Lib.ru/Классика: Волынский Аким Львович. Раскол в радикальной журналистике шестидесятых годов

ЛИТЕРАТУРНЫЯ ЗАМѢТКИ.
Расколъ въ радикальной журналистикѣ шестидесятыхъ годовъ *).

Либеральное уподобленіе Тургенева Аскоченскому.-- Бурныя событія эпохи.-- Направленіе "Отечественныхъ Записокъ".-- Громека и его заступничество за радикальные журналы.-- Сатирическіе фельетоны Щедрина въ "Современникѣ".-- Колебанія въ политическомъ направленіи "Современника".-- Выходка противъ нигилистовъ.-- Насмѣшка Щедрина надъ романомъ Чернышевскаго.-- Первая схватка съ "Русскимъ Словомъ".-- "Лукошко глубокомыслія" и "бутерброды глубокомыслія".-- Отъѣздъ Щедрина и рѣшительная битва между обоими журналами.-- Вмѣшательство Писарева.-- Антоновичъ и Писаревъ о Чернышевскомъ.-- Чернышевскій о Чернышевскомъ.-- Побѣда "Русскаго Слова" и паденіе "Современника".-- Прекращеніе обоихъ журналовъ и возникновеніе новыхъ изданій.

*) "Современникъ" 1862 г. Мартъ: Асмодей нашего времени.-- "Отечественныя Записки" 1862 г. Февраль: Письма объ изученіи безобразія. И. Прогрессистова.-- Тамъ-же. Мартъ. Современная хроника Россіи.-- Тамъ-же. Апрѣль; Современная хроника Россіи.-- Тамъ-же, Май: Современная хроника Россіи. (Реакція противъ Базаровщины, отсутствіе вождей въ партіи передовыхъ, случайности, брызги, шероховатости, Унковскій и пр.).-- Тамъ-же. Іюнь (О прекращеніи на 8 мѣсяцевъ "Современника" и "Русскаго Слова" и пріостановкѣ "Дня").-- Тамъ-же. Сентябрь: Современная хроника Россіи. (Положеніе обозрѣвателя становится затруднительнымъ).-- Такъ-же. Октябрь: Современная хроника Россіи.-- Тамъ-же. Ноябрь: Современная хроника Россіи. (Громека обращается къ цензурѣ съ нѣсколькими словами, давно лежащими у него на душѣ. Несправедливость, невозможность и вредность преслѣдованія нигилизма).-- "Современникъ" 1863 годъ, No 1 -- 2. Литературный кризисъ. М Антоновича. Петербургскіе театры.-- Краткій обзоръ журналовъ за истекшіе восемь мѣсяцевъ.-- "Внутреннее Обозрѣніе".-- Наша общественная жизнь.-- Новыя основанія судопроизводства. А. М. Унковскаго.-- Тамъ-же. Мартъ: Наша общественная жизнь.-- Неуваженіе къ наукѣ. М. Антоновича.-- Тамъ-же. Апрѣль: Наша общественная жизнь.-- Свистокъ No 9.-- Тамъ-же. Май: Наша общественная жизнь.-- Тамъ-же. Августъ: Въ деревнѣ.-- Тамъ-же. Сентябрь: Наша общественная жизнь.-- Тамъ-же. Ноябрь: Наша общественная жизнь.-- Тамъ-же. Декабрь: Наша общественная жизнь.-- "Современникъ" 1861. Январь: Наша общественная жизнь.-- Тамъ-же. Февраль: Наша общественная жизнь.-- Тамъ-же. Мартъ: Наша общественная жизнь ("мальчики", вислоухіе", "юродствующіе").-- Тамъ-же. Апрѣль: Современные романы.-- Тамъ-же. Октябрь: Вопросъ, обращенный къ "Русскому Слову" Посторонняго Сатирика.-- Тамъ-же. Декабрь: "Русскому Слову" (предварительныя объясненія).-- Письмо въ редакцію N. Салтыкова.-- "Современникъ" 1865. Январь. Литературныя мелочи ("Русскому Слову". Денежное несчастіе съ г. Благосвѣтловымъ, Посторонняго Сатирика.-- "Отвѣть на вопросъ", письмо въ редакцію Д. Минаева).-- Тамъ-же. Февраль: Добросовѣстные мыслители и недобросовѣстные журналисты.-- Промахи, М. Антоновича.-- Литературныя мелочи (Глуповцы въ "Русскомъ Словѣ"). Посторонняго Сатирика.-- Тамъ-же. Мартъ: Современная эстетическая теорія (по поводу втораго изданія трактата Чернышевскаго "Эстетическія отношенія искусства къ дѣйствительности") М. Антоновича.-- Литературныя мелочи (Барскіе лакеи въ "Русскомъ Словѣ". Г. Зайцеву). Посторонняго Сатирика.-- Письмо въ редакцію "Современника" Варвары Писаревой.-- Тамъ-же Апрѣль: Промахи. М. Антоновича.-- Тамъ-же. Май: Литературныя мелочи (къ читателямъ). Посторонняго Сатирика,-- Тамъ-же. Іюнь: Литературныя мелочи (ученыя пристрастія по поводу брошюры Кавелина "Мысли о современныхъ научныхъ направленіяхъ"). Мораль г. Краевскаго. Заключеніе.-- Тамъ-же. Іюль: Лже-реалисты. М. Антоновича.-- Тамъ-же. Августъ: Итоги.-- "Русское Слово". 1864. Февраль: Глуповцы въ "Современникѣ". В. Зайцева.-- Цвѣты невиннаго юмора. Д. Писарева.-- Тамъ же. Апрѣль: Кающійся, по нераскаявшійся фельетонистъ "Современника".-- Тамъ же, Сентябрь: Нер123;шенный вопросъ (статья первая).-- Тамъ же. Октябрь: Нерѣшенный вопросъ (статья вторая).-- Отвѣтъ "Современнику".-- Тамъ же. Ноябрь: Нерѣшенный вопросъ (статья третья).-- Тамъ-же. Декабрь: Г. Постороннему Сатирику.-- "Русское Слово" 1865. Январь. Буря въ стаканѣ воды, или копѣечное великодушіе г. Посторонняго Сатирика. Г. Е. Благосвѣтлова.-- Тамъ-же. Февраль: Г. Постороннему и всякимъ прочимъ Сатирикамъ.-- Нѣсколько словъ г. Антоновичу. В. Зайцева.-- Послѣднее объясненіе съ Постороннимъ Сатирикомъ "Современника". Г. Благосвѣтлова.-- Тамъ-же. Мартъ: Прогулка по садамъ россійской словесности. Д. Писарева.-- Тамъ-же. Май: Разрушеніе эстетики. Д. Писарева.-- Тамъ-же. Сентябрь: Посмотримъ. д., Писарева.-- Тамъ-же. Отъ издателя.-- Тамъ-же. Ноябрь: Въ отмѣну объявленія "Русскаго Слова". Николая Соколова и Варфоломея Зайцева.-- Отвѣтъ II. Благовѣщенскаго и Г. Благосвѣтлова и проч.-- "Отечественныя Записки" 1863. Мартъ: Современная хроника Россіи.-- Тамъ-же Май: Замѣтка для редакціи _пСовременника".-- "Отечественныя Записки" 1864. Іюнь: Начало конца. Очеркъ съ претензіей, вызванный расколомъ въ нигилизмѣ. Incognito.-- Тамъ-же. Сентябрь. Покорнѣйшая просьба (письмо въ редакцію). Провинціала.-- Тамъ-же. Октябрь. Опытъ о добродѣтели въ полемикѣ. Incognito -- "Отечественныя Записки" 1865. Іюль, книжка первая Verba novissima. Incognito. "Современная Лѣтопись" 1864, No 2. Романъ на берегахъ Невы,-- "День" 1865 г. Журнальныя замp3;тки. H. В. NoNo 17, 27, 30 и 40.-- "Космосъ" 1869. Фельетонъ Журнально-научное обозрѣніе. (Литературное лицемѣріе "Отечественныхъ Записокъ"),-- Тамъ-же. No 8. Журнально-научное обозрѣніе. (Литературная недобросовѣстность).-- Литературное паденіе. И. Рождественскаго. С.-Петербургъ 1869.

Статья IV.

Медленно, но постоянно накапливались въ "Современникѣ" матеріалы, послужившіе причиною его полнаго разложенія. Борьба съ "Временемъ" и "Эпохою", разыгравшаяся въ невѣроятно скандальное явленіе, изумила и смутила самыхъ горячихъ его поклонниковъ. Не подлежало сомнѣнію, что "Современникъ" вступаетъ въ новый періодъ дѣятельности, и что за грубыми пріемами его полемики, за густыми облаками той ѣдкой пыли, которую взбивали его расходившіеся сотрудники, уже не было ничего твердаго, устойчиваго, хорошо и глубоко прочувствованнаго. То, что было выраженіемъ свѣжаго настроенія и оригинальной мысли у Добролюбова, то, что составляло предметъ пылкаго и почти вдохновеннаго убѣжденія у Чернышевскаго, у Антоновича превратилось во что-то тяжеловѣсно бездушное, способное только раздражать, но не волновать умы. Мало-помалу журналъ лишался своихъ настоящихъ руководителей. У "Современника" не было болѣе ни философа, ни критика. Антоновичъ расширялъ свою извѣстность только благодаря своимъ скандальнымъ промахамъ, благодаря своей безцѣльной развязности въ выборѣ темъ, совершенно неподходящихъ для его литературныхъ способностей, но вызывающихъ на отвѣтъ людей съ настоящимъ талантомъ. Съ фатальнымъ постоянствомъ онъ дѣлалъ себя жертвою чужого остроумія и мѣткости и, желая подставить ногу другимъ, самъ летѣлъ къ нимъ подъ ноги. Люди разнородныхъ направленій увѣренно переступали черезъ него и шли своимъ путемъ, къ своей опредѣленной дѣли.

Однимъ изъ любопытнѣйшихъ промаховъ Антоновича надо признать статью его объ "Отцахъ и дѣтяхъ" Тургенева, относящуюся еще къ 1862 году. Только-что неудачно сразившись съ Юркевичемъ на философской почвѣ, Антоновичъ задумалъ дать реваншъ Тургеневу за его открытый разрывъ съ "Современникомъ", разрывъ, поощряемый Герценомъ, который, наблюдая издали за дѣятельностью Чернышевскаго и его ближайшихъ сотрудниковъ, никогда вполнѣ имъ не сочувствовалъ, а нѣкоторыхъ изъ нихъ не уважалъ, какъ людей {Письма К. Дм. Кавелина и Ив. С. Тургенева къ Ал. Ив. Герцену, изд. 1892 г. стр. 113.}. Антоновичъ раздѣлывается съ романомъ Тургенева въ статьѣ, носящей названіе "Асмодей нашего времени". По мнѣнію новаго критика "Современника", весь романъ Тургенева представляетъ собою плохой, поверхностный морально-философскій трактатъ, который, не удовлетворяя ума, тѣмъ самымъ производитъ непріятное впечатлѣніе и на наше чувство. "Негдѣ укрыться отъ удушливаго зноя странныхъ разсужденій и хоть на минуту освободиться отъ непріятнаго, раздражающаго впечатлѣнія, производимаго общимъ ходомъ изображаемыхъ дѣйствій и сценъ", восклицаетъ Антоновичъ. Въ новомъ романѣ Тургенева нѣтъ никакого психологическаго анализа, и за исключеніемъ одной старушки, нѣтъ ни одного живого лица, ни одной живой души. Всѣ личности въ немъ -- это идеи и взгляды, наряженные въ конкретную форму. Къ главному герою романа Тургеневъ питаетъ какую-то личную ненависть. Онъ мститъ ему на каждомъ шагу и мстительность Тургенева доходитъ до смѣшного, "имѣетъ видъ школьныхъ щипковъ, обнаруживаясь въ мелочахъ и пустякахъ". Антоновичу кажется, что Тургеневъ хотѣлъ изобразить въ Базаровѣ "демоническую или байроническую натуру, что-то въ родѣ Гамлета", но, не справившись со своей задачей, романистъ придалъ своему герою черты, "по которымъ эта натура кажется самою дюжинною, по крайней мѣрѣ весьма далекою отъ демонизма". Базаровъ въ художественномъ изображеніи Тургенева не живая личность, а карикатура, "чудовище съ крошечной головкой и гигантскимъ ртомъ, съ маленькимъ лицомъ и пребольшущимъ носомъ, и притомъ карикатура самая злостная". Вообще, заключаетъ Антоновичъ, въ художественномъ отношеніи "Отцы и дѣти" совершенно неудовлетворительное произведеніе. Въ немъ нѣтъ общей нити, общаго дѣйствія, въ немъ "все какія-то отдѣльныя рапсодіи". Давъ эту блестящую оцѣнку одному изъ самыхъ замѣчательныхъ произведеній русскаго искусства, произведенію, составившему, можно сказать, цѣлую эпоху въ исторіи умственной культуры Россіи и написанному съ поразительною энергіею художественныхъ красокъ, Антоновичъ переходитъ къ главной обвинительной части своей статьи, въ которой доказывается, что Тургеневъ, своимъ романомъ, измѣнилъ дѣлу русскаго прогресса. "Отцы и дѣти", говоритъ онъ, написаны съ тенденціями, съ рѣзко очерченными теоретическими цѣлями. Въ нихъ слишкомъ явно выступаетъ самъ авторъ, его симпатіи, его "личная желчь" и раздраженіе. На всемъ протяженіи романа вы нигдѣ не встрѣтите ни искры сочувствія къ дѣтямъ, къ молодому поколѣнію. Стараясь набросить невыгодную тѣнь на Базарова, Тургеневъ слишкомъ погорячился, "перепустилъ" и сталъ выдумывать разныя небылицы. Для Антоновича ясно, что критика, видѣвшая въ Тургеневѣ прогрессиста, просто ошибалась въ объясненіи его прежнихъ произведеній, внося въ нихъ свои собственныя мысли и понятія, не свойственныя ихъ автору. Тургеневъ направилъ стрѣлы своего таланта, противъ того, чего онъ въ сущности не понялъ. Онъ слышалъ разнообразные голоса, наблюдалъ оживленные споры, но въ своемъ романѣ онъ умѣлъ коснуться только верхушекъ тѣхъ явленій, которыя совершаются въ современномъ русскомъ обществѣ. Это произведеніе слабое во всѣхъ отношеніяхъ. Обозрѣвъ его съ разныхъ сторонъ, Антоновичъ приходитъ къ слѣдующему рѣшительному выводу: вотъ художество, которое дѣйствительно заслуживаетъ, если не отрицанія, то порицанія, коль искусство, не стоящее никакого сочувствія. По силѣ таланта, по значительности содержанія, "Отцы и дѣти" ничѣмъ не отличаются отъ романа Аскоченскаго Асмодей нашего времени. "Говоримъ совершенно искренно и серьезно и просимъ читателя не принимать наши слова въ смыслѣ того, часто употребляемаго пріема, расписывается Антоновичъ, посредствомъ котораго многіе, желая унизить какое-нибудь направленіе или мысль, уподобляютъ ихъ направленію и мыслямъ Аскоченскаго" {"Современникъ" 1862 г., Май, Асмодей нашего времени, стр. 110.}. Антоновичъ читалъ Асмодея въ то время, когда Аскоченскій еще ничѣмъ не заявилъ себя въ литературѣ и когда "Домашней Бесѣды" еще не существовало, и читалъ его съ полнымъ безпристрастіемъ, безъ всякихъ заднихъ мыслей. И вотъ теперь впечатлѣніе, произведенное на него "Отцами и дѣтьми", поразило его чѣмъ-то давно пережитымъ, самъ Базаровъ представился ему знакомою фигурою. "Отцы и дѣти" -- это, однимъ словомъ, новый "Асмодей" шестидесятыхъ годовъ.

Въ теченіе 1862 г. въ "Современникѣ" не появлялось ничего, болѣе характернаго и интереснаго въ литературномъ отношеніи. Нѣсколько небольшихъ статей Чернышевскаго и полемическая распря Антоновича съ Юркевичемъ, Тургеневымъ и Косицею -- вотъ и все, чѣмъ ознаменовалъ свое существованіе "Современникъ" въ этомъ году. Но слава журнала была тогда еще въ своемъ зенитѣ, его враждебныя стычки съ многочисленными противниками пріобрѣтали характеръ всероссійскихъ событій. А время надвигалось мрачное, озаренное кровавымъ блескомъ пожаровъ, встревоженное суровыми угрозами молодой Россіи. Эпоха, начавшаяся смѣлыми либеральными реформами, могла вдругъ, не справившись съ натискомъ новыхъ, свѣжихъ броженій, выродиться въ тяжелую, гнетущую реакцію. Отъ печати требовался особый политическій тактъ, чтобы дать бодрость настоящимъ работникамъ на поприщѣ прогресса. Общество, дорожившее реформами и имѣвшее право надѣяться на дальнѣйшее движеніе по пути либеральныхъ усовершенствованій, должно было сумѣть сохранить равновѣсіе и, переработавъ всѣ свои броженія, дать усиленный ходъ новымъ, точнымъ програмамъ. Это было время настоящаго политическаго испытанія для культурныхъ силъ русскаго государства. Но, къ великому несчастью, не все оказалось на высотѣ историческаго момента. Журналы, не воспитанные ни въ какой серьезной политической школѣ, не привыкшіе принимать участіе въ гражданской жизни страны, вліяя на ходъ вещей вѣскими, продуманными и послѣдовательными аргументами, съ одной стороны холопствовали передъ всякими темными силами, предостерегали правительство противъ увлеченій широкимъ дѣломъ освобожденія, съ другой стороны -- неистово метались другъ на друга, затѣвали безцѣльныя, безобразныя полемическія вакханаліи и, въ горячкѣ минутныхъ страстей, оставляли безъ разъясненія настоящіе пункты политическаго разногласія. Среди дыма и огня молодого журнализма дѣло, темное дѣло, дѣлали только тѣ, которые разжигали заносчивыми вызовами партійные споры и пользовались ими для своихъ скрытыхъ цѣлей, чтобы въ рѣшительную минуту, круто натянувъ вожжи, повернуть разбѣжавшихся коней въ глухую сторону реакціи. Вліяніе Каткова входило въ курсъ жизни...

Майская книга "Современника" была послѣдней книгой журнала въ 1862 г. Въ заключеніе своей ежемѣсячной лѣтописи "Современная хроника Россіи", въ іюньской книгѣ "Отечественныхъ Записокъ", извѣстный въ то время пылкій публицистъ С. Громека писалъ: "Окончивъ эту лѣтопись, мы прочитали объявленіе о прекращеніи на восемь мѣсяцевъ журналовъ Современникъ и Русское Слово. Офиціальное извѣстіе не объясняетъ, за что именно обрушилась кара на эти два журнала, оно сообщаетъ кратко, что, на основаніи вновь вышедшихъ временныхъ цензурныхъ правилъ, министръ внутреннихъ дѣлъ и управляющій министерствомъ народнаго просвѣщенія, по "взаимному соглашенію, признали нужнымъ сдѣлать такое распоряженіе". Далѣе, говоритъ Громека, Аксаковъ лишенъ права на изданіе газеты "День", и это послѣднее распоряженіе вызвано неисполненіемъ со стороны Аксакова цензурныхъ правилъ. "Аксаковъ самъ добровольно лишилъ страну своего полезнаго и честнаго голоса". Итакъ, не стало трехъ изданій, изъ которыхъ два -- "Современникъ" и "День", совершенно противоположны другъ другу по духу и направленію. Славянофилы, пишетъ Громека, могутъ лишиться послѣдняго средства "открыто защищать свою теорію о любовномъ соглашеніи общества съ государствомъ и безполезности какихъ-бы то ни было гарантій", умѣренные либералы и консерваторы "лишаются въ теченіе восьми мѣсяцевъ права бороться съ мнѣніями крайнихъ прогрессистовъ..." {"Отечественныя Запуски", 1862 г., іюнь, Современная хроника Россіи, стр. 82--83.}. "Отечественныя Записки" выразили сожалѣніе, что два видныхъ журнала исчезли именно въ то время, когда въ литературѣ завязалась съ^- ними серьезная полемика, а Косица, вѣрный своей насмѣшливой манерѣ, трактуетъ это событіе въ болѣе или менѣе игривомъ тонѣ. Его счастливому настроенію нанесенъ ударъ. При его, всѣмъ извѣстной, любви къ чтенію, при его страсти къ литературнымъ наблюденіямъ, отсутствіе двухъ названныхъ журналовъ не могло не показаться лишеніемъ. Изъ солнечной системы нашихъ журналовъ, пишетъ Косица, исчезли двѣ планеты... {Н. Страховъ, Изъ исторіи литературнаго нигилизма, стр. 156--157.}.

"Отечественныя Записки", начавъ смѣлую борьбу съ дѣятелями "Современника" въ первые мѣсяцы 1862 года, нѣсколько сокращаютъ и суживаютъ ее во вторую половину этого года. Журналъ открыто порицалъ тѣ орудія, которыми они пользовались въ борьбѣ за свои убѣжденія и, постоянно усиливая обвиненія, доказывалъ, что политическая тактика извѣстныхъ журналистовъ должна повести къ реакціи. Въ "Отечественныхъ Запискахъ" стали появляться статьи, написанныя въ стилѣ "Свистка", въ которыхъ добивались главари "Современника" ихъ-же собственными средствами. Въ "Письмахъ объ изученіи безобразія", въ сатирическихъ фельетонахъ подъ названіемъ "Все и ничего", въ веселыхъ "Думахъ Синеуса", въ нѣкоторыхъ критическихъ статьяхъ на литературныя темы и, наконецъ, въ наиболѣе яркомъ отдѣлѣ журнала, который составлялся подъ редакціей С. Громеки, "Отечественныя Записки" съ большою рѣзкостью, хотя и не всегда съ достаточнымъ талантомъ, выдвигали свою оппозицію безтактному поведенію и развращающимъ пріемамъ "Современника". Многіе честные люди, пишутъ "Отечественныя Записки", горячо сочувствуя стремленіямъ "Современника", сильно не одобряютъ его балаганнаго тона и кривлянья. Но большинству, публикѣ, нравится въ "Современникѣ" именно то, что противно интересамъ литературы. Балаганъ есть народное увеселеніе, и "Современникъ" пользуется народною почвою, на которую сталъ твердой ногой. Нѣтъ, господа, насмѣшливо восклицаетъ сотрудникъ "Отечественныхъ Записокъ", подписавшійся Прогрессистовъ, съ однимъ направленіемъ теперь далеко не уѣдете, "будете-ли вы расходиться съ Современникомъ, будете ли вы совпадать или даже превосходить его направленіе, подобно Русскому Слову -- успѣха все-таки не будете имѣть, пока не обратитесь на путь безобразія. Въ настоящее время это единственный вѣрный путь къ литературной славѣ и журнальному благополучію. Истинно, истинно говорю вамъ: глупо дѣлаете, что не спѣшите на этотъ открытый и свободный путь" {"Отечественныя Записки" 1862 г., Февраль. Письма объ изученіи безобразія, стр. 37.}. Наглость и упрямство въ большомъ почетѣ у толпы, продолжаетъ авторъ. Вотъ Громека хотѣлъ-бы вести полемику, съ уваженіемъ къ человѣческой личности и свободѣ чужихъ мнѣніи, и его забиваютъ, непремѣнно забьютъ. Альбертини вооружился противъ Чернышевскаго, но Чернышевскій мигнулъ только бровью и кротко произнесъ: "милое дитя, избѣгайте полемическихъ встрѣчъ съ нами", и вся храбрость полемическаго обозрѣвателя исчезла, какъ дымъ. Сотрудники "Отечественныхъ Записокъ" не видятъ, что внѣ разудалой свистопляски нѣтъ спасенія. Не слышатъ они ежеминутно возростающей силы свистуновъ, не чуютъ они, что скоро, скоро вся литература превратится въ неумолкаемый свистъ и гамъ. _ѣ

Гордыя вершины

Нашихъ свистуновъ

Стали ужъ и нынѣ

Выше облаковъ...

Мощны силы вѣка,

Сила ерунды.

Подожди. Громека,

Свиснешь, братъ, и ты!...

Обозрѣвая въ насмѣшливыхъ стишкахъ состояніе современной литературы, веселый Синеусъ видитъ закатъ славы Чернышевскаго и роскошную зарю литературной извѣстности Писарева {Тамъ-же, Думы Синеуса, стр. 47--49.}... Вотъ, вотъ онъ воцарится на вакантномъ престолѣ русской критики.

Громека полемизируетъ съ Чернышевскимъ и его послѣдователями въ серьезномъ тонѣ, со свойственной ему горячностью. Его разсужденія носятъ вполнѣ либеральный характеръ. Вѣрный партизанъ всякаго рода реформъ въ политической и соціальной жизни страны, хотя и склонный къ наивной довѣрчивости по отношенію къ бюрократической машинѣ, человѣкъ безъ глубокаго таланта и настоящей политической прозорливости, Громека храбро воюетъ съ современнымъ ему нигилизмомъ, постоянно выкидывая надъ собою, съ пылкостью юноши, еще свѣжій флагъ оптимистическаго либерализма. Его тирады блещутъ краснорѣчіемъ, но его доводы не задѣваютъ глубины предмета. Его воззванія къ обществу и правительству не страдаютъ дѣланностью или афектаціей и какъ-бы выливаются изъ горячаго сердца, но въ нихъ ничто не завоевываетъ читателя. Указывая на постоянныя преувеличенія нигилизма, выступающаго съ отрицаніемъ почти слѣпымъ, направленнымъ безъ разбору во всѣ стороны и при этомъ не дорожащаго своею нравственною репутаціею въ выборѣ орудій борьбы и самозащиты, Громека требуетъ полной свободы для печатнаго слова. Только свѣжій, здоровый воздухъ свободы, пишетъ онъ, только широкая гражданская жизнь и свободно развивающаяся мысль въ состояніи вылѣчить русское общество отъ охватившей его философской и гражданской чахотки. Нуженъ воздухъ, свобода, жизнь. Вмѣсто двусмысленныхъ полунамековъ и скорбныхъ вздоховъ должны выступить на сцену твердые умы и серьезныя знанія, должна выступить вся наука, всѣ теоріи, всѣ умственныя силы, при полномъ свѣтѣ которыхъ не будетъ мѣста никакому шарлатанству и отвратительному маскараду убѣжденій. Нужны новые идеалы для новыхъ построекъ. Нигилизмъ умѣстенъ только, какъ орудіе критики, какъ скептическое настроеніе, ибо какъ только умами овладѣваетъ мысль о новомъ порядкѣ вещей, "архитекторы новыхъ идеаловъ получаютъ предпочтеніе передъ разрушителями старыхъ -- идеалисты смѣняютъ нигилистовъ" {"Отечественныя Записки", 1862 г., Апрѣль, Современная хроника Россіи, стр. 50.}. Пусть скептицизмъ дѣйствуетъ свободно, безъ цензуры. Сколько выиграло-бы общество, если-бы скептицизму никогда не ставили никакихъ преградъ. Вспомните, какъ давно раздавались на Руси сильные голоса противъ рабства, тѣлесныхъ наказаній, судебной неправды, взяточничества и чиновничьяго грабежа. Вспомните всѣ безчисленныя жертвы, принесенныя русскимъ народомъ крѣпостническому строю и полицейскому произволу. Подумайте, сколько новыхъ силъ пріобрѣлъ-бы творческій духъ, если-бы борьба съ неправдою развивалась непрерывно, именемъ самого государства, при помощи всего народа, общественнаго мнѣнія, всей науки. Предъявляя въ такой категорической формѣ свои политическія требованія, Громека тутъ-же, съ простодушіемъ человѣка, не знающаго жизни и не умѣющаго измѣрить силу и глубину раздора враждующихъ сторонъ, дѣтски-довѣрчиво треплетъ по шеѣ притихшаго звѣря эгоизма и властолюбія. Ему представляется, что положительныя силы общества естественнымъ образомъ сложились въ стройную, организованную систему, на которую можно твердо и спокойно опереться въ борьбѣ за историческія судьбы народа. Послѣ пылкихъ рѣчей въ приподнятомъ циническомъ тонѣ странно читать наивныя разсужденія о непоколебимой вѣрѣ и неудержимой преданности своимъ убѣжденіямъ людей, ведущихъ постоянную, оборонительно-наступательную кампанію противъ настоящихъ прогрессивныхъ теченій. Протестантскій паѳосъ перебивается у Громеки наивными, симпатическими изліяніями по адресу тѣхъ, къ кому, казалось-бы, долженъ былъ относиться самый его протестъ. Въ сущности, онъ разобрался только въ одной сторонѣ дѣла, и его филиппики противъ дѣйствующей радикальной партіи гораздо болѣе продуманы и осмыслены по содержанію, ярки и мѣтки по формѣ, чѣмъ его слегка приторное заигрываніе съ силами и учрежденіями, сообразующимися только со своими уставами и пренебрежительно равнодушными къ его писательскимъ указаніямъ и увѣщаніямъ. Полемизируя съ "Современникомъ", Громека не хотѣлъ-бы, однако, чтобы отпоръ сопровождался озлобленіемъ противъ партіи движенія. Онъ негодуетъ только на то, что эта партія двигалась до сихъ поръ безъ всякаго такта, повторяя вѣчно однѣ и тѣ-же фразы, одни и тѣ-же пріемы. Одной и той-же пѣсней встрѣчала она каждое событіе. Одни и тѣ-же свистки посылала она, безъ разбору, и первому встрѣчному будочнику, и такимъ людямъ, какъ Костомаровъ. "Такъ можетъ дѣйствовать дикая орда, восклицаетъ Громека,-- но такъ не дѣйствуютъ партіи, имѣющія самостоятельныхъ вождей, которые прежде, чѣмъ сдѣлать шагъ, обыкновенно взвѣшиваютъ тяжесть нравственной отвѣтственности за него передъ обществомъ и исторіей {"Отечественныя Зшиски" 1862 г. май. Современная хроника Россіи, стр. 5.}. Противопоставляя людямъ съ журнальнымъ задоромъ дѣйствительныхъ работниковъ на пользу народа, "Отечественныя Записки" разсказываютъ цѣлую исторію, въ которой А. М. Унковскій явился истинно дѣльнымъ, энергичнымъ заступникомъ крестьянскихъ интересовъ въ одномъ частномъ процессѣ: вотъ гдѣ настоящіе борцы за право и справедливость, вотъ гдѣ дѣло, а не краснорѣчивыя слова. Безъ шума и фразъ, скромные люди разсѣялись по всей русской землѣ и работаютъ въ одиночку, не ожидая рукоплесканій, не гоняясь ни за какими кличками, никому и ничему не льстя и не требуя ни отъ кого никакой лести для себя. И сколько такихъ дѣятелей, замѣчаетъ Громека, незримыхъ для публики. Это не тѣ храбрецы, гарцующіе и джигитующіе наканунѣ битвы, которые въ рѣшительную минуту осаживаютъ въ заднія шеренги, а люди робкіе и краснѣющіе въ предбитвенныхъ оргіяхъ, но смѣлые и доблестные на полѣ сраженія {Тамъ же, стр. 17.}.

Послѣ закрытія "Современника" Громека, какъ мы уже сказали, умѣряетъ пылъ своихъ нападеній на свирѣпое и распущенное поведеніе нѣкоторыхъ журнальныхъ ратоборцевъ. Мы бились съ нашими противниками, пишетъ онъ, пока они были сильны и стояли лицомъ къ лицу съ нами, и мы будемъ биться съ ними опять, когда они встанутъ на ноги. Но теперь мы можемъ только сожалѣть, что послѣднія стрѣлы, направленныя противъ нихъ, были опережены печальными событіями. "Не такой побѣды желали мы надъ ними" {"Отечественныя Записки". 1862 г., Октябрь, Современная хроника Россіи, стр. 43.}, замѣчаетъ Громека. Объясняясь съ нѣкоторыми своими противниками, обвинявшими "Отечественныя Записки" въ томъ, что они измѣнили свое прежнее направленіе, принявъ консервативный тонъ, подслащенный рѣдкими аккордами дешеваго либерализма, Громека съ большою стремительностью отражаетъ несправедливый и незаслуженный полемическій ударъ. Онъ всегда доказывалъ, что нигилизмъ есть только орудіе, а не цѣль. Онъ всегда горячо проповѣдывалъ, что есть заповѣдная черта, которую журналисты не должны переступать подъ страхомъ "погубить начатое дѣло и отдать его въ жертву реакціи". Преданный дѣлу свободы, онъ не могъ быть умѣренъ въ своей борьбѣ съ дѣятелями печати, которые не умѣютъ разрѣшать свою задачу надлежащимъ образомъ. Каждый неосторожный шагъ, каждое лишнее движеніе пугаетъ и волнуетъ его и, стоя между двухъ огней, "между пыломъ передовыхъ застрѣльщиковъ движенія и тяжелой артиллеріей консерваторовъ", онъ не могъ не возбуждать противъ себя неудовольствіе всѣхъ партій {"Отечественныя Записки", 1862 г., Сентябрь, Современная хроника Россіи, стр. 3.}.

Такъ воевали сотрудники "Отечественныхъ Записокъ" съ радикальными дѣятелями русской печати. Но при этомъ, какъ мы уже сказали, увлекшись дурнымъ примѣромъ, солидный журналъ заводитъ у себя легкое подобіе осуждаемаго имъ самимъ "Свистка" и въ рядѣ статей выражаетъ свое порицаніе литературному и жизненному нигилизму. П. Прогрессистовъ всѣми силами старается натянуть на себя шутовскую маску, свиснуть оригинальными стихами, хлеснуть Чернышевскаго ехиднымъ издѣвательствомъ. Но надо сказать правду, подражательная сатира "Отечественныхъ Записокъ", при отсутствіи въ ея творцахъ непосредственной веселости и того разгульнаго, своеобразно артистическаго темперамента, который можетъ сдѣлать завлекательнымъ для публики даже балаганный фарсъ, далеко отстаетъ отъ комическихъ представленій "Современника", съ ихъ раздражающимъ, распущеннымъ смѣхомъ, съ блестками яркаго литературнаго таланта среди безпорядочныхъ грудъ безпринципнаго юмористическаго хлама. Въ сатирѣ "Отечественныхъ Записокъ" не было вдохновенія, внезапныхъ вспышекъ обличительнаго творчества, того, что можетъ ошеломить, изумить, взволновать читательское воображеніе, не было удалой рѣшимости яростно шельмовать на глазахъ толпы самыя громкія репутаціи, самыя прославленныя имена. Скользя по готовымъ ритмамъ, прилаживая старыя формы къ случайнымъ сатирическимъ комбинаціямъ и перезванивая чужими риѳмами, фельетонисты "Отечественныхъ Записокъ" дѣлали совершенно мертвое, безцѣльное дѣло, никого не задѣвающее, никого никуда не увлекающее. Въ сатирѣ "Современника", при всей ея разнузданности, яри всемъ ея хищномъ цинизмѣ и наѣздническомъ произволѣ въ набѣгахъ и экзекуціяхъ, была самобытная сила, кружившая голову своими неожиданными проявленіями. Несправедливая и наглая, она, тѣмъ не менѣе, представляетъ крупное литературное явленіе, съ которымъ необходимо считаться при изученіи судебъ русской литературы. Ея вліяніе мы видимъ и донынѣ въ хлыщеватыхъ пріемахъ нѣкоторыхъ писателей, ищущихъ дешеваго успѣха въ толпѣ, готовой аплодировать бойкому зубоскальству и принимать за талантъ всякое откровенное и дерзкое паясничество. Сатира "Отечественныхъ Записокъ" -- эта блѣдная тѣнь сатиры "Современника" -- не оставила по себѣ никакого слѣда, никакого вліянія.

Пылкія рѣчи Громеки, несмотря на ихъ вполнѣ либеральное содержаніе, тоже представляютъ не особенное серьезное явленіе. Его полемика не имѣла истинно принципіальнаго характера, какой могла имѣть, напримѣръ, полемика Юркевича съ Чернышевскимъ, полемика Лаврова съ Антоновичемъ и Писаревымъ. Мы видимъ отчетливо, что онъ борется противъ грубыхъ формъ литературной агитаціи "Современника", но не знаемъ во имя какого самостоятельнаго, нераздѣляемаго "Современникомъ" принципа вызываетъ онъ на бой. тѣхъ, кого онъ считаетъ своими противниками. Громека не выдвигаетъ на первый планъ своихъ теоретическихъ разногласій съ "Современникомъ", какъ это дѣлалъ еще недавно Дудышкинъ. Онъ не подчеркиваетъ ни научнаго, ни политическаго пункта раздора, изъ за котораго дѣйствительно стоитъ биться со страстью и вдохновеніемъ. Онъ не выставляетъ ни опредѣленной програмы политическаго строя, противъ которой должны были-бы возражать радикальные дѣятели "Современника", ни извѣстнаго философскаго ученія, противоположнаго матеріалистической философіи Чернышевскаго, которое могло-бы притязать на какое-либо культурное значеніе въ современномъ обществѣ. Весь задоръ Громеки былъ направленъ исключительно противъ внѣшняго неприличія въ поведеніи "Современника" и потому не могъ сгруппировать вокругъ него людей съ талантомъ, съ опредѣленными философскими и политическими убѣжденіями, людей, имѣвшихъ право заявить громогласный протестъ противъ свистопляски матеріалистовъ. "Отечественныя Записки", имѣвшія совершенно независимое положеніе въ журналистикѣ шестидесятыхъ годовъ и не избѣгавшія откровенной критики, направленной и противъ передовыхъ застрѣльщиковъ движенія, и противъ тяжелой артиллеріи консерваторовъ, не поняли своей литературной задачи. Они не собрали въ своей редакціи настоящихъ, смѣлыхъ, можно сказать, историческихъ протестантовъ того времени, какими могли быть Юркевичъ и Лавровъ, и весь ихъ протестъ, съ патетическими рѣчами о свободѣ слова безъ цензуры, при наивномъ довѣріи къ дѣятельности бюрократической машины, при ребяческой склонности откровенно заигрывать съ мощнымъ и злымъ звѣремъ, свелся на безсильную, умѣренную критику чужихъ пріемовъ подъ флагомъ трезваго и уравновѣшеннаго либерализма. Эта склонность къ умѣренности и политической уравновѣшенности и погубила журнальную репутацію "Отечественныхъ Записокъ" того періода. Съ убѣжденіями Чернышевскаго, сдавленными узкимъ философскимъ кругозоромъ, носившими въ себѣ самихъ язву неизбѣжнаго самоограниченія въ будущемъ, лишенными истинно-научной стройности, философской глубины и свѣта, необходимо было бороться не во имя умѣренности, не во имя того или другого примирительнаго шаблона, а во имя широкихъ, самымъ рѣшительнымъ образомъ поставленныхъ теоретическихъ и практическихъ задачъ. То, что имѣетъ характеръ неумѣреннаго размаха въ требованіяхъ и запросахъ Чернышевскаго, заслуживаетъ свободной критики не само по себѣ, а только по отношенію къ его теоретическимъ обоснованіямъ и аргументамъ. Только люди со страстью, съ смѣлымъ и независимымъ отношеніемъ къ дѣйствительности могли-бы состязаться съ Чернышевскимъ съ полнымъ правомъ и надлежащимъ успѣхомъ. Только люди изъ той-же партіи движенія и съ тою-же неутолимою жаждой свободнаго труда во всѣхъ сферахъ жизни, могли преодолѣть Чернышевскаго, сразившись съ нимъ во имя болѣе прогрессивныхъ и жизнеспособныхъ философскихъ началъ. Но такихъ людей радикальная партія злобно и недовѣрчиво отгоняла отъ себя, а умѣренно-либеральная не постигала во всю глубину и опрометчиво выпускала изъ рядовъ боевой журналистики.

А Громекѣ было рѣшительно не подъ силу справиться съ "Современникомъ".

Остановимся еще на одномъ очень типичномъ эпизодѣ, характеризующемъ публицистическій тактъ Громеки и отношеніе органа умѣреннаго либерализма къ своей журнальной задачѣ. Въ ноябрѣ 1862 года, почти передъ истеченіемъ срока пріостановки "Современника" и "Русскаго Слова". Громека, въ пылу наивнаго увлеченія, поддавшись наплыву профессіональнаго великодушія, побуждающаго протянуть руку помощи утопающему антагонисту, совершенно неожиданно для читателей, выступаетъ въ роли ходатая передъ офиціальными учрежденіями за журналы, пріостановленные въ началѣ этого года. Онъ обращается съ увѣщательной нотой къ цензурному вѣдомству, объясняя ему въ популярныхъ выраженіяхъ, что закрытіе журналовъ можетъ принести вредъ не только литературѣ, но и правительству. Онъ убѣдительнѣйше проситъ выслушать его: "На душѣ у насъ", говоритъ онъ, "давно лежитъ нѣсколько словъ, которыя выслушать ей (цензурѣ) будетъ не безполезно, такъ какъ дѣло касается лично ея достоинства, а также достоинства литературы и выгодъ правительства". Вотъ уже около полугода, какъ литературное направленіе, извѣстное подъ именемъ нигилизма, устранено вовсе изъ печати, хотя цензурѣ должно быть извѣстно, что направленіе это пользуется сочувствіемъ общества, составляетъ необходимое явленіе, котораго нельзя вычеркнуть однимъ почеркомъ пера. Съ этимъ направленіемъ боролась почти вся журналистика, когда оно существовало наряду съ другими литературными явленіями и фактами. Теперь оно подъ запретомъ, окружено ореоломъ мученичества. Какъ быть? Что дѣлать тѣмъ людямъ, которые считали своимъ долгомъ бороться съ литературнымъ нигилизмомъ? "Честная и сколько-нибудь уважающая себя литература, пишетъ Громека въ своемъ оригинальномъ журнальномъ рапортѣ, не можетъ сражаться съ мнѣніями, которыя подвергаются преслѣдованію и запрещаются цензурой. Разумъ не можетъ подавать руки насилію". Когда преслѣдуется цѣлое литературное направленіе, продолжаетъ Громека, тогда всѣ прочія направленія, бывшія съ нимъ въ спорѣ, становятся въ унизительное положеніе невольныхъ доносчиковъ". Онъ не можетъ вѣрить, чтобы гоненіе на упомянутые журналы было рѣшено продолжить. Онъ не можетъ вѣрить, чтобы правительство рѣшилось "продлить то положеніе вещей, при которомъ въ одно и то-же время заботятся объ улучшеніи крестьянскаго быта и запрещаютъ частнымъ людямъ защищать крестьянъ, даруютъ народу правильный судъ и защиту отъ административнаго произвола и преслѣдуютъ административнымъ порядкомъ лицъ, почему-либо не нравящихся начальству, хлопочутъ объ уничтоженіи произвольной цензуры и насильно выкидываютъ изъ литературы цѣлое направленіе". Громека надѣется, что цензура не воспрепятствуетъ его откровеннымъ и доброжелательнымъ строкамъ дойти по назначенію. Она должна понять, что нельзя скрыть отъ правительства опасенія, раздѣляемаго всѣмъ обществомъ. "Лучше ей имѣть теперь дѣло съ нашими, скромно выражаемыми мыслями, чѣмъ остаться потомъ вовсе безъ дѣла, когда русская литература переселится за предѣлы европейской и азіатской Россіи", заключаетъ свою краснорѣчивую петицію пылкій, но наивно-безтактный Громека {"Отечественныя Записки", 1862 г., ноябрь. Современная хроника Россіи, стр. 28--34.}.

Мы увидимъ ниже, какъ отнесся къ этому непрошенному заступничеству "Современникъ". Но нельзя не замѣтить, что въ такое странное положеніе "Отечественныя Записки" могли попасть только вслѣдствіе умѣреннаго характера своего собственнаго образа мыслей. Желая идти въ дружескомъ общеніи съ правительствомъ и, такъ сказать, поворачивая къ офиціальнымъ учрежденіямъ свою неизмѣнно добродушную физіономію, такой публицистъ, какъ Громека, не ставилъ ничего серьезнаго на карту. Его литературно гражданственный поступокъ, какъ и вся его журнальная дѣятельность этого періода, не представлялъ ничего особенно рискованнаго, не былъ проявленіемъ настоящаго политическаго мужества. Его либерализмъ свободно разливался въ слегка риторическихъ тирадахъ подъ хладною сѣнью закона и канцелярскаго благомыслія. Испрашивая для "Современника" свободу, Громека не обнаруживалъ глубокаго идейнаго интереса, потому что, въ сущности, онъ самъ шокировался именно крайностями литературнаго нигилизма, неумѣренностью его требованій, безпощадностью его политической критики. Будучи человѣкомъ съ ограниченной програмой, онъ не могъ искренно желать, чтобы направленіе "Современника" свободно разливало свои шумныя волны, тревожа умы и взбудораживая страсти. Ослѣпленный оптимистическими надеждами, Громека думалъ, что радикальное движеніе, съ его бурными и безпорядочными взрывами, уже приходило къ концу, уступая мѣсто лойальному, умѣренному, аристократически выправленному либерализму, который приведетъ Россію, безъ борьбы и натиска, къ полному и безмятежному благополучію. Пе разразись злосчастное запрещеніе надъ "Современникомъ" и "Русскимъ Словомъ", пылкій Громека, помахивая и поигрывая своимъ "кнутикомъ рутиннаго либерализма", самъ выгналъ бы "дикую орду" радикаловъ на прямую и широкую дорогу прогресса. Уступи цензура его убѣдительнымъ увѣщаніямъ, и все опять направится тѣмъ же вѣрнымъ ходомъ: пройдя огонь журнальной полемики, радикальная печать очистится отъ своихъ язвъ и грѣховъ, и всѣ три органа русскаго прогресса -- Правительство, "Отечественныя Записки" и "Современникъ" -- дружнымъ шагомъ направятся къ общей цѣли, оставивъ за своей спиной безсильно злобствующаго, тщетно надрывающагося въ патріотическихъ іереміадахъ Каткова.

Пылкій Громека въ своихъ отношеніяхъ съ "Современникомъ", въ самомъ дѣлѣ, былъ въ томъ двусмысленномъ положеніи, въ какомъ долженъ былъ оказаться всякій умѣренный либеральный дѣятель, ведущій борьбу съ направленіемъ, оказавшимся внѣ покровительства закона. Какъ мы уже сказали, онъ ничѣмъ не рисковалъ: ему нечѣмъ было рисковать, у него не было за душою ничего такого, чего онъ не могъ бы твердою рукою занести въ офиціально признанные проекты того времени. Въ борьбѣ съ Чернышевскимъ честное, твердое и недвусмысленное положеніе могъ занять только тотъ, кто, отправляясь отъ другого философскаго міровоззрѣнія, шелъ бы смѣлымъ, рѣшительнымъ путемъ къ столь же серьезнымъ и безпощаднымъ выводамъ.

II.

Какимъ-то особеннымъ весельемъ и бодростью проникнуты первыя книги "Современника" 1863 года. Редакція подобралась и, несмотря на отсутствіе Чернышевскаго, повела работу съ большою энергіею. Событіемъ дня долженъ былъ стать романъ Чернышевскаго "Что дѣлать", а среди постоянныхъ работниковъ журнала, въ качествѣ фактическаго соредактора, появился новый блестящій талантъ, свѣжій и остроумный, несмотря на свою, не всегда опрятную болтливость, несмотря на отсутствіе внутренняго жара и протестантской сосредоточенности. Казалось, что "Современникъ" окрѣпъ окончательно. Съ внѣшней стороны онъ въ этомъ году отличается изобиліемъ литературныхъ матеріаловъ. Но внимательно вчитываясь уже въ первыя книги, нельзя не почувствовать въ идейной сторонѣ дѣла какого-то разброда, разноголосицы, отсутствія духовно-сплоченной организаціи, направляющей всѣ силы журнала по опредѣленному пути. Фельетоны Щедрина, его многочисленныя работы въ разныхъ отдѣлахъ "Современника",-- статьи о театрѣ, письма изъ Москвы, многочисленныя библіографическія и полемическія замѣтки, наконецъ обширный вкладъ, сдѣланный имъ въ стихотворной и прозаической формѣ въ No 9 "Свистка" -- все это, конечно, придавало журналу оживленіе, яркость, силу. Но, несмотря на все это, "Современникъ" уже утратила, тотъ характеръ прямолинейной фанатической убѣжденности, какой онъ имѣлъ при Добролюбовѣ и Чернышевскомъ. Въ прежнемъ "Современникѣ" все кипѣло злобной нетерпимостью политическаго сектантства. Смѣхъ его сатиры звучалъ ехидно, вызывающе, задорно. Конрадъ Лиліеншвагеръ, Яковъ Хамъ и другіе лицедѣи "Свистка", несмотря на блѣдность и сухость сатирическихъ талантовъ, несмотря на неразборчивость въ выборѣ своихъ жертвъ, умѣли добиваться своими средствами опредѣленно поставленной цѣли. Свистъ ихъ, оглашая журнальное поле, такъ или иначе собиралъ людей подъ опредѣленныя знамена. Сатира возрожденнаго, иди, вѣрнѣе говоря, перерожденнаго "Современника", съ юнымъ Щедринымъ во главѣ, при всей ея сочной и богатой талантливости, не заключала въ себѣ элементовъ истинно злого, непримиримаго обличенія. Вмѣсто рѣжущихъ слухъ свистковъ, въ ней слышались взрывы задорнаго, зубоскальнаго, порою распутнаго хохота, привлекающаго публику новизною и неожиданностью хлесткихъ и разухабистыхъ словечекъ и оборотовъ, но отучающаго отъ серьезнаго отношенія къ обличительной литературѣ вообще. Все то, что придаетъ настоящей сатирѣ глубоко серьезный и даже трагическій характеръ, все то, что зрѣетъ въ душѣ всякаго талантливаго писателя съ годами жизни, вся та горечь, которая ощущается въ позднѣйшихъ произведеніяхъ Щедрина, совершенно отсутствуетъ въ его первыхъ фельетонахъ. Здѣсь бросается въ глаза бойкій и ядовитый умъ, разлагающій жизнь въ разныхъ ея пластахъ и направленіяхъ, безпокойный юморъ, мечущійся изъ стороны въ сторону, какъ дикій звѣрь въ клѣткѣ, почти неисчерпаемый, вѣчно живой балагурный талантъ, превращающій въ рядъ интересныхъ, художественно-законченныхъ эпизодовъ всякую безформенную жизненную канитель. Но высокаго настроенія, духа, творящаго въ художественныхъ образахъ смѣлыя и значительныя идеи, не видно въ этихъ блестящихъ, но часто совершенно безплодныхъ писаніяхъ молодого Щедрина. Россія неудержимо смѣялась, читая небывало самобытныя разсужденія о "дураковой плѣши" и "дураковомъ болотѣ", о "Ванѣ -- бѣлыя перчатки" и "Машѣ -- дырявое рубище", о "Цензорѣ въ попыхахъ" и "Сеничкиномъ ядѣ", но смѣхъ этотъ но былъ очищающимъ, отрезвляющимъ смѣхомъ. Читатели сбѣгались послушать забавнаго разсказчика, умѣющаго коварно подмигивать и ехидно поддразнивать тѣхъ, про кого нельзя сказать открытой правды, но самая обличительная тенденція автора, расплывчатая и неуловимая, никого въ сущности не язвила, не убивала ничьей репутаціи. Имя Щедрина скоро стало гремѣть, какъ имя новаго таланта, щедро разбрасывающаго ходкую и звонкую монету анекдотическаго остроумія. Но люди съ настоящими духовными страстями и серьезнымъ отношеніемъ къ задачѣ журналистики знали, что въ этомъ видѣ вліяніе Щедрина не глубоко, и слава его не прочна. Мы уже видѣли, съ какою силою предостерегалъ Щедрина Достоевскій, призывая его на новый, болѣе отвѣтственный и болѣе достойный путь. Ниже мы увидимъ, какъ отнесся къ нему молодой Писаревъ, не разглядѣвшій даже за его юмористическими ужимками серьезнаго и многообѣщающаго таланта. Для того, чтобы выйти на другую литературную дорогу и возвести свою сатиру на степень важнаго общественнаго и художественнаго явленія, Щедрину нужно было многое пережить и перестрадать. Въ тяжелыхъ нравственныхъ испытаніяхъ, отъ которыхъ конвульсивно сжималась, трепетала и замирала вся русская жизнь, должна была отпасть отъ Щедрина вся та скверная накипь, съ которою онъ вышелъ изъ провинціальныхъ, чиновно-дворянскихъ трущобъ... Но при всѣхъ своихъ недостаткахъ, при всей безсодержательности своихъ раннихъ обличеній, Щедринъ все-таки, съ самаго начала своей дѣятельности, заблисталъ въ "Современникѣ", какъ звѣзда первой величины. Рядомъ съ бездушными и мертвыми писаніями Антоновича, его фельетоны, его публицистическія и критическія замѣтки, каждый штрихъ его молодого пера дышатъ жизнью, играютъ свободнымъ остроуміемъ.

Въ краткомъ обзорѣ журналовъ за истекшіе восемь мѣсяцевъ "Совре ленникъ" отмѣчаетъ все то, что случилось безъ него на сценѣ русской литературы. Сличая минувшее съ настоящимъ, журналъ находитъ, что въ короткое время съ точностью опредѣлились главныя направленія, господствующія въ современной печати, ея настоящіе виды и стремленія. Журналы дѣйствуютъ теперь подъ опредѣленными знаменами, каждый на своей территоріи. Было время, когда "Современникъ" имѣлъ виды на сердечное примиреніе съ "Русскимъ Вѣстникомъ", но теперь всѣ его надежды на этотъ счета пропали. Физіономія "Русскаго Вѣстника" опредѣлилась, характеръ его установился окончательно. Отказавшись отъ своихъ преданій, Катковъ сталъ говорить безъ аллегорій и либеральныхъ прикрасъ, "произносить свои панегирики и катилиніады твердымъ и рѣзкимъ голосомъ, не конфузясь и не мигая глазомъ". "Русскій Вѣстникъ" укрѣпился въ своей позиціи, и теперь уже нѣтъ никакой возможности поколебать его, остановить и урезонить. "Отечественныя Записки" затѣяли усердную борьбу съ нигилизмомъ, и на этомъ полѣ Громека, ихъ виднѣйшій сотрудникъ, пріобрѣлъ себѣ широкую извѣстность. Его хроники производятъ сенсацію, ихъ читаютъ. Но пылкій публицистъ не имѣетъ ни малѣйшаго основанія гордиться своимъ положеніемъ среди дѣйствующихъ журналистовъ. Упомянувъ объ извѣстномъ ходатайствѣ Громеки передъ цензурнымъ вѣдомствомъ, "Современникъ" восклицаетъ съ раздраженіемъ: "Какое великодушіе и какая храбрость!.. Хроникеръ отважился ходатайствовать за Современникъ, который часто враждебно относился къ нему". Что сказать на это ходатайство? Кто посылалъ Громеку адвокатомъ въ правительственныя учрежденія отстаивать интересы того направленія, къ которому онъ самъ не принадлежитъ? "Современникъ" гнушается заступничествомъ "Отечественныхъ Записокъ", и въ ихъ ходатайствѣ видитъ только фарсъ, ловкій фарсъ, искусно расчитанный на то, чтобы уронить противника и возвысить себя. О журналѣ Достоевскаго "Современникъ" отзывается съ полнымъ пренебреженіемъ. "Время" любитъ похвастать собственными своими достоинствами. Въ хвастовствѣ оно доходитъ до виртуозности, до настоящей хлестаковщины. Его сотрудники простые фразеры, перебивающіеся небольшимъ запасомъ постоянно повторяемыхъ метафоръ. Ихъ исходная мысль ложна, ихъ статьи -- вздоръ и болтовня. Косица въ отсутствіи "Современника" не находилъ сюжета для своихъ писаній... {"Современникъ" 1863, No 1--2, Краткій обзоръ журналовъ, стр. 226--256.}.

Та-же мысль проводится и въ статьѣ Антоновича "Литературный кризисъ". Недавно еще казалось, пишетъ онъ, будто всѣ органы печати проникнуты однимъ духомъ, будто всѣ ея дѣятели идутъ къ одной цѣли и преслѣдуютъ одинаковые интересы. Но вотъ въ литературѣ совершился кризисъ, и единство въ цѣляхъ и стремленіяхъ ея выдающихся представителей исчезло. Возникли несогласія въ вопросахъ, прежде никого не смущавшихъ, вражда вышла за предѣлы литературнаго круга. Обличенія и бичеванія раздаются рѣже и рѣже, въ журнальныхъ исполинахъ и пигмеяхъ замѣтенъ большой упадокъ храбрости. Прежде литература находилась, можно сказать, въ эмбріональномъ состояніи. Трудно было замѣтить разницу между отдѣльными ея направленіями, во всемъ господствовалъ хаосъ и вавилонское столпотвореніе. Но вотъ подошло время, когда общія мѣста оказались недостаточными, когда потребовались прямыя и опредѣленныя сужденія, и тогда, вмѣсто бойкихъ рѣчей, потекли благоразумныя фразы и резонерство. Журналы сняли свои маски. Одинъ только "Современникъ" остался во главѣ настоящаго прогрессивнаго движенія общества и теперь больше, чѣмъ когда-нибудь, его програма пріобрѣтетъ литературную и политическую яркость. Антоновичу, вмѣстѣ съ другими сотрудниками журнала, казалось, что "Современникъ" теперь, какъ и прежде, пойдетъ путемъ авторитетнаго руководителя интеллигентныхъ массъ.

Однако, перебирая главныя статьи, напечатанныя въ первыхъ книжкахъ "Современника", мы не находимъ въ нихъ опредѣленной политической програмы. Между разсужденіями различныхъ авторовъ нѣтъ полной солидарности въ политическомъ тонѣ, нѣтъ гармоніи въ отдѣльныхъ оттѣнкахъ публицистическаго обсужденія текущихъ жизненныхъ вопросовъ. Нѣкоторыя статьи могли-бы по своей корректности въ отношеніи къ правительственнымъ реформамъ появиться въ журналѣ съ болѣе умѣренными либеральными запросами, другія страдаютъ отсутствіемъ настоящей юридической критики. Общія теоретическія мѣста, всплывающія въ статьяхъ Антоновича, отличаются крайнею ограниченностью правовыхъ представленій. Какъ-бы въ оправданіе своихъ узкихъ реалистическихъ требованій, Антоновичъ проводитъ въ упомянутой статьѣ своей слѣдующій странный взглядъ на роль теоретическихъ идей въ культурномъ процессѣ всякаго общественнаго развитія. Можно принять за правило, пишетъ онъ, что теоретическая высота какого-нибудь ученія совершенно не соотвѣтствуетъ практическимъ требованіямъ, выводимымъ изъ него. Теоретически-возвышенныя идеи ослабляли энергію въ людяхъ, отвлекали ихъ мысли отъ дѣйствительнаго міра, обращали ихъ къ безжизненнымъ и мечтательнымъ сферамъ. Проповѣдуя пассивное терпѣніе и рабскую покорность, онѣ брали подъ свое покровительство все, что стремилось къ преобладанію и незаконному господству надъ людьми. Ими оправдывались и освящались всякія насилія, притѣсненія и угнетенія. Только ученія, съ виду не очень возвышенныя, занимавшіяся реальными предметами дѣйствительной жизни, говоритъ Антоновичъ, были всегда ученіями протестующими, заступались за слабыхъ и угнетенныхъ. Обойдите весь свѣтъ, восклицаетъ онъ, просмотрите всѣ отдѣлы жизни, и вы найдете оправданіе этимъ мыслямъ. Кто защищаетъ розгу, рабство, тотъ держится теоретически высокихъ понятій. Кто защищаетъ свободу и другія священныя права человѣка, тотъ не держится возвышенныхъ теоретическихъ понятій {"Современникъ., 1863 г., No 1 и 2, Литературный кризисъ, стр. 105.}. Въ другой статьѣ, написанной по поводу книги Чичерина "Нѣсколько современныхъ вопросовъ", Антоновичъ глубокомысленно разсуждаетъ на тему о свободѣ и власти. При всей кажущейся солидности и либеральной безукоризненности этихъ разсужденій, въ нихъ нельзя усмотрѣть вѣянія настоящей свободной мысли, которую Антоновичъ могъ-бы съ правомъ противопоставить нѣсколько узкимъ, слегка лойальнымъ тенденціямъ Чичерина. По мнѣнію Антоновича, "свобода и власть съ закономъ вещи согласныя и тождественныя". Элементы власти и закона, говоритъ онъ, дѣйствительно необходимы для свободы, для всего, "какъ пища для человѣка": они служатъ выраженіемъ свободы, огражденіемъ и утвержденіемъ ея. Приведя нѣкоторыя мысли Чичерина, что только свобода, подчиняющаяся закону, можетъ установить прочный порядокъ, что повиновеніе закону не должно быть сужено степенью его внутреннихъ достоинствъ, что, во избѣжаніе анархіи, обязанность повиновенія распространяется на всѣ юридическіе уставы страны, радикальный критикъ "Современника", желая быть практичнымъ во что-бы то ни стало и не заноситься въ облака слишкомъ возвышенныхъ теорій, прибавляетъ слѣдующее: "Требованіе справедливое, въ практикѣ безъ него жить нельзя и неисполненіе этого требованія есть преступленіе {"Современникъ", 1863 г. мартъ, Неуваженіе къ наукѣ, стр. 98.}". Наука имѣетъ право на критику, она можетъ заявлять еще и другія требованія, но въ жизни приходится исполнять всякій законъ, каковъ-бы онъ ни былъ по существу.

Настоящей радикальной политической програмы, съ рѣшительнымъ анализомъ предпринимаемыхъ правительствомъ реформъ, мы въ "Современникѣ" этого періода не найдемъ нигдѣ. Иногда въ какой-нибудь статьѣ промелькнетъ дѣльное и дальновидное юридическое замѣчаніе, загорится въ намекѣ смѣлое требованіе, но въ общемъ, какъ это и было вѣрно отмѣчено Громекою въ мартовской книгѣ "Отечественныхъ Записокъ" 1863 г. {"Отечественныя Записки" 1863 г., мартъ: Современная хроника Россіи, стр. 26.}, "Современникъ" въ политическомъ отношеніи потерялъ ту боевую окраску, которую онъ имѣлъ при Чернышевскомъ. Онъ порою ярокъ въ словахъ, но его содержаніе потускнѣло, духъ его утратилъ свой полетъ. Въ томъ же томѣ "Современника", гдѣ, въ прекрасной статьѣ Унковскаго "Новыя основанія судопроизводства", мы находимъ отголосокъ болѣе глубокихъ запросовъ серьезной части русскаго общества, гдѣ, среди обстоятельнаго и вполнѣ компетентнаго разбора новыхъ принциповъ процесса, мы встрѣчаемъ твердое заявленіе, что начала и правила, соблюденіе которыхъ не обставлено никакимъ дѣйствительнымъ обезпеченіемъ, на практикѣ не имѣютъ никакого серьезнаго значенія {"Современникъ" 1863 г., No 1, Новыя основанія судопроизводства, стр. 392.},-- въ другой статьѣ, принадлежащей редакціи, во "Внутреннемъ Обозрѣніи", журналъ высказываетъ свою полную солидарность съ правительственными дѣйствіями. Мы стоимъ, говорится въ этомъ редакціонномъ отдѣлѣ., за привитіе къ народу русскому европейской цивилизаціи во всей ея широтѣ, съ сохраненіемъ нашего общиннаго устройства и съ устраненіемъ тѣхъ ошибокъ, которыя сдѣлали въ своемъ развитіи европейскія общества. Но затѣмъ, приступая къ разбору правительственныхъ мѣропріятій, "Современникъ" заявляетъ: "этимъ путемъ привитія къ нашей жизни европейской цивилизаціи идетъ и наше правительство". Перечисливъ всѣ главныя реформы послѣдняго времени, авторъ заключаетъ: "Изъ неполнаго перечня поименованныхъ нами реформъ читатель видитъ, что наша жизнь обнята и тронута ими сполна. Если бы только половина ихъ совершилась съ желаннымъ успѣхомъ, Россія сдѣлала бы огромный шагъ впередъ на пути своего развитія {"Современникъ" 1863 г., No 1 и 2, Внутреннее обозрѣніе, стр. 292.}". Радикальный журналъ, заодно съ "Отечественными Записками", расписывается въ своемъ полномъ удовлетвореніи, не пускаясь ни въ какую серьезную экономическую или политическую критику. Отъ всесторонняго, но часто безпредметнаго юношескаго протеста временъ Добролюбова и Чернышевскаго, "Современникъ" перешелъ къ ординарному, умѣренно либеральному, безцвѣтному резонерству въ униссонъ съ благожелательными канцелярскими проектами общегосударственнаго блага. Но какъ бы не сознавая совершившихся въ журналѣ, по волѣ судебъ, роковыхъ внутреннихъ перемѣнъ, разжигаясь соблазнительными традиціями крайней передовитости, "Современникъ", въ томъ же "Внутреннемъ Обозрѣніи", стараясь разогрѣть свою связь съ молодымъ поколѣніемъ, заводитъ направленскій разговоръ о нигилизмѣ и постепеновщинѣ. Признавъ, что даже части правительственныхъ преобразованій, которыя очевидно могли имѣть только характеръ политической постепенности, было бы достаточно, чтобы подвинуть Россію далеко по пути развитія, авторъ тутъ же начинаетъ доказывать, что въ постепеновщинѣ нѣтъ никакой опредѣленной мѣры постепенности и что только нигилизмъ "силенъ своимъ единствомъ внутреннимъ, какъ въ цѣлой партіи, такъ и въ каждомъ ея членѣ". въ другой статьѣ, принадлежащей перу Щедрина, мы находимъ сильно выраженное осужденіе внѣшней исторіи русскаго общества "со всѣмъ ея мишурнымъ блескомъ, со всѣмъ театральнымъ громомъ". Въ то самое время, когда журналы распѣваютъ дифирамбы событіямъ дня, внутри Россіи пишется другая исторія, исторія своеобразная, не связанная съ внѣшнею даже механически. "Эта исторія пишется втихомолку, говоритъ Щедринъ, и не ярко. Она не представляетъ собою сплошного рапорта о благосостояніи и преуспѣяніи, но, напротивъ того, не чужда скромнаго сознанія безсилія, скромныхъ сѣтованій объ ошибкахъ и неудачахъ. Содержаніе ея раскрывается передъ нами туго и скорѣе поражаетъ абсентизмомъ и унылымъ воздержаніемъ, нежели проявленіями дѣятельной силы. Но тѣмъ не менѣе и эта вынужденная скромность, и это насильственное воздержаніе не могли безвозвратно загнать ее въ пучину безвѣстности {"Современникъ" 1863 г., май, Наша общественная жизнь, стр. 230--231.}".

Среди такихъ отрывковъ изъ различныхъ теорій о народномъ прогрессѣ и различныхъ политическихъ програмъ, умѣренно-либеральныхъ, радикальныхъ и народническихъ, шумнымъ потокомъ, бурля и вскипая на встрѣчныхъ камняхъ, несется нѣсколько буфонствующая сатира молодого Щедрина. Чуткій ко всякой современности, художникъ съ огромнымъ и своеобразнымъ талантомъ, человѣкъ обширнаго ума и безпощадной наблюдательности, Щедринъ, по привычкѣ русскихъ либеральныхъ журналистовъ съ особеннымъ уваженіемъ относиться къ литературному критику, не побрезгалъ раздѣлить съ неряшливымъ въ своихъ сужденіяхъ Антоновичемъ его неосмысленную антипатію къ классическому произведенію Тургенева "Отцы и дѣти". Антоновичъ говорилъ: "Базаровщина есть, можетъ быть, чистая клевета на литературное направленіе {"Современникъ", 1863 г., No 1--2. Русская литература, стр. 98.}",-- и Щедринъ тоже въ бойкой статейкѣ о петербургскихъ театрахъ, написанной съ веселымъ ехидствомъ, почти издѣвается надъ романомъ Тургенева. Базаровъ, по его мнѣнію, не есть что-нибудь серьезное. Тургеневъ написалъ свою повѣсть на тему о томъ, какъ "нѣкоторый хвастунишка и болтунишка, да вдобавокъ еще изъ проходимцевъ, вздумалъ пріударить за важною барыней,-- и что изъ этого произошло". Все остальное въ романѣ: "словопренія съ братьями Кирсановыми, пребываніе юныхъ нигилистовъ у стараго нигилиста" -- не больше, какъ эпизоды, которые "искусный писатель необходимо вынуждается вставлять въ свою повѣсть для того, чтобы она не была короче утинаго носа". Разбирая далѣе пьесу Устрялова "Слово и дѣло", служившую какъ-бы отвѣтомъ Тургеневу на его романъ, Щедринъ язвительно упрекаетъ автора за то, что онъ искалъ въ произведеніи Тургенева какого-то особеннаго, сокровеннаго смысла. Этого смысла въ немъ нѣтъ, говоритъ Щедринъ, и вотъ почему "сочиненіе, имѣющее задачей опровергнуть Базарова, есть сочиненіе мнимое, сочиненіе, выступающее съ цѣлымъ запасомъ смертоносныхъ орудій затѣмъ, чтобы умертвить клопа {"Современникъ", 1863 г., No 1--2, Петербургскіе театры, стр. 183.}". Никакихъ серьезныхъ оговорокъ. Щедринъ вмѣстѣ съ Антоновичемъ является своеобразнымъ истолкователемъ замѣчательнѣйшаго литературнаго явленія, въ которомъ отразилась богатая, полная силъ жизнь молодого русскаго общества, Журналъ не усвоилъ опредѣленнаго отношенія къ нигилизму, подготовленному всею дѣятельностью Добролюбова и Чернышевскаго, и, увидавъ его въ художественномъ отраженіи, сдѣланномъ съ могучимъ талантомъ, накинулся на него съ совершенно неожиданными для сотрудниковъ "Современника" протестами. Даже беллетристическая эпопея Чернышевскаго, съ ея явно нигилистическими героями и романтическими подробностями, навѣянными мечтою о новыхъ людяхъ и нравахъ, не возбудила въ преемникахъ Чернышевскаго того сочувствія къ базаровскому типу, которое сразу овладѣло Писаревымъ и подняло его на высоту историческаго момента. Умъ безъ системы, съ пестрыми художественными интересами, съ природною склонностью видѣть все въ игривомъ освѣщеніи, съ раздраженпымъ недовѣріемъ ко всему, что можетъ быть названо русскою дѣйствительностью, Щедринъ не съумѣлъ удержать Антоновича отъ безтактнаго глумленія надъ романомъ Тургенева, а также надъ Тѣми реальными теченіями, которыя были захвачены въ "Отцахъ и дѣтяхъ". Русская жизнь узнавала себя въ новомъ типѣ, выкованномъ первокласснымъ художникомъ съ скульптурной рельефностью, поставленномъ передъ глазами со всею отчетливостью дѣйствительнаго, всѣмъ извѣстнаго факта, Но критика журнала, которая, казалось-бы, сразу должна была стать въ сочувственное отношеніе къ новому явленію, въ чемъ-то усомнилась, увлеклась пустыми придирками и, вдавшись въ совершенно безсмысленныя по своей развязности эстетическія разсужденія и сближенія между Тургеневымъ и Аскоченскимъ, пошла въ разрѣзъ съ наиболѣе передовою и могущественною въ то время жизненною волною. Въ фельетонахъ 1863 и 1864 годовъ яркій талантъ Щедрина, не проложившій себѣ опредѣленнаго русла, не овладѣвшій своими болѣе глубокими трагическими нотами, легкомысленно, стихійно, безъидейно плещется между противоположными явленіями, не проникая во внутрь ихъ, съ балагурнымъ хохотомъ скользя по ихъ внѣшнимъ очертаніямъ. Но мутныя волны неопредѣленной юмористической болтливости иногда вдругъ, бурно разыгравшись и закружась, выбрасываютъ на своихъ хребтахъ легкую, блестящую пѣну настоящаго остроумія. Среди расплывчатыхъ, мучительно повторяющихся публицистическихъ разсужденій, пересыпанныхъ разными заковыристыми словцами, моментами вспыхиваютъ грустно-юмористическіе образы настоящей, художественно-воспринятой русской дѣйствительности, и фельетоны, написанные ради временныхъ цѣлей, при случайныхъ перспективахъ, пріобрѣтаютъ живой литературный характеръ. Въ ежемѣсячныя хроники Щедрина событія современной жизни заносятся какими-то пестро-раскрашенными обрывками, не освѣщенными одною властною, ярко-пылающею идеею. По своему характеру, по тону своего сатирическаго обличенія, эти фельетоны стоять въ полномъ противорѣчіи съ тенденціозно-прямолинейною сатирою Добролюбова, съ фанатически рѣзкими, яростными обличеніями Чернышевскаго.

Уже въ первомъ фельетонѣ 1863 г. мы находимъ ту двойственность сатирическаго настроенія, которая дала впослѣдствіи поводъ сотрудникамъ "Русскаго Слова", при болѣе яркомъ случаѣ, накинуться на Щедрина съ негодующимъ направленскимъ протестомъ. Бросивъ въ публику нѣсколько язвительныхъ намековъ на тему о "дураковой плѣши" и "дураковомъ болотѣ", посмѣявшись надъ русскою благонамѣренностью, начинающей свой день съ чтенія "Сѣверной Пчелы" и заканчивающей его блистательнымъ образомъ "на балѣ у безземельныхъ, но гостепріимныхъ принцессъ вольнаго города Гамбурга", мимолетно задѣвъ современную "сирену въ вицъ-мундирѣ" и разсказавъ маленькую сатирическую быль о "Сеничкиномъ ядѣ", Щедринъ заводитъ рѣчь на нѣсколькихъ страницахъ о нигилистахъ. Нигилисты обязаны выносить на себѣ всѣ грѣхи міра сего, пишетъ онъ. Тявкнетъ-ли на улицѣ шавка, благонамѣренные люди кричатъ: это нигилисты подучили ее. Пойдетъ-яи безъ времени дождь, благонамѣренные люди кричатъ: это нигилисты заговариваютъ стихіи. Случились въ Петербургѣ пожары, пошли слухи о поджогахъ, благонамѣренные патріоты пустили въ ходъ свою ненависть къ нигилистамъ. "Образовалась какая-то неслыханная, потаенная литература, благонамѣренные возопили: это они, это нигилисты". Но сатирикъ готовъ заступиться за нигилистовъ. "Я нахожу, пишетъ онъ, что мальчишество -- сила, а сословіе мальчишекъ -- очень почетное сословіе". Самая остервенѣлость вражды противъ нихъ доказываетъ, что къ нимъ надо относиться серьезно. Не будь мальчишества, не держи оно общество въ состояніи постоянной тревоги новыхъ запросовъ и требованій, Россія уподобилась-бы "заброшенному полю, которое можетъ производить только репейникъ и куколь". Выразивъ въ такихъ словахъ явное сочувствіе къ молодому поколѣнію, Щедринъ тутъ-же, подходя къ нѣкоторымъ конкретнымъ явленіямъ изъ той-же нигилистической волны, срывается съ своей прогрессивной позиціи и, уступая потребности въ сатирической карикатурѣ при видѣ стриженой дѣвицы, разражается вульгарнымъ смѣхомъ и площаднымъ остроуміемъ. По временамъ, говоритъ онъ, фельетонистъ долженъ возвышаться до гражданской скорби. Напримѣръ, онъ встрѣчаетъ въ обществѣ очень молоденькую и миловидную дѣвицу, до того молоденькую, что еще вчера родители "выводили ее въ панталонцахъ". Начинается разговоръ. Фельетонистъ, натурально, спрашиваетъ дѣвицу, читала-ли она произведеніе Анны Дараганъ и какъ оно ей понравилось? Дѣвица отвѣчаетъ, что недавно вышло въ переводѣ новое сочиненіе Шлейдена, и что Тургеневъ, написавши "Отцовъ и дѣтей", тѣмъ самымъ доказалъ, что онъ ретроградъ. Фельетонисту дѣлается весело. "Какой милый пузырь! И какъ вѣдь все это бойко. Ахъ, чортъ побери! Ахъ, чортъ тебя побери!" Но сообразивъ хорошенько, съ какимъ явленіемъ онъ имѣетъ дѣло, фельетонистъ вдругъ чувствуетъ, что онъ обязанъ отнестись къ дѣвицѣ съ меньшею игривостью и что, говоря о дѣвицѣ, обзывающей Тургенева ретроградомъ, онъ долженъ принять тонъ торжественный и даже скорбѣть: "торжествовать по случаю дѣвицы, а скорбѣть по случаю Тургенева" {"Современникъ", 1863, No 1--2, Наша общественная жизнь, стр. 359.}... Этотъ коротенькій эпизодъ, стоящій по сосѣдству съ самобытными остротами о "дураковомъ болотѣ" и о "сиренѣ въ вицъ-мундирѣ", но находящійся въ тѣсной связи съ разсужденіями "Современника" о нѣкоторомъ хвастунишкѣ и болтунишкѣ изъ проходимцевъ -- Базаровѣ, сразу освѣщаетъ нѣкоторую путаницу во взглядахъ на современныя явленія. Быть можетъ, Щедринъ понималъ въ глубинѣ души, что о ретроградствѣ Тургенева по поводу "Отцовъ и дѣтей" нельзя было говорить въ серьезъ. Его забавляетъ дѣвица, идущая въ своихъ разсужденіяхъ по стопамъ Антоновича, онъ рисуетъ ее, безъ всякаго сомнѣнія, въ грубо-комическомъ свѣтѣ... Впрочемъ, тутъ все нелѣпо, вздорно и перепутано. Нельзя понять, къ чему собственно относится этотъ циническій и высокомѣрный хохотъ: можетъ быть, Щедринъ смѣется надъ наивностью разсужденій о ретроградствѣ Тургенева, а, можетъ быть, его просто разбираетъ пошловатый смѣшокъ при видѣ молоденькой стриженой дѣвицы-пузыря, разсуждающей не хуже Антоновича!

Съ каждымъ новымъ фельетономъ сатира Щедрина все болѣе и болѣе разгуливается, теряя опредѣленность содержанія, но пріобрѣтая свой особый специфическій колоритъ. Рядомъ съ публицистическими и полемическими разсужденіями, фельетонистъ даетъ ходъ своему художественному таланту, воспроизводя отрывочными штрихами, въ юмористическомъ свѣтѣ, фигуры и факты изъ современной жизни. Нигдѣ не договаривая своей руководящей мысли, Щедринъ не жалѣетъ примѣровъ и анекдотовъ, чтобы представить русскую дѣйствительность въ ея непривлекательномъ видѣ. Образы, носящіе отпечатокъ разнородныхъ комическихъ типовъ, не расположены въ опредѣленномъ порядкѣ, не сгруппированы такъ, чтобы передать цѣльный художественный замыселъ. Смѣхъ сатирика сквозитъ главнымъ образомъ во внѣшнихъ описаніяхъ, своеобразныхъ по стилю, яркихъ и смѣлыхъ, но лишенныхъ глубокаго психологическаго содержанія. И повсюду, въ каждомъ новомъ фельетонѣ Щедрина, такъ сказать направленская разработка текущихъ вопросовъ страдаетъ невыдержанностью и едва замѣтными, но несомнѣнно существующими противорѣчіями. Художникъ съ ограниченнымъ духовнымъ горизонтомъ, съ пристрастіемъ къ внѣшнимъ комическимъ рисункамъ, постоянно пересѣкаетъ дорогу тенденціозно-обличительному журналисту, взявшему на себя задачу продолжать дѣло Добролюбова и Чернышевскаго. Его фельетоны, составляя наиболѣе яркое мѣсто, въ "Современникѣ" этого періода, являются лучшимъ доказательствомъ, что этотъ журналъ сбился съ своего опредѣленнаго пути и, шатаясь, бродитъ перепутанными окольными дорогами, безъ ясно поставленной цѣли, безъ отчетливо сознаваемаго руководящаго идеала.

Щелкнувъ мимоходомъ стриженую дѣвицу, Щедринъ въ слѣдующемъ фельетонѣ весело глумится надъ "благородными чувствами и хорошими мыслями, грозящими затопить русскую литературу въ такой-же степени, въ какой, съ другой стороны, затопляетъ ее сильно дѣйствующая благонамѣренность". Если благонамѣренность, говоритъ Щедринъ, отвратительна "вслѣдствіе своей цинически-легкой удовлетворяемоети", то благородныя мысли и чувства "поражаютъ своей безтактностью и сухостью, рѣжутъ глаза своимъ безсиліемъ и ограниченностью". Точно издѣваясь надъ завѣтомъ Добролюбова и предписаніями Чернышевскаго, Щедринъ съ явной ироніей задаетъ слѣдующіе вопросы, подкапывающіеся подъ всякую тенденціозную литературу: "возможно-ли, спрашиваетъ онъ, написать благородную ариѳметику, похвальную химію и не чуждую вопроса о воскресныхъ школахъ физіологію?" Конечно, невозможно: тамъ, гдѣ есть настоящее дѣло, тамъ никто не станетъ заботиться ни о чемъ, кромѣ правильнаго и точнаго его исполненія. Благородство чувствъ укоренилось только въ русской беллетристикѣ. Явились цѣлыя фаланги повѣствователей, романистовъ, фельетонистовъ, драматурговъ, которые рѣшили разъ навсегда, что талантъ -- вздоръ, что знаніе жизни -- нелѣпость и что главное заключается въ благородствѣ чувствъ,-- не то иронизируетъ, не то раздраженно брюзжитъ сатирикъ. Въ поясненіе своей мысли Щедринъ тутъ-же набрасываетъ проспектъ идей, пригодныхъ для безталаннаго тенденціознаго искусства, прилагая къ нему нѣсколько веселыхъ пародій на современныя обличительныя произведенія: "Маша -- дырявое рубище", "Полуобразованность и жадность -- родныя сестры", "Сынъ откупщика" {"Современникъ", 1863, мартъ, Наша общественная жизнь.} и т. п.

Въ апрѣльской книгѣ "Современника" молодой сатирикъ схватывается на публицистической почвѣ съ помѣщикомъ Фетомъ и тутъ-же, въ девятомъ и послѣднемъ номерѣ "Свистка", даетъ нѣсколько образцовъ -- въ стихахъ и въ прозѣ -- своей разгульной юмористики. Подъ новымъ псевдонимомъ Ших. Зміевъ-Младенцевъ, онъ пишетъ "Московскія пѣсни объ искушеніяхъ и невинности", "Гимнъ публицистовъ", "Элегію". Затѣмъ онъ сочиняетъ "Три письма отца къ сыну", знаменитый "неблаговонный анекдотъ о г. Юркевичѣ", комедію въ четырехъ сценахъ, представляющую Каткова, Леонтьева и Павлова за чтеніемъ первой книги возобновленнаго "Современника" и, въ заключеніе, разражается обличительнымъ сообщеніемъ о новой сектѣ "Сопѣлковцы", возникшей въ Москвѣ, сатирическими угрозами относительно содержанія будущихъ номеровъ "Свистка" и еще небывалой въ русской литературѣ "Пѣсней Московскаго дервиша". Эта пѣсня соединяетъ въ себѣ ѣдкую соль лучшихъ вдохновеній Конрада Лиліеншвагера и шумиху поддѣльнаго юродства Кузьмы Пруткова, но въ ней чувствуется какой-то осатанѣлый разгулъ воображенія, ощущается сила стихійнаго таланта, мощно управляющаго богатымъ и упругимъ языкомъ сатирическихъ намековъ и чисто литературныхъ эфектовъ. Эта пѣсня звучитъ, какъ отголосокъ какихъ-то старыхъ и дикихъ татарскихъ напѣвовъ, дремлющихъ подъ пластами культурныхъ преобразованій и вдругъ пробуждающихся, среди торжествующихъ патріотовъ Москвы XIX вѣка, чтобы заглушить расплывчатый мотивъ русской національной пѣсни. Изступленный приплясъ азіатскаго деспота, бѣшено топчущаго нѣжные всходы молодой жизни, слышится въ этихъ отрывочныхъ строкахъ, съ ихъ пронзительными вскриками и монотоннымъ гудѣніемъ до неожиданности яркихъ словъ. Не выражая никакого опредѣленнаго, ясно продуманнаго обличительнаго протеста, стихотвореніе это, по своей силѣ и колоритности, является лучшимъ произведеніемъ "Свистка" за всѣ годы его существованія и служитъ характернымъ финаломъ въ этомъ рядѣ сатирическихъ вакханалій.

П123;снь Московскаго дервиша.

(Начинаетъ робко, тихимъ голосомъ).

Ужъ я русскому народу

Показалъ-бы воеводу.

Только дали-бы мнѣ ходу,

Ходу! ходу! ходу! ходу!

(Постепенно разгорячается).

Покатался-бъ! Наигрался-бъ!

Наломался-бъ! Hаплясался-бъ!

Наругался-бъ! Насосался-бъ!

Насосался-бъ! Насосался-бъ!

(Разгорячается окончательно и, видя, что никто ему не возражаетъ, изъ условной формы переходитъ въ утвердительную).

Я россійскую реформу,

Какъ негодную проформу,

Литературныя замѣтки.

Вылью въ пряничную форму!

Форму! форму! форму! форму!

Нигилистовъ строй разрушу,

Уязвлю имъ всладцѣ душу:

Поощрили-бъ лишь -- не струшу!

Нѣтъ, не струшу! Нѣтъ, не струшу!

(Въ изступленіи думаетъ, что все сіе совершилось).

Я цензуру пріумножилъ.

Нигилистовъ уничтожилъ!

Землю русскую стрепожмлъ.

(Закатывается и не понимаетъ самъ, что говоритъ).

Ножилъ! ножилъ! ножилъ! ножилъ!

Мих. Зміевъ-Младенцевъ *).

*) "Современникъ", 1863, Апрѣль, Свистокъ, стр. 71--72.

Среди стихотворныхъ произведеній Саввы Намордникова, Смарагда Брилліантова, Фердинанда Тюльпанензона, Владиміра Монументова и Михаила Антиспатова, украшающихъ послѣдній номеръ "Свистка", это стихотвореніе является настоящимъ дикимъ, но пышнымъ цвѣткомъ среди блеклой и сухой травы безсильныхъ сатирическихъ упражненій.

Въ слѣдующихъ книгахъ "Современника" Щедринъ, задѣвая по пути множество вопросовъ изъ текущей жизни, злобно и съ ехидствомъ полемизируетъ съ Громекою, отражая его пылкія по формѣ, но блѣдныя по содержанію публицистическія нападенія съ искусственнымъ уподобленіемъ нигилизма внезапно разорвавшейся бомбѣ. Съ необычайною энергіею Щедринъ формулируетъ нѣсколько вопросовъ для редакціи "Отечественныхъ Записокъ" и затѣмъ, выслушавъ черезъ нѣкоторое время отвѣтъ этого журнала въ майской книгѣ {"Отечественныя Записки", 1863, Май, Замѣтка для редакціи "Современника", стр. 190--194.}, вновь и окончательно отбрасываетъ отъ себя противника, у котораго не было ни сколько-нибудь замѣтнаго таланта, ни особеннаго политическаго такта для борьбы съ такимъ выдающимся по литературному дарованію соперникомъ {"Современникъ", 1863, Сентябрь, Наша общественная жизнь, стр. 147.}. Вообще его фельетоны этого года захватывали русскую жизнь съ разныхъ сторонъ и представляли единственный отдѣлъ журнала, въ которомъ трактовались событія дня бойко, ярко, ядовито, съ массою комическихъ иллюстрацій, вызывавшихъ веселый смѣхъ во всей читающей публикѣ. Сатира Щедрина, еще не опредѣлившаяся въ своемъ направленіи, хлестала насмѣшкой во всѣ стороны, никого не щадя, не сообразуясь ни съ какими партійными лозунгами, руководясь однимъ только убѣжденіемъ, выраженнымъ съ обычною силою въ характерномъ слогѣ, что вдохновенные глупцы едва-ли не вреднѣе, чѣмъ плуты, промышляющіе ложью съ сознаніемъ {"Современникъ", 1863, Августъ, Въ деревнѣ, стр. 175.}. Всѣ литературные кружки могли остаться недовольными статьями талантливаго автора, отъ котораго ожидали совершенно иныхъ полемическихъ пріемовъ. Ударяя направо и налѣво и при этомъ не давая никакого положительнаго матеріала для вѣрнаго сужденія о его собственныхъ политическихъ и нравственныхъ убѣжденіяхъ, Щедринъ самъ подготовлялъ противъ себя журнальную реакцію. Радикальная партія "Русскаго Слова" прямо шокировалась этими фельетонами съ ихъ двусмысленными сужденіями о молодомъ поколѣніи, которыми Щедринъ такъ неудачно закончилъ свою журнальную дѣятельность въ "Современникѣ" 1863 г. Какъ должны были истолковать молодые радикальные дѣятели печати фразу Щедрина, что "такъ называемые нигилисты суть не что иное, какъ титулярные совѣтники въ первоначальномъ, дикомъ и нераскаянномъ состояніи, а титулярные совѣтники суть раскаявшіеся нигилисты", что со временемъ "изъ пламенныхъ мальчишекъ образуются не менѣе пламенные каплуны" {"Современникъ", 1863, Декабрь, Наша общественная жизнь, стр. 240.}? Положительнаго сочувствія къ новому движенію въ этихъ подозрительныхъ, обоюдоострыхъ опредѣленіяхъ никто не могъ-бы увидѣть. Разныя комическія сцены, написанныя со смѣхомъ надъ россійскими постепеновцами, отрицающими всякіе историческіе прыжки по пути прогресса {Тамъ-же, 1863, Ноябрь, Наша общественная жизнь ("Ну, нѣтъ, прыгать я не согласенъ!"), стр. 161--164.}, не выкупали явныхъ пробѣловъ фельетонной сатиры Щедрина въ отношеніи политической тенденціи "Современника". Надъ его головою собирались грозныя, полныя электричества тучи. Люди съ выдержаннымъ направленіемъ должны были раздражаться его безпринципнымъ издѣвательствомъ надъ всѣми явленіями русской жизни и тѣмъ сочувствіемъ, которое оказывала Щедрину пестрая толпа, падкая ко всякому шумному и безцеремонному балагурству. Катковъ не замедлилъ, со свойственной ему злобною силою, обрисовать характеръ всей его журнальной дѣятельности 1863 года. Въ одномъ изъ первыхъ номеровъ "Современной лѣтописи" 1864 года мы находимъ слѣдующія энергическія, приправленныя реакціоннымъ перцемъ, слова о сатирическихъ пріемахъ и манерахъ Щедрина. Всѣ его писанія Катковъ называетъ пустословіемъ, которое производитъ впечатлѣніе только потому, что на него накинута цензурная мантія, заставляющая неопытнаго читателя думать, что самое лучшее осталось внѣ круга, очерченнаго роковымъ "дозволено цензурою". "Цензура, восклицаетъ Катковъ,-- вотъ жизненный элексиръ либеральной петербургской прессы. Представьте себѣ, что нѣтъ цензуры, и читатель пробѣгаетъ напримѣръ курьезныя страницы, помѣщенныя въ послѣднемъ No "Современника" подъ заглавіемъ Ниша общественная жизнь-. онъ, конечно, ни минуты не затруднился-бы сказать, что это чепуха, и что ровно никакого смысла нѣтъ ни въ этомъ разсказѣ о какихъ-то шалунахъ, появляющихся, когда начинается броженіе въ накопленныхъ вѣками кучахъ хлама, и къ числу которыхъ причисляется Неронъ, Калигула, какой-то исправникъ, вошедшій въ судъ съ собаками, ни въ этихъ размышленіяхъ о наукѣ, отъ которой, но словамъ какихъ-то молодыхъ людей, ни на волосъ толку не оказалось" {"Современная Лѣтопись", 1864 No 2. Романъ на берегахъ Невы. стр. 12--13.}. Подъ сѣнью цензуры, пишетъ съ лукавствомъ этотъ усердный ревнитель строгихъ цензурныхъ уставовъ, чепуха превращается въ нѣкотораго рода апокалипсисъ новаго ученія. Фразы Каткова, всегда производившія на публику извѣстное впечатлѣніе, должны были насторожить радикальную печать, которую онъ всегда умѣлъ такъ или иначе взбудоражить и разстроить, возбуждая въ ней междоусобныя распри, а тутъ еще подошелъ эфектный, истинно скандальный случай, поднявшій на ноги всю молодую когорту "Русскаго Слова". Январьскій фельетонъ Щедрина 1864 г. въ "Современникѣ" окончательно погубилъ радикальную репутацію журнала и вызвалъ противъ него цѣлую кампанію со стороны публицистовъ, явившихся настоящими продолжателями Добролюбова и Чернышевскаго. Тучи, все болѣе и болѣе сгущавшіяся надъ "Современникомъ", наконецъ, разразились настоящей грозой и яркая молнія молодого таланта Писарева опалила и свалила на земь этотъ старый и уже дуплистый дубъ. Журналъ, который столько лѣтъ шелъ впереди всей періодической печати, лишенный своихъ главныхъ, лучшихъ творцовъ и работниковъ, не могъ долго просуществовать въ рукахъ людей безъ настоящей идейной выдержки. Именно здѣсь, въ "Современникѣ", колебаніе и шатаніе извѣстныхъ традицій должно было особенно бросаться въ глаза по контрасту съ его недавнимъ прошлымъ. Малѣйшая публицистическая оплошность, малѣйшее противорѣчіе, простительное для какого-нибудь менѣе опредѣлившагося журнала, выступало здѣсь съ особенной рѣзкостью, зажигая негодованіе въ обществѣ, дисциплинированномъ и привыкшемъ мыслить въ извѣстномъ направленіи. Именно Щедринъ, съ его огромнымъ талантомъ, при отсутствіи духовной цѣльности и строгой умственной школы, оказался тѣмъ человѣкомъ, который, въ стихійномъ охмѣленіи, грубо разметалъ и растопталъ важнѣйшіе принципы съ фанатической страстью продуманнаго и выстраданнаго журнальнаго устава.

Сатирикъ "Современника" -- странно сказать -- насмѣялся надъ романомъ Чернышевскаго и хватилъ въ два кнута по нигилисткѣ и нигилисту!

III.

Въ январѣ 1864 г. Щедринъ возвращается къ разговору о молодомъ поколѣніи. Среди разныхъ малопонятныхъ иносказаній онъ обращается вдругъ къ современному молодому поколѣнію съ слѣдующими не то проническими, не то патетическими словами: "о, птенцы, внемлите мнѣ!.. Вы, которые надѣетесь, что откуда-то сойдетъ когда-нибудь какая-то чаша, къ которой прикоснутся засохшія отъ жажды губы ваши, вы всѣ, стучащіе и ни до чего не достукивающіеся, просящіе и не получающіе -- всѣ вы можете успокоиться и прекратить вашу игру". Никакая чаша ни откуда не сойдетъ по той причинѣ, что она давно уже стоить на столѣ. Ничто не раскроется передъ этими птенцами, потому что жизнь дается только тѣмъ, кто подходитъ къ ней въ "благопристойной одеждѣ". "Ждитеже, птенцы, и помните, что на человѣческомъ языкѣ есть прекрасное слово со временемъ, которое въ себѣ одномъ заключаетъ всю суть человѣческой мудрости"... Это -- великое слово, которое должно утѣшить всякаго, кто кстати употребитъ его. "Когда я вспоминаю, напримѣръ, пишетъ Щедринъ, что со временемъ дѣти будутъ рождать отцовъ, а яйца будутъ учить курицъ, что со временемъ зайцевская хлыстовщина утвердитъ вселенную, что со временемъ милыя нигилистки будутъ безстрастною рукою разсѣкать человѣческіе трупы и въ то-же время подплясывать и подпѣвать: Ни о немъ я, Дуня, не тужила (ибо со временемъ, какъ извѣстно, никакое человѣческое дѣйствіе безъ пѣнія и пляски совершаться не будетъ), то спокойствіе окончательно водворяется въ моемъ сердцѣ, и я забочусь только о томъ, чтобы до тѣхъ поръ совѣсть моя была чиста". Затѣмъ, какъ-бы разгулявшись на счетъ нигилистки, Щедринъ набрасываетъ слѣдующую удивительную сцену, пригодную для обличительно-консервативнаго романа. Недавно, говоритъ онъ, одна нигилистка, вся содрагаясь отъ негодованія, разсказывала ему, что она была въ оперѣ и, по обыкновенію, обитала въ пятомъ ярусѣ, а между тѣмъ пресловутая Шарлотта Ивановна, вся блестящая и благоухающая, роскошествовала въ бель-этажѣ и "безстыдно предъявляла алкающей публикѣ свои обнаженныя плечи и мятежный груди валъ".

-- И какъ она смѣла, эта скверная! визгливо заключила разсказчица, топая ножкой.

-- Да вамъ-то что до этого?

-- Помилуйте! я, честная нигилистка, задыхаюсь въ пятомъ ярусѣ, а эта дрянь, эта гадость, эта жертва общественнаго темперамента... смѣетъ всенародно показывать свои плечи... Гдѣ-же тутъ справедливость? И неужели правительство не обратитъ, наконецъ, на это вниманія.

Собесѣдникъ сталъ доказывать нигилисткѣ, что если Шарлотта Ивановна имѣетъ возможность сидѣть въ бель-этажѣ, то вѣдь за то она не обладаетъ чистой совѣстью и что она, нигилистка, обладаетъ чистой совѣстью и, въ видѣ поправки, осуждена на сидѣніе въ пятомъ ярусѣ.

-- Ну, согласились-ли бы вы промѣнять вашу чистую совѣсть на ложу въ бель-этажѣ?

-- Конечно, нѣтъ! отвѣчала она, но какъ-то такъ невнятно, что пришлось повторить вопросъ.

Изобразивъ въ этомъ двусмысленномъ свѣтѣ нигилистку, сатирикъ тутъ-же выводитъ на сцену столь-же двусмысленнаго нигилиста, готоваго отстать отъ всего, что авторъ называетъ жизненными трепетаніями, чтобы присосаться къ житейскому пирогу. На замѣчанія автора, что его разсужденія слишкомъ смахиваютъ на то, что пишется въ "Русскомъ Вѣстникѣ", нигилистъ съ какимъ-то меланхолическимъ цинизмомъ замѣчаетъ: "Э, батюшка! всѣ тамъ будемъ". Въ заключеніе этого пассажа Щедринъ съ злораднымъ юморомъ восклицаетъ: "Я сказалъ вещь резонную, когда утверждалъ, что нигилисты не что иное, какъ титулярные совѣтники въ нераскаянномъ видѣ, а титулярные совѣтники суть раскаявшіеся нигилисты" {"Современникъ" 1844, январь, Наша общественная жизнь, стр. 25--28.}.

Вотъ нѣсколько страницъ, на которыхъ, такъ сказать, окончательно переломилась исторія "Современника". Въ словахъ "современенъ, какъ извѣстно, никакое человѣческое дѣйствіе безъ пѣнія и пляски совершаться не будетъ", Щедринъ пародировалъ романъ Чернышевскаго, и это было сейчасъ же отмѣчено въ печати. "Какъ извѣстно! восклицаетъ Страховъ въ октябрьской книгѣ Эпохи 1864 г. Несчастный! Откуда это извѣстно? Это могло быть извѣстно только изъ одной книги,-- изъ романа Что дѣлать"! Злобныя насмѣшки надъ нигилистами немедленно вызвали энергическій отпоръ со стороны "Русскаго Слова". Въ февральской книгѣ этого журнала мы находимъ двѣ статьи, направленныя противъ Щедрина: одна, В. Зайцева -- "Глуповцы, попавшіе въ Современникъ", другая Писарева -- "Цвѣты невиннаго юмора". Съ возмущеннымъ чувствомъ оскорбленнаго въ своихъ лучшихъ симпатіяхъ человѣка, Зайцевъ накидывается на Щедрина съ грубыми словами, взывая къ блюстителямъ направленскихъ идей "Современника". Онъ рѣзко бичуетъ Щедрина за его послѣдній фельетонъ и, подозрѣвая въ немъ скрытаго сторонника Каткова, старается сорвать съ него радикальную маску. Ему представляется, что Щедринъ притворно рядился въ костюмъ Добролюбова, "прежде, чѣмъ предстать предъ публикой въ своемъ собственномъ рубищѣ будирующаго сановника". Но желая ударить его по мнимой маскѣ, Зайцевъ грубо задѣваетъ его человѣческую личность, заявляя, что молодое поколѣніе брезгаетъ раздѣлять эти подонки остроумія игривыхъ эксъ-администраторовъ. Зайцевъ не обратилъ-бы вниманія на продѣлки Щедрина, если-бы онъ "выдѣлывалъ свои курбеты" гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ. Но нельзя равнодушно смотрѣть, пишетъ онъ, обращаясь къ фельетонисту, какъ вы администраторствуете на тѣхъ самыхъ страницахъ, гдѣ еще такъ недавно мы прочли Что дѣлать. Омерзительно видѣть самодовольнаго балагура, дошедшаго изъ любви къ безпричинному смѣху до осмѣиванья того, чѣмъ былъ вчера, и провозглашающаго глуповскую мораль въ родѣ слѣдующей: "яйца курицъ не учатъ". Бросайте Добролюбова! ехидно восклицаетъ Зайцевъ: вѣдь онъ принадлежалъ къ птенцамъ. Отвернитесь отъ Чернышевскаго: вѣдь васъ разбираетъ смѣхъ по поводу его романа "Что дѣлать"!... Щедринъ юмористически намекаетъ на смѣлую беллетристическую утопію "Современника", изображая нигилистку, разсѣкающую трупъ съ припѣвомъ Ни о чемъ я, Дуня, не тужила. По гдѣ это видано было, чтобы какой-нибудь администраторъ издѣвался надъ учрежденіемъ, украшаемымъ его собственной персоной! Зайцевъ даетъ волю своему негодованію. Дѣятели "Русскаго Слова" всегда сочувствовали "Современнику" и, чуждые барышническихъ разсчетовъ, никогда не умалчивали, что это лучшій изъ русскихъ журналовъ. "Современникъ" Добролюбовымъ и Чернышевскимъ возведенъ на настоящую авторитетную высоту. Онъ руководитъ молодымъ поколѣніемъ. И вотъ почему онъ, Зайцевъ, считаетъ себя въ правѣ обратить вниманіе уважаемыхъ сотрудниковъ Современника на новое направленіе, придаваемое этому журналу Щедринымъ. "Прошу ихъ вспомнить, пишетъ онъ, обличенія, которыми они часто преслѣдовали литературное ренегатство, и замѣтить, что Современникъ находится въ эту минуту на весьма скользкомъ пути. Послѣ Добролюбова, каждое слово котораго было запечатлѣно горячей симпатіей къ прогрессивной части русскаго общества, послѣ Что дѣлать, въ которомъ не видно ни малѣйшаго желанія лизоблюдничать -- было-бы прискорбно видѣть Современникъ подражающимъ Русскому Вѣстнику въ брани и злобѣ на все, что старается высвободиться изъ подъ рутины и дышать по человѣчески". Зачѣмъ не смотритъ Антоновичъ за Щедринымъ, Антоновичъ, обрушившійся на Тургенева за его несочувствіе къ птенцамъ? Куда дѣвался Пыпинъ, тотъ самый Пыпинъ, который не можетъ издать книжки, не упрекнувъ въ предисловіи Тургенева "за пренебрежительный отзывъ его объ изученіи молодежью естественныхъ наукъ": придирки Тургенева -- верхъ голубиной кротости сравнительно "съ рычащими лѣснымъ воемъ остротами" игриваго эксъ-администратора, издѣвающагося въ "Современникѣ" надъ "милыми нигилистками". Журналъ, уважающій себя, заключаетъ Зайцевъ, не можетъ совмѣстить въ себѣ тенденціи остроумнаго фельетониста съ идеями Добролюбова. Надо выбирать одно изъ двухъ: или идти за Чернышевскимъ, или смѣяться надъ нимъ {Русское Слово", 1834 г., февраль, Глуповцы стр. 34--42.}....

Въ той же книжкѣ "Русскаго Слова" Писаревъ въ рѣзкой, но талантливо написанной статьѣ производитъ критическую оцѣнку всей литературной дѣятельности Щедрина. По мнѣнію критика, Щедринъ съ полною справедливостью можетъ быть названъ однимъ изъ представителей чистаго искусства въ его новѣйшемъ видоизмѣненіи. Въ его произведеніяхъ не видно любви къ опредѣленной идеѣ, не слышно голоса взволнованнаго чувства. Принимаясь за перо, онъ не думаетъ о томъ, куда хватитъ его обличительная стрѣла -- въ своихъ или чужихъ, въ титулярныхъ совѣтниковъ или въ нигилистовъ. Онъ пишетъ разсказы, обличаетъ неправду, смѣшитъ читателя, потому что умѣетъ писать легко и игриво, обладаетъ огромнымъ запасомъ диковинныхъ матеріаловъ и любитъ потѣшиться съ добродушнымъ читателемъ надъ комическими явленіями Жизни. Вотъ почему его сатира въ высшей степени безвредна, даже пріятна для чтенія, даже полезна съ гигіенической точки зрѣнія, потому что помогаетъ пищеваренію. Вотъ почему въ ней не слышатся никакія грустныя и серьезныя ноты, какъ у Диккенса, Теккерея, Гейне, Гоголя и вообще у всѣхъ "не дѣйствительно-статскихъ, а дѣйствительно замѣчательныхъ юмористовъ". Измѣните слегка его манеру изложенія, отбросьте шалости языка и конструкціи, и вы увидите, что юмористическій букетъ въ писаніяхъ Щедрина значительно выдохнется. Когда Щедринъ только что началъ свою литературную карьеру, при первыхъ ракетахъ его забавнаго остроумія, провинціальные чиновники сначала слегка переконфузились. Они подумали, что эти первые проблески таланта служатъ предвѣстниками сатирическаго грома. Но громъ не грянулъ, и догадливые провинціалы успокоились, возлюбили веселаго Щедрина и продолжаютъ побить его вплоть до настоящаго времени. При всей глубокой невинности и несложности тѣхъ пружинъ, которыми Щедринъ "надрываетъ животики почтеннѣйшей публикѣ", онъ никогда не дѣйствуетъ открыто, просто. Секретъ его тактики состоитъ въ томъ, пишетъ Писаревъ, повторяя отзывъ Каткова, чтобы говорить неясно, давая чувствовать, что у него остается что-то невысказанное. Въ его сочиненіяхъ, во всѣхъ безъ исключенія, нѣтъ ни одной новой идеи, но каждая идея показывается въ нихъ изъ подъ полы съ таннственными предосторожностями и лукавыми подмигиваніями, съ видомъ особенно глубокомысленнымъ. Самъ Щедринъ постоянно выступаетъ въ позѣ завзятаго прогрессиста, но соскоблите лакъ съ его произведеній -- и вы увидите невинность. Скоблите дальше, скоблите до самой сердцевины, и вездѣ вы встрѣтите одно и то-же -- невинность да невинность, угнетенную по недоразумѣнію, угнетенную потому, что "угнетатели также обморочены таинственностью жаргона и сноровки". Щедринъ запмствовалъ изъ Добролюбовскаго "Свистка" манеру относиться недовѣрчиво къ нашему офиціальному прогрессу, но естественный, живой и сознательный скептицизмъ Добролюбова превратился у его подражателя въ пустой знакъ, въ кокарду, которую онъ пришпиливаетъ къ своимъ разсказамъ, чтобы сообщить имъ колоритъ безукоризненной прогрессивности. Благодаря этому маневру, онъ пріобрѣлъ сочувствіе молодежи, съ которою у него нѣтъ ничего общаго. "Но мнѣ кажется, заявляетъ Писаревъ, что сочувствіе это необдуманно и не провѣрено критическимъ анализомъ". Молодежь смѣется, читая Щедрина. Молодежь привыкла встрѣчать его имя на страницахъ лучшаго русскаго журнала и потому ей не приходитъ въ голову отнестись къ своимъ впечатлѣніямъ съ недовѣріемъ и критикой. "Но мнѣ кажется, что вліяніе Щедрина на молодежь можетъ быть только вреднымъ, и на этомъ основаніи я стараюсь разрушить пьедестальчикъ этого маленькаго кумира, и произвожу эту отрицательную работу съ особеннымъ усердіемъ" {"Русское Слово", 1864, Февраль, Цвѣти невиннаго юмора, стр. 33.} Затѣмъ Писаревъ, въ пылу своего искренняго увлеченія естественными науками, совѣтуетъ Щедрину бросить Глуповъ и заняться популяризированіемъ европейскихъ идей естествознанія и антропологіи. Пусть читаетъ, размышляетъ, переводитъ, компилируетъ, заключаетъ онъ свою статью, и тогда онъ будетъ дѣйствительно полезнымъ писателемъ при его умѣньѣ владѣть русскимъ языкомъ и писать живо, весело.

Эти двѣ статьи "Русскаго Слова" глубоко уязвили Щедрина, и онъ рванулся на своихъ противниковъ -- по выраженію "Отечественныхъ Записокъ", съ телѣжной оглоблей въ рукахъ. Всѣ самыя грубыя и неприличныя ругательства, не имѣющія сами по себѣ никакого смысла, были пущены въ ходъ. Желая поддержать авторитетный тонъ "Современника", онъ высокомѣрно третируетъ злобствующихъ "мальчиковъ", этихъ "новыхъ Колумбовъ, искусно отыскивающихъ принципы въ мірѣ яичницы и ерунды". Потерявъ душевное равновѣсіе, Щедринъ разливаетъ цѣлые потоки хулы и сквернословія, называя современное молодое поколѣніе "ядовитой слизью, которая незамѣтно заползаетъ всюду и разъѣдаетъ все, къ чему бы ни прикоснулась". Мальчики, говоритъ онъ, кишмя кишатъ въ этомъ мірѣ и ловко подставляютъ ногу всему, что не смотритъ на жизнь, какъ на милую бездѣлицу. Они идутъ по дорогѣ жизни, подплясывая, продолжаетъ онъ, сваливая грѣхъ съ больной головы на здоровую, они высовываютъ толпѣ языкъ и въ то же время ловко выкрадываютъ другъ у друга лакомые куски. "Это цѣлая каста, въ которой трепещетъ и бьется одинъ принципъ -- неимѣнье никакихъ принциповъ". Приходя мало по-малу все въ большее бѣшенство, онъ разражается между прочимъ слѣдующими постыдными фразами: "Не полѣнитесь наблюсти когда-нибудь, говоритъ онъ, за улыбками мальчика, за его пожатіемъ руки, всмотритесь въ разнообразные оттѣнки тѣхъ и другихъ, и вы безъ труда догадаетесь, что это за канальскій зародышъ. Въ этихъ улыбкахъ откроется для васъ весь внутренній міръ этой, если можно такъ выразиться, заживо разлагающейся душонки, со всѣмъ ея тайнымъ высокомѣріемъ"... Обращаясь къ новымъ, оскорбившимъ его дѣятелямъ печати.

Щедринъ называетъ ихъ вислоухими и юродствующими, которые "съ ухорскою развязностью" прикомандировываютъ себя къ прогрессивному дѣлу. Эти люди, пишетъ онъ, считаютъ себя какими-то сугубыми представителями молодого поколѣнія, забывая, что дрянь есть явленіе, общее всѣмъ вѣкамъ и странамъ. Эти люди серьезно готовы признать "болтуна Базарова" за типъ современнаго прогрессиста. Переходя къ самымъ статьямъ Зайцева и Писарева, пишущихъ въ "невинномъ, но разухабистомъ органѣ невинной нигилистской ерунды", Щедринъ разсказываетъ своимъ читателямъ, какую бурю поднялъ его прошедшій фельетонъ въ мірѣ "вислоухихъ, юродствующихъ, лилипутовъ" -- его безобидный фельетонъ, имѣвшій цѣлью сказать правдивое слово о молодомъ поколѣніи, "захламощенномъ различными услужливыми ревнителями". Но онъ никогда не самообольщался на счетъ вислоухихъ. Онъ всегда былъ того мнѣнія, что они однимъ своимъ участіемъ дѣлаютъ неузнаваемымъ всякое дѣло, къ которому прикоснутся, "подобно тому, какъ мухи лѣтомъ въ одну минуту засиживаютъ какую угодно вещь, хотя бы самую драгоцѣнную". Надо оградить общество отъ горлопановъ, юродствующихъ и вислоухихъ "съ ихъ скуднымъ запасомъ умственныхъ способностей". Вислоухіе рисуются демократизмомъ, но весь ихъ демократизмъ состоитъ въ томъ, что "они ходятъ въ поддевкѣ и сморкаются безъ помощи платка". Они рисуются нигилизмомъ, но нигилизмъ свой доказываютъ только тѣмъ, что готовы во всякое время дня выбѣжать голыми на улицу. Они считаютъ себя соціалистами, но "Россія даже не подозрѣваетъ, существуютъ ли они, эти новаго рода соціалисты, взирающіе на жизнь, какъ на увеселительное заведеніе съ пѣніемъ и плясками!" Они ругаютъ его, Щедрина, за нѣсколько критическихъ замѣчаній о романѣ Чернышевскаго, а между тѣмъ всякій разумный человѣкъ, читая этотъ романъ, "сумѣетъ отличить живую и разумную его идею отъ сочиненныхъ и только портящихъ дѣло подробностей." Вислоухіе обходятъ существенное содержаніе "Что дѣлать" и пріударяютъ на счетъ подробностей, среди которыхъ ихъ всего болѣе соблазняетъ "перспектива работать съ пѣніемъ и плясками"... Обрисовавъ въ такихъ ужасающихъ, отталкивающихъ и карикатурныхъ чертахъ наиболѣе типичныхъ представителей передовой Россіи того времени, Щедринъ приноситъ покаяніе въ своихъ проступкахъ передъ представителями отживающей Россіи, которыхъ обличала до сихъ поръ его сатира: "Да, я каюсь предъ вами, старые, отживающіе вѣкъ драбанты! Я былъ близорукъ, я не предвидѣлъ, что сквозь васъ прорастутъ драбанты новые, и гораздо болѣе ехпдные, нежели вы. Я вѣрилъ въ какую-то звѣзду и умилялся, взирая на мальчиковъ, которые росли не по днямъ, а по часамъ. Оказалось, что это даже и не звѣзда совсѣмъ" {"Современникъ" 1864. Мартъ, Наша общественная жизнь, стр. 46.}...

Редакція "Русскаго Слова" отвѣтила немедленно. Въ неподписанной а мѣткѣ подъ названіемъ "Кающійся, но не раскаявшійся фельетонистъ Современника", журимъ рѣзко и безпощадно разоблачаетъ всѣ скверныя стороны въ полемическомъ фельетонѣ Щедрина. Фельетонистъ "Современника" доказалъ въ самомъ дѣлѣ, что его чаша полна, но что въ ней заключается не нектаръ, а какая-то "желтая жидкость". Всѣ сотрудники "Русскаго Слова" обруганы казарменнымъ стилемъ, которому могъ бы позавидовать любой уличный листокъ. Отъ всѣхъ остротъ Щедрина "пахнетъ саломъ курдюцкаго барана". Однако онъ не далъ никакого принципіальнаго отвѣта на возникшія въ печати сомнѣнія по поводу его выходки противъ нигилистовъ и Чернышевскаго. Онъ ничего толкомъ не объяснилъ, и въ его фельетонѣ, кромѣ ругани, ничего найти невозможно. "Насъ удивляетъ, пишетъ Русское Слово, какимъ образомъ редакція журнала, всегда отличавшагося тактомъ, позволила открыть у себя, вмѣсто легкаго литературнаго отдѣла, какой-то балаганъ, наполненный кривляньями и буфонствомъ". Къ чему этотъ безпредметный гамъ и стонъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ читатели привыкли встрѣчать настоящую полемику, не руководимую раздраженіемъ канцелярскаго самолюбія? Развѣ Добролюбовъ отхватывалъ трепака, когда вступалъ въ единоборство со своими противниками? Развѣ Чернышевскій клеветалъ на своихъ оппонентовъ, съ которыми онъ расходился во мнѣніяхъ? "Мы еще разъ предупреждаемъ Современникъ, пишетъ Русское Слово, что есть границы униженія, за которыми сочувствіе, такъ дорого купленное прежними его дѣятелями, уже трудно возвратить". Пусть редакція "Современника" обратитъ вниманіе, что въ ихъ кругѣ оказалась чужая овца. Щедринъ издѣвается надъ лучшей частью русскаго общества, но видано-ли гдѣ-нибудь, чтобы журналистика издѣвалась надъ тѣми людьми, съ которыми она находится въ естественной связи, отъ которыхъ она должна ожидать своихъ лучшихъ дѣятелей?.. {"Русское Слово", апрѣль, Кающійся, но не раскаявшійся фельетонистъ Современника", стр. 73.}.

Косица и журналистъ, подписавшій Incognito, отмѣтили, каждый въ свое время, фальшивый вывертъ Щедрина въ его полемическомъ объясненіи по поводу Чернышевскаго. Ради здраваго пониманія дѣла, ради высшихъ интересовъ истины, писали "Отечественныя Записки", мы обязаны сказать, что увеселительное зданіе изъ хрусталя и аллюминія въ романѣ "Что дѣлать" вовсе не произвольная подробность. Объясненіе Щедрина, заявлялъ Косица въ "Библіотекѣ для чтенія" 1865 г., есть одна уловка, ибо подробности, которыя онъ осуждаетъ, глубочайшимъ образомъ связаны съ главною мыслью, съ основнымъ духомъ всего романа... Радикальная репутація Щедрина явно пошатнулась, и "Современнникъ", такъ долго руководившій общественнымъ мнѣніемъ Россіи, поколебался въ своемъ положеніи. Два фельетона талантливаго, но опрометчиваго сатирика должны были окончательно погубить это изданіе, измѣнившее самому себѣ. Въ это-то время "Современникъ", надѣясь еще наверстать все потерянное въ летучей схваткѣ съ "Русскимъ Словомъ", усиливаетъ свою полемику съ Достоевскимъ и, какъ мы уже знаемъ, доводитъ ее до невѣроятнаго безобразія, вызвавшаго энергичный протестъ во многихъ столичныхъ и провинціальныхъ изданіяхъ. Не только литературная, но и нравственная репутація журнала стала шататься въ глазахъ публики. Щедринъ и Антоновичъ каждымъ своимъ шагомъ все болѣе и болѣе рвали связь съ прежними лучшими дѣятелями, и новыя силы, шедшія на смѣну Добролюбову и Чернышевскому, не упускали случая, чтобы довести до конца разъ начатую борьбу съ "Современникомъ". Въ апрѣлѣ 1864 года Антоновичъ бросаетъ скрытый намекъ въ статьѣ о Писемскомъ противъ "критиковъ-дѣтей", увлекшихся новымъ романомъ Тургенева {"Современникъ", 1864, апрѣль, Современные романы (по поводу "Взбаломученнаго моря" А. Ѳ. Писемскаго и "Призраковъ" Тургенева), стр. 207.}. Онъ все еще не можетъ понять своей роковой ошибки, поставившей его въ ложное, двусмысленное положеніе по отношенію къ молодому поколѣнію. Ему все еще кажется, что Базаровъ есть карикатура на типъ этого молодого поколѣнія. Лишенный всякаго критическаго чутья и художественнаго пониманія, онъ все еще разгуливается насчетъ Тургенева и Базарова въ площадномъ тонѣ, безъ единаго признака живого чувства, живой и непосредственной талантливости. "Современникъ" какъ-бы не хочетъ считаться съ взглядами Писарева, который сразу, еще въ мартѣ 1862 г., мѣтко оцѣнилъ произведеніе Тургенева въ статьѣ подъ названіемъ "Базаровъ". Онъ пренебрежительно трактуетъ человѣка съ настоящимъ критическимъ даромъ, по темпераменту какъ-бы призваннаго замѣнить Чернышевскаго въ современномъ прогрессивномъ движеніи русскаго общества. Съ наивностью самаго поверхностнаго публициста, непривыкшаго взвѣшивать полемическія силы своихъ соперниковъ, онъ самъ лѣзетъ на борьбу съ тою-же телѣжною оглоблею, которою бился Щедринъ, и при томъ безъ его стихійнаго размаха. Но Писаревъ могъ только выроста и показать свое природное дарованіе въ схваткѣ съ "Современникомъ". Типъ Базарова представлялся ему превосходнымъ художественнымъ воплощеніемъ его собственныхъ убѣжденій, всѣхъ симпатій и убѣжденій молодого поколѣнія, къ которому онъ принадлежалъ, и выйти на битву за Базарова, именемъ Базарова, подъ флагомъ реалистическаго радикализма, значило для него сразиться за святыню своихъ пылкихъ идейныхъ влеченій и страстей. Онъ съ чувствомъ полнаго превосходства приступилъ къ полемикѣ съ "Современникомъ" и на противника, прикрывающагося авторитетомъ изъятыхъ изъ борьбы дѣятелей, обратилъ свой остро-наточенный, удалецки-разбойническій ножъ. Въ трехъ статьяхъ, подъ интригующимъ заглавіемъ "Нерѣшенный вопросъ", онъ изложилъ, съ настоящимъ вдохновеніемъ, почти съ энтузіазмомъ, съ удивительнымъ литературнымъ краснорѣчіемъ, всѣ свои главнѣйшія убѣжденія, основные принципы своего міровоззрѣнія. Со страстью юноши онъ вычерчиваетъ любимый имъ образъ Базарова, выражаетъ нѣсколько смѣлыхъ сужденій о нормальныхъ отношеніяхъ между мужчиною и женщиною и съ протестантскимъ негодованіемъ набрасывается на поэзію и искусство въ такихъ фразахъ, которыя, несмотря на дико-фальшивое содержаніе, по своей литературной чеканкѣ сами должны быть отнесены къ блестящимъ страницамъ русской критической литературы. Антоновичу онъ указываетъ на его грубыя ошибки, замѣчая при этомъ, что роль перваго критика совершенно не соотвѣтствуетъ его силамъ. На многихъ страницахъ своей статьи онъ обличаетъ его въ полномъ непониманіи художественной фигуры Базарова. Приведя одинъ изъ нелѣпыхъ комментаріевъ его, въ которомъ Антоновичъ упрекаетъ Базарова въ жестокости характера. Писаревъ вдругъ, измѣнивъ общему тону своей статьи, бросаетъ ему въ лицо нѣсколько комическихъ, издѣвательскихъ фразъ: "Ахъ, ты коробочка доброжелательная! Ахъ, ты обличительница копѣечная! Ахъ, ты лукошко глубокомыслія!" Послѣ всего случившагося, послѣ фельетоновъ Щедрина, нанесшихъ оскорбленіе Чернышевскому и молодому поколѣнію, Писаревъ уже не считаетъ необходимымъ сколько-нибудь щадить "Современникъ". Критика этого журнала опростоволосилась въ одномъ изъ важныхъ литературныхъ вопросовъ, и ея безтактный поступокъ по отношенію къ роману Тургенева надо какъ можно скорѣе загладить предъ русской читающей публикой. "Критика наша, съ полемическимъ гнѣвомъ восклицаетъ Писаревъ, по обыкновенію смотритъ въ книгу и видитъ фигу, и на основаніи этой фиги изобличаетъ Базарова въ непочтительности, въ жестокости и во всякомъ озорствѣ. Долго придется Антоновичу раскаиваться въ его статьѣ объ Асмодеѣ нашею времени. Много вреда надѣлала эта статья. Сильно перепутала она понятія нашего общества о молодомъ поколѣніи. Такъ напакостить могъ именно одинъ только Современникъ" {"Русское Слово", Сентябрь, "Нерѣшенный вопросъ", стр. 42.}. Таковъ былъ первый залпъ, сдѣланный по "Современнику" Писаревымъ. Въ полемическую борьбу съ Антоновичемъ вмѣшался человѣкъ съ крупнымъ литературнымъ талантомъ и совершенно опредѣленнымъ міровоззрѣніемъ, которое онъ имѣлъ полное право соединять съ традиціями Чернышевскаго, человѣкъ, которому Чернышевскій протянулъ-бы руку, если бы въ это время его публицистическая дѣятельность уже не была закончена въ силу чисто внѣшнихъ обстоятельствъ. Зайцевъ не былъ опаснымъ соперникомъ для Антоновича: лишенные литературнаго таланта, съ самымъ ограниченнымъ кругозоромъ, оба они могли препираться до остервенѣнія, чуть не до кулачныхъ потасовокъ, изобличая другъ друга въ недобросовѣстности, но ни одинъ изъ нихъ, ни одною своею статьею, не вносилъ въ эту борьбу ничего, что имѣло-бы истинно литературный характеръ и значеніе. Ихъ полемическая схватка груба, безъидейна по содержанію, скандальна по своей распущенности. Но Писаревъ, несмотря на дикость своихъ эстетическихъ принциповъ, несмотря на свою анти-литературную агитацію, былъ настоящимъ литераторомъ по темпераменту и по умѣнью обсуживать художественныя явленія и оцѣнивать литературное значеніе своихъ противниковъ. Его сильное, почти азартное, въ немногихъ строкахъ, нападеніе на критику "Современника" должно было произвести ошеломляющее впечатлѣніе. Въ этихъ рѣзкихъ фразахъ, почти вносящихъ диссонансъ въ общій тонъ его статьи, но обставленныхъ превосходно подобранными и блестяще-разработанными доказательствами, нельзя было не почувствовать цѣльнаго и чистаго фанатическаго убѣжденія. Нельзя было не видѣть, что Писаревъ не сдастся. Вѣрный и убѣжденный партизанъ Чернышевскаго, онъ былъ при этомъ настоящимъ, типическимъ выразителемъ наступившаго историческаго момента. Выйдя на защиту Базарова, онъ опирался на живыя силы современности. Стоя впереди реалистическаго движенія, онъ всѣми фибрами своей души былъ связанъ съ прогрессивной толпой того времени.

И "Современникъ" немедленно откликнулся на дерзкій вызовъ молодого таланта. Въ октябрѣ 1864 года Посторонній Сатирикъ (Антоновичъ) выражаетъ удивленіе по поводу статьи Писарева "Нерѣшенный вопросъ". По его мнѣнію, статьѣ этой приличнѣе было-бы появиться въ "Эпохѣ", въ "Отечественныхъ Запискахъ", даже въ "Русскомъ Вѣстникѣ", но никакъ не въ радикальномъ журналѣ. Ему приходитъ въ голову, что помѣщеніемъ этой статьи "Русское Слово" хотѣло совершить какой-то фокусъ, чтобы вызвать въ журналистикѣ новый разговоръ о нигилистахъ и затѣмъ отречься отъ всякой солидарности съ этой статьей. Антоновичъ считаетъ себя вынужденнымъ обратиться къ редакціи "Русскаго Слова" съ вопросомъ: согласна-ли она съ этой статьей, раздѣляетъ-ли она всѣ сужденія ея автора о романѣ Тургенева и о критикѣ на этотъ романъ, помѣщенной въ "Современникѣ"? Антоновичъ не начнетъ своей полемики раньше, чѣмъ не получитъ печатнаго отвѣта на свой вопросъ. Сдѣлавъ такое приглашеніе, Посторонній сатирикъ обращается къ одному изъ постоянныхъ сотрудниковъ "Русскаго Слова", Минаеву, съ вопросомъ, какъ онъ думаетъ о статьѣ "Нерѣшенный вопросъ"? Какъ вы относитесь къ дѣянію вашего сотоварища по журналу? допрашиваетъ онъ его. Такой-же вопросъ онъ предлагаетъ издателю журнала, Благосвѣтлову. Въ заключеніе, разыгравъ съ хлестаковской наивностью роль заваленнаго дѣломъ человѣка, Антоновичъ важно заявляетъ о томъ, что ему нужно еще закончить полемику съ "Эпохою", что ему необходимо присматривать за двумя органами Краевскаго, не упуская при этомъ -- Боже сохрани -- изъ виду московской печати. Полемика съ "Русскимъ Словомъ" подвернулась совсѣмъ не кстати, но нечего дѣлать,-- ужъ такъ и быть, онъ согласенъ: какъ только онъ получитъ отвѣтъ, онъ подниметъ перчатку, брошенную ему редакціей молодого журнала {"Современникъ", 1864 г., октябрь. Вопросъ, обращенный къ (Русскому Слову", стр. 268--290.}.

"Русское Слово" отвѣтило твердо и ясно. Журналу незачѣмъ отрекаться отъ солидарности со статьею "Нерѣшенный вопросъ". Статья эта оцѣниваетъ дѣятельность и современное значеніе тѣхъ людей, на сторонѣ которыхъ находятся всѣ симпатіи его сотрудниковъ. Авторъ этой статьи защищаетъ литературный типъ отъ той клеветы, которую взвела на него журналистика, и показываетъ важное значеніе базаровскаго элемента въ общественной жизни, въ наукѣ, въ искусствѣ. Въ этомъ принципіальномъ отношеніи оба журнала разошлись еще въ 1862 г., со времени статьи Писарева "Базаровъ", но "Русскому Слову" нечего бояться полемики и угрозъ "Современника". Въ той-же книгѣ Зайцевъ отмѣчаетъ всю непристойность полемики Антоновича съ "Эпохою" {"Русское Слово" 1864 г., октябрь, Отвѣтъ Современнику, стр; 103--104 и Славянофилы побѣдили, стр. 71.}.

Въ декабрѣ того-же года Антоновичъ обращается къ "Русскому Слову" съ "Предварительными объясненіями". Онъ получилъ печатный отвѣтъ и потому долженъ былъ-бы начать полемику непосредственно, но тѣмъ не менѣе онъ находитъ нужнымъ вдаться въ нѣкоторыя прелиминарные переговоры. Прежде всего онъ долженъ упрекнутъ Зайцева за то, что тотъ не понялъ смысла его полемики съ "Эпохою". Неужели, въ самомъ дѣлѣ, сотрудникъ "Русскаго Слова" не видитъ въ этой полемикѣ ничего, кромѣ непристойностей и личностей? Антоновичу представляется, что въ его базарной ругнѣ, обращенной на Достоевскаго, можно найти какой-то идейный смыслъ, и онъ рѣшается спросить Зайцева: "ужели вы не захотѣли-бы подписать ни одной изъ моихъ полемическихъ статей, ужели и вамъ кажется, какъ Отечественнымъ Запискамъ, что моя полемика не требуется для блага отечества и не проливаетъ свѣта на міровые вопросы?" Затѣмъ Антоновичъ, слегка укоривъ Зайцева за его отношеніе къ неграмъ, переходитъ къ главному вопросу о романѣ Тургенева. По его глубокомысленному толкованію, Тургеневъ показалъ "Русскому Слову" фигу, а оно стало цѣловать эту фигу, "приняло ее за идеалъ, за комплиментъ", и "водянымъ настоемъ этой фиги" стало разбалтывать свои критическія статьи. Похвалившись тѣмъ, что онъ всѣми признанъ за моветоннаго полемизатора, Антоновичъ заявляетъ, что онъ просто радъ тремъ знаменитымъ ругательнымъ фразамъ Писарева: онѣ развязываютъ ему языкъ и даютъ возможность не стѣсняться въ выраженіяхъ. Если его критика была названа лукошкомъ глубокомыслія, то отнынѣ онъ будетъ называть критику "Русскаго Слова" бутербродомъ глубокомыслія, и, говоря о "критикантахъ" этого журнала, онъ будетъ выражаться такъ: бутербродъ съ глубокомысліемъ Благосвѣтлова, бутербродъ съ глубокомысліемъ Зайцева, бутербродъ съ глубокомысліемъ Писарева. Тургеневскія фиги понравились бутербродамъ "Русскаго Слова"! Бутербродъ съ глубокомысліемъ Зайцева подсиживаетъ "Современникъ". Спросите у бутерброда съ глубокомысліемъ Зайцева, умѣетъ-ли Антоновичъ непристойно полемизировать? Друзья-бутерброды, коробочки и лукошки, давайте спорить!.. Развернувъ такимъ образомъ свое остроуміе, Антоновичъ не упускаетъ однако случая указать на то, что статью его о Тургеневѣ принялъ самъ Чернышевскій. Если его критика оказалась лукошкомъ глубокомыслія, значитъ {"Современникъ", 1864 г., декабрь. Литературныя мелочи, стр. 156--172.}...

Это предварительное объясненіе Антоновича "Русское Слово" встрѣтило съ нѣкоторою сдержанностью. Зайцевъ и сотрудникъ, подписавшійся "Заштатный юмористъ", поздравили Посторонняго Сатирика съ остроумными бутербродами и въ насмѣшливыхъ выраженіяхъ указали ему на то, что онъ затѣваетъ полемику не по-рыцарски. Можетъ случиться, что онъ останется одинъ на этомъ турнирѣ, если не измѣнитъ своей тактики. Однако, при всей "аттенціи" журнала къ "Современнику", сотрудники "Русскаго Слова" считаютъ себя обязанными приготовиться къ преломленію рыцарскихъ копій {"Русское Слово" 1864 г. декабрь. Постороннему Сатирику Современника и Библіографическій Листокъ, стр. 24--26.}.

Такъ разжигали другъ друга своими "предварительными объясненіями" сотрудники двухъ радикальныхъ журналовъ, прежде чѣмъ начать излагать предъ публикой оттѣнки своихъ принципіальныхъ несогласій. Не говоря пока ничего по существу, они потрясаютъ воздухъ дикимъ крикомъ, какъ готовящіеся къ бою полуварварскія орды, издали угрожающія другъ другу своими военными орудіями. Одни размахиваютъ тяжеловѣсными дубинами, другіе съ яростью показываютъ зловѣще сверкающіе ножи. Битва будетъ рукопашная, изступленная, безпощадная... Съ первой-же книги 1865 года "Современникъ" обрушится на "Русское Слово", и схватка разыграется по всей линіи. Ничто не укротитъ воюющихъ сторонъ, пока въ этомъ стихійномъ столкновеніи не выяснится окончательно, кто дѣйствительно силенъ и способенъ побѣдоносно взять роль общественнаго руководителя. Журналы другихъ направленій будутъ злорадно слѣдить за этой дракой въ средѣ радикальной партіи, а "Отечественныя Записки", примыкающія къ прогрессивному движенію, кружась подлѣ дерущихся, будутъ безсильно размахивать унылыми алебардами своего умѣреннаго либерализма.

IV.

Въ декабрѣ 1864 года Щедринъ уѣхалъ изъ С.-Петербурга, о чемъ онъ сообщилъ въ "Современникѣ" въ открытомъ письмѣ на имя Н. Некрасова. "Оставляя С.-Петербургъ, писалъ онъ съ сухимъ лаконизмомъ, я могу на будущее время быть только сотрудникомъ издаваемаго вами журнала, не принимая болѣе участія въ трудахъ по редакціи". Поднявъ цѣлую бурю въ литературѣ своими фельетонами о нигилистахъ и насмѣшкой надъ оптимизмомъ Чернышевскаго, Щедринъ на время прекращаетъ свою публицистическую работу. Онъ поступаетъ на службу, назначается предсѣдателемъ пензенской казенной палаты и, оторвавшись отъ шумной дѣятельности передового журналиста, на нѣкоторое время почти скрывается съ литературнаго горизонта -- до тѣхъ поръ, пока Некрасовъ не привлекаетъ его, въ 1868 году, къ ближайшему участію въ преобразованныхъ "Отечественныхъ Запискахъ". Въ "Современникѣ", въ качествѣ главнаго дѣятеля, остался одинъ Антоновичъ. Только что окончивъ полемику съ "Эпохою" и уже раззадоривъ сотрудниковъ "Русскаго Слова", Антоновичъ долженъ былъ выдержать новую битву съ этимъ журналомъ, который явнымъ образомъ продолжалъ традиціи Чернышевскаго. Въ этомъ новомъ спорѣ каждое его слово, послѣ смутившихъ публику фельетоновъ Щедрина, могло имѣть самое серьезное значеніе для "Современника". Антоновичу предстояла трудная задача вновь поднять репутацію изданія, которая, очевиднымъ образомъ, истощалась, падала, разлагалась. "Русское Слово" быстро выростало подъ редакціей энергичнаго и предусмотрительнаго человѣка, какимъ былъ Благосвѣтловъ. Его сотрудники, съ Писаревымъ во главѣ, уже успѣли привлечь къ себѣ сочувствіе публики, которая находила живой отголосокъ своихъ настроеній, своихъ надеждъ, своихъ запросовъ въ статьяхъ и замѣткахъ этого молодого журнала. Свѣжіе литературные работники шли въ редакцію Благосвѣтлова, гдѣ все, какъ нѣкогда въ "Современникѣ", кипѣло своеобразнымъ задоромъ и страстями протестантскаго реализма. Здѣсь они могли работать на большей свободѣ, не стѣсняемые ничьимъ мелкимъ самолюбіемъ, которое въ "Современникѣ" этой поры, съ заносчивымъ Антоновичемъ во главѣ, должно было отпугивать всякую свѣжую умственную силу. Выдыхаясь въ области литературной и философской критики, "Современникъ" лишался того рычага, которымъ всегда управлялось въ Россіи общественное мнѣніе. Критика "Русскаго Слова", отвѣчавшая воззрѣніямъ интеллигентной толпы, воспитанной на статьяхъ Чернышевскаго, критика, яркая по формѣ, смѣлая и рѣшительная въ своихъ требованіяхъ, критика, блещущая настоящимъ природнымъ талантомъ, становилась центромъ новаго умственнаго движенія, въ которомъ Антоновичъ, лишенный серьезнаго литературнаго дарованія, уже не могъ играть никакой роли. Побѣда должна была остаться на сторонѣ "Русскаго Слова".

Въ январѣ Антоновичъ, связанный собственнымъ обѣщаніемъ, обращается къ двумъ дѣятелямъ враждебнаго органа. Съ поддѣльнымъ и вымученнымъ остроуміемъ, отдающимъ циническимъ бахвальствомъ, онъ упрекаетъ сотрудниковъ "Русскаго Слова" въ томъ, что они отлыниваютъ отъ прямыхъ объясненій съ нимъ. Нѣтъ, друзья мои, восклицаетъ онъ, не на того напали! и потомъ, переходя изъ оборонительнаго тона въ наступательный, прибавляетъ: "Я не позволю отвлечь себя отъ главнаго предмета, да и васъ не пущу отъ него ни на шагъ! Я васъ заставлю объясниться со мной". Не довѣряя добросовѣстности своихъ противниковъ, онъ будетъ формулировать свои сомнѣнія въ видѣ тезисовъ и вопросовъ. Каждый тезисъ или вопросъ будетъ стоять у него подъ номеромъ, такъ что, если какой-нибудь его противникъ пожелаетъ уклониться въ сторону, онъ укажетъ на него пальцемъ, онъ прямо носомъ ткнетъ его въ номеръ. Пусть дрожатъ всѣ эти бутерброды съ глубокомысліемъ Благосвѣтлова, Зайцева и Писарева. Онъ идетъ на нихъ войною и непремѣнно одержитъ надъ ними побѣду. Пусть они посмотрятъ на трофеи его прежнихъ сраженій: Косица лежитъ во прахѣ, "Эпоха" разбита въ дребезги... Предчувствуютъ-ли его теперешніе враги, что съ ними будетъ? "Что? обидѣлись? Вамъ непріятно, что васъ назвали бутербродами, да? Вотъ то-то же и есть, крошечка г. Зайцевъ, душечка г. Благосвѣтловъ"... Затѣмъ, разбирая по пунктамъ свои грубые и мелочные перекоры съ "Русскимъ Словомъ", дѣловито пересматривая всѣ взаимныя характеристики съ остроумными уподобленіями лукошку, фигѣ, бутерброду, онъ побиваетъ Зайцева его плантаторскими тенденціями, а Благосвѣтлова, натянувшаго на себя базаровскую маску, тѣмъ, что онъ нѣкогда велъ "уморительную" полемику противъ идей Чернышевскаго. Но предметомъ принципіальнаго спора онъ считаетъ статью Писарева "Нерѣшенный вопросъ". Онъ уже два раза говорилъ "Русскому Слову":-- иду на васъ, онъ два раза предлагалъ ему отказаться отъ солидарности съ этой статьей. Теперь онъ предлагаетъ это редакціи въ послѣдній разъ и, если она не послушаетъ его, онъ заставитъ ее отказаться отъ "Нерѣшеннаго вопроса" и расхлебать кашу, которую заварила эта статья.

Въ заключеніе Антоновичъ пользуется неловкимъ объясненіемъ на щекотливую денежную тему Благосвѣтлова съ литераторомъ М. Вороновымъ, издѣвательски предлагая издателю "Русскаго Слова" расплатиться за провинившагося литератора изъ собственнаго кошелька.

Въ той же книгѣ Д. Минаевъ, неожиданно передавшійся на сторону "Современника", отвѣчаетъ Антоновичу на его вопросъ о томъ, согласенъ ли онъ съ идеями, выраженными въ "Нерѣшенномъ вопросѣ". Бойкій пасквилянтъ оказался несолидарнымъ съ Писаревымъ. Сотрудникъ пошлаго "Будильника" никогда "не доходилъ до обожанія базаровскаго типа" и въ романѣ Тургенева видитъ только прологъ, прелюдію къ эпическимъ твореніямъ Писемскаго, Клюшникова и Стебницкаго {"Современникъ" 1865 г., январь, Литературныя мелочи, стр. 157--172.}.

Благосвѣтловъ, грубый но менѣе, чѣмъ Антоновичъ, но болѣе, чѣмъ онъ, ловкій и твердый, отвѣтилъ немедленно. Онъ издѣвается надъ Антоновичемъ. Изъ обширнаго лексикона бранныхъ словъ онъ выбираетъ самыя кричащія. Посторонній Сатирикъ угрожаетъ рѣшительно истребить сотрудниковъ "Русскаго Слова". Онъ махаетъ руками и дѣлаетъ всевозможные ужасающіе жесты! Съ нимъ говорятъ спокойно, а онъ на полторы мысли ставитъ до пятисотъ вопросительныхъ знаковъ. Противники едва удостаиваютъ его отвѣта, но онъ не унимается. Размазня, предлагаемая въ статьяхъ Антоновича, заварена самимъ "Современникомъ", и пусть самъ "Современникъ" отвѣтитъ, считаетъ ли онъ себя солидарнымъ съ извѣстными фельетонами Щедрина о нигилистахъ и Чернышевскомъ. пусть онъ отвѣтитъ, какими рыцарскими побужденіями руководствовался Щедринъ, обративъ противъ "Русскаго Слова" цѣлую батарею разухабистаго остроумія. Антоновичъ безсовѣстно лжетъ, обвиняя его въ томъ, что онъ писалъ уморительную критику противъ Чернышевскаго. Онъ никогда не укорялъ Чернышевскаго ни въ чемъ постыдномъ и въ этомъ всякій можетъ убѣдиться, пересмотрѣвъ его статьи, напечатанныя въ "Отечественныхъ Запискахъ"... По вопросу о Вороновѣ, онъ съ презрѣніемъ откидываетъ отъ себя издѣвательство Антоновича, предлагая ему направить въ другую сторону его "копѣечную филантропію {"Русское Слово" 1865 г., январь, Буря въ стаканѣ воды, стр. 166--171.}"... Посторонній Сатирикъ не остался въ долгу у Благосвѣтлова. Благосвѣтловъ поднялъ свой носъ и показалъ себя о натюрель, говоритъ онъ. Голова его, "страждущая абсентизмомъ толку", совершенно притуплена заносчивостью и самомнѣніемъ. Антоновичъ зналъ, что его противникъ пойдетъ на самыя крайнія мѣры, чтобы спрятать свой замаранный хвостикъ, но онъ не ожидалъ отъ него безсовѣстнаго запирательства. Перепечатывая, по своему обыкновенію, всю замѣтку Благосвѣтлова, Посторонній Сатирикъ постоянно перебиваетъ ея текстъ назойливыми и развязными замѣчаніями въ скобкахъ. Намекая на то, что Благосвѣтловъ получилъ журналъ отъ графа Кушелева-Безбородко, Антоновичъ подноситъ противнику слѣдующее неприличное обвиненіе: "вы, г. Благосвѣтловъ, пишетъ онъ, нѣкогда въ графской передней почивали на связкѣ парадныхъ гербовыхъ ливрей", и тутъ же, черезъ нѣсколько строкъ, прибавляетъ: по истинѣ вы бутербродъ и больше ничего! Бутербродъ съ размазней, да еще гнилой!.. Благосвѣтловъ спрашиваетъ о солидарности "Современника" съ Щедринымъ, и вотъ Антоновичъ отвѣчаетъ съ хитроуміемъ, достойнымъ настоящаго журнальнаго заправилы, что "Современникъ" вполнѣ солидаренъ съ бранными фельетонами сатирика, "поколику они относятся къ г. Благо Свѣтлову, а къ другимъ сотрудникамъ только относительно ихъ мнѣній, несогласныхъ съ Современникомъ". Печатая статьи Щедрина, "Современникъ" проникнутъ былъ негодованіемъ на такихъ литературныхъ шалопаевъ, какъ Благосвѣтловъ, и "хотѣлъ очищать литературу отъ гнилыхъ и заразительныхъ бутербродовъ". Антоновичъ не смѣшиваетъ своей полемики противъ Писарева и Зайцева съ полемикой противъ Благосвѣтлова. "Много чести для васъ, пишетъ онъ, если вы ихъ называете своими сотрудниками. Гораздо точнѣе назвать васъ ихнемъ прихвостнемъ или, лучше, человѣкомъ, загребающимъ жаръ ихними руками {"Современникъ" 1865 г., февраль, Глуповцы въ Русскомъ Словѣ, стр. 367 -- 386.}".

Разбросавъ на пространствѣ двадцати страницъ множество самыхъ разнообразныхъ "бутербродовъ",-- съ глубокомысліемъ, съ шалопайствомъ, съ размазней, бутербродовъ простыхъ, гнилыхъ и заразительныхъ, и повторивъ на сотню ладовъ одни и тѣ-же обвиненія противъ Благосвѣтлова, Антоновичъ въ той-же книгѣ "Современника" помѣщаетъ еще двѣ длинныхъ ругательныхъ статьи: одну (въ 15 страницъ) противъ "Краев-скаго" и "Ду-дыш-кина" и другую (въ 38 страницъ) противъ Зайцева, отложивъ еще до слѣдующихъ книгъ громадную ругательную статью противъ Писарева. Подражая изо всѣхъ силъ Чернышевскому и памятуя его опрометчивое сужденіе о Шопенгауэрѣ, Антоновичъ, въ статьѣ о Зайцевѣ, съ видомъ знатока упрекаетъ послѣдняго за черезчуръ высокую оцѣнку этого философа. Шопенгауэръ, пишетъ онъ, былъ идеалистомъ, самымъ плохимъ идеалистомъ, идеалистическимъ философомъ самаго мелкаго калибра и самаго дурного качества. Если Зайцевъ позволилъ себѣ дурной отзывъ о Фихте, то о Шопенгауэрѣ ему слѣдовало-бы выразиться такъ: "А объ этой дряни ужъ и говорить не стоитъ, не стоитъ тратить на нее даже гнилой рѣпы". У Шопенгауэра нѣтъ ни системы, ни направленія, ни связи, ни послѣдовательности, нѣтъ ни одной глубокой философской мысли. Онъ забытъ уже въ самой Германіи {"Современникъ", 1865 г., февраль, Промахи, стр. 258.}...

Антоновичъ, Благосвѣтловъ и Зайцевъ обмѣнялись новыми возраженіями въ томъ-же невѣроятномъ тонѣ, дальше котораго, въ смыслѣ литературнаго неприличія,-- нельзя было идти. Полемика приняла характеръ настоящей свалки. Оппоненты говорятъ другъ другу въ глаза невѣроятныя вещи, вытаскиваютъ на сцену интимнѣйшія подробности, не имѣющія никакого принципіальнаго значенія и, не щадя читающей публики, обзываютъ другъ друга самыми забористыми ругательными словами. Благосвѣтловъ не стѣсняется въ опредѣленіи литературной тактики Антоновича. Онъ обвиняетъ его въ полемическомъ шулерствѣ, въ хлестаковщинѣ. "Ахъ вы, лгунишка! Ахъ вы, сплетникъ литературный! кричитъ онъ. Вы собираетесь посадить меня на ладонь и показать публикѣ, а я совѣтовалъ-бы вамъ спрятаться куда-нибудь въ сапогъ и не показывать вашихъ безстыжихъ глазъ ни въ редакціи Современника, ни своимъ знакомымъ". Въ другомъ мѣстѣ Благосвѣтловъ обѣщаетъ поднести Антоновичу "вмѣстѣ съ грязнымъ хвостикомъ и колпакъ съ ослиными ушами", остроумно называя его при этомъ хавроньей. Въ заключеніе онъ даетъ торжественное обѣщаніе не входить больше ни въ какія объясненія съ Антоновичемъ и сохранить настолько хладнокровія, чтобы не состязаться съ своимъ противникомъ его-же оружіемъ {"Русское Слово", 1865 г., февраль, стр. 66--78.}.

Зайцевъ отвѣчаетъ отдѣльно Антоновичу и Постороннему Сатирику, какъ-бы двумъ различнымъ писателямъ. На приставанія своего противника, по поводу его впечатлѣній отъ полемики съ "Эпохой", онъ отвѣчаетъ довольно рѣшительно. Онъ убѣжденъ въ томъ, что Антоновичъ имѣлъ только одну цѣль -- показать свою храбрость, и для этой цѣли онъ не пренебрегалъ никакими ругательствами и даже клеветой. Полемика Антоновича съ "Русскимъ Словомъ" еще болѣе убѣдила Зайцева, что спрашивать его объ идеяхъ и принципіальныхъ соображеніяхъ дѣло совершенно безплодное. Полемическіе пріемы Антоновича возможны только въ той литературѣ, которая отразила въ себѣ всѣ ужасы послѣдняго трехлѣтія. Такого-же мнѣнія объ Антоновичѣ держатся и два другихъ сотрудника "Русскаго Слова" -- Писаревъ и Шелгуновъ, сообщаетъ Зайцевъ {"Русское Слово", 1865 г., февраль, стр. 57--65.}... Неизвѣстно, до чего-бы дошла ругательная изобрѣтательность полемистовъ, если-бы самый способъ исключительно словесныхъ пререканій не началъ казаться имъ слишкомъ слабымъ и недѣйствительнымъ для разрѣшенія этого литературнаго спора. По нѣсколько туманному и слегка смущенному заявленію, сдѣланному Антоновичемъ въ мартѣ 1865 года, въ полемику вошли новые, реальные факторы: "Опасно полемизировать съ тѣми, пишетъ онъ, которые могутъ послать на вашу квартиру двухъ огромныхъ дѣтинъ гайдуковъ для вашего вразумленія", гайдуковъ, которые "прибѣгаютъ къ такимъ краснорѣчивымъ увѣщаніямъ, что для удержанія ихъ требуются дворники и городовые {"Современникъ", 1865 г., мартъ, Литературныя мелочи, стр. 216.}".

Такъ закончился первый періодъ борьбы "Современника" съ "Русскимъ Словомъ". Три главныхъ воителя, Антоновичъ, Благосвѣтловъ и Зайцевъ, показали себя съ различныхъ сторонъ. Выступая то съ опущеннымъ, то съ поднятымъ забраломъ, Антоновичъ боролся изо всѣхъ силъ, одиноко отбиваясь тяжеловѣсной дубиной отъ не менѣе чѣмъ онъ наглыхъ, ничѣмъ не стѣсняющихся и лучше его поставленныхъ въ глазахъ молодого поколѣнія сотрудниковъ "Русскаго Слова". Развязно шельмуя своихъ противниковъ, онъ не съумѣлъ при этомъ, однако, сказать ни единаго слова, которое могло-бы примирить его съ тѣми, которые ждали отъ него оправданія или твердаго объясненія по поводу распущенныхъ фельетоновъ Щедрина. Въ этой полемикѣ онъ обнаружилъ только мелкое, мстительное самолюбіе и полную неспособность держаться въ спорѣ на почвѣ чисто-литературныхъ интересовъ. Ни одна замѣтка его не проникнута какимъ-нибудь идейнымъ интересомъ. Съ первыхъ-же шаговъ онъ запутываетъ въ споръ обстоятельства и счеты, къ дѣлу совершенно не относящіеся. Не уважая чужихъ мнѣній, онъ и въ своихъ противникахъ умѣлъ будить только самыя низменныя страсти, и, оскорбляемые его выходками, они накидывались на него съ его-же орудіями, но били сильнѣе, потому что были моложе и свѣжѣе его. Благосвѣтловъ сразу потерялъ самообладаніе и, какъ мы видѣли, брызнулъ цѣлымъ фонтаномъ сквернословія. А Зайцевъ, человѣкъ мелкій, наглый и, при всѣхъ своихъ критическихъ и философскихъ претензіяхъ, невѣжественный, не завлекаясь ни въ какіе серьезные споры, бойко поддавалъ колѣномъ...

Писаревъ, сидѣвшій въ это время въ крѣпости, какъ орленокъ въ клѣткѣ, рвался къ полемикѣ. Человѣкъ съ темпераментомъ бойца, онъ не могъ оставаться спокойнымъ, читая, какими словами Антоновичъ поносилъ Благосвѣтлова. Фраза Антоновича о томъ, что Благосвѣтловъ есть только "прихвостень" его, Писарева, и Зайцева, разожгла въ немъ благородное товарищеское чувство. Не имѣя пока возможности лично сразиться съ общимъ противникомъ, онъ поручилъ своей матери, Варварѣ Писаревой, отдать въ "Современникъ" письмо на имя Николая Алексѣевича Некрасова, въ которомъ отъ его лица дѣлается твердое и рѣшительное заявленіе, имѣющее весьма важное значеніе для пониманія хода умственнаго развитія Писарева, Писаревъ вступилъ на почву литературнаго реализма подъ вліяніемъ Благосвѣтлова, который оторвалъ его отъ его прежнихъ эстетическихъ симпатій. "Своимъ превращеніемъ, пишетъ Варвара Писарева со словъ своего сына, онъ исключительно обязанъ Благосвѣтлову. Если, говорилъ онъ мнѣ часто, я сколько-нибудь понимаю теперь обязанности честнаго литератора, то я долженъ сознаться, что это пониманіе пробуждено и развито во мнѣ Благосвѣтловымъ. Сынъ мой видитъ въ Благосвѣтловѣ не прихвостня, а своего друга, учителя и руководителя, которому онъ обязанъ своимъ развитіемъ и въ совѣтахъ котораго онъ нуждается до настоящей минуты". Никогда Благосвѣтловъ не холопствовалъ передъ графомъ Кушелевымъ - Безбородко. Если-же упрекъ этотъ былъ-бы справедливъ, онъ долженъ былъ-бы упасть и на Писарева. Если холопствовалъ редакторъ, то долженъ былъ холопствовать и его помощникъ. Позорить Благосвѣтлова и въ то-же время выгораживать Писарева невозможно: или оба они честные люди, или оба негодяи. "Таково глубокое убѣжденіе моего сына", заключаетъ свое письмо Варвара Писарева {"Современникъ" 1865 г., мартъ, Письмо въ редакцію, стр. 218--220.}.

При первой возможности Писаревъ схватывается съ Антоновичемъ лично. Не входя въ разсмотрѣніе всѣхъ перипетій перваго періода борьбы, онъ пользуется новыми матеріалами, чтобы доказать Антоновичу его уклоненіе съ пути Чернышевскаго. Антоновичъ въ это время успѣлъ напечатать подробный разборъ "Эстетическихъ отношеній искусства къ дѣйствительности", появившихся новымъ, вторымъ изданіемъ. Въ теченіе десяти лѣтъ взгляды Чернышевскаго успѣли пустить глубокіе корни въ русской литературѣ и въ настоящее время есть журналисты, которые доводятъ ихъ до крайностей, утрируютъ ихъ въ ущербъ ихъ дѣйствительному смыслу, говоритъ Антоновичъ. Считая себя одного хранителемъ философскихъ традицій Чернышевскаго, Антоновичъ полагаетъ нужнымъ изложить его эстетическую теорію въ ея первоначальномъ видѣ, какъ "она вышла изъ рукъ ея основателя или насадителя на русской почвѣ". Но пространно передавая эстетическія понятія Чернышевскаго, Антоновичъ, быть можетъ, не замѣтно для самого себя, прибавляетъ кое-какія черты къ тому, что было впервые напечатано въ магистерской диссертаціи Чернышевскаго, принимая при этомъ тонъ "раціональнаго" оппонента "рьянымъ, но не слишкомъ раціональнымъ" послѣдователямъ этой новой теоріи. Въ послѣднее время, пишетъ Антоновичъ, нѣкоторые, возставая противъ ложныхъ направленій искусства, въ горячности и неразсудительности дошли до того, что стали возставать противъ искусства и эстетическаго наслажденія вообще. По мнѣнію Антоновича, такой "аскетическій" взглядъ на искусство понятенъ и возможенъ только у людей, которые тенденціозно придумываютъ разные кодексы человѣческихъ обязанностей, не считаясь при этомъ съ реальными свойствами и потребностями человѣческой натуры. "Эстетическое наслажденіе есть нормальная потребность... Искусство, какъ удовлетвореніе этой потребности, полезно, если бы оно даже ничего не давало человѣку, кромѣ эстетическаго наслажденія, если бы оно было просто искусствомъ для искусства, безъ стремленія къ другимъ высшимъ цѣлямъ" {"Современникъ" 1865 г., мартъ, Современная эстетическая теорія, стр. 68.}. Подобными оговорками Антоновичъ обставляетъ свое изложеніе "Эстетическихъ отношеній", явнымъ образомъ бросая полемическія стрѣлы въ сторону Писарева. Этимъ маневромъ критикъ "Современника" думалъ смутить своихъ противниковъ, обвинивъ ихъ въ томъ, что они искажаютъ идеи Чернышевскаго, который, будто-бы, вовсе не отрицалъ эстетики, эстетическихъ наслажденій и важности "искусства дли искусства". Придавая диссертаціи Чернышевскаго болѣе широкій и толерантный смыслъ, Антоновичъ этимъ самымъ однако давалъ такому противнику, какъ Писаревъ, очень опасное оружіе противъ себя. Выводы изъ сочиненія Чернышевскаго, безпристрастно сдѣланные, могли быть только разрушительными по отношенію къ искусству, и Писареву не стоило особеннаго труда показать всѣ отклоненія Антоновича отъ утилитарнаго реализма Чернышевскаго. Опираясь на собственное пониманіе трактата Чернышевскаго, Писаревъ спорилъ по этому поводу съ Антоновичемъ, имѣя въ виду не только подлинныя выраженія и слова того, кого считалъ своимъ авторитетомъ, но духъ и общія стремленія всей его философской дѣятельности, которая не допускала никакого компромисса хотя бы съ самыми слабыми оттѣнками идеалистическихъ понятій. Онъ развиваетъ доктрину Чернышевскаго именно въ томъ направленіи, которое наиболѣе соотвѣтствовало реалистическимъ тенденціямъ эпохи. Другими матеріалами Писаревъ не пользовался. Но если бы онъ пожелалъ, онъ могъ бы, въ дополненіе къ знаменитому трактату Чернышевскаго, воспользоваться еще и другимъ его трудомъ, а именно критическимъ разборомъ "Эстетическихъ отношеній", напечатаннымъ въ іюньской книгѣ "Современника" въ 1855 году, въ годъ выхода трактата, за подписью Н. П--ъ, но, по несомнѣнно вѣрному въ данномъ случаѣ заявленію Антоновича, принадлежащимъ -- какъ это ни странно сказать -- самому Чернышевскому. Рецензентъ, руководимый, по комментарію Антоновича, желаніемъ дать ходъ своимъ идеямъ, рискнулъ представить критическій рефератъ, о своемъ трудѣ, при чемъ онъ "съ достоинствомъ и безпристрастіемъ указалъ, какъ на хорошія стороны, такъ и на нѣкоторыя упущенія въ своемъ сочиненіи" {"Современникъ" 1865 г., мартъ, Литературныя мелочи, стр. 209.}. Съ удивительнымъ самообладаніемъ рѣшительнаго и нѣсколько коварнаго агитатора, не пренебрегающаго для завоеванія умовъ никакими средствами, Чернышевскій выдаетъ своему трактату, отвергнутому офиціальною русскою наукою, дипломъ отъ лица настоящей передовой философіи. Въ своей рецензіи онъ хочетъ показать, "до какой степени вѣрно" Чернышевскій сдѣлалъ приложеніе къ частной области эстетическихъ понятій общихъ воззрѣній науки. "Въ средоточіи дѣла", въ системѣ современныхъ философскихъ идей можно найти полное оправданіе тому, что излагается въ "Эстетическихъ отношеніяхъ". Авторъ, говорится въ рецензіи, обнаруживаетъ способность различать въ извѣстныхъ понятіяхъ элементы, согласные съ воззрѣніями современной науки, и элементы, съ ними несогласные. "Его теорія имѣетъ внутреннее единство характера". Въ ней все принадлежитъ положительной наукѣ, хотя надлежащими примѣрами ее можно было бы поставить въ связь "съ интересами дня, которые занимаютъ столь многихъ..." {"Современникъ" 1855 г., іюнь, Критика, стр. 23--54.}.

Въ "Эстетическихъ отношеніяхъ" нѣтъ настоящаго изложенія той современной философіи, именемъ которой Чернышевскій защищаетъ Чернышевскаго, но не подлежитъ сомнѣнію, что, опираясь на эту философію, въ томъ видѣ, въ какомъ -- судя по дальнѣйшимъ его статьямъ,-- представлялъ ее себѣ Чернышевскій, Писаревъ могъ бы доказать свою полную правоту и послѣдовательность въ спорѣ съ Антоновичемъ. На его сторонѣ были идеи вѣка, а духъ учителя, еще живого, по уже отдаленнаго отъ своихъ вѣрныхъ учениковъ, виталъ надъ поколѣніемъ молодыхъ писателей, призывая къ окончательному, безпощадному разрушенію праздной эстетики. Антоновичъ, уже обнаружившій совершенное непониманіе молодыхъ продолжателей Чернышевскаго, теперь показалъ, что онъ никогда глубоко не понималъ и самого Чернышевскаго, съ его во всемъ радикальными, прямолинейными стремленіями, съ его темпераментомъ безтрепетнаго разрушителя, съ его узкимъ, одностороннимъ, но фанатически непреклоннымъ умомъ.

Писаревъ откликнулся на многочисленныя выходки Антоновича сначала въ статьяхъ "Прогулка по садамъ Россійской словесности" и "Разрушеніе эстетики", а потомъ, сразившись съ "Современникомъ" по вопросу объ "Эстетическихъ отношеніяхъ", далъ пространный, горячо написанный отвѣтъ на полемическія статьи Антоновича, "Промахи" и "Лжереалисты" -- въ статьѣ подъ названіемъ "Посмотримъ", заключившей борьбу обоихъ журналовъ. И каждое изъ возраженій Писарева проникнуто сильнымъ чувствомъ убѣжденнаго человѣка. Онъ нападаетъ на Антоновича со страстью партизана извѣстной доктрины, которую его противникъ унизилъ своимъ фальшивымъ заступничествомъ. Антоновичъ оскорбляетъ его чувство порядочности своею полемическою невоздержностью и клеветническими пріемами. У него нѣтъ самостоятельнаго міросозерцанія, нѣтъ Щедринской веселости, которая умѣла осмѣивать то, чего она не понимала,-- и вотъ онъ собираетъ, вмѣсто логическихъ аргументовъ, въ спорѣ съ своими противниками всякаго рода сплетни и небылицы. У Антоновича не хватаетъ честности отказаться отъ своего "Асмодея", и защищая проигранное дѣло, онъ запутывается въ софизмахъ и заводитъ критику "Современника" въ тѣ дебри, въ которыхъ гнѣздится русское филистерство. Онъ сыплетъ цѣлыми лукошками самаго неблаговиднаго лганья и, чтобы оборонить свою репутацію, взваливаетъ отвѣтственность за свою нелѣпую статью о Тургеневѣ на Чернышевскаго, который, принявъ ее для печати, тѣмъ самымъ будто-бы выразилъ свою солидарность съ нею {"Русское Слово" 1865 года, мартъ, Прогулка по садамъ. Глава XI, стр. 63--68.}.

Въ статьѣ "Разрушеніе эстетики" Писаревъ вооружается противъ сдѣланнаго Антоновичемъ изложенія трактата Чернышевскаго, доказывая, что авторъ его имѣлъ въ виду полное истребленіе старой и вообще всякой эстетической теоріи. Эта цѣль сквозитъ во всѣхъ опредѣленіяхъ Чернышевскаго, въ его смѣломъ и рѣшительномъ анализѣ различныхъ эстетическихъ ученій, и она могла быть превратно истолкована только филистерами или "самолюбивыми посредственностями, которыя считаютъ себя учениками автора и преемниками Добролюбова". Если Чернышевскій пользуется въ своемъ сочиненіи старыми терминами, то онъ дѣлаетъ это только потому, что въ 1855 году русское общество не было еще подготовлено къ пониманію его плодотворныхъ идей. Но теперь, черезъ десять лѣтъ, надо сдѣлать явною главную тенденцію Чернышевскаго. Пришла пора двинуть въ жизнь эту разрушительную силу, чтобы добиться отъ литературы иныхъ эфектовъ, иного воздѣйствія на общественную жизнь. Но что же дѣлаетъ Антоновичъ съ сочиненіемъ Чернышевскаго? Поворачивая "Современникъ" назадъ, въ тихую область безмятежнаго искусства, и сознавая недостаточность своихъ собственныхъ силъ для произведенія такой реакціи, онъ въ своемъ отступленіи хочетъ прикрыться "Эстетическими отношеніями". Онъ хочетъ доказать, что мысли Чернышевскаго въ настоящее время утрируются. Чтобы образумить черезчуръ рьяныхъ послѣдователей новой доктрины, онъ старается затормозить ихъ порывы яко-бы словами самого Чернышевскаго. Онъ хотѣлъ-бы, чтобы извѣстная книга залегла навсегда поперекъ той дороги, по которой движется русская мысль, и чтобы "Эстетическія отношенія" сами разрушили то дѣло, которое они создали! "О, г. Антоновичъ! О, геніальный г. Антоновичъ!" иронически восклицаетъ Писаревъ. "Вы себѣ даже и представить не можете, какую пропасть умственной нищеты и нравственной мелкости вы обнаруживаете въ самодовольной тирадѣ противъ горячности и неразсудительности какихъ-то нѣкоторыхъ. Вы говорите откровенно всѣмъ вашимъ читателямъ, что вы никогда не способны возвыситься до пониманія той нравственной философіи, которую два-три года тому назадъ поддерживалъ Современникъ. Писаревъ обвиняетъ своего противника въ нравственной "приземистости", которая не позволяетъ ему идти въ общемъ движеніи эпохи, въ неспособности работать по страсти, въ умственной дряхлости. Въ его эстетическихъ воззрѣніяхъ, изложенныхъ въ рецензіи на книгу Чернышевскаго, онъ не видитъ ничего такого, что давало-бы ему поводъ раздираться съ Страховымъ, Incognito, Аверкіевымъ и Н. Соловьевымъ. Его новая реклама въ пользу искусства, издѣвается Писаревъ, заслуживаетъ "филистерскихъ безешекъ" этихъ людей, работающихъ въ журналахъ съ инымъ направленіемъ, чѣмъ "Современникъ".

Въ двухъ статьяхъ, направленныхъ противъ Писарева {"Русское Слово" 1865 г., май, "Разрушеніе эстетики", стр. 31.}, Антоновичъ глумится съ обычною грубостью надъ критикомъ "Русскаго Слова". Всѣ литературныя статьи Писарева не больше, какъ фанфаронада, пустое фразерство, вводящее въ заблужденіе молодые умы, и для пользы литературы необходимо разрушить его пьедестальчикъ какъ можно скорѣе. У Писарева, этого "лучшаго цвѣтка въ саду реализма", нѣтъ ничего: ни самостоятельнаго міросозерцанія, ни какихъ нибудь серьезныхъ критическихъ преданій. Онъ отрекается отъ Добролюбова и доводитъ до абсурда раціональную теорію Чернышевскаго. За нимъ стоитъ Благосвѣтловъ, его наставникъ, его другъ, онъ недоношенное дѣтище Благосвѣтлова. Разбирая статьи Писарева о "Нерѣшенномъ вопросѣ", Антоновича" въ сотый разъ повторяетъ, что Базаровъ -- карикатура, сочиненная на молодое поколѣніе, и что Писаревъ, восхваляя "Отцовъ и дѣтей", всталъ подъ то самое знамя, подъ которое радостно бѣжало все отсталое, обскурантное, своекорыстное, пошлое. "Русское Слово" шло за тріумфальной колесницей Тургенева, которому "Современникъ" никогда не проститъ его литературнаго преступленія. "Современникъ" всегда будетъ гордиться тѣмъ, что онъ не участвовалъ въ этомъ позорномъ торжествѣ {"Современникъ" 1865 года, апрѣль, стр. 315.}. "Понимательная" способность Писарева слаба и неудовлетворительна. Вотъ почему онъ такъ обрадовался Тургеневу, который оказался ему по силамъ. Вотъ почему онъ ухватился за Базарова,-- за эту первую "реалистическую штуку, которую онъ могъ осилить и понять". О, недоносокъ Благосвѣтловскій! О, недоразвившееся дитя Тургенева! О, скудоумный Писаревъ! {Тамъ-же іюль, "Лже-реалисты", стр. 74.}...

Писаревъ въ громадной статьѣ "Посмотримъ" опровергаетъ всѣ возраженія Антоновича. Съ достоинствомъ умнаго и талантливаго писателя онъ выражаетъ сожалѣніе, что употребилъ въ статьѣ "Нерѣшенный вопросъ" черезчуръ рѣзкое выраженіе противъ Антоновича (лукошко глубокомыслія). Имѣя дѣло съ противникомъ, готовымъ, въ случаѣ надобности, прибѣгнуть къ "фальсификаціи печатныхъ документовъ", онъ, по естественному чувству протеста и человѣческаго негодованія, схватился за то орудіе, которымъ боролись съ Антоновичемъ его товарищи, Благосвѣтловъ и Зайцевъ. Полемика приняла характеръ дикой оргіи, но теперь онъ намѣренъ шагъ за шагомъ прослѣдить всѣ аргументы "Современника", дать имъ оцѣнку, сличить ихъ съ собственными доказательствами и, выведя все дѣло на полный свѣтъ общественнаго мнѣнія, сказать послѣднее слово своему противнику, до будущей, вѣроятно не близкой, схватки. Въ точныхъ и ясныхъ выраженіяхъ онъ опредѣляетъ свое отношеніе къ Благосвѣтлову, еще разъ обрисовываетъ реалистическую теорію, свой взглядъ на Базарова и отношеніе къ Добролюбову и Чернышевскому. Горячій сторонникъ стараго "Современника", онъ никогда однако не жертвовалъ своею самостоятельною критикою и потому смѣло расходился съ Добролюбовымъ въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ находилъ его взглядъ невѣрнымъ и неосновательнымъ. Онъ не согласился съ его оцѣнкой романа Тургенева "Наканунѣ", онъ рѣзко разошелся съ нимъ въ пониманіи таланта-Писемскаго, къ которому Добролюбовъ относился съ полнѣйшимъ и отчасти даже афектированнымъ пренебреженіемъ. Онъ оцѣнилъ по своему и опять-таки въ разрѣзъ съ критикою Добролюбова стихотворныя произведенія Фета и Полонскаго. никто не имѣетъ права называть его горячимъ приверженцемъ Добролюбова: онъ никогда имъ не былъ, хотя всегда считалъ Добролюбова очень умнымъ и очень честнымъ человѣкомъ. Антоновичъ не понимаетъ, что можно уважать писателя и въ то же время расходиться съ нимъ во мнѣніяхъ, и слѣдуетъ только пожалѣть, что роль перваго критика въ "Современникѣ" досталась такому ограниченному человѣку {"Русское Слово" 1865 г., сентябрь. Посмотримъ, стр. 14.}.

На этомъ закончилась полемика двухъ журналовъ. Въ борьбѣ "Русскаго Слова" съ "Современникомъ" обѣ стороны оказались виноватыми въ нарушеніи литературныхъ приличій, но побѣда, безъ всякаго сомнѣнія, осталась за тѣмъ журналомъ, въ которомъ работалъ Писаревъ. Это былъ моментъ настоящаго расцвѣта молодого журнала, въ которомъ и раньше статьи Писарева возбуждали всеобщій интересъ публики. Радикальное знамя было отбито у "Современника", и на полѣ журналистики "Русское Слово" могло считаться въ то время лучшимъ выразителемъ стремленій молодого общества. Экономическія статьи Н. Соколова, поверхностнаго знатока предмета, но бойкаго и разудалаго реалиста на экономической почвѣ, постоянныя статьи Н. Шелгунова, Щапова, Ткачева, Флоринскаго, беллетристическія работы Шеллера, Бажина, Потанина, Глѣба Успенскаго, и во главѣ каждой книги критическія статьи Писарева и Зайцева,-- не могли не содѣйствовать полному и широкому успѣху журнала въ публикѣ съ передовыми запросами эпохи. Журналъ читался на-расхватъ, и каждая новая статья Писарева, уже ставшаго идоломъ толпы, возбуждала шумные толки во всѣхъ слояхъ общества. Потребность въ человѣкѣ, который замѣнилъ-бы Чернышевскаго, который велъ-бы смѣлою рукою молодыя поколѣнія, нашла себѣ полное удовлетвореніе въ его яркомъ талантѣ, безъ философской глубины, но съ порывами свободной души, не признающей никакихъ авторитетовъ, безпощадно осмѣивающей всякую рутину, объявляющей войну всякимъ предразсудкамъ. Въ историческій моментъ пересмотра всѣхъ основъ русской жизни его бурная, разрушительная дѣятельность, не руководимая ни въ какой области никакими точными, научно-обоснованными, положительными критеріями, но проносившаяся удалымъ призывомъ надъ толпою, едва приходящею въ движеніе и отряхающею съ себя тяжелую дремоту долголѣтняго бездѣйствія, должна была вызвать общее сочувствіе. "Русское Слово" съумѣло воспользоваться моментомъ, и, если-бы не правительственное запрещеніе въ 1866 году, оно, несмотря на нѣкоторыя неизбѣжныя пертурбаціи въ составѣ сотрудниковъ, на выходъ изъ ихъ числа Зайцева и Соколова, огласившихъ въ печати свои пререканія съ Благосвѣтловымъ и на очень короткое время привлекшихъ на свою сторону даже Писарева, журналъ занялъ-бы въ обществѣ мѣсто прежняго "Современника". Благосвѣтловъ былъ несомнѣнно практичнымъ и умѣлымъ редакторомъ, а къ его услугамъ были всѣ выдающіеся таланты извѣстнаго направленія.

А "Современникъ" быстро склонялся къ полному упадку. Потолковавъ съ читателемъ въ защиту своей полемической разнузданности, еще разъ схватившись съ Краевскимъ, прогулявшись но брошюрѣ Кавелина "Мысли о современныхъ научныхъ направленіяхъ" и возразивъ газетѣ Аксакова на ея во многихъ отношеніяхъ справедливыя нападки, Антоновичъ закончилъ свою дѣятельность въ 1865 году компилятивною статьею объ умственныхъ движеніяхъ въ XIX вѣкѣ, при всеобщемъ протестѣ печати и публики. Ни одно живое общество, въ которомъ еще не притупилось окончательно чувство нравственной брезгливости, не могло не отвернуться отъ этого печальнаго героя нѣсколькихъ скандальныхъ исторій съ лучшими тогдашними журналами -- "Временемъ", "Эпохою" и "Русскимъ Словомъ". "Отечественныя Записки", не принимавшія въ этой борьбѣ партій активнаго участія, въ нѣсколькихъ статьяхъ выражали свое презрительное отношеніе къ полемической тактикѣ воюющихъ сторонъ. Наше передовое движеніе, писали они, не есть чисто литературное движеніе. По самой глубокой своей сущности, говорилъ не безъизвѣстный въ то время писатель Заринъ, скрывшій свою фамилію подъ псевдонимомъ Incognito, оно скорѣе анти-литературное движеніе {"Отечественныя Записки", 1865 г., т. CLVIII, Предисловіе къ литературному обозрѣнію, стр. 714.}. Иронизируя надъ полемическими бойцами изъ "Современника" и "Русскаго Слова", этотъ писатель приводитъ по пунктамъ всѣ verba novissima, которыя были пущены ими другъ въ друга. "Противники до того одушевились, что, по сильному выраженію одного литератора, въ небесахъ небесъ заря загорѣлась". Обозрѣвъ всѣ стадіи этой междоусобной войны въ средѣ радикальной партіи, Заринъ заключаетъ свой фельетонъ слѣдующимъ меланхолическимъ разсказомъ, не безъ яда рисующимъ положеніе современнаго читателя. Однажды онъ провелъ въ глубокихъ размышленіяхъ безсонную ночь вплоть до ясной зари. Когда небо побагровѣло на востокѣ, онъ услышалъ надъ самою крышею какой-то гоготъ и тяжелое маханье крыльевъ, на подобіе тѣхъ, которые издаются стаями низко летящихъ дикихъ гусей. Онъ поспѣшилъ открыть окно: то были дѣйствительно стаи, но не гусей... Онѣ летѣли съ противоположныхъ сторонъ, съ сѣвера и съ юга, но направлялись какъ будто къ одному пункту, исхудалыя и голодныя. Очутившись одна отъ другой на полетъ стрѣлы, онѣ обмѣнялись вопросами и отвѣтами: "Товарищи, откуда?" -- "Изъ Русскаго Слова",-- "Изъ Современника". То были стаи молодого поколѣнія, улетавшія отъ уважаемыхъ прежде журналовъ... {"Отечественныя Запискп, 1865 г., т. CLXI, Verba novissima, стр. 173.}.

Газета Аксакова "День" слѣдила за полемикою въ своемъ критическомъ отдѣлѣ, и когда Антоновичъ разразился своими знаменитыми бутербродами, сотрудникъ ея П. Б. справедливо сказалъ, что новый духъ, вѣющій въ "Современникѣ",-- только духота отъ міазмовъ его разложенія и гніенія {"День" 1865 г., No 17, Журнальныя замѣтки, стр. 411.}.

Въ отвѣтъ на всѣ эти печатные толки "Современникъ", страннымъ образомъ воспользовавшись освобожденіемъ изъ подъ предварительной цензуры, рѣшился безпристрастно оглядѣть все свое прошлое. Въ августѣ 1865 года онъ печатаетъ передовую статью подъ названіемъ "Итоги". По неточному объясненію журнала, который очевиднымъ образомъ круто сворачивалъ на совершенно безобидную дорогу, "Современникъ" съ самаго начала вращался въ кругу интересовъ, отнюдь не имѣющихъ характера политической оппозиціи, и эта воздержность не была вовсе случайною, а "вытекала изъ сущности самаго его взгляда на свое дѣло". Оппозиціонная литература менѣе всего касалась вопросовъ политическихъ, и когда "Русскій Вѣстникъ" сталъ увлекаться политическимъ англоманствомъ, она "только осмѣивала конституціонныя вирши этой литературы". Она не признавала политическаго вопроса первостепеннымъ и потому соглашалась съ мнѣніями тѣхъ, которые утверждаютъ, что "всякое общество получаетъ на дѣлѣ только то, чего оно стоитъ, что администрація, законодательство и проч. на столько-же бываетъ чисто, справедливо и совершенно, на сколько чисто, совершенно и справедливо само общество, его взгляды и требованія". Она полагала, что общество должно исправиться первое -- и потому вела агитацію только на эстетической и научной почвѣ. Съ нигилизмомъ "Современникъ" никогда не хотѣлъ имѣть ничего общаго, и когда Щедринъ насмѣялся надъ вислоухими и нигилистами, журналъ поступилъ согласно съ своей програмой. Съ "Русскимъ Словомъ" "Современникъ" порвалъ вслѣдствіе принципіальныхъ соображеній, предоставивъ ему вносить въ молодое общество духъ опошленія за собственный счета и не желая нести отвѣтственности за его дѣятельность предъ русскою литературою {"Современникъ" 1865 г., августъ, Итоги, стр. 297--332.}.

Въ 1866 г. "Современникъ" уже не представлялъ изъ себя ничего интереснаго въ какомъ-бы то ни было отношеніи. Онъ прекратилъ свое существованіе въ связи съ жгучими событіями дня, отголосокъ которыхъ мы находимъ въ Апрѣльской книгѣ въ "Современномъ обозрѣніи" и въ патріотическомъ стихотвореніи Некрасова "Осипу Ивановичу Коммиссарову".

Итакъ, въ теченіе одного года закрылись два виднѣйшихъ журнала. Но литературная жизнь съ ея умственными броженіями не остановилась. Въ короткое время сложились новыя комбинаціи журнальныхъ силъ, и на общественную арену вышли перерожденныя "Отечественныя Записки" подъ верховенствомъ двухъ примирившихся враговъ, Некрасова и Краевскаго, "Дѣло" подъ управленіемъ Благосвѣтлова и двѣ вліятельныхъ газеты "Голосъ" и "С.-Петербургскія Вѣдомости" редакціи В. Корша. Закипѣла новая работа съ старыми и новыми героями на вершинахъ журналистики. Общественность, взбудораженная критической дѣятельностью Писарева, доведшаго ученіе Чернышевскаго до крайнихъ степеней отрицанія, но воспринявшая въ себя въ то же время благотворные элементы субъективнаго идеализма П. Лаврова, выдвинула нѣсколько молодыхъ дѣятелей, поведшихъ за собою поколѣніе семидесятыхъ годовъ. Расцвѣла слава тенденціозныхъ беллетристовъ съ такими талантливыми художниками, какъ Некрасовъ, Успенскій и возвратившійся къ литературѣ Щедринъ, умудренный тяжелыми впечатлѣніями жизни и сложившійся, наконецъ, въ опредѣленную направленскую силу. Въ области философіи и критики, послѣ преждевременной смерти Писарева, запестрѣли новыя имена.

Но Антоновича никто изъ вліятельныхъ дѣятелей тогдашней журналистики не позвалъ въ свою компанію. Онъ пробовалъ найти приложеніе своимъ боевымъ склонностямъ въ ничтожномъ, популярно-научномъ обозрѣніи "Космосъ" и напечаталъ въ немъ нѣсколько научныхъ статей и критическихъ фельетоновъ, на которые, по справедливости, надо смотрѣть, какъ на начало полнаго паденія этого писателя. Зрѣлище расцвѣтающихъ безъ его участія "Отечественныхъ Записокъ" возбуждало въ немъ какую-то особую полемическую ярость. Онъ не могъ говорить объ этомъ журналѣ иначе, какъ объ органѣ "легкаго поведенія", съ опьяняющими вакханаліями фразерства и краснобайства. "Нигдѣ не дѣлается такихъ отличныхъ масокъ честности, писалъ онъ въ No 4 Космоса, такихъ прелестныхъ париковъ либерализма и такихъ ѣдкихъ, фальшивыхъ зубовъ сатиры, какъ въ "Отечественныхъ Запискахъ". Разсматривая первую книгу "Отечественныхъ Записокъ" 1869 года, Антоновичъ никому не даетъ пощады. У одного автора, написавшаго статью на экономическую тему, онъ усматриваетъ "канальскую мысль о страданіи мужика". Противъ Некрасова онъ обращаетъ его произведеніе "Кому на Руси жить хорошо" съ сомнительнымъ намекомъ на его исключительное житейское благополучіе. О статьѣ Лесевича "Философія исторіи на научной почвѣ" онъ отзывается съ преувеличенно-саркастической гримасой: въ ней нѣтъ никакой опредѣленности, ничего, кромѣ громкихъ словъ и треска "философски-либеральныхъ фразъ", говоритъ онъ,-- да и "вранья въ ней вдоволь". Съ головы Н. Максимова онъ размашисто сбрасываетъ "фиглярскій либеральный колпакъ", а Скабичевскому ставитъ удовлетворительный баллъ за отсутствіе звонкихъ и хлесткихъ словъ, хотя совѣтуетъ ему при этомъ писать не такъ длинно и "размазно". Но что всего удивительнѣе, Антоновичъ не щадитъ и своего бывшаго соратника но полемикѣ съ журналами Достоевскаго и Благосвѣтлова, Щедрина, иронически предлагая ему передѣлать заглавіе своей сатиры такъ, чтобы оно лучше выражало его намѣреніе дѣйствовать содержаніемъ, а не "фразами и либеральными колпаками {"Космосъ", 1869 г., No 4, стр. 35 и No 8. Журнально-научное обозрѣніе.}". Наконецъ, когда эти безтактныя выходки Антоновича возбудили понятный протестъ въ печати, онъ выпустилъ, въ сотрудничествѣ съ другимъ лицомъ, небольшую брошюру съ открытымъ письмомъ на имя Некрасова и рядомъ позорящихъ этого замѣчательнаго поэта воспоминаній, которыя нельзя читать безъ отвращенія и живого негодованія { Матеріалы для характеристики современной русской литературы. Литературное объясненіе съ П. А. Некрасовымъ М. А. Антоновича. Спб. 1869 г.}.

Мы разсмотрѣли главнѣйшіе эпизоды, составляющіе содержаніе журналистики шестидесятыхъ годовъ, со стороны ея литературно-философскихъ и критическихъ тенденцій, не останавливаясь подробно на журнальной дѣятельности Писарева, которой мы посвятимъ отдѣльный очеркъ. Мы видѣли, какія силы въ ней участвовали и какъ эти силы сталкивались между собой. Мы видѣли, какъ различные дѣятели, не прошедшіе культурной школы, откровенно вносили въ литературу всѣ свои страсти и грубые инстинкты, забрасывали другъ друга грязью, свирѣпо затаптывали всякаго, кто не хотѣлъ или не могъ идти въ общемъ теченіи. Мы видѣли, какъ быстро расцвѣтали репутаціи людей, не перечившихъ настроенію времени, и какъ затмѣвались, меркли съ одной стороны имена тѣхъ, кто, какъ Юркевичъ, носилъ въ душѣ идеи грядущихъ поколѣній, и съ другой стороны имена тѣхъ, кто, какъ Антоновичъ, прилаживаясь къ господствующимъ тенденціямъ, не умѣлъ осмыслить и поддержать ихъ собственнымъ умомъ и талантомъ. Но среди всѣхъ этихъ невѣроятныхъ по распущенности полемикъ, скандаловъ и изобличеній -- совершалась въ обществѣ незамѣтно для глаза отрицательная работа, которая углубляла умственное броженіе и этимъ подготовляла почву для новыхъ духовныхъ потребностей, для воспріятія новыхъ культурныхъ и научныхъ идей. Стихійно-разъигравшаяся оргія юношескихъ порывовъ и стремленій создала въ концѣ-концовъ цѣлую армію людей, не удовлетворенныхъ дѣйствительностью, людей, безпокойно ищущихъ новыхъ основъ для жизни, людей, которые изъ своей среды должны выдвинуть настоящихъ творцовъ на теоретической и практической почвѣ, свободныхъ отъ всякой рутины, смѣлыхъ и безпощадныхъ въ борьбѣ за всестороннее развитіе человѣческой личности съ мертвыми историческими наслоеніями.

А. Волынскій.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 1, 1895

Оставить комментарий Волынский Аким Львович (bmn@lib.ru) Год: 1895 Обновлено: 07/06/2016. 166k. Статистика. Статья: Критика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Либеральное уподобление Тургенева Аскоченскому.- Бурные события эпохи.- Направление "Отечественных Записок".- Громека и его заступничество за радикальные журналы.- Сатирические фельетоны Щедрина в "Современнике".- Колебания в политическом направлении "Современника".- Выходка против нигилистов.- Насмешка Щедрина над романом Чернышевского.- Первая схватка с "Русским Словом".- "Лукошко глубокомыслия" и "бутерброды глубокомыслия".- Отъезд Щедрина и решительная битва между обоими журналами.- Вмешательство Писарева.- Антонович и Писарев о Чернышевском.- Чернышевский о Чернышевском.- Победа "Русского Слова" и падение "Современника".- Прекращение обоих журналов и возникновение новых изданий.

Волынский Аким Львович Раскол в радикальной журналистике шестидесятых годов

ЛИТЕРАТУРНЫЯ ЗАМѢТКИ.Расколъ въ радикальной журналистикѣ шестидесятыхъ годовъ *).

Статья IV.

Волынский Аким Львович
Раскол в радикальной журналистике шестидесятых годов

ЛИТЕРАТУРНЫЯ ЗАМѢТКИ.
Расколъ въ радикальной журналистикѣ шестидесятыхъ годовъ *).