Замятин Евгений Иванович
Кряжи

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Е. И. Замятин

  

Кряжи

  
   Замятин Е. И. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 1. Уездное
   М., "Русская книга", 2003.
  

1

  
   Не перевелись еще крепкие, дремучие леса на Руси. Вот кто в Пожоге бывал -- тот знает: хоть целый день иди, в какую сторону хочешь, все из лесу не выйдешь, все будут сосны шуметь, зеленошубые, важные, мудрые. А в Пожогу вернешься -- у прясла встретит такой же мудрый, ту же думу думающий каменный бог: в запрошлом году рыли овин у попа -- и откопали старое идолище. Там -- Никола себе Николой, а все-таки и к нечисти надо с опаской: кабы какой вереды не вышло. И тайком от попа, с почетом, вынесли нечисть за прясло, там и поставили у дороги.
   Через эту самую нечисть и пошла вражда между Иваном да Марьей. Вез Иван с базару лузги воз: послал поп за лузгой, вся вышла, не из чего курам месятки делать. А Марья везла дерева на продажу: сосны трехчетвертные. У околицы у самой и встретились.
   -- Эй ты, с лузгой, вороти!
   Эх, хороша девка, брови-то как нахмурила соболиные! Может, кабы не такая была, не свернул бы Иван, а тут...
   -- А ну-ка, красавица, сама вороти: видишь, я с возом.
   Ожгла искрой из глаз, стеганула по лошади Марья, хотела проскочить -- да не спопашилась: зацепила осью за идолище, крякнула ось, покатились сосны трехчетвертные.
   -- Ах ты, заворотень, шаромыга! Я тебе покажу, как оси ломать...
   Уж вскочила к Ивану на грядушку, уж замахнулась. Да на грех тут оборвалась, пуговица у баски, разошлась на груди баска -- и отзынула Марья.
   У Ивана дух перехватило -- от злости или еще отчего, Бог его знает. А только ни слова не сказал, слез, у воза своего вынул ось и ей поставил: подавись, мол, н-а! Потом на руки поплевал, понатужился -- силы и так довольно, а тут вдвое прибавилось: положил ей бревна на место, и поехала Марья.
   Вот с той поры и пошло. Оба -- кряжи, норовистые: встретятся где, в лесу ли на по-грибах, у речки ли на поводе -- и ни вполглаза не глянут. Почерпнут по ведрушке и разойдутся, всяк по своей дороге.
   Уж далеко отойдут, уж запутается между рыжих стволов белая баска Марьина, тут-то шишига и толкнет:
   "А ну, оглянуться теперь? Наверно, далеко уж..."
   И вот на тебе: как нарочно, оглянутся оба вместе. И отвернулись сейчас же, и побежали еще прытче, только плещется из ведер вода.
   В Пожоге народ на счету, на веду живет: скоро проведали, какая пошла раздеряга между Иваном да Марьей. Стали про них языки точить, стали их подзуживать, -- ну просто так, для потехи.
   -- Эх, Марья, работник-то попов, Иван-то, богатырь какой: сам-один, своим рукам, всю попову делянку срубил. Ды кудрявый, ды статный: вот бы тебе такого в мужья! Не пойдешь, говоришь? Не хочет, братцы, а?
   А потом -- Ивану:
   -- ...А встретили мы сейчас Марью: про тебя, Иван, говорила. И зазря, говорит, он на меня зарится, я сама у матери всем хозяйством правлю, мужиков этих самых мне не надобно. А уж, мол, таких, как Иван, без кола без двора, и подавно...
   И разгасятся они оба, Иван да Марья, и обносят за глаза друг дружку словами разными: тем-то скоморохам, конечно, потеха.
   А ночью... Да что: ночью человек ведь один сам с собой, да и не видит ночь ничего, состарилась, глаза потеряла.
  

2

  
   Петров день скоро, великий праздник летний. Уж и погуляют же в Пожоге, похлебают вина до дна мужики, накорогодятся девки да парни.
   Свой медный гребень -- от деда достался -- начищает песком попов работник Иван. Уж как жар горит гребень, а Ивану все мало, все лощит. Ох, выбрал, должно быть, Иван, кому гребень отдать! Есть откуда выбрать в Пожоге: пригожих много...
   Наране Петрова дня уехали мужики невод ставить на Лошадий остров, где поножь лошадиная каждый год. А день -- красный, солнце костром горит, растомились сосны, смола течет. И случилось, побежали в челне на тот же Лошадий остров девки пожожские, в Унже купаться: нет купанья лучше, как тут.
   Вылезли, глядь-поглядь: мужики в тени дрыхнут -- солнцем сморило, Унжа лежит недвижима, поплавки от невода -- спят.
   -- Подружки, а давайте невод тянуть?
   Кому же это сказать, как не Марье: она везде коновод, заводило.
   -- Да тут глыбь, омутья. Ишь ты какая бойченная!
   Пошептались, пожались -- да и полезли: уж больно лестно мужиков обойти. Взялись за тягла, тянут-потянут: нет, нейдет.
   -- Ой, сестрицы: утоплый! Страсть, ей-Богу! Бросим, а?
   Под вечер будь дело -- бросили бы, а сейчас оно не так уж и страшно. Марья-заводило сбросила одёжу, вошла в воду поглубже.
   -- Налегни-ка, девонька, налегай.
   Подался невод, пошел. Зачернелось под водой что-то, а что зачернелось -- не понять. Пригляделись: усы и морда черная, и все обличье сомовье.
   -- Сом, сомяка! Батюшки, ну и страшенный! Ой, беги, Марья, в воду утянет.
   Открыл сом ленивые буркалы, трепыхнулся -- сигает сейчас в воду, и поминай как звали...
   -- Ну, нет, не уйдешь... -- кинулась Марья на сома, животом легла и держится, а сама благим матом: тяни-тяни-тяни!
   И вытянули девки сома -- и Марью с сомом, обступили: смех, воп, визг. Проснулись мужики, прибежали, подивились на сомяку страшенного. В затылках поскребли.
   -- Дыть, сонный он. Поди, лошадь его в воде копытом брыкнула. Эка мудрость такого-то выловить?
   -- Со-онный, говоришь? -- как соскочит Марья с сома, рыбина как сиганет, мужики как попятятся...
   -- Ну будя баловать-то, давай. Наша рыбина, нашим неводом выняли, -- галдели мужики. -- Да оделись бы, оглашенные! Пошли-ка, пошли...
   -- А-а, так-то? А ну, девки, в воду сома.
   Вот тебе, здравствуй. Экая оторвяжница, а? Надо, видно, миром кончать.
   Сторговались за два рубля. Отсчитали девкам -- чтоб их нелегкая! -- два рубля, забрали невидалого сома мужики.
   На Петров день гостинцев-то накупили девки на Марьины деньги: жамок, козуль, орехов, меду пьяного. Только и разговору в Пожоге, что про Марью, как Марья сома обротала: ну и богатыриха, ну и бой-девка.
   Садилось солнце за Унжу, как дед на завалину, поглядывало на молодых стариковски-ласково. Под соснами зеленошубыми кружился-перевивался веселый корогод:
  
   Как по травке -- по муравке
   Девки гуляли...
  
   Только и славили, что Марью одну, только и выбирали все Марью да ту же, "ой Машеньку высошеньку, собой хорошу".
   Приметил кой-кто: что-то не видать Ивана, работника попова. Посмеялись:
   -- Ну и зёл, ну и зёл же он, братцы! И что это ему Марья не мила так: чудно.
   А Иван тут же стоял, недалечко, за соснами вековыми. Все гребень свой в руках мусолил, все на круг веселый смотрел, а в кругу Марья ходила, веселая, червонная, пышная: только брови собольи -- строгие, да губы тонкие -- строгие...
   Уж стали веселыми ногами разбредаться мужики, уж находили покой похмелые головы на жилистых руках -- корневищах сосновых. Выплыл месяц, медным рогом Ивана боднул -- и побежал Иван к Унже. Размахнулся -- раз! -- и блеснул гребень, булькнул в Унжу.
  

3

  
   Поп пожожский, отец Семен, в старое время на всю округу славился своей премудростью. Травками лечил: от винного запойства у него своя травка была, от блудной страсти -- своя. Из ботвы из картофельной какие-то хлебы умудрялся печь. Индюки у него по двору ходили чисто собачищи лютые, никаких собак и не надо. А теперь уж на убыль пошло, стал отец Семен хилеть, забытое у него началось. Газету прочтет -- расписывается на газете: "Прочитано. С. Платонов". А забудет расписаться -- в другой раз ту же газету читает, и третий -- пока не распишется.
   Каждый день Ивана расспрашивать начинал отец Семен сначала:
   -- И чтой-то, Иван, примечаю я нынче, невеселый ты ходишь?
   И каждый день Иван все так же встряхивал кудлами русыми:
   -- Я? Я ничего будто...
   А сам скорей топор на плечо да куда-нибудь в лес подальше, на поповых делянках сосны валить. Хекал-свистел топор, брызгали щепки, сек со всего плеча -- будто не сосна это была, а Марья да та же все. И сейчас подкосится, сломится, падет на коленочки и жалостно скажет:
   -- Ой, покорюсь, ой, Иванюша, помилуй...
   С кузьминок -- бабьего, девичьего да куричьего праздника -- дождь пошел, на мочежинках повыскочили грибы. Рассыпался народ грибы собирать. Два дня сбирали, а на третий, возле Синего Лога, клюнула мальчонку змея, и к вечеру помер мальчонка. С того дня стала расти змея, и уж не змея это -- змей страшный: Синий Лог стали за три версты обегать. А Иван -- змею обрадовался, стал каждый день ходить в Синий Лог: никому другому -- Ивану надо змея убить, и тогда...
   Раз под вечер вернулся Иван из Синего Лога, глядь, на порядке -- народ, шум. Подошел: в кругу на земле -- лежит змей тот самый. Уж голову ему оттяпали, а он все еще шевелится. Медленно режут по кускам, вытягивают головы из-за плеч:
   -- Копается-шша? Ну, и живуч, омрак страшный!
   Эх! И топор бросил Иван, и на порубку ходить перестал, и на улицу не показывался: все опостылело.
   Забелели утренники, зазябла земля, лежала неуютная, жалась: снежку бы. И на Михайлов день -- снег повалил. Как хлынули белые хлопья -- так и утихло все. Тихим колобком белым лай собачий плывет. Молча молятся за людей старицы-сосны в клобуках белых.
   От тишины от этой еще пуще сердце щемило. Морозу бы теперь лютого, так чтоб деревья трескались! Да выбежать бы в одной рубахе, окунуться в мороз, как в воду студеную, чтоб продернуло всего, чтоб ногами притопнуть -- живо бы всю дурь из головы вон...
   А морозы не шли, все больше ростепель. Небывалое дело: зимнего пути еще нет по Унже. А ведь святки уж на дворе.
   Первый тому знак -- стал отец Семен о гусях каждый день говорить. Напретил одно:
   -- Гусятинки бы, мать, а? За гусями-то ехать -- время, мать, а?
   Гусятинку любил отец Семен до смерти, без гусятины -- и праздник не в праздник. А за гусями -- вон куда ехать, в Варегу, за сорок верст. Ну да уж заодно -- изюму купить для кутьи, муки подрукавной: стал Иван розвальни снаряжать.
   -- К середе-то, Иван, управишься?
   -- Я-то? Управлюсь.
   -- Ну, то-то. Ты гляди, к ночи чтоб не попасть. Волки ведь. Как это со мной-то вышло... -- И уж в какой раз принимался отец Семен рассказывать: из той же Вареги он ехал, и волки увязались, и как он им по гусю выкидывал -- так ни одного и не довез.
   А Иван из Вареги нарочно в ночь выехал: волки так волки, хоть что-нибудь, развернуться бы в чем, одолеть бы что.
   И как на смех -- хоть бы один. Может, оттого на охоту не вышли волки, что ночь была ясная, месячная. Другие сутки стоял мороз.
   К Пожоге приехал Иван в полдень. До перевоза доехал -- у перевоза народ, шум: паром-то не ходит. Унжа -- стала. Вот те и раз!
   Унжа тут не широкая, видно, как на том боку машут руками. Бабы кричат -- дразнятся:
   -- ЭЙ, вы, заунженские! А ну-ко, по первопутку-то к нам?
   -- Ты, зевластая, помолчи! А то как вот перееду да как почну мутыскать...
   -- А ну, переедь! А переедь, переедь-ка, я погляжу! И показалось Ивану: на том боку, среди увязанных платками -- мелькнула Марьина голова. Закипело в нем, ударил он лошадь -- и стал спускаться на лед. Только спаянный лед -- гнулся, булькали под ним пузыри, кругами шел треск.
   -- А переедет ведь, дьявол! Как Бог свят -- переедет...
   Иван на лед не глядел, ехал на санях стоймя, крутил вожжами над головой. Только когда уж к тому боку стал подъезжать, вдруг -- все кругом в глазах -- и куда-то вниз тихонько пошел, пошел, пошел...
   Пока это опамятовались, да за ум взялись, да слег накидали на лед, пока вытащили Ивана и лошадь. Лошадь-то, должно быть, передними ногами цеплялась: лошадь только тряслась вся. А Иван -- жив ли, нет ли, кто его знает.
   -- Качай, ребята, качай!
   И когда галдеть перестали и начали на свитке качать -- стало слышно: выл, причитал чей-то бабий звонкий голос. Поглядели: Марья.
   -- Качай, ребята! Отживе-е-ет еще, у нас народ крепкой, кряжистой...
   Отживе-е-ет! Ну хоть бы послушать Марьины причеты -- отживе-е-ет.
  
   1915
  

КОММЕНТАРИИ

  
   Впервые: Речь, 1916; то же в кн. Уездное. Пг., 1916. Печатается по: Собрание сочинений. Т. 2. М.: Федерация, 1929.
   В 1928 г. рассказ был переведен на немецкий язык.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru