Волошин Максимилиан Александрович
В. Купченко, З. Давыдов. Поэт - отвечатель

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 4.66*6  Ваша оценка:

Владимир Купченко, Захар Давыдов

  

Поэт -- отвечатель

   Максимилиан Волошин. "Средоточье всех путей..."
   Избранные стихотворения и поэмы. Проза. Критика. Дневники
   М., "Московский рабочий", 1989
   Составление, вступительная статья и комментарии В. П. Купченко и З. Д. Давыдова
   OCR Ловецкая Т.Ю.
   Имя Максимилиана Александровича Волошина (1877--1932) долгие годы было основательно забыто. Между тем его поэтическое своеобразие отмечали такие мастера русского стиха, как Вячеслав Иванов и Иннокентий Анненский, Валерий Брюсов и Михаил Кузмин, Георгий Шенгели и Сергей Городецкий. Как к своему учителю относилась к М. Волошину Марина Цветаева. Положительно отзывался о поэзии Волошина В. Г. Короленко; его стихи о революции получили высокую оценку Ивана Бунина, Андрея Белого, Викентия Вересаева.
   "Возвращение" Волошина началось только в 1960 году, когда начали печататься мемуары Ильи Эренбурга "Люди, годы, жизнь". Почему же на протяжении тридцати с лишним лет -- с конца 20-х по начало 60-х годов -- имя Волошина находилось под негласным запретом?
   Ответ мы найдем в почти мгновенной реакции одного из самых маститых литературных критиков того времени на мемуары Эренбурга: "М. Волошина как значительного поэта И. Эренбург просто "придумал". В поэзии М. Волошин был одним из самых незначительных декадентов, к революции он... отнесся отрицательно... Он-то уж, несомненно, одна из "окаменелостей", зря "воскрешаемых" И. Эренбургом" {Дымшиц Ал. Мемуары и история // Октябрь. 1961. No 6.}.
   Главным обвинением, преследовавшим Волошина долгие годы, вплоть до самого последнего времени, было: к революции, "отнесся отрицательно". Или -- революцию "не понял", "не принял"... Однако вряд ли об этом можно судить так однозначно и категорично. В 1918 году Волошин говорил, что все происходящее кажется ему очень плодотворным в смысле исторического опыта. А оптимизм и оправдание действительности считал первым и единственным долгом по отношению к миру.
   В "Автобиографии" (1925) Волошин писал: "Ни война, ни революция не испугали меня и ни в чем не разочаровали: я их ожидал давно и в формах, еще более жестоких. <...> 19-й год толкнул меня к общественной деятельности в единственной форме, возможной при моем отрицательном отношении к всякой политике и ко всякой государственности, утвердившемся и обосновавшемся за эти годы,-- к борьбе с террором, независимо от его окраски. Это ставит меня в эти годы (1919--1923) лицом к лицу со всеми ликами и личинами русской усобицы и дает мне обширный и драгоценнейший революционный опыт" {Волошин М. Автобиография // Лит. учеба. 1988. No 5. С. 97.}.
   Изучив опыт и историю Великой французской революции, пережив революционные события 1905--1907 годов, Февральскую революцию, Волошин отлично знал, что такое революция. И принял ее -- как неизбежность, как суровое испытание, через которое Россия должна пройти.
  
   "Бей в лицо и режь нам грудь ножами,
   Жги войной, усобьем, мятежами --
   Сотни лет навстречу всем ветрам
   Мы идем по ледяным пустыням --
   Не дойдем и в снежной вьюге сгинем
   Иль найдем поруганный наш храм,--
   Нам ли весить замысел Господний?
   Все поймем, все вынесем, любя --
   Жгучий ветр полярной преисподней,
   Божий Бич! приветствую тебя".
   "Северовосток", 1920
  
   Веря, что гибель старой России -- непременное условие возрождения новой, духовно обновленной родины, Волошин сам укрывал от "божьего бича" революции "красных", когда в Крыму властвовали "белые", и "белых", когда приходили "красные".
   В эти годы тревог и испытаний в творчестве Максимилиана Волошина происходит коренной сдвиг. Среди созерцательных лирических стихов, певучих и раздумчивых, медным голосом набата зазвучали строки страстной гражданской поэзии. В. Вересаев писал об этом перерождении Волошина: "Революция ударила по его творчеству, как огниво по кремню, и из него посыпались яркие, великолепные искры. Как будто совсем другой поэт явился: мужественный, сильный, с простым и мудрым словом..." {Вересаев В. Воспоминания. М.: Правда, 1982. С. 535.}
   В водовороте ошеломляющих, небывалых событий поэт чувствует себя летописцем. Он спешит закрепить в стихах образы этих годин, развертывая целую вереницу их: "Буржуй", "Спекулянт", "Матрос", "Красногвардеец", "На вокзале", "Гражданская война". Пытаясь осмыслить происходящее, Волошин обращается к дням Великой французской революции, вспоминает наиболее драматические эпизоды российской истории. В этот период возникают стихотворения "Китеж", "Дикое поле", "Дметриус-император", "Стенькин суд", "Термидор", поэма "Протопоп Аввакум". И неизменно в стихах Волошина -- его вера в светлую судьбу России и готовность пройти вместе с ней через все испытания.
  
   "Верю в правоту верховных сил,
   Расковавших древние стихии,
   И из недр обугленной России
   Говорю: "Ты прав, что так судил!"
   Надо до алмазного закала
   Прокалить всю толщу бытия,
   Если ж дров в плавильной печи мало,
   Господи! вот плоть моя!"
   "Готовность", 1921
  
   И во время гражданской войны, и после нее Волошин не стоял безучастно в стороне: всеми силами, жертвуя собой, старался спасать памятники культуры и ее деятелей. Но при этом оставался верным своему миросозерцанию, самому себе, ни подо что не подлаживаясь. Кто еще из поэтов осмелился декларировать в 1925 году на территории советской России, обращаясь к "поэту революции", такое:
  
   "Творческий ритм -- от весла, гребущего против теченья.
   В смутах усобиц и войн постигать целокупность.
   Быть не частью, а всем: не с одной стороны, а с обеих.
   Зритель захвачен игрой -- ты не актер и не зритель,
   Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы.
   В дни революции быть Человеком, а не Гражданином;
   Помнить, что знамена, партии и программы --
   То же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома.
   Быть изгоем при всех царях и народоустройствах:
   Совесть народа -- поэт. В государстве нет места поэту".
   "Доблесть поэта", 1925
  
   И это не были только декларации: Волошин был готов ответить за свои взгляды всем своим достоянием, свободой, самой жизнью.
   Летом 1924 года Волошин в письме к Л. Б. Каменеву предельно искренне обрисовал свои взгляды на современность: "К сов[етской] вл[асти] в 1918 г. я относился отрицательно из-за Брестского мира. В 1919 г. признал ее как единственный и неизбежный путь России, не закрывая глаз [ни] на ее ущербы, ни на жестокость переживаемых моментов, но считая, что все это было бы пережито Россией, независимо от того или иного правительства. Единствен[ая] моя общест[венная] деятельность во время Революции была борьба с террором -- то с белым, то с красным, в зависимости от смены правительств в Крыму... Я не марксист. Вернее: я принимаю анализ марксизма, но не его идеологию,-- считая, что главная революционная борьба человека -- это борьба против законов природы, им самим формулированных, т. к. в этой борьбе он пересоздает себя, идя, так[им] образом, не путем пассивного приспособления, а путем творческой эволюции... Но от конечных идеалов коммунизма мысли мои не так уж далеки..."
   Многие из воззрений Волошина, казавшиеся в те дни еретическими, сейчас осмысливаются как правомерные.
   Провозглашение классовой борьбы, как всеопределяющего фактора, он считал "дурной вестью" (в отличие от Евангелия),-- разделившей мир "новой враждой" ("Четверть века", 1927). Фетишизация этих отношений, перенесение их; во все сферы жизни, подчинение им всего, без сомнения, огрубляет и ожесточает отношения между людьми и нациями. Но лишь теперь, на исходе XX века, приходит понимание того, что человечество -- одна семья народов, что общечеловеческие ценности важнее любых других.
   Пророческими оказались и предостережения Волошина об опасности "продешевить Дух" человека "за радости комфорта и мещанства". Попав, в результате этого, в рабство к машинной цивилизации, человечество оказалось на краю атомной гибели -- "клубящейся, неимоверной ночи" ("Порох", 1923). А перерождение, дегуманизация человеческой морали, -- вызванное в конечном счете той же "машиной"?..
   Конечно, Волошин не был единственным, кто видел негативные стороны научно-технического прогресса. О том, что "машина убивает дух", говорил Огюст Роден; ратовал за "одухотворенные", сделанные руками вещи Райнер Мария Рильке; о "закабалении" людей "массовыми удобствами" писал Альберт Швейцер...
   Одним из немногих Волошин не поддался шовинистическому угару, разглядев в схватке европейских держав борьбу "нескольких государственно-промышленных осьминогов". Одним из немногих, еще летом 1917 года, Волошин предвидел, что "русская революция будет очень кровава". В отличие от многих "водителей душ", взывавших к разуму (или инстинктам) масс, Волошин всегда обращался к личности. "Верь в человека. Толпы не уважай и не бойся",-- писал он в 1925 году. Любая конкретная человеческая душа была ему ближе будущего гипотетического счастья "человечества".
   В общем, Волошин был одним из тех "безумцев, отшельников, еретиков, мечтателей, бунтарей, скептиков", о которых писал в 1921 году Евгений Замятин. "Мир жив только еретиками, -- возглашал он. -- Еретик Христос, еретик Коперник, еретик Толстой... Мы пережили эпоху подавления масс; мы переживаем эпоху подавления личности во имя масс; завтра -- принесет освобождение личности -- во имя человека" {Замятин Е. Завтра//Соч. Т. 4. Мюнхен. 1988. С. 246.}.
   Ни замалчиванье, ни шельмование (начавшееся еще при его жизни) не смогли до конца опорочить имя Волошина. Думается, причин этому несколько. Во-первых, личность Волошина сама по себе -- яркое и значимое явление в истории русской культуры конца XIX -- начала XX века. Как и его творчество. Во-вторых, существование его дома в Коктебеле, превращенного им в уникальный культурный центр и сохраненного Марией Степановной Волошиной несмотря ни на что. Память о Волошине жила в тысячах коктебельцев -- как волошинского "призыва", так и в более поздних поколениях творческой интеллигенции. И не умирала -- ширилась слава о праведнике, не склонившем головы, показавшем пример неуступчивого духовного одиночества, одном из тех, кто оставался совестью страны...
  
   "Я не изгой, а пасынок России.
   Я в эти дни -- немой ее укор.
   Я сам избрал пустынный сей затвор
   Землею добровольного изгнанья,
   Чтоб в годы лжи, падений и разрух
   В уединеньи выплавить мой дух
   И выстрадать великое познанье".
   "Дом поэта", 1926
  
   Еще в 1926 году первый биограф Максимилиана Волошина, Евгений Ланн, писал: "Когда Волошин в своей статье о Барбэ д'Оревильи называл последнего "подземным классиком" -- едва ли думал он, что этот эпитет обратится на него -- Волошина. Но теперь перед нами тридцать лет работы поэта и думается нам,-- метче характеристики не придумаешь" ("Писательская судьба Максимилиана Волошина". М., 1926). Да, Волошину приходилось порой тяжко: он голодал и холодал, знал "едкий вкус" непризнания и "злобные укусы" клеветы. Но все же ему повезло, как мало кому. Его стихи расходились в сотнях списков; в печати их порой цитировали, не указывая автора (как И. Ефремов в "Туманности Андромеды") или перефразируя (как Ю. Слезкин в повести "Разными глазами"). Один из невольных зачинателей самиздата, Волошин поистине был "подземным классиком"!
   Привлекательность Волошина-творца состоит в его высокой духовности, в широте культуры, в разнообразии его интересов. Попробуем перечислить все проявления его таланта и творческие устремления:
   ВОЛОШИН -- ПОЭТ. Поэт со своей темой -- а точнее, с несколькими темами. Поэт Парижа и одновременно поэт, открывший в своих стихах восточный Крым, Киммерию. Поэт-портретист (цикл "Облики") и поэт оккультных поисков. Поэт, запечатлевший лики русской усобицы, и поэт, призывавший человек, пересмотреть основы европейской цивилизации, пошедшей "путями Каина"; поэт-философ...
   Пусть рациональное в его стихах порой преобладает над эмоцией и на первый план нередко выходят "конструкция, план". Ученик французских парнасцев, он привык чеканить свои стихи -- и совершенство формы иногда заслоняло лиризм содержания. Один из признанных мастеров сонета, Волошин был также пионером верлибра и "научной" поэзии. Но, в конце концов, почти все его произведения согреты сердечным огнем и по-настоящему пережиты.
   ВОЛОШИН -- ПЕРЕВОДЧИК. Волошин переводил как стихи, так и прозу. Одним из первых (наряду с В. Я. Брюсовым) Волошин начал переводить и России Эмиля Верхарна, первым начал переводить Анри де Ренье. В 1914 году, в издательстве М. и С. Сабашниковых, вышла книга блестящего французского эссеиста Поля де Сен-Виктора "Боги и люди" -- в переводе Волошина. Классикой стали переводы двух сонетов Х.-М. Эредиа, перевод сонета С. Малларме "Лебедь". Нередко Волошин выбирал для перевода исключительно трудные по смыслу произведения: прочтите, например, оду Поля Клоделя "Музы", опубликованную в 1910 году в "Аполлоне"... Одно из самых любимых произведений поэта -- трагедия Вилье де Лиль Адана "Аксель" -- так и не увидела света, отвергнутая из-за ее сложности. Такая же судьба постигла перевод драмы Поля Клоделя "Отдых седьмого дня". А еще Волошин переводил стихи Виктора Гюго, Поля Верлеиа, Шарля Пеги, Генриха Гейне, Шарля Бодлера, Огюста Барбье, Людвига Уланда, Фердинанда Фрейлиграта, рассказы Октава Мирбо, Гюстава Флобера...
   ВОЛОШИН -- ЛИТЕРАТУРНЫЙ КРИТИК. Волошиным опубликовано 36 статей о русской литературе, 28 -- о французской, 35 -- о театре (русском и французском), 8 -- о танце. Многие из них стали явлениями, проницательно открывая новые дарования (С. М. Городецкий, М. А. Кузмин, А. Н. Толстой, Черубина де Габриак, М. И. Цветаева, С. Я. Парнок, О. Э. Мандельштам), привлекая внимание к неведомому в России автору (Реми де Гурмон, Барбе д'Оревильи, Анри де Ренье, Вилье де Лиль Адан, Шарль Пеги), ставя перед современниками проблему (о задачах перевода, например). Первым в России Волошин дал отзыв о творчестве Джека Лондона (1904 г.). Еще 49 волошинских статей посвящены французской культуре вообще: текущим событиям, литературным годовщинам, событиям истории.
   ВОЛОШИН -- ИСКУССТВОВЕД. На счету Волошина 34 статьи о русском искусстве и 37 -- о французском. Среди них -- монографические, исчерпывающие для того времени характеристики художников Марии Якунчиковой, Константина Богаевского, Мартироса Сарьяна, скульптора Анны Голубкиной. Волошин -- автор первой монографии о В. И. Сурикове, включившей бесценные записи рассказов художника о себе. Отрывки из этой работы Волошина (часто без упоминания источника) неоднократно приводились в работах современных искусствоведов. Впервые в России Волошин писал о скульпторах Медардо Россо и Эдварде Виттиге, о живописце Одилоне Редоне; в период общего их отрицания он защищал французских кубистов и русских "бубновых валетов". Критикуя картину И. Е. Репина "Иван Грозный и его сын", Волошин ставил вопрос о соотношении реализма и натурализма в живописи. Такие его статьи, как "Магия творчества", "Вопросы современной эстетики", "Чему учат иконы?", будоражили мысль, сеяли новые, часто парадоксальные идеи...
   Всего сейчас выявлено более 250 статей Волошина, разбросанных по различным газетам, журналам, альманахам. В его архиве сохранилось также 57 неопубликованных и 11 незаконченных статей. Незавершенной осталась книга "Дух готики", над которой Волошин работал в 1912--1913 годах...
   ВОЛОШИН -- ХУДОЖНИК. Живописью Волошин начал заниматься с прикладной целью,-- чтобы профессионально судить об изобразительном искусстве в качестве критика. И неожиданно открыл в себе новый дар! Осваивая одно за другим -- рисунок, масло, офорт, темперу, перо, он, в конце концов, остановился на акварели. И в этой технике создал сотни пейзажей, -- вторично, уже средствами живописи, открывая любимую Киммерию. Неповторимо самобытными его работы делают стихотворные надписи, -- по-своему дополняющие изображение, акцентирующие его музыкальный настрой. Участник выставок "Мира искусства", общества "Жар-цвет", одесского общества имени К. К. Костанди, Волошин удостоился в 1927 году и персональной выставки -- в Москве и в Ленинграде.
   ВОЛОШИН -- МАСТЕР ЭПИСТОЛЯРНОГО ЖАНРА. Письма Волошина -- большая их часть -- также образцы литературного мастерства. Наполненные мыслями, согретые живым юмором, сохраняющие для нас ценнейшие сведения о культурной жизни первых двух десятилетий нашего века, они исчисляются тысячами. К сожалению, не все они сохранились -- но все же (снова благодаря М. С. Волошиной!) не многие из архивов деятелей русской культуры той поры дошли до нас в такой полноте! Сохранились почти все письма Волошина к матери (с 1896 по 1922 г.), переписка с А. М. Петровой, феодосийским его другом (1897--1921 гг.), письма к первой жене, художнице М. В. Сабашниковой, к другим адресатам. А среди корреспондентов Волошина -- А. А. Блок, В. Я. Брюсов, И. Ф. Анненский, А. Н. Толстой, И. А. Бунин, М. И. Цветаева -- многие известнейшие деятели русской культуры начала XX века.
   ВОЛОШИН -- МЕМУАРИСТ. Поэт вплотную подошел к воспоминаниям лишь в последний год своей жизни: работа над ними шла, с перерывами, со 2 марта по 5 мая 1932 года. И все же в них запечатлены многие важные моменты насыщенной событиями и встречами жизни Волошина: годы учебы в феодосийской гимназии, непростой путь в Европу, перед самым началом первой мировой войны, поездка вслед за арестованным белым генералом Н. А. Марксом в Екатеринодар... Перед нами встают Париж весны 1916 года и Крым периода гражданской войны -- почти не освещенные в русской мемуарной литературе... Написанные предельно искренне, без оглядок на цензуру, волошинские мемуары высоко образны по стилю и раскованны по манере изложения.
   Помимо же этих семи творческих "ипостасей" можно говорить о Волошине-библиофиле (библиотека его, почти в 10 тысяч книг, требует особого изучения), о Волошине-крымоведе (одна из его статей была напечатана в путеводителе по Крыму в 1925 г.), о Волошине -- создателе писательского дома творчества в Коктебеле...
  

* * *

  
   В состав предлагаемой читателю книги помимо избранных стихов и поэм Волошина, его искусствоведческих хроник и работы о Василии Сурикове впервые входят гимназические московские дневники Волошина и московские отрывки из дневниковых записей "История моей души".
   Первый свой дневник Максимилиан Волошин начал еще гимназистом. 12 октября 1892 года он записал: "Я сюда собираюсь записывать все, т. е. мои мысли, заметки, стихотворения... Я уж несколько раз прежде принимался писать дневник, но постоянно бросал. Теперь я хочу писать это аккуратно, изо дня в день..." Стимул? "Мое теперешнее самое заветное желание -- это быть писателем".
   На сей раз пороху хватило до начала 1894 года: 31 января была сделана последняя запись. Это дневник еще вполне детский. В 1900 году, путешествуя с тремя другими студентами по Австро-Венгрии и Италии, Волошин вместе с ними ведет коллективный дневник -- "Журнал путешествия" (по преимуществу юмористический). В 1902--1903 годах он делает еще ряд отрывочных записей: теперь это попытки самоанализа, подробная художественная фиксация состояний природы: зачатки будущих стихов.
   Но лишь весной 1904 года дневник становится для Волошина насущной необходимостью: он пишет регулярно, помногу -- и через какое-то время приписывает в начале тетради заглавие: "История моей души". Ответственная задача! Связано это начинание с двумя моментами внутренней жизни 27-летнего поэта: сильным чувством к Маргарите Васильевне Сабашниковой и столь же сильным напором мыслей и образов, которые требуют выхода...
   Дневник будет продолжаться в 1905 году, затем прервется на год. С 1 марта 1907 года "История моей души" будет продолжена. Уже нерегулярные, но еще подробные записи ведутся в 1908 и 1909 годах. С 1911 года они достаточно эпизодичны: в 1914-м, 1917--1929-м не появляется ни одной... Последняя запись в тетради датирована 6 июня 1931 года.
  

* * *

  
   Эрих Голлербах когда-то назвал Волошина "человеком с большой буквы, человеком большого стиля". Многие современники говорили о "человеческом" таланте Волошина,-- подчеркивая порой его приоритет перед другими...
   Личность Волошина и его творчество только сейчас становятся предметом подробного изучения. Многообразие устремлений Волошина, масштаб его творческой личности рождают ассоциацию с такими деятелями Высокого Возрождения, как Микеланджело, Леонардо да Винчи...
   Однако при жизни поэта его личность воспринималась современниками весьма неоднозначно. Многих он раздражал своими "чудачествами". В нем видели человека под маской; признание оригинальности его мнений и духовной высоты перемежалось с обвинениями в дешевом эстетизме и позерстве. "Играл ли этот таинственный человек всю свою жизнь лишь роль (весьма благородную и невинную) или он был искренен?" -- эти слова Бальзака о Барбе д'Оревильи примеряли и к Волошину...
   Конечно, не приходится отрицать, что поэт любил игру -- как в мысли, так и в жизни (вспомним хотя бы его страсть к мистификациям), и конечно, с общепринятой, обывательской точки зрения, он был чудаком. Но, по большому счету, Волошин предельно серьезно относился к себе и к окружающим, поистине "отстаивая" свою совесть (выражение М. С. Волошиной) и строжайше спрашивая с самого себя. Вспомним хотя бы покаянные и жертвенные ноты в его стихах периода гражданской войны -- "Мир", "Святая Русь", "Готовность". Его дневники -- наряду с другими автобиографическими материалами и письмами -- также подтверждают полную адекватность взглядов Волошина и его поведения, неуклонную его верность своим принципам.
   Федору Сологубу принадлежит определение Волошина как -- "совопросник века сего". Не зная об этом, сам по себе, литературовед В. Л. Львов-Рогачевский вынес схожее определение: "поэт-отвечатель". Он писал в 1923 году: "А. Блок сквозь новый лик видел свою мечту, Максимилиан Волошин сквозь мечту разглядел новый трагический лик России, органически спаянный с древним историческим ликом ее". В лучших стихах Волошина, заключает критик, "говорит не поэт-стилист, а поэт-отвечатель. Ему принадлежит слово после Блока" {Львов-Рогачевский В. Новейшая русская литература. М., 1923. С. 286.}.
   Ответственные слова но, думается, справедливые.
  
Оценка: 4.66*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru