Зайцев Борис Константинович
Дни

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    <Записи 15, 17, 19 марта 1963>

   Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
   М: Русская книга, 2000.
   

ДНИ

<Записи 12, 13, 17, 21 мая 1963>

12 мая

   Опять Чехов, опять. Сопровождает с юношеских лет, наверно, уж до могилы не расстанешься.
   Все эти "Хмурые люди", "Пестрые рассказы" (ранние его вещи) пришли жарким летом, в нижегородской глуши, на диване огромного дома директорского в Балыкове -- явились пятнадцатилетнему человеку, да так и поселились в душе, не собираются уходить, аза собой привели потом и другие его писания, еще высшие.
   В то время на бирже литературной Чехов стоял рядом с Потапенко, чуть выше Мачтета и Баранцевича. Теперь, более чем чрез полвека, имя его -- мировое. Конечно, иностранцы больше знают театр Чехова, чем шедевры его нетеатральные ("Степь", "В овраге", "Архиерей"). Да и русские больше театр.
   "Архиерей" -- "предсмертное" Чехова. Думал он о нем и копил свое золото, которое потом выложил, -- пятнадцать лет (а в рассказе двадцать страничек). Напечатан был "Архиерей" в "Журнале для всех" покойного Миролюбова и прошел незамеченным. Помню, он мне понравился. Но и я лишь позже вознес этого "Архиерея" как следует. (Бунин очень высоко ценил его.) Для тогдашней же "публики", восхищавшейся Горьким и Скитальцем (1902--3 гг.), это было не по зубам. Скажите, пожалуйста, изображает какого-то одинокого, ученого преосвященного Петра, очень сочувственно, трогательно даже, но никакого протеста, ничего прогрессивного... Кому это интересно? ("Успокаивался преосвященный Петр, только когда бывал в церкви"). Вполне реакционно. В такое время, когда
   
   От Смоленска до Ташкента
   С нетерпеньем ждут студента.
   
   Вот Горький другое дело. "Гордо реет буревестник, черной молнии подобный", "Человек -- это звучит гордо".
   "Такое" нравилось. А "Архиерея" и сейчас мало знают. Как мало знают и мало ценят подземный христианский родник Чехова, глубоко спрятанный и скрытый позитивистом доктором Чеховым. А у него в душе были катакомбы. Иной раз, думаю, и его самого смущавшие -- вернее, смущавшие наружный, разумно-рационалистический слой его существа. "Верить" считал он "неинтеллигентным" -- такое было время. Но и сейчас, как две тысячи лет назад, чистейшее христианство в катакомбах-то и ютится.

13 мая

   Теперь охотно пишут о Чехове, прославляют его и в советской России. И не только Ермилов. Недавно прочитал я у Чуковского очень много о Чехове (в кн. "Современники"). Он Чехова просто обожает. Это мне очень понравилось. В противность прежней критике ("нытик", "неврастеник"), он возводит его в "деятели" -- уж очень даже получился "деятель"!
   Конечно, Чехов был и сильный человек, и человеколюбивый, и очень много делал добра. Боролся с голодом в деревне, и с холерой, и на Сахалин ездил из-за каторжников -- замечательные черты писателя именно "русского". Все-таки... -- если б он не был художником и поэтом, все это отошло бы в тень.
   У Чуковского есть выражения: "гигант", кажется, и "великан", -- вот это Чехову совсем не подходит. Ничего от Микель-Анджело, Бетховена или Толстого в нем не было. Он и обаятелен именно своей "будто бы" незаметностью: скромный полевой цветок, но такой, какого не забудешь. Гиганты при этом не носили пенсне, не покашливали, как бы стесняясь своего кашля, и не протестовали, когда фамилию их напечатают жирным шрифтом в списке других писателей.
   Во всяком случае, приятно было читать о Чехове у Чуковского -- из-за любви его, хотя главного, что я люблю у Чехова, он не затронул. Положим, в условиях российских теперешних многого и нельзя было затронуть. Попробовал бы Корней Иваныч написать, что все духовные лица у Чехова изображены более чем привлекательно, начиная с преосвященного Петра в "Архиерее" чрез о. Христофора Сирийского в "Степи", до смешливого дьякона в "Дуэли", спасающего Лаевского и простодушием своим побивающего самоуверенность фон Корена. Или попробовал бы упомянуть о необычайной сцене ("В овраге"), когда Липа со скончавшимся младенцем на руках, возвращаясь домой из больницы, встречает ночью мужиков у костра, спрашивает: "Вы святые?" -- "Нет, мы из Фирсанова". Почему ей показалось, что старик у костра "святой"? Потому что горе возвело ее в высший мир, таинственный мир Бога и Евангелия. Она уже не так все воспринимает. Над ней венец страдания.
   По линии студента из Ташкента и "человек -- это звучит гордо", в повести этой надо восторгаться изображением мерзости кулаческой, хищнической жизни разных Цыбукиных, фабрикантов Хрыминых и т. п., а не смиренно-прекрасным обликом Липы, несущей в себе -- жутко даже сказать -- черты евангельские. "Блаженны кроткие". Не могу без глубокого волнения читать и другую сцену из той же повести -- это в самом конце, когда Липа возвращается с работы, вечером, и встречает свекра своего, старого Цыбукина, бывшего "кулака", а теперь выгнанного на улицу, нищего и голодного ("три дня не ел", говорят про него) -- выгнала его та самая сноха Аксинья, которая в слепой ярости обварила кипятком младенца Липы.
   Липа и сама теперь полунищая. На вечерней заре возвращается с матерью и другими бабами -- нагружали кирпич на станции. Но поет, идет и поет, тоже как-то особенно.
   "...Когда старик поравнялся с ними, Липа поклонилась низко и сказала:
   -- Здравствуйте, Григорий Петрович!
   И мать тоже поклонилась. Старик остановился, и ничего не говоря, смотрел на обеих; губы у него дрожали и глаза были полны слез. Липа достала из узелка матери кусок пирога с кашей и подала ему. Он взял и стал есть.
   ...Липа и Прасковья пошли дальше и долго потом крестились".
   Вот, словом "крестились" и заканчивается таинственная драгоценность Русской Литературы, произведение "материалиста" (не иконописца ли?) Антона Чехова.
   

17 мая

   Теперь очень модно подчеркивать в Чехове, что вот в 80-е гг. был он "безыдейным", а к концу жизни "идею" нашел и это очень хорошо. Хорошо, конечно, найти идею, но неплохо быть и просто прекрасным художником, пронизывающим людей искусством, хотя бы идеи, как схемы, и не было. Правда, сам Чехов тосковал в те годы по идее и преуменьшал себя, считая отсутствие ее недостатком. Правда и то, что к концу жизни он придумал себе некое успокоение ("надо работать", "жизнь через триста лет будет невообразимо прекрасна" и т. п.).
   Но тут-то и начинается подвох.
   "Идея" (в этом случае вариант поздне-толстовский) несколько подмораживает "Мою жизнь". В "Трех сестрах" идейная Ирина, стремящаяся "работать" (на телеграфе!), Тузенбах благонамеренный, Вершинин -- охлаждают и подсушивают, а не возносят пьесу. В "Вишневом саду" "честный" студент просто скучен, последний (если не ошибаюсь) рассказ Чехова "Невеста" один из самых бледных -- все из-за той же "идеи".
   А вот "Степь". 1888 год. Просто степь и степь. Никто не собирается спасать человечество, никаких трехсот лет для достижения счастья, а просто степь южнорусская, мальчик, которого везут "в учение", дядя его, священник о. Христофор, евреи в корчме, возчики на подводах, грозы ночные, старик Пантелей, но... -- чистейшая поэзия. Она и наполняет душу читающего, увлажняет и возвышает. То же самое, но еще совершеннее выраженное, -- в "Архиерее", рассказе "В овраге" -- эти оба рыдательнее, и оба светлые, светлостью чувства, любовью и сострадательностью христианскою (оба изнутри более христианские, чем "Степь").
   Вот и путь Чехова: интеллектом он все ближе к "прогрессу", "передовой интеллигенции", а подземно, душою совсем к другому (вовсе притом не отрицающему улучшения жизни), но забирающему гораздо глубже. Это противоречиво, но жизнь не так-то схематична. Жизнь сложна, и человеческое существо сложно и противоречиво, Чехов -- не церковный человек. А предсмертно любил слушать пение монашек в Новодевичьем, скромно прислонясь к стенке. У себя в Мелихове пел иногда в церкви, удивляя этим благомыслящих интеллигентов, и с любовью изображал православное духовенство -- кажется, ни в одном русском писателе не нашло оно такого защитника, как Чехов.
   В вопросах вечных: Бог, смерть, судьба, загробное -- зрелость не принесла ни ясности, ни решения. Как был Он двойствен, так до конца и остался. "Нужно веровать в Бога, а если веры нет, то не занимать ее места шумихою, и искать, искать, искать одиноко, один на один со своей совестью". В годы Ялты на вопрос, верит ли в бессмертие души, отвечал, что не верит, а через несколько дней с таким же упорством говорил: "Бессмертие -- факт. Вот погодите, я докажу вам это". Ни того, ни другого доказать, конечно, не мог. Но все равно стоял высоко. Гораздо выше телеграфа, "надо работать" и "трехсот лет".

21 мая

   У меня есть книжка советского писателя Ермилова о Чехове. На странице 252-й сказано: "Чехов был одним из любимейших писателей Ленина". А моей рукой приписано: "Жаль". Ну, слава Богу, до Ленина не дожил. А то получил бы, пожалуй, орден Ленина.
   Неприятно было узнать, что этот злобный азиат с русской фамилией любил Чехова.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Русская мысль. 1963. 20 июня No 2010.
   С. 391. ...у Чуковского очень много о Чехове (в кн. "Современники"). -- Имеется в виду книга "Чехов" (1957), много раз издававшаяся, в том числе в его сборнике "Современники. Портреты и этюды" (М., 1963).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru