Воронова Елизавета Петровна
Сны и действительность

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

РАЗСКАЗЫ

Е. Вороновой.

СОБСТВЕННОЕ ИЗДАНІЕ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
Въ типографіи П. Захваева, и Ко.
1860.

   

СНЫ И ДѢЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ.

РАЗСКАЗЪ (*).

   (*) Помѣщенъ съ нѣкоторыми измѣненіями въ Современникѣ подъ заглавіемъ: Кто она? 1852-го года въ Майской книжкѣ.

I.

   Я родилась въ 18.. году, отецъ мой былъ помѣщикъ степныхъ губерній, владѣлецъ богатаго имѣніи, неумолимый господинъ, передъ которымъ трепетали люди собственные и чужіе и всё зависимое и независимое отъ него. Я до сихъ поръ не постигаю того раболѣппаго уваженія. которое вызывалъ его голосъ на лица людей, превосходящихъ его и вѣсомъ въ свѣтѣ и тѣми правами надменной непреклонности, какія даетъ въ нашемъ свѣтѣ независимое состояніе. Его боялись всѣ безъ разбора и не находилось того, отъ котораго онъ захотѣлъ бы выслушать истину или который, лучше сказать, рѣшился бы высказать ему ее. Это самодовольное убѣжденіе въ собственныхъ достоинствахъ, ни въ комъ и никогда не встрѣчавшее противорѣчія, эти не понятныя угожденія, всѣхъ его окружающихъ, послужили къ развитію въ немъ того властолюбія, которое отдалило отъ всго сердца всѣхъ его близкихъ. Но нѣтъ правила безъ исключенія и отецъ мой подтвердилъ это. Сохраняя прежнія привычки гордаго самовластія въ отношеніи къ другимъ, онъ покорился, какъ ребенокъ, вліянію матери моей, быть можетъ, самъ не сознавая ея могущества надъ собою. Она? Но описать ее, можетъ статься, труднѣе, нежели уловить неуловимое, опредѣлить неопредѣленное. въ ней было всё и въ ней шли рядомъ и пылкая восторженность и ледяное безчувствіе, и ангельская доброта и кровавая мстительность и теплое участіе къ страданію и холодная насмѣшка надъ страждущимъ. Доктора называли ее женщиною нервною, знакомые разумѣли ее жертвою желѣзнаго права отца, мы же, близкіе ея, не могли никогда постигнуть се вполнѣ, убѣдившись на опытѣ въ несправедливости о ней приговора и свѣта и докторовъ. Однако же въ характерѣ ея, если только можно назвать характеромъ эту смѣсь всѣхъ возможныхъ крайностей, всѣхъ возможныхъ противоположностей, преобладала надъ всѣми другими одна отличительная черта и черта эта заключалась въ безпредѣльной гордости знатнаго рода и въ постоянномъ желаніи исключительнаго возвышенія надъ всѣми, послужившимъ ей поводомъ ко многимъ заблужденіямъ ея бурной жизни!
   Вліяніе этого двойнаго самолюбія отца и матери отразилось, по необходимости, на моемъ воспитаніи. Считаю безполезнымъ объяснять читателямъ, что если образованіе нашло себѣ приверженцевъ даже въ нѣдрахъ закоснѣлыхъ обществъ, то во сколько разъ сильнѣе должно оно было найдти отголосокъ въ возвышенномъ умѣ моей матери? Но и въ этомъ случаѣ, она не захотѣла идти по избитой стезѣ и довольствоваться тѣмъ, чѣмъ довольствуются мноrie. Эта роковая наклонность была причиною моего неестественнаго направленія въ жизни.
   Не размысливъ о трудностяхъ такого предпріятія, изъ меня захотѣли сдѣлать восьмое чудо, пезабынъ, что свѣтъ требуетъ золота для подножія его и что если обстановка не соотвѣтствуетъ изяществу произведенія, то и самое произведеніе уже теряетъ блескъ. Есть безпристрастные цѣнители искуства, не подходящіе подъ эту котегорію, по ихъ мало, а я говорю объ общей массѣ человѣчества, не объ однихъ только отдѣльныхъ его членахъ.
   И такъ, меня учили. Чему? спросите вы. Всему что только можетъ и чего даже не можетъ вмѣстить умъ молодой дѣвушки. Въ моей памяти хранились цѣлые томы историческихъ событій нашего міра, въ ней протекали всѣ рѣки земнаго шара, цвѣли всѣ цвѣты древней и покой поэзіи, блестѣли всѣ звѣзды небеснаго свода, волновались всѣ софизмы новѣйшей философіи. Сердце мое разгоралось подъ жгучимъ вліяніемъ французскихъ романовъ. Существенность, нагая существенность не имѣла входа въ мой заколдованный міръ. Горько заплатила она мнѣ за пренебреженіе, когда, увлекши меня въ дѣйствительный міръ фантазіи, она утвердила свое могущество на моихъ разрушенныхъ мечтахъ.
   Шли годы, жизнь текла, обильная радужными надеждами счастливой будущности. Я еще не горевала своимъ горемъ и если слезы являлись порою у меня на глазахъ, то это были тихія слезы состраданія къ чужому несчастью, а не тѣ холодныя, свинцовыя слезы, изъ которыхъ каждая ложится въ душу камнемъ и которымъ впослѣдствіи научила меня жизнь. Пока я жила въ блескѣ роскоши и въ упоеніи моихъ блаженныхъ сновъ, червь опыта подкрадывался къ цвѣтку моего счастія, скрытный, незамѣтный, какъ тайный врагъ. Главная ошибка моихъ родителей состояла именно въ совершенномъ отчужденіи меня отъ дѣйствительной жизни, которая должна по закону природы, рано ли, поздно ли, вступить въ свои права. Думали ли они въ ослѣпленіи гордости, что законъ этотъ потеряетъ привычную силу въ отношеніи ко мнѣ или обольщали себя несбыточною мечтою устранить отъ меня навсегда всякую заботу и всякое горе, только они никогда не напоминали мнѣ, что счастіе можетъ улетѣть, что жизненный путь тѣсенъ и труденъ, что на землѣ, какъ и на небѣ, не всегда свѣтитъ солнце и что страсти разрушаютъ сердечный миръ, какъ тучи помрачаютъ лазурь небесъ, съ тою только разницею, что небо ярче голубѣетъ послѣ невзгоды, а сердце побывавшее въ тискахъ страстей и жизни ужъ не въ силахъ воскреснуть къ прежнему счастью!
   Когда увядали вдѣты въ моей комнатѣ, ихъ тотчасъ замѣняли другими цвѣтами душистыми, прекрасными. Я судила о жизни по цвѣтамъ и родители мои не разрушали а еще нѣкоторымъ образомъ поддерживали меня въ подобномъ заблужденіи. Я должна, впрочемъ, сознаться, что сами-то они принадлежали къ разряду тѣхъ людей, которые охотно надѣваютъ повязку на глаза, чтобы не знать минуты, когда ихъ свергнутъ въ бездну, блаженные въ ослѣпленіи своемъ, какъ дѣти, которые, испугавшись чего нибудь, закрываютъ глаза въ совершенной увѣренности, что предметъ ужаса ихъ исчезнетъ, какъ взоръ ихъ перестанетъ видѣть его.
   Пока мы кружились въ вихрѣ самозабвенія, денежные дѣла моего отца принимали все худшій и худшій оборотъ, долги росли по мѣрѣ увеличивающейся роскоши, кредиторы становились все безотказнѣе и все взыскательнѣе. Имъ не платили и потому что maman благоразумно замѣчала, что кредиторъ, которому ничего не платятъ только просто кредиторъ, а тотъ которому отдадутъ хоть копѣйку, превращается тотчасъ въ кровожаднаго тигра, и потому, что для этого нужно было ограничить безумныя издержки а maman не боялась ничего въ мірѣ такъ, какъ возможности уронить себя въ мнѣніи свѣта. Отецъ мой кричалъ, грозилъ, требовалъ благоразумной разсчетливости, но, по обыкновенію, смирялся передъ непреложностью доводовъ матери моей и гнѣвъ его, по какому-то странному случаю обращался съ новою силою на докучливыхъ кредиторовъ, осмѣлившихся нарушить его домашній миръ и не понять, что нельзя же ему отвыкнуть отъ шампанскаго, замѣнить благородный Іоганисбергъ презрѣнною наливкою и свѣжія устрицы жареными цыплятами съ деревенскаго птичнаго двора. Противъ этого возмутилось бы и его самолюбіе, возсталъ бы и его изнѣженный желудокъ. И причиною всѣхъ этихъ страшныхъ переворотовъ были бы жалкія созданія, которыхъ онъ удостоивалъ чести служить ему? Никогда! повторялъ онъ, въ пылу негодованія; никогда! вторила ему моя мать, поднося ему огромный списокъ издержекъ, налагаемыхъ на нее самовластіемъ моды и жизнь шла впередъ привычнымъ путемъ.
   Все шло, казалось, какъ оно шло и прежде: отецъ мой былъ еще все тотъ же владѣлецъ огромнаго имѣнія, все тотъ же знатный баринъ, тотъ же надменный аристократъ, но наша шумная и роскошная жизнь уже равнялась блестящей маскѣ на голомъ черепѣ мертвеца. Свѣтъ еще не видалъ, но угадывалъ его, разница между прошедшимъ и настоящимъ была невелика, но она была: она проглядывала и въ чуть-чуть замѣтномъ пониженіи голоса моего отца и въ легкомъ оттѣнкѣ холодности въ обращеніи съ нимъ его друзей.
   Прошло еще нѣсколько времени и, казалось, одинъ отецъ не зналъ, что уже знали прочіе, онъ одинъ не видалъ, или не хотѣлъ видѣть всѣхъ зловѣщихъ признаковъ своего разоренія: и шопота при входѣ, и полуулыбокъ, и сострадательнаго пожатія плочь и всей этой тяжести людскихъ взоровъ, остановившихся на немъ.
   Воронъ почувствовалъ мертвое тѣло, свѣтъ предугадалъ новую пищу для своего злословія. Странное и жалкое созданіе человѣкъ: онъ радуется несчастію другаго, не замѣчая руки протянувшейся уже къ его плечу, чтобъ и его низвергнуть туда же, въ ту же бездну. Таковъ законъ природы: паденіе одного очищаетъ путь другому и тяжелые стоны умирающаго теряются въ побѣдномъ крикѣ новорожденнаго. Всѣ мы живемъ среди могилъ и строимъ наши замыслы надъ грудами тлѣнія, забывая, что мы пройдемъ, какъ тѣ, что были и какъ и тѣмъ что будутъ назначено пройдти.
   Эти битвы съ судьбою, эта скрытая, по кровавая драма разоренія совершались въ глазахъ моихъ, незамѣченныя мною и уже много лѣтъ спустя, когда разсудокъ вступилъ въ свои права и бросилъ яркій свѣтъ на все мое прошлое, ужъ тогда только поняла я ее, какъ попала и ложное мое направленіе и гордость моей матери. Свѣтъ былъ ой необходимъ, какъ воздухъ, какъ пища и его законы стояли для нее выше всѣхъ остальныхъ. Она не могла постигнуть жизни скромной, уединенной, она бы угасла вдали этого свѣта, окружавшаго ее лестью и поклоненіемъ отъ ея дѣтскихъ лѣтъ. Но горько заплатилъ онъ ей за всю ея привязанность. Вмѣстѣ съ золотомъ отошли отъ нее и его хвалы и его упоенія и ея многочисленные друзья.
   Бываютъ въ жизни минуты равняющіяся вѣкамъ тяжелаго и горя мгновенно уничтожающія все зданіе счастья, съ трудомъ воздвигаемое въ теченіе многихъ лѣтъ. Такую минуту пережила и мать, когда извѣстіе объ окончательномъ разстройствѣ нашихъ дѣлъ, настигло ее, какъ громовой ударъ, посреди роскошнаго пира свѣтской жизни. Волосы ея побѣлѣли, по гордость взяла верхъ надъ разбитымъ мужествомъ и скрыла глубокія раны улыбкою равнодушія. Что было въ душѣ ея когда она прощалась съ этою жизнью, въ которой родилась и возросла она и съ этими соперницами, которыхъ она такъ долго подавляла достоинствомъ пріемовъ и роскошью пировъ? Что дѣлалось въ душѣ, то вѣдалъ одинъ Богъ, но люди могли видѣть одно ея лицо и лицо это ни однимъ мускуломъ не обнаружило внутреннихъ бурь. Спокойно сѣла она въ дорожную карету, поклонилась съ достоинствомъ всѣмъ стоящимъ вокругъ и отчаянный вопль ея, когда карета двинулась, потерялся въ шумѣ колесъ, уносящихъ насъ въ глушь Украинскихъ степей!
   

II.

   Хороша она, семейная жизнь, когда союзъ двухъ лицъ основанъ на взаимномъ и прочномъ уваженіи, когда размолвки, распри бываютъ въ немъ случайностью, а не привычнымъ дѣломъ и жизнь идетъ впередъ, разнообразной изрѣдка горями да заботами. Но что найдетъ въ ней тотъ, для кого его домъ былъ вѣчно чуждымъ міромъ, кто не сберегъ въ немъ ничего для себя на преклонные годы; никакой привязанности на время общаго отчужденія? Какъ сблизиться съ лицами, почти ему чужими и стать идти съ ними одною дорогою, прошедши почти жизнь по различнымъ путямъ? Въ такос-жъ положеніе поверглась моя мать, когда сила обстоятельствъ, столкнувъ ее насильно съ избраннаго ею пути, заключила ее въ тѣсный кругъ деревенской жизни и поставила ее лицомъ къ лицу съ моимъ отцомъ. Прошло ужо то время, когда вмѣстная жизнь могла бы принесть пользу и имъ собственно и будущности ихъ дѣтей. Отдѣльный характеръ каждаго изъ нихъ образовался вдали ихъ другъ отъ друга и несмотря на общую имъ черту властолюбія, они во всемъ разнились, не исключая даже того же властолюбія, такъ сильнаго въ обоихъ: въ немъ оно было матеріально и прямо бросалось вамъ въ глаза; ея же властолюбіе было чисто-правстисшюе и невидимо налагало иго своей воли на всѣхъ и на все!
   И вотъ судьба столкнула ихъ въ ту самую минуту, когда горькая его раздражительность достигла высшаго пароксизма силы, когда горькія ея сожалѣнія о погибшемъ для нее свѣтѣ провели отпечатокъ безнадежной тоски на ея блѣдномъ, поникшемъ челѣ, когда оба они сознали, можетъ быть, ошибку цѣлой жизни и горькими укорами старались заглушить, что не хотѣло глохнуть!
   Мнѣ было въ это время уже пятнадцать лѣтъ. Мое умственное образованіе приходило къ концу, образованіе сердца еще не начиналось. Я составила о жизни чудное мнѣніе, такое именно, какое можно составить, не зная ее. Я мечтала о любви вѣчной, всемогущей, готовой и на позоръ и на преступленіе для того, кому первому отдала-бъ мое сердце: я хотѣла быть второю Индіаною для втораго Раймона изъ свѣтскаго круга; въ которомъ проходила до сихъ поръ моя жизнь. Я не любила смотрѣть на гладкую поверхность озера въ лѣтнее утро и я, подобно Деліи, просила у судьбы бурь душевныхъ, жгучихъ страданій, обвиняя въ то время эту же Делію въ ея равнодушіи къ любившему ее поэту и обѣщая себѣ не подражать ея ригоризму въ подобныхъ обстоятельствахъ. Я жаждала возможности истощить въ одну минуту всѣ силы душевныя, все блаженство земное. Словомъ жизнь являлась мнѣ непремѣнно такою, какою ее описывалъ послѣдній романъ. Но желѣзная рука судьбы сокрушила мои надменныя мечтанія и вызвала меня на поприще существенныхъ страданій, такъ дерзко вызываемыхъ мною на бой!
   Разрушаясь въ скукѣ деревенской жизни, здоровье моей матери слабѣло съ каждымъ днемъ. Она еще скрывала свои страданія и отъ равнодушныхъ глазъ людей постороннихъ и отъ недальновидной нѣжности моего отца, но опасный недугъ провелъ въ ея чертахъ разрушительный слѣдъ и взоръ ея часто обращался ко мнѣ съ тѣмъ тревожнымъ вниманіемъ, котораго я объяснить не умѣла, но въ которомъ конечно выражалась забота о участи, которая ожидала меня въ глуши неизвѣстности, подъ жосткою и упрямою властью отца. Еще здѣсь, на краю могилы, гордость пересилила въ ней любовь и самолюбіе свѣтской женщины подавило горесть матери, оставляющей дочь на произволъ всѣмъ превратностямъ жизни.
   Но ужъ судьба заботилась дать мнѣ точку опоры: эта точка опоры представилась мнѣ въ особѣ жениха, черноглазаго, стройнаго молодаго поручика.
   Не будь мы въ такомъ стѣсненномъ положеніи, то я почти увѣрена, что родители мои съ гордостью отвергли бы предложеніе моего жениха. Но наши обстоятельства были въ страшномъ упадкѣ, онъ же кромѣ руки моей ничего не просилъ, не зная вѣроятно, что какъ ни жалокъ этотъ металлъ а все-жъ онъ былъ и будетъ первымъ условіемъ счастія, однимъ изъ главныхъ правъ на уваженіе къ намъ людей. Люди всѣ болѣе или менѣе эгоисты и, сами того не замѣчая, отворачиваются отъ того кто не можетъ предложить имъ ничего исключая безплоднаго и ни на что не нужнаго имъ расположенія. Мой женихъ не понималъ всемогущества денегъ: его молодость была его оправданіемъ въ этомъ, въ наши времена почти неизвинительномъ заблужденіи. Отецъ не могъ мнѣ дать ничего въ настоящемъ, но вполнѣ понимая, что надежда на блага есть почти утѣшеніе въ отсутствіи ихъ и что многіе переживаютъ длинные годы трудовъ и бѣдности, поддерживаемые пріятнымъ ожиданіемъ будущаго богатства, онъ не поскупился на обѣщанія, прочитавъ намъ при этомъ пространную нотацію о благодарности, которою обязывало насъ подобное вниманіе къ участи нашей.
   Насъ обручили, и я произнесла клятву въ вѣчной любви и вѣрности тому, кому отдавала навѣки мою волю, но подозрѣвая всей ломкости клятвъ, всей переходчивости любви въ сердцахъ болѣе твердыхъ, чѣмъ было мое сердце, и я сдѣлалась невѣстою, непонимая серьёзнаго значенія этого слова, подъ которымъ свѣтъ разумѣетъ обыкновенно выѣзды, балы, наряды, право на минутное вниманіе людей.
   Слово женихъ, могущественное слово для людей у которыхъ взрослая дочь и вдобавокъ еще пустой кошелекъ, такъ неудивительно что мать моя старалась поскорѣе подрѣзать крылья рѣзвому мотыльку и отнять у него возможность къ полету, заключивши его въ безвыходныя границы брачныхъ узъ. Но какъ излишняя поспѣшность могла бы обнаружить слишкомъ сильное желаніе сбыть меня съ рукъ и, поставивъ ее на ряду съ тѣмъ множествомъ маменекъ, такъ открыто вѣшающихъ своихъ дочерей на шеи еще вовсе недумавшихъ гнуться подъ брачнымъ ярмомъ, унизить ее въ мнѣніи свѣта, то изобрѣтательный ея умъ мигомъ предупредилъ всѣ толки по поводу столь поспѣшнаго брака: слабое здоровье матери было самымъ приличнымъ, благовиднымъ предлогомъ.
   Важность ожидаемаго событія отразилась на всемъ нашемъ домашнемъ быту: стекла не дрожали уже отъ повелительнаго голоса моего отца; размолвки между родителями смолкли или продолжались уже въ тѣни ночной, словомъ, жизнь нашу повернули къ моему жениху ея красивою стороною и приберегли ея изнанку уже для моего мужа. А впрочемъ, какъ подумаешь, то гдѣ-жъ бываетъ иначе?
   Время быстро неслось и день моей свадьбы незамѣтно насталъ.
   Я стояла поутру въ моей комнатѣ, любуясь воздушнымъ, подвѣнечнымъ платьемъ, когда меня позвали въ комнаты матери. Тутъ ожидалъ меня цѣлый рядъ наставленій! Maman говорила мнѣ о приличіяхъ свѣта, о важности и непреложности его законовъ, объ уваженіи къ его мнѣнію, коснулась слегка сердца и нравственныхъ правилъ и приказала мнѣ начать мой тоалетъ. Я пошла, но, дойдя до дверей, обернулась: тайный голосъ шепнулъ, что не все еще сказано, что есть что-то повыше свѣтскихъ приличій о чемъ должна я знать и унесть на невѣдомый, предстоящій мнѣ путь. Но maman вопросительно взглянула на меня; я затаила неясную мысль и со вздохомъ пошла подъ вѣнецъ!
   

III.

   Я замужемъ: мужъ меня любитъ; его заботливость устраняетъ отъ меня всякую тѣнь горя и скуки, его родные носятъ меня на рукахъ; нужда припрятала на время свои острые когти, какъ будто щадя мою рѣзвую веселость, жизнь являлась сквозь призму настоящаго блаженства длиннымъ рядомъ свѣтлыхъ дней. Я дышала свободно, какъ птичка, въ пространствѣ небесъ, я забыла всѣ прежнія, безумныя мечтанія подъ упоеньемъ тихаго, безоблачнаго счастія! Но душа человѣка не можетъ наслаждаться нескончаемымъ упоеніемъ; оно рано-ли поздно, а все должно же рушиться; это извѣдалъ всякій и я это извѣдала съ тою разницею, что я разрушила сама свое очарованіе, что тугъ не замѣшались ни люди, ни судьба!
   Когда прошли упоенія первыхъ мѣсяцевъ, любовь ко мнѣ мужа сдѣлалась воздержнѣе, если не въ чувствѣ, то по крайней мѣрѣ въ выраженіи его: его шумная веселость притихла подъ заботою жизни. Онъ былъ честный человѣкъ и вполнѣ понималъ важность принятаго имъ обязательства. При томъ же, не принимая въ разсчетъ обѣщаній родителей, состояніе наше было самое ограниченное. И я недовольная тѣмъ, что предоставила одному только мужу всѣ заботы и хлопоты, вмѣнила въ преступленіе подобную заботливость и именовала холодностью и безчувствіемъ, то теплое, безкорыстное чувство любви, которое горѣло для меня въ его сердцѣ. Всѣ забытыя бредни прихлынули толпою, я драпировалась въ величественную мантію непризнанной женщины, я стала толковать слова моего мужа совершенно иначе, какъ они были сказаны, я стала зла, капризна!
   Теперь когда мое сужденіе образовалось въ школѣ опыта, когда цвѣты фантазіи поблекли подъ дыханіемъ безвыходнаго горя, я поняла, что все несчастіе жизни произошло отъ разлада моего сердца съ умомъ. Сердце летѣло къ мужу, оно его оправдывало, но умъ, наполняемый призраками больнаго воображенія заглушалъ голосъ сердца и быстро увлекалъ меня на путь погибели. И ни одна рука но протянулась, чтобъ удержать меня надъ бездною. Не нашлось никого кто бы не способствовалъ къ разстройству моего семейнаго счастія и не встрѣтилъ бы торжествующимъ смѣхомъ роковой день паденія моего.
   Главою враждебныхъ личностей была дальняя родственница мужа моего. Еслибъ мнѣ пришлось изображать духа-искусителя, бы ему дала ея черные, блестящіе глаза и ея звучный голосъ. Знаменитая красавица она вездѣ являлась сопровождаемая толпою модныхъ львовъ, безчувственная женщина она не любила ни одного изъ нихъ. Холодно-порочная она преслѣдовала насмѣшкою жертвъ слѣпыхъ увлеченій и вымѣщала на ихъ униженіи то униженіе отъ котораго не могли ее уберечь ни ея блестящій умъ, ни огромное состояніе, ни безусловное молчаніе ея мужа. Она обладала умѣніемъ отыскивать въ душѣ, раны невѣдомыя и даже ей самой и поселять подозрѣніе, гдѣ его тѣни небыло. Словамъ ея еще не вѣрили, но ихъ помнили а это уже много значитъ въ этой жизни, гдѣ пустое служитъ нерѣдко переходомъ къ важному и подозрѣніе къ убѣжденію.
   Родственныя связи сблизили меня съ нею и я поддалась довѣрчиво, какъ ребенокъ, обаятельной прелести ея ума, не внимая предостереженіямъ мужа, хотя не вполнѣ разгадавшаго всѣ свойства этой женщины, по нашедшаго въ душѣ своей предчувствіе ея не расположенія ко мнѣ и относя эти предостереженія къ желанію отнять у меня единственную отраду, единственное утѣшеніе въ его воображаемой холодности ко мнѣ.
   Зоркій глазъ родственницы замѣтилъ скоро облако на небѣ нашей жизни; ей не стоило особенныхъ усилій разгадать мою тайну; я тогда еще не достигла умѣнія закрывать мою душу подъ пытливымъ взоромъ людей; я тутъ же обнаружила передъ хитрымъ врагомъ и всѣ мои сомнѣнія и всѣ мои страданія.
   Долго не раздѣляла она моихъ подозрѣній и защищала любовь ко мнѣ мужа, но защищала ее такъ слабо, неудачно, что это оправданіе едва ли не равнялось прямому обвиненію. Обвиненіе это подтверждалъ ея взоръ, ея голосъ звучавшій живымъ, теплымъ участіемъ.
   Мало по мало она оставила противорѣчіе моимъ слезамъ и жалобамъ, она уступала, казалось передъ несомнѣнною очевидностію моего несчастія. Подготовивъ меня къ слѣпому довѣрію въ ея слова и въ искренность сочувствія ко мнѣ, она начала говорить мнѣ о средствахъ воспламенять угасшую любовь, разогрѣть охлажденное сердце подъ пламенемъ ревности, или гордо забыть не благодарнаго мужа, забыть любовь отверженную подъ благотворнымъ вліяніемъ покой любви. Будь я въ состояніи понимать, что нибудь, я бы могла измѣрить степень моего возрастающаго униженія по той холодности, съ которою я начинала выслушивать эти ложные доводы испорченнаго сердца и думать о возможности привесть въ исполненіе предложенные средства. По меня поставили бѣднаго ребенка, на распутіи жизни, съ богатымъ запасомъ умственныхъ познаній, по безъ тѣхъ познаній сердца, которыя переданныя ему любящимъ сердцемъ доброй матери, служатъ ему защитою отъ жизни и страстей. И у меня была мать, и эта мать любила меня, какъ могла и умѣла. Принести и молодость и состояніе въ жертву свѣтскимъ приличіямъ, она передала мнѣ всѣ познанія необходимыя свѣтской женщинѣ. Она часто писала ко мнѣ: ея письма дышали нѣжностію, но въ нихъ проглядывала на каждомъ словѣ тревожная забота: ее страшила мысль, что жизнь семейная заставитъ меня забыть приличія свѣтскія и тѣ блестящіе дары образованія, которые были ея счастіемъ и гордостію. Но слова долгъ, терпѣніе были забыты въ письмахъ.
   И я пошла, куда идутъ многія.
   Въ то самое время когда вліяніе моей родственницы покоряло меня съ каждымъ днемъ все сильнѣе, явилось на необосклонѣ нашего общества блестящее свѣтило и передъ нимъ померкли всѣ звѣзды нашего неба, преклонились всѣ львы нашего круга. Этотъ блестящій, свѣтскій молодой человѣкъ былъ братъ моей родственницы. Прошло ужъ много времени съ дня, когда я въ первый разъ увидѣла С... но въ памяти живо воспоминаніе объ этой первой встрѣчѣ, о томъ чувствѣ глубокаго, безотчетнаго ужаса, которымъ тогда забилось мое сердце подъ пристальнымъ взглядомъ его блестящихъ глазъ. Въ этомъ взглядѣ выразилась вся сила его будущаго вліянія на судьбу мою.
   Теперь когда очарованіе уже давно исчезло и охлажденное воображеніе снизвело его съ того возвышенія, на которое поставило ослѣпленіе страсти, я не могу понять въ чемъ состояло его превосходство надъ другими людьми и что преклоняло къ его ногамъ и любовь женщинъ и удивленіе мущинъ? Въ лицѣ его бросались всего больше въ глаза смѣлый взоръ его черныхъ, выразительныхъ глазъ, матовая блѣдность кожи и выраженіе постоянной ироніи на подвижныхъ устахъ. Умъ его былъ остръ и игривъ, голосъ мягокъ и звученъ, какъ голосъ женщины, манеры исполнены непринужденной граціи какою отличаются баловни моды и богатаго состоянія. Но подъ этою нѣжною, изысканною наружностью скрывалось ужъ изсохшее, очерствѣлое сердце. Въ немъ небыло чувства, а былъ одинъ разсчетъ, не тотъ узкій разсчетъ матеріальный и денежный, но расчетъ болѣе скрытый, разсчетъ души, разсчетъ ума, разсчетъ каждаго слова самаго даже незначительнаго въ устахъ его. Онъ не любилъ сестры своей: два характера равно хитрые, равно проницательные рѣдко да едва ли когда могутъ встрѣтиться въ дружескомъ чувствѣ. Притомъ же люди эгоисты не могутъ видѣть безъ глубокаго отвращенія эгоизма въ другихъ.
   С... увидѣлъ меня. Забилось ли въ самомъ дѣлѣ его сердце подъ свѣжимъ вліяніемъ моей цвѣтущей молодости или хотѣлъ онъ присоединить еще одну побѣду къ своимъ другимъ побѣдамъ? Только нѣмое, краснорѣчивое чувство искренней любви проглядывало ясно и во взорѣ его и въ томъ жадномъ вниманіи съ которымъ онъ ловилъ и звукъ моего голоса и самую легкую тѣнь страданія и радости на моемъ лицѣ. Его заботливость составляла рѣзкую противуположность съ холодностью ко мнѣ мужа!
   Сравненіе губитъ женщинъ! Я сравнивала, не понимая, что я была единственною и главною причиною такого охлажденія и что никакое чувство не въ силахъ устоять противъ тоски неясныхъ, нескончаемыхъ упрековъ и заплаканныхъ глазъ и всѣхъ этихъ мелкихъ, безполезныхъ волненій которыхъ не чужды многія женщины, не понимая, что частый маленькій раздоръ приводитъ наконецъ и къ большому раздору а вмѣстѣ съ нимъ къ погибели супружескаго счастія.
   Я была неопытна какъ дитя, капризна и взыскательна, по я почти увѣрена, что если бы меня оставили вліянію моихъ собственныхъ чувствъ, то сердце бы мое поняло наконецъ все свое заблужденіе и раньше ли, позднѣе ли по возвратилось къ мужу. Но со мною была моя тетка и зорко стерегла и отдаляла случаи сближенія между нами и раздоръ семейный, раздуваемый ею принялъ страшный размѣръ.
   С.... съ радостью замѣчалъ глубокую скорбь уязвленнаго самолюбія обозначающуюся съ каждымъ днемъ всё замѣтнѣе на моемъ лицѣ. Онъ удвоилъ, по возможности, свою предупредительную нѣжность, онъ утѣшалъ меня, какъ избалованнаго ребенка и желаніе мести любимому мужу толкнуло меня въ объятія холоднаго, сухого эгоиста!
   Ужъ поздно поняла я безвыходность той бездны въ которую втолкнули меня и мое безразсудство и вліяніе испорченной души порочной женщины. Отчаяніе мое не знало границъ. Тетушка торжествовала: она грѣшная и порочная бросила въ меня первый камень; друзья поднесли мужу вѣсть о моемъ проступкѣ съ насмѣшкою прикрытою словами участія. Свѣтъ довершилъ начатое: онъ придавилъ меня всею тяжестію суроваго, пристрастнаго суда. Настоящее, будущность, все сгибло и пропало!
   А длиненъ еще былъ предо мною путь жизни, а мнѣ еще не было и восемнадцати лѣтъ!
   

IV.

   Несчастье мое совершилось! Мужъ отвергъ меня; я осталась одна съ грознымъ призракомъ моего проступка. Тяжелое безчувствіе лишило меня памяти всего происшедшаго: это безчувствіе спасло мнѣ жизнь. Холодная и неподвижная, какъ мраморъ, я просиживала дни и ночи безъ сна, безъ пищи, безъ горя, безъ слезъ, неполна, что было, не думая, что будетъ со мною.
   Разъ какъ-то однимъ утромъ я сидѣла въ привычномъ состояніи безчувствія; окно было открыто, струи легкаго вѣтра касались моего пылающаго лба, въ умѣ смутно толпились неясныя мысли, это была не жизнь, но ея пробужденіе, не полное сознаніе, но уже шагъ къ нему! И долго, очень долго сидѣла я такъ, припоминая, что-то будто бывшее, но забытое, какъ вдругъ имя мужа сорвалось съ языка среди потока слезъ, я протянула руки къ чему-то промелькнувшему передъ моими взорами и, вспомнивъ вѣроятно ужасную дѣйствительность, безъ чувствъ свалилась на полъ.
   Я возвратилась къ жизни, но что она могла доставить мнѣ отнынѣ кромѣ однихъ страданій да безотрадныхъ думъ? Горе, сильное горе, разумѣю я, просвѣщаетъ разсудокъ, если окончательно его не убиваетъ. Оно освѣтило яркимъ лучемъ всѣ мои заблужденія, убѣдило меня въ ничтожествѣ умственныхъ познаній безъ руководства къ нимъ чистаго сердца, безъ свѣтильника въ нихъ Божіей любви; оно мнѣ обнаружило порочность сердца моей родственницы и сухой эгоизмъ блистательнаго С..... раскрыло предо мною всю шаткость убѣжденій этого свѣта, передъ законами котораго учили меня преклоняться съ покорностію отъ самыхъ раннихъ лѣтъ, этого свѣта который клеймитъ однимъ тѣмъ же презрѣніемъ и преступленіе и часто простое заблужденіе а иногда послѣднее еще сильнѣе перваго. Возьмите въ самомъ дѣлѣ: когда ведутъ преступника съ звѣрскимъ лицомъ, со всею рѣшимостію преступленія во впалыхъ глазахъ, не найдется того, кто бы не проводилъ его сострадательнымъ восклицаніемъ: "несчастный!" Но если въ ту-жъ минуту проходитъ человѣкъ, подавленный сознаніемъ своего быть можетъ единственнаго заблужденія, тотъ же самый сострадательный зритель проводитъ его взоромъ глубокаго презрѣнія и прокричитъ еще ему вслѣдъ: "подѣломъ!"
   По дѣломъ! говорило обо мнѣ наше общество. Но что былъ голосъ свѣта въ сравненіи съ голосомъ моей собственной совѣсти. Съ тѣхъ поръ какъ одиночество горя раскрыло мнѣ его ошибки и обманы, я вышла изъ подъ прежняго его вліянія надо мною и если моя мысль возвращалась въ него, то потому единственно что въ немъ оставался оскорбленный мною мужъ.
   Всѣ эти волненія, вся эта безутѣшная, глубокая печаль начали по немного оказывать вліяніе на мое прежде крѣпкое, цвѣтущее здоровье. Силы слабѣли, болѣзненная блѣдность покрывала лицо. Тутъ же скоро открылась и нервная горячка и въ нѣсколько дней приблизила меня къ предѣламъ могилы.
   Да я, сказать по правдѣ, не жалѣла о жизни. Въ минутные проблески сознанія я съ радостію замѣчала зловѣщіе признаки близкаго разрушенія. Смерть не могла быть для меня, какъ для другихъ чѣмъ-то грознымъ и страшнымъ, она мнѣ являлась, какъ другъ-утѣшитель, какъ конецъ страданіямъ, какъ отдыхъ отъ бурь. Сердце мое, перегорѣвшее въ горнилѣ страданія, загорѣлось пламенемъ вѣры и Божіей любви, святая заповѣдь прощенія врагамъ подавила въ душѣ всѣ мысли мщенія имъ. Призракъ тетки являлся нерѣдко передъ взорами, холодный и насмѣшливый, но пламенная молитва отгоняла его. Въ сердцѣ не было даже прозрѣнія къ этой женщинѣ. Но эти минутные проблески чувствъ съ каждымъ днемъ становились все рѣже и все рѣже и наконецъ исчезли подъ мучительною силою физическихъ страданій?
   Была глухая ночь: я проснулась отъ тяжкаго, томительнаго сна. (Я ужъ послѣ узнала что уже двѣ недѣли жизнь во мнѣ проявлялась однимъ слабымъ, едва лишь примѣтнымъ дыханіемъ). Лампада освѣщала неясно мою комнату: я хотѣла привстать, но голова въ безсиліи упала на подушку и острая въ ней боль привела меня въ чувство. Вся комната быстро кружилась предо мною и я ужъ по прошествіи двухъ или трехъ минутъ могла различить въ углу передъ Распятіемъ неясныя формы молящагося человѣка. Легкое мое движеніе заставило его вздрогнуть и подойти ко мнѣ. Я вскрикнула: передо мною стоялъ мужъ, блѣдный, усталый и обильныя слезы текли по впалымъ щекамъ.
   Болѣзнь отняла у меня память всего происшедшаго, въ эту минуту жила только память нашей прежней привязанности: я бросилась въ слезахъ въ открытыя объятія, онъ крѣпко и нѣжно прижалъ меня къ груди!
   Когда вѣсть о моей болѣзни коснулась его слуха, онъ тотчасъ же оставилъ уединенную, деревню, куда удалился послѣ нашей разлуки. Онъ забылъ во мнѣ жену, отравившую всю жизнь его страданіемъ, онъ только помнилъ женщину, горячо имъ любимую и въ то самое время, когда кровь моя стыла уже подъ ледянымъ дыханіемъ смерти, онъ въ пламенной молитвѣ вымаливалъ прощеніе Господнее и отъ чистаго сердца произносилъ обѣтъ забыть всё прошедшее, если только Господь вернетъ меня ему!
   Счастіе лучшее средство отъ всѣхъ вообще недуговъ. Я быстро оживала подъ ласками мужа, подъ силою того чувства которое заставляло его преувеличивать силу надо мною посторонняго вліянія, чтобъ уменьшить во мнѣ мучительное сознаніе моей вины.
   Изъ всего этого вы можете понять, что мужъ мой былъ совсѣмъ не свѣтскій человѣкъ.
   Мы поселились въ его дальнемъ имѣніи. Эта жизнь спокойная и уединенная была самымъ лучшимъ лекарствомъ отъ прошедшаго. Я не могла здѣсь встрѣтить ни одного изъ знакомыхъ мнѣ лицъ моей прошедшей жизни. Это отсутствіе всякихъ столкновеній со свѣтомъ давало мнѣ возможность обратить все вниманіе и всю мою заботливость на бѣднаго, такъ сильно оскорбленнаго мужа. И такъ уже случайное примиреніе наше навлекло на него много сплетенъ и толковъ. Свѣтъ не могъ понять возвышеннаго чувства подъ вліяніемъ котораго онъ протянулъ мнѣ руку, а чего свѣтъ не можетъ и не хочетъ понять, то онъ всегда толкуетъ въ превратную сторону, по свойственной ему привычкѣ къ злословью.
   Много нужно было и усилій и времени на то чтобъ побѣдить недовѣрчивость мужа въ искренность моей привязанности, въ непоколебимость моего исправленія. Но чего не можетъ твердая рѣшимость при помощи молитвы? Вѣра его въ меня сдѣлалась такъ же сильна и искренна, какъ и моя привязанность; хотя свѣтъ и не переставалъ насъ преслѣдовать, но шумъ его злословія терялся въ силѣ нашего счастія. Жалкіе люди, они но могли понять, что слезы раскаянія смываютъ съ души всѣ пятна заблужденій и могутъ возвратить ей прежнюю бывалую чистоту ея чувствъ, превосходящую въ глазахъ всевидящаго Бога порочную безпорочность многихъ изъ нихъ.
   Сердце мое перегорѣвшее въ святомъ огнѣ страданій поняло свое прямое назначеніе и умъ мой извлекъ изъ прежнихъ заблужденій незабвенный урокъ! Никогда дочь моя не будетъ модною дамою; я надѣлю умъ ея сокровищемъ основательныхъ познаній, по сердце ея узнаетъ съ дѣтскихъ лѣтъ, что ему нужно знать, чтобы не уклониться отъ прямаго пути. Жизнь долга и свѣтъ не въ состояніи наполнить ее: его лесть, его хвалы и его упоенія улетаютъ вмѣстѣ съ молодостью и что остается тогда душѣ? Страдать какъ я или медленно гаснуть въ томительной скукѣ и въ безплодныхъ сожалѣніяхъ невозвратимаго прошедшаго какъ бѣдная мать моя?
   Я счастлива теперь, но сколькими страданіями купила я это счастіе? Чтоже станется съ тѣми, которыхъ ранній опытъ не обратитъ на путь и которыя вдобавокъ не встрѣтятъ на дорогѣ души подобной душѣ моего мужа?
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru