Так кричали мальчишки, купавшиеся в Москве-реке под набережной Храма Спасителя.
Был жаркий июльский день, и весь песчаный берег кишел голыми телами, из которых одни были белые, другие -- почти черные, третьи -- наполовину черные, наполовину белые: должно быть, владельцы их имели обыкновение ходить без рубашек, а штаны снимали лишь на время купания.
-- Клейменый идет!
Эти крики относились к белокурому мальчику лет пятнадцати, который, посвистывая, спускался по широкой каменной лестнице, засунув руки в карманы и с удовольствием поглядывая на реку. Очевидно, он думал о том, как приятно будет нырять и плавать в этой синей воде, а потом валяться на песке и сушиться под горячими лучами летнего солнца. По Каменному мосту ползли трамваи, громыхали телеги, гудели тяжелые автобусы. Ярко зеленел поросший травою противоположный берег.
-- Клейменый!
Среди кричавших особенно выделялся коренастый мальчишка с неприятным и злым выражением лица. В то время, как другие кричали весело и даже с некоторым восхищением, он выкрикивал это слово "клейменый" с какою-то злобою и насмешкою.
Клейменый между тем спустился с лестницы и, не обращая ни на кого ни малейшего внимания, принялся стаскивать с себя рубаху.
-- Холодная вода-то, ребята? -- спросил он.
-- Мы для тебя специально ее нагрели.
Все захохотали.
Тот тоже рассмеялся и скинул штаны. Тело его было покрыто ровным коричневым загаром, а на груди у ключицы лиловело странное родимое пятно в виде совершенно точно обрисованного треугольника. Оно действительно напоминало какую-то метку или клеймо.
-- Это, чтоб он, ребята, не пропал.
-- Отметка, значит, на какой фабрике сработан.
Клейменый между тем, разбежавшись, два раза перекувырнулся и встал на руки, болтая в воздухе ногами.
-- Во ловко!
-- Ай да Клейменый!
-- Молодчина!
-- А тебе, Васька, так не сделать.
Эти слова относились к мальчику с злым выражением лица.
Васька только фыркнул презрительно.
-- Очень мне нужно.
-- А ведь он тебя сильнее!
-- Он-то?.. Да я его!..
-- Ну что?
-- На левую возьму.
-- Взял один такой!
Клейменый между тем шлепнулся в воду, взметнув кверху сноп светлых брызг. Он поплыл саженками и скоро был на самой середине реки.
Река отсюда казалась широкой, словно море. Он перевернулся на спину и любовался облаками, бегущими по синему небу. Нырнул в прозрачную глубь и, вынырнув, с наслаждением отплевывался. Потом поплыл обратно. Скоро ноги его нащупали мягкий песок дна. Он шел, бухая ногами по воде, как вдруг -- бац! Что-то пребольно ударило его в самое клеймо, так что он даже вскрикнул. На берегу послышался хохот.
-- Ай да Васька!
-- Ловко нацелился!
Васька, самодовольно усмехаясь, натягивал рогатку и готовился повторить выстрел.
Но Клейменый одним прыжком очутился подле него, вырвал и сломал рогатку.
-- Я тебе дам пулять.
-- Что? Ах ты!..
И Клейменый полетел на песок, сбитый с ног здоровым Васькиным кулаком.
Упав, он тотчас же вскочил, но так как был мокрый, то один бок у него стал серо-желтый от приставшего к нему песка. Он, впрочем, не обратил на это внимания и закатил Ваське здоровый улар в плечо, после чего оба они покатились по песку, тузя друг друга.
-- Будет вам, ребята!
-- Васька, брось!
-- Пускай дерутся!
Все с интересом следили за борьбой, хотя исход ее казался неизбежен, ибо у Васьки спина была по крайней мере вдвое шире спины Клейменого. Но Клейменый был необыкновенно ловок, и все ахнули от удивления и восторга, когда он, извернувшись, словно змея, вдруг подмял под себя Ваську и, придавив его лопатками к песку, крикнул:
-- Сдаешься?
-- Сдаюсь! Пусти, чорт!
Клейменый встал, не обращая внимания на восторженный ропот зрителей, и стал обчищать на себе песок.
Васька, тяжело дыша и дрожа от ярости, сидел на земле.
-- Вот так силач!
-- Ловко он тебя!
-- А хвастал: на левую возьму! Эх, ты!
Васька исподлобья глядел кругом, потом начал одеваться.
-- Ты куда же?
-- А ну вас всех к дьяволу!
Клейменый, посвистывая, выпячивал грудь и похлопывал по ней руками.
Васька вдруг почувствовал желание отомстить хоть как-нибудь. Одевшись, он схватил башмаки, штаны и рубаху Клейменого и побежал вверх по лестнице.
Тот между тем залез было в воду. Услыхав крики мальчиков, он оглянулся, сообразил, в чем дело, и бросился преследовать Ваську.
Васька уже бежал по набережной, а Клейменый, голый, бежал за ним, обжигая пятки о раскаленный асфальтовый тротуар. Прохожие хохотали, ибо понимали, что это не воровство, а просто глупая шутка.
Бегал Клейменый куда быстрее Васьки, и Васька, зная это, вдруг бросил похищенную одежду и побежал тише, со смехом оглядываясь назад.
А Клейменый, смущенно озираясь по сторонам, надевал штаны и башмаки, поглядывая, чтобы кто не стащил рубаху.
Он был очень взволнован и разгорячен бегством, а потому не заметил одного странного обстоятельства.
Неподалеку от него остановился большой блестящий, как зеркало, автомобиль с каким-то пестрым флажком впереди.
Два человека с необыкновенным вниманием смотрели на него из этого автомобиля. Люди эти были очень хорошо одеты, в серых костюмах и таких же шляпах, в руках у них были тросточки с золотыми набалдашниками. Один был в огромных круглых очках и с бородкой, другой был гладко выбрит, и во рту у него торчала прямая трубка.
Оба они пристально смотрели на Клейменого, потом удивленно переглянулись между собой.
Между тем Клейменый надел башмаки и штаны и собирался надевать рубашку. Впрочем, с этим он не торопился, ибо уж очень хорошо грело июльское солнышко.
Бритый человек вылез из автомобиля и пошел к нему.
Клейменый с удивлением вдруг увидал перед собой высокого и так прекрасно одетого человека. Башмаки у него были малиновые, остроносые, с какими-то особыми необыкновенными шнуровками.
Клейменый хотел поскорее надеть рубашку, но тот остановил его и внимательно оглядел.
-- Мальчик, как тебя зофут? -- спросил он с иностранным акцентом.
-- Меня? Я Володька... Владимир Лазарев.
-- Ти кто?
-- Я? Да никто... так... в школе учусь.
-- У тебя есть папа, мама?
-- Мама есть, а папа помер. Есть отчим...
-- От... отцим. Гм... Тебе сколько лет?
-- Пятнадцать...
-- Ти?..
Бритый человек хотел что-то сказать, но задумался.
-- Ти... хочешь быть...
Он опять задумался. Потом вдруг спросил:
-- А кто твой от... отчий?
-- Отчим? Да он в общем сортировщик... Материи сортирует.
-- Ты бедный?
Клейменый недоуменно повел носом.
-- Теперь какие же богачи! Вот, с голоду не умер.
-- Я хочит знать, где ти живешь.
-- Да вон там... В Лесном... пятый номер дом.
Незнакомец вынул из кармана чудесную зеленую записную книжку и каким-то необыкновенным карандашиком записал адрес.
-- А вам все это на что? -- с некоторым смущением решился спросить Володя.
-- Ти не пойся. Я тебе не шелаю зло. О, нет! Я добрый.
Он как-то не очень искренно улыбнулся и потрепал Володю по плечу. Рука у него была худая и длинная, но твердая как железо.
Затем он повернулся и пошел к автомобилю.
Володя видел, как, сев в него, он что-то горячо стал говорить своему спутнику.
Машина тронулась. Бритый человек помахал Володе рукою в знак прощания.
Володя постарался как можно любезнее кивнуть головою.
Блестящий вид автомобиля и его седоков поразил его.
-- Ну и ну! -- пробормотал он. -- Заграничные граждане.
Васька, исподлобья наблюдавший издалека всю эту сцену, видимо, томился любопытством.
-- Володька, -- крикнул он, с осторожностью подходя, -- давай мириться! Это кто ж такой был?
Володя почувствовал, что момент его полного торжества наступил.
Он засунул руки в карманы, подергал носом и сказал с самым равнодушным видом.
-- Так это... человек один знакомый.
И, доконав этим ответом Ваську, отправился домой, раздумывая об удивительной встрече, а в особенности о поразившей его записной книжке.
"Вот бы мне такую!" -- думал он.
II. Домашний очаг
Идя домой, Володя невольно все больше и больше замедлял шаги.
Дома его не ждало ничего хорошего, и ему всегда хотелось по возможности оттянуть момент своего возвращения. Отчим ненавидел Володю, а мать была добрая, но такая бесхарактерная женщина, что никак не могла заступиться за сына. Да она и боялась своего мужа, который не только ругал ее с утра до вечера, но даже иногда пускал в ход кулаки. Володя не раз думал о том, как бы удрать из дому, а главное -- куда удрать. Но вопрос этот был неразрешим.
Приключение с иностранцами улетучивалось из памяти, чем ближе Володя подходил к дому. Когда он дошел наконец до двери и позвонил три раза, он уже не мог ни о чем думать, кроме как о предстоящем свидании с отчимом. Тот, наверное, напустится на него за то, что Володя опоздал к обеду. Сам отчим хотя и не отличался аккуратностью, но от других требовал ее с необыкновенным ожесточением.
Отпер один из жильцов (они жили в густо заселенной квартире большого кирпичного дома); его отчим и мать сидели за столом и обедали.
-- Ну, вот и твой дармоед пришел, -- сказал отчим, злобно поглядев на Володю. -- Нахулиганился вдоволь, теперь пожрать надо. Житье!
Он был человек лет тридцати пяти, с глупым лицом, напоминающим слегка злую собачью морду. Звали его Петр Иванович Улиткин.
Володина мать, робкая и смирная женщина, с некоторой тоской поглядела на Володю и покачала головой.
-- Все опаздываешь.
-- А что ж ему не опаздывать! Знает, что все равно ему жрать дадут. Дармоед и есть дармоед.
-- Вы не волнуйтесь, -- сказал Володя, -- я есть не буду.
-- Как так не будешь?
-- А вот очень даже просто.
-- Это что ж, ты мне, что ли, в пику?.. Вот, мол, подыхаю с голоду... Так, что ли?
-- Не так, а вот не буду есть. Не хочу.
-- А я тебе говорю: ешь!
-- Не желаю!
-- Ешь, сукин сын!
Володя ничего не ответил, а взяв с подоконника потрепанную книжку, принялся читать.
-- А, ты так!
Петр Иванович вскочил, вырвал у него из рук книжку и швырнул ее в окно.
Володя побледнел и сжал кулаки, но мать, словно догадавшись о его намерениях, встала между ними.
-- Что ты, Петя? -- сказала она мужу. -- Тебе вредно волноваться.
-- Да уж загонит меня в гроб твое отродье. Ну... ешь.
Володя сделал движение к двери.
-- Куда?
-- Книжку-то надо поднять.
Мать махнула рукой.
-- Я схожу. Ты уж садись.
Она вышла.
Володя, нахмурившись, сел за стол и взял ложку. Но есть ему было противно, хотя и хотелось после купания.
-- Его, верзилу, кормят, одевают, обувают, -- сказал Петр Иванович, -- а он еще сцены закатывает... Приводит в раздражение. Да ведь мне стоит слово сказать, и духу твоего здесь не будет... Я и тебе и матери твоей благодетель. Дармоед... Ученый какой. Школу кончать...
Он выпил большую рюмку водки.
-- Ну, а она где шатается? Тоже одна порода! Марья!
Володина мать принесла книгу и положила ее на стол.
-- Тебе кто велел книгу приносить?
Та робко уставилась на мужа.
-- Мальчишки бы, пожалуй, утащили... она ведь рубль стоит.
-- А... рубль стоит?...
Он взял и снова швырнул в окно книжку.
-- А кто позволил за нее рубль платить? Кто позволил? Твои деньги?
-- Мои... это из тех, что я за белье получила... Помнишь, шила...
-- Все равно... кто здесь хозяин, я или ты?
-- Да что ты, Петя?
-- Молчать! Говори, кто хозяин!..
-- Ну, ты...
-- Да, я! Так ты это и знай и помни... Дура этакая!
Володя вскочил.
-- Вы не смейте так ругаться!
-- Что-о?
-- Володечка, -- закричала мать, -- милый, что ты!..
-- Да, не смейте так руга...
Он не договорил, ибо Петр Иванович нанес ему здоровый удар кулаком прямо по челюсти.
Очевидно, это был день крупных сражений.
Володя ответил ударом наотмашь и от этого удара Петр Иванович вдруг скрючился, схватился за живот и заорал:
-- Убил! Убил!
Марья кинулась к нему.
-- Петенька! Голубчик!
И, обернувшись к Володе, сказала с упреком:
-- Ах, что наделал, душегубец!
Но у Володи еще сильно горела челюсть, и ему было не до жалости.
Он сердито посмотрел на мать, махнул рукой и вышел.
-- И чтоб духу твоего!.. Чтоб духу не было!.. -- орал Петр Иванович.
Володя пошел на грязный, раскаленный двор, где ребята играли в чижика и, не зная, что делать, направился к воротам.
"Ни за что не вернусь", -- думал он. И тут же с болью в сердце подумал, что ему деться некуда.
Он даже плюнул, до такой степени противно ему было это сознание.
Какой-то карапуз, пробегая мимо него, прошепелявил:
-- Клейменый!
Он легонько дал ему по затылку и мрачно вышел на улицу.
И первое, что он увидел, был тот самый роскошный автомобиль.
Из него вылезал бритый незнакомец.
-- А, ты вот где? -- сказал он. -- Я приехал знать... Твой мама и папа тебя пустят... ко мне?.. Я хочу коварить с твой мама и папа?
-- Пустят, -- сказал Володя, усмехаясь. -- Они вот меня из дому выгнали.
И сказав это, он тут же пожалел, что сказал. Зачем было этому незнакомцу знать его семейные дела. Но слово не воробей.
-- Выкнали? -- переспросил незнакомец с интересом. -- О, какой дело! Хочешь ехать со мной?
Вокруг автомобиля собралась толпа ребятишек, живших в доме.
Володя преисполнился гордостью.
-- Хочу! -- сказал он. -- Если можно!
-- Можно. Садись!
И Володя покраснел даже от удовольствия, услыхав, как ахнули все ребята, когда за ним захлопнулась тяжелая дверца.
Автомобиль взвыл и плавно покатился, все ускоряя ход.
Володина мать появилась в воротах.
-- Ребята, Володю не видали?
-- А он вон... на автомобиле уехал.
-- Ну, чего врете!
-- Ей-богу!
III. Любители наследств
Если вы посмотрите на карту Северной Америки, то немного южнее сороковой параллели, на западном берегу найдете большой город под названием Сан-Франциско. Сан-Франциско -- главный город Калифорнии. Американцы сокращенно называют его Фриско.
Этот город очень велик, это самый большой порт на западном берегу Северной Америки, и в нем очень много и чрезвычайно богатых и чрезвычайно бедных людей. Летом в Сан-Франциско становится жарко, и тогда богатые люди переезжают в свои загородные дома, роскошные дачи с громадными садами и парками.
В один августовский вечер на большом шоссе, идущем из Фриско мимо всех этих роскошных загородных строений, заметно было необыкновенное оживление.
Толпы народа шли из города по этому шоссе, уступая поминутно дорогу велосипедам, мотоциклетам и автомобилям, которые давали о себе знать нетерпеливыми звонками и гудками. Повидимому, все эти люди шли в одно и то же место и по одному и тому же делу, ибо никто не спрашивал другого, куда он идет. Только когда навстречу попадался велосипедист, все окликали его и одновременно спрашивали:
-- Еще жив?
На это получали ответ:
-- Жив!
Иногда, впрочем, торопившийся велосипедист вместо ответа предпочитал просто отмахнуться.
Время от времени в толпу сзади врезался особенно нетерпеливый автомобиль, который раздраженным ревом расчищал себе дорогу, ослепляя людей гигантскими прожекторами.
-- Доктора едут! Доктора! -- говорили в толпе.
-- Гляди! Гляди! Это вон знаменитый профессор из Нью-Йорка.
-- Который? Который?
Толпа, подобно реке, текла по шоссе и как бы вливалась в озеро -- в огромную толпу, собравшуюся у торжественных ворот загородного дворца миллиардера Джона Эдуарда Рингана -- золотого короля, самого богатого человека в Калифорнии.
Здесь был целый стан. У дороги валялись мотоциклетки и велосипеды, владельцы которых похаживали тут же или сидели в траве, покуривая трубочки. Мужчины и женщины самого разнообразного вида, лавочники, конторщики, рабочие, нищие -- все толпились у огромных чугунных ворот с золотыми львами и все смотрели на ярко освещенные окна дворца и в особенности на два окна менее яркие, озаренные каким-то таинственным красноватым светом. В ярко освещенных окнах мелькали тени, так что со стороны можно было подумать, что в доме Рингана происходит какое-нибудь торжество.
Но по настроению толпы и по тревожным лицам людей, входивших и выходивших из ворот, сразу можно было угадать, что происходит что-то, правда, очень важное, но далеко не веселое.
Сторож, стоявший у ворот, имел весьма таинственный вид и пренебрежительно отвечал на беспрестанно задаваемые ему вопросы:
-- Не орите, вы!.. Не то велю вас всех отсюда гнать в шею.
-- Фу какой важный!
-- А вот дождетесь!
-- Но неужели он не переменил своего решения?
-- Ведь это же небывалый случай!
-- Это первый случай в истории Америки!
-- По-моему, это шутка!
-- Какая же шутка, когда всюду объявлено.
-- Пять миллиардов.
-- И вдруг я...
-- Ого! Не по чину захотел!
-- Каково родным-то!
И все поглядывали друг на друга, словно стараясь угадать, кто тот счастливец, кому достанется по жребию огромное наследство Рингана.
-- Говорят, он непременно хочет сам вынуть жребий, чтоб перед смертью повидать своего наследника.
-- А зачем же представители от населения?
-- Ну, чтоб все было правильно.
-- Уж очень много народу в Фриско. А ведь выиграть только один может.
-- Его счастье будет.
-- Эх, кабы мне!
И все снова с надеждою глядели на два таинственных окна, за которыми, как все знали, лежит умирающий миллиардер.
-- Уж все билетики, говорят, заготовлены и в урны сложены. Три урны. Из каждой урны по билетику, а потом из трех один.
-- Он бы хоть на троих разделил!
-- Не хочет!
-- Ну, а сын его?
-- Что ж сын. Из себя, небось, выходит. На него тоже билетик положен.
-- Сердит он на сына.
-- За что?
В это время вдали на шоссе послышался шум и бешеный рев автомобильной сирены.
Люди с ругательствами разбегались перед мчавшимся автомобилем, который, видимо, вовсе не заботился о безопасности пешеходов.
Машина с воем и ревом устремилась к воротам дворца.
Какой-то человек, высунувшись из окна автомобиля, крикнул что-то сторожу, и тот вдруг кинулся отворять ворота.
-- Сын Рингана! Томас Ринган! -- пронеслось в толпе.
Автомобиль въехал в ворота и, шурша по гравию, понесся к подъезду.
-- То-то рожа у него больно кислая.
-- Еще бы! Пять миллиардов!
-- Да! На дороге не валяются!
IV. Золотой король
Покуда у ворот дворца собравшиеся люди толковали о наследстве, покуда корреспонденты газет нервно расхаживали около своих велосипедов и мотоциклеток, готовые каждую секунду помчаться в редакцию с каким-нибудь "последним известием", вот что происходило в одной из гостиных роскошного дворца странного миллиардера.
На голубом атласном диване сидела очень красивая молодая женщина, одетая в черное шелковое платье, и нервно играла нитью жемчуга, два раза обвивавшею ее шею. Перед женщиной стоял высокий, прямой, как палка, седой джентльмен в черном сюртуке и курил сигару, заботясь о том, чтобы пепел с нее не упал на ковер раньше времени. Американцы любят курить сигары так, чтобы пепел не падал возможно дольше, а иногда устраивают даже состязания, кто сумеет удержать пепел дольше всех.
-- Вы поймите, мистер Томсон, -- говорила дама, -- ведь это же чудовищное, неслыханное самодурство. Лишить наследства своего сына и назначить наследником по жребию одного из граждан города Сан-Франциско... Это... это... возмутительно! Я не нахожу слов... Это варварство какое-то... Томас -- его сын -- участвует в жеребьевке наравне с какими-то грузчиками и зеленщиками... Я не могу!.. Я умру!.. Сам!.. Сам!.. Где он?.. Сам!..
В гостиную просунулась широкая рожа негра.
-- Сам, дайте мне воды... только очень холодной. Нет! Холодного шампанского! Скорей! Да, мистер Томсон. Я глубоко возмущена... Ну, пусть он сердит на меня, за то, что я не уберегла Эдуарда... Ну, чем же я виновата?.. И потом... это было так давно! Я, правда, всегда подозревала, что старик на меня сердится, но я никак не могла предполагать, что ненависть его так глубока, что он вздумает мстить нам так жестоко. Из любви к внуку лишить наследства сына! Я не знаю... как назвать это!.. Мистер Томсон! Неужели нет закона, который запрещал бы подобное самодурство?.. Я уверена, что такой закон должен существовать. Нельзя же позволять людям совершать такие злые, мерзкие поступки.
Джентльмен покачал головой.
-- Поскольку мистер Ринган находится в здравом уме и твердой памяти...
-- Какой же здравый ум?..
-- Однако все самые лучшие психиатры...
Негр вошел в комнату с бокалом шампанского на подносе. На том же подносе лежала телеграмма.