Збышко
Встреча

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Русская Мысль", кн. V, 1908.

ВСТРѢЧА.

Разсказъ.

27 ноября 190*.

   Изнываю отъ скуки и хожу взадъ и впередъ по коридору "Грандъ-Отеля". Стараюсь ступать только по красной дорожкѣ половика. Считаю шаги. Разъ, два, три, пять, семь, девять. Прохожу мимо швейцарской. Старшій швейцаръ Никифоръ, низкорослый и коренастый, оживленно бесѣдуетъ въ темномъ уголкѣ съ Лушей, нарядившейся въ линючую зеленую кофту и стеклянныя бусы. Она пріѣхала изъ деревни съ господами. Тѣ, по ея словамъ, "закупаются". Они возвращаются только поздно вечеромъ, нагруженные кульками и свертками. Отъ скуки Луша флиртуетъ съ Никифоромъ и не безъ успѣха. Сейчасъ онъ говоритъ ей что-нибудь особенно забористое, такъ какъ Луша пронзительно взвизгиваетъ. Младшій швейцаръ, Сергѣй, красивый брюнетъ, съ грустными глазами, отрывается на минуту отъ домовой книги и съ укоризной глядитъ на обоихъ. Брожу по залѣ. Она еле освѣщена боковой лампой. Во всю ея длину столъ, застланный несвѣжей скатертью "табльдотъ". Въ огромныя незавѣшенныя окна глядитъ непривѣтная зимняя ночь. За колоннами -- гостиная съ узенькими диванчиками, вычурными столиками и преміями "Нивы" по стѣнамъ. Вѣроятно, "Грандъ-Отель" былъ когда-нибудь барскимъ домомъ. Сажусь у окна. Вижу мертвую широкую рѣку, занесенную снѣгомъ. Далеко, далеко на томъ берегу робко мигаетъ красный огонекъ. То вспыхнетъ, то снова померкнетъ, словно раздумываетъ: погорѣть еще или уже пора загаснуть? Надъ рѣкой нависло низкое изсинячерное небо. Егоръ, въ лоснящемся сюртукѣ и несвѣжей манишкѣ, стуча тарелками, накрываетъ на столъ. Значитъ, сейчасъ придутъ ужинать управляющій "Грандъ-Отеля" изъ отставныхъ военныхъ и какой-то щуплый купчикъ съ жиденькой бородкой. У управляющаго по-женски круглая спина, точь-въ-точь какъ у моей покойной няни.
   Онъ -- сѣдой, толстый, сильно смахиваетъ на крысу. Ни на шагъ не отстаетъ отъ купца. Развлекаетъ его, буквально душитъ безконечными разсказами, плоскими анекдотами. Ужинъ длится безъ конца. Предварительно выпиваютъ много водки. Закусываютъ неспѣша и громко чавкая. А управляющій все говоритъ, говоритъ. Купчикъ только крякаетъ въ отвѣтъ, а иногда мычитъ что-то неопредѣленное. Но управляющій довольствуется и этой репликой, и нѣтъ конца его тягучей болтовнѣ.
   Попала я въ N--скъ совершенно случайно, по дѣламъ. Но въ проплеванныхъ городишкахъ дѣла не скоро дѣлаются. "Скоро-то вѣдь только сказка сказывается". Я пробыла здѣсь три дня, а впереди еще цѣлыхъ томительныхъ шесть! Выживу ли я? Я уже знаю наизусть всѣ излюбленныя словечки управляющаго, всѣхъ "нивскихъ" красавицъ, засиженныхъ мухами. Мнѣ извѣстно, что "Грандъ-Отель" принадлежитъ купцу Шестеркину, обладателю двухъ бакалейныхъ лавокъ, что сейчасъ гостиница пустуетъ, но весной, во время разлива, здѣсь "ужасть весело бываетъ", по словамъ Егора. На разсказѣ о томъ, какъ преосвященный Никодимъ, объѣзжая епархію, свалился съ моста, я ухожу въ свой узенькій, холодный "пятый" номеръ. Укладываюсь на постель съ выпирающими пружинами. Простыни пахнутъ дешевымъ мыломъ. Кровать удивительно впечатлительна: она чутко отзывается на малѣйшее мое движеніе и не только стонетъ и скрипитъ, но еще и подпрыгиваетъ самымъ непостижимымъ образомъ. Я зарываюсь головой въ подушку и рѣшаю: вѣрно, уже никогда не будетъ на свѣтѣ ничего хорошаго!
   

28 ноября.

   Изучала городъ. Видѣла соборъ съ облупившейся штукатуркой, безлюдную пристань, грязную площадь, городской садъ съ чахлыми прутиками вмѣсто деревьевъ. Перемерзла ужасно. Сижу въ моемъ излюбленномъ уголкѣ гостиной и отогрѣваюсь у печки. Въ рукахъ у меня желтенькій томикъ Таухница. Я устыдилась своей праздности и хочу сдѣлать видъ, что читаю. Авторъ пространно разсказываетъ о томъ, какъ хорошенькая и добродѣтельная фламандка влюбилась въ порочнаго и прекраснаго собою артиста. Предугадываю, что конецъ будетъ плачевный. Описанія тянутся, словно вишневый сиропъ. Да и въ сущности не все ли равно, какъ поступитъ съ нею жестокій авторъ? Велитъ ли онъ ей утопиться, отравитъ ли онъ ее, или заточитъ въ монастырь? Ясно одно: не видать ей счастья съ коварнымъ парижаниномъ.
   Рябая Стеша носится, какъ вихрь, по коридору. Ей работы по горло. Сегодня съ утреннимъ поѣздомъ пріѣхали "гости". Напротивъ меня поселился черномазый еврей, комми-вояжеръ. А въ седьмомъ номерѣ какой-то шатенъ въ синемъ полушубкѣ и высокой папахѣ. Комми не дремлетъ. Онъ уже разложилъ свои товары. На креслахъ и стульяхъ граціозно раскиданы нижнія шелковыя юбки: лазоревыя, канареечныя, фуксинно-красныя. Со столовъ свѣшиваются диковинные шарфы,-- вѣроятно, "послѣдній крикъ моды". Горбоносый комми торжественно распахиваетъ дверь своего номера и начинаетъ прогуливаться мимо меня съ самодовольнымъ видомъ. Онъ, видимо, ждетъ, что, подавленная всѣмъ этимъ великолѣпіемъ, я робко взмолюсь, чтобы онъ показалъ мнѣ поближе роскошную выставку. Но, очевидно, мнѣ недоступно чувство изящнаго. Я продолжаю читать, не переворачивая страницъ, и все чаще и чаще поглядываю въ окно. Обиженный еврей возвращается къ себѣ въ померъ и сурово требуетъ самоваръ.
   Мохнатыя водовозки съ трудомъ вытягиваютъ въ гору обледенѣлыя бочки. Закутанные пѣшеходы патріархально идутъ серединой улицы. Пустыя бочки несутся подъ гору во всю прыть. Обыватели смиренно залѣзаютъ въ снѣгъ, уступая дорогу. Но если они сворачиваютъ вправо, то возница неизмѣнно дергаетъ лошадь въ ту же сторону, засаживая испуганнаго пѣшехода въ самую середку сугроба... Въ этомъ есть что-то фатальное. Мнѣ почему-то кажется, что въ обывательской жизни тогда только наступитъ поворотъ къ лучшему, когда и конный и пѣшій научатся распознавать правую сторону.
   Боже мой, опять тащится управляющій съ объясненіями. Я имѣла несчастье сказать ему черезъ Егора, что у вентилятора въ моемъ окнѣ потеряна крышка. А такъ какъ форточка устроена очень высоко, то мнѣ приходится влѣзать на стулъ, съ него на столъ и затыкать ее пуховымъ платкомъ. Мастера мнѣ, разумѣется, не прислали, но съ тѣхъ поръ управляющій изводитъ меня длиннѣйшими разсужденіями о нерадивости столяровъ, о многотрудныхъ обязанностяхъ управляющаго и о его стремленіи быть мнѣ полезнымъ.-- "Я въ этомъ увѣрена, мсье... Я очень тронута"... Положительно -- il n'y a pas de raison que cela finisse.
   

29 ноября.

   Что это? Обыкновенно за обѣдомъ мой приборъ сиротливо ютился на концѣ длиннаго неуютнаго стола. Сегодня напротивъ него стоитъ другой. Ба!... Я буду обѣдать вдвоемъ съ господиномъ изъ седьмого номера. Болтаю ложкой въ супѣ и украдкой разглядываю своего визави. Онъ недуренъ собой. Упрямый низкій лобъ. Остриженъ бобрикомъ. Удивительные, непроницаемые глаза. Точно окна съ закрытыми внутренними ставнями. Твердо сложенный, словно каменный, ротъ. Руки изящной формы, съ тонкими пальцами (это очень важно!). Рыбу ѣстъ вилкой... Все какъ быть надлежитъ... Проситъ позволенія курить. Разрѣшаю. Томительная пауза. Слышно, какъ бьется муха подъ потолкомъ, пригрѣтая лампой. Рисую вилкой узоры на скатерти. Повидимому, Егоръ никогда не принесетъ пирожнаго... Прибѣгаетъ весь запыхавшійся, торжественно ставитъ передъ нами какіе-то стаканчики изъ тѣста, помазанные лиловатымъ сиропомъ, и важно поясняетъ: "это валаванъ-съ"... Осторожно пробую отдѣлить кусочекъ "валавана" ложкой: не беретъ... Пытаюсь разрѣзать ножомъ. Онъ упрямо катается по тарелкѣ съ деревяннымъ стукомъ.
   -- Мнѣ кажется, этимъ пирожнымъ удобно бить стѣну,-- говоритъ мой визави, съ нерѣшительной улыбкой взглядывая на меня.
   Заговорилъ со мною, не будучи мнѣ представленъ! Въ какой-то сомнительной гостиницѣ... Принимаетъ меня Богъ знаетъ за кого. Разомъ всколыхнулись всѣ традиціи, забитыя въ голову бабушками и тетушками... А впрочемъ... Я не знаю здѣсь ни души. Черезъ три дня уѣду. Табльдотное знакомство ни къ чему не обязываетъ... Къ тому же у него вполнѣ приличный видъ.
   Сообразивъ все это, даю соотвѣтствующую реплику, и черезъ десять минутъ мы болтаемъ, какъ старые знакомые. Его зовутъ Юріемъ Николаевичемъ. Онъ здѣшній помѣщикъ, живетъ въ 20 верстахъ отъ N-ска. Я въ свою очередь сообщаю ему о своемъ вавилонскомъ плѣненіи и сопряженной съ этимъ невыносимой скукѣ. Мы признаемся другъ другу, что оба страшно голодны, и рѣшаемъ запить эфемерный обѣдъ кофе у меня въ номерѣ.
   

3 декабря.

   Уже поздно. Юрій Николаевичъ уѣхалъ къ себѣ и вернется не раньше утра. Всѣ эти три вечера онъ провелъ у меня. Какое странное впечатлѣніе онъ производитъ: точно я вѣкъ его знала... О чемъ мы только ни переговорили въ эти долгіе тихіе вечера. Разсказывать о себѣ онъ не любитъ, хотя чувствуется, что онъ пережилъ много. Онъ мало читалъ, не особенно культуренъ. Употребишь иногда непонятный для него оборотъ рѣчи, сама смутишься и стараешься незамѣтно вывернуться. А онъ уже понялъ мой маневръ, насторожился весь, а глаза смотрятъ холодно и зло, какъ у волка.
   Сегодня такая красивая голубая ночь. Гдѣ-то онъ сейчасъ? Все еще въ пути? Заиндевѣлыя деревенскія лошадки бойко мчатъ легкія пошевни по примасленной дорогѣ. У "гусевой" только грива развѣвается отъ быстраго бѣга, а постромки натянулись, какъ струна. О чемъ онъ думаетъ въ саняхъ подъ равномѣрный скрипъ полозьевъ?
   Въ швейцарской голоса. Никифоръ ведетъ таинственные переговоры съ какими-то странными дѣвицами. У нихъ торчащія челки на лбу, неискусно подведенные глаза и шелковые платочки "подъ булавочку". Ихъ сопровождаютъ весьма развязные кавалеры. Послѣ оживленнаго торга шопотомъ вся эта ватага скрывается за поворотомъ коридора. Сегодня купецъ Шестернинъ именинникъ. У него "балъ" (такъ называютъ здѣсь всякое, даже самое скромное, празднество), и мы всѣ принимаемъ въ немъ косвенное участіе. Исчезла столовая посуда. Повара стряпаютъ на хозяина. Вся прислуга перебралась къ нему же. Съ утра не видно управляющаго: вѣрно, онъ исполняетъ обязанности метрдотеля. Пользуясь временнымъ безначаліемъ, Никифоръ, вѣроятно, отъ себя сдаетъ пустующіе номера "такимъ" дѣвицамъ... Фи! и это самая респектабельная гостиница въ N-скѣ.
   А вѣдь, вѣрно, уже про меня ходятъ злостныя сплетни. Я одинокая, никому не извѣстная дама. Юрій Николаевичъ каждый день сидитъ у меня до поздней ночи. Можетъ быть, и онъ самъ думаетъ обо мнѣ что-нибудь ужасное? Нѣтъ, не вѣрю... Здороваясь и прощаясь, онъ такъ почтительно цѣлуетъ у меня руку. Это такое же банальное привѣтствіе, какъ и рукопожатіе, но онъ вкладываетъ въ него столько бережной нѣжности, что у меня сердце замираетъ отъ счастья.
   Я недовѣрчива къ людямъ, замкнута, ненавижу вывертывать свою душу "наизнанку". Съ нимъ у меня небывалая экспансивность. Я разсказываю ему свое несчастное дѣтство, ту тяжелую драму, за которую и сейчасъ мнѣ приходится такъ дорого расплачиваться.
   Разсказываю отрывочно, нескладно, робѣя и путаясь. Конфузливо думаю про себя: какъ это пошло такъ изливаться почти незнакомому человѣку. И какая женщина не воображаетъ, что именно ея жизнь "загублена", что она "непонятая натура". Юрій Николаевичъ слушаетъ меня со своимъ обычнымъ непроницаемымъ видомъ и не говоритъ мнѣ банальныхъ утѣшеній. Но когда я запутываюсь и подыскиваю слово, онъ безошибочно подсказываетъ мнѣ мою мысль. Онъ удивительно чутокъ и наблюдателенъ. Не даромъ я окрестила его прозорливцемъ. Мало-по-малу моя неловкость исчезаетъ. Я рѣшаю, что все равно: онъ знаетъ обо мнѣ все "по наитію". А если я это же повторю ему своими словами, мнѣ будетъ легче.
   Юрій Николаевичъ бываетъ въ N-скѣ только наѣздами. Весь день уходитъ у него на работу. Имѣньице крошечное, задолженное. Дѣда тьма. Знакомствъ никакихъ. Книгъ нѣтъ.
   -- Что же вы дѣлаете въ свободные часы?-- удивилась я.
   -- Сплю. Это очень сокращаетъ время!
   И онъ засмѣялся рѣзкимъ, непріятнымъ смѣхомъ.
   Стукнула дверь въ сѣняхъ. Кто-то снимаетъ калоши въ швейцарской. Неужели онъ? Какая я глупая! Конечно, нѣтъ. Вѣдь онъ же самъ сказалъ, что не вернется до утра. Да и что онъ мнѣ? Случайное, мимолетное знакомство. Пусть такъ. Но онъ мнѣ необходимъ, какъ свѣтъ, какъ воздухъ. Что онъ сдѣлалъ со мною? Это человѣкъ, котораго я видѣла не болѣе четырехъ разъ, но я жить безъ него не могу.
   Это не флиртъ, нѣтъ. Въ немъ нѣтъ и тѣни влюбленности. Иначе бы... Мнѣ достаточно только разъ замѣтить, что у моего собесѣдника предательски дрогнулъ голосъ, глаза подернулись влагой, руки затряслись, и уже все кончено. Какъ бы ни были хороши отношенія раньше, съ этого момента моя душа наполняется отвращеніемъ и лютымъ страхомъ. Такое чувство, словно для меня гдѣ-то поблизости заготовленъ капканъ, разставлены силки. Я вся подбираюсь, я -- на чеку. Такъ и жду, что невѣдомая опасность сейчасъ обрушится мнѣ на голову. Постепенно чувство остраго страха проходитъ, но довѣрчивость въ отношеніяхъ исчезаетъ навсегда. Съ нимъ мнѣ такъ хорошо. Боязни нѣтъ и въ поминѣ. Въ немъ чувствуется присутствіе хорошей мужской силы, и это дѣйствуетъ такъ благотворно на меня. Вчера разговоръ зашелъ о бродяжничествѣ. Я сказала, что ненавижу передвиженіе, а потому, конечно, обречена на вѣчное скитаніе... Я такъ устала отъ одиночества, оно дѣйствуетъ на меня угнетающе...
   -- Та жизнь, которую вы ведете -- не по васъ,-- замѣтилъ Юрій Николаевичъ,-- ваше мѣсто въ семьѣ.
   -- То-есть, вы хотите сказать: я -- такой нравственный уродъ, непригодный для жизни -- перебила я смѣясь -- что я должна вѣковать на печкѣ, какъ Иванушка-дурачокъ?
   Мы долго строили планы моей будущей жизни. Наконецъ, я объявила, что арендую буфетъ на одной изъ маленькихъ станцій, благо я умѣю варить вкусный кофе. А Юрій Николаевичъ представлялъ въ лицахъ, какъ пассажиры, напуганные величественнымъ видомъ буфетчицы, не посмѣютъ просить у нея кофе, а на цыпочкахъ уйдутъ въ третій классъ и тамъ скромно утолятъ свой голодъ черствыми булками и твердой, какъ камень, колбасой. Ясно вижу передъ собой его искрящіеся лукавымъ весельемъ глаза и сверкающіе мелкіе зубы. Но въ это время какой-то рослый купчина съ сине-багровымъ липомъ, въ лисьей шубѣ нараспашку, проходя мимо меня спотыкается и чуть не валитъ меня съ ногъ. Возстановивъ равновѣсіе, онъ вскидываетъ на меня свои мутные глазки и, обдавая перегаромъ, бормочетъ заплетающимся языкомъ: ра-аскошная женщина! Егоръ, почтительно подхватившій его подъ локоть, увлекаетъ его дальше. Очевидно, это одинъ изъ почетныхъ гостей нашего хозяина, возвращающійся съ бала. Вѣроятно, за нимъ будутъ дефилировать слѣдующіе. Уйти, попробовать лечь? Вѣдь должна же когда-нибудь кончиться эта ночь.
   

7 декабря.

   Дѣла не задерживаютъ меня дольше. Я ѣду сегодня. Пять дней тому назадъ это несказанно обрадовало бы меня. А теперь я точно пришиблена этимъ извѣстіемъ. Уѣхать и не видать больше его? Я не могу этого осмыслить! Сергѣй возится съ моими вещами, укладываетъ чемоданъ, дорожный сакъ. Я такъ ему признательна, ибо я сама неспособна ни соображать что-нибудь, ни шевелиться. Ловко упаковывая мои вещи, онъ по временамъ сострадательно взглядываетъ на меня и бормочетъ про себя: "Слава Тебѣ, Господи, на войнѣ былъ... много горя принялъ. Могу понимать. Это кто сроду кручины не видывалъ, тотъ къ чужому горю вродѣ какъ бы деревянный".
   И вотъ мы вдвоемъ въ послѣдній разъ. Какъ сказать ему, что сердце полно острой боли, что мнѣ невыносима разлука? Росла я вдвоемъ съ братомъ. Съ дѣтства были глубоко несчастны. И по-мальчишески привыкла я стыдиться слезъ и жалкихъ словъ. Когда особенно круто придется, только зубы стиснешь да головой тряхнешь. Въ такія минуты мы съ братомъ боялись взглянуть другъ другу въ глаза изъ страха прочесть въ нихъ состраданіе. Такъ и выросла я скрытной и замкнутой. Какъ мнѣ теперь подобрать тѣ слова, что я сроду не знавала? Юрій Николаевичъ такой же, какъ всегда, только чуть блѣднѣе обыкновеннаго.
   -- Хотите, погадаю на прощанье?-- спрашиваетъ онъ.
   И, не дожидаясь согласія, забираетъ мою руку въ свои. Онъ низко наклоняется надъ моей ладонью, такъ низко, что я чувствую на ней его теплое дыханіе.
   -- Васъ ждетъ не грошевый заработокъ и не желѣзнодорожный буфетъ. Скоро на вашемъ жизненномъ пути вы встрѣтите "его". Не будетъ онъ блистать умомъ и юной красотой, но зато всегда будетъ къ вашимъ услугамъ его туго набитый бумажникъ. Вы отдохнете отъ житейскихъ невзгодъ и мытарствъ, и заживете въ той роскоши, для которой созданы...
   -- Вы говорите гадости... Что это? Купля-продажа?-- и я пытаюсь выдернуть руку, но сильные пальцы замяли ее, словно въ тискахъ.
   -- Постойте, не горячитесь... Есть и иной исходъ,-- добавляетъ онъ тише.-- Въ дремучемъ бору стоитъ избушка на курьихъ ножкахъ, а въ избушкѣ печурочка крохотная безъ лежанки, изъ кирпичиковъ еле слѣплена. Да нѣтъ, тамъ копоть и сажа... паутина по угламъ... не мѣсто вамъ за той убогой печуркой... И знаете что,-- рѣзко мѣняетъ онъ тонъ,-- достаточно всякихъ гаданій и волхованій. Подвиньтесь ко мнѣ ближе. Посидимъ рядышкомъ на прощанье... Это хорошая примѣта: такъ сказывали мнѣ старые люди... Или нельзя: ритуалъ не позволяетъ? Разстаньтесь хоть на мигъ съ тетушкиными завѣтами.
   Я пересаживаюсь съ кресла на узенькій плетеный диванчикъ. Намъ такъ тѣсно, что я касаюсь плечомъ его плеча. Я стараюсь сидѣть прямо и избѣгать прикосновенія. Сердце бьется сильно и неровно. Голова кружится... Я изо всей силы стискиваю зубы, чтобы скрыть нервную дрожь. Юрій Николаевичъ сидитъ неподвижно и молча наблюдаетъ за мною. На его губахъ нѣжная и насмѣшливая улыбка.
   -- Сошлись двѣ сильныя натуры и борются: ни одна не хочетъ уступить...
   Я хочу крикнуть, что не понимаю, какая борьба? Изъ-за чего? Но я только молча шевелю пересохшими губами. Которая изъ сильныхъ натуръ уступаетъ первая,-- я не помню. Я знаю только, что моя голова лежитъ на его плечѣ, а его красивыя гордыя губы прильнули къ моимъ. Какъ стало тихо кругомъ. Тихо было и раньше, но сейчасъ особенная тишина. Будто умеръ весь міръ, а есть только онъ да я, да нашъ длительный дивный поцѣлуй... Ужъ не сонъ ли все это?...
   Юрій Николаевичъ опоминается первый, взглядываетъ на часы и говоритъ невѣрнымъ голосомъ, избѣгая смотрѣть на меня:
   -- Вамъ время ѣхать. Позволите позвонить? Уже пора.
   И нервно нажимаетъ кнопку. Никто не является на зовъ, и онъ самъ идетъ за швейцаромъ. Я одна. Что же это? Все кончено... Я не увижу его больше... Что значило его гаданье? Неужели?... А если нѣтъ? Что за позоръ, если я ошиблась! Сказать? Нѣтъ, нѣтъ: такія слова обжигаютъ губы...
   -- О чемъ вы такъ задумались, голубушка?-- слышу я надъ собой его голосъ.-- Зачѣмъ такой печальный видъ? Полноте! Перемелется -- все мука будетъ!
   Сергѣй выноситъ вещи. Мы снова одни. Юріи Николаевичъ надѣваетъ на меня жакетъ, подаетъ муфточку, перчатки, а потомъ властнымъ движеніемъ привлекаетъ меня къ себѣ и цѣлуетъ крѣпко до боли.
   -- Идите, я не пойду провожать васъ,-- слышу, я какъ сквозь сонъ, его вздрагивающій голосъ. Сергѣй застегиваетъ полость.-- Счастливо оставаться!
   На станціи все какъ всегда. Бѣгаютъ носильщики, суетятся лакеи-татары въ просаленныхъ фракахъ. Кричитъ гдѣ-то ребенокъ, начальникъ станціи любезничаетъ съ хорошенькой блондинкой въ траурѣ... Никто не догадывается о томъ, что онъ поцѣловалъ меня. Да, поцѣловалъ, въ самую серединку губъ. Я и сейчасъ ощущаю вкусъ этого поцѣлуя... И какъ хорошо было на его груди. Это было мое мѣсто... Стало такъ спокойно, давящее горе сразу отодвинулось, стало кукольнымъ, ничтожнымъ...Кряхтитъ всѣми суставами старенькій вагонъ. Громко хлопаютъ дверями занесенные снѣгомъ кондуктора. Толстенькій господинъ въ дорожной шапочкѣ читаетъ при свѣтѣ мигающаго огарка. Пожилая дана со страдальческимъ лицомъ долго-долго ищетъ спальныя туфли въ ковровомъ мѣшкѣ. Я изо всѣхъ силъ стараюсь сдѣлать видъ, что я, какъ и всѣ. Разстегиваю ремни, достаю "думку", вытягиваюсь поудобнѣе на пыльномъ диванѣ и притворяюсь, что сплю. Все это я продѣлываю совершенно машинально, по привычкѣ.
   Въ головѣ все та же неотвязная мысль.
   Холодный зимній разсвѣтъ. Пересадка. Къ намъ садится какой-то инженеръ, а съ нимъ черненькій человѣчекъ въ долгополомъ сюртукѣ. Оба изъ N--ска. Говорятъ о неудачномъ водопроводѣ, предстоящей ярмаркѣ. Черненькій человѣчекъ оказывается мастеромъ музыкальныхъ инструментовъ. Услыхавъ названіе "его" города, я оживляюсь. И, чтобы услыхать его лишній разъ, съ интересомъ разспрашиваю, почему не удались земляныя работы и правда ли, что гитары дѣлаются только изъ кленовыхъ досокъ?
   -- Нѣтъ у меня хорошихъ помощниковъ,-- жалуется мастеръ.-- Всюду за ними присмотри. Вотъ и сижу, какъ сычъ, въ мастерской. Въ Питеръ, вѣрите ли, впервой ѣду. Ужъ и боязно съ непривыку-то... А каково будетъ черезъ Волгу переправляться, вы то возьмите! Мнѣ сосѣди въ вагонѣ сказывали: она, матушка, еще и не встала. Такъ, говорятъ, намъ по дощечкамъ ее придется переходить, на манеръ воробышковъ поскакивать. А ну какъ въ воду сверзишься!
   Узнавъ, что я тоже ѣду за Волгу, онъ упрашиваетъ меня переправляться вмѣстѣ. "Все-таки охотнѣе, чѣмъ одному: на міру и смерть красна".
   Я соглашаюсь... Развѣ мнѣ не все равно? Искры отъ паровоза мелькаютъ красными полосками сквозь заиндевѣлыи окна. Избушка на курьихъ ножкахъ, убогая печурка, паутина по угламъ. И мнѣ не мѣсто тамъ, гдѣ сажа и копоть... Такъ думаетъ онъ... Да я въ адъ пошла бы за нимъ... Онъ сказалъ и самъ испугался своихъ словъ... Хорошо -- пусть это было невозможно почему-нибудь... Зачѣмъ же онъ говорилъ эти слова? Именно тѣ, которыхъ онъ не долженъ былъ смѣть произносить! Вѣдь это же было такъ утонченно жестоко, такъ непохоже на него... И я снова начинаю мысленно перебирать все съ начала... Какъ устала моя голова отъ мучительной неотвязной думы.
   Вотъ мы и на Волгѣ. Она стала сегодня ночью. Путь опасенъ, и потому на станцію выѣхали только немногіе ямщики. Лошадей берутъ съ бою. Крикъ, давка, суета. Подбѣгаетъ гитарный мастеръ и заявляетъ, что ему безопаснѣе ѣхать одному. Онъ вовсе не желаетъ утонуть изъ-за меня: онъ человѣкъ семейный! Пожимаю плечами и усаживаюсь въ широкія дощатыя сани. Ямщикъ татарскаго типа въ рваной шапкѣ набекрень подбираетъ вожжи. Мы начинаемъ осторожно спускаться на Волгу. Уже самое начало не предвѣщаетъ ничего хорошаго. Спускъ страшно крутъ. Дорога обледенѣла, и лошади скользятъ безпрестанно. Передъ нашимъ носомъ опрокидываются троечныя сани, и изъ нихъ валятся многочисленные пассажиры вперемежку со своимъ немудрымъ багажомъ. Мы безпрестанно объѣзжаемъ упавшихъ лошадей, бьющихся въ оглобляхъ. По рѣкѣ ямщикъ пускаетъ лошадей вскачь. Вѣтеръ свиститъ въ ушахъ, въ лицо летятъ осколки льда. Волга съ черными берегами и бѣлыми пятнами снѣга на нихъ, съ шероховатымъ грязнымъ льдомъ -- очень непрезентабельна. Но все же это Волга. И при видѣ любимой рѣки душу охватываетъ чувство простора, молодой удали... Мы несемся во весь духъ. Нашъ путь не на тотъ берегъ, нѣтъ. Это я лечу къ своему счастью... Онъ выходитъ ко мнѣ навстрѣчу... Милый, желанный... Теперь я твоя навѣкъ.
   Озябшими непослушными пальцами я перебираю открытки. Торгующая въ кіоскѣ барышня съ подвязанной щекой усердно мнѣ помогаетъ... Наконецъ! Вотъ то, что мнѣ надо... Зимнее поле. Вечерѣетъ. По снѣгу уже побѣжали фіолетовыя тѣни. Проселкомъ бредетъ старушка съ котомкой, еле передвигая усталыя ноги. Ея путь на западъ. Тамъ краснѣетъ узенькая полоска догорающей зари. А на ней вырѣзывается черный силуэтъ мельницы. Куда ни глянь вокругъ -- ни хаты, ни кустика... Мертвящая степь! Быстро набрасываю нѣсколько словъ карандашомъ на оборотѣ. Кидаю открытку въ почтовый ящикъ и бѣгомъ бросаюсь въ вагонъ. Уже третій звонокъ... Что я сдѣлала? Можетъ, этого не надо было? Нѣтъ, все лучше мучительной неизвѣстности.
   

12 декабря.

   Я сижу въ тетиномъ кабинетѣ. Въ рукахъ у меня телеграмма, а въ ней одно только слово: "невозможно". Я тупо гляжу передъ собой и повторяю машинально: невозможно, невозможно... За стѣной хохочетъ молодая компанія. У моей юной кузины собрались ея подруги. Звенитъ гитара. Вперебой щебечутъ молодые голоса... Такъ оно и должно было быть. Иначе почему же меня мучила такая острая тоска сквозь все то коротенькое счастье, что онъ далъ мнѣ?... Поманилъ и оттолкнулъ... Вѣдь онъ былъ въ своемъ правѣ. Кто велѣлъ мнѣ принимать все это въ серьезъ? Веселая болтовня затихла. Красивое контральто поетъ старинную хохлацкую пѣсню о томъ, какъ казакъ прощался съ дивчиной, а та молила его взять ее съ собою въ далекую Украйну...
   
   Дивчиночко, сердце, гдѣ будешь ты спаты
   Въ Украинѣ далекой?...
   
   Гитара печально вторитъ красивому напѣву... Вѣдь все это пустяки въ сущности. Какъ резюмировалъ бы все это тотъ, кому попались бы въ руки эти разрозненные листочки... "Онъ" и "она" поселились въ одной гостиницѣ. "Она" въ пятомъ, "онъ" въ седьмомъ номерѣ. Онъ слегка пофлиртовалъ съ ней, погадалъ ей, поцѣловалъ на прощанье... А "она" вообразила себѣ невѣсть что... Онъ просто, какъ говоритъ кто-то у Тургенева, "пощебелидъ да и за щеку"... Велика важность!
   А молодой женскій голосъ разливается трогательной жалобой:
   
   Въ полѣ подъ вербою
   Або сердцемъ съ тобою
   Въ Украинѣ далекой...

Збышко.

"Русская Мысль", кн. V, 1908

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru