его, и спрятала къ себѣ въ карманъ. Возвратясь домой, она заперлась въ своей комнатѣ, чтобы еще нѣсколько разъ прочитать эту пѣсню, безъ сомнѣнія написанную для Графини Нанжисъ и служившую яснымъ доказательствомъ связи ихъ!.... Эмилія искренно сожалѣла о Графинѣ. Нещастная! думала она; сердце обмануло тебя; ты потеряешь и спокойствіе и доброе имя! Но какая прелесть окружаетъ тебя! Что можетъ быть восхитительнѣе такой любви и милѣе такого человѣка?... Послѣ того она взяла арфу и вытвердила наизусть какъ голосъ, такъ и слова. Чувствительныя и живыя сердца не могутъ долго обманываться въ разсужденіи чувствъ своихъ; дѣ;ятельное и быстрое воображеніе скоро выводитъ ихъ изъ сомнѣнія и нерѣшимости. Эмилія узнала страсть свою къ Жермёлю, и не огорчалась тѣмъ. Эта любовь, думала она, не имѣя ни малѣйшей надежды, не можетъ чрезмѣрно усилиться и лишить меня спокойствія, а сохранитъ только сердце мое отъ другой сильнѣйшей страсти; я никогда не выду замужъ, к оставаясь навѣки независимою, буду щастлива. Не только не имѣю безразсуднаго намѣренія плѣнить Жермёля, но чувствую даже, что перестала бы любить его, естьли бы онъ безчеловѣчно измѣнилъ той, которая столь долго противилась любви его... Эмилія не знала, что для твердыхъ характеровъ всего опаснѣе нещастная страсть, ибо она не истощается наслажденіемъ. Ввечеру пріѣхала къ Эмиліи одна ея свойственница и звала ее на другой день ужинать въ Пасси, говоря, что тамъ будетъ музыка, Жермёль и Графиня Нанжисъ. Эмилія дала слово, и провела ночь въ великомъ волненіи. Мысль видѣть Жермёля вмp3;стѣ съ его любовницею представляла ей слѣдующій день важною эпохою жизни. Вставъ рано, она противъ своего обыкновенія думала о нарядѣ, зная, что Графиня Нанжисъ всегда прекрасно одѣвалась. Эмилія выбрала гирланду, сплетенную изъ листьевъ, и надѣла зеленое платье. Это цвѣтъ моей совмѣстницы, думала она: но Жёрмёль любитъ его!...

Эмилія пріѣхала всѣхъ послѣ; играла концертъ, и дрожала. Жермёль аплодировалъ. Волненіе ея сочли робостію (ошибка весьма обыкновенная въ свѣтѣ!); дѣйствіе излишней чувствительности приписали великой скромности, и хвалили ее, вмѣсто того, чтобы жалѣть объ ней. Просили играть Графиню Нанжисъ; она сказала, что хочетъ пѣть новый романсъ, и взглянула закраснѣвшись на Жермёля. Эмилія вздохнула, угадывая, что сей романсъ ей извѣстенъ. Графиня получила его наканунѣ и хотѣла пріятнымъ образомъ удивить Жермёля, вытвердивъ наизусть слова; но не предвидѣла, что живымъ чувствомъ обнаружитъ свою тайну. Она пѣла при страшномъ свидѣтелѣ: ревнивомъ мужѣ. Графъ Нанжисъ замѣтилъ ея волненіе, и слушая слова, утвердился въ своемъ подозрѣніи. Спѣвъ робкимъ голосомъ первый куплетъ, Графиня еще болѣе замѣшалась на второмъ, и взглянувъ на мужа, такъ поражена была страшною перемѣною лица его, что вдругъ остановилась. Графъ, внѣ себя отъ ревности, подошелъ къ ней и сказалъ съ видомъ притворной насмѣшки: я хотѣлъ бы знать автора этой пѣсни! Эмилія, которая все примѣчала и угадывала, громко засмѣялась и отвѣчала ему: "это я, государь мой! довольны ли вы?"... Жермёль затрепеталъ; всѣ удивились, а Эмилія съ любезною веселостью разсказала, что она сочинила эту пѣсню, и отдала ее въ тотъ день поутру музыканту Леману для Графини, зная, что она любитъ романсы. Когда такъ, сказалъ Графъ, то мы просимъ васъ, сударыня, допѣть свою пѣсню, вмѣсто жены моей, у которой не стало памяти. Жермёль и Графиня испугались; но сколь велико было ихъ удивленіе, когда Эмилія отвѣчала, что она рада исполнить его желаніе, съ тѣмъ договоромъ, чтобы Графиня послѣ вытвердила романсъ и спѣла его. "Тогда онъ покажется вамъ гораздо лучше," примолвила она и взяла арфу. Никогда Эмилія не казалась столь прелестною! Желаніе превзойти совмѣстницу, сдѣлать доброе дѣло и удивить хитрымъ вымысломъ, производитъ чудеса въ женщинахъ, И такъ мудрено ли, что Эмилія пѣла несравненно и заставила многихъ плакать? Графъ Нанжисъ, совершенно разувѣренный, хвалилъ безъ памяти; а Графиня и Жермёлъ изумлялись. Первая, не смотря на важную услугу, оказанную ей Эмиліею, чувствовала тайную ревность, воображая, что она получила романсъ отъ Жермёля -- который, съ своей стороны, восхищаясь Эмиліею, забывалъ даже и удивляться. Онъ хотѣлъ бы броситься къ ногамъ ея, и съ восторгомъ предавался чувству страстной благодарности.

Всѣ осыпали Эмилію похвалами какъ Автора пѣсни. Не хочу скромничать, отвѣчала она, и признаюсь, что мнѣ самой этотъ романсъ очень, очень нравится. Вчера я цѣлой день твердила его. -- Скоро пошли гулять въ садъ. Эмилія взяла за руку Графиню, отвела отъ другихъ и разсказала, какимъ образомъ досталась ей въ руки пѣсня, примолвивъ, что на другой день пошлетъ за музыкантомъ Леманомъ и заставитъ его утвердить выдумку ея. Графиня Нанжисъ, успокоенная симъ изъясненіемъ, съ нѣжностію обняла Эмилію, которая была тѣмъ сердечно тронута. Онѣ обѣ заплакали. Эмилія чувствовала жалкое состояніе Графини, принужденной открыть свою тайну женщинѣ, столь мало ей знакомой! Она перемѣнила разговоръ, и возвратилась съ нею въ домъ. За ужиномъ Жермёль сѣлъ подлѣ Эмиліи, узналъ отъ нее то же, что Графиня, и былъ такъ тронутъ, что, не находя словъ для изъясненія чувствъ своихъ, молчалъ во весь ужинъ. Но Эмилія не имѣла горести видѣть глаза любимаго человѣка устремляемые съ нѣжностію на ея совмѣстницу! Жермёль ни разу не взглянулъ на Графиню. Эта осторожность стоила ему недорого, и любовь могла бы укорять его. Эмилія, довольная собою и Жермёлемъ, была весела и любезна. За ужиномъ ей начали опять говорить о романсѣ. Не знаю, отъ чего (сказала она Жермёлю) я не краснѣюсь отъ этой похвалы, хотя въ самомъ дѣлѣ не заслуживаю ее, но радуюсь ею какъ моею собственною... Жермёль отвѣчалъ однимъ томнымъ взоромъ. Эмилія тотчасъ уѣхала, чтобы на другой день встать ранѣе и послать за Леманомъ. Музыкантъ далъ слово подтвердить ея выдумку. -- Въ 10 часовъ принесли Эмиліи письмо отъ Жермёля такого содержанія:

"Не имѣвъ возможности говорить вчера съ вами, милостивая государыня, осмѣливаюсь нынѣ писать къ вамъ. Но что скажу? изъявлю ли благодарность свою? Нѣтъ, добродѣтель есть въ васъ ничто иное, какъ вдохновеніе, быстрое и святое чувство, которое для своего дѣйствія не имѣетъ нужды ни въ какомъ другомъ чувствѣ. Благодарность не покажется ли вамъ надменностію? Вы отвѣчали бы, можетъ быть: всякому другому я оказала бы такую же услугу. Надобно удивляться вамъ и молчать. Просить ли дозволенія видѣть васъ? но что пользы имѣть его? Кто не клялся посвятить вамъ жизни своей, тотъ не можетъ быть съ вами безъ горестныхъ, неизъяснимыхъ чувствъ... Мнѣ кажется, что съ прелестною Эмиліею можно говорить только однимъ языкомъ, я что любить ее можно только однимъ образомъ... Для чего же пишу къ вамъ? не знаю; по крайней мѣрѣ не для своего удовольствія: потому что я пишу съ великимъ принужденіемъ!... Не желаю открыть вамъ моего сердца, будучи несогласенъ съ самимъ собою. Прошу единственно думать иногда, что я знаю васъ, знаю лучше всѣхъ другихъ. Это слово выражаетъ всю странность моего положенія, и все что чувствую."

Эмилія могла бы воспользоваться такимъ чуднымъ письмомъ; могла бы вспомнить, что сей человѣкъ за нѣсколько дней передъ тѣмъ былъ страстно влюбленъ въ другую женщину!.. Но она видѣла одно торжество свое, которое было ей тѣмъ пріятнѣе, что оно не уничтожало ея добраго мнѣнія о Жермёлѣ. Ясно было, что его сердце колебалось между ею и Графинею Нанжисъ, но что онъ никакъ не хот 23;лъ измѣнить первой любовницѣ. Эмилія находила Жермёлево непостоянство извинительнымъ, потому что она была предметомъ его! но естьли бы вообразила состояніе Графини, то конечно содрогнулась бы отъ безразсудности женщинъ, которыя всѣмъ жертвуютъ любви. Эмилія отвѣчала Жермёлю коротко, и говорила только о нѣжной дружбѣ, обѣщавъ себѣ оправдать его мысли о добродѣтели ея. Она рѣшилась удаляться отъ свиданій съ нимъ, и безъ сомнѣнія не имѣла права тѣмъ хвалиться, знавъ, что Жермёль могъ угадывать ея чувства, и что такая твердость долженствовала еще болѣе возвысить его мнѣніе о характерѣ ея,

Эмилія три мѣсяца старалась не встрѣчаться съ Жермёлемъ; но въ одинъ вечеръ онъ пріѣхалъ туда, гдѣ ей надлежало ужинать. Эмилія играла въ Вискъ: Жермёль сѣлъ подлѣ нее. Она была въ опасномъ положеніи, въ которомъ тайна ея могла легко обнаружиться для самаго непроницательнаго наблюдателя. Сказавъ нѣсколько словъ Жермёлю, Эмилія вооружилась удивительнымъ мужествомъ: не взглянула уже ни разу на молодаго человѣка и старалась играть со всевозможнымъ вниманіемъ. Но ея голова и станъ невольнымъ образомъ слѣдовали тайному влеченію, и тихонько склонялись туда, гдѣ онъ видѣлъ. Глаза ея сдѣлались свѣтлѣе, голосъ выразительнѣе; она стала гораздо ласковѣе со всѣми другими, и не смѣя относиться явно къ предмету своего вдохновенія, выдумывала всякіе способы занимать его собою. Женщины, которыя почти всегда должны скрывать намѣреніе и желаніе нравиться, довели сіе искусство до удивительнаго совершенства въ тонкостяхъ; Жермёль любилъ Вискъ: Эмилія не забывала ни одной карты, не сдѣлала ни одной ошибки, хотѣла заслужить похвалу, разсуждала съ ученостію стараго игрока о всякой игрѣ, увѣряла, что страстно любитъ Вискъ, и что рада просидѣть всю жизнь за картами. Она на ту минуту не обманывала, и говорила въ самомъ дѣлѣ по своимъ чувствамъ.

Кто можетъ противиться женщинѣ, которая любитъ? Она ко всему способна, на все готова, и съ помощію сердца можетъ въ нѣсколько мѣсяцевъ сдѣлаться Математикомъ, Геометромъ, естьли надобно; но кокетство не даетъ такой удивительной силы: оно вселяетъ только презрительныя хитрости, ничтожныя, подобно его причинѣ. Кокетка на мѣстѣ Эмиліи стала бы только жеманиться, играть глазами; но страстная женщина и въ самыхъ бездѣлицахъ умѣетъ трогать сильными доказательствами своего чувства. Послѣ ужина одинъ человѣкъ пріѣхалъ изъ Версаліи и сказалъ, что Графъ Нанжисъ, будучи съ Королемъ на охотѣ, упалъ съ лошади и почти до смерти убился. Жермёль измѣнился въ лицѣ. Эмилія, взглянувъ на него, сама поблѣднѣла, и чувствуя, что можетъ упасть въ обморокъ, вышла въ другую комнату; спросила стаканъ воды, и бросилась на стулъ. Въ сію минуту вошелъ Жермёль и смотрѣлъ на нее съ видомъ безпокойства. Эмилія встала, говоря, что дожидается своей кареты; лакеи отвѣчали, что она давно у крыльца. Жермёль подалъ ей руку. Они оба дрожали, и не говорили ни слова... Становясь на подножку, Эмилія тихонько сказала ему: будьте щастливы; болѣе ничего не желаю!... "Мнѣ быть щастливымъ! съ жаромъ отвѣчалъ Жермёль: никогда!"... Эмилія сѣла въ карету, и ей показалось, что она разстается съ Жермёлемъ навѣки; слезы покатились изъ глазъ ея. Тутъ она почувствовала всю муку ревности: смерть Графа Нанжиса рѣшила судьбу ея. "Какъ! думала Эмилія: я увижу Жермёля супругомъ Графини Нанжисъ! и чувство, столь для меня любезное, утратитъ свою невинность! Я могла отказатъся отъ Жермёля; но могу ли безъ ужаса отказаться отъ любви моей?... Имя, милое слуху моему, будетъ именемъ моей совмѣстницы!... Какая перемѣна въ ея и въ моей участи! Страсть, которая была для нее преступленіемъ, будетъ впредь ея славою и щастіемъ; а я безъ угрызенія совѣсти не могу уже любить Жермёля!"

Эмилія прежде разсвѣта не могла лечь на постелю; часа черезъ два встала -- и ей подали: записку отъ Жермёля; она дрожащею рукою развернула ее, и къ неописанной радости своей прочитала слѣдующее :

"Господинъ N. ошибся: слава Богу! Графъ Нанжисъ живъ и здоровъ! Правда, что онъ упалъ съ лошади, но безъ всякаго вреда, и вчерась же былъ во дворцѣ. Я счелъ за должность успокоить васъ, милостивая государыня, зная участіе, которое нѣжное сердце ваше беретъ въ судьбѣ другихъ."

Эмилія могла скрывать печаль и горесть, но должна была открыть чрезмѣрную свою радость; одѣлась въ ту же минуту, спѣшила къ сестрѣ, и нашла ее на постелѣ. Она разсказала ей всю исторію свою съ Жермёлемъ. Благоразудная Доротея слушала ее съ удивленіемъ. Какъ! отвѣчала она: Жермёль влюбленъ въ тебя, въ самое то время, когда Графиня Нанжисъ черезъ пять лѣтъ сопротивленія уступаетъ страсти своей къ нему! -- "Онъ не влюбленъ въ меня, а только видитъ мое сердце, и беретъ участіе." -- Нѣтъ, любовь ясно изображена въ его письмѣ, и естьли потребуешь отъ него разрыва съ Графинею, то онъ исполнитъ волю твою, -- "Естьли бы Жермель могъ оставить женщину, которую онъ прельстилъ и погубилъ, то я возненавидѣла бы его." -- Развѣ онъ уже не измѣнилъ клятвѣ своей, когда любитъ тебя болѣе Графини? -- "Можно ли повелѣвать сердцемъ?" -- Скажешь ли это въ оправданіе непостоянной женщины? -- "Нѣтъ, одна измѣна любовника можетъ извинить нашу перемѣну." -- Согласись же, что для насъ всего безразсуднѣе привязываться къ тѣмъ, которые не имѣютъ нѣжныхъ чувствъ нашихъ! Эта бѣдная Графиня Нанжисъ, молодая, прекрасная и нѣжная, уже обманута! -- "Нѣтъ, онъ любитъ насъ обѣихъ; Графиня его любовница, а я занимаю второе мѣсто." -- Страсть его къ тебѣ не имѣла никакого удовлетворенія, и потому сильнѣе дѣйствуетъ на воображеніе: вотъ первое мѣсто въ любви! Но скажи мнѣ, Эмилія, какую имѣешь цѣль? -- "Удивить человѣка, котораго люблю; заслужить его совершенное почтеніе, на которое совмѣстница моя не имѣетъ уже права; возбудить въ Жермёлевой душѣ всѣ чувства, которыя переживаютъ страсть. Естьли въ этомъ успѣю, то со временемъ мы сойдемся, и вѣрная дружба утѣшитъ два сердца, разлученныя въ любви судьбою." -- Прекрасной романической планъ! Дай Богъ, чтобы онъ не стоилъ тебѣ спокойствія и щастія!

Эмилія снова обp3;щалась избѣгать свиданія съ Жермёлемъ, и сдержала слово. Жермёль съ своей стороны помогалъ ей въ исполненіи сего намѣренія, и Эмилія съ восторгомъ говорила сестрѣ о великодушіи его, которое въ самомъ дѣлѣ заслуживало похвалу. Жермёль былъ добросердеченъ; любовь всегда соединялась для него съ живою и нѣжною дружбою. Эмилія такъ сильно тронула его сердце, что онъ считалъ ее единственною женщиною, которая могла бы навѣки плѣнить его; но привязанный къ Графин 123; Нанжисъ всѣми узами благодарности, своимъ долговременнымъ исканіемъ, особливо ея любовію къ нему, онъ не могъ безъ ужаса вообразить того отчаянія, въ которое привела бы ее невѣрность его. Однакожь Жермёль чувствовалъ, что правила не могутъ замѣнить любви. Не смотря на всѣ его старанія, Графиня послѣ исторіи извѣстнаго романса была имъ недовольна и ревновала къ Эмиліи; но кроткая чувствительность осуждала ее на безмолвное мученіе. Сверхъ того она знала, что ей не ч 123;мъ винить ни Жермёля, ни Эмиліи, которые не видались другъ съ другомъ; однакожь тайное предчувствіе, которое никогда въ любви не обманываетъ, увѣряло ее, что она должна страшиться Эмиліи. Любовь не можетъ быть скромною; самая осторожность изобличаетъ ее. Жермёль хотѣлъ скрыть новую любовь свою тѣмъ, чтобы удаляться отъ предмета ея и никогда не говорить объ немъ; но проницательные глаза могли видѣть, что онъ боялся встрѣтиться съ Эмиліею, боялся произнести ея имя!

Графиня Нанжисъ и Эмилія не только не были врагами, но еще имѣли какую-то искреннюю склонность другъ ко другу, любовь къ одному предмету есть уже симпатія, естьли она ни въ чемъ не споритъ. Онѣ всегда видались съ удовольствіемъ, и не переставали разсматривать другъ друга. Это взаимное любопытство не имѣло въ себѣ ничего оскорбительнаго для Эмиліи; она думала: вотъ та, которую онъ любилъ страстно! Графиня Нанжисъ думала съ горестію: вотъ та,которую онъ можетъ полюбить!

Въ Декабрѣ мѣ;сяцѣ Графиня привила себѣ оспу, и была нѣсколько времени больна, хотя и неопасно. Эмилія всякой день посылала спрашивать^;объ ея здоровьи, и сама нѣсколько разъ пріѣзжала. Графиня Нанжисъ снова явилась въ свѣтѣ; въ ней замѣтили перемѣну; на лицѣ ея завяла та свѣжесть, которая уже никогда не возвращается совершенно, потерявъ цвѣтущую красоту свою, она казалась еще любезнѣе для Эмиліи.

Однажды ввечеру Эмилія была вмѣстѣ съ Жермёлемъ среди множества людей. Графиня пріѣхала туда же на минуту; и когда вышла, всѣ женщины стали говорить съ видомъ сожалѣнія о великой ея перемѣнѣ. Одна Эмилія утверждала, что она такъ же хороша, какъ и прежде. Меланида, та женщина, о которой мы уже говорили, и которая все еще надѣялась плѣнить Жермёля, увѣряла, что она не узнала Графини. Эмилія, такъ оскорбилась сею грубою неправдою, что, не выходя изъ предѣловъ учтивости, отвѣчала Меланидѣ весьма колко. Между тѣмъ тронутый Жермёль смотрѣлъ на нее неподвижно, и никогда еще не находилъ ее столь прелестною. Какая женщина не украсится похвалою совмѣстницы?... Великодушіе, побѣждая зависть и ревность, производитъ вообще удивленіе, а въ женщинахъ трогательно. Кажется, что добродѣтели не стоятъ имъ никакого труда; онѣ блистаютъ въ мущинѣ, а въ женщинѣ милы, и сливаются съ ея прелестями.

Черезъ нѣсколько дней послѣ того Графиня Нанжисъ вздумала одна ѣхать въ маскарадъ, зная, что. тамъ будетъ Жермёль. Она взяла его за руку и ходила съ нимъ по залѣ. Эмилія была также въ семъ маскарадѣ съ сестрою своею, и, по странному случаю, въ одинакомъ платьѣ съ Графинею, такъ, что не всякой могъ бы распознать ихъ. Эмилія, узнавъ Графиню, безъ намѣренія пошла за нею, я услышала, что она говоритъ Жермёлю: онъ здѣсь, онъ узналъ меня; я пропала! Эмилія догадалась, что дѣло идетъ о мужѣ; вдругъ схватила Жермёля за руку и сказала Графинѣ: скройтесь и перемѣните на себѣ платье! Устрашенная Графиня уступила ей свое мѣсто и въ минуту исчезла. Скоро явился Графъ и хотѣлъ сдернуть съ нее маску, но толпа отвлекла его. Пустите меня къ нему, сказалъ Жермёль: мнѣ уже наскучили его грубости. Развѣ захотите погубить Графиню? спросила Эмилія, и однимъ словомъ смягчила Жермёля. Между тѣмъ они вошли въ коридоръ, Графъ Нанжисъ бросился за Эмиліею, которая остановилась, сняла съ себя маску и сказала ему, указывая на Жермёля; "почувствуйте наконецъ ошибку свою! Я вездѣ ищу его и люблю страстно!" Съ какою радостію, съ какимъ восторгомъ чувства Эмиліи излились въ семъ странномъ объявленіи, которое облегчало ея сердце, отвращало поединокъ и спасало совмѣстницу! Никогда любовь не имѣла лучшаго предлога для нескромности. Жермёль схватилъ руку Эмиліи и обливалъ ее слезами. Обрадованный Графъ извинялся и спѣшилъ удалиться. Эмилія трепетала и сама удивлялась тому, что сдѣлала; надѣвая опять маску, она сказала: "надобно было спасти любезную женщину." ...Ахъ! не говорите! воскликнулъ Жермёль: этотъ плѣнительной голосъ не долженъ истреблять дѣйствія небесныхъ словъ, начертанныхъ въ моемъ сердцѣ! -- Пойдемъ-те искать сестры моей, сказала Эмилія, и вошла въ залу.

Сіе приключеніе сдѣлалось всѣмъ извѣстно. Графъ Нанжисъ, излеченный отъ ревности, объявилъ друзьямъ своимъ, что онъ чуднымъ образомъ узналъ взаимную страсть Жермёля и Эмиліи. Ему не удалось тѣмъ оправдать жены своей: всѣ думали, что любовникъ пожертвовалъ ею новой склонности. Жермёль сказалъ Графинѣ, что ему послѣ такой исторіи непремѣнно должно ѣздить къ Эмиліи, иначе Графъ могъ бы опять разувѣриться. Нещастная затрепетала отъ сего предложенія, но не смѣла не согласиться. Одна мысль, что всѣ считаютъ Жермёля влюбленнымъ въ другую женщину, была для нее мучительна; къ сему оскорбленію чувства и самолюбія присоединялась еще ужасная ревность, къ нещастію справедливая.

Эмилія съ своей стороны думала что, не принимая у себя Жермёля, она заставитъ всѣхъ думать, что онъ имѣлъ къ ней только минутную склонность и оставилъ ее; послѣ такого несомнительнаго признанія надлежало хотя нѣсколько времени продолжить эту связь. Но Эмилія велѣла Жермёлю увѣрить Графиню, что, будучи должна притворяться для ея пользы, она черезъ два мѣсяца откажетъ ему отъ дому и всѣмъ объявитъ, что не могла рѣшиться на второе замужство. Жермёль бывалъ у Эмиліи только при людяхъ. Они не могли говорить о своихъ чувствахъ, но радовались, что другіе считали ихъ въ связи. Любовъ думаетъ только о настоящемъ; никакая иная страсть столь мало не занимается будущимъ; она боится взглянуть на него; боится въ немъ уже не найти себя!

Женщины, завидуя Эмиліиной побѣдѣ, съ великимъ жаромъ осуждали Жермёлеву невѣрность; между тѣмъ никто не разумѣлъ его поведенія, ибо онъ бывалъ у Графини чаще прежняго, не страшась ревности мужа. Сверхъ того сама она, желая, чтобы ее не считали оставленною, не скрывала уже любви своей къ нему -- и самые искусные наблюдатели, теряясь въ догадкахъ, не знали наконецъ, что думать о такихъ странностяхъ.

Въ концѣ зимы Графъ Нанжисъ вздумалъ дать балъ и позвалъ Эмилію для Жермёля. Графиня приняла ее съ такимъ отличіемъ, что всѣ изумились: хозяйкѣ того и хотѣлось. Сіи двѣ совмѣстницы безпрестанно сидѣли вмѣстѣ, безпрестанно говорили другъ съ другомъ, ласково и съ чувствомъ. Любопытные не спускали съ нихъ глазъ. Мущины удивлялись, а женщины говорили: какъ онѣ притворны!..

Въ продолженіе бала Эмилія стала жаловаться на жаръ, и Графиня предложила ей отдохнуть въ ея кабинетѣ. Эмилія пошла съ нею, думая съ нѣкоторымъ безпокойствомъ о томъ, что будетъ наединѣ съ нещастною любовницею. Онѣ сѣли на канапе. Графиня взяла обѣ руки Эмиліины, и пожавъ ихъ съ величайшею нѣжностію, сказала: "Ангелъ хранитель мой! вы два раза спасли меня отъ слѣдствій моей безразсудности!... Ахъ! добродѣтель ваша даетъ мнѣ право всего ожидать отъ васъ!"... Тутъ Графиня замолчала, закраснѣлась и потупила глаза въ землю. Тронутая Эмилія догадалась, что она хочетъ просить ее и, обнявъ Графиню отвѣчала: "Повелѣвайте мною; все сдѣлаю для вашего спокойствія!" Глаза нѣжной Графини наполнялись слезами. "Сжальтесь надъ моею слабостію, сказала она: ахъ! вы ее знаете!... Я люблю его чрезмѣрно: судите, каково мнѣ видѣть, что онъ показывается въ васъ влюбленнымъ! Знаю, что вы принимаете его единственно для утвержденія вашей благодѣтельной хитрости; о можно ли быть равнодушною ко знакамъ его склонности, и можно ли притворяться тому, кто беретъ на себя видъ влюбленнаго въ Эмилію? Ради Бога, не принимайте Жермёля... и возвратите мнѣ жизнь!" -- Даю слово, отвѣчала съ живостію Эмилія. -- Великодушная, милая женщина! воскликнула Графиня, бросившись къ ней въ объятія: отъ какой страшной муки вы меня избавляете! Я уже не могу быть щастлива, потерявъ собственное къ себѣ уваженіе: но по крайней мѣрѣ сердце мое перестанетъ раздираться. -- Я еще болѣе сдѣлаю, сказала Эмилія, и завтра уѣду въ Лангедокъ на цѣлый годъ... Нѣтъ, это излишно, отвѣчала Графиня: ваше отсутствіе огорчитъ меня; сверхъ того что подумаютъ? -- "Будьте покойны; я найду способъ."... Вошли другія дамы, и разговоръ пресѣкся. Возвратились въ залу. Тамъ Жермёль танцовалъ съ Меланидою: это подало Эмиліи мысль притвориться сердитою на него; извѣстно было, что она не любила Меланиды, которая не скрывала своей привязанности къ Жермёлю. Эмилія открылась Графу Нанжису въ мнимой досадѣ своей, и велѣла тихонько Жермёлю, когда поставили кушанье, сѣсть за столомъ подлѣ Меланиды; а сама сѣла между хозяиномъ и хозяйкою, и во весь ужинъ не переставала говорить первому о своемъ неудовольствіи. Графъ называлъ его несправедливымъ, безразсуднымъ, но вѣрилъ ему; чего ей только и хотѣлось. Эмилія послѣ ужина тотчасъ уѣхала, обнявъ Графиню съ тѣмъ сладкимъ, нѣжнымъ чувствомъ, которое мы всегда имѣемъ къ предмету нашей доброд 23;тельной жертвы. Она въ тотъ же вечеръ написала къ Жермёлю записку, коротенькую, холодную и безъ всякаго выраженія любви. Жалость и пламенное усердіе оправдать довѣренность нещастной Графини, истребляли въ ней всякое другое чувство. Она сочла бы вѣроломствомъ малѣйшій знакъ склонности къ Жермёлю, и даже съ угрызеніемъ совѣсти воспоминала прежнія доказательства своей любви къ нему, безпрестанно воображая Ангельскій, умильный видъ, съ которымъ говорила ей Графиня. Эта жалкая, трогательная картина заставила ее наконецъ обратишься къ разсудку: она уже перестала извинять Жермёлеву невѣрность, гнушалась ею, а болѣе всего ужасалась ее! -- На другой день по утру Эмилія простилась съ сестрою, и уѣхала изъ Парижа.

Поспѣшный отъѣздъ Эмиліи удивилъ всѣхъ. Графъ Нанжисъ приписывалъ его разрыву ея съ Жермёлемъ, происшедшему, какъ онъ думалъ, отъ безразсудной ревности къ Меланидѣ. Въ обществахъ говорили только объ Эмиліи, цѣлую недѣлю; a тамъ забыли ее. Жермёль сперва душевно огорчился. Въ большомъ свѣтѣ все воспаляетъ любовь: учтивость и желаніе нравиться, которыя часто бываютъ образомъ ея -- спектакли, которые безпрестанно изображаютъ ея прелесть и силу общества и праздники, соединяющіе людей. Но отсутствіе скоро истребляетъ память милаго въ людяхъ, ведущихъ разсѣянную жизнь. Страсти родятся и возрастаютъ въ свѣтѣ легче, нежели въ уединеніи; но онѣ питаются въ безмолвной тишинѣ сего послѣдняго: такъ опасно заключиться съ любовію; такъ она неизлечима. Жермёль грустилъ во все это время, пока свѣжія воспоминанія живо представляли ему Эмилію; но проѣхавъ разъ шесть мимо ея дома, услышавъ въ разныхъ концертахъ другихъ женщинъ, играющихъ на арфѣ и поющихъ, -- привыкнувъ не встрѣчать ее ни во дворцѣ, ни на балахъ, онъ пересталъ объ ней думать, и внутренно хвалился своею твердостію. Такимъ образомъ не рѣдко забывчивость, которая происходитъ отъ слабости, дѣйствіемъ самолюбія обращается въ похвальное мужество разсудка! Между тѣмъ, какъ Жермёль нечувствительно забывалъ Эмилію, не оживляя прежнихъ чувствъ своихъ къ Графинѣ Нанжисъ, Эмилія думала объ немъ ежеминутно, имѣя болѣе силы и постоянства въ характерѣ. Сверхъ того, живучи уединенно, не могла имѣть никакого разсѣянія. Едва выѣхавъ изъ Парижа, она вообразила Жермёля въ трогательномъ видѣ отчаянія; перестала осуждать его; жалѣла объ немъ сердечно и твердила въ мысляхъ безпрестанно, что не смотря на страсть къ ней, онъ никогда не думалъ пожертвовать ей Графинею, никогда даже не хотѣлъ ясно говорить о невольной любви своей. Эмилія забыла, что торжественное объявленіе не нужно, когда два человѣка разумѣютъ другъ друга; что взоры, перемѣны голоса и слова, которыя вырываются изъ сердца, и которыхъ смыслъ тѣмъ яснѣе, что испуганный разумъ хочетъ затмить его, бывали всегда истиннымъ языкомъ любви.

Эмилія въ первый разъ узнала, какъ можно жить безъ людей и не скучать. Сердца дѣятельныя и чувствительныя находятъ болѣе удовольствія въ уединеніи, нежели холодныя и лѣнивыя, которыя имѣютъ нужду въ потрясеніяхъ внѣшности. Можно ли скучать съ живымъ воображеніемъ, съ талантами, съ чистою совѣстію и съ нѣжнымъ воспоминаніемъ? Эмилія огорчалась разлукою съ Жермёлемъ, ко утѣшалась мыслію, что твердость ея заслужитъ его удивленіе. Сверхъ того взаимная любовь ни въ какомъ положеніи не бываетъ безъ надежды. Графиня Нанжисъ сожалѣла о потерянной добродѣтели и была недовольна своимъ любовникомъ: не могла ли она добровольно разорвать цѣпь, которая уже тяготила ее? Эмилія воображала Жермёлеву къ ней любовь самою романическою и страстною; и кто въ 22 года не имѣетъ права ожидать всего отъ времени, любви и постоянства? Эмилія съ новымъ удовольствіемъ принялась за сочиненіе, и написала романъ. Когда Авторъ пишетъ истину, и въ сердцѣ своемъ находитъ описываемыя имъ трогательныя чувства? тогда сіе упражненіе бываетъ столь мило, что можетъ замѣнить самое щастіе. Гораздо пріятнѣе для ума и души писать романъ, нежели свою исторію, которая никогда не дозволитъ быть чистосердечнымъ (ибо совершенная искренность или безразсудна?или смѣшна); a это принужденіе всегда охлаждаетъ воображеніе. Сверхъ того всегда трудно говорить о себѣ съ пріятностію, свободою и съ чувствомъ внутренняго достоинства; ужасно думать, что все истинно хорошее покажется сомнительнымъ, и что воображаемое пристрастіе Историка заставляетъ не вѣрить Исторіи. Но въ романѣ безъ всякаго хвастовства Авторъ можетъ описать и даже украсить себя въ тысячи портретахъ, ни мало не обманывая читателя, которому обѣщана выдумка. Еще пріятнѣе описывать милыхъ намъ людей, въ то щастливое время жизни, когда слѣпая довѣренность и нѣжная чувствительность окружаютъ своими мечтами все любезное сердцу!.. Ахъ, сколъ живы и совершенны должны быть сіи картины, написанныя въ молодости съ увѣреніемъ въ ихъ истинѣ!... Время и печальная опытность снимаютъ магическую, блестящую завѣсу, которая украшаетъ дружбу и всѣ чувства; но и тогда еще мы любимъ изображать, что нѣкогда насъ прельщало; не выдумываемъ, a только воспоминаемъ!

Мѣсяцевъ черезъ восемь увѣдомили Эмилію, что Графиня Нанжисъ въ чахоткѣ и при смерти; что, зная опасность свою, она уже не видится съ Жермёлемъ и думаетъ только объ одной Религіи. Сія нещастная, терзаясь вмѣстѣ и своимъ преступленіемъ и холодностію любовника, была жертвою угрызеній совѣсти и любви. Жермёль не переставалъ изъявлять ей нѣжности и попечительной дружбы, но онъ не былъ уже влюбленъ. Польза самолюбія и тайные виды любочестія дѣлаютъ иногда мущинъ искусными лицемѣрами любви; но благодарность и жалость не заставляютъ ихъ притворяться страстными. Графиня Нанжисъ умерла въ началѣ весны, черезъ 15 мѣсяцевъ послѣ Эмиліина отъѣзда. Жерзмёль чувствовалъ истинную горесть и даже раскаяніе; чувствовалъ, сколь ужасно прельстить молодую, нѣжную и добродѣтельную женщину, которая уступаетъ сердцу единственно для того, что вѣритъ непреодолимой страсти и вѣчному постоянству любовника; a кто изъ мущинъ можетъ быть искренно увѣренъ въ своемъ постоянствѣ? Жермёль занемогъ, не выходилъ изъ комнаты, тронулъ всѣхъ такою живою горестію, и думалъ, что осьмидневная лихорадка загладила вину его, успокоился! Эмилія узнала о Жермелевой болѣ;зни, и пользуясь всякимъ случаемъ выдумывать трагическіе романы, вообразила его при смерти, героемъ благодарности и мученикомъ дружбы. Съ слезами горести и сожалѣнія она спѣшила въ Парижъ, пріѣхала туда черезъ двѣ недѣли послѣ смерти Графини Нанжисъ, и нетерпѣливо хотѣла узнать о здоровьи Жермёля. Его не нашли дома; онъ былъ въ Версаліи: ибо самые тѣ, которые носили одежду горести, лишась отца, супруги, и не смѣя показаться въ спектакляхъ, ѣздили въ глубокомъ траурѣ ко Двору; обыкновеніе запрещаетъ горестнымъ искать разсѣянія въ театрѣ, но дозволяетъ имъ утѣшаться честолюбіемъ. Жермёль увидѣлъ Эмилію, и почувствовалъ къ ней возобновленіе прежней своей страсти. Любовь, съ которою человѣкъ всегда сражался, никогда не старѣется; отсутствіе можетъ усыпить ее, но свиданіе пробуждаетъ. Жермёль былъ столько нѣженъ, что не хотѣлъ говорить Эмиліи о любви во все время траура Графа Нанжиса; должно было плакать, пока видимые предметы не дозволяли забывать горести. Благопристойность имѣетъ строгіе законы въ свѣтѣ и такъ нѣжна, что иногда походятъ на чувство; не мудрено: ибо она выдумана для его замѣны.

Эмилія была уже дней восемь въ Парижѣ, когда въ одинъ вечеръ сказали ей, что священникъ Сен-Рокской желаетъ съ нею видѣться. Она приняла его. Сей почтенный старецъ вручилъ ей запечатанный пакетъ отъ имени Графини Нанжисъ, которая за нѣсколько часовъ до смерти велѣла ему отдать его Эмиліи. Съ какимъ трепетомъ, оставшись наединѣ, она распечатала таинственную бумагу! Въ ней были медальйонъ съ портретомъ и волосами Жермёля, и слѣдующая записка, написанная слабою, дрожащею рукою:

"Оставляю вамъ то, о чемъ не дозволено мнѣ жалѣть, но что могу безъ горести уступить одной великодушной Эмиліи. Не плачьте о судьбѣ моей: я такъ страдала, что смерть есть для меня успокоеніе. Дай Богъ, чтобы законная любовь сдѣлала постояннымъ того человѣка, котораго я обожала, но котораго сердце не могла сохранить, по крайней мѣрѣ безъ раздѣла!... Дай Богъ, чтобы вы были щастливы!.. Вотъ послѣдяее желаніе нѣжнѣйшей благодарности; оно конечно исполнится!"

Эмилія оросила слезами сію записку, и съ горестію смотрѣла на портретъ съ волосами, вокругъ которыхъ были изображены слова: любовь и постоянство. Боже мой! думала она: такъ онъ говорилъ, клялся, и черезъ нѣсколько мѣсяцевъ не любилъ уже этой прекрасной и милой женщины!... Сія ужасная мысль сдѣлала:глубокое впечатлѣніе въ Эмиліи; но страсть уже такъ вкоренилась въ ея сердце, что она не могла умѣрить ее:; могла только предвидѣть опасности и страшишься ихъ. Эмилія не сказала о томъ Жермёлю, видя, что онъ никогда, не хотѣлъ говорить о Графинѣ Нанжисъ, и боясь возобновить его горесть съ угрызеніемъ совѣсти. Она повѣсила медальйонъ на золотую цѣпочку и надѣла его себѣ на шею.

Наконецъ, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, страстно влюбленный и любимый Жермёль открылъ свои чувства съ живѣйшимъ восторгомъ. Эмилія слушала его съ удовольствіемъ и съ безпокойствомъ, Клятва любишь вѣчно и слово постоянство въ устахъ Жермёля приводили ее в трепетъ; но сіе дѣйствіе отъ частаго повторенія ослабѣло, и скоро Эмилія вздумала, что естьли бы Жермёль любилъ Графиню такъ, какъ любитъ ее, то онъ никогда бы не перемѣнился.

Жермёль не могъ говорить Эмиліи о любви, не требуя руки ея; но она думала, что изъ уваженія къ памяти Графини Нанжисъ, для оправданія нѣжности ея и для славы собственнаго характера его, ему не надлежало такъ скоро, жениться. Съ общаго согласія отложили свадьбу на семь или восемь мѣсяцевъ, и дали другъ другу слово не говоришь о томъ. Жермёль, желая привести въ порядокъ экономическія дѣла свои, поѣхалъ во Фландрію, съ тѣмъ, чтобы возвратиться черезъ два мѣсяца.

Черезъ нѣсколько дней послѣ Жермёлева отъѣзда Эѵгялія узнала о нещастныхъ обстоятельствахъ одного добраго ceмейства и съ сердечнымъ безпокойствомъ говорила о томъ со стариннымъ другомъ своего дому, человѣкомъ добродѣтельнымъ и просвѣщеннымъ, къ которому она имѣла такую довѣренность, что показывала ему иногда и сочиненія свои. Брезваль (имя сего друга ), спросилъ y нее,рѣшится ли она сдѣлать все возможное для спасенія нещастныхъ отъ темницы? Можете ли въ томъ сомнѣваться? отвѣчала Эмилія: но намъ надобно 40 тысячь ливровъ; a y меня нѣтъ денегъ. -- "Естьли хотите, то черезъ нѣсколько дней y васъ будетъ столько." -- Какимъ же образомъ? говорите скорѣе! -- "Отдайте въ печать вашъ романъ." -- Боже мой! какое предложеніе! что скажетъ Доротея? что подумаеть Жермёль? -- "Вы спасете добрыхъ людей отъ ужасовъ бѣдствія." -- Да и можетъ ли эта книга принести столько прибыли? -- "Сочинительница молода и любезна; романъ занимателенъ и хорошо писанъ; онъ будетъ въ славѣ; отвѣчаю за два изданія въ первый мѣсяцъ, и за 40 тысячь ливровъ."-- Но сколько шуму! a я дала сестрѣ вѣрное слово ничего не печатать. -- "Доброе сердце ваше еще прежде того обѣщало Небу облегчать судьбу бѣдныхъ; одно святѣе другаго." -- По крайней мѣрѣ я буду писать къ сестрѣ, которая теперь въ деревнѣ; естьли она одобритъ такое намѣреніе, я согласна. -- "А естьли не одобритъ, то вы предадите нещастныхъ въ жертву безжалостнымъ заимодавцамъ; можете спасти ихъ, и не захотите! Будетъ ли спокойна ваша совѣсть, когда они умрутъ въ темницѣ? Нужны ли совѣты для великодушія?" -- Но естьли дружба скрываетъ отъ васъ недостатки моего сочиненія? -- "Я увѣренъ, что оно полюбится." -- A естьли нѣтъ? -- "Тогда доброе намѣреніе утѣшитъ васъ."

Эмилія никогда не умѣла оспоривать великодушнаго предложенія, никогда не предвидѣла въ такомъ случаѣ опасностей и слѣдовала сердцу, а не разсудку. Естьли вы согласны, сказалъ Бреваль, то напишите нѣсколько строкъ къ бѣдному отцу семейства; дайте ему надежду.-- Не могу противиться, отвѣчала Эмилія: и поѣдемъ къ нимъ сами!... Эмилія звонитъ, велитъ закладывать карету и думаетъ только о радости нещастныхъ; обѣщаніе, страхъ, свѣтъ, самая любовь -- все забыто въ сію минуту восторга. Она видитъ только слезы благодарности!.. Такимъ образомъ дѣло сдѣлалось. Она дала судно, и признательное семейство бросилось къ ногамъ ея. Никакой Авторъ не выходилъ на сцену такъ благодѣтельно и щастливо!... Въ тотъ же вечеръ рукопись была уже въ Типографіи, и черезъ три недѣли книга вышла. Предсказаніе Бревалево исполнилось; всѣ Журналы наперерывъ осыпали похвалами Автора; изданіе разошлось въ 10 дней. Благодѣтельные люди, узнавъ, для чего напечатана книга, заплатили за нее болѣе назначенной цѣны; на примѣръ, одинъ Руской за два экземпляра прислалъ 900 луидоровъ. Деньги были отданы Господину Д*, Адвокату, который взялся платить долги нещастнаго семейства. Скоро набралась вся сумма, и Эмилія торжествовала съ восторгомъ начало своего авторства, похвальнаго причиною, блестящаго успѣхомъ. Зависть безмолвствовала, все сдѣлалось такъ скоро, что она не имp3;ла времени ни подумать, ни изготовить своего яда. "Любезная Эмилія! говорила сестрѣ своей Доротея: какъ умно, какъ хорошо будетъ остановиться и нейти далѣе! Пиши, когда имѣешь охоту и талантъ, но не издавай ничего болѣе!"... Прекрасный совѣтъ, которому Эмилія не послѣдовала! Ты боишься химеры, отвѣчала она: видишь, какъ публика снисходительна къ женщинѣ, какъ Журналисты учтивы! Первый шагъ сдѣланъ; онъ самый трудный; судьба рѣшена, и я на всю жизнь дѣлаюсь Авторомъ. -- Доротея вздохнула, угадывая будущее.

Эмилія ожидала Жермёля съ величайшимъ нетерпѣніемъ, думая, что ея слава умножитъ любовь его -- не обманулась. Талантомъ любовницы польстилъ Жернёлеву самолюбію, и заставивъ его еще болѣе уважать ее; но она сдѣлалась для него другою женщиною, и потеряла свою цѣну въ глазахъ любви, уже Эмилія не была для Жермёля образомъ милой, откровенной нѣжности, соединенной съ любезною простотою и веселостію, которая столько забавляла его! Она не перемѣнилась, но онъ смотрѣлъ на нее иными глазами и боялся гордости, которой въ ней никогда не было. Кротость и простота ея казались ему снисхожденіемъ. Онъ остался на своемъ мѣстѣ, a она возвысилась: слѣдственно, по его мнѣнію, удалилась отъ него. Воображеніе любовника не могло уже представлять ее въ томъ миломъ видѣ, который питаетъ нѣжность. Кто захочетъ вообразить Граціи съ перомъ въ рукѣ, закапанныхъ чернилами и погруженныхъ ночью въ авторское глубокомысліе? Розовая гирлянда украшаетъ женщину; лавровый вѣнокъ дѣлаетъ ее старѣе. "Такъ, я радуюсь твоею славою, говорилъ Жермёль Эмилія: но развѣ не жаль тебѣ продавать въ книжныхъ лавкахъ таланты свои, который прежде одна любовь наслаждалась? Теперь всѣ знаютъ тебя равно со мною. Любовницъ не имѣетъ ли права жаловаться на измѣну? Нѣжныя, милыя чувства, которыми я плѣнялся въ своихъ письмахъ, напечатаны въ твоей книгѣ; трогательныя выраженія, вдохновеніе любви, помѣщены тобою въ романѣ; ты отняла ихъ y меня, чтобы обратить въ выдумку!"

Эмилія считала такія укоризны остроумною шуткою, ни мало не тревожилась и спокойно наслаждалась блескомъ своего новаго положенія. Для всякаго молодаго Автора, который начинаетъ съ успѣхомъ, первые, два или три мѣсяца бываютъ временемъ очарованія. Удовольствіе видѣть мысли свои въ печати -- Журналы, въ которыхъ насъ хвалятъ -- переводъ книги на иностранные языки -- лестныя письма и стихи -- похвалы, которыми осыпаютъ сочинителя въ свѣтѣ знакомые и незнакомые: все это пріятно не только самолюбію, но и сердцу, кажется, что мы имѣемъ новое право быть любимыми; кажется, что можемъ почтить Дружбу, оправдать любовь; a естьли изданная книга нравоучительна, то надѣемся на сердечное благоволеніе всѣхъ добродушныхъ людей и на самую признательность читателей. Вотъ прелесть и мечта новой славы! Но едва ли не всегда платитъ за нихъ спокойствіемъ сердца. Скоро Эмилія увидѣла, что имя Автора имѣетъ свои неудобности. Ей показалось наконецъ скучно, что всякой. встрѣчаясь съ нею, считалъ за долгъ говоритъ объ ея книгѣ. Она замѣтила на нѣкоторыхъ лицахъ какое то непріятное выраженіе; замѣтила, что къ ней не имѣютъ уже вообще прежней любви, и сама не находила въ обществахъ прежняго удовольствія, умные люди хотѣли всегда заводилъ ее въ такіе разговоры, которые ей не нравились: въ ученые или въ романическіе. Робкіе невѣжды боялись ее, a надменные глупцы были съ нею еще во сто разъ глупѣе и несноснѣе, потому что желали хвастаться передъ ней умомъ своимъ. Но всего чувствительнѣе для Эмиліи была перемѣна въ Жермёлѣ. До того времени она, можно сказать, повелѣвала его образомъ мыслей: вдругъ онъ началъ во всемъ противорѣчить ей уступавъ прежде разуму ея, но не желая тогда ничего уступить ея славѣ. Жермёль боялся Эмиліина самолюбія, боялся унизить себя передъ нею въ глазахъ другихъ людей; и тотъ, кто славился быть плѣнникомъ ея красоты и любезности, стыдился отдать справедливость превосходному уму ея. Жермёль всегдашнимъ противорѣчіемъ хотѣлъ возстановить между имъ и ею бывшее равенство; при всякомъ случаѣ говорилъ ей непріятности, иногда шуткою, иногда съ насмѣшкою, иногда же и съ внутреннею досадою. Такимъ образомъ онъ спѣшилъ извѣстишь ее, что женщины вообще не хорошо расположены къ ней съ того времени, какъ она сдѣлалась Авторомъ. Кажется, отвѣчала Эмилія, что это не безчеститъ моего пола. Напротивъ, сказалъ Жермёль, дѣлаетъ ему честь; ко женщины не имѣютъ общаго духа. Образованныя своею нѣжностію для жизни тихой и тихой, онѣ должны полагать славу свою въ дѣлахъ отца, сына, супруга; то есть, принимаютъ, a не даютъ ее. Законы въ этомъ случаѣ согласны съ Природою: слава есть истинная собственность того, кто сообщаетъ имя свое и можетъ оставить его въ наслѣдство дѣтямъ.

Эмилія слушала его съ изумленіемъ, к не узнавала того Жермёля, который еще недавно былъ столь кротокъ, угождалъ и льстилъ ей во всемъ; ибо лесть, самая грубая, есть истинный языкъ любви: языкъ прелестный тѣмъ, что, не смотря на свои излишности, онъ всегда искрененъ! Любовникъ, который наединѣ съ любовницею начинаетъ говорить разсудительно, скоро будетъ только другомъ. Однакожъ Жермёль любилъ еще Эмилію, и обходился съ нею такъ, какъ мы обходимся съ дѣтьми, которыхъ боимся избаловать и въ глаза судимъ строго, a за-глаза хвалимъ съ удовольствіемъ. Онъ радовался, когда при немъ хвалили ее, и оскорблялся всякою критикою; не могъ терпѣть женщинъ, которыя завидовали Эмиліи (Меланида была въ числѣ ихъ), и находилъ тайное удовольствіе въ томъ, чтобы обнаруживать ихъ душу, осыпая Эмилію похвалами. Вотъ самое вѣрное средство срывать личину съ завистниковъ. Они еще не знаютъ искусства скрывать въ такомъ случаѣ своей досады. Естьли рѣчь идетъ о книгѣ, занимающей публику, то одни говорятъ, что они не читали ее; другіе принуждаютъ себя хвалить нѣкоторыя мѣста, но коротко и холодно; или сравниваютъ съ другою книгою, которая имъ лучше нравится, или начинаютъ превозносить до небесъ какого нибудь умершаго Автора, чтобы унизить живаго, любимаго публикой; и наконецъ всѣ вообще стараются перемѣнить разговоръ.

Жермёль, ставъ холоднѣе въ любви своей, болѣе прежняго занимался честолюбіемъ. Онъ искалъ важнаго мѣста при Дворѣ, и въ самое это время братъ Меланидинъ былъ сдѣланъ Министроиъ. Давно уже замѣтивъ ея расположеніе къ нему, Жермёль вздумалъ тѣмъ воспользоваться, и началъ къ ней часто ѣздить. Слѣдствіемъ сего было вѣрное обѣщаніе Министра дашь ему желаемое мѣсто. Эмилія оскорбилась, и не скрыла, что ей очень непріятна новая связь его съ женщиною, которую онъ внутренно презираетъ, и которая есть явная непріятельница невѣсты его. Жермёль отвѣчалъ сухо,что Эѵіилія имѣетъ также непріятныя для него связи, и что онъ не требуетъ отъ нее разрыва ихъ. Потребуй же, сказала она: я все сдѣлаю. -- "Тебѣ вѣрно не захочется выгнать изъ дому Маркиза К*." -- Развѣ онъ тебѣ не нравится? -- "Я нахожу его скучнымъ педантомъ." -- Ты не любишь Академиковъ? -- "Ни Авторовъ." -- Это слово не есть ли маленькая грубость? -- "Можетъ показаться грубостію; но божусь, что я не думалъ о тебѣ." -- Тѣмъ хуже! Лучше сердиться, нежели забывать. И такъ хочешь ли, чтобы я затворяла двери для Mapкиза К*? -- "Сохрани Богъ!" -- По чему же? -- "Онъ влюбленъ въ тебя, и напишетъ сатиру. Господа остроумцы самые опасные любовники; начинаютъ похвальными стихами, а лишась надежды, пишутъ пасквилями." -- Всякой Авторъ, нещастливый въ любви, сочиняетъ пасквили! вотъ прекрасное и справедливое заключеніе! Ты безпрестанно нападаешь на Сочинителей; я не люблю браниться, a умѣю примѣчать, и замѣтила, что свѣтскіе невѣжды не могутъ терпѣть Литтераторовъ, и въ насмѣшку называютъ ихъ остроумцами. Авторы гораздо справедливѣе и снисходительнѣе; они соглашаются, что можно быть умнымъ человѣкомъ и не Писателемъ, a смѣются только надъ дерзкимъ и завистливымъ невѣжествомъ. -- -- Сей отвѣтъ живо тронулъ Жермёлево самолюбіе, которое скорѣе прощаетъ въ дружбѣ, нежели въ любви. Уже недѣль пять разговоры ихъ почти всегда кончились неудовольствіемъ и насмѣшками: вѣрное предзнаменованіе разрыва между любовниками!

Однакожь они, не смотря на частыя досады и холодность, все еще столько любили другъ друга, что не думали разстаться, и близость дня, назначеннаго для ихъ соединенія, оживила нѣсколько ихъ первыя чувства. Какъ скоро исполнился годъ послѣ смерти Графини Нанжисъ, Эмилія и Жермёль объявили родственникамъ свое намѣреніе соединиться бракомъ черезъ двѣ недѣли, и поѣхали въ загородный домъ къ Доротеѣ, гдѣ надлежало быть свадьбѣ. Меланида, узнавъ о томъ, разсердилась до крайности; она думала, что Жермёль уже разлюбилъ Эмилію, потому что онъ, бывая y нее, для пользы своего честолюбія всячески старался ей нравиться: всегдашній способъ обманывать женщинъ надменныхъ и легковѣрныхъ! Меланида считала Жериёля измѣнникомъ, для, того, что обманулась въ своей надеждѣ; спѣшила въ Версалію къ брату -- и на другой же день обѣщанное мѣсто было отдано другому. Жермёль огорчился, и еще вздумалъ, что Эмилія будетъ въ семъ случаѣ; торжествовать надъ нимъ. Эта мысль сдѣлала его чрезмѣрно холоднымъ и сердитымъ, въ то самое время, когда все готовилось къ свадьбѣ, и когда Эмилія была къ нему нѣжнѣе обыкновеннаго.

Она любила танцовать, и всякой вечеръ передъ ужиномъ былъ y Доротеи маленькой балъ. Случилось, что Эмилія въ контръ-дансѣ порвала цѣпочку медальйона съ Жермёлевымъ портретомъ,даннымъ ей умирающею Графинею Нанжисъ. Медальйонъ упалъ на землю, и кавалеръ ея спѣшилъ поднять его. Эмилія, въ первомъ движеніи, сказала громко: "ахъ! этотъ медальйонъ мнѣ очень дорогъ!"... Жермёль услышалъ, и пришелъ въ изумленіе. Онъ подарилъ Эмиліи только браслетъ съ волосами своими: что же значилъ сей драгоцѣнной медальйонъ? Жермёль спросилъ о томъ y Эмиліи, и такъ сухо, что она огорчилась,но отвѣчала ему просто, что это залогъ дружбы, для нее милой. Дружбы! сказалъ Жермёль: на что же носишь его тайно? -- "Тебѣ нѣтъ причины безпокоиться." -- Это портретъ? -- "Да, портретъ." -- Доротеинъ? -- "Нѣтъ." -- По крайней мѣрѣ женской? -- "Нѣтъ." -- Какой же? -- -- Эмилія задумалась, не отвѣчая ни слова. Что же вы не говорите? спросилъ Жермёль. Дозволь мнѣ не сказать тебѣ, отвѣчала Эмилія. -- "Можно ли?" -- Можно: потому что это одно любопытство; ты безъ сомнѣнхя не можешь ревновать. -- "И такъ вы не хотите имѣть ко мнѣ довѣренности?...." Эмилія опять задумалась, и взглянувъ быстро на Жермёля, отвѣчала: "Теперь хочу узнать, имѣешь ли ты самъ ко мнѣ довѣренность! Соглашаюсь сказать правду: это твой портретъ; но не хочу показать его; вѣрь моему слову." -- Мой портретъ? сказалъ Жермёль съ насмѣшкою: признайтесь, что эта правда удивительна! -- "Признайтесь и вы, что малѣйшее сомнѣніе должно быть для меня оскорбительно!" -- Для чего же скрывать мой портретъ? Вы никогда не были упрямы; a это будетъ самымъ непонятнымъ упрямствомъ. -- "Можете-ли подозрѣвать меня въ обманѣ?" -- О! это совсѣмъ не подозрѣніе! -- "Что-же? Есть-ли портретъ не твой, то я обманываю и хочу закрыть связь съ другимъ любовникомъ наканунѣ нашей свадьбы: вотъ твои мысли!" -- Нѣтъ; однакожь я увѣренъ, что тутъ есть какая нибудь тайна. -- "Есть конечно; но я безъ всякаго обмана сказала тебѣ правду." -- Таить что нибудь отъ любимаго человѣка есть преступленіе. -- "Ложное правило! и теперешній случай опровергаетъ его." -- Прекратимъ этотъ разговоръ, которой для меня огорчителенъ и страненъ. Я скажу прямо и безъ всякихъ загадокъ: естьли вы не покажете мнѣ медальйона, то буду увѣренъ, что хотите разсердить меня и разорвать нашу связь. -- "Есть-ли бы я уже не любила васъ, то не стала бы искать предлога: рука моя еще свободна." -- Хотите ли исполнить мое требованіе? -- "А вы хотите ли вѣрить моему слову?" -- Любовь не должна быть легковѣрною. -- "Уваженіе требуетъ довѣренности." -- Естьли вы еще меня любите, то я увижу портретъ. -- "Жерзмёль! три мѣсяца замѣчаю въ тебѣ безпрестанныя неудовольствія и холодность, которыя доказываютъ, что сердце твое перемѣнилось. Въ супружествѣ пламенная любовь не есть необходимость, но оно не можетъ быть щастливо безъ совершенной довѣренности. Докажи ее мнѣ; повѣрь нынѣ, a завтра изъясню тебѣ загадку." -- Будетъ поздно; завтра я уже не повѣрю вамъ. Мнѣ должно видѣть портретъ сію минуту. -- "Это послѣднее слово ваше?" -- Такъ, признаюсь искренно. -- "Хорошо: теперь скажу вамъ и свое рѣшеніе. Естьли будете непремѣнно требовать, то я покажу вамъ медальйонъ, но... разстанусь съ вами навѣки." -- Такая угроза подтверждаетъ всѣ мои сомнѣнія,-- "Подумайте хорошенько; эта минута рѣшительна." -- Нѣтъ, нѣтъ! вы дали мнѣ слово показать медальйонъ, и должны сдержать его теперь же. -- "И такъ вы хотите разорвать со мною?" -- Хочу видѣть портретъ. -- -- Эмилія поблѣднѣла. Жермёль приступалъ къ ней, чтобы она исполнила свое обѣщаніе. "Исполню, отвѣчала Эмилія. Смотрите, Государь мой: вотъ портретъ! онъ долженъ терзать вашу совѣсть съ двухъ сторонъ. Я хотѣла избавить васъ отъ мучительнаго воспоминанія и увѣриться въ вашей довѣренности, которую вамъ надлежало имѣть къ характеру, поведенію и чувствамъ моимъ. Вы забылись, оскорбили меня, и разорвали навѣки союзъ нашъ!"... Тутъ Эмилія не могла удержаться отъ слезъ. Жермёль могъ бы въ эту минуту помириться съ нею; но онъ оказалъ болѣе замѣшательства, нежели чувствительности, самолюбіе его страдало болѣе сердца; онъ говорилъ все, кромѣ того, что говорить надлежало! Эмилія перестала плакать; они разстались навсегда. Хотя Жермёль въ слѣдующіе дни всячески старался представить Эмилію въ глазахъ другихъ людей упрямою и непреклонною, но въ самомъ дѣлѣ не изъявилъ ничѣмъ истиннаго и трогательнаго раскаянія, которое одно могло бы примирить нѣжное, оскорбленное сердце. Равнодушные зрители бываютъ всегда дурными судьями съ ссорахъ любви, оправдывая тѣхъ, которые соблюдаютъ наружную пристойность; a соблюдаетъ ее тотъ, кто болѣе владѣетъ собою и менѣе любитъ -- слѣдственно виноватый. Жермёль всѣхъ трогалъ своимъ нещастіемъ; Эмилію обвиняли упрямствомъ и нечувствительностію, хотя она была гораздо нещастливѣе, потому что любила, и любила долго. Непостоянный Жермёль предался честолюбію, единственной страсти, которая можетъ навсегда овладѣть вѣтренымъ и холоднымъ сердцемъ.

Черезъ шесть недѣль послѣ того началась Революція. Жермёль уѣхалъ изъ Франціи, a Эмилія оставила отечество не прежде, какъ черезъ два года. Тогда-то узнала она всю непріятность славы. Когда человѣ;къ живетъ въ кругу семейства и богатъ, ему не трудно презирать злословіе и пасквили; но когда онъ всего лишился, ищетъ пристанища и долженъ жить одними трудами своими, которые всего болѣе требуютъ душевнаго спокойствія, тогда нужно имѣть отмѣнную твердость, чтобы не впасть въ уныніе отъ злобы людей и не сдѣлаться мизантропъ. Эмилія имѣла эту твердость. Посвятивъ себя совершенно Литтературѣ, нашла она въ Изящныхъ Искусствахъ богатый источникъ утѣшеній. Доротея, выѣхавъ изъ Франціи вмѣстѣ съ нею, не встрѣчала нигдѣ непріятелей, жила покойнѣе, и скорѣе возвратилась въ отечество. Эмилія наконецъ также возвратилась, но отъ безпечности своей лишилась всего имѣнія. Въ Парижѣ нашла она нѣсколько вѣрныхъ друзей, множество неблагодарныхъ и злодѣевъ; однакожь не думала жаловаться и говорила: "я сама виновата, не хотѣвъ слѣдовать примѣру и совѣту моей сестры!" Жермёлъ стараніемъ Меланиды былъ выключенъ изъ списка Эмигрантовъ, и женился на ней изъ благодарности, a еще болѣе для поправленія своихъ обстоятельствъ.

Доротея была всегда щастливѣе Эмиліи, отъ своего совершеннаго благоразумія и разсудительности. Съ нею не случилось ничего романическаго; она не имѣла славы, не вселяла чрезвычайной страсти, но ее любили нѣжно и постоянно. Имя ея, неизвѣстное въ чужихъ земляхъ, произносилось въ отечествѣ съ любовію и почтеніемъ. Она была утѣшеніемъ друзей своихъ к щастіемъ семейства. Это стоитъ романа и авторской славы для женщины.

"Вѣстникъ Европы", 1802, No 20--21

Оставить комментарий Жанлис Мадлен Фелисите (yes@lib.ru) Год: 1802 Обновлено: 25/01/2018. 79k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Перевод Н. М. Карамзина.

Жанлис Мадлен Фелисите Женщина-Автор

Жанлис Мадлен Фелисите
Женщина-Автор