Петръ былъ изъ себя хорошъ; молодъ былъ, статенъ. Смуглый, чернокудрый -- онъ суровъ былъ. А глаза черные, какіе строгіе! Какія уста несмѣшливыя!
Онъ росъ одиноко, сиротою. Со всѣми въ мирѣ, а ни съ кѣмъ въ дружбѣ. Жилъ себѣ особнячкомъ. Весело ли ему, грустно ли, самъ онъ про то знаетъ. Никому онъ ничего худаго не сдѣлалъ, а его побаивались. Дѣти драку бросали, какъ только его завидятъ; дѣвушки притихали; старые говаривали молодымъ: "не трогайте его"; самые смѣлые изъ молодыхъ слушали его молча, когда онъ въ рѣчь вступалъ, а вступалъ онъ въ рѣчь рѣдко. Были суды и пересуды за его нелюдимство, да втихомолку. Тетка его говорила, что давно бы она отречься отъ Петра рада, что онъ за племянникъ, глазъ не кажетъ по году, совѣта не спроситъ никогда, да боялась она его, потому не отрекалась, а только горевала и жаловалась.
-- Я его боюсь, хоть я ему и тетка, говаривала она: -- это такой человѣкъ, что и жизни рѣшитъ, и самъ въ землю закопаетъ.
Петръ былъ человѣкъ имущій и трудолюбивый. Честность его была ни въ чемъ неуклонная, ничѣмъ не подкупная; слово его было вѣрное и надежное. Въ Петрѣ не сомнѣвался и баринъ, и не заставлялъ его божиться по три раза всѣми святыми, какъ другихъ людей.
Вдругъ стали замѣчать, что Петръ мимо старостина двора повадился ходить, что Петръ у старосты въ гостяхъ бываетъ.
Староста былъ бородатъ и приземистъ, нравомъ не строптивъ, вдовъ; глаза у него небольшіе и носъ небольшой, и ротъ небольшой, да ничего особеннаго, только что именемъ его рѣдкимъ звали -- Капитонъ. А у старосты была дочка Параша. Свѣженькая, веселая, то-то была дѣвушка!
Жили они съ отцомъ на краю деревни, и сколько черезъ ихъ огородъ дорожекъ было проторено! А дорожки торили все наши деревенскіе молодцы. Шелъ ли кто въ лѣсъ, шелъ ли кто въ поле, имъ всюду ближе черезъ старостинъ огородъ. Ну, сами понимаете, что это былъ за близкій путь: въ поле выйдти изъ огорода -- топкое болото обойди, а въ лѣсъ -- черезъ поле дорога.
Идетъ бывало одинъ молодецъ по дорожкѣ, идетъ другой, каждый на окошечко косится, а Параша у окошечка цѣлый день: Старостина дочка, на работу она не ходила. Параша будто ничего не знаетъ, будто ничего не видитъ, поетъ себѣ безпечно да распѣваетъ. И много она беззаботныхъ головъ отуманила; не одно веселое сердце смутила. Параша про то вѣдала и тѣмъ тѣшилась. Люди со стороны тоже видѣли и знали всѣ эти сердечныя напасти, что Параша общая сокруха; а когда сталъ Петръ ходить къ старостѣ, всѣ такъ озадачились, словно на яблонѣ орѣхи выросли. Зашепталъ весь женскій родъ, удивлялись и разчитывали, когда свадьбу будутъ играть, сколько староста приданаго дастъ; раскидывали умомъ, какой лихой мужъ будетъ Петръ, и каково житье сулится бѣдной Парашѣ. Петрова тетка ходила изъ дома въ домъ, и всѣхъ спрашивала, вѣруютъ ли въ Бога. "Вѣруемъ," отвѣчали ей всѣ. "А коли вы въ Бога вѣруете, отговорите вы дѣвушку, чтобы не выходила она замужъ за Петра."
На это ей никто не отвѣчалъ ни слова.
Но время шло, а Петръ все не сватался. Прошла осень и зима. Люди все дожидалися, что будетъ, а все ничего не было. Сама Параша призадумалась и притихла. Староста ничѣмъ не крушился. Человѣкъ-то былъ староста спокойный и со всѣмъ уживчивый. Если онъ чего и ждалъ, то ждалъ съ разсужденіемъ: "Я посѣю, говаривалъ онъ, взойдти, такъ взойдетъ, уродить, такъ уродитъ, а нѣтъ такъ нѣтъ,-- и дѣлать нечего. Понапрасну-то кипѣть, только выкипишь."
Каковъ онъ былъ по хозяйству, таковъ былъ и въ жизни.
Петръ ходилъ къ старость все чаще да чаще. Всѣ Парашкины вздыхатели понемножку отстранялися, словно почуяли что-то, вотъ какъ дѣти разступаются и даютъ дорогу взрослому человѣку: разступаются передъ нимъ нехотя, а все разступаются.
Парашѣ было досадно, зачѣмъ они отступаются, она ласковѣй выглядывала изъ окошечка. Веселили ее печальные ихъ взгляды и тяжелые вздохи. "Параша, говорили ей дѣвушки, какъ это Петръ полюбилъ тебя, вѣтрогонку такую?"
Парашѣ сладко тѣ слова слушать, усмѣхается въ отвѣтъ дѣвушкамъ: меня ли не полюбитъ?
-- А какъ онъ ласкаетъ тебя? Что говоритъ съ тобою? Когда же свадьба?
-- Много будете знать, скоро состарѣетесь, отвѣтитъ Параша шуткою, а у самой сердце защемитъ: Петръ еще ей ничего не сказалъ. Любилъ и молчалъ. Отчего же это такъ? Отчего не подойдетъ ближе? Сколько разъ она его поджидала вечеромъ у воротъ и встрѣчала, какъ ея сердце билось, а онъ проходилъ въ избу къ ея отцу, не останавливался, кланялся ей какъ на міру! Другіе не такъ. Другіе простаивали подъ ея окнами цѣлые ненастные вечера; другіе бѣжали за нею не мѣряючи пути, чтобъ только взглянуть на нее. А на улицѣ ее цѣлая толпа окружитъ, всѣ слова къ ней, всѣ глаза на нее... Она и счастливила и крушила по своей волѣ, по своей прихоти. Забавно было. Сколько было потомъ смѣху, сколько рѣчей потомъ вспоминаючи съ дѣвушками! Теперь одиноко и скучно. Сердце бьется черезчуръ, ужь скоро и больно щемитъ... Что же еще дальше будетъ? Скоро ли тяжелые часы пройдутъ? Притихла Параша, призадумалась, пѣть перестала. Сядетъ, подпершися рукою, пригорюнится да глядитъ въ чистое поле...
Разъ приходитъ къ нимъ Петръ ввечеру, и говоритъ между прочими рѣчами, что ему дорога.
Парашѣ холодно стало.
-- А куда Богъ несетъ? спрашиваетъ староста.
-- Да съ барынею, отвѣтилъ Петръ.-- Беретъ меня съ собою въ городъ, ключникомъ тамъ буду.
-- Катитъ на всю зиму, надо полагать? сказалъ староста.
-- Надо полагать, что на всю, отвѣтилъ Петръ.
-- Опять продадимъ пшеницу съ убыткомъ. За насъ будетъ Бога молить Маликовъ купецъ.
А Параша думала: "на всю зиму!" и глядѣла на Петра изъ уголка. Ей показалось, что онъ печаленъ и блѣденъ: радостно стало ей, да не вѣрилось; она подошла къ столу, поправила огонь, чтобъ поярче свѣтилъ: да, онъ печаленъ былъ и блѣденъ. Она опять отошла въ уголокъ, и все на него глядѣла.
"А какой человѣкъ! думала она: кто, кромѣ меня, подстережетъ такую печаль? Иной подумаетъ, что у него только голова болитъ... Хоть бы разъ въ разговорѣ запнулся!.. И отчего ему не поглядѣть на меня подолже, поласковѣй?.. Заговоритъ ли онъ хоть нынче сердечно?" Она все глядѣла на него.
Вечеръ прошелъ. Петръ сталъ прощаться съ старостою. Параша выскользнула впередъ изъ избы, и въ сѣняхъ шепнула Петру: "Придите еще проститься." Онъ вдругъ остановился, но ничего не отвѣтилъ ей.
"Разслышалъ ли Петръ мои слова? мучилась Параша. Еслибы разслушалъ, отвѣтилъ бы: ему ли съ мыслями собираться? Догадается ли придти самъ? Любитъ ли? Забудетъ ли въ разлукѣ?"
-- Когда жь въ путь? послышался ей голосъ отца на улицѣ.
-- Кто его знаетъ, отвѣчалъ Петръ.-- Говорятъ, черезъ недѣлю, а можетъ черезъ двѣ.
Параша чуть не вскрикнула съ радости: черезъ недѣлю! Она думала, что ужь завтра. Отлегло у нея отъ сердца.
-- Барыня-то ужь заболѣла? спрашивалъ староста.
-- Со вчерашняго дня.
-- Ну, такъ черезъ недѣлю укатите, увѣренно сказалъ староста, и заперъ двери за гостемъ.
Надо вамъ знать, что барыня была молодая, и до смерти любила людныя сборища и веселыя бесѣды. Такой нравъ по наслѣдству ей перешелъ: у ней папенька на именинномъ пиру Богу душу отдалъ, а маменька скончалась въ гостяхъ. Она сама еще крошкой такъ всякіе танцы выпрыгивала, что всѣ ахали и утѣшались. Замужъ ее отдали молоденькую, мужа своего она только-что въ лицо знала, когда онъ ее привезъ въ свой домъ. И стали они жить да поживать. Молодая скучала; молодой ходилъ недовольный, мало къ себѣ любви видѣлъ. Началися у нихъ ссоры.
-- Что прибыли, что я женился? говаривалъ баринъ въ горькій часъ.-- Только сѣдѣю!
-- Вы не сѣдѣете, отвѣтитъ ему барыня, взглянувши на его голову.
А онъ совсѣмъ, совсѣмъ лысый былъ, и все въ томъ не признавался: "сѣдѣю", говорилъ.
Ссоры пошли чаще и бурнѣе. Бывало искричатся оба такъ за день, что ввечеру изнемогутъ, лежатъ въ креслахъ, молчатъ, только знаками показываютъ другъ дружкѣ: "ты мнѣ постыла", "а ты мнѣ не милъ."
Объ эту пору пріѣхала къ нимъ родня, ее "тетенькой" называли изъ уваженія, а по родству она была далекая. Была это барыня старая уже, вдова и великая щеголиха. Общительная, бойкая, и привѣтливая, и не переборчивая, она всякаго къ себѣ привлекала. Молодая барыня прильнула къ ней мягкою кошечкой. Родня пожила мѣсяца два, погостила и у ввела молодую барыню съ собою.
Барину куда какъ не хотѣлось этого, а самъ попросилъ родню, чтобы взяла жену къ себѣ въ гости. Какъ нашла на него такая дурь, онъ не могъ вообразить, пенялъ на себя, и по лбу себя постукивалъ.
Погостивши у родни, барыня пріѣхала совсѣмъ иная: нѣжная, и такая во всемъ находчивая, смирная, покорная... Баринъ кричитъ, а она сложитъ ручки да только вздыхаетъ: "Успокойся, другъ мой! Тебѣ это вредно!" А онъ пуще бѣленится. Стала барыня чаще къ роднѣ ѣздить, и тамъ стала гащивать у ней по цѣлымъ мѣсяцамъ. Та пріютила ее подъ свое охранное крыло: такъ сама она писала къ барину въ письмахъ. Барина эти поѣздки изъ себя выводили, хотѣлъ онъ разъ не пустить барыню, барыня ему ни слова противнаго, да заболѣла. Каждый день умирать сбирается, и проситъ барина похоронить ее подъ чернымъ крестомъ; каждую ночь по дому звонъ во всѣ колокольчики, бѣготня, суета; послала за родней проститься передъ смертью: родня пріѣхала не медля и выходила больную, и повезла съ собою для укрѣпленія въ силахъ.
Баринъ еще тогда же махнулъ рукой имъ вслѣдъ.
Съ той поры барыня больше жила у родни, чѣмъ дома. Баринъ попривыкъ жить одинъ: по комнатамъ ходитъ, или два вѣтвистыя дерева рисуетъ, а не то въ окно смотритъ. Скучно ему да спокойно. Встревожится, когда барыня навѣдаетъ, и разсердится онъ крѣпко. А она вбѣжитъ всегда съ радостію, ахаетъ, что наконецъ-то увидались, наконецъ-то до деревни родной добралась. "Люблю, говорахъ, ахъ, люблю тишину полей!" И только пріѣхала, сейчасъ пяльцы велитъ подать и начнетъ вышивать барину спальные сапоги, по сѣрому полю розанами. Только баринъ въ двери: "Чта, мой другъ? Ахъ, какое милое утро! Сядь подлѣ меня, погляди, что я вышила." Баринъ не отвѣтитъ ничего, ходитъ и всѣми дверями хлопаетъ. Барыня того не замѣчаетъ.
Дней черезъ пять, барыня начинаетъ вздыхать, и кладетъ на пяльцы платочекъ для слезъ. "Вы мнѣ отецъ и мать, вы мнѣ всѣхъ теперь замѣняете", то и дѣло благодаритъ она барина и умиляется, и жалуется, что грустно ей будетъ съ нимъ въ разлукѣ. Баринъ все молчитъ, и все ходитъ. Что-нибудь разобьетъ или изломаетъ, но все молча. А тамъ и не вытерпитъ: все, что накипѣло у него на сердцѣ, все выкричитъ. Барыня заболѣетъ. Баринъ хотя ее упрекаетъ, что притворщица, а за лѣкаремъ посылаетъ. Лѣкарь, ѣдучи къ больной, всегда бывало возьметъ отъ своей лѣкарши порученья въ городъ, чтобы черезъ барыню купить.
Въ домѣ бѣготня, смятенье, стонетъ барыня. Баринъ принесетъ деньги и броситъ ей на постель, но барыня еще руки не можетъ приподнять. Еще лѣчится она дня два-три, потомъ прощается съ бариномъ, слезно плачетъ, и ѣдетъ къ роднѣ въ городъ.
Такъ бывало каждую зиму.
II.
"Ложуся я спать на Сіонскихъ горахъ, три ангела въ головахъ: одинъ видитъ, другой слышитъ, третій мнѣ всю правду скажетъ. Если я что найду, или я что куплю, или я что въ даръ приму -- сбудется; если я что продамъ, или потеряю, или отдамъ -- не сбудется."
Такими словами Параша загадывала, ложася спать, и крестилася. Да гаданье ей не вышло: она всю ночь не сомкнула глазъ, думала, думала она... Цѣлые большіе разговоры вела сама съ собою... Сердце ея билось, не унималось.
Ее тяготила долгая ночь, и вдругъ она удивилась разсвѣту, точно разсвѣтъ не въ свою пору пришелъ.
Она все утро спѣшно работала, и кончила всѣ свои работы въ домѣ. Что прежде она не всегда успѣвала сдѣлать въ день, теперь было сдѣлано въ два часа, и она осталась съ пустыми руками. Староста медленно собиралъ по лавкѣ поясъ свой, шапку и рукавицы, оглядывалъ все, и опять клалъ, смотрѣлъ въ окно и замѣчалъ по облакамъ какая будетъ погода.
Параша стала торопить отца, чтобъ онъ не опоздалъ.
Староста спокойно удивился.
-- Когда жь я опаздывалъ? сказалъ онъ.-- Или ты сама-то еще сны видишь?
Параша вздохнула и сѣла у стола.
-- А что же ты гостьею сидишь? спросилъ староста.-- Мало ли дѣла-то! Съ утра-то и начинать, а ты нѣжишься...
-- У меня ужъ все сдѣлано, перебила Параша.
Староста удивился побольше. Онъ поглядѣлъ на дочь попристальнѣй и спросилъ:
-- Что это за притча?
Параша тоже поглядѣла на отца и отвѣтила холодно:-- Такъ...
-- Эка блажь-то на тебя находитъ! сказалъ староста и покачалъ головой.
Параша вспыхнула и быстро вышла изъ избы.
Она стояла на дворѣ и, волнуясь, поглядывала вокругъ. Утро было ясное, свѣжее, пронималъ холодокъ; Параша стояла и глядѣла точно на перепутьѣ.
Прошелъ мимо ея отецъ и спросилъ, чего она тутъ стоить.
Параша промолчала и вошла въ, избу.
-- Ты не дури, сказалъ староста увѣщательно и ушелъ. Одна осталась Параша.
"Что дѣлать мнѣ? Что мнѣ дѣлать?" твердила она, ходячи изъ угла въ уголъ и тоскуя.
Ее томила тишина -- улица была пуста, всѣ уже ушли на работу. Ей казалось, что и солнце стоитъ, что и часы не проходятъ. Вдругъ мелькнула ей мысль, что Петръ ее ждетъ у рѣки, на берегу, подъ тою ракитой, гдѣ онъ разъ ее встрѣтилъ и воды ей зачерпнулъ и долго съ нею не прощался...
Параша прибѣжала на берегъ, съ пылающимъ лицомъ: ни души тамъ не было. Глубокая, холодная рѣка катилась съ глухимъ шумомъ. Параша постояла, поглядѣла и воротилась домой.
Въ обѣдъ пришелъ отецъ. Онъ былъ утомленъ и озабоченъ дѣлами, хорошо обѣдалъ, послѣ обѣда уснулъ, послѣ сна вздыхалъ и опять ушелъ. Опять Параша осталась одна. Она сидѣла и все тужила: "Какъ тяжело да трудно! думала оца. Вотъ она любовь! Вотъ она кручина!"
Вечеромъ отецъ ей приказывалъ, разспрашивалъ, она слушала его и отвѣчала ему, а въ то же время она точно прислушивалась къ своему сердцу, какъ ея сердце и занывало, и замирало, и сжималось: "больно-то какъ!" чувствовалось ей непривычной къ печали, и печаль ее удивляла и пугала: и сильна, и больна казалася, и неутомима, и привязчива.
Былъ уже поздній вечеръ. Староста сидѣлъ за столомъ, писалъ по столу мѣломъ крестики и палочки, стиралъ и опять писалъ -- все не выходило, опять стиралъ и думалъ.
Параша спросила, что онъ высчитываетъ -- староста качнулъ головой: "не мѣшай!"
Она опять замолчала, и тоска ее сильнѣй взяла.
Счеты таки вышли у старосты; онъ вздохнулъ и спряталъ мѣлокъ.
-- Когда наша барыня ѣдетъ, не слыхали? спросила его Параша.
Не стало ей больше терпѣнья.
-- Да скоро, отвѣтилъ староста. Онъ и головы не поднялъ отвѣчая.
-- Ты думаешь... начала Параша.
-- Мнѣ-то что думать?
Лучше бы ей всякій другой отвѣтъ, да не этотъ, и безучастный и неопредѣленный!
"А онъ? Такъ онъ не придетъ ужь къ намъ? Зачѣмъ же я мучуся? На что?"
Сердце ея ныло отъ обиды и взяла ее такая тоска по немъ. Не знала она, куда бъ ей бѣжать, гдѣ тоску свою дѣвать, не въ моготу ей стало было оставаться въ душной избѣ, тяжело видѣть безмятежнаго отца. Она вышла на улицу.
Небо свѣтилось въ яркихъ звѣздахъ; ночь прозрачна и холодна. Уже въ окошечкахъ потухали огоньки; все кругомъ темнѣло и потухало. Параша ходила взадъ и впередъ по улицѣ около своего двора.
Вдругъ въ тиши ей послышались чьи-то шаги, почудился чей-то голосъ: она остановилась. Нѣтъ, все безмолвно. Она опять стала ходить.
И опять ей шаги слышатся, явственно видитъ она кого-то высокаго и статнаго въ темной дали. Она испугалась столько же, сколько обрадовалась. Она пошла на встрѣчу. Это шелъ Петръ.
Сошлися близко они и остановилися другъ противъ друга. Онъ видно былъ обрадованъ встрѣчей -- она робѣла.
-- Куда шла? спросилъ онъ ее неровнымъ голосомъ.
-- Проститься хочу, отвѣтила ему Параша.
Онъ вдругъ взялъ ее на руки и поднялъ какъ малаго ребенка и крѣпко ее прижалъ къ своей груди.
Не далеко въ сторонѣ лежала груда камней, онъ ее донесъ туда и посадилъ, и сѣлъ подлѣ нея.
-- Ахъ, скажи мнѣ слово ласковое, проситъ его Параша,-- обними покрѣпче!
-- Милая моя и вѣчная моя!
-- Сколько я перемучилася! Ужъ сколько сокрушалася! жаловалась Параша.
Онъ ласкалъ ее и нѣжно и страстно.,
-- А ты что думалъ? Что у тебя на сердцѣ лежало? допытывалась Параша.
-- Я любилъ тебя, сказалъ онъ.
Она хотѣла еще что-то спросить и не спросила. Приклонилась къ нему и думала удивляючись: "за что мнѣ такъ хочется благодарить его? За слово простое... за одно слово..." Ей было сладко и безмятежно подлѣ него.
-- Я точно по пустымъ полямъ носилась съ вихремъ холоднымъ, говорила она ему,-- а вотъ теперь къ тебѣ пристала,-- ахъ, мнѣ хорошо теперь!
И шли хорошіе часы.
-- Что же ты молчаливъ, желанный мой? Мнѣ хочется послушать твоихъ рѣчей -- поговори! Все разкажи мнѣ: вѣдь ты еще никогда не говорилъ со мной. Я все ждала: когда-то! Ты теперь поговори со мной!
Онъ склонилъ къ ней на колѣни голову.
Она усмѣхнулась и подумала: любитъ! любитъ!
-- Скажи жь мнѣ, какъ ты меня любишь, крѣпко ли? И какъ ты печалился по мнѣ? А отчего давно не признался мнѣ? Отчего?
-- Не знаю, отвѣтилъ онъ.
-- А я бывало жду-жду!
Хлопнула гдѣ-то дверь. Они прислушивались.
-- Это видно отецъ ищетъ меня, сказала Параша.-- Ахъ, не хочется отъ теби идти! Ахъ, не хочется!
-- Не ходи отъ меня, сталъ онъ просить и не пускалъ.
Она засмѣялась.
-- Отецъ ищетъ, повторяла ему.
-- Что жь отецъ? Не ходи отъ меня.-- Она веселѣе прежняго засмѣялась и крѣпко его обняла.
-- Вотъ какой ты привязчивый бываешь! Ну, прощай. Завтра я выйду къ рѣкѣ рано -- рано выйду.
-- Погоди еще, просилъ Петръ.
Она вырвалась изъ его рукъ и убѣжала.
Отецъ ее точно искалъ. Онъ встрѣтилъ ее со строгостью должною и во взглядѣ и въ голосѣ.
-- Гдѣ ты пропадала по сю пору? спросилъ онъ.
-- На улицѣ была.
-- Все небось зазнобчивые разговоры тамъ приковали! А ты въ другой разъ поздно не выходи -- это тебѣ мой приказъ! Что за полуночница такая!
Параша стояла у окна и слушала молча, не обертываясь къ отцу. Счастливое такое лицо ея было, и забывшись, она улыбнулась сама себѣ.
Темнота рѣдѣла и громко запѣли пѣтухи.
-- Что жь не ложишься спать? заговорилъ опять староста;-- ужь третьи пѣтухи поютъ.
Параша легла такая счастливая, веселая такая. Уснула она крѣпкимъ и безмятежнымъ сномъ.
III.
Утромъ рано Параша бѣжала съ ведромъ къ рѣкѣ. Осеннее утро было тепло и пасмурно. Солнце ярко сверкнетъ и спрячется. Сильно пахло коноплей, укропомъ и зорей.
"Тутъ ли онъ?" смотрѣла издали Параша.
Онъ былъ тутъ. Онъ ждалъ. Онъ былъ блѣденъ и утомленъ. Онъ о чемъ-то думалъ.
Какъ озарился онъ счастьемъ, когда ее увидѣлъ! Всѣ мысли и думы улетѣли -- осталась одна радость.
-- Какъ ты обрадовался! вскрикнула Параша.
Они сѣли рядомъ.
-- Какіе тебѣ сны снились? спрашивала его Параша,-- какіе?
-- Я не засыпалъ, отвѣтилъ онъ ей.
-- Не засыпалъ? А я такъ заснула, и снилось мнѣ все, что я летаю, лечу-лечу высоко, быстро,-- такъ мнѣ жутко и такъ весело -- вотъ какъ на высокихъ качеляхъ... А ты что жь дѣлалъ?
-- Ходилъ.
-- И домой не пошелъ? То-то ты блѣденъ, да изморенъ.
Она его тихонько обняла и тихонько улыбалась, глядя ему въ лицо. Онъ тоже на нее глядѣлъ.
-- Знаешь какой ты теперь? сказала ему Параша:-- точно послѣ смертной болѣзни, словно опять на свѣтъ народился. Что же ты ночью думалъ, когда ходилъ? Про меня?
-- Про тебя.
-- Любо тебѣ со мной? Мнѣ такъ любо. Мнѣ такъ все и кажется, что птички поютъ... и самой мнѣ на умъ приходятъ какія-то пѣсни такія, какихъ я прежде никогда не знавала...
Онъ только глядѣлъ да глядѣлъ на нее. Она вдругъ и сама присмирѣла и примолкла.
Когда она шла на свиданье, она сбиралась говорить съ нимъ много. Сбиралась разказать ему много, много веселаго, повеселиться съ нимъ, а слова, что дальше, то замирали, а веселость утихала, мѣсто того заступало что-то чудное, до того незнаемое, что тише веселья и радостнѣй грусти.
Когда Параша пошла домой, и Петръ пошелъ за ней. Хотѣла она напомнить ему: воротись, но не вымолвилось это слово. Онъ вошелъ вмѣстѣ съ ней въ избу.
Староста всталъ съ лавки и поглядѣлъ на нихъ. Онъ, кажись, такъ же бы поглядѣлъ, еслибы вмѣсто Петра влетѣла птица въ избу. Параша ушла отъ нихъ.
-- Что случилось? спросилъ староста у Петра.
-- Отдай за меня дочь, сказалъ ему Петръ.
Староста подумалъ, сколько ему надо было подумать, и отвѣтилъ Петру:
-- Согласенъ. Только отчего ты не соблюлъ общаго порядка: ни свѣтъ ни заря прибѣжалъ самъ, одинъ безъ свата, и опять теперь бѣжишь, точно ты огню ухватилъ. Сядь-ка, прошу. Потолковать тутъ надо.
Петръ сѣлъ.
-- Такъ полюбилась тебѣ Параша? взять за себя хочешь?
-- Да, отвѣтилъ Петръ.
-- Что жь! ты человѣкъ хорошій и не бѣднякъ, я согласенъ. Чай и Параша-то не заупрямится. Сыграешь свадьбу какъ пріѣдешь изъ пути.
Петръ проговорилъ:-- Долго ждать!
-- Раньше нельзя. Черезъ недѣлю, много черезъ полторы барыня поѣдетъ: гдѣ жь тутъ собраться къ свадьбѣ? Да и къ чему такъ торопиться? На пожарѣ только полошатся.
-- Долго, говорилъ Петръ.
-- Скорѣй нельзя. То-есть, пожалуй, оно возможно и въ одинъ день спроворить, да къ чему такъ? Что ты спѣшишь? Она вѣдь цѣла будетъ, или боишься, что пропадетъ?
Петръ вдругъ измѣнился въ лицѣ и пересталъ настаивать.
-- Такъ по моему оно будетъ? спросилъ староста.
-- Хорошо, отвѣчалъ Петръ.
Староста еще толковалъ о томъ, о семъ, Петръ на все ему отвѣчалъ: хорошо.
Параша видѣла, что онъ ушелъ отъ старосты, что-то отуманенный мыслями.
Отецъ ее кликнулъ.
-- Чай ужь сама давно все знаешь? сказалъ онъ ей.
-- Знаю, отвѣтила Параша.
-- Чай неволить тебя не придется?
-- Отдай меня за него, батюшка! промолвила Параша и ближе подошла къ отцу.
-- Съ Богомъ, отвѣчалъ староста,-- хотя люди его обходятъ подальше, хотя его бирюкомъ зовутъ, а онъ человѣкъ хорошій и человѣкъ съ правдою. Ты только его съ пути не сбивай: вѣдь вы, говорятъ, иныхъ совсѣмъ съ пути сбиваете. Ты съ нимъ не шути ничѣмъ, онъ, кажись, играть не охочъ...
Барыня выбралась въ путь черезъ полторы недѣли. Эти полторы недѣли пролетѣли быстро, а пока пролетали, Параша не думала о разставаньи, забывала о разлукѣ. Развѣ случится, что останется одна на тихій часокъ, такъ поплачетъ, или ночью проснется, вспомнитъ, такъ защемитъ сердце.
Петръ также, казалось, забылъ о своей дорогѣ, объ отъѣздѣ. Все съ ней, все около нея -- счастливъ былъ.
Разъ только, за все это время, была тяжелая минута..
Это ужь было за три дня до отъѣзда. Они сидѣли подъ вечеръ; вечеръ былъ, румяный и холодный, они сидѣли за огородомъ на пригоркѣ. Параша безъ умолку говорила -- все она ему разказывала, и кто ее любилъ, и кто съ ней враждовалъ; что она кому говорила, надъ кѣмъ и какъ посмѣялась; кто ее обидѣлъ и кому она досадила; онъ глядѣлъ на нее и слушалъ ее.
Свечерѣло. Все быстро, вдругъ почернѣло кругомъ, только багряная полоса отдѣляла небо отъ земли и сверкала. Послышалось, застучали колеса вдалекѣ по дорогѣ.
-- Такъ и ты поѣдешь, проговорила Параша. И такая грусть ее взяла.-- Какъ грустно! пожаловалась она, и наклонилась ближе къ нему. Его едва было видно въ сумракѣ. Онъ крѣпко держалъ Парашу за руку и словно былъ пораженъ недоброю вѣстью.-- Ты не отчаявайся, стала его уговаривать Параша.-- Ты скоро пріѣдешь... я буду ждать тебя...
-- Ждать? повторилъ онъ.
-- Ты думаешь нѣтъ? Ты можетъ боишься, не забуду ли я тебя?
-- Нѣтъ, нѣтъ, отвѣтилъ онъ поспѣшно, точно испугался.
-- А что, какъ вправду забуду? Пріѣдешь, подойдешь, а я не узнаю, я ужь другаго полюбила.
Параша нагнулась ближе, обильныя слезы текли по его липу; она вскрикнула, обняла его, что мочи у ней было.
-- Прости, прости мои глупыя шутки! молила она.-- Вѣдь это шутки -- ты мнѣ прости!
Онъ не былъ разсерженъ. Онъ припалъ къ ней головой, цѣловалъ ее и плакалъ.
Долго за полночь, они пробыли вмѣстѣ. Параша хотѣла его развеселить, Параша пробовала его успокоить, говорить начинала, умолкала скоро; ей становилось какъ-то боязно.
Поздно разстались. Разставаючись, обнялись крѣпко, словно сказали: "На всю жизнь неразлучны!"
-- Говорилъ: не люблю, если полуночничаешь, встрѣтилъ Парашу сонный отецъ такими словами,-- и не надо тебѣ было ходить до полуночи.
Параша поглядѣла на него точно на незнакомаго и ничего не отвѣтила. Устала она чего-то въ тотъ вечеръ, какъ устала! И на сердцѣ у ней было не спокойно, и долго ей не спалось.... Думать даже не думалось, а она повертывалась на своей постелѣ, будто отъ какой боли безпокойной.
Да утренній сонъ все успокоилъ: она встала опять свѣжа и весела, только когда подумала какъ онъ ее встрѣтитъ, какой будетъ съ нею -- такъ замерло немножко сердце. Но онъ ее встрѣтилъ и нѣжный и ласковый. Она все забыла, глаза у ней заблестѣли опять, опять рѣчи нашлися и шутки... Онъ все съ нею,-- не отходитъ. Онъ въ глаза ей глядитъ, совсѣмъ покорился.
Если шатоватый и слабый человѣкъ покоряется, жалко его, а если сильный и раздумчивый, страшно бываетъ вчужѣ.
Настала разлука. Отъ роду своего еще Параша столько слезъ не проливала, отъ роду ей никого такъ жалко не бывало. Она совсѣмъ въ горѣ своемъ потерялась: или молила Петра: "останься со мною! возьми меня съ собой!" или только плакала, прижавшись къ нему.
Онъ не плакалъ, но, видно было, терзался. Онъ говорилъ ей: -- Свидимся.
Выѣхали поздно, при потухающей зарѣ вечерней.
IV.
Много дней Парашѣ сіялъ передъ глазами прощальный вечеръ, поздній, огнистый. Долго слышался стукъ колесъ и звучалъ тонкій колокольчикъ. Все стало ей не мило; все ей опостылѣло. Отца своего она въ душѣ укоряла: "видно не любитъ онъ меня -- хоть бы немножко пожалѣлъ!" Съ грустью она глядѣла, какъ всѣ своимъ озабочены, и недоумѣвала, что никто ея горю не ужаснется.
Плакать она уже перестала, а только вздыхала.
-- Не плачется больше, говорила она своей подругѣ Танѣ:-- всѣ видно я ужь и слезы свои выплакала!
-- Нѣтъ, еще будутъ слезы, отвѣчала Таня.
-- Ужь я жизнь не красна, Таня,-- можетъ скоро и умру я съ горя.
-- Съ горя не мрутъ, Параша, печально наставляла Таня.
-- Не знала ты видно его! перебила Параша вспыхнувши.
-- Знала. Помнишь, прошлаго году какъ меня бросилъ... (имя Таня не сказала) Помнишь?... А вотъ я живу какъ и люди: здорова и пѣсни пою. Ты это съ непривычки пугаешься.
-- Богъ съ тобою, прощай! сказала ей Параша съ укоромъ и ушла отъ нея.
"Никто моего горя не разумѣетъ, никто меня не утѣшитъ... Отчего онъ былъ всегда такой печальный? Сладко бы теперь было мнѣ вспоминать его рѣчи, а что мнѣ вспомнить? Ничего и передъ разлукой почти не сказалъ... ничего не обѣщалъ.. Измучилась я безсчастная!" А какъ избыть тоску, чѣмъ ее утолить -- Параша не знала.
Параша плакалась на свою судьбу, вспоминала и жалѣла свое веселое, безпечное прошлое время, то время, когда столько людей занимала ея мысли, тѣшили ее и забавляли. Тѣ люди стояли передъ ней тогда цѣлою вереницей, не мѣшая другъ дружкѣ, печальные, бойкіе, отуманенные, любящіе -- всѣ равно ее забавляли, а теперь не то! Теперъ у ней въ мысляхъ одинъ по немъ сердце болитъ, и сколько ужь горя въ короткое время принесла ей любовь, а ее тянетъ какою-то силой къ нему одному... Какъ ни закрывай она глаза, какъ ни пой пѣсни, одинъ онъ передъ нею, одинъ онъ на умѣ.
Иногда Параша думала: "очень ли онъ меня любитъ? Вѣдь не рѣчистъ былъ, вѣдь не увѣрялъ какъ другіе..." Но ей точно голосъ какой-то шепталъ: "онъ любитъ; никто лучше и вѣрнѣе его не можетъ любить."
Тогда Параша начинала еще глубже вздыхать и крѣпче задумываться. Она больше подружилась съ Танею. Часто онѣ вмѣстѣ ходили въ какое-нибудь глухое мѣстечко, чаще всего въ облетѣвшій березовый лѣсокъ, садились рядомъ на горкѣ надъ бьютрою рѣчкой и пѣли:
"Какова любовь на свѣтѣ горюча,
Горюча любовь, слезами полита."
Допѣвши пѣсню свою, печально переглядывались, и вздыхали, и задумывались, глядя на свѣтлую воду, на пустые, еще зеленые берега.
У Параши выступали слезы на глазахъ.
-- Ахъ жизнь, жизнь! говорила она съ укоромъ.
Слезы начинали капать.
Таня почти все молчала и слушала уныло. Изрѣдка развѣ скажетъ: "онъ тебя любитъ", или: "ты еще настоящаго горя не знаешь."
-- Любитъ, да гдѣ онъ? За тридевять земель отъ меня!
-- Любитъ, такъ пріѣдетъ.
-- Когда это будетъ-то?
Иногда онѣ пересказывали другъ другу про свою зазнобу, и какъ началась, и какъ шла.
-- Вотъ ты мое сердце разбередила, говорила Таня:-- опять все былое какъ будто передо мною... Что-то онъ теперь?
-- А ты и вѣсти объ немъ не имѣешь? Вѣдь не далеко -- спросить можно.
-- Есть слухи, да какіе! Кто знаетъ, что на душѣ у него? Кто мнѣ скажетъ?
-- Какъ, ты не видала его?
-- Да зачѣмъ же мнѣ его видѣть-то?
-- Все бы тебѣ утѣшнѣй было.
-- Утѣшнѣй ли?
-- Я бы не вытерпѣла какъ ты: я бы увидала его... спросила бы о прошломъ.
-- Что же? Все знаю и вѣдаю -- все опрошено.
-- Да вѣдь онъ любилъ тебя... не по своей волѣ покинулъ.
-- Любилъ и не по своей волѣ бросилъ, что же еще тутъ спрашивать? Что говорить?
-- Зачѣмъ ты его пустила? Отчего ты на своемъ не настояла?
-- Да что жь мнѣ бы надо все его за руки держать? И во всемъ такъ цѣлый вѣкъ... Съ такимъ человѣкомъ не нынче, завтра, не завтра, послѣзавтра случай похожій будетъ...
-- Родные-то его, говорятъ, лихіе люди.
-- Да. Только я тогда не сокрушалась объ этомъ. Я думала: все ничего! Буду съ нимъ и при немъ. Вѣдь все можно перенесть для милаго человѣка... да еще въ сласть перенесть...
-- Или воротить нельзя?
-- Нельзя и не надо.
-- Какъ это ты сложила такъ руки, Таня? Легко ли это -- отказаться?
-- Гдѣ тамъ легко! Да дѣлать нечего.
-- Какая жь твоя жизнь будетъ?
-- Да какъ ужь Богъ дастъ.
-- Замужъ не пойдешь?
-- Не знаю. Можетъ пойду. Что жь маяться-то даромъ? Развѣ лучше такъ? Еслибы, лучше, не пошла бы, а то все одно. Будутъ женихи, станетъ мать просить, можетъ пойду.
-- А онъ не женился?
-- Еще видно не приказывали, а то бы женился. Что равняешь? Мы другъ другу не примѣръ!
-- Мой не покинетъ меня, или ты не вѣришь, Таня?
-- Вѣрю. Есть такіе люди.
-- А вѣдь почти никогда не говоритъ, какъ меня любитъ, почти ничего про любовь...
-- На что говорить? Надо любить!
-- Нѣтъ, Таня, лучше, еслибъ онъ мнѣ говорилъ, теперь бы я тѣ слова вспоминала...
-- Еще слаще его вспоминать.
-- Да... а ласковаго слова все хочется...
-- Вспоминай его голосъ.
-- Все хорошо, Таня, только я не умѣю тебѣ растолковать... Меня грусть и тоска беретъ... Онъ меня любятъ, крѣпко-крѣпко любитъ... Я знаю, а на сердцѣ тяжело...