Волошин Максимилиан Александрович
А. С. Голубкина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

А. С. ГОЛУБКИНА

Максимиліанъ Волошинъ

   "Аполлонъ", No 6, 1911
  
   Когда неумѣющій рисовать пробуетъ изобразить человѣческое лицо -- онъ почти всегда дѣлаетъ его похожимъ на самого себя. Въ этомъ не сказывается ли наглядно тѣсная и таинственная связь, существующая между наружностью художника "ликомъ" его, и формами его творчества?
   Въ твореніяхъ великихъ мастеровъ какъ будто выявляется та же самая воля, что работала надъ созданіемъ ихъ собственнаго тѣла. Поэтому ихъ лица кажутся какъ бы собственными ихъ произведеніями... Голова Родэна, съ крутыми поворотами костей, стремнинами лба и каскадами бороды, не носитъ ли явные знаки его рѣзца? Старческая голова Винчи -- не таитъ ли въ себѣ мистическія утонченности его искусства? Маски Микеланджело и Рафаэля, внѣ всякаго сомнѣнія, кажутся синтезомъ ихъ творчества. Не явно-ли, что тѣ же самыя пластическія силы, которыя творили формы, ими мыслимыя, образовали и лики ихъ? И чѣмъ крупнѣе мастеръ, чѣмъ глубже его творчество,-- тѣмъ болѣе выражено это загадочное сродство, какъ бы въ подтвержденіе того, что всякое искусство есть лишь воплощеніе нашего темнаго, подсознательнаго Я... Таинственный ключъ къ произведеніямъ художника надо искать въ чертахъ его живого лица; характерный очеркъ головы, любимый жестъ, взглядъ -- часто могутъ направить пониманіе его произведеній по болѣе вѣрнымъ и прямымъ путямъ. Если-бы Микеланджелова "Ночь" встала со своей мраморной гробницы въ Капеллѣ Медичисовъ и ожила, она была бы чудовищной... Ея члены, привыкшіе къ сложному и тяжелому жесту вѣчнаго созерцанія, жесту невыносимому для обычнаго смертнаго тѣла, казались бы неуклюжи и сверхмѣрны въ условіяхъ обычной человѣческой жизни. И дѣти ея были бы подобны ей. Они были бы дѣтьми ночи, рожденными въ камнѣ и мраморѣ, съ лицами вѣчно обращенными къ матери -- къ ночи, со зрачками расширенными отъ тьмы, или утомленными отъ дневного свѣта, полными вѣщей дремоты...
   Таковы именно всѣ лица, изваянныя Голубкиной. И она сама посреди своихъ произведеній кажется родной сестрой Микеланджеловой "Ночи" или одной изъ Сивиллъ, сошедшей съ потолка Сикстинской Капеллы. Та же мощная фигура, та же низко и угрюмо опущенная голова, то же пророчественное оцѣпенѣніе членовъ, та же непривѣтливость и отъединенность отъ міра, та же тяжесть и неуклюжесть жеста, какъ бы отъ трудной духовной беременности: чудовищность и красота, первобытная мощь тѣла, пластически выражающая стихійность духа, и дѣтская безпомощность въ жизненныхъ отношеніяхъ, грубость и нѣжность. Все въ ней обличаетъ Титаниду, отъ земли рожденную;-- и ея взглядъ испытующій и пронзительный, въ которомъ сочетаются и подозрительность, и довѣрчивость, и ея рѣчь, неуклюжая, крестьянская, но отмѣчающая всѣ оттѣнки ея мысли, изумляющей точностью художественныхъ представленій, и соединеніе въ ея лицѣ демонизма съ трогательной дѣтскостью, о которой она сама, кажется, не подозрѣваетъ.
   Въ своемъ искусствѣ А. С. Голубкина ищетъ передать, прежде всего и почти исключительно, лицо: то-есть то особенное, неповторяемое, что отмѣчаетъ своею печатью индивидуальность. Это ведетъ ее, конечно, къ портрету. Но портреты Голубкиной, въ большинствѣ случаевъ, отходятъ отъ внѣшняго сходства съ оригиналомъ. Это естественно: въ каждомъ человѣкѣ мы замѣчаемъ и понимаемъ лишь то, что намъ родственно въ немъ, лишь то, что въ насъ самихъ, хотя бы только потенціально, присутствуетъ. Ясно, что Микеланджеловская Сивилла, вперяя свой взоръ въ смертнаго человѣка, можетъ увидѣть только тѣ стороны его духа, гдѣ скрыта его геніальность. Ей недоступно все будничное и обыденное въ человѣкѣ, именно то, что обычно кидается въ глаза и составляетъ внѣшнее сходство. Это именно дѣлаетъ справедливымъ парадоксальное утвержденіе, что "хорошій портретъ никогда не бываетъ похожъ".
   Если попытаться классифицировать произведенія А. С. Голубкиной, то въ основу классификаціи надо положить ея отношеніе къ человѣческому лицу. Тогда первой, самой обширной и самой интересной группой явятся тѣ ея произведенія, которыя представляютъ анализъ лицъ, ею самой выбранныхъ. Въ этихъ работахъ она, конечно, дальше всего отходитъ отъ обычной портретности и яснѣе всего передаетъ свое отношеніе къ основнымъ силамъ, стихійно образующимъ человѣческое лицо. Произведенія этой группы носятъ, въ то же время, и наиболѣе законченный характеръ: почти всѣ они сдѣланы въ мраморѣ, въ деревѣ или въ бронзѣ.
   Ко второй группѣ относятся произведенія синтетическаго и отчасти декоративнаго характера: большинство ихъ -- лишь эскизы и находятся пока въ гипсѣ.
   Къ третьей группѣ принадлежатъ портреты-бюсты, сдѣланные на заказъ. Существенное отличіе этой группы отъ первой въ томъ, что здѣсь художница связана опредѣленнымъ лицомъ, иногда внутренне ей чуждымъ. Выражая лишь гибкость своего пониманія въ этихъ чуждыхъ лицахъ, она не говоритъ непосредственно о себѣ. Къ этой группѣ я отношу и портреты историческихъ лицъ: Александра II, Гоголя, Муромцева и Захарьина. Попытаемся разсмотрѣть произведенія А. С. Голубкиной именно въ этомъ порядкѣ.
   Среди лицъ, особенно волновавшихъ Голубкину, надо отмѣтить прежде всего одно лицо, часто повторяющееся въ ея произведеніяхъ перваго періода, въ разныхъ сочетаніяхъ, группировкахъ и матеріалахъ. Это -- голова дѣвушки съ очень тонкими и нервными чертами лица (см. мраморъ, воспроизв. въ профиль). Ее можно узнать по вытянутой впередъ шеѣ, по усталымъ и внимательнымъ глазамъ, по полуоткрытымъ вѣкамъ, по выраженію лица -- дѣвически чистому и благоговѣйному. Она всегда смотритъ внизъ. Тонкій подбородокъ, нервный, чуть полуоткрытый ротъ, волосы не прямые, но съ очень плавной и длинной волной, открывающіе большой, чистый лобъ, придаютъ ея лицу характеръ волнующей хрупкости. Въ мраморѣ эта голова становится прозрачной и тонкой, какъ видѣніе. Это лицо Голубкина лѣпитъ каждый разъ съ особой осторожной нѣжностью, и почти невозможно представить себѣ, чтобы та самая рука, которой повинуются обычно такія мощныя, почти жестокія формы, была способна на эти ласковыя прикосновенія.
   На одной изъ мраморныхъ группъ Голубкиной этой головѣ противупоставлена голова другого типа -- звѣринаго и остраго, тоже дѣвичья, но напоминающая копчика, пли иную хищную птицу. Въ деревянномъ портретномъ бюстѣ (воспроизведенномъ здѣсь) голова того же хищнаго типа -- еще болѣе характерна (дерево лучше выражаетъ ея плоть, земную, движимую острыми толчками инстинкта). Въ упомянутой группѣ обѣ эти головы противопоставлены одна другой, какъ контрасты. Но въ подобныхъ сочетаніяхъ у Голубкиной не слѣдуетъ искать декоративнаго замысла: сознательно она ищетъ моральныхъ контрастовъ, декоративность формъ является лишь слѣдствіемъ ея огромнаго художническаго инстинкта. Вообще, глубоко русскимъ талантамъ, къ типу которыхъ относится А. С. Голубкина, чужда самая идея декоративности, такъ какъ -- чужда имъ игра формами и ихъ комбинаціями. Ни у Достоевскаго, ни у Толстого вы не найдете тѣхъ Элементовъ "выдумки", которымъ соотвѣтствуетъ понятіе "декоративности" въ искусствахъ пластическихъ. Русскій геній -- это огонь совѣсти, а не огонь фантазіи. Онъ исключительно мораленъ. Отсюда истекаетъ тотъ особый русскій реализмъ, который непохожъ на реализмъ другихъ народовъ. Отсюда -- та нелюбовь къ реторикѣ и къ паѳосу, которой отличается русское искусство. Что, впрочемъ, нисколько не мѣшаетъ имъ проявляться, но только въ случаяхъ глубокой необходимости.
   У Голубкиной вовсе нѣтъ вкуса въ декоративности, но это вовсе не значитъ, чтобы декоративность въ ея скульптурѣ отсутствовала. Напротивъ, тамъ, гдѣ она есть, она проявляется, какъ естественное слѣдствіе внутренняго единства, что придаетъ ей особую цѣнность и значеніе. Примѣръ -- воспроизведенные здѣсь эскизы деревяннаго украшенія камина, о которыхъ будетъ сказано ниже. Точно также и мраморная группа, о которой идетъ рѣчь, создана лишь на основаніи контраста моральнаго; но инстинктивное чувство скульптурной линіи и массы подсказало Голубкиной то сочетаніе, тотъ поворотъ этихъ двухъ головъ, который придаетъ единство всему мрамору.
   Какъ характерный примѣръ отсутствія прямыхъ декоративныхъ задачъ въ творчествѣ Голубкиной, можно привести другую мраморную группу -- "Мать и дѣти" (выставка Московскаго Товарищества 1908 г.). Декоративно они не соединены ничѣмъ; ясно, что художница была связана формой мраморнаго куска, но вовсе не искала внѣшняго единства. Просто надо было включить въ одинъ кусокъ мрамора (а другого куска подъ руками не было) три головы съ тремя выраженіями скорбнаго предчувствія, дѣтскую, отроческую и взрослую,-- мать съ двумя дѣтьми. Декоративно и эти три головы между собою не связаны, но внутреннее единство, единство духовнаго порядка сливаетъ ихъ въ одно цѣлое. Необходима глубокая и неподкупная искренность, чтобы путями столь скрытыми, дойти въ области пластическихъ, формальныхъ достиженій до тѣхъ же результатовъ. Въ этомъ произведеніи чувствуется отсутствіе ловкости, что при нашей привычкѣ къ виртуозности европейской современной пластики (именно въ разрѣшеніи комбинативныхъ задачъ) кажется на первой взглядъ наивностью; но всмотрѣвшись, мы убѣждаемся, что въ данномъ случаѣ высота искусства именно въ этой наивности, порожденной не невѣдѣніемъ, а искренностью.
   Возвращаясь къ разбору тѣхъ "лицъ", которыми опредѣляются тайныя симпатіи и интересы Голубкиной, мы не можемъ не остановиться на мраморѣ, воспроизведенномъ фототипіей въ началѣ этой статьи. Передъ нами -- одно изъ самыхъ странныхъ дѣвическихъ лицъ, отмѣченныхъ А. С. Голубкиной. Устремленная впередъ, пристально глядящая голова кажется антично строгой. Ее можно принять за "Нику" или за голову дѣвушки въ нишѣ греческаго надгробія. Но лицо это -- современное, съ современными странностями и неправильностями. Исканіе сходства съ античнымъ ваяніемъ не входило въ планы художницы -- ее привели къ нему характеръ лица и матеріалъ. Странность этого узкаго лица въ томъ, что удлиненные глаза, подходящіе къ вискамъ, расположены почти въ профиль, почти по рыбьи. Разрѣзъ рта великъ. Тонкія губы сжаты. Простая, несимметричная линія, отмѣчающая на темени современную прическу, даетъ всей головѣ крылатое движеніе впередъ.
   Какъ здѣсь, такъ и въ той дѣвичьей головѣ съ тонкими чертами, съ которой мы начали нашъ разборъ, сказывается нагляднѣе всего идеализмъ Голубкиной. Но по своему душевному складу, она склонна къ исканію: для ея творчества характернѣе то, что она находитъ съ трудомъ, съ усиліями, выявляя горѣніе духа, тлѣющаго въ мертвомъ веществѣ. Уже въ деревянномъ портретномъ бюстѣ (который художница называетъ "Лисичкой") мы могли замѣтить остроту хищной птицы или звѣрька. Въ головѣ деревенской дѣвушки, съ волосами, зачесанными назадъ (см. воспроизв. гипсъ) еще трепетнѣе выражено то "нѣчто", что жалитъ, жжетъ и колетъ ее изнутри,-- ея нерасцвѣтшая женскость. Въ цѣломъ рядѣ дѣтскихъ головъ, созданныхъ Голубкиной, можно прослѣдить одну и ту же черту: когда на нихъ смотришь -- это то же, какъ если вглядываешься въ завязь цвѣтка, чувствуя и прозрѣвая тѣ силы, которыя работаютъ въ немъ, и тѣ формы, которыя должны въ немъ развиться.
   Но въ работахъ самыхъ послѣднихъ лѣтъ А. С. Голубкина покидаетъ дѣвушекъ и дѣтей и начинаетъ вглядываться въ лица взрослыя, зрѣлыя, гдѣ пламя духа не переливается жемчужными отливами, какъ въ лицахъ ея дѣвушекъ, а тлѣетъ притушенной искрой въ глубинѣ глухонѣмой плоти. Чтобы понять это, надо сопоставить лица двухъ "рабовъ" ея -- двѣ головы, одна изъ дерева, другая изъ бронзы.
   Первая (названная художницей "Ломовикъ") -- это огромная масса тѣла и мускуловъ. Голова маленькая на богатырскихъ плечахъ, лицо грубыми ударами высѣчено изъ дерева, глаза маленькіе подъ тяжелыми надбровными глыбами, тяжелыя щеки, тяжелый грубый ротъ, тяжелый подбородокъ. Этого "Ломовика" только что чѣмъ то пришибло, и вся неподвижная глыба плоти дрогнула, и толстыя губы размякли и опустились... Если "Ломовикъ" первая ступень, то бронзовый "Человѣкъ" (см. воспроизведенія) -- послѣдняя того же пути неугасимаго горѣнія боли, насквозь прокалившей вещество. "Человѣкъ" прошелъ свой первый страстной путь. Такимъ могло быть лицо раба-христіанина первыхъ вѣковъ. У него больше ничего нѣтъ: все погибло, все сожжено, самъ онъ -- какъ еще тлѣющая головня, обожженная и покрытая пепломъ. Точно кактусъ, выросшій на вулканическихъ шлакахъ. Но въ глазахъ его свѣтится та сила, которая заставляетъ стебель растенія вставать изъ земли -- могилы зерна. Что онъ рабъ, это видно по его челюсти, почти обезьяньей, по огромному рту, по ушамъ и скуламъ. Но плоть на его костяхъ какъ бы истощилась муками. Вся его темная, еще вчера звѣриная душа озарилась смиреніемъ и восторгомъ покорности. Эта бронзовая голова -- памятникъ глубоко христіанскаго искусства, это, быть можетъ, самое глубокое по чувству упованія произведеніе нашего времени. Развѣ не съ такими лицами будутъ люди воскресать изъ мертвыхъ? Есть въ этой скульптурѣ нѣчто, что напоминаетъ ту трогательную надгробную группу мужа и жены, первыхъ временъ христіанства, которую Нибуръ завѣщалъ поставить надъ своей могилой.
   Нисколько не ниже "Человѣка" и "Ломовика" мраморная "Голова старухи" (см. воспроизв.). Она можетъ служить образцомъ той силы и законченности характеристики, которой обладаетъ А. С. Голубкина. Въ чисто скульптурномъ отношеніи интересно то обрамленіе головы прямыми складками платка, которымъ она придала ей такой строго египетскій характеръ, не отступая отъ русской реальности...
   Переходъ отъ такихъ произведеній чисто психологическаго характера, какъ "Человѣкъ" и "Старуха", къ тому отдѣлу произведеній Голубкиной, который мы назвали синтетическимъ и декоративнымъ, вполнѣ естествененъ, такъ какъ ея скульптурныя фантазіи возникаютъ тоже исключительно на психологической почвѣ. Какъ мы уже говорили, у Голубкиной нѣтъ декоративнаго таланта. Ея горельефъ надъ входомъ въ Московскій Художественный театръ совсѣмъ неудаченъ, какъ декоративное произведеніе. Но зато, когда она ищетъ формъ для идеи, волнующей ее до глубины души,-- скульптурный инстинктъ и чувство массы никогда не измѣняютъ ей. Ея каріатиды для камина (гипсовые эскизы были выставлены въ 1911 г. въ "Московскомъ Товариществѣ") -- великолѣпны и въ декоративномъ отношеніи. Чувство пропорціи, массы, чувство единаго куска, въ который включены ихъ напряженно спокойныя фигуры -- поразительно. Это опять -- звѣре-люди, но гораздо болѣе древнихъ эпохъ чѣмъ "Ломовикъ" или "Человѣкъ". Они звѣри тѣломъ, люди -- взглядомъ. Въ ихъ жестахъ безсознательная и увѣренная животная грація. Пясти рукъ и ногъ развиты непропорціонально съ тѣломъ и головой. Но это люди, уже познавшіе огонь, стражами котораго они стоятъ, по обѣ стороны камина. Ногъ Агни обжегъ ихъ душу и разбудилъ дремавшую искру сознанія. У нихъ обоихъ, у этихъ Адама и Евы каменнаго вѣка, уже свѣтится въ глазахъ та сила, которая неволитъ стебель прорасти изъ зерна, та сила, которую Голубкина одну только и чувствуетъ во всемъ многообразіи земныхъ ликовъ. Про нихъ хочется сказать: "И бѣсы вѣруютъ и трепещутъ".
   Отношеніе огня и человѣка всегда было близко Голубкиной и какъ аналогія духа и огня, и какъ чисто пластическій эффектъ человѣческой фигуры, освящаемой безпокойными бликами. Еще раньше своихъ каріатидъ она сдѣлала двѣ сидящія у огня фигуры, которыя должны были силуэтно освѣщаться пламенемъ камина. Въ нихъ еще болѣе подчеркнута ихъ звѣриность, можетъ быть тѣмъ, что онѣ такъ, сжавшись, грѣются у очага... Обѣ каминныя группы задуманы монументально и представляютъ какъ бы естественное продолженіе того аналитическаго пути, который мы прослѣдили раньше.
   Въ міръ фантастическій насъ вводятъ небольшія эскизныя группы, которыя были выставлены на Акварельной выставкѣ Московскаго Товарищества осенью 1910 года: "Лужица", "Задумчивость", "Дѣти", "Полетъ". Это лишь замыслы, небольше чѣмъ программы, но для пониманія души Голубкиной и того, какъ она видитъ природу,-- они крайне важны.
   "Лужица" -- два маленькихъ существа: одно, съ козлиной мордой и съ копытами, сидитъ по человѣчески подпершись на корточкахъ, а у его ногъ -- не то рыбка, не то болотный тритонъ съ женскимъ туловищемъ и овечьимъ лицомъ. "Задумчивость" или "Кустики" (см. воспроизв.) -- это маленькій козлоногій фавнъ съ мальчишескимъ лицомъ, а надъ нимъ дріада или фавнесса, тоже козлоногая, постарше, но еще дѣвочка. И у всѣхъ у нихъ, и въ той и другой группѣ,-- тоскующіе человѣчьи глаза: тоска долгая, тяжелая, тоска ожиданія. И чувствуется, что это та-же самая тоска-задумчивость, которою тоскуютъ Сивиллы и пророки въ Сикстинской капеллѣ въ ожиданіи Спасителя, только здѣсь она засвѣтилась въ маленькихъ пылинкахъ вещества, одухотворенныхъ жизнью. А за этими дріадами и рыбками съ овечьимъ лицомъ, чувствуется русскій скудный пейзажъ: на мѣстѣ вырубленнаго лѣса -- по полю жидкіе кустики, а на мѣстѣ осушеннаго озера -- лужица...
   Переходя къ третьей группѣ произведеній Голубкиной -- къ ея портретамъ, сдѣланнымъ на заказъ, мы должны оговориться, что это дѣленіе очень условно. Я хотѣлъ имъ только опредѣлить ту группу работъ, въ которыхъ Голубкина не сама выбирала лицо или выраженіе лица, близкое ея душѣ, въ ней какъ бы изначала жившее, а была связана тѣмъ или инымъ человѣкомъ и хотѣла или объективно проанализировать его сущность, или возсоздать опредѣленный историческій ликъ. Такъ, къ этой группѣ я бы отнесъ бюсты Ремизова и Алексѣя Н. Толстого (о которыхъ я уже писалъ на страницахъ "Аполлона"), хотя они вовсе не были сдѣланы по заказу. По ясно, что это вовсе не интимныя лица ея души, какъ всѣ тѣ, о которыхъ говорилось въ началѣ статьи. Однако, въ лицахъ обоихъ писателей она замѣтила что-то свое, что захотѣла выявить: въ глазахъ Ремизова -- знакомую ей внимательную тоску взгляда, въ лицѣ Толстого ту же тяжесть плоти и дрогнувшія губы, какъ у "Ломовика". Этотъ подходъ и дѣлаетъ эти портреты непохожими, но прекрасными. Наша, а не ея вина въ томъ, что мы знаемъ оригиналы этихъ портретовъ. Потому что, когда мы смотримъ на другіе ея портреты, оригиналовъ которыхъ не знаемъ,-- мы видимъ только законченность характеристики, доведенной до большого единства и упрощенія. У всѣхъ, несмотря на различіе этихъ лицъ, есть нѣчто общее во взглядѣ, точно всѣ они глядятъ на Микеланджелову "Ночь", но очевидно, что тѣ, которые позируютъ передъ Голубкиной и глядятъ на нее, и не могутъ имѣть иного выраженія лица...
   Въ бюстахъ историческихъ лицъ она тоже достигаетъ единства той или иной исторической или общественной идеи, сводя ее къ внутренней жизни лица. Въ Муромцевѣ она хотѣла передать -- борца, въ Захарьинѣ -- проницательность, въ Гоголѣ -- пророческую тоску, въ Александрѣ II -- освободителя.
   Скульптурная манера Голубкиной очень разнообразна и разнообразіе это зависитъ, главнымъ образомъ, отъ того матеріала, въ которомъ она работаетъ. Ея гипсы носятъ отпечатокъ импрессіонистической манеры. Она работаетъ для глаза, а не для ощупи,-- съ сильными тѣнями, глубокими выемками, широкими мазками. Въ ея скульптурѣ больше чисто живописныхъ пріемовъ, чѣмъ у Родэна, но меньше чѣмъ у Россо или Трубецкого. Она любитъ окрашивать свои гипсы въ разные топа и даже "просвѣтляетъ" выпуклости бронзовымъ порошкомъ. Это же манера естественно остается у нея и въ отливахъ изъ бронзы. Но прикасаясь къ мрамору, она неожиданно преображается. Грубость ея манеры въ глинѣ смѣняется изумительной деликатностью и топкостью моделировокъ. Мраморъ смягчаетъ ея душу и въ то же время самъ становится подъ ея руками болѣе мужественнымъ, не теряя своей нервности. Но истинный ея матеріалъ, какъ показали ея работы послѣднихъ лѣтъ (потому что она только недавно перешла къ нему) -- это дерево. Въ деревянной скульптурѣ Голубкина какъ бы вновь нашла себя. Многое изъ того, что ей такъ долго не давалось ни въ глинѣ, ни въ мраморѣ, стало для нея вдругъ доступно въ деревѣ. Въ деревѣ есть и сила, и деликатность, и разнообразіе тоновъ, ей необходимыя. Дерево болѣе живой, болѣе чувствующій матеріалъ, ближе стоящій къ той осознающей себя на разныхъ степеняхъ плоти, которую она такъ ясно прочувствовала.
   Голубкина уже не молода. За ней больше двадцати лѣтъ работы. Но ее знаютъ мало. Виною этому отчасти и ея собственная замкнутость: -- замкнутость большого художника, который предпочитаетъ работать въ тишинѣ и уединеніи, боясь ненужной шумихи молвы. Какъ мастеръ, творчество котораго является неугасимымъ горѣніемъ совѣсти, Голубкина представляетъ исключительно русское, глубоконаціональное явленіе. Она принадлежитъ къ художникамъ типа Достоевскаго и Толстого (toutes proportions gardées), къ которымъ нельзя подходить съ заранѣе предрѣшенными критеріями искусства. Ихъ надо принять цѣликомъ, какъ людей; только тогда примешь цѣликомъ и ихъ творчество.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru