Lib.ru/Классика: Зайцев Варфоломей Александрович. Стихотворения Н. Некрасова

Варфоломей Александрович Зайцев

Стихотворения Н. Некрасова

Критика 60-х гг. XIX века / Сост., вступит. ст., преамбулы и примеч. Л. И. Соболева.-- М.: ООО "Издательство "Астрель"": "Издательство "АСТ", 2003 (Библиотека русской критики)

На этот раз я намерен говорить с читателями о стихотворениях г. Некрасова. То, что я скажу о них, будет лишь отголоском того, что думает о них вся образованная Россия, но зато совершенно несогласно с отзывами литературы. В то время, как вся русская молодежь читала, читает и знает наизусть стихи г. Некрасова, литературная критика последних лет большинством голосов отказывала ему не только в тех достоинствах, какие признавались за ним публикою, но и в десятой доле тех, которые та же критика находила в изобилии у гг. Фета, Тютчева и Майкова. Нечего и говорить, что главною причиною такой критической оценки было то, что г. Некрасов не только поэт, но и издатель "Современника". Конечно, подобные мотивы не делают чести беспристрастию эстетической и всякой другой критики. Но о беспристрастии в этом случае не может быть и речи; достаточно, напр., вспомнить, что г. Некрасова упрекали в том, что одна из героинь его потчует своего возлюбленного водкой¹. Впрочем, пристрастия и придирки можно бы было до известной степени оправдать, потому что не мытьем, так катаньем, говорит пословица: чем бы ни доехать врага, лишь бы доехать. Но дело в том, что уж если доезжать, то надо так, чтобы из этого вышел действительно ущерб врагу, а не посрамление самой критике. В отношении же г. Некрасова критика поступила так, что всякому человеку, не принадлежащему к врагам "Современника", приятно вспомнить ее проделки, покрывшие ее стыдом и срамом. Приятно указать всем этим Дудышкиным и проч. на их былые подвиги и в то же время напомнить им, как бессильны остались их натянутые нападки перед мнением всей нашей читающей публики, перед общим голосом всей молодежи. Своим отношением к г. Некрасову критика наша приготовила себе в будущем такую же незавидную славу, как Фаддей Булгарин своим эстетико-критическим взглядом на Гоголя. "Отечественным запискам" посчастливилось первым отличиться в подобном деле². Я не знаю, понял ли когда-нибудь этот журнал все безобразие своего разбора стихотворений Некрасова и все бессилие своей злобы, накинувшейся на поэтическую деятельность издателя "Современника". Я бы желал знать, думают ли "Отечественные записки", что критика их могла убедить хотя единого человека в целой России, и можно ли им вспоминать, не краснея, о своем походе против литературной репутации г. Некрасова. Несомненно только то, что в настоящее время, когда возродились надежды на пассивное отношение публики к литературным проделкам и, следовательно, на возможность выдать ей грязь за золото и наоборот, пример "Отечественных записок" нашел подражателей. В No 43 "Дня" за нынешний год какой-то г. Н. Б.³ берется за неблагодарный труд убедить публику в том, что ей следует бросить и забыть стихи г. Некрасова и приняться за Константина Аксакова⁴. К этой достопримечательной статье я обращусь ниже; конечно, от нее не предстоит никакой серьезной опасности, и совершенно несбыточно, чтобы русская публика променяла когда-нибудь Некрасова на Хомякова, на всю семью Аксаковых, на Языкова и на прочих славянофильских бардов, певших о Праге и о пеннике⁵. Но я обращусь к этой статье потому, что в ней, конечно, с враждебными целями, указаны многие важные стороны произведений г. Некрасова.

Но прежде чем обратиться к разбору стихотворений г. Некрасова, (причем я имею в виду только III часть их), мне необходимо предупредить всякую возможность замечаний, крайне пошлых и нелепых, но возможных со стороны людей, повторяющих по сту раз в год и всякий раз с одинаковым удовольствием, как нечто необычайно остроумное, что для нигилистов важнее всего брюхо. Такие господа, прочитав мой отзыв о г. Некрасове, могут объявить мне, что я сужу непоследовательно, что для человека, не симпатизирующего чистой поэзии, в литературе может быть важно только "Опытная стряпуха" или "Наставление к биллиардной игре". Им может показаться с моей стороны несообразным, если я выражу симпатию к поэзии г. Некрасова и не разделю их восторгов к Лермонтову. Эстетические критики, вероятно, не усомнятся отдать предпочтение Лермонтову перед г. Некрасовым. И действительно, можно согласиться, что если о достоинстве поэтического произведения должно судить лишь по степени красоты стиха, смелости и картинности метафор и возвышенности сюжетов, то они правы тем более, что Лермонтов "Современника" не издавал. Поклонники чистой поэзии, не требуя ничего более этого от поэтического произведения, приходят в восторг от "Ночного зефира"⁶, где достоинства эти доведены до великой степени, но больше ничего нет; и они с своей точки зрения правы. Но они не могут обвинять в непоследовательности человека, который, не ставя ни в грош лучшие, чисто поэтические произведения, будет хвалить поэта, у которого находит те свойства, которые он ценит в писателе вообще. Нелепо восхищаться звучными рифмами и возвышенными сюжетами; но еще нелепее отрицать достоинства литературного произведения за то только, что оно написано стихами, а не прозой, выражает мысли в форме воззваний и картин, а не строгих силлогизмов и вычислений. Поэтому бестолково удивляться похвале, возданной поэту-мыслителю человеком, отрицающим чистую поэзию.

С этой точки зрения я и гляжу на произведения г. Некрасова. Я приступаю к его сочинениям с теми же требованиями, с какими приступаю к произведениям критика, историка, публициста, беллетриста. От всех их равно каждый читатель требует прежде всего честной, свежей мысли, верного взгляда на предмет, выбранный писателем, и ясного изложения своего мнения. Предмет, о котором говорит автор, -- вещь сама по себе второстепенная; для каждого читателя в отдельности он важен потому, что может интересовать его или нет; но сам по себе он только тогда лишает сочинение всякого достоинства и делает его никуда не годным, если совершенно лишен всякого интереса для кого бы то ни было. Таковы предметы большей части лирических песнопений, как, напр., "Ночной зефир струит эфир". Про такое произведение каждый может сказать, что оно абсолютно плохо и негодно, тогда как про "Сорокалетние опыты" Авдеевой⁷этого сказать нельзя, как бы мало кто ни интересовался сведениями об изготовлении блинчатого пирога с яйцом. Такую книгу только тогда можно признать негодною, если специалисты скажут, что все пироги с яйцом, изготовленные по методе г-жи Авдеевой, вышли неудобосъедобными. Наконец, последнее в произведении -- форма, потому что человек, произносящий свое суждение о произведении только на основании формы его, уподобляется Петрушке Чичикова⁸ или, по крайней мере, представляет непосредственный переход от такого читателя к более развитым. Из этого ясно, что вполне прекрасным можно назвать такое произведение, в котором глубокий, честный и умный взгляд на предмет, имеющий важность для наиболее обширного числа людей, высказан в удобной и красивой форме.

Г. Некрасов имеет полное право на название мыслителя. Мало того, это -- мыслитель глубокий и честный. В основе его лежит высокая гуманность и любовь к своей родине, не под отвлеченным представлением отечества, породившим патриотические стихотворения Жуковского, Розенгейма⁹ и Майкова, а под живым действительным образом народа. Я бы назвал г. Некрасова народным поэтом, если б прозвание это не было замарано эстетиками, прилагавшими его ко всякой нечистоте. Разумеется, я не хочу сказать, чтобы стихотворения г. Некрасова сделались народными песнями вроде "Не белы-то снеги..."¹⁰ и не буду приписывать никакой важности тому, что одно из самых плохих произведений его распевается извозчиками и лакеями¹¹. Я не хочу также повторять эстетических нелепостей, говоря, будто бы поэзия г. Некрасова вытекла из народа. Народным поэтом я назвал бы г. Некрасова потому, что герой его песней один -- русский крестьянин. Но он говорит о нем, конечно, как человек развитой, как говорил Добролюбов; он не "поет" его, а думает о нем, о его бедах и горе, не ограничивается объективным изображением страдания, но мыслит о нем и мысли свои, глубокие и светлые, передает в прекрасных, свободных стихах, в которые без натяжек укладывается народная речь и которые чужды поэтических метафор и аллегорий. Очень мало у г. Некрасова стихотворений, где героем является не народ; но в таком случае это, наверно, не Наполеон на скале, не Прометей с коршуном, не Фауст с Мефистофелем, не Демон с Тамарой; этими великолепными сюжетами, дающими такой простор поэтическим вольностям, смелым порывам поэтической нескладицы, широким размахам художественной кисти, наш поэт пренебрегает. Герои его, кроме народа, -- те труженики и страдальцы, которые работали мыслью или делом и хотя не непосредственно, но принесли свою лепту. По предмету своему, по своему герою стихотворения г. Некрасова не имеют равных во всей русской литературе.

Теперь посмотрим, что же думает г. Некрасов о своем герое, как смотрит он на него и как понимает его. Если мы увидим, что он высказал мысли верные и глубокие, то конечно мы будем иметь право высоко поставить этого писателя, и следовательно признать, что русская публика и особенно молодежь не ошиблась в выборе любимого поэта.

Естественно, что критик "Дня" рассматривает г. Некрасова именно с точки зрения его отношения к народу. Точка зрения, разумеется, единственно возможная, когда речь идет о стихах Некрасова. Но "День" конечно не допускает мысли, чтобы издатель "Современника", литератор, деятельность которого сосредоточена в Петербурге, мог иметь верный взгляд на народ, потому что для этого, как известно, необходимо родиться, вырасти и состариться в Москве, начать литературное поприще в "Мoсквитянине", продолжать его в "Дне", и чуть ли даже не принадлежать в семье Аксаковых, по крайней мере хоть так, чтобы дедушка автора с бабушкой Аксакова его от купели восприняли. Соображения эти - самые честные, какие могут быть приписаны г. Н. Б., потому что всякие другие будут для него крайне не лестны? Н. Б. порицает г. Некрасова за то, что в отношении его в жизни народа виден только протест. T. Н. Б. находит, что если самый характер того периода, когда началась деятельность г. Некрасова, не благоприятствовал другому отношению, то во всяком случае поэт должен был дать, в замен отвергаемого, свой идеал. И наконец, говорит критик, рабство на веки отменено. "Разве однако ж, говорит он, не продолжают некоторые из них (нигилистов), еще и в наши дни скорбных сетований на прежний лад? Больше того, давая теперь угадывать как бы скрытую досаду свою, что, сломив крепостное ярмо в России, отняли у них самое право на их вечное негодование, навсегда лишив их источника самых яростных вдохновений - не дают ли еще они ясно угадывать и того, что самое обращение к "нисшей братии", вечные взывания к ее бедствиям и страданиям подчас могли исходить никак не от чистого движения любвеобильвого сердца, а из более мутных источников души человеческой!"

Читатель из этого может видеть, что я только из любезности предположил в критике некоторое тупоумие.

На весь этот неблаговидный вздор можно бы было ответить, что протест вовсе еще не обусловливает необходимость идеала, что при том всякое отрицание есть, вместе с тем положительное желание, чтобы прекратилось то положение, против которого я протестую. Все это повторялось миллион раз, но только нейдет впрок. Поэтому я очень рад, что г. Некрасов представил в своих стихотворениях рядом с протестом такие верные идеалы, что мне нет необходимости прибегать к повторению этих истин, отскакивающих от лбов писателей известного сорта, как горох от стены. Правда, идеал г. Некрасова не имеет ничего общего с идеалами других поэтов; он не фантастический какой-нибудь, а возможный, необходимый, несомненный. Идеал этот построен на идеях любви и благосостояния и выражен в самой осуществимой форме. На эту-то положительную сторону произведений г. Некрасова я и намерен особенно обратить внимание, и даже очень благодарен г. Н. Б., убедившему меня своей статьей, что могут быть люди, не понявшие и не заметившие этой стороны, так что указать на нее будет не лишнее.

Читатели, без сомнения, помнят ту страшную картину в поэме "Мороз красный нос", где несчастная вдова крестьянина медленно замерзает, бесчувственная к холоду, погрузившись в свои тяжкие думы. Печальны ее мысли и вспоминаются ей грустные сцены. Только когда смерть уже охватила ее, когда воевода-мороз уже коснулся ее, когда уже

...Дарьюшка очи закрыла,

Топор уронила к ногам,

ей видится чудная, розовая картина светлого, истинного счастия (что необыкновенно верно в отношении описания смерти от замерзания):

И снится ей жаркое лето -

Не вся еще рожь свезена,

Но сжата - полегче им стало!

Возили снопы мужики,

А Дарья картофель копала

С соседних полос у реки.

Свекровь ее тут же, старушка,

Трудилась; на полном мешке

Красивая Маша, резвушка,

Сидела с морковью в руке.

Телега, скрипя, подъезжает -

Савраска глядит на своих

И Проклушка крупно шагает

За возом снопов золотых.

- Бог помочь! А где же Гришуха?

Отец мимоходом сказал.

"В горохах", сказала старуха

- Гришуха! отец закричал,

На небо взглянул.- Чай, не рано?

Испить бы... Хозяйка встает

И Проклу из белого жбана

Напиться кваску подает.

Гришуха меж тем отозвался;

Горохом опутан кругом,

Проворный мальчуган казался

Бегущим зеленым кустом.

- Бежит!.. у!.. бежит постреленок;

Горит под ногами трава!-

Гришуха черен, как галченок,

Бела лишь одна голова,

Крича, подбегает вприсядку

(На шее горох хомутом);

Попотчевал бабушку, матку,

Сестренку - вертится вьюном!

От матери молодцу ласка,

Отец мальчугана щипнул;

Меж тем не дремал и савраска;

Он шею тянул, да тянул,

Добрался,- оскаливши зубы,

Горох аппетитно жует,

И в мягкие, добрые губы

Гришухино ухо берет...

Машутка отцу закричала:

Возьми меня, тятька, с собой!

Спрыгнула с мешка - и упала,

Отец ее поднял: "Не вой!

Убилась - не важное дело!..

Девчонок не надобно мне,

Еще вот такого пострела

Рожай мне хозяйка к весне!

Смотри же!.. "Жена застыдилась,

- Довольно с тебя одного!

(А знала, под сердцем уж билось

Дитя)... "Ну, Машук, ничего!"

И Проклушка, став на телегу,

Машутку с собой посадил.

Вскочил и Гришуха с разбегу,

И с грохотом воз покатил.

Воробушков стая слетела

С снопов, над телегой взвилась.

И Дарьюшка долго смотрела

От солнца рукой заслонясь,

Как дети с отцом приближались

К дымящейся риге своей,

И ей из снопов улыбались

Румяные лица детей...

Эта картина есть самый полный идеал счастья, какой только могла создать Фантазия крестьянки; но конечно, немного прибавит к нему самый развитой человек, самый великий гений в мечтах о совершенном благополучии людей. Основные элементы этого благополучия - здесь все: любовь, довольство и привлекательный труд среди чистой, прекрасной природы. Это та вершина благополучия, на которой человеку остается еще только искать наслаждения в науке и в искусстве; это то счастливое состояние, где можно с полным правом проповедывать науку для науки и искусство для искусства. Наконец, это тот результат, к которому стремится весь прогресс и в котором наслаждение свободною любовью, свободным трудом и здоровою бедностью изгладило даже мучительное воспоминание о прошлом рабстве и нищете. Кто не поймет этого, кто пройдет мимо этой картины равнодушно или с банальными похвалами, тот пошлый филистер, не видящий ничего дальше своего носа и носов своего кружка. От такого господина можно даже ожидать, что он останется недоволен тем, что эта картина представлена - бредом умирающей, а не действительностью. До поймите же вы наконец, безнадежные филистеры, что в действительности ничего подобного нет, что если бы в минуту смерти крестьянке грезилось ее действительное прошлое, то она бы увидела побои мужа, не радостный труд, не чистую бедность а смрадную нищету. Только в розовом чаду опиума или смерти от замерзания могли предстать перед нею эти чудные, но никогда не бывалые картины. Вам делается жутко от этой сцены смерти. Действительно, есть от чего придти в ужас, и если потрясающее изображение бедствия есть само по себе протест, то конечно протест этот также силен, как велико горе, представленное поэтом. Но кто не причастен филистерству и пошлости кружков, тот, прочитав предсмертный бред Дарьи, поймет, что насколько силен протест, настолько же высок и идеал, помещенный рядом с протестом, или лучше, в нем же самом.

Г. Некрасов часто останавливается на судьбе русской женщины вообще, особенно же на доле крестьянки и, правда, нигде не показал он нам в розовом свете ее настоящее. Возьмем хотя бы III часть его стихотворений, где в "Дешевой покупке" он представил женщину из крепостного быта:

...Созданье бездомное,

Порабощенное грубым невеждою!

в "Рыцаре на час" женщину жену и мать, о которой он говорит:

Всю ты жизнь прожила нелюбимая,

Всю ты жизнь прожила для других,

С головой бурям жизни открытою,

Весь свой век под грозою сердитою

Простояла ты,- грудью своей

Защищая любимых детей.

И гроза над тобой разразилася!

Еще печальнее доля крестьянки:

Доля ты! - русская долюшка женская!

Вряд ли труднее сыскать.

Немудрено, что ты вянешь до времени,

Всевыносящего русского племени

Многострадальная мать!

И поэт показывает нам и жену ("Жница") и мать ("Орина, мать солдатская"), показывает во всей безысходность ее горя, во всем ужасе ее судьбы. Я бы спросил читателя, возможно ли это представление, клевета ли на русскую жизнь эти слова, правда ли, что доля женщины была так печальна, как изображает ее г. Некрасов? Но спрашивать было бы излишне, потому что лучшим ответом на такие вопросы служит то, что все, что есть лучшего в России, читает Некрасова и верит ему.

Однако г. Н. Б. полагает, что сочувственное изображение страданий и горя народа происходит у некоторых "из мутных источников души, а не из чистого движения любвеобильного сердца", и затем невинно оговаривается, что под некоторыми он не подразумевает г. Некрасова. Как бы то ни было, но г. Н. Б. не признает верности в изображении г. Некрасовым крестьянской доли, по крайней мере теперь. Например, ему очень не нравится, что г. Некрасов не изобразил в "Жнице" какого-нибудь "веселого пейзажика" в роде сбора винограда, что крестьянка, в стихотворении г. Некрасова, роняет слезы, трудясь через силу в поле, где спит ее ребенок, вместо того, чтобы отличаться "видом бодрой живости и довольства". Г. Н. Б. не нравится также, что в поэме "Мороз красный нос" крестьянина постигает горе, что в ней - смерть, сиротство, беда, а не счастие, веселие и радость. Оставшись недовольным печальною развязкою поэмы, критик заключает, что г. Некрасов отчаянный и положительнейший отрицатель, нигилист; заключает, что "горе его и сокрушение по русской родной земле" есть с конечный плод нашего мнимого, оторванного от народной почвы образования, с его вечным стремлением к какому-то отвлеченно-гуманитарному и космополитическому прогрессу". С апломбом, свойственным людям, отмежевавшим себе в ведение всю суть русской жизни, г. Н. Б. решает, что "толпа не примет обетований г. Некрасова".

Всякий, конечно, оценит по справедливости суждения г. Н. Б. о стихотворениях г. Некрасова. Не трудно сообразить, что уничтожение крепостного права не могло мгновенно искоренить все горе, лежавшее на крестьянине, и что поэт, изображающий "крестьянскую долю", вероятно еще не вдруг достигнет того, чтобы картины его выходили розовыми и привлекательными, в то же время оставаясь верными. Довольно также легко оценить по достоинству тот мнимый патриотизм г. Н. Б., который не выносит неподкрашенного изображения народной доли и требует, во что бы то ни стало, "веселых пейзажей". Этот балаганный конек был так изъезжен московскими публицистами, что всякий рассудительный человек очень хорошо знает, что они могут сказать по поводу стихотворений г. Некрасова. Поэтому я давно бы перестал говорить о критике "Дня", если бы не видел в нем замечательно полного типа понятий и суждений того кружка, к которому он принадлежит. Притом субъект этот доводит мнения своего кружка до таких размеров, что на нем удобнее показать их безобразие.

Кто бы мог напр. подумать, что, прочитав "Рыцаря на час" г. Некрасова, критик вывел из этого отрывка такое заключение, что поэт "стыдится своих лучших порывов и спешит заглушить их беспощаднейшей прозой". Всякий, кто читал этот отрывок, знает, что, во-первых, герой поэмы не сам автор, а какой-то Валежников. Следовательно, по какому праву критик приписывает порывы автору? Вo-вторых, вполне также ясно, хотя мы имеем только небольшой отрывок поэмы, что автор имел в виду изобразить в Валежникове человека с благороднейшею и возвышенною душою, жаждущего полезной и честной деятельности, одаренного полным пониманием хорошего и истинного, но не имеющего достаточно сил, чтобы бороться победоносно с мерзостью его окружающею и ее влиянием на него самого. Нельзя не заметить, что при исполнении этой задачи автору пришлось победить много затруднений, потому что тема эта истерта до нельзя разными пиитами, изображавшими задумчивых героев, исполненных благородства, но изнывающих в борьбе с средою. Такие герои опошлены до крайности, как от слишком частого появления на сцене, так и от неудачного изображения. Притом тема эта весьма неблагодарна, потому что талантливые натуры, заеденные средою, поняты и ни в ком уже не возбуждают симпатии. Вот почему, быть может, мы до сих пор имеем только небольшой отрывок этой поэмы. Но в отрывке этом г. Некрасов так искусно победил все трудности встреченные им на пути, что заставляет желать продолжения поэмы. Страдания его героя, столь несимпатичные сами по себе, облечены таким чистым и светлым чувством любви к матери, что невольно возбуждают симпатию. Выражение этого чувства есть великолепнейший гимн, в котором воскресает падший человек и снова готов на великое дело.

От ликующих, праздно болтающих,

Обагряющих руки в крови:

Уведи меня в стан погибающих

За великое дело любви!

Нет, этот гимн сложен не для прославления страданий благородного, но бессильного человека; это скорее апофеоза русской женщины, печальная доля которой служит главным предметом поэзии г. Некрасова. Страдальческий образ матери стоит здесь на первом плане, и теплое чувство в ней может заставить читателя полюбить ее слабого сына, когда он говорит:

О прости! то не песнь утешения,

Я заставлю страдать тебя вновь,

Но я гибну - и ради спасения

Я твою призываю любовь!

Я пою тебе песнь покаяния,

Чтобы кроткие очи твои

Смыли жаркой слезою страдания

Все позорные пятна мои!

Чтоб ту силу свободную, гордую,

Что в мою заложила ты грудь,

Укрепила ты волею твердою

И на правый наставила путь...

История Валежникова и причины его страдания нам неизвестны; но во всяком случае, это страдание выражено с такою силою, в выражениях его столько чувства, ума и благородства, что мы не решимся презирать его или смеяться над ним, как презираем талантливые натуры, которые загубила среда, и как смеемся над разочарованными идиотами в роде Печорина; мы не решимся презирать и осмеивать его тогда, когда, проснувшись утром, он ясно сознает свое бессилие и неспособность на то, о чем думал ночью. Надобно заметить, что г. Некрасов понял это очень верно. Действительно, люди нервного темперамента чувствуют себя гораздо свежее и бодрее вечером, тогда как сангвиники наоборот, утром. Валежников - очевидно человек нервный, потому что сам говорит:

И пугать меня будет могила

Где лежит моя бедная мать...

Таким образом при пробуждении его самым понятным и естественным образом охватывает тяжелое сознание своего бессилия, и не только другим, но и самому ему ясно, что он лишний, бесполезный человек. Но это подслушал его ночную исповедь, у того едва ли хватит духу бросить в него укоризною или насмешкою. Откуда же усмотрел г. Н. Б., что он устыдился своих благородных порывов и спешить заглушить их прозою? Что Валежников страдает, видя свою неспособность осуществить эти порывы,- это ясно; но почему заключил г. Н. Б., что он стыдится их и намеренно заглушает - это вопрос, разрешение которого находится, вероятно, в связи с мутными источниками, упоминаемыми им.

В заключение московская критика объявляет, что никто не заподозрит в г. Некрасове - москвича; понятно, что это самый тяжелый приговор, который он мог произнести, и понятно также, что после этого кружок "Дня" не может находить в произведениях г. Некрасова что бы то ни было хорошее. Однако нашел. Понравились ему очень одни забытые стишки г. Некрасова, которым место разве в III части его стихотворений, в отделе юмористических. Стишки эти в роде того, что

Краше твой венец лавровый *)

Победоносного венца

*) Хотя в сущности не краше, а светлее и не лавровый, а терновый, но я оставил по-московски: верно так патриотичнее.

и следовательно весьма напоминают стихи Добролюбова:

Пусть лавр победный украшает

Героев славное чело и т. д.

Ни такие похвалы, ни такие порицания не коснутся произведений г. Некрасова. Стихи его у всех в руках, и будят ум, и увлекают, как своими протестами, так и идеалами. За него не страшно и в том отношении, что сила его таланта упадет и что будущие произведения его останутся ниже прежних, что часто бывает с поэтами, поющими Наполеонов и Александров Македонских... У кого стихи текут из мысли, а мысль сильна и свежа, тому не грозит эта участь.

ПРИМЕЧАНИЯ

Варфоломей Александрович Зайцев (1842-1882)

Публицист, литературный критик. Учился на юридическом факультете Петербургского университета (1858--1859) и на медицинском -- Московского (1859--1861); оставил университет, чтобы содержать мать и сестру. В Москве и Петербурге был связан с кружками радикальной молодежи. В 1863--1865 гг. -- сотрудник "Pусского Cлова", где не только печатал статьи, но и вел "Библиографический листок". Был яростным полемистом, склонным к крайностям. В 1869 г. выехал за границу, в 1870 г. вступил в "Интернационал", примкнув к бакунистам, сотрудничал в эмигрантской газете "Общее дело".

Стихотворения Н. Некрасова

Впервые -- Pусское Cлово. 1864. No 10. Печатается по первой публикации.

¹ Героиня "Коробейников"; ср. примеч. Некрасова к поэме в некоторых прижизненных изданиях: "Этот полуштофчик (заметил автору некто) лишает поэтичности вашу героиню, давая повод читателю воображать ее покупающей в кабаке водку.. Не входя в длинные объяснения, напомню читателям, что у нас почти в каждой деревне есть <...> корчемницы, у которых можно купить вина <...>" {Некрасов. Т. 4. С. 330).

² Речь идет о статье С. С. Дудышкина (см. в наст. изд.).

³Н. Б. (Н. Бицын) -- псевдоним Николая Михайловича Павлова (1836--1906); в газете "День" была напечатана его статья "Стихотворения Н. Некрасова. Ч. III. СПб., 1864".

⁴ Н. Б. в некрасовской скорби о народе видел отсутствие "народных струн" в его лире и обращал к поэту строку из стихотворения К. Аксакова "Гуманисту" (1848): "Не с ними плачешь, а об них!" (цитата не вполне точна); самого К. Аксакова, по мнению критика, "можно бы во всех отношениях поставить в противоположность" Некрасову.

⁵ Имеются в виду стихотворения Хомякова "Не гордись перед Белградом" (1856), "Беззвездная полночь" (1852), написанные в Праге, и стихотворения Н. М. Языкова "Песнь барда" (1823) и "Полней стаканы" (1858).

⁶ "Ночной зефир" (1824) -- стихотворение Пушкина.

⁷ Авдеева Екатерина Алексеевна (1789--1865) -- писательница, издательница народных сказок, автор книг по домоводству.

⁸ Ср.: "Ему нравилось не то, о чем читал он, но больше самое чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз черт знает что и значит" ("Мертвые души", гл. II).

⁹Розенгейм Михаил Павлович (1820--1887) -- поэт; об отношении к нему радикальной журналистики дает представление рецензия Добролюбова "Стихотворения М. Розенгейма" (1858).

¹⁰ "Не белы-то снега..." -- популярная песня (муз. А. Варламова, 1842).

¹¹ Возможно, "Коробейники", "Тройка" или "Огородник".

Оставить комментарий Зайцев Варфоломей Александрович (bmn@lib.ru) Год: 1864 Обновлено: 14/08/2017. 30k. Статистика. Статья: Критика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Зайцев Варфоломей Александрович Стихотворения Н. Некрасова

Зайцев Варфоломей Александрович
Стихотворения Н. Некрасова