Вовчок Марко
Купеческая дочка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Из сборника "Рассказы из русского народного быта".

Марко Вовчок

Купеческая дочка

  

I

   Умерла у нашей барыни горничная девушка, и приказчику веленье прислано барское: немедля другую к барыне представить. Выбрал приказчик меня. Я была сирота, только и роду всего у меня, что дедушка. Ласковый такой старичок был, седенький, смирный. Выслушал он приказ, вздохнул да и повез меня.
   Барыня наша жила в уездном городке. Городок был ветхонький, словно серенький. И домики серенькие, и заборы, и частоколы, да и мещане там все в серых чуйках ходили. А вот деревья там такие развесистые, такие густолиственные! Над иною избушкою раскинется липа зеленая, всю закроет, только чуть уголочек сереет. Улички узенькие; под заборами такая травка густая росла; воробьев видимо-невидимо,-- такое чириканье поднимают; и сорок много водилось,-- так по улице и скачут, не боятся.
   Барский дом стоял на конце города, на выезде, каменный, высокий; подъезды крытые; над воротами два льва сидели с разинутою пастью. Кругом дома сад густой зеленел, в саду беседки разные, дорожки усыпаны песком,-- все по-барски. А кругом мещанские домики жались друг к дружке вдоль улички рядочком.
   Въехали мы в ворота. Двор обширный и чистый. Вышел к нам навстречу высокий бородач, смуглый, румяный; глаза у него так и сверкают, лицо такое удалое, гордое, улыбка веселая да насмешливая. На нем плисовые шаровары, рубашка красная, сапоги скрипучие. Вышел он без шапки, и черные его кудри развеваются.
   Дедушка кланяется ему. Поклонился и он; подбоченился и осмотрел нас с ног до головы.
   Тут выскочил из избы мальчишка быстроглазый, круглолицый, черный, как словно жучок. Выглянул из дверей повар в белом колпаке,-- сморщенный, седой; глазки у него маленькие, носик остренький и кривой; борода не брита давно,-- выглянул, посмотрел, табаку понюхал и пошел. Вот словно сказал: "Видали и таких!" Вышла на крыльцо из хором старушка, в темном платье и в белом чепце, степенная, строгая старушка, и подозвала меня к себе.
   -- Иди за мною к барыне,-- говорит,-- войдешь -- поклонись низко и к ручке подойди, поцелуй ручку бережно, не бросайся.
  

II

   Иду за нею. Комнаты большие, светлые. Ковры богатые, яркие, зеркала, картины в золотых рамах.
   Барыня сидит в кресле и с собачкой играет. Из себя она еще хороша была, хоть и не молода. Взгляд быстрый, речь живая, скорая, голос звонкий. И видно сейчас, что щеголиха она не последняя: все на ней с иголочки, и сидит она такая нарядная да пышная. Посмотрела на меня, спросила, как зовут и сколько мне лет, и сказала старушке:
   -- Ну, уведите ее.
   Простилась я с дедушкой.
   -- Не скучай, дитятко! -- говорил он мне.-- То ли еще на веку-то случается! А ты не скучай!
   Все меня утешал, а сам вздыхал; а поехал -- заплакал.
   Одели меня и к барыне приставили, а старушка (Аксинья Ивановна ее звали) домой пошла. Она проживала у барыни, пока надо было, а потом отослали ее.
   В хоромах я была да Миша, вот тот мальчик быстроглазый. Миша также сирота был, да горевать он не горевал; веселый такой, шумливый, говорун, проказник, и ко всякому, бывало, он сумеет подойти. Уж на что повар нелюбезный человек был, молчаливый,-- не то чтобы чуждался он людей, только не охоч был ни на дружбу, ни на знакомство,-- а и он, бывало, слушал Мишу, как тот размелется; не прогонял никогда; слушает, бывало, улыбнется и табаку понюхает. А Ефим-кучер так очень Мишу любил, часто его зовет, бывало, сам и в разговоры вдается, как с ровнею.
   Барыня моею услугою недовольна была и все на меня гневалась. Я робка очень была,-- бывало, она крикнет -- у меня и руки задрожат, и в глазах потемнеет; ну, и неловкая я была такая, непроворная, что греха таить!
   Билась она, билась со мною да и послала за Аксиньей Ивановной. Аксинья Ивановна сейчас прибежала.
   -- Что вашей милости угодно?
   -- Аксинья Ивановна! Поищи-ка ты мне хорошую служанку. Нет ли из мещанок? Все они поумней и посмышленей.
   Аксинья Ивановна сейчас за платок, за шапочку и пошла девушку разыскивать.
   Под вечер видим, идет Аксинья Ивановна и за собою девушку ведет. Девушка высокая, статная; глазами так и обжигает. Вышел Ефим навстречу им и остановился -- хороша! А девушка на него глянула ли, нет ли, и прошла мимо в хоромы, голову высоко поднявши. Ефим себе отвернулся.
   -- Кляняться не будем, Миша! -- сказал с усмешкой.
   А Миша ему:
   -- Вот, Ефим Григорыч, королева-то!
   -- Эх, Миша, не все золото, что блестит! -- Ефим ответил.
   Барыне девушка очень по нраву пришлась: договорила ее, а Аксинье Ивановне, за труд да за усердие, старое платье пожаловала.
  

III

   Пришла девушка ужинать в людскую и все молча сидела. Если что и спросят, то сквозь зубы отвечала. Ефим усмехался да поглядывал на нее. А она против него сидит. Платье на ней розовое, в ушах длинные стразовые подвески качаются, коса на самой маковке под гребешком. Из себя хоть и худощава и желтолица, а хороша. Вечером еще лучше она нам показалась: глаза такие яркие, умные; брови темные дугою; а нраву, видно, она насмешливого и кичлива: сидит себе, тонкие губы сжавши.
   Заговорили мы с нею, а у нее, что называется, каждое словечко по рублю... Мы скоро и замолкли. Вдруг Ефим к ней:
   -- А что, красавица, как имя ваше, как отчество?
   Она как глянет, ровно водою студеною окатила.
   -- Что угодно? -- протянула.
   Голос-то у ней не звучит словно.
   Ефим даже вспыхнул весь, ну, а не сплошал-таки.
   -- Как по имени, по отчеству величают? -- повторил.
   -- Зовут меня Анною, а по батюшке Акимовною,-- ответила ему девушка, и так, словно топором отрубила.
   Крепко, кажись, она спесивостью нашего Ефима задела; он только кудрями тряхнул и проговорил:
   -- Желаем много лет здравствовать Анне Акимовне!
   Глаза у него сверкнули, и замолчал он на весь вечер. А как расходились мы, он на нее посмотрел так язвительно, усмехнулся и прищурился, что Анна Акимовна вспыхнула и отвернулась,-- словно осерчала.
  

IV

   Вот на другой день просит Анна Акимовна барыню, чтоб за ее пожитками послать. Она прежде проживала у тетки, городской мещанки; там ее и все добро хранилось -- так вот она и просит барыню. Барыня сейчас приказала:
   -- Пусть Ефим сходит да заберет или пусть съездит. Скажи ему.
   Выходит Анна Акимовна на крыльцо, а тут и все люди во дворе, и Ефим тут же. Вот она оглядывает всех сверху, с голов, да протяжно так и говорит:
   -- А кто тут у вас Ефим-кучер?
   Словно она его и не знает, а неправда,-- сейчас всякий бы сказал, что неправда. Не знает, а чего ж это вся вспыхнула? Чего в его сторону и не глянет!
   -- Кто у вас тут кучер Ефим?
   Мы только все переглянулись, а поваренок Миша так и покатился со смеху, да и все-то улыбнулись. А Ефим тряхнул кудрями и выступил ближе к ней.
   -- Вот удар-то сердцу молодецкому! -- обращается Ефим к нам.-- Мы думали, что про нас и в Москве писано, а выходит-то что? Неведомые, незнаемые люди совсем! Красная девушка щурилась и жмурилась,-- да лица нашего не признала!
   Анна Акимовна его речь перебивает:
   -- Барыня приказала мои пожитки перевезти, да не мешкать с этим приказывала.
   -- Помилуйте, Анна Акимовна, как можно-с! Мы в сей же миг... А много подвод прикажете вырядить?
   Сам смиренником стоит, а уж лукавство-то такое на лице!
   Анна Акимовна смутилась и рассердилась, и слова не ответила -- ушла.
   Кто стоял тут на дворе,-- посмеялись и разошлись, только еще Ефим остался.
   Выходит опять Анна Акимовна.
   -- Что ж не едешь, куда послан? -- сурово спросила его и глянула исподлобья, враждебно.
   -- Да вот ответу мне не дали; ответу жду: сколько...
   -- У меня пожитков немного.
   И ушла, и дверью за собою хлопнула.
   Ефим вытянул возище громадный, что сено возят, запряг и поехал к ее тетке.
  

V

   Едет оттуда; видим -- везет сундучишко голубенький, жестью обитый, да две подушечки, да одеяльце легонькое. Поставил все добро серед воза и так уж кричит на лошадь да понукает, что все соседи из окон высунулись,-- глазеют. Тамошние мещанки такие уж любопытницы всесветные, не приведи господи!
   -- Что, что везут? -- слышно, а добро-то только вверх подбрасывается от каждого толчка,-- тяжести там мало было.
   Гляну, а из хором, из окошка сама Анна Акимовна смотрит, да бледная такая, глаза блестят и губы дрожат.
   Ефим въехал во двор и крикнул:
   -- Эй, люд крещеный! Идите да великую добычу поднять помогите!
   Анна Акимовна выбежала:
   -- Как ты смеешь зубоскалить? -- прошептала.-- Как ты смеешь? Я барыне скажу...
   -- Переведите дух, Анна Акимовна; больно уж осерчали вы, ей-богу.
   Она схватила свой сундучок, подушечки, и сама потащила за собою. Ефим постоял, поглядел с усмешкой и стал песенку насвистывать.
  

VI

   Сбираемся ужинать. Не придет, думаю, Анна Акимовна: огорчена крепко. А она и входит, да веселая такая; приветливей даже стала: на меня взглянула, Мише усмехнулась, у повара спросила, где вода стоит; только Ефима словно не видит она.
   Сели за ужин. Стала она мне рассказывать, какая под городом роща славная, и гулять там прохладно, и много народу туда сходится, съезжается. Рассказывает, а я слушаю. И щеки у ней разгорелись, глаза так и искрятся. "Вот веселье напало!" -- дивлюсь... Да как-то глянула на нее сбоку, а лицо ее все подергивается, словно ей что в сердце впилось. "Вот как!"-- думаю.
   А Анна Акимовна беспрестанно говорит, говорит: ну, и договорилась...
   -- Раз,-- рассказывает,-- шли мы из рощи поздно ночью; целая нас ватага была, и весело так было; ночь-то месячная, теплая, то и дело, встречаются люди. Вдруг тучами заволокло; темь такая, ни зги не видно, а нам как раз мостик переходить, и навстречу нам какие-то молодцы,-- кто их знает чьи,-- себе толпятся. Суматоха поднялась, и девушек столкнули. Я первая слетела под мосток...
   А Ефим ей на то:
   -- Великому кораблю великое и плаванье, Анна Акимовна!
   Анну Акимовну словно водой окатили; вздрогнула, не нашлась что отвечать; хотела она опять в разговоры пуститься, в рассказы, да нет, уж не вяжутся слова. Прикусила она губы, нахмурилась, задумалась. А Ефим как ни в чем не бывало:
   -- Славно вы рассказываете, Анна Акимовна, заслушаешься! -- говорит, тряхнувши кудрями.
  

VII

   Прошел год. Обжилась у нас Анна Акимовна; узнали мы ее короче. Нравная была девушка, кичливая, обидчивая. Ни за что, бывало, повздорит со всяким; уж про Ефима нечего и говорить: всегда с ним во вражде, в ссоре, в гневе. По целым неделям, бывало, не говорят меж собой; отвертывается Анна Акимовна от него, а он только посмеивается. А то случалось,-- вдруг нежданно подойдет к ней близко, склонится и прошепчет:
   -- Анна Акимовна! Здоровы ли?
   Глаза у него такие тихие, голос мягкий.
   Она так и обольется румянцем горячим, и хоть хмурится, а лицо таки просияет, против ее воли улыбка мелькнет. И убежит, бывало, от него. И долго после того не идет в людскую из хором.
   А весела как она, бывало, после привету такого! И песни распевает, и шутит. Я, Миша себе за нею веселимся. А разговор у нас все как-то на Ефима сходит всегда. И сам не заметишь, как заговоришь про него, и пустое все рассказываешь: "Вот Ефим поехал лошадей ковать. Ефим песни хорошо поет. Вот Ефиму бы жениться! И на ком это ему бог приведет?"
   Что ж тут за разговоры? Пустые! А Анна Акимовна словечка не проронит,-- слушает. И как хитро на это речь сводит! Я бы довеку не догадалась, да Миша надоумил. Это такой уж пройдоха был! Ничего и под землей от него не утаишь.
   Миша, как приметил, шепнул мне:
   -- Что это Анна Акимовна все на Ефима речь сводит? Вот новинка-то ему будет, а мне потеха!
   Вскочил и убежал из хором. Верно, он тогда ж и передал эту заметку свою Ефиму.
  

VIII

   Садимся обедать. Миша так и юлит, усмехается, моргает. Ефим пригрозил ему, да уж поздно. На беду, Анна Акимовна заметила и вспылила-вспылила. Она в тот же день как нарочно весела очень была, и сама об Ефиме спрашивала, а тут, видно, догадалась, что пересказано.
   -- Миша! -- едва проговорила.-- Я скажу барыне про твои насмешки!
   -- Какие насмешки, Анна Акимовна? Да я про свои дела... Я про вас, ей-богу, и забыл.
   И такую рожицу смиренную скорчил тот Миша -- кажись, только бы его калачиком наградить!
   Ефим улыбнулся.
   -- Чего это вы гневаться так изволите, Анна Акимовна? Или что потеряли? Или слово забывчивое сказали? Что ж, слово не воробей, вылетит -- уж не поймаешь!
   -- Ты чего привязываешься? Кто тебя-то спрашивал? -- накинулась на него Анна Акимовна, не помня себя от гнева.-- Зазнался, зазнался ты очень! Вот уж посади за стол... Забыл, кто ты такой... что за вельможа? Что ты о себе думаешь?
   Ефим стал перед нею, головою покачивает.
   -- Ты-то от каких князей род ведешь?
   -- Да как ты смеешь равняться-то? Бессовестный ты такой! Мой батюшка купец был, свою торговлю вел...
   -- Да-с, да-с! Нам небезызвестно-с! Ну, что вы, купцы? Ведь один обман от вас только. Я вот хоть бы вчера платок купил; божилось лихое твое племя: износу нет! А вот посмотри-ка -- весь светится!
   И покойно так рассказывает, платок развертывает; а она-то дрожит, вся бледная.
   -- Я барыне жаловаться буду,-- крикнула.-- Ты не смей издеваться, мужик глупый!
   -- Постой, постой! -- заговорил Ефим, словно изумился.
   -- Да! Да! Мужик бестолковый! -- кричит Анна Акимовна.
   Ефима словно кто против шерсти повел; кудрями он тряхнул и бороду погладил.
   -- Погоди, погоди! -- начал, сдерживая свой голос звучный.-- Говоришь ты: мужик. Ну, признаюсь тебе сам, точно я мужик. И из деревни я недавно,-- тоже признаюсь. Жил я там, пахал, сеял, кормился сам и продавал, и с людьми чисто поступал, дружно жил. Я нраву веселого. А ты, купеческая дочка, Анна Акимовна, чем ты взяла? Что из себя-то ты вглядна? Это сущий пустяк. Первое дело -- душа, нрав. Ты задорна, строптива больно...
   -- Как смеешь? -- запищала она.
   А он свое:
   -- Лет ты хоть не молодых, а уважения тебе ни от кого нету. Как ты себе не величайся, как ни кичись,-- идут люди, а сами и не спросят: что это за Анна Акимовна на свете живет? Мой-то батюшка землю пахал, и всяк скажет: "Добрый мужичок был покойник!"
   А твой, хоть и в лисьих шубах хаживал, да слава-то нехороша. Чего ж шипеть-то по-змеиному,-- ведь правду говорю!
   А у купеческой дочки голос с сердцов уж оборвался.
   -- Ты,-- наконец вскрикнула,-- ты как осмелился моего батюшку порочить? Как смеешь?
   -- Отчего не смею?
   -- Не смеешь!
   -- Смею.
   Да как пошла! Кричит на всю избу. Мы их уговаривать, разнимать,-- куда,-- еще пуще! Вдруг слезы так и брызнули у Анны Акимовны; выбежала она из избы. Ефим захохотал.
   -- Со злости голосить будет! Анна Акимовна, на доброе здоровье вам! Готовы служить-с! Чем богаты, тем вам и рады!
  

IX

   После этой ссоры они совсем и в разговор не входили. Встретятся -- она отвернется. И такая недотрога стала, спаси господи! Чуть что ей покажется не так -- вспылит, зашумит, забурлит. И он угрюмей, и шутки его злобные. Оба похудели, побледнели.
   Раз Миша утром и шепчет мне:
   -- Слушай-ка, Катя, дива-то какие я тебе расскажу!
   -- Ну, что там такое? -- говорю.
   -- Да Ефим сегодня ведь целую ночь глаз не свел... Я с вечера хватился его -- нету. "Пойду поищу, где он",-- думаю. Обежал весь двор -- нету, и за воротами -- нету. Сам не знаю, словно меня что-то толкнуло. Побежал я к реке; а он там и сидит на горке, над рекою. Склонил голову на руки -- думает, да такой-то печальный, будто по родной матери тужит! А кругом все тихо, только вода плещет в берега. Месяц ясно светит. Не решился я его окликнуть,-- побоялся, да и любопытно мне было, что будет. Жду, жду, а он все сидит, не шевельнется. Господи! Какой печальный-то он был! Какой уж унылый! Заря стала заниматься; он поднялся и тихо пошел домой,-- вот словно больной, разбитый человек,-- запряг водовозку и за водой поехал. Так вот, Катя, дива-то какие! Просто ума не приложить! И голова у меня болит от бессонницы,-- мочи нет!
   А я давно уж за Анной Акимовной замечала, что ей по ночам не спится,-- сидит, пригорюнившись, на постели да думу думает. А то раз я пробудилась... Этой ночью гроза была сильная: дождь, ветер, град; деревья шумят и трещат; вода с крыш льется-журчит; гром раскатывается, грохочет; молния сверкает. Я вскочила, крещусь. "Анна Акимовна!" -- окликаю ее тихонько. Ее нету. А у нас всегда лампадочка горела: видно, светло было. Гроза утихла. Где ж это Анна Акимовна? Слышится мне в образной шорох,-- я подкралась. Анна Акимовна перед образами на коленях стоит и так молится! Стиснула руки и только выговаривает: "Боже мой! Боже мой! Помилуй меня, грешную!" И в таком она томлении, в такой муке мучилась! Припадет к полу, лежит -- и опять поднимется, опять взмолится; а без слов молится, без рыданья.
   Ну, я своей заметки Мише не сказала: его уж и то любопытство-то извело совсем. Недоедает, недосыпает -- все следит за ними. Что ж? Охота пуще неволи!
  

X

   А днем их увидишь -- невдогад тебе, что на душе деется у них. Свое дело делают исправно, и веселы, и смеются. Только меж собою не говорят, а так только шпильки разные пускают друг дружке. За обедом ли, за ужином ли, как сберемся, Анна Акимовна и начнет: речь про мужиков заведет (этим, знала она, лучше всего доймешь), и се и то. Язвила она раз, язвила -- Ефим все молчал -- а там и заговорил спокойно так:
   -- Эх, матушка, Анна Акимовна! А я, мужик, ведь за вас посвататься хотел. Что, думаю, девушка она хоть нетолковая, хоть вздорная, ерошливая, да за обозом сбредет!
   Она вспыхнула и затрепетала.
   -- Полно же, матушка! -- говорит Ефим.-- Не извольте гневаться: нездоровье приключится. Опаски насчет сватовства моего не имейте. Пришла, было, дурь в голову и прошла. Всяк сверчок знай свой шесток. Мы себе ровню повысмотрим.
   Она вдруг замолчала и молча целый обед просидела.
  

XI

   После этой размолвки последней вдруг Ефим повеселел; прихорашивается все, прибирается. Часто стал со двора, из дому отлучаться; а из дому идет -- песни поет; домой ворочается -- с песнею. И все пел он:
   Ах, ты, милая, хорошая моя,
Чернобровая, приветливая!
   Притихла Анна Акимовна, и не слышно ее. Тихонько себе работает, а в свободный часок к вечерне идет, и все в уголку становится, в сторонке, и молится.
   -- Что барыня? -- спрашивает меня Ефим одним вечером. Все мы в людской были; Анна Акимовна гладила.-- Примет она меня?
   -- Да отчего ж не принять! -- говорю.-- А вам что?
   -- Да вот милости хочу просить.
   Анна Акимовна слушает.
   -- Так и быть,-- говорит Ефим,-- надо вам признаться: жениться я хочу. Уж вы, Анна Акимовна, старого гнева не помяните, не обидьте мою суженую. Девочка славная!
   Анна Акимовна побелела вся, и губы у ней задрожали. Не ответила ему ничего и вышла.
   Ефим усмехнулся ей вслед и песенку стал насвистывать.
   Легла барыня спать. Бегу я в людскую, слышу -- на лестнице кто-то плачет. Смотрю -- Анна Акимовна. И как уж она горько плакала-рыдала! Я тихонько мимо ее пробежала; она меня и не заметила. Ужинать Анна Акимовна не пришла.
   -- Что это нашу Анну Акимовну от еды отбило? -- говорит Ефим, да так лукаво посматривает и весело.
   -- Я видела -- она плачет на лестнице,-- говорю я ему.
   -- Плачет? -- вскрикнул.
   После ужина он сейчас выюркнул за двери. Мы с Мишею переморгнулись -- себе за ним. Он прямо к хоромам; стал, послушал -- плачет. Он туда. Месяц светит ярко, и лестница светла; а Анна Акимовна в темный уголок забилась. Он туда к ней -- и обнял ее крепко, и целовать стал.
   Как ахнет она! Глянула на него, узнала, да так и обвилась руками около его шеи и плачет-плачет!
   Он ее на руках вынес из того уголка. Она вырываться -- не пускает; поставил против месяца света.
   -- Ага, купеческая дочка, Анна Акимовна,-- промолвил.-- Теперь ты моя!
   И так вымолвил, словно он врага своего лютого полонил, и у самого слезы две скатились, и такая усмешка злобная! Страшно и чудно на него смотреть тогда было.
   Анна Акимовна только руками закрывается да плачет-плачет!
  

XII

   Утром они к барыне пришли. Ефим за руку ведет Анну Акимовну. Она такая печальная, заплаканная, словно на казнь он ведет. Барыня их приняла, удивилась и обрадовалась.
   -- Хорошо, хорошо,-- говорит Ефиму,-- женись, позволяю. Я к Аннушке привыкла.
   И дала барыня им ручку поцеловать.
   Ефим сейчас и гостей пошел сзывать, подарки невесте покупать. А невеста сидит, ему рубашку шьет, а сама разливается-плачет.
   -- Что ж, Анна Акимовна,-- говорит Ефим,-- что ж вы своих не зовете?
   -- У меня никого нет,-- ответила.
   -- Хоть дальняя родня, а все родня,-- вы позовите.
   -- Хорошо,-- говорит.
   Позвала Анна Акимовна купеческих девушек на девичник. Пришли, все такие разряженные, в шелковых платьях, у одной золотая цепь на шее висела, и в ушах серьги драгоценные сверкали. Была это троюродная сестра Анны Акимовны.
   К Ефиму никто не пришел. А уж как Анна Акимовна боялась убогих гостей! Чуть дверь отворяется -- она в лице изменяется.
   Купчихи сидели около стенок, чинно так, и орехи грызли. Невеста целый вечер проплакала. Ни песен, ни веселья не было; только один Миша утешался.
   На другой же день -- под венец. Ефим очень спешил свадьбою. Барыня сама молодых благословила. Венчать повезли Анну Акимовну в барской коляске,-- так барыня приказала,-- а Ефим ехать не захотел, пешком пошел.
   Купчихи собрались еще нарядней: набелились, нарумянились. Ефимовых гостей все нету. Перевенчались и приехали все, со всеми гостями, домой. Взял Ефим с умешкой молодую жену и ведет, а на пороге их встречает хлебом-солью мужичок в зипунишке ветхоньком, в лаптишках. Невеста глянула и зашаталась. А Ефим ее, ближе подводит и кланяется в пояс тому мужичку.
   -- Злодей! -- прошептала молодая.-- Злодей!
   Все купчихи словно окаменели,-- стоят, смотрят так, будто ждут выстрела из пушки. Входят в избу, и в избе на лавках все в лаптях сидят... Купчихи глянули и пятятся к дверям, губы поджимают, платья свои шелковые подбирают,-- обиделись, взъерошились...'
   А Ефим их упрашивает, двери им заступает:
   -- Что спесивитесь больно, гости дорогие? Да не обидьте, не огорчите: погуляйте на свадьбе!
   А купчихи надулись, к стенке лицом от него отвертываются.
   Тогда он им двери настежь.
   -- Была бы вам честь предложена, а от убытку бог избавил! Проживайте без нас, а мы-то без вас проживем!
   Купчихи так табуном и понеслись к двери; зашумели промеж собою по-шмелиному.
   -- Анна Акимовна! -- крикнул Ефим.-- Угощайте дорогих гостей! Нарочно по всему городу бегал, искал таких, чтоб вам понравились. Что ж вы приуныли-то? Поживется -- слюбится!
   Понемногу все опомнились, обошлись,-- а то ведь даже и повар удивился,-- пьют, здоровья, многих лет молодым желают, целоваться их заставляют.
   Анна Акимовна потеряна совсем,-- вся дрожит, кланяется, целуется; словно она себя не помнит; потом села на лавку, и гости все разошлись,-- она не шевельнулась.
   Говорили -- не отвечала, не глянула.
  

XIII

   На другой день она захворала и долго пролежала больна. Барыня к ней лекаря присылала. Он ее спрашивал -- молчала. Лекарь ее дурою назвал и, по своему уж разумению, ей какое-то лекарство дал. Не приняла.
   Ефим стал крепко тревожиться, затужил, закручинился. Целые ночи над нею просиживал и все, бывало, глядит на нее. А она его глаза встретит -- отвернется; голос его послышит -- вздрогнет.
   А все-таки он суров с нею был; хоть видно уж по всему, что любил, а суров был. Только раз он ее нежными словами просил,-- это чтоб лечилась. Уж как он тогда ее просил! Она только отвернулась. После того еще суровей он сделался, еще угрюмей и насмешливей. В черных его кудрях седина засветилась.
   Никто не думал, чтобы Анна Акимовна оправилась. Сбирались уж ей гроб покупать, а она выздоровела. Переменила ее болезнь так, что и сказать нельзя: такая стала тихая, смирная,-- водой не замутит.
   Да не на радость поправилась.
   Тяжело да горестно жилось Анне Акимовне. Ефим ей все за прежнюю гордость отплачивал.
   -- Утеряли вы, Анна Акимовна, свое княжество-то за мною! Вот ведь маху-то дали! Просто беда!
   Она все молчит.
   И глядит он на нее, бывало, как на своего врага жестокого, и часто приговаривал глядя:
   -- Жгуча крапива родится, да во щах уварится!
   И усмехнется.
  

XIV

   Анна Акимовна сохнет да тает не по дням, а по часам. А спросишь,-- "здорова", говорит, и работы своей не бросает, работает. Глаза у ней большие такие стали, щеки впали и такой яркий румянец на щеках играл. Плакать она не плакала никогда: покойна была, только уж такая тихая да печальная! Бывало, как войдет, о чем бы ты ни вел речь веселую,-- слово твое замрет и сердце заноет. Даже барыня стала замечать и спрашивать:
   -- Чего ты, Аннушка, так худеешь? Ты у меня выздоравливай, пожалуйста! Вот еще умрет,-- беда тогда! Останусь я без ней, как без рук! Полечись-ка ты, Аннушка!
   -- Я здорова, сударыня.
   -- Ну, не худей, если здорова.
   Ефим опять жесточе, да жесточе с нею, да угрюмей. Постарел-то он как за это время! Такие морщины глубокие его лицо избороздили! Не те уж глаза живые,-- угрюмый, горящий взгляд; усмешка язвительная, слова насмешливые да едкие, а как засмеется -- мороз по коже подирает, такой хохот его недобрый...
  

XV

   К осени Анна Акимовна очень ослабела. Дни стали холоднее; дожди пошли. Вот перед покровом денек выдался ясный и теплый. Вышла Анна Акимовна на солнышко погреться: все она зябла. И сидела она в саду, под липою, работала. Время хоть осеннее было, и уж деревья лист разноцветный роняли, а хорошо еще в саду было: ягоды алели на шиповнике, белели пожелклые березы, и дуб еще зеленел... Хорошо было в саду, Анна Акимовна сидела и работала. Я приходила ее обедать звать -- не пошла.
   -- Не хочу,-- говорит.
   Слезы у меня навернулись, что сидит она такая тихая-тихая.
   -- Анна Акимовна! -- говорю--.Бросили б вы эту работу, отдохнули б немножко!
   -- На что бросать? -- отвечает.-- Кончать надо! Постояла я около нее, постояла.
   -- Славный день сегодня какой, Анна Акимовна, тепло.
   -- Тепло,-- отвечает,-- славный день.
   Хоть бы она пожаловалась, хоть бы без слов заплакала! Нет! Хотелось мне обнять ее да приголубить; спросить хотелось, что болит, да я не посмела и ушла от нее с тяжелым сердцем, с тоскою.
   Под вечер опять я побежала к ней в сад. Ее нет уж там. Я в хоромы, в девичью -- нету.
   Спрашиваю Мишу:
   -- Миша, не видал ты Анны Акимовны?
   -- Видел,-- говорит,-- она в свою поветку прошла.
   А у них была поветка во дворе, где свое добро хранили.
   Стучусь я в поветку -- никто не подает голосу мне. Толкнула я тихонько дверь и вхожу; за мной и Миша.
   Лежит Анна Акимовна холодна и мертва. В руках крест сжала, и такое лицо прозрачное да бесстрастное, словно восковое. Видно, что знала она, ведала, когда умереть ей: чистым полотном скамью застлала, и образ поставила себе в голову, и убралась, нарядилась.
  

XVI

   Бросились мы, сказали соседям, доложили барыне.
   Ефима с утра дома не было: послан был куда-то с книгами от барыни.
   Сбежались люди; шум, говор, толки, аханье. Послали за дьячком. Стали над покойницей читать и понемногу все угомонились, опомнились. А тут Ефим на двор.
   Кто был тут, все от него разбежались: он только оглянулся и прямо к поветке. Мы долго ждали,-- не выходит. Пошли сами туда, смотрим: стоит он около покойницы руки скрестивши, глядит на нее, слушает чтение. А дьячок читает громко, протяжно; свечки пылают.
   И целую ночь он простоял, не шевельнулся, не вздохнул. На утро пошел, гроб купил, к священнику зашел, попросил дозволенья и могилу вырыл ей сам. Сзывал на похороны. Совсем спокоен человек был, кажись, а все чего-то страшно было; все сердце недоброе чуяло, вещало.
  

XVII

   Отнесли на погост Анну Акимовну и в сырую землю схоронили. Заходили с кладбища люди; поминальный обед был, и Ефим сам распоряжался. Как разошлись все, он лошадей на водопой повел и говорит Мише:
   -- Миша, слушай да помни! Коли я пропаду, все мое добро отказываю жениной тетке; пусть ей все отдадут. Слышал?
   Перепугался до смерти Миша.
   -- Слышу.
   -- Ну, помни!
   И поскакал.
   Вбежал Миша в людскую, дрожит всем телом.
   -- Ефим хочет руку на себя наложить!
   Всполошил всех: побежали к водопою. Все лошади под горою к раките привязаны, а Ефима нет нигде. Окликать, искать, и нашли его шапку около колодца, старого, заброшенного. А в колодце том давно еще девочка утонула,-- и дна в нем не было. Около этого самого колодца шапку его нашли, скликали людей с баграми и с крюками, да с гамом, с говором, с шумом Ефима мертвого выволокли.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru