Зайцев Борис Константинович
Былое, мелочи

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
   М: Русская книга, 2000.
   

БЫЛОЕ, МЕЛОЧИ

   Начало века. В литературе очень забурлило: действительно, другое время.
   В Петербурге "Новый Путь", "Религиозно-философские собрания", Мережковский, Гиппиус. В Москве "Весы" с Брюсовым. В Петербурге, по существу далеком от всего "такого", линия неохристианская, в Москве "древлее благочестие", и покровители самоновейшего, блины, несклоняемая "Москва-река" и дьяболизм Брюсова. Журнал его декадентский "Весы", хозяин Брюсов, экип сотрудников преданный: "мрачный как скалы Балтрушайтис", "нежный как мимоза Поляков" (не знаю, сколь нежно, но немало деньжонок выложил он на эти "Весы", и хорошо сделал, гораздо лучше, чем пропить со свитой в Большом Московском).
   Андрей Белый, не совсем к "Весам" подходящий, но верноподданный, Эллис -- полубезумный, сверхпреданный, готовый растерзать неподходящего тут же, в дверях редакции. Разумеется, были и непокорные, из молодых иного толка. (Никого из них уже нет в живых, исключая, может быть, Александра Койранского, давно погрузившегося в дебри Америки и оттуда голоса не подающего).
   Саша Койранский -- милый человек, даровитейший дилетант: поэт, художник, театральный критик. Если жив и дойдут случайно строки эти -- дружеский привет, как бы с того света. -- Живой, острый, независимый, -- этот в придворные не годится.
   Вспоминаю некоторые шутливые писания того времени, иногда не без яду. Тот же Саша сочинил о Брюсове:
   
   Седеет к октябрю сова
   И мощь когтей слабеет.
   Слабеют когти Брюсова,
   Но сам он не седеет.
   
   Поклясться не могу, но, действительно, седым или седоватым Брюсова не помню. Рифмы же первой и третьей строки редкостны. А содержание таково, что и мимо редакции "Весов" Койранскому проходить было, на мой взгляд, небезопасно.

* * *

   Открылся в Москве и еще модернистский журнал "Перевал", при издательстве "Гриф". В "Грифе" этом вышел первый сборник, Блока, "Стихи о Прекрасной Даме". Все это двигал и редактировал мой приятель Сергей Соколов, поэт, в литературе "Сергей Кречетов". Тут не было ни мрака "Весов", ни военной диктатуры.
   Издавался и Бальмонт, были сочувственные отношения с Буниным. Белый печатался иногда -- и молодежь типа Койранского, Муратова, Александра Брюсова (брата Валерия -- впоследствии известный археолог). Печатал и я некоторые очерки свои итальянские -- это было как раз время (блаженное) моей встречи с Италией. Мы с женой только Италией (внутренне) и жили. Гриф печатал мою "Сиену", "Флоренцию", но Филиппо Липпи или Боттичелли мало его привлекали. Ему нравился грандиоз и демоническое. Сам он был здоровый, крепкий, без всякого демонизма, жизнерадостный адвокат, ставший поэтом-модернистом. Человек по природе простодушный, хотел быть вроде Брюсова. Слава Богу, это не удавалось, несмотря на то, что в кабинете у него был светильник в виде загадочного дьявольски сияющего глаза.
   "Гриф любит пышные декадентские наименования", -- говорил он про себя, а меня упрекал за то, что я мало их употребляю. "Ну что у тебя "кривоногий Гришка" -- то ли дело Рим, Велизарий, Стилихон"... И меня, чтобы приподнять, называл Стилихоном.
   В древнеримский pendant {Век, времена (фр.).} он обратился у меня -- так я его окрестил -- в Нигидия Фигула, скромного персонажа времен Цицерона. Не весьма нравилась ему эта кличка.
   Бунин был больше на периферии, не помню, чтобы участвовал в "Перевале" (разве одно-два стихотворения). Но Гриф его встречал у нас на Спиридоновке, ездили мы все вместе и в Литературный Кружок и к Яру. К модернизму Иван никакого отношения не имел, но со мной, женой моей, давней подругой его жены, был в отношениях добрых. И он, и Гриф бывали у нас среди молодежи, тех же Койранских, Муратовых, Ходасевичей, Муни и др. -- Гриф с новой своей женой Лидией Рындиной (из театра Незлобина), Иван со своей Верой.
   Как раз к этому времени -- 1910 г. -- его выбрали в Академию. Торжество было великое. Конечно, "Прага", Литературный Кружок, банкет, шампанское, приветствия, чоканья... Очень весело и интересно. Кажется, больше всех радовался брат Ивана, Юлий, редактор "Вестника Воспитания" из Староконюшенного переулка -- скромный, славный интеллигент российский, наставник и руководитель младшего, неукротимого брата Ивана.
   Вот тут Гриф нечто и сочинил злободневное. Помню только две строчки:
   
   Иван Бунин знаменит,
   За ним Юлий семенит.

* * * *

   Юлий Алексеевич ходил, действительно, мелкими шажками, ноги у него короткие, подрос животик, но в меру, и весь он был вообще мера и здравый смысл. (А когда началась первая война, он заплакал и сказал: "Ну, теперь все пропало!").
   В Москве выходила газета "Русские Ведомости" -- либеральный здравый смысл, ни больше пи меньше. Юлий в ней не писал, но сам был воплощением "Русских Ведомостей". (И что же: это были высокопорядочные люди, гениальностью не обладавшие, но... -- побольше бы таких.)
   Мы, молодые того времени, все-таки к "Русским Ведомостям" не подходили. Кажется, только Осоргин, Михаил Андреевич, писал у них из нашей братии. Но жил он в Риме, итальянский их корреспондент.
   Италия же была еще от интеллигенции широкой в стороне, интересовала меня, жену мою да Муратова ("Образы Италии"). Запад влиял чрез Париж, как и полагается "мировому светочу". Литературные влияния шли не через Тоскану. Поэзия же жизни и красота -- сочились из Флоренции. Надо сказать правду: в этом мы с Муратовым пробивали некую брешь -- в провинциализме.

* * *

   Бальмонт, наш сосед по Арбату, привел к нам человека из Парижа.
   -- Вера, -- обратился он к моей жене, -- это поэт Макс Волошин, нежная душа и завсегдатай монпарнасских кафе, друг Метерлинка и знакомый Модильяни. Он обнаружит перед вами свою поэтическую сущность.
   Знакомый Модильяни оказался грузным, добродушным и лохматым человеком в пенсне на широкой ленте, очень бородатый (раз навсегда заросший чащею непроходимой), вида, действительно, богемного (т.е. нам подходящего, только марка его не Арбат, а Монпарнас).
   Все это было очень давно, я не помню, чем именно он обнаружил свою поэтическую сущность (кроме одного стихотворения о поезде). Все время как бы аккомпанемент:
   
   Так и звучит это
             ти-та-та, ти-та-та...
   
   Не могу сказать, чтобы наивность очень уж прельщала, но гость понравился.
   В некий момент Бальмонт вынул книжечку, стал читать и прочел втрое больше парижского Макса. Друг же Метерлинка стал временно обитателем Москвы, посетителем Литературного Кружка и гостем нашей богемы. Так как был и художником, нечто, как говорил Гриф, "изрисовывал" сам, то объявил в Литературном Кружке лекцию о Репине, разгромил его как хотел, во всем своем монпарнасско-модильянском вооружении.
   Он жил и в Москве, а потом на юге, в Крыму. Там ходил в каком-то хитоне и оброс некоей колонией сочувственников полупророк, получудак. Секты, впрочем, не основал, но по-видимому недалеко было от этого. Здесь застала его революция. Он позицию занял промежуточную: ни белый, ни красный. По натуре человек добрый, в те страшные дни многих спас. Думаю, чудачеством своим и непонятностью на "них" действовал. Общего террора и потоков крови при занятии Крыма красными остановить, конечно, не мог, но что в силах было -- делал.
   Я своими глазами этого не видал, но считаю за несомненное. Несомненна для меня и судьба этого человека. Собственно в литературе оставил он не так много, но, как фигура, от забвения уцелел. В воспоминаниях о нем всегда дух сочувствия.
   Разумеется, и подсмеивались над ним. Привожу полуэпиграмму на него Грифа. Она прохладновато-насмешлива. Но думаю, это зависит от того, что написана еще во времена не трагические. Если бы Гриф укрывался от палачей в Крыму, видел Волошина в другой обстановке, по-другому бы и написал.
   Вот несколько строк из нее -- впечатления от вечера в Москве дореволюционной.
   
   Мастодонтен и взъерошен,
   Киммерийские стихи
   Бог прости его грехи
   Декламировал Волошин.

* * *

   Малые обломки ушедшего. Но из них жизнь слагается. Пережившему их многое дорого такое, чего не увидит "гордый взор иноплеменный..."
   Тютчев разумел иностранца, но тут можно считать и русского, только другого поколения или другой среды. Все равно: пришлось жизнь прожить в среде литературной, делить ее судьбу. А судьба была особенная. Вот мы жили, писали, любили, страдали и восхищались, а пришло время, пришло и изменилось все сразу. Мы не могли писать так, как хотели, и жить так, как хотели. Многое прервалось. Кто уцелел, кто погиб, кто приспособился.
   Можно сказать так: старшее поколение писателей почти сплошь ушло в изгнание. Некоторые считают, что это исход небывалый. Чрезмерно: целый народ уходил из Египта.
   -- Бывалый или небывалый, но на Западе основал целую общину свою, и вот прожила она полвека. Об эмиграции русской готовится целый огромный труд (коллективный). Здесь же заметка беглая "Своими глазами". И вот можно сказать: во многом и здесь повторилось прошлое.
   Партии, группы, сочувствия, полемика. Все как полагается. Не в таком размере, конечно, как раньше. Все-таки среди малых дел и неяркой жизни странная это горсть, эмиграция русская, по всему миру развеянная, жила, думала, говорила, как хотела, палки над ней не было.
   "Люди жили, любили, страдали и умирали". Были и уходили -- без особых слов.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Русская мысль. 1971. 4 марта. No 2832.
   С. 470. "Религиозно-философские собрания" -- имеются в виду собрания Религиозно-философского общества, основанного Д. В. Философовым (председатель), Д. С. Мережковским, З. Н. Гиппиус и др. в 1901 г.
   С. 471. ...модернистский журнал "Перевал", при издательстве "Гриф". Владельцем издательства символистов "Гриф" (1903--1914}, выпускавшего книги, одноименный альманах (4 выпуска в 1903--1905 и 1914 гг.) и "журнал свободной мысли" "Перевал" (1906--1909), был поэт Сергей Алексеевич Соколов (1878--1936). Он печатался под псевдонимом Сергей Кречетов (в мемуарах, например у А. Белого, часто вспоминается под прозвищем "Гриф"). Зайцев в "Перевале" опубликовал рассказ "Молодые", рецензию "Горе от ума" на сцене Художественного Театра" и "Письма из Италии". В эмиграции Соколов основал берлинское издательство "Медный всадник".
   С. 472. Стилихон Флавий (ок. 365--408) -- римский полководец и государственный деятель.
   ...в Нигидия Фигула, скромного персонажа времен Цицерона. -- Нигидий Фигул -- древнеримский грамматик и ученый, друживший с Цицероном. Умер в ссылке (изгнан Цезарем) в 45 г. до н. э. Автор сочинений по естествознанию, а также писал о религиозных прорицаниях и об истолковании сновидений.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru