Lib.ru/Классика: Заблоцкий-Десятовский Андрей Парфенович. Граф П. Д. Киселев и его время. Матерьялы для истории императоров Александра I, Николая I и Александра II. А. И. Заблоцкого-Десятовского

Графъ П. Д. Киселевъ и его время. Матерьялы для исторіи императоровъ Александра I, Николая I и Александра II. А. И. Заблоцкаго-Десятовскаго. Въ 4 томахъ. Спб., 1882.

Обстоятельный и многолѣтній трудъ Заблоцкаго-Десятовскаго есть плодъ любви и глубокаго уваженія, которыя питалъ авторъ къ графу Киселеву. Этотъ трудъ -- не біографія, въ собственномъ значеніи этого слова. Личной жизни своего героя Заблоцкій-Десятовскій почти не касается, такъ что, напримѣръ, о воспитаніи Киселева мы узнаемъ только то, что оно было "домашнее", а "научное образованіе, конечно, было не обширное". Заблоцкій говоритъ почти исключительно о служебной дѣятельности Киселева, такъ что собственно характеристики "времени" графа Киселева въ сочиненіи не имѣется, а имѣются разнообразные документальные матерьялы для исторіи трехъ царствованій. Оффиціальная дѣятельность Киселева была очень обширна и разнообразна -- онъ былъ и воиномъ, и администраторомъ, и дипломатомъ -- развивалась она въ самыхъ высшихъ и вліятельныхъ слояхъ оффиціальнаго міра, въ тѣхъ слояхъ, которые въ то время только одни и дѣлали исторію, и въ этомъ смыслѣ Киселевъ дѣйствительно можетъ быть признанъ историческою личностью, но только въ одномъ этомъ смыслѣ. Заблоцкому-Десятовскому" разумѣется, не могло и въ голову придти спросить себя: каковы результаты этой долгой, кипучей и многосторонней дѣятельности? Какой слѣдъ оставилъ въ исторіи этотъ историческій человѣкъ? Между тѣмъ, въ этомъ вопросѣ вся суть дѣла, и отрицательный отвѣтъ на него (а въ настоящемъ случаѣ онъ долженъ быть отрицательнымъ, если не считать исторической заслугой учрежденіе министерства государственныхъ имуществъ) долженъ значительно ослабить нашъ интересъ и къ личности самого Киселева, и къ труду его біографа. Киселевъ не виноватъ въ томъ, что его труды, усилія, замыслы, можно сказать, пошли прахомъ -- это справедливо. Но не виноватъ будетъ и тотъ будущій историкъ первой половины настоящаго столѣтія, который, ознакомившись съ четырьмя томами сочиненія Заблоцкаго, найдетъ, что для Киселева будетъ весьма достаточно четырехъ строчекъ.

За всѣмъ тѣмъ, личность Киселева дѣйствительно замѣчательна. Онъ не принадлежитъ исторіи и если имѣетъ для насъ значеніе, то исключительно отрицательное, но у него были всѣ данныя, необходимыя для крупнаго дѣятеля, за исключеніемъ развѣ систематическаго образованія: тонкій и ясный умъ, огромная энергія, привычка и любовь къ труду. Казалось бы, признанія этихъ качествъ достаточно, чтобы успокоить даже самую ревнивую любовь, удовлетворить самое глубокое уваженіе. Къ несчастію, любовь Заблоцкаго-Десятовскаго къ его герою доходитъ до обожанія, а уваженіе до фетишизма, и онъ заботливо счищаетъ даже самыя мельчайшія пятнышки съ своего идола. Несмотря на это, онъ говоритъ въ предисловіи: "Составляя жизнеописаніе графа Киселева, я отстранялъ отъ себя всякую мысль писать ему похвальное слово. Цѣль моя -- представить замѣчательнаго историческаго человѣка такимъ, какимъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ. Я желалъ, чтобы въ моей монографіи сохранилось достойное памяти въ прошедшемъ и могущее служить поученіемъ въ будущемъ. Похвалы мои графу Киселеву состояли развѣ въ отрицаніяхъ несправедливаго: тамъ, гдѣ нельзя было не коснуться порицаній, раздававшихся противъ Павла Дмитріевича еще при жизни его, порицаній, по моему мнѣнію, несправедливыхъ, близкихъ къ клеветѣ, я противопоставлялъ имъ факты, доказывающіе, что источникъ порицаній былъ въ самыхъ порицателяхъ, или не понимавшихъ его стремленій, или не сочувствовавшихъ имъ" (VII).

Все это, однакожь, оказывается одними прекрасными и напрасными словами: монографія Заблоцкаго есть чистѣйшая апологія Киселева. Заблоцкій до того влюбленъ въ своего героя, что не можетъ даже вывести такого ему упрека, какъ упрекъ въ "высокомѣріи" и "надменности": "чувство своего достоинства, стараніе его поддержать не есть высокомѣріе" (III, 444) спѣшитъ онъ съ своею защитой. Главному порицателю Киселева, графу Корфу, Заблоцкій даетъ даже генеральное сраженіе, которое на глазахъ читателя торжественно и проигрываетъ, благодаря главнымъ образомъ тому оружію, которое самъ же представляетъ въ приводимыхъ имъ біографическихъ фактахъ. Заблоцкій ничего не скрываетъ, ничего не фальсифицируетъ, но, ослѣпленный своею любовью, не видитъ прямого смысла разсказываемыхъ имъ фактовъ. Онъ преспокойно разскажетъ, напримѣръ, какъ Киселевъ въ общемъ собраніи государственнаго совѣта, при обсужденіи одного вопроса, выразился такимъ образомъ: "я знаю, что говорю одинъ противъ всѣхъ и не могу надѣяться ни на чью симпатію; меня поддерживаетъ развѣ только министръ юстиціи, который исполняетъ свой долгъ* (II, 158).-- разскажетъ такой фактъ и чрезъ нѣсколько страницъ горячо защищаетъ Киселева отъ упрека въ высокомѣріи. Или, заявивши категорически, что основной чертой характера Киселева была гуманность, Заблоцкій точно на смѣхъ я сообщаетъ затѣмъ, что Киселевъ "предлагалъ изъ бродягъ составлять гарнизоны въ крѣпостяхъ, отличающихся вреднымъ климатомъ, какъ напримѣръ, Поти и т. п." (I, 161). Восхваляется прямодушіе Киселева, а читатель не знаетъ, что дѣлать, какъ примирить между собою такіе, напримѣръ, два факта. Съ одной стороны "нерѣдко генералъ Киселевъ участвовалъ въ подобныхъ бесѣдахъ, (въ бесѣдахъ декабристовъ) и хотя былъ душею преданъ Государю, котораго считалъ своимъ благодѣтелемъ, но говорилъ всегда дѣльно, откровенно, соглашался въ томъ, что многое надобна измѣнить въ Россіи и съ удовольствіемъ слушалъ здравыя, но нѣсколько рѣзкія сужденія Пестеля" (I, 100). А съ другой стороны, тотъ же генералъ Киселевъ писалъ своему другу Закревскому: "Секретная полиція, мною образованная въ іюлѣ 1821 г., много оказала услугъ полезныхъ, ибо много обнаружила обстоятельствъ, чрезъ которыя лица и дѣла представились въ настоящемъ видѣ: духъ времени заставляетъ усилить часть сію, и я посему дѣлаю свои распоряженія. Касательно арміи, я долженъ тебѣ сказать, что въ общемъ смыслѣ она, конечно, нравственнѣе другихъ, но въ частномъ разборѣ несомнѣнно найдутся лица неблагомыслящія, которыя стремятся, но безъ успѣха, къ развращенію другихъ; мнѣнія ихъ и дѣйствія мнѣ извѣстны, и потому, слѣдя за ними, я не страшусь какой-либо внезапности" довершу издавна начатое" (157). Если такой образъ дѣйствій свидѣтельствуетъ о прямодушіи, мы недоумѣваемъ, что же послѣ этого должно называть криводушіемъ. И точно ли графъ Корфъ, съ которымъ не на животъ, а на смерть полемизируетъ Заблоцкій, клеветалъ на Киселева, говоря о немъ: сонъ васъ непремѣнно выдастъ и продастъ" (III, 428). "Корфъ, говоритъ Заблоцкій въ другомъ мѣстѣ:-- отрицаетъ даже дружбу между Орловымъ (А. Ѳ.) и Киселевымъ; между тѣмъ, эта дружба связывала ихъ съ ранней молодости, чему доказательствомъ служатъ сохранившіяся письма Орлова" (III, 436). Письма эти, а равна письма Киселева къ Орлову напечатаны въ IV томѣ, который наполненъ "приложеніями" къ первымъ тремъ томамъ; читатель обращается къ этимъ письмамъ и немедленно убѣждается, что дружба тутъ была совсѣмъ особенная, съ позволеніи сказать, да первой кости. Оригинальные друзья разсыпаются въ любезностяхъ и въ увѣреніяхъ въ родѣ: "vous pouvez compter sur ma tendre et sincère amitié" (переписка происходила по французски), но читателю ясно, что въ то время, какъ одна рука выписываетъ эти нѣжности, другая держитъ камень за-пазухой. (См. напримѣръ т. IV, стр. 101 и слѣд.) Указываетъ, наконецъ, Заблоцкій на то, что "никто изъ окружавшихъ императора Николая не говорилъ ему такъ смѣло, такъ прямо, какъ Киселевъ" и тутъ же,не безъ наивности, прибавляетъ: "при его тонкомъ умѣ, онъ зналъ когда и что говорить" (III, 446). О, да, дѣйствительно зналъ? Въ біографіи есть документы, свидѣтельствующіе о томъ, какъ Киселевъ "истину царямъ съ улыбкой, говорилъ". Въ концѣ-концовъ, читатель нетолько не убѣждается Заблоцкимъ, а почти цѣликомъ примыкаетъ къ мнѣнію Корфа, который говорилъ о Киселевѣ: "друзей, даже людей, которыхъ бы онъ искренно любилъ, Киселевъ не имѣетъ никого и съ сердцемъ своимъ, на мѣстѣ котораго мозгъ, имѣть не можетъ... Онъ не ознаменуетъ себя истинною пользою и истинными доблестями, потому что руководится только разсчетомъ своихъ выгодъ, ставя выше всего собственное я... Въ этомъ человѣкѣ вездѣ и во всемъ дѣйствуетъ умъ, честолюбіе и разсчетъ; сердце холодное, мало знакомое съ высшими чувствами, вообще мало расположенное къ добру" (428).

Заблоцкому не было никакой надобности ставить Киселева на пьедесталъ безукоризненной нравственной чистоты, почти непогрѣшимости. Значеніе Киселева, какъ государственнаго человѣка, заключается вовсе не въ его мнимой добродѣтельности, а въ его идеяхъ и взглядахъ, которые дѣйствительно опередили его время. Достаточно сказать, что Киселевъ, какъ это неоспоримо доказывается документальными свидѣтельствами, вполнѣ отчетливо сознавалъ необходимость крестьянской реформы (уничтоженія крѣпостного права), понималъ эту реформу съ достаточною широтою, упорно стремился къ ея осуществленію и, если эти стремленія завершились только учрежденіемъ новаго министерства -- это не его вина, а всей той системы, которой служилъ онъ. Ошибка или, если угодно, несчастіе всей жизни Киселева состояло именно въ томъ, что онъ вливалъ молодое вино въ старые мѣхи, за неимѣніемъ лучшаго. Трудно представить себѣ положеніе болѣе тяжелое по своей двусмысленности, нежели положеніе Киселева, человѣка съ обширнымъ кругозоромъ, фатально обреченнаго вращаться въ заколдованномъ кругу аршиннаго діаметра. Его дѣятельность, какъ и его жизнь, была рядомъ компромиссовъ для дѣлъ совершенно безплодныхъ и для него, безъ сомнѣнія, мучительныхъ. "Графъ Киселевъ, говоритъ его біографъ:-- по природѣ своей, былъ проникнутъ идеею законности и проводилъ ее вездѣ, гдѣ могъ. Онъ былъ врагъ всякаго произвола и стремился отстранить его, по крайней мѣрѣ, въ той части управленія, которая была ему ввѣрена". Что могло выйдти изъ этого стремленія? Не дѣло, конечно, а только мука, и если Киселевъ въ самомъ дѣлѣ надѣялся устроить изъ своего министерства нѣкоторый административный оазисъ, то, что долженъ былъ чувствовать онъ, когда увидѣлъ свое созданіе въ рукахъ такого человѣка, какъ М. И. Муравьевъ? Или другой примѣръ: состоя начальникомъ штаба 2-й арміи, Киселевъ усиленно занимался фронтовою службою, всевозможными тихими учебными шагами и всякою солдатскою муштрой, потому что того требовалъ, говоря высокимъ стилемъ Заблоцкаго, "духъ времени", а говоря попросту -- всемогущій Аракчеевъ; занимался съ полною ясностью, понимая требованія настоящей разумной, не палочной военной дисциплины, какъ это явствуетъ изъ его интимныхъ писемъ. Или послѣдній примѣръ: Киселевъ съ симпатіей цитируетъ слѣдующія мысли Тьера относительно печати: "Уничтоженіе свободы печати имѣетъ слѣдствіемъ множество злоупотребленій въ администраціи, которыя были прежде невозможны. Свобода печати непріятна и неудобна министрамъ и вообще администраторамъ; часто она употребляетъ оружіемъ своимъ клевету, но въ конечномъ результатѣ всегда приноситъ пользу, далеко превышающую сопряженныя съ нею неудобства. Англійскіе государственные люди говорили Тьеру неоднократно, что Англія обязана свободѣ печати тѣмъ, что ея правительство ясно видитъ потребности края и что въ администраціи Англіи менѣе злоупотребленій, чѣмъ въ другихъ государствахъ, хотя англичане такіе же люди, какъ и все другіе. Безпрерывный контроль прессы, который сильнѣе всякаго правительственнаго наблюденія, производитъ это дѣйствіе" (IV, 259).

Справедливыя, свѣтлыя идеи, достойныя истинно-просвѣщеннаго человѣка, но что съ ними было дѣлать Киселеву? Онѣ, естественно, оставались подъ спудомъ или не шли дальше той литературы докладныхъ записокъ, въ которой Киселевъ принималъ самое дѣятельное участіе и произведенія которой наполняютъ архивы. Киселевъ былъ неудачникомъ въ полномъ и буквальномъ значеніи этого слова, какъ это ни странно, повидимому, сказать о графѣ, министрѣ, андреевскомъ кавалерѣ, осыпаемомъ въ теченіи всей своей служебной карьеры всевозможными наградами. Онъ былъ цѣлою головою выше окружающаго, былъ преисполненъ идей и благихъ намѣреній, но въ историческомъ пантеонѣ ему нѣтъ мѣста, что бы ни говорилъ его біографъ и почитатель. Исторія судитъ не намѣренія, а дѣйствія, не побужденія, а результаты. Съ субъективной, чисто-біографической точки зрѣнія, самъ Заблоцкій-Десятовскій, составившій еще въ 1841 году записку, "сильно говорившую противъ крѣпостного права", представляется явленіемъ глубоко почтеннымъ и симпатичнымъ. Но записка эта пропала безслѣдно, "нетолько не могла быть напечатана, но даже и въ рукописи не могла быть передаваема для чтенія безъ опасности для ея автора" (II, 293). И мы не связываемъ дѣло реформы 19-го февраля съ именами Киселева и Заблоцкаго. Это, если хотите, печально, но въ этомъ есть своя логика и своя справедливость.

"Отечественныя Записки", No 1, 1882

Оставить комментарий Заблоцкий-Десятовский Андрей Парфенович (bmn@lib.ru) Год: 1882 Обновлено: 26/05/2025. 14k. Статистика. Статья: Критика О творчестве автора	Скачать FB2 Ваша оценка: