Жаботинский Владимир Евгеньевич
Мракобес

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ

ФЕЛЬЕТОНЫ

С-ПЕТЕРБУРГЪ
1913

   

МРАКОБѢСЪ

   Возстановленіе и объединеніе Италіи закончилось 20 сентября 1870 года. Это называется: во-время успѣть. Счастливъ Богъ Гарибальди и Виктора-Эммануила, что дѣло не затянулось еще лѣтъ на сорокъ; счастливъ Богъ Кавура, что онъ умеръ еще раньше: правда, ему не удалось видѣть своими глазами, какъ Римъ сталъ столицей объединенной Италіи, но зато онъ умеръ во-время, въ полной увѣренности, что не только Италія, но и весь міръ смотритъ на него, какъ на порядочнаго человѣка. Опоздай онъ лѣтъ на пятьдесятъ -- картина могла бы сильно измѣниться.
   Часто я пытаюсь вообразить, какъ отнеслось бы прогрессивное человѣчество къ гарибальдійской эпопеѣ, если бы она происходила теперь, въ наши дни. Въ сущности, вѣдь и въ наши дни есть народы, находящіеся въ положеніи Италіи до Гарибальди. Въ чемъ заключалось горе Италіи до Гарибальди? Въ томъ, что она была разрознена и порабощена. Мало ли теперь народовъ разрозненныхъ и порабощенныхъ? Даже итальянцы еще не всѣхъ своихъ братьевъ собрали подъ родимую кровлю. Южный Тироль, провинція историческаго Тридента, родина Данте, все еще принадлежитъ Австріи, все еще правитъ имъ нѣмецъ, и мраморный старикъ Алигьери со своего гранитнаго пьедестала на площади въ Тренто все еще тоскливо глядитъ на югъ, черезъ Альпы, въ сторону оторванной Италіи. Но и помимо итальянцевъ! Сербохорваты раздѣлены между, пятью или шестью государствами. Болгарскій сѣверъ Македоніи все еще въ турецкихъ рукахъ. Греческій югъ Македоніи, греческіе острова Архипелага и самый Критъ все еще подъ туркомъ. Два милліона румынъ кряхтятъ въ венгерской Трансильваніи. И еще много племенъ можно бы назвать, и всѣ они ждутъ своего Гарибальди. Но вотъ что любопытно: какъ относится къ этимъ ихъ ожиданіямъ и надеждамъ передовое человѣчество? Не дипломаты, конечно, и не генералъ-губернаторы, а та "молодая", радикальная Европа, что въ свое время молилась на итальянскаго Гарибальди и до сихъ поръ чтитъ и чествуетъ его имя? Сочувствуетъ ли она тріентинскимъ итальянцамъ въ ихъ стремленіи оторваться отъ Австріи, сочувствуетъ ли она сербо-хорватамъ, болгарамъ, румынамъ и другимъ народамъ въ ихъ мечтѣ -- воспроизвести эпопею объединенія Италіи, измѣнить политическую карту, разорвать старыя государства и воздвигнуть новыя?
   Нѣтъ-съ, не сочувствуетъ. Радикальная Европа на все это смотритъ очень косо, и чѣмъ она радикальнѣе, тѣмъ хуже. На лѣвомъ флангѣ политической мысли твердо рѣшено, что все это ненужныя и вредныя фантазіи. Онѣ отвлекаютъ человѣчество отъ его настоящихъ задачъ, онѣ затемняютъ классовое сознаніе. Какъ, напримѣръ, называютъ на крайнемъ лѣвомъ флангѣ австрійской политической мысли тѣхъ иррендентистовъ, которые мечтаютъ о присоединеніи Тріента и Тріеста къ Италіи? Ихъ называютъ реакціонерами и шовинистами. Только реакціонеръ можетъ мечтать о созданіи новыхъ государствъ, когда и старыхъ уже слишкомъ много развелось. Только шовинистъ можетъ проповѣдывать, будто народы непремѣнно должны отдѣляться другъ отъ друга государственными рамками. Только реакціонеры и шовинисты способны разжигать во имя этихъ фанаберій націоналистическія страсти, отвлекая трудовую массу отъ ея прямой задачи. Такъ говорятъ и пишутъ на лѣвомъ флангѣ, повсюду -- у итальянцевъ, у балканскихъ народовъ, у поляковъ, у евреевъ. Счастливецъ Гарибальди! Если бы онъ опоздалъ на полвѣка...
   Гдѣ-те въ одесскомъ порту еще стоитъ, быть можетъ, та харчевня, гдѣ юноша Гарибальди, много лѣтъ назадъ, встрѣтилъ матроса-карбонарія и впервые отъ него услышалъ проповѣдь о единой Италіи. Одни говорятъ, что эта встрѣча произошла въ Таганрогѣ, другіе думаютъ, что въ Одессѣ, и это достовѣрнѣе. Во всякомъ случаѣ, гдѣ-то близко отъ насъ. Въ Италіи тогда на такія темы нельзя было говорить. Юнгой на отцовскомъ кораблѣ пріѣхалъ сюда Гарибальди, забрелъ въ харчевню, выпилъ стаканъ вина съ незнакомымъ матросомъ, и тотъ раскрылъ передъ его глазами новый міръ. Кто былъ тотъ матросъ, освободившій Италію? Имя его осталось невѣдомо, все равно какъ имя того калики перехожаго, что поднялъ когда-то на ноги русскаго богатыря.
   Въ одной книгѣ написано о такихъ невѣдомыхъ вотъ что:
   Я разскажу вамъ русскую былину:
   
   Жилъ богатырь, мужицкій сынъ Илья.
   Онъ тридцать лѣтъ, не разгибая спину,
   Сидѣлъ въ углу отцовскаго жилья.
   По всѣмъ дорогамъ рыскали татары,
   Въ лѣсу царилъ разбойникъ Соловей:
   Илья сидѣлъ. Илья глоталъ удары,
   И не было защиты у людей.
   И вотъ пришелъ незнамый странникъ Божій,
   Безыменный калика перехожій,
   Сказалъ: "вставай, настала череда!" --
   И всталъ Илья, плечомъ могучимъ двинулъ,
   Татарскую державу опрокинулъ
   И Соловья съ семи дубовъ низринулъ --
   А странникъ тотъ ушелъ, пропалъ и сгинулъ,
   Невѣдомый откуда и куда.
   
   И это все. Ни пѣсенъ о каликѣ,
   Ни памяти: пришелъ, позвалъ -- и нѣтъ.
   А между тѣмъ былъ онъ герой великій,
   Отважнѣй всѣхъ, чье помнитъ имя свѣтъ.
   Ужъ на него ль не зарились татары?
   И Соловей въ глуши своихъ лѣсовъ
   Не на него ль придумалъ злыя кары
   И посылалъ въ облаву слугъ и псовъ?
   Онъ отъ собакъ ушелъ и отъ холопей,
   Онъ хитраго татарина провелъ,
   Прошелъ сквозь тучи стрѣлъ, сквозь строи копій,
   Онъ забутилъ пески зыбучихъ топей,
   Онъ прорубилъ дубравы -- и дошелъ!
   
   Въ томъ подвигѣ невидномъ и негромкомъ
   Вся жизнь его: пришелъ, позвалъ -- и нѣтъ.
   Но онъ -- герой. И вамъ, его потомкамъ,
   Отъ родины спасибо и привѣтъ!
   
   Неизвѣстный матросъ былъ тоже изъ "его потомковъ", и теперь всѣ согласны, даже на лѣвомъ флангѣ, что ему полагается отъ родины спасибо и привѣтъ. Ибо все это было давно, чуть ли tee сто лѣтъ тому назадъ. Но хотѣлъ бы я знать, что сказали бы мы теперь, если бы та бесѣда молодого Гарибальди съ карбонаріемъ въ одесской харчевнѣ произошла въ наши дни и кто-нибудь изъ насъ ее подслушалъ. Влетѣло бы тогда отъ насъ и Гарибальди, и особенно его перехожему каликѣ!
   Вы сомнѣваетесь? Но тогда позвольте возстановить предъ вами содержаніе той бесѣды. Я при ней, конечно, не былъ, и, кажется, нигдѣ ея подробности не записаны, но, тѣмъ не менѣе, возстановить ее нетрудно. Дѣло ясное: что могъ сказать матросъ-карбонарій бѣлокурому мальчику изъ Ниццы съ честными смѣлыми глазами,-- что могъ онъ ему сказать, кромѣ тѣхъ самыхъ вещей, за которыя теперь никто бы его по головкѣ не погладилъ? Рѣчь карбонарія несомнѣнно представляла собой яркій образецъ того, что мы теперь называемъ шовинизмомъ и нетерпимостью. Подумайте сами: говорилъ ли онъ юношѣ о томъ, что всѣ люди братья? Нѣтъ, онъ, должно быть, про это забылъ, а говорилъ ему о томъ, что надо выгнать изъ Италіи нѣмцевъ. И, вѣроятно, декламировалъ на память, или вытащилъ изъ за пазухи на пропотѣвшемъ листочкѣ запрещенные стихи Джусти, отъ которыхъ тогда содрогалась вся грамотная Италія. Мы бы съ вами тоже содрогнулись, прочитавъ эти стихи, но отъ противоположнаго чувства: отъ добродѣтельнаго негодованія. Такіе возмутительные стихи, полные духа племенной вражды, и въ каждой строчкѣ звучитъ нота натравливанія одной національности на другую! Напримѣръ, приблизительно такъ:
   
   Что мы хотимъ? Отчизну и свободу
   Возстановить -- а нѣмцевъ не хотимъ;
   Хотимъ дышать, хотимъ вернуть народу
   Родной языкъ -- а нѣмцевъ не хотимъ;
   Хотимъ творить и чтить свои преданья
   А нѣмцевъ не желаемъ. До свиданья!
   
   И когда матросъ произносилъ этотъ рефренъ: "е non vogliam Tedeschi", его шопотъ пріобрѣталъ зловѣщій оттѣнокъ, и въ немъ чувствовалось остріе скрытаго кинжала. А честные, смѣлые глаза бѣлокураго юноши хмурились ненавистью. Онъ думалъ о поработителяхъ. Ему казалось, что они усѣяли родную землю, словно гадкая сыпь на миломъ тѣлѣ. Они ее портятъ, они ее безобразятъ, они ее пачкаютъ. Ихъ надо прогнать. Вонъ! До единаго человѣка вонъ! И, можетъ быть, въ эту минуту неизвѣстный юнга далъ себѣ тихую клятву, и изъ этой клятвы потомъ родилась одна изъ прекраснѣйшихъ, изъ самыхъ возвышенныхъ страницъ міровой исторіи... Но какое намъ дѣло? Если бы этотъ разговоръ происходилъ въ наши дни, мы сурово обругали бы всѣхъ трехъ: поэта Джусти за то, что онъ науськивалъ Италію на нѣмцевъ, матроса-карбонарія за то, что распространялъ эти вредныя вирши, а юношу изъ Ниццы за то, что рѣшилъ посвятить свою богатую жизнь такому ничтожному и неблагородному дѣлу, какъ осуществленіе шовинистической и реакціонной программы.
   Да къ чему и свелась дѣятельность Гарибальди въ Италіи? Напоминалъ ли онъ своимъ согражданамъ о томъ, что нѣмца надо любить, какъ родного брата? Напротивъ, всякій шагъ его, всякій жестъ его разжигалъ въ итальянскихъ массахъ ненависть къ чужеземцу. Говорилъ ли Гарибальди народу про то, что на свѣтѣ есть только двѣ націи -- богачи и бѣдняки, и что всѣ бѣдняки, будь они итальянцы или нѣмцы, должны быть заодно? Напротивъ, онъ призывалъ богатыхъ и бѣдныхъ объединиться во имя патріотической идеи, забытъ всѣ раздоры, отложить всѣ внутренніе споры до того момента, пока не будетъ осуществленъ націоналистическій идеалъ. Вмѣсто того, чтобы стремиться къ демократизаціи отдѣльныхъ государствъ, изъ которыхъ состоялъ въ его дни Апеннинскій полуостровъ, онъ заставилъ цѣлое поколѣніе, отбросивъ остальныя, быть можетъ болѣе важныя соціальныя заботы, посвятить всѣ силы націоналистической и, въ сущности, безмысленной задачѣ -- созданію объединеннаго королевства. Зачѣмъ? Что за прихоть? Развѣ это нужно для счастія народа? Не все ли равно для бѣднаго люда, сколько надъ нимъ королей? Не лучше ли было бы для народа, если бы Гарибальди направилъ свои усилія въ другую сторону, и теперь на Апеннинскомъ полуостровѣ было бы нѣсколько республикъ вмѣсто одного королевства? Въ сущности, если хорошенько вглядѣться до самой глубины, не была ли жизнь Гарибальди ошибкой отъ начала до конца? Не сбилъ ли онъ съ толку, не свелъ ли съ прямого пути цѣлый народъ, цѣлое поколѣніе, и -- хуже того -- не завѣщалъ ли своихъ заблужденій другимъ народамъ и позднѣйшимъ поколѣніямъ? Развѣ не его примѣромъ и не его успѣхами увлекаются, развѣ не по стопамъ Италіи слѣдуютъ теперь шовинисты всего міра, вопя о необходимости національныхъ государствъ и задерживая разрѣшеніе соціальной проблемы? И если возстановить во всѣхъ деталяхъ ту атмосферу, которая господствовала въ Италіи въ эпоху борьбы за независимость, въ эпоху изгнанія нѣмцевъ и объединенія полуострова, и если хорошенько вникнуть въ эту атмосферу, полную націоналистическаго пыла, пропитанную ненавистью къ чужеземцу, оглашаемую нестерпимой декламаціей патріотическихъ лозунговъ; если вспомнить, что на цѣлыя десятилѣтія было забыто и заброшено все остальное: никто не думалъ о школахъ, о развитіи промышленности и торговли, даже о хорошихъ законахъ, а всѣ силы были поглощены исключительно вопросами національности и патріотизма, -- если все это взвѣсить, то не придется ли съ болью въ сердцѣ сказать, что то была атмосфера истиннаго шовинизма, въ которой, какъ рыба въ водѣ, чувствовали бы себя Марковъ и Пуришкевичъ?
   Понимаю, что здѣсь меня лѣвый читатель прерветъ и скажетъ возмущенно, что онъ никогда ничего подобнаго не говорилъ. Да, я знаю, что не говорилъ. О Гарибальди мы этого не говоримъ. Но почитайте, что говорятъ и пишутъ о людяхъ, которые въ наши дни и въ нашихъ условіяхъ смѣютъ молиться тѣмъ богамъ, которымъ молился Гарибальди. Нѣтъ бранныхъ словъ, которыхъ они бы не слышали. Ихъ объявляютъ ненавистниками человѣка, врагами общелюдского братства. Они мракобѣсы, противники культуры. Они обманщики, они водятъ за носъ темную массу, даютъ ей камень вмѣсто хлѣба. Они ей говорятъ: "долой нѣмца!" вмѣсто того, чтобы говорить ей: "всѣ люди братья". Они говорятъ ей: "созидай государства!" вмѣсто того, чтобы говорить ей: "демократизируй государства". Они говорятъ ей: "нѣтъ разницы между бѣднымъ и богатымъ, пока не осуществится національный идеалъ!" вмѣсто того, чтобы говорить ей: "пролетаріи всѣхъ странъ, объединяйтесь". Они наполняютъ атмосферу лозунгами боевого націонализма. Они отрываютъ сердца молодежи отъ общечеловѣческихъ идеаловъ и зажигаютъ ея мозгъ преувеличеннымъ культомъ національнаго прошлаго и національнаго языка. Они хотятъ, чтобы всѣ другія проблемы были отодвинуты на второй пданъ И Чтобы всѣ лучшія силы народа пошли на Построеніе золоченой клѣтки, гдѣ бы народъ могъ отграничиться отъ своихъ иноязычныхъ братьевъ. Они реакціонеры, они родня по духу Маркову и Пуришкевичу, ихъ надо гнать и душить. Но -- тогда будемъ послѣдовательны, сдѣлаемъ еще одинъ шагъ и отнесемъ за ту же скобку и Гарибальди? Развѣ онъ, его сподвижники и вся его эпоха не точь въ точь подходятъ подъ всѣ обвиненія, только что формулированныя нами? И будемъ искренни: если бы борьба за Италію происходила теперь и на нашихъ глазахъ, развѣ мы не повторяли бы этихъ обвиненій со всѣхъ общественныхъ трибунъ? Въ чемъ же дѣло? Въ чемъ разница?
   Въ томъ, что насъ тогда не было на свѣтѣ, насъ не спросили и создали Италію безъ нашего вѣдома. Мы пришли на готовое, мы уже застали выстроенной эту прекрасную молодую монархію-демократію, мы нашли ее жизнерадостной, бодро-творящей, жадной къ прогрессу, притязающей на мѣсто въ первомъ ряду культурныхъ державъ. И вотъ, мы снимаемъ шапки и одобрительно хлопаемъ по плечу Гарибальди, Маццини и Джусти. Молодцы, ребята! Но въ то же время рядомъ съ нами въ горькомъ поту работаютъ люди, сѣя на другихъ нивахъ тѣ же зерна, что сѣялъ Гарибальди, и, быть можетъ, суждено и этимъ зернамъ дать не худшіе ростки,-- но этихъ работниковъ мы травимъ отборною бранью. "О люди, жалкій родъ, достойный слезъ и смѣха, жрецы минутнаго, поклонники успѣха"...
   Въ Римѣ, на холмѣ Яникульскомъ, стоитъ памятникъ Гарибальди; кто его видѣлъ разъ въ жизни, не забудетъ его никогда. Всадникъ повернулъ голову направо и съ угрозой смотритъ на синеватый куполъ Ватикана. Но мнѣ въ послѣднее время кажется, что смотритъ онъ дальше, смотритъ въ нашу сторону и съ горькой усмѣшкой намъ говоритъ:
   -- О, люди, жалкій родъ, достойный слезъ и смѣха! Вы, именующіе себя демократами, уходите прочь отъ меня, не оскорбляйте меня своимъ запанибратствомъ. Я не хочу почета тѣхъ, кто не почитаетъ моей вѣры. Да, я отдалъ свою жизнь во имя Италіи, да, я велѣлъ своему народу ни о чемъ иномъ не помнить и не думать, пока не возникнетъ изъ пепла Италія. И больше того: когда она возникла, я, жадный, не былъ удовлетворенъ. Я хотѣлъ еще отобрать у Франца-Іосифа Тріентъ, и Тріестъ, и Фіуме, и Далмацію; я хотѣлъ еще отобрать у французовъ мою родину Ниццу, я мечталъ о Савойѣ, и въ. гнѣвѣ за то, что король и дипломаты не сумѣли взять ихъ, я отряхнулъ прахъ отъ ногъ и затворился отъ людей на дикомъ островкѣ родного моря. Да, я былъ жаденъ и непримиримъ, да, я жилъ во имя націи; придите же, сюда, вы, эпигоны, и учите меня уму-разуму, учите меня, что люди братья, учите меня, что надо любить человѣчество, правду, свободу! Учите меня! Я хотѣлъ отнять у Франціи нашу Ниццу, потому что она наша, но когда на французскую землю ступили прусскія войска, я созвалъ своихъ старыхъ товарищей и ринулся въ Дижонъ защищать французскую свободу и цѣлость французской земли. Я посвятилъ свою жизнь Италіи, но и въ необъятныхъ равнинахъ и лѣсахъ южной Америки помнятъ меня, ибо и тамъ я боролся съ тиранами, въ рядахъ революціонныхъ армій Бразиліи, Аргентины, Перу. Я посвятилъ свою жизнь Италіи, но въ годы, когда въ Италіи было затишье, я -- глупый мечтатель!-- носился съ проектомъ купить большой корабль, пловучее гнѣздо свободы, и кочевать на немъ изъ страны въ страну, помогая во всемъ мірѣ возстаніямъ народовъ противъ деспотизма. Я отдалъ свою жизнь Италіи, но Герценъ назвалъ меня рыцаремъ человѣчества. И я былъ рыцаремъ человѣчества и человѣчности, и я умѣлъ любить и понимать всѣ народы, и мое сердце было въ каждой борьбѣ на сторонѣ угнетеннаго. Но я больше всего на свѣтѣ любилъ мой народъ и его страну, и, когда надо было, я умѣлъ ненавидѣть чужака-поработителя, и я не стыжусь, что до сихъ поръ въ Италіи поется гимнъ моего имени съ припѣвомъ: "Прочь изъ Италіи, ибо часъ наступилъ, прочь изъ Италіи, о чужеземецъ!" Да, я былъ рыцаремъ человѣчества, но я училъ своихъ согражданъ вѣрить, что нѣтъ на свѣтѣ высшаго блага, чѣмъ нація и родина, и нѣтъ на свѣтѣ такого Бога, которому стоило бы эти двѣ драгоцѣнности принести въ жертву. И вотъ -- моя работа предо мною. Я создалъ этотъ прекрасный третій Римъ, я создалъ эту молодую новую жизнь, этотъ новый очагъ творчества, имя которому Италія. И я вѣрю, что мой памятникъ на холмѣ виденъ не только Риму, но міру, и по всѣмъ угламъ земли еще внятенъ и памятенъ мой призывъ, и постепенно всюду, гдѣ только есть угнетенное племя съ великимъ прошлымъ и горькимъ настоящимъ, всюду закипитъ борьба за мой идеалъ...
   
   1912.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru