Зайцев Варфоломей Александрович
Перлы и адаманты русской журналистики

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Перлы и адаманты русской журналистики

"Русское слово", 1864, No 6. Отд. II.

http://az.lib.ru

   Въ прошломъ году, собирая перлы русской журналистики, я замѣтилъ, что ошибочно судили нѣкоторыя, находя въ ея средѣ какія-то несогласія и враждебныя отношенія; я выразилъ въ то время мнѣніе и постарался доказать его, что если съ виду иногда и покажется, будто не совсѣмъ ладно, то это только съ виду. На самомъ же дѣлѣ царствуетъ такой міръ и согласіе, что любо; между журналами установились самыя дружескія отношенія, литераторы стали обращаться другъ къ другу съ привѣтствіями въ родѣ тѣхъ, какими встрѣчали другъ друга обитатели того города, гдѣ процвѣталъ Павелъ Ивановичъ Чичиковъ.
   -- Послушай, Мамочка, Апполонъ Александровичъ! или: "заврался, другъ, Иванъ Сергѣевичъ! или же: тебѣ извѣстно, душа моя, Михаилъ Никифоровичъ". Ежели по временамъ на языкѣ кого нибудь изъ этой братьи появляется желчь, то это только относительно тѣхъ злосчастныхъ, оставленныхъ за флагомъ патріотической рысью большинства, къ которымъ теперь принадлежатъ немногія. Подобному дружественному согласію литературы нельзя не порадоваться. Я непремѣнно подивился бы на "Эпоху", хотя бы за тѣмъ, чтобы наслаждаться зрѣлищемъ братской любви, какую являютъ ея постоянныя сотрудники. "Другъ мой, Гораціо Косица!" взываетъ Апполонъ Григорьевъ; -- Милка, Ѳедоръ Михайловичъ... и т. д. въ этомъ родѣ. Существуютъ и другіе пріемы. Для выраженія нѣжности прикинется вдругъ кто нибудь, что въ томъ или другомъ вопросѣ разошелся съ своимъ добрѣйшимъ пріятелемъ N N; ну и даетъ дѣлу такой оборотъ: "между нами вышло, не скажу разногласіе, но недоумѣніе" и т. д. Вообще много есть тонкихъ и ловкихъ манеръ сказать другу или пріятное. Иногда даже будто укоряютъ другъ друга, но и въ упрекѣ слыша нѣжность и добродушіе, a иногда даже пользуются этимъ случаемъ, чтобы похвалить тонко. Такимъ, напримѣръ, образомъ "Современникъ" нѣжно упрекалъ "Инвалидъ" за безобразіе, произведенное послѣднимъ относительно "Заграничнаго Вѣстника". Такимъ же образомъ "Эпоха" укоряетъ Каткова въ статьѣ "Русскіе нѣмцы". Читаешь и радуешься, пріятно быть русскимъ писателемъ во время подобнаго единодушія литературы. У нѣкоторыхъ это единодушіе доходитъ до странностей. Такъ, въ "Эпохѣ" ни одинъ сотрудникъ не можетъ выдумать ни одной остроты (т. е. того, что въ этомъ журналѣ называется остротой), чтобы другіе не подхватили и не вклеили ее во всѣ прочія статьи всѣхъ прочихъ книжекъ. Напишетъ, положимъ, г. Достоевскій, вмѣсто обличить, абличить -- смотришь и Ап. Григорьевъ, и Аверкіевъ, и всѣ остальные пишутъ абличить и всякій разъ, видимо довольные собою, подчеркиваютъ или все слово или букву a, въ которой и заключается вся соль. Назоветъ г. Григорьевъ г. Н. Потѣхина -- junior -- глядишь, г. Аверкіевъ повторяетъ то же самое съ такимъ веселымъ и радостнымъ видомъ, какъ будто самъ сочинилъ подобную прелесть. Въ сущности конечно это обстоятельство маловажное, но для читателя весьма пріятное, ибо такая, незначительная сама по себѣ, черта рисуетъ ему цѣлую картину домашняго счастья. Онъ видитъ этихъ добрыхъ людей, жнущихъ въ мирѣ и согласіи; онъ видитъ, съ какимъ неподдѣльнымъ восторгомъ слушаютъ они, читаютъ и перечитываютъ другъ друга, какъ радуетъ ихъ и буква a, y мѣста поставленная, и эпитетъ junior, и тому подобное. И спѣшитъ каждый изъ нихъ повторить всѣ эти игривости, чтобы читатели не разъ и не два насладились и абличеніемъ и junior'омъ, потому что скупиться нечего; отчего не потѣшить публику. Добродушный народъ!
   Вслѣдствіе столь умилительнаго намѣренія жизнь течетъ y насъ, какъ по маслу; всѣ, видя спокойствіе, облеклись въ халаты и ведутъ себя, какъ дома. "При насъ", говорятъ они каждому изъ своей братьи, "можете совершать все, что вамъ угодно". Поэтому не стѣсняются. Образцы такого неглиже можно встрѣтить повсюду. Особенно замѣтно это въ Ап. Григорьевѣ, который ведетъ себя совершенно безцеремонно. Иногда онъ вдругъ разжаливается и объявляетъ публикѣ, что напишетъ цѣлую главу крайне скандальезную, и, разумѣется, всякій знаетъ, что онъ не такой человѣкъ, чтобъ въ этомъ случаѣ не сдержать слова. Глава пишется, и въ ней дѣйствительно появляются вещи не совсѣмъ благопристойныя, какъ напр. "ярыжно-глубокая и глубоко-ярыжная мысль великаго учителя въ феноменологіи Духа". Въ слѣдующей главѣ вдругъ признанія, въ которыхъ вы узнаемъ, что съ авторомъ случается грѣхъ такого рода: вздумаетъ онъ написать статью о Пушкинѣ, напишетъ, корректуру прочтетъ,-- статью отпечатаетъ, глядь вышло не о Пушкинѣ, a объ Авдотьѣ Глинкѣ. Признается также, г. Григорьевъ, что, участвуя въ редакціи Московскаго Вѣстника, онъ никакъ не могъ дойдти до того, чтобы знать, что тамъ печатается. Впрочемъ послѣ перваго признанія второе теряетъ всякій интересъ. Но если г. Григорьевъ пойдетъ далѣе по тому же пути, то поразскажетъ намъ много интереснаго о себѣ, хоть напр., какъ онъ статьи изъ журнала въ журналъ перетаскивалъ и т. п. Хорошо тоже отзывается онъ "объ Якорѣ", гдѣ до сихъ поръ еще ищетъ пристани и въ то же время говоритъ въ "Эпохѣ" съ видомъ пренебреженія: "закидывалъ я и хрупкій якорь, но предпочелъ бросить." Дрянь, дескать, нестоящая. И замѣтьте, это написано въ майской книжкѣ "Эпохи", a есть іюльскіе NoNo Якоря, гдѣ красуется подпись: Ап. Григорьевъ. Нечего сказать, пріятно быть читателемъ Якоря. Читать полтора года, и вдругъ въ одинъ прекрасный день услышать отъ самого г. редактора, что все это сущая дрянь. Лестно, нечего сказать!
   Но, перечитавъ написанное, я замѣтилъ, что долженъ поспѣшить предупредить читателя, что, не смотря на внутренній миръ, царствующій въ литературѣ, общій характеръ ея далеко не мирный. Дѣло вотъ въ чемъ.
   Въ "Московскихъ Вѣдомостяхъ" и всѣхъ прочихъ областяхъ, подвѣдомственныхъ г. Каткову, доселѣ раздаются бранные крики, показывается видъ, что какъ будто настоитъ необходимость разнести въ прахъ кого-то. Въ "Русскомъ Словѣ" мы еще не говорили о нѣкоемъ произведеніи, спеціально предназначенномъ для разнесенія въ прахъ разныхъ враждебныхъ силъ. Произведеніе это, напечатанное въ "Русскомъ Вѣстникѣ" принадлежитъ перу одного господина, a именно Клюшникова. Но чтобы вопіять и бѣсноваться, надо имѣть хоть какую нибудь причину, а между темъ время настоитъ самое спокойное. Англійскій клубъ обратился опять къ картамъ, даже въ заздравныхъ тостахъ нѣтъ надобности, ибо всѣ наслаждаются прекраснѣйшимъ здоровьемъ и спокойно отдыхаютъ подъ мирною кущей. Слѣдовательно въ азартѣ быть рѣшительно нелѣпо, и хотя нѣкоторое время можно себя нѣсколько подогрѣвать, но если постоянно подогрѣвать, то наконецъ перегоришь и высохнешь. А безъ азарту тоже нельзя; потому, за какую же профессію приняться, что же дѣлать? Нельзя же три изданія постоянно наполнять извѣстіями о томъ, что дѣлаетъ англійскій клубъ. Но не думаю чтобъ вышелъ прокъ какой нибудь изъ поддѣльнаго азарта.
   Этими усиліями особенно занята Эпоха. Послѣ испытаннаго крушенія, эти господа видимо исправились и стали стараться писать толково и удобопонятно, дабы никого не вводить въ заблужденіе, и хотя отъ дурной привычки философствовать не отстали, на зато пылкостью чувствъ наверстываютъ.
   Особенно г. Аверкіевъ ихъ всѣхъ силъ старается зарекомендовать публикѣ себя и свою редакцію. Путь, выбранный имъ, довольно прямъ: г. Аверкіевъ пристаетъ къ г. профессору Костомарову на счетъ пылкости чувствъ. Статьи г. Аверкіева, хотя и написаны, какъ будто въ защиту Дмитрія Донскаго, но въ сущности цѣль ея доказать, что чувства г. Костомарова не имѣютъ надлежащей пылкости. Слѣдуютъ намеки на Сусанина ... при этомъ, въ предупрежденіе всякихъ нелестныхъ замѣчаній о такомъ образѣ дѣйствій, г. Аверкіевъ забѣгаетъ впередъ и утверждаетъ, что слово "неблагонамѣренность" получило отъ какихъ-то баши-бузуковъ такой неприличный оттѣнокъ, что г. Костомаровъ не долженъ употреблять его. Сдѣлавши эту оговорку, г. Аверкіевъ считаетъ себя въ правѣ дѣйствовать sans faèon и прямо указывать на такіе предметы, съ которыми самъ М. П. Погодинъ считалъ долгомъ обращаться нѣсколько прилично. Очевидно, что г. Аверкіевъ также изъ числа юныхъ талантовъ, подающихъ надежды не менѣе Клюшникова.
   Наконецъ "Эпоха" сдѣлала попытку соперничать съ "Маревомъ", и плодомъ этого соперничества явилась драма г. Полонскаго: "Разладъ". Не мое дѣло критически разбирать подобныя творенія, и я предоставляю судить объ этомъ судьѣ болѣе компетентному, г. отставному майору Бурбонову, который, какъ воинъ, съумѣтъ вникнуть во всѣ военно-художественныя тонкости новаго сочиненія г. Полонскаго, а по отзыву свѣдущихъ людей, затмившаго даже достославное "Свѣжее Преданіе". Я же ограничусь только замѣчаніемъ касательно силы творчества поэтовъ вообще, а г. Полонскаго въ особенности. Эти люди дѣйствительно умѣютъ дѣлать все изъ ничего и способны вдохновляться даже такими предметами, въ которыхъ они рѣшительно не смыслятъ ни уха, ни рыла. Спрашиваю васъ, милостивые государи, что бы могло выйдти, если бы, положимъ, хоть г. Н. Бергъ вздумалъ писать о польскихъ событіяхъ въ Саратовѣ, руководствуясь при этомъ единственно фантазіей. Полагаю, что вышло бы нѣчто неподобное, и г. Н. Бергъ былъ бы осмѣянъ и поруганъ за неслыханную отвагу свою. Полагаю даже, что тотъ же г. Полонскій, еслибъ вмѣсто стихотворной драмы вздумалъ написать прозаическую статью о томъ же предметѣ, не довольствуясь общими соображеніями и политическимъ взглядомъ, но облекая, такъ сказать, "свою фантазію" въ повѣствовательную форму, то и его постигла бы злополучная участь. Но поэту все сходитъ съ рукъ.
   Мыслитель, пишущій передовыя "статьи въ "Библіотекѣ для Чтенія", возстаетъ противъ какихъ-то неизвѣстныхъ, желающихъ отрицать событія двухъ послѣднихъ лѣтъ. Мыслитель впрочемъ самъ не знаетъ, что говоритъ и видимо подразумѣваетъ подъ отрицаніемъ лишь непріязненное отношеніе къ этимъ событіямъ. Другими словами, онъ хочетъ доказать, что все, что дѣлается, дѣлается къ лучшему. Мыслителю естественно разсуждать такимъ образомъ, потому что онъ принадлежитъ къ "Библіотекѣ для Чтенія", a журналъ этотъ до сихъ поръ еще не рѣшился, что называть лучшимъ, и что -- худшимъ. Его, очевидно, соблазняетъ путь "Русскаго Вѣстника", и онъ спѣшитъ помѣстить романъ "Некуда", гдѣ, если возможно, превзойдены г. Писемскій и его выкормышъ. Что такое этотъ романъ -- это ужь и сказать невозможно, и единственное уподобленіе, какое можно сдѣлать ему, это статьи нѣмецкихъ таинственныхъ газетъ и журналовъ въ родѣ "Baierischer Polizei Aazeiger" или "Deutsches Geheim-Polizei Contralbatt". Разница только въ томъ, что "Некуда" не сопровождается фотографическими снимками. Вскорѣ и этого усовершенствованія ожидать можно... Но редакція "Библіотеки" рядомъ съ "Некуда"", гдѣ изображена маркиза де-Бараль, помѣщаетъ статьи г. Евгеніи Туръ, и такимъ образомъ оказывается способной совмѣщать несовмѣстимое... Надобно правду сказать, что одной изъ своихъ цѣлей -- возбужденія любопытства -- авторы такихъ романовъ, какъ "Некуда", достигаютъ вполнѣ. Изумленіе читателя вотъ уже второй годъ постоянно возрастаетъ. При "Взбаламученномъ море" казалось, что гаже уже нельзя будетъ выдумать. Вышло "Марево". Но въ "Маревѣ" даже гадость имѣетъ хотя какое прикрытіе, берутся небывалыя личности, которыя авторъ усиливается возвести въ типы. A тутъ вдругъ является чудище, которое ужъ совершенно со всякаго толку сбиваетъ; читаешь и не вѣришь глазамъ, просто зги даже не видно. Въ сущности это просто плохо подслушанныя сплетни, перенесенныя въ литературу. Дѣло общими чертами не ограничивается, лица въ типы не возводятся; за чѣмъ себя этимъ утруждать, это сдѣлали уже съ достаточнымъ успѣхомъ первые, принявшіеся на подобное дѣло. Теперь разработка по мелочамъ пошла, въ частности переѣхала. Дѣло теперь дѣлается такъ: берется личность и прописывается паспортъ ея: "Лобъ такой-то, носъ такой-то, волоса такіе-то, одѣвается по преимуществу такъ-то; въ разговорѣ употребляетъ такія-то восклицанія и слава".... и потомъ все это перепечатывается. Даже фамиліи лѣнь изобрѣсти: Курицынъ, положимъ, передѣлывается въ Пѣтухова -- вотъ и все. Однимъ словомъ, черная работа и та даже въ литературу явилась. A почтенный мыслитель "Библіотеки для Чтенія" сѣтуетъ на неблагопріятное отношеніе къ явленіямъ двухъ послѣднихъ лѣтъ! Успокойтесь, мыслитель, на васъ давно перестали досадовать. Вы всѣ милки, дѣло извѣстное. Досадовать на васъ нельзя, потому что никакой досады не хватитъ; притомъ вѣдь вы неповинны въ вашихъ подвигахъ: вы совершаете ихъ совершенно безсознательно; вамъ и въ умъ не приходитъ спросить на-единѣ самихъ себя о томъ, что вы дѣлаете и попросить самихъ же себя безпристрастно и хладнокровно обсудить этотъ предметъ. Еслибъ вы хоть разъ сдѣлали это, въ вашихъ поступкахъ не было бы той безпечной и наивной игривости, какъ теперь. Еслибъ г. Стебницкій взглянулъ на себя въ зеркало, a еслибъ г. Боборыкинъ, печатая его романъ, имѣлъ какое нибудь понятіе о немъ; то оба вы переконфузились бы другъ друга, обоимъ вамъ сдѣлалось бы омерзительно, и "Некуда" не явилось бы въ "Библіотекѣ". A то вѣдь дѣло какъ дѣлается. Приходитъ одинъ въ другому и говоритъ: "а ужь какую же штуку я противъ нигилистовъ выпущу! Страсть!" A нигилисты для него всѣ сосредоточиваются въ какомъ нибудь юнкерѣ Удаловѣ, котораго онъ видѣлъ y своего знакомаго. Выпускается штука, въ которой на сцену является юнкеръ, но не Удаловъ, a положимъ, Удальцевъ. и оказывается человѣкомъ столь же глупымъ, сколько зловреднымъ. Другаго это раззадориваетъ и, имѣя зубъ на нѣкоего титулярнаго совѣтника Носова, онъ принимается сочинять не менѣе веселую штуку, гдѣ изображаетъ титулярнаго совѣтника Губина, который также въ общему удовольствію обнаруживаетъ глупость и зловредность. При этомъ, если Носовъ часто ходитъ въ синемъ галстукѣ съ бѣлыми мушками, то въ штукѣ такой же точно галстукъ описанъ и на Губинѣ. Если юнкеръ Удаловъ пришепетывалъ, то въ другой штукѣ, юнкеръ Удальцевъ не обходится безъ пришепетыванія. Очевидно, что авторы обѣихъ штукъ описали, не понимая сами, что творятъ. Еслибъ понимали, то ихъ бы остановило хотя то соображеніе, что вѣдь можно допустить черный галстукъ съ красными мушками, не убавляя силы своей сатиры, ибо синій галстукъ Носова извѣстенъ только ему, да автору, да еще нѣсколькимъ общимъ знакомымъ. Публикѣ же все равно, такъ какъ она ни Носова, ни его галстука не знаетъ. Но авторъ заранѣе наслаждается зрѣлищемъ досады Носова, который, прочтя свой паспортъ, воскликнетъ: "А вѣдь это онъ меня изобразилъ!"; -- авторъ радуется при мысли о томъ, что общіе знакомые, нерасположенные къ Носову, прочтя описаніе галстука, взыграютъ, что "дескать молодецъ! ловко отдѣлалъ." Эта невинная радость побуждаетъ автора на цѣлый радъ такихъ штукъ, которыми онъ остается вполнѣ доволенъ, не заботясь о томъ, до чего онъ низводитъ и литературное дѣло, и журналъ, имѣющій удовольствіе терпѣть его. При такой наивности, что съ него взять? Можно бы, пожалуй, взяться за редактора, еслибъ и тутъ не являлась самая голубиная невинность и непониманіе дѣла. Редакторъ имѣетъ въ виду пріятную перспективу эффекта, который произведетъ штука. Ему мерещутся голоса, вопрошающіе другъ друга: "А читали вы новый романъ? Знаете ли, кто тамъ описанъ подъ именемъ маркизы?" За симъ слѣдуетъ сообщеніе, веселость, и въ концѣ концовъ являются нѣсколько пакетовъ, съ 15 рублями каждый. Съ другой стороны быть можетъ и то, что редакторы и авторы правы, разсчитывая нажить къ тому времени каменный домъ и способность не краснѣть. Что же касается до настоящаго времени, то при трогательномъ единодушіи ихъ, чего имъ стыдиться. Иванъ Петровичъ можетъ всегда сослаться на примѣръ Павла Ивановича, и на оборотъ; разумѣется, стыдить другъ друга они не станутъ, a напротивъ того готовы всегда ободрить пріятеля. Вышло "Марево", и "Библіотека," готовясь къ помѣщенію "Некуда," не преминула воздать хвалу ему; даже заплѣсневѣлыя, впавшіе въ дѣтство, "Отечественныя Записки," въ которыхъ уже съ незапамятныхъ временъ печатаются только переводныя статьи, и романы, a изъ оригинальныхъ кромѣ трудовъ самого редактора, являются лишь какія-то несообразныя повѣсти, точно повыкраденныя изъ журналовъ 30-хъ годовъ, даже эта, говорю я, старая рухлядь издала какой-то дребезжащій звукъ, силившійся выразить сочувствіе творенію г. Клюшникова. Вѣроятно, тотъ же звукъ повторится и по случаю "Некуда," и какой нибудь заштатный стрекулистъ соорудитъ нѣчто въ томъ же родѣ, чтобы показать, что и "Записки" не отстаютъ отъ вѣка. Быть можетъ, что и "Русскій Вѣстникъ" удостоитъ дать краткій, но лестный отзывъ о "Некуда", и во всякомъ случаѣ не осудитъ. Я только удивляюсь: какъ вы, при вашихъ разнообразныхъ занятіяхъ, находите еще время къ намъ придираться. A придираться къ намъ y васъ охота смертная. О чемъ бы вы ни заговорили, a насъ приплетете и затронете. Въ "Библіотекѣ" о Шекспирѣ зашла рѣчь: глядь -- и къ Шекспиру "Русское Слово" и нигилистовъ приплели. Въ "Эпохѣ" тоже другъ другу письма не напишутъ, не задѣвъ нигилистовъ. Напрасно вы время драгоцѣнное тратите: лучше бы вамъ собой заниматься, особенно "Библіотекѣ". "Эпоха", та хоть почвой наготу прикрыла, a "Библіотека" до сихъ поръ еще ничего не изобрѣла. И какъ это вы такъ существуете? Вѣдь нельзя же все только на другихъ взъѣдаться, да сплетничать; я полагаю, что приличіе (если можно еще говорить о приличіи въ русской журналистикѣ) требуетъ, чтобы вы наконецъ разродились какимъ нибудь принципомъ, изъ-за котораго хлопочете. Мнѣ конечно все равно, изъ чего бы вы ни хлопотали, но говорю я это потому, что васъ этимъ въ тупикъ ставлю, потому что вамъ всего труднѣе выдумать принципъ, и вы ни за что его не выдумаете и для всѣхъ такъ-таки сфинксомъ и останетесь; и что вы ни дѣлайте, a васъ ни одинъ человѣкъ не пойметъ, начиная съ самого г. Боборыкина. Поэтому употребите лучше ваши досуги на изобрѣтеніе какой нибудь прикрышки. Впрочемъ отсутствіе смысла не мѣшаетъ "Библіотекѣ" ликовать чуть ли не больше другихъ
   Слѣдовало бы сказать также о газетахъ; но все это такое абсолютное ничтожество, кромѣ "Московскихъ Вѣдомостей", что и говорить о нихъ нечего. Московскія же Вѣдомости теперь переложены въ романы и драмы, a слѣдовательно говорить о нихъ особо -- лишнее дѣло. Разумѣется, "вѣянія" эпохи, по выраженію Ап. Григорьева, отразились и на этихъ продуктахъ журналистики. Для доказательства достаточно указать на "Голосъ", который послѣ достойнаго состязанія съ Кене (буфетчикомъ въ Тиволи) предположилъ завести нѣчто въ родѣ полемики противъ "Русскаго Слова". Но такъ какъ все тонкое остроуміе газеты ушло на борьбу съ буфетчикомъ, то никакой полемики не произошло, a вышла такая мерзость, отъ которой даже отплевываться стыдно. Этихъ перловъ нынѣшней газетной полемики я приводить не буду -- тошнитъ и безъ того. Замѣчу только, что г. В. Л., разыгрывающій въ "Голосѣ" на другихъ цимбаллахъ, чѣмъ онъ разыгрывалъ въ "Современномъ Словѣ" вмѣстѣ съ г. Писаревскимъ, наконецъ нашелъ въ Андреѣ Александровичѣ истиннаго сотоварища по ремеслу. Этимъ близнецамъ и безсребренникамъ, изволите видѣть, понадобились принципы и безкорыстіе, вмѣсто той куриной слѣпоты, которою они доселѣ могли похвастаться. Они упрекаютъ "Русское Слово" въ томъ, что оно спекулируетъ именами, выставляемыми на оберткѣ. Съ нѣкоторыми журналами дѣйствительно случался такой грѣхъ, что на оберткѣ декабрьской или январской книжки выстраивался весь литературный генералитетъ, и такой безсребренникъ, какъ г. Краевскій, болѣе двадцати лѣтъ играющій на разныхъ тромбонахъ, лучше всякаго другаго знаетъ, за кѣмъ именно водился этотъ грѣхъ. Но "Русское Слово" уже давно обличено въ неуваженіи къ такому генеральству; оно питаетъ даже нѣкоторую увѣренность остаться неисправимымъ въ этомъ отношеніи. Поэтому обличеніе "Голоса", очевидно, имѣетъ другой умыслъ. Можетъ быть, онъ сомнѣвается, что въ нашемъ журналѣ дѣйствительно пишутъ гг. Писаревъ и Шелгуновь; можетъ справиться, если желаетъ. Но вѣрнѣе всего, что г. В. Л., захотѣвшій сыграть на своихъ цимбалахъ, самъ не знали, что сыграется, и потому фельетонъ его вышелъ довольно гнусной симфоніей изъ пѣсни:
  
   Ахъ ты жги, говори и т. д.
  
   Пристыдить Андрея Александровича конечно очень трудно; онъ не изъ такихъ, чтобы покраснѣть; но съ совѣтомъ, въ родѣ слѣдующаго, въ нему всегда можно обратиться: продолжайте, маститый старецъ, вашу полемику съ буфетчикомъ Кене, и не въ свое дѣло не суйтесь. A вы, г. Альбертини, какъ думаете на счетъ этого совѣта?
   Этого краткаго, но вѣрнаго очерка достаточно, чтобъ показать читателю наглядно нынѣшнее состояніе роскошнаго цвѣтка цивилизаціи, называемаго русской литературой. Сказаннаго довольно, чтобы видѣть разницу между литературными явленіями, характеромъ и наклонностями литературы, и дѣятелями, стоящими въ ней на переднемъ планѣ съ одной стороны, и тѣмъ, чѣмъ была литература нѣсколько лѣтъ тому назадъ.

В. З.

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru