Волохов Петр Михайлович
Провинциальная газета

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПРОВИНЦІАЛЬНАЯ ГАЗЕТА.

I.

   Въ маленькой, прилично убранной комнатѣ, за столомъ, на которомъ въ должномъ порядкѣ были разложены письменныя принадлежности и нѣсколько нумеровъ мѣстной газеты, сидѣлъ среднихъ лѣтъ господинъ и глубокомысленно производилъ первыя четыре дѣйствія ариѳметики надъ рублями и копейками. Работа эта доставляла ему замѣтное удовольствіе, что отражалось въ ясной самодовольной улыбкѣ, пробѣгавшей по его лицу, замѣчательному тѣмъ, что въ обыкновенное время оно постоянно выражало ожиданіе и недоумѣніе, смѣшанныя съ покорностью волѣ судебъ. Работа шла успѣшно; вычисленія подвигались быстро. Но онъ старался замедлить и продлить прелесть этихъ вычисленій, для чего клалъ по временамъ карандашъ на бумагу и начиналъ самому себѣ улыбаться въ висѣвшее передъ нимъ зеркало, поглаживая въ тоже время лѣвою рукою усы, и по пути губы и бороду. Затѣмъ, снова принимался вычислять, съ каковою цѣлью лежавшій передъ нимъ нумеръ мѣстной газеты бережно свертывалъ и пряталъ въ ящикъ, а на мѣсто него бралъ другой, слѣдующій нумеръ, отыскивалъ въ немъ нужное ему мѣсто и затѣмъ, тыча указательнымъ пальцемъ по печатнымъ строкамъ въ этомъ мѣстѣ, начиналъ шептать себѣ подъ носъ: "разъ, два, три... пять, шесть... девять, десять"... Шепотъ становился явственнѣе и слышнѣе по мѣрѣ того, какъ счетъ подвигался впередъ, такъ что черезъ нѣсколько минутъ въ комнатѣ раздавались уже довольно громкіе звуки:
   -- Сто пятьдесятъ восемь, сто пятьдесятъ девять, сто пятьдесятъ десять... тьфу! сто шестдесятъ, сто шестдесятъ одна... Сто шестдесятъ одна строчка. Въ этомъ нумеръ сто шестдесятъ одна строчка. Сто шестдесятъ одна строчка -- умножить на двѣ копейки... будетъ: три рубля двадцать двѣ копейки. О-о! порядочно!..
   Онъ посмотрѣлъ въ зеркало и увидѣлъ тамъ физіономію со вздернутымъ носомъ и толстыми губами, пріятно осклабившуюся и разинувшую ротъ.
   -- Двойная выгода писать театральныя замѣтки, сообщалъ онъ самому себѣ, закуривая папиросу.-- Первое: плата по двѣ копейки за строчку. Второе: плата отъ антрпренёра и уваженіе отъ артистовъ и артистокъ. Есть даже третье: даровое кресло рядомъ съ губернскою аристократіею. Теперь надо записать.
   Число строчекъ въ каждомъ нумеръ и количество платы за нихъ онъ записывалъ въ особую тетрадь. Записывая, онъ размышлялъ:
   -- Хорошо бы передъ смертью сосчитать всѣ строчки и плату за нихъ, и сообразить, сколько мои литературныя произведенія принесли мнѣ дохода... Вообще любопытно, а съ точки зрѣнія статистики даже полезно знать, сколько строчекъ пишется и печатается каждый годъ въ Россіи. А тамъ Европа! Америка! Азія!
   Спустя нѣсколько минутъ, въ комнатѣ опять послышался шопотъ.
   -- Разъ, два... пять... девять... одинадцать. Въ этомъ нумеръ одинадцать строчекъ, по копейкѣ за строчку, потому что это простыя замѣтки, хроника. Оттого и писать ихъ вдвое невыгоднѣе, однако же и безъ нихъ газета не можетъ существовать. Запишемъ и одинадцать копеекъ... ничего, запишемъ!
   Записавъ все, что нужно было за цѣлую недѣлю, онъ подвелъ итогъ, и въ результатѣ оказалось семь рублей девяносто одна копейка. Послѣ того, онъ бодро всталъ со стула, прошелся раза три по комнатѣ, заглядывая мимоходомъ въ зеркало, уложилъ весьма тщательно нумера газеты съ своими "литературными произведеніями" въ ящикъ, четвертушку, на которой карандашомъ производилъ начерно вычисленія, изорвалъ и бросилъ въ печку, а затѣмъ, усѣвшись на стулъ, снова углубился въ размышленія:
   -- Потому и выгодно издавать газету, что деньги большія можно нажить. Я хорошо теперь понимаю, почему нашъ полицеймейстеръ, много лѣтъ тому назадъ, пріобрѣлъ на имя своей жены нашу губернскую газету за самую ничтожную цѣну. Съ тѣхъ поръ онъ два дома купилъ. Конечно, у него другіе доходы, съ однихъ купцовъ сколько въ годъ получитъ, однако и газета при этомъ тоже прибыльна. Блаженное дѣло вообще! Въ отдаленной перспективѣ и я представляю себя издателемъ, и непремѣнно имъ сдѣлаюсь. Хорошо бы еще на богатой невѣстѣ жениться. Эхъ! кабы на богатой! По мнѣ, будь она -- хоть коза, все равно, лишь бы съ деньгами... Да. Стану теперь деньги копить. Хорошо было бы мѣсто секретаря при редакціи оставить и, вмѣсто того, сдѣлаться редакторомъ... гм...
   Въ эту минуту, въ комнату не вошелъ, а бокомъ влетѣлъ легкій, какъ паръ, съ шикомъ одѣтый франтъ, въ зеленаго цвѣта перчаткахъ и въ галстукѣ цвѣта кровяной колбасы.
   Гость подпорхнулъ къ столу, за которымъ сидѣлъ хозяинъ комнаты, и отрывисто залепеталъ:
   -- Къ вамъ, сударь мой. Какъ угодно, а должны непремѣнно исполнить. Сдѣлаете большое одолженіе!
   -- Къ вашимъ услугамъ... что сообщите? отвѣтилъ хозяинъ, Илья Захарычъ Куликовъ.
   -- Послѣзавтра -- мой первый бенефисъ. Полагаю, не откажете помочь. Комедію назначилъ съ общественнымъ смысломъ. Вашъ Меридіановъ говоритъ: надо съ общественнымъ смысломъ.
   -- Я съ удовольствіемъ, батенька мой, господинъ Ржевскій, проговорилъ Куликовъ, лѣниво подвигая коробку съ набитыми папиросами.-- Неугодно-ли папиросу?
   -- Такъ вы напишите, предварительно и послѣ. Разукрасьте цвѣтами краснорѣчія. Извольте получить кресло въ первомъ ряду. Полный сборъ -- больше ничего не желаю. Послѣ бенефиса ко мнѣ на ужинъ! говорилъ актеръ Ржевскій, отчаянно жестикулируя и руками, и ногами.
   -- Ладно, ладно, тѣмъ же тономъ отвѣчалъ Куликовъ.-- А относительно цвѣтовъ краснорѣчія не учите: самъ, батенька мой, хорошо знаю, какъ заманивать публику на бенефисы, не въ первый разъ. Но ваша труппа, а долженъ вамъ сказать, вообще очень хороша, и я всегда въ своихъ театральныхъ замѣткахъ провожу эту мысль.
   -- Да. Очень хороша. Антрпренёръ доволенъ вами. Только вотъ на дняхъ...
   -- И замѣтьте, господинъ Ржевскій, продолжалъ Илья Захарычъ, не слушая Ржевскаго:-- какое первое и важное условіе для того, чтобы игра артиста была преисполнена или комизма, или трагизма, смотря по роли, принятой имъ на себя? Первое и важное условіе для этого -- гримировка.
   -- Да. Однако же, Веселовскій недоволенъ, антрпренёръ тоже, за послѣднюю рецензію. Протобестія Меридіановъ обругалъ... Меня, къ счастію, не задѣлъ. Какъ вы допустили?
   -- А-а, батенька мой, что-же подѣлаете! Это -- важная ошибка со стороны нашего редактора, что онъ допустилъ напечатать статью Меридіанова!
   -- До сихъ поръ нашу труппу хвалили. А тутъ вдругъ -- распятіе! Очень оскорбительно. Пожалуйста, предупредите Меридіанова, иначе и меня тоже подкузьмитъ. Былъ разъ такой случай... передъ самымъ бенефисомъ... и никто не пришелъ въ театръ.
   -- У насъ, скажу вамъ, господинъ Ржевскій, въ послѣднее время такой сумбуръ въ редакціи, что чортъ ногу сломитъ... полнѣйшая анархія. Знаете, что такое анархія?
   -- Анархія? что такое?.. Нѣтъ, не знаю!
   -- Анархія -- это, батенька мой, такой сумбуръ, что чортъ ногу сломитъ.
   -- А-а... значитъ, сумбуръ? винегретъ?
   -- Да-а, пожалуй и винегретъ. Редакторъ, знаете, мямлитъ и нюни распускаетъ; театральная хроника для него какъ будто вовсе не существуетъ. Сталъ-было писать передовыя статьи -- бросилъ. Съ другой стороны, между нимъ и издателемъ пошли какія-то неудовольствія и пререканія. Съ третьей стороны, нахалъ Меридіановъ, какъ киргизъ, насильно вламывается въ редакцію и намѣревается, надо думать, меня вытѣснить, чтобы самому занять мое мѣсто. Конечно, ему ничего путнаго не удастся сдѣлать и напрасно онъ старается, но временно все-таки можетъ разстроить дѣла редакціи, въ особенности, если принять во вниманіе тряпичный характеръ нашего редактора.
   -- Пустяки. Не вѣрю. Меридіанова отколотить -- и перестанетъ.
   -- Конечно, пустяки, резонно разсуждая. Но вамъ, господинъ Ржевскій, какъ артисту драматической труппы, не подобаетъ предлагать такое средство, какъ отколотить. Въ наше образованное время другія орудія существуютъ для критической мысли, а вы -- отколотить... Да! увидимъ, чья возьметъ. Что объ этомъ говорить! Я давно при редакціи и имѣю вліяніе на редактора, а они... что они такое? Вверхъ дномъ хотятъ перевернуть все... да главное, силы не достанетъ, вотъ что!
   -- Разумѣется. "Силы мои истощаются, я въ изнеможеніи опускаюсь на подушку, а ты, неблагодарная, дуракомъ называешь меня"! Браво! браво! ура! ура! вдругъ закричалъ Ржевскій и тотчасъ же продолжалъ:
   -- Душа моя! Я -- артистъ и ношу въ сердцѣ своемъ ядро огня... Я люблю тебя, поцѣлуй меня... ура! ура!
   -- Что съ вами? попятившись назадъ, съ недоумѣніемъ спросилъ Куликовъ.
   -- Такъ... Ничего... Бываетъ... какъ бы очнувшись, отвѣтилъ тотъ: -- сіяніе... Ликованіе.. Музыка и апплодисменты... Небо или земля?
   -- Да что вы? будетъ глупить!
   -- Артистъ, а? талантъ? какъ полагаете? ха, ха, ха! испугались? Былъ такой случай... Дряхлая старуха и нѣкоторый комикъ... Насмѣшилъ... Старуха умерла отъ смѣха. Умѣю представлять?
   -- Умѣете.
   -- Талантъ?
   -- Какъ вамъ сказать, запинаясь, отвѣтилъ Куликовъ:-- вы только-что выступили на сцену, и а увѣренъ, что впослѣдствіи изъ васъ выйдетъ талантливѣйшій артистъ. У насъ, знаете, господинъ Ржевскій, множество талантовъ гибнетъ, и на обязанности провинціальной прессы лежитъ -- не допускать ихъ до этого.
   -- Такъ вы поярче изобразите, а послѣ спектакля -- ужинать. Имѣю честь кланяться... Меридіанову зажать ротъ... не воспрепятствуетъ?
   -- Погодите, остановилъ его Куликовъ.-- Вы совершенно вѣрно замѣтили, господинъ Ржевскій, что Меридіанову слѣдуетъ ротъ зажать, чтобы онъ не воспрепятствовалъ. Дайте мнѣ десять рублей, на которые я угощу его и его компанію до забвенія театральной хроники. Иначе, знаете, какъ-нибудь случайно можетъ проскользнуть его замѣтка въ газету. А послѣ десятирублеваго угощенія онъ окончательно сложитъ оружіе и перестанетъ соваться не въ свою область.
   -- Невѣроятно. Впрочемъ, неизвѣстно. Третьяго дня его звали наши на ужинъ: отказался. Зовите, говоритъ, Куликова. Впрочемъ, получите десять рублей.
   Ржевскій досталъ изъ боковаго кармана портъ-моне, вынулъ изъ него десятирублевую бумажку и передалъ ее Куликову.
   -- Такъ вы поярче, Илья Захарычъ! Дѣло такое, что могу сказать: быть или не быть!? Сойдетъ великолѣпно, получу одобреніе, потребую отъ антрпренёра прибавки жалованья... Прошу на ужинъ! Слава пріятна?
   -- Разумѣется.
   -- Бурные апплодисменты, крики, шумъ: браво! bis! въ головѣ горитъ, въ горлѣ сохнетъ.... выхожу на авансцену... рукоплесканія... въ другой разъ, въ третій, въ четвертый... Бывали случаи: до тридцати разъ... Мое почтеніе!
   И Ржевскій вышелъ изъ комнаты, продолжая безсвязно бормотать и представляя въ своемъ воображеніи заманчивую картину бенефиса со всѣми его послѣдствіями.
   По уходѣ Ржевскаго, Куликовъ прошелся нѣсколько разъ по комнатѣ, заглянулъ раза три въ зеркало, поправилъ галстухъ и воротничекъ, послѣ чего вынулъ изъ кармана полученную десятирублевую бумажку, осмотрѣлъ, снова свернулъ и, бережно запрятавъ въ карманъ, сѣлъ.
   -- Дуракъ! размышлялъ онъ черезъ нѣсколько минутъ:-- воображаетъ, что онъ -- талантливый артистъ, а не умѣетъ гримироваться!
   Въ эту минуту, дверь въ комнату тихонько отворилась, и на порогѣ показалась длинная, тощая, неуклюжая фигура, которая нерѣшительно остановилась, словно задавая вопросъ себѣ: идти далѣе или вернуться назадъ? Куликовъ быстро оглянулся назадъ и, увидѣвъ вошедшаго, тотчасъ проговорилъ:
   -- А, Исидорскій!.. Что остановились? Идите сюда!
   Фигура Исидорскаго подвинулась немного впередъ, но все еще опасалась подойти ближе къ столу, за которымъ сидѣлъ Куликовъ. Послѣдній повторилъ свое предложеніе. Исидорскій осилилъ себя и подошелъ.
   -- Садитесь. Вы пьяны? вдругъ спросилъ Илья Захарычъ пристально всматриваясь въ лицо Исидорскаго.
   -- Да, выпивши, густымъ басомъ отвѣтилъ тотъ и опустился на стоявшій около него стулъ, который отъ непосильной тяжести затрещалъ.
   -- Что вы дѣлаете? тише!.. поспѣшно проговорилъ Куликовъ, опасаясь за цѣлость стула. Исидорскій тотчасъ приподнялся и сталъ, какъ вкопанный.
   -- Садитесь... зачѣмъ вы встали? Я говорю только: тише, иначе стулъ сломаете. Ну-съ, разсказывайте новости.
   -- Вчера подъ вечеръ случился на улицѣ скандалъ; я побѣжалъ на скандалъ, а потомъ со всѣми прочими въ полицію попалъ, гдѣ и переночевалъ въ заперти. Теперь я статейку со стишками объ этомъ написалъ и въ ней квартальнаго надзирателя на посрамленіе отдаю здравомыслящимъ читателямъ!
   -- Ну, это не годится, замѣтилъ Илья Захарычъ.-- Полиціи лучше не касайтесь, потому что вы сами виноваты во всякомъ скандалѣ, а на квартальнаго надзирателя сваливать нечего. Къ тому же, полиція у насъ образцовая и обличать ее не въ чемъ.
   -- Однако же, не согласился Исидорскій:-- позвольте спросить, по какой причинѣ насильственнымъ образомъ квартальный въ полицію меня взялъ?
   -- Ваши личныя дѣла не имѣютъ никакого отношенія къ газетѣ, это во-первыхъ. Если квартальный незаконно засадилъ васъ въ полицію, то вы можете на него жаловаться въ мировой судъ...
   -- Если же мировой мнѣ откажетъ? Если же квартальный надзиратель въ другой разъ меня заберетъ? Если же онъ постоянно станетъ забирать меня? Если же мнѣ житья отъ него не будетъ? Послѣ того, я кто; звѣрь или человѣкъ?
   -- Это къ дѣлу нейдетъ. Вы -- не звѣрь, а чиновникъ, ну, значитъ, и человѣкъ. Нечего объ этомъ и говорить.
   -- Зачѣмъ же тогда печатается ваша газета?
   -- Затѣмъ далѣе, продолжалъ Куликовъ, не отвѣчая на вопросъ Исидорскаго: -- статью вашу во всякомъ случаѣ редакторъ не пропуститъ. Вообще, вамъ очень хорошо извѣстно, что полиціи нечего касаться, а если касаться, то съ похвальной стороны, что вы до сихъ поръ и дѣлали. Съ какой же стати вдругъ вы измѣняете свой взглядъ? Въ печати измѣнять свои взгляды не дозволяется.
   -- Совершенно точно сказали, отвѣтилъ Исидорскій: -- но, только позвольте... Развѣ я полицію на посрамленіе отдаю? Я квартальнаго надзирателя осрамить намѣреваюсь, а полиція останется въ сторонѣ, и ее я, попрежнему, стану хвалить... что вы на это скажете?
   -- Ахъ, чортъ васъ побери! съ запальчивостью крикнулъ Куликовъ:-- а квартальный надзиратель, по вашему, кто?
   -- Кто? Смотря по тому, какой... Если тотъ, котораго я посрамляю, то онъ изъ одного сословія со мною -- изъ духовнаго званія -- произведенъ въ квартальные...
   -- Да, по вашему, квартальный надзиратель -- полиція или нѣтъ?
   -- Зачѣмъ же полиція?..
   -- А что же такое?
   -- Смотря по тому, какой квартальный. Онъ только служитъ въ полиціи, а не полиція.
   -- А полиція что такое?
   Казалось, вопросъ этотъ впервые озарилъ Исидорскаго, потому что онъ смотрѣлъ во всѣ глаза и не понималъ.
   

II.

   Много лѣтъ тому назадъ, "Провинціальная Газета" принадлежала нѣкоторой надворной совѣтницѣ, но не на правахъ собственности, а на правахъ, такъ сказать, неизвѣстности, ибо у надворной совѣтницы оттягивалъ газету судебнымъ порядкомъ тоже надворный совѣтникъ, родной ея братъ. Газета, такимъ образомъ, нѣкоторое время находилась въ спорномъ владѣніи, но, наконецъ, судъ рѣшилъ дѣло въ пользу надворнаго совѣтника. Получивъ въ собственность органъ печати, совѣтникъ на первыхъ порахъ сдѣлалъ изъ него органъ своихъ личныхъ интересовъ и своего домашняго и сельскаго хозяйства, но потомъ, по неизвѣстной причинѣ, охладѣлъ къ газетѣ и, не долго думая, совсѣмъ продалъ ее. Газету пріобрѣлъ почти даромъ мѣстный полицеймейстеръ, но только не на свое имя, а на имя жены, бывшей тогда его невѣстой, вдовы, удержавшей свою первоначальную фамилію на послѣдней страницѣ газеты и по выходѣ замужъ.
   Въ началѣ, газета имѣла не болѣе трехсотъ подписчиковъ, въ описываемое время число ихъ возрасло до трехъ тысячъ. Вся губернія выписывала ее, и всякій лабазникъ, сидя у своего лабаза съ солью, читалъ ее. Мудрено опредѣлить, чему она обязана была своимъ успѣхомъ, но, однако, можно отмѣтить слѣдующее. На первыхъ же порахъ, хозяинъ измѣнилъ внѣшнюю физіономію газеты, объявивъ при этомъ, что и направленіе съ этихъ поръ будетъ другое. Послѣдняго обѣщанія, впрочемъ, онъ не исполнилъ, потому что газета, какъ въ началѣ появленія своего, такъ и во все послѣдующее время, твердо держалась одного и того же направленія, именно -- стремленія къ прославленію губернской власти вообще и отечества нашего въ частности. Затѣмъ, вмѣсто сѣрой, грязноватаго оттѣнка бумаги, газета стала печататься на бумагѣ бѣлой и приличной, форматъ ея былъ увеличенъ, и въ тоже время увеличена подписная сумма. Словомъ сказать, хозяинъ улучшилъ газету на грошъ, а прибыли получилъ на пятакъ.
   Что касается до редакторовъ газеты, то ихъ перебывало очень много, навѣрное, болѣе, чѣмъ писцовъ по найму въ полицейскомъ правленіи. Скажемъ о нѣкоторыхъ, и непремѣнно о первомъ (то есть, о первомъ за время издательства газеты полицеймейстеромъ).
   Этотъ первый редакторъ былъ человѣкъ военный, веселый и имѣлъ наклонность къ стихосложенію. При заключеніи условія съ издателемъ, онъ увѣрилъ его, что подниметъ газету до высоты столичной прессы, и для доказательства выдвинулъ на первый планъ беллетристику въ прозѣ и стихахъ. Этотъ періодъ "Провинціальной Газеты" можно назвать по преимуществу стихотворнымъ или поэтическимъ. Стихи лились обильно, но беллетристика оказалась нехороша въ томъ отношеніи, что перессорила между собою редактора съ издателемъ, человѣкомъ характера вовсе не поэтическаго и заявившимъ вскорѣ, что о гризеткахъ писать не слѣдуетъ, потому что газету читаютъ не одни обыватели, но также и чины полицейскіе. Редакторъ отвѣтилъ на это, что ему лучше знать, что слѣдуетъ и чего не слѣдуетъ печатать. Тогда онъ получилъ разсчетъ.
   Послѣ него редакторомъ сдѣланъ былъ учитель гимназіи, за нимъ исправляющимъ должность -- письмоводитель губернскаго правленія, далѣе -- бывшій брантмейстеръ изъ пожарной команды, а потомъ пріѣхалъ изъ столицы рекомендованный кандидатъ правъ. Кандидатъ предъявилъ на самостоятельность въ веденіи дѣла слишкомъ много правъ и, кромѣ того, посягнулъ на обсужденіе всѣхъ явленій общественной жизни, чего издатель никоимъ образомъ не могъ допустить. А потому дѣло разстроилось, и кандидатъ, черезъ три мѣсяца, уѣхалъ туда, откуда пріѣхалъ. Послѣ него долгое время состоялъ редакторомъ французъ, впрочемъ, родившійся въ подданствѣ Россіи и совершенно обрусѣвшій, старикъ, всю жизнь пропутешествовавшій по всѣмъ странамъ свѣта съ барыней -- помѣщицей той же губерніи. Послѣ продолжительныхъ скитаній, помѣщица привезла его въ свой родной городъ и, за оказанныя ей въ пору молодости возмужалости услуги, сдѣлала его редакторомъ. Редакторство это ознаменовалось нововведеніемъ. Изъ всѣхъ редакторовъ, бывшихъ до него, только одинъ, именно упомянутый кандидатъ правъ, сдѣлалъ попытку къ обсужденію вопросовъ общественной жизни; но его попытка, какъ сказано, кончилась ничѣмъ. Французъ, съ своей стороны, тоже рѣшилъ попытаться въ этомъ родѣ, такъ какъ потребность обсуждать и рѣшать всякіе вопросы, народившись среди общества, такъ или иначе старалась пробить себѣ дорогу и въ печати. Не ссорясь съ издателемъ, французъ рѣшилъ эту дилемму такимъ образомъ: минуя жизнь русскую со всѣми хорошими и дурными ея сторонами, онъ всецѣло отдался жизни иностранной и изъ нея почерпалъ всевозможныя тэмы для отвлеченныхъ разсужденій, обсужденій, критическихъ разборовъ и энергическихъ порицаній. Къ своему суду "Провинціальная Газета" призывала и Наполеона Ш, когда онъ былъ живъ и даже когда онъ уже умеръ, и Гамбетту, уличая его въ коварныхъ замыслахъ; она жестоко, уличала администрацію Сѣверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ въ поголовномъ воровствѣ, отсутствіи патріотизма и взяточничествѣ, призывая на нее кары общественнаго правосудія; читала нотаціи англійскому премьеру и съ пренебреженіемъ отзывалась о турецкомъ султанѣ и разныхъ среднеазіатскихъ эмирахъ и бекахъ. Во всѣхъ подобныхъ обсужденіяхъ и порицаніяхъ замѣчалась строгая постепенность: чѣмъ дальше отъ "Провинціальной Газеты" находился обсуждаемый ею предметъ, тѣмъ жестче и строже относилась она къ нему; и, наоборотъ, по мѣрѣ приближенія этихъ предметовъ, разборъ ихъ становился болѣе мягкимъ и снисходительнымъ, и такъ вплоть до границъ русской имперіи. Такъ что сильнѣе всего доставалось отъ газеты китайскому императору, какъ человѣку, наиболѣе отдаленному по мѣсту своего жительства. Переступая границу русской имперіи, "Провинціальная Газета" измѣняла свою систему на противоположную, но постепенность оставалась таже, то есть, чѣмъ дальше находился обсуждаемый предметъ, тѣмъ меньшихъ похвалъ заслуживалъ, и наоборотъ; такъ что самыхъ большихъ похвалъ удостаивался отъ "Провинціальной Газеты" господинъ полицеймейстеръ, какъ предметъ, стоявшій ближе всего къ ней.
   Такимъ именно порядкомъ старикъ-французъ и рѣшилъ сразу два, повидимому, неразрѣшимые вопроса: одинъ -- присвоеніе газетѣ права какъ угодно обсуждать и рѣшать всякіе вопросы; другой -- сохраненіе при этомъ своей чистоты и невинности. Рѣшеніе это вошло въ законную силу и сдѣлалось обязательнымъ и для всѣхъ послѣдующихъ редакторовъ.
   Въ такомъ духѣ и обсуждались всякіе вопросы на столбцахъ "Провинціальной Газеты", когда редакторомъ ея сдѣлался бывшій директоръ мѣстнаго средне-учебнаго заведенія, статскій совѣтникъ Дѣвушкинъ, человѣкъ пожилыхъ лѣтъ и, за выслугою узаконеннаго числа лѣтъ, удостоенный полной пенсіи.
   

III.

   Въ хорошо мёблированной комнатѣ, во второмъ этажѣ каменнаго дома, сидѣлъ за письменнымъ столомъ господинъ немного болѣе, чѣмъ пожилыхъ лѣтъ, и лѣниво просматривалъ корректурные листы и рукописныя статьи. Занятіе это было для него какъ-то совершенно безразлично и не возбуждало ничего, кромѣ пріятной нѣги, которая, впрочемъ, скорѣе являлась отъ окружающей обстановки: отъ мягкаго дивана, отъ стакана кофе, стоявшаго передъ нимъ на столѣ, отъ дорогой сигары и еще отъ того, что вчерашній вечеръ и ночь были проведены въ такихъ удовольствіяхъ, послѣ которыхъ, на слѣдующее утро, у человѣка остаются воспоминанія, щекочущія нервы, и нѣкоторое легкое физическое утомленіе, располагающее къ ничегонедѣланію и фантастическимъ грезамъ.
   Въ комнату вошелъ другой господинъ, въ полицейскомъ мундирѣ, высокаго роста, крѣпкаго тѣлосложенія, немного сутуловатый, съ энергическими движеніями и твердою поступью, господинъ, представлявшій совершенную противоположность съ первымъ.
   -- Нѣсколько словъ о газетѣ, Михаилъ Алексѣичъ, сказалъ полицеймейстеръ (это былъ онъ, владѣлецъ газеты).
   -- Ахъ, да, о передовыхъ статьяхъ, о фёльетонѣ?... Хотите сказать, что лучше держаться того, что было, чѣмъ заводить новое и неиспробованное? переспросилъ редакторъ Дѣвушкинъ.
   -- Да, именно. Кажется, что программа газеты настолько широка, что увеличивать ее не для чего. Я давно объ этомъ хотѣлъ переговорить.
   -- Можетъ быть; пожалуй. Съ своей стороны, и я желалъ бы разъяснить этотъ вопросъ. Видите ли, собственный денежный интересъ вашъ требовалъ бы расширенія, по крайней мѣрѣ, въ объемѣ дозволеннаго... Ужь дозволеннымъ-то, во всякомъ случаѣ, надлежитъ всецѣло пользоваться и не урѣзывать его. Мое мнѣніе таково. Да и собственный интересъ вашъ...
   -- Я доволенъ настоящимъ количествомъ подписчиковъ. Приписываю это удовлетворительности моей газеты.
   -- Не совсѣмъ. Въ обществѣ я постоянно слышу заявленія въ смыслѣ противоположномъ.
   -- Общество не желаетъ ли, чтобы на страницахъ моей газеты подвергались обсужденію дѣйствія губернской власти?
   -- Нѣтъ, не то. Впрочемъ, какъ хотите. Я считаю себя орудіемъ, только орудіемъ... Подписка на слѣдующій годъ можетъ упасть. Согласитесь, для васъ это будетъ непріятно...
   -- Никогда этого не можетъ быть, твердо отчеканилъ полицеймейстеръ.
   -- Вы увѣрены?
   -- Совершенно. Нѣсколько человѣкъ недовольныхъ могутъ перейти къ столичной прессѣ. За то десятки, сотни другихъ прибудутъ изъ того слоя, который преимущественно читаетъ мою газету. Для нихъ никакого расширенія не нужно. Лабазникъ-купецъ, мѣщанинъ, мелкій торговецъ, чиновникъ... какого еще расширенія нужно ли нихъ?
   -- А, да! пожалуй, можетъ быть, согласился редакторъ.-- Я съ вами согласенъ... Можетъ быта! Видите ли, въ образованномъ обществѣ другія стремленія, другое, другое... какъ это сказать? запросъ, да, запросъ... Запросъ другой... Кто-нибудь отъ кого-нибудь непремѣнно отстанетъ. Либо печать, либо общество. Въ первомъ случаѣ, печать теряетъ кредитъ... Впрочемъ, передовыя статьи я ужь бросилъ писать.
   -- Если общество позволяетъ себѣ забѣгать впередъ, то я полагаю, что не печать, въ такомъ случаѣ, должна расширить стою программу, а общество должно быть сдержано, сказалъ полицеймейстеръ и затѣмъ продолжалъ: -- да, прошу васъ. Впрочемъ, передовыя статьи изрѣдка можно пускать, я вамъ на дняхъ рекомендую отличнаго господина ли этого... И фёльетонъ, конечно, и все можно, не въ извѣстной группировкѣ, въ освѣщеніи... въ...
   -- О, да!
   -- Такъ прошу васъ. Знаете, были нѣкоторыя непріятности... оттуда (полицеймейстеръ указалъ пальцемъ на потолокъ), и именно въ послѣднее время, когда газета стала пытаться измѣнить первоначальное русло... Имѣю честь кланяться...
   -- Мое почтеніе.
   Полицеймейстеръ вышелъ.
   Спустя нѣкоторое время къ редактору вошелъ Меридіановъ. Онъ представлялъ изъ себя типъ петербургскаго литератора средней руки. Разстроенное здоровье заставило его уѣхать изъ столицы. Губернскій городъ подѣйствовалъ на него благопріятно, но лишалъ въ тоже время столичнаго заработка. Нѣсколько разъ онъ перекочевывалъ изъ губерніи въ столицу и обратно и никакъ при этомъ не могъ согласовать заработка съ здоровьемъ. Живя въ Петербургѣ, онъ считалъ свое положеніе обезпеченнымъ съ матерьяльной стороны, но разстроивалъ здоровье. Живя въ провинціи, здоровье свое поправлялъ, но разстроивалъ финансы. Такъ что постоянно находился между двухъ огней и поперемѣнно чувствовалъ себя то здоровымъ и съ пустымъ карманомъ, то нездоровымъ и съ деньгами. Въ настоящее время онъ находился въ періодѣ здоровья.
   -- Вотъ-съ, кофе хотите?
   -- Съ удовольствіемъ.
   Редакторъ позвонилъ. Вошелъ человѣкъ.
   -- Стаканъ кофе! приказалъ Дѣвушкинъ.-- Да, такъ вотъ что. Смотрите: вотъ стаканъ кофе, со сливками, непремѣнно крѣпкаго. Я люблю крѣпкій... Знаете, возбуждаетъ, является усиленная умственная дѣятельность... Въ особенности утромъ, послѣ ночи, проведенной за бокаломъ шампанскаго, ха-ха, да! Во рту сигара, чистая, непосредственно съ острова Гаванны... не угодно ли? Доставляетъ купецъ Шаромыжниковъ. У китайцевъ или у японцевъ -- опіумъ. Это -- своего рода наитіе, вдохновеніе... Вы представьте: шелестъ въ нервахъ, въ головѣ чуть-чуть затуманивается, эдакое бархатное раздраженіе, трепетъ пробѣгаетъ по тѣлу... Были влюблены -- помните? грезы, фантастическіе образы, нѣга, ха-ха-ха!.. Именно наитіе... А жизнь, что такое жизнь, какъ не рядъ наслажденій? Мягкій диванъ, забытье... Не то, что ко сну клонитъ, спать хочется, а именно забытье! Тлѣющій огонёкъ въ каминѣ... Эй, Иванъ!
   Раздался колокольчикъ. Явился Иванъ.
   -- Затопи каминъ! Да, такъ вотъ видите, все остальное въ жизни -- глупость. Эй, Иванъ, постой! Не надо. Въ той комнатѣ затопи, а здѣсь не нужно... Такъ вотъ вы представьте себѣ, сидишь этакъ и благодушествуешь, и вдругъ, изъ полицейскаго управленія является къ тебѣ эдакій бурбонище... Является и говорить: узду, милостивый государь, нужно накинуть на православныхъ христіанъ... Онъ собственно узду-то приготовлялъ для бухарскаго эмира, и ужь не его вина, что, вмѣсто эмира, онъ видитъ передъ собою православныхъ христіанъ... Чѣмъ же онъ виноватъ, что и я, и вы, и купецъ Шаромыжниковъ, и мелкіе торговцы, и крупные, всѣ мы представляемся ему бухарцами или коканцами? а ежели мы коканцы, то не станетъ же онъ читать намъ лекціи о политической свободѣ, когда мы другъ друга на колъ сажаемъ! Да и какія тутъ лекціи, когда требуется только плеть въ рукѣ? Вотъ всѣ эти рукописи, которыя на столѣ лежатъ, что онѣ собственно такое? Если ихъ бросить въ каминъ, онѣ ярко запылаютъ: все равно вѣдь, чѣмъ мнѣ сидѣть надъ ними, да напрасно читать! Что скажете, добрѣйшій Левъ Ивановичъ? спросилъ редакторъ и дружелюбно хлопнулъ Меридіанова по плечу.-- Вотъ-съ какая жизнь моя въ послѣднее время!
   -- Не понимаю одного, произнесъ тотъ.-- Откуда у васъ такая страсть къ диванамъ, къ кофе, къ наитіямъ разнымъ, а, по всей вѣроятности, и къ женскому полу? Тоже своего рода наитіе?
   -- О, да... непремѣнно! засмѣялся редакторъ.
   -- То есть что непремѣнно?
   -- То есть къ женскому полу, къ женщинамъ, къ красотѣ.
   -- Ну, да... Откуда у васъ все это, когда вы всю жизнь свою возились съ греческими храмами и римскими когортами?
   Редакторъ расхохотался и потомъ заговорилъ:
   -- Да отъ храмовъ-то этихъ, отъ когортъ все и произошло... Ха-ха-ха! Ей Богу, отъ нихъ!..
   Редакторъ остановился, обождалъ немного и потомъ сказалъ:
   -- Знаете ли что?... вѣдь классики -- самый развратный народъ! Меридіановъ засмѣялся.
   -- Увѣряю васъ. У меня въ гимназіи учитель латыни былъ, я, представьте, какъ ни придешь, бывало, къ нему, непремѣнно у него коробочка монпансье на столѣ, а онъ сидитъ на диванѣ и сосетъ. Но я вамъ про себя скажу. Я тогда былъ что же, мальчикъ еще, но очень ясно помню, что какъ только рѣчь учителя касалась подробнаго описанія Венеры Милосской, то у меня пробуждалось сильное желаніе посмотрѣть на Венеру русскую... Не хотите ли еще кофе?
   -- Позвольте.
   -- Вы представьте, снова заговорилъ редакторъ, спустя нѣкоторое время: -- проживъ большую половину своей жизни, только теперь я замѣчаю, какъ глубоко привязанъ я къ сластямъ... Красота, бокалъ шампанскаго, комфортъ... понимаете? Сластникъ -- простонародное слово, очень мѣткое, и мнѣ нравится... Скажите, пожалуйста: откуда? какимъ образомъ? Всю жизнь преданность классицизму сопровождала меня, мои занятія... Я издалъ примѣчанія къ Овидію -- читали? И тѣмъ не менѣе... Кажется, тутъ противорѣчіе, а выходитъ, что классицизмъ-же -- причина разврата или не разврата, пожалуй, а нѣги, изнѣженности, сластничества. А? можно такъ сказать: сластничества? Ха-ха-ха!
   Раздался колокольчикъ. Явился Иванъ.
   -- Приготовь тамъ, и редакторъ указалъ рукой на дверь, ведущую въ сосѣднюю комнату:-- приготовь тамъ завтракъ... Идите-ка туда, а я чуть чуть призаймусь, просмотрѣть кое-что... Знаете, ужасная груда всякихъ рукописей поступаетъ... Подъ часъ сдается, что вся губернія наша пишетъ, ха, ха... ей-Богу!
   -- Тѣмъ лучше, кажется...
   -- Чорта съ два... каково ихъ читать! Тридцатая часть, даже меньше, идетъ въ печать, а остальное -- въ каминъ! Идите туда, я я сію минуту приду... Посмотримъ: "Отчего въ нашей мѣстности сельское хозяйство въ упадкѣ?" "Стихотвореніе на смерть городскаго головы" (читаетъ)... Еще что? "Какъ съ земнаго шара попалъ я на луну и обратное путешествіе"... надо думать, аллегорія подпущена -- ну, и пускай на здоровье путешествуетъ... "Жалоба моя на мѣщанскаго старосту"... "Похожденія становаго пристава и крестьянская дѣвка Лукерья"... "Имѣю честь бытъ покорнѣйшимъ слугою, готовымъ во всякую пору подтвердить сіе, Павелъ Стратилатовъ"... Левъ Иванычъ!
   -- Что угодно? Я ужь закусываю, проголодался, откинулся изъ сосѣдней комнаты Меридіановъ.
   -- Вотъ представьте себѣ: нѣкоторый Стратилатовъ существуетъ на сеймѣ. Кто, откуда, что за звѣрь;-- ничего не знаю; знаю только, что изъ уѣзда пишетъ: но вы обратите вниманіе на слѣдующее обстоятельство: человѣкъ прислалъ мнѣ... сколько? рукописей двѣнадцать или тринадцать... Погодите, я сейчасъ достану. Это въ высшей степени любопытно.
   Редакторъ отперъ нижній ящикъ въ столѣ и досталъ оттуда кипу рукописей.
   -- Вотъ-съ, неугодно-ли посмотрѣть. Я вамъ по чистой правдѣ долженъ сказать, что ничего болѣе любопытнаго до сихъ поръ не читалъ? Разумѣется, нѣсколько безалаберно. Но дѣйствительность! Дѣйствительность! То есть понимаете: факты, факты и все факты! И все про станового пристава. И все по отношенію его къ мужикамь. И, кромѣ того, крестьянская дѣвка замѣшивается на каждомъ шагу... И языкъ, языкъ, чисто народный! Онъ, навѣрно, мужикъ -- этотъ Стратилатовъ. Непремѣнно: мужикъ; потому что ничего у него нѣтъ заимствованнаго изъ класса образованныхъ людей, кромѣ одного: "Имѣю честь быть"... Понимаете, "имѣю честь быть"? Эти слова словно кто другой приписываетъ ему... И замѣтьте: ни малѣйшей злобы въ его описаніяхъ, а чуть-чуть юморъ, эдакій добродушный... однимъ словомъ; россійская эпопея о становомъ приставѣ въ родѣ былины о Соловьѣ-Разбойникѣ или Гомеровыхъ сказаній... да! Я, однако, проголодался.
   Сосѣдняя комната, въ которую онъ вошелъ, была убрана съ нѣкоторой роскошъю. Получая кромѣ пенсіи и жалованья за редакторство, достаточныя средства отъ своего имѣнія, Дѣвушкинъ менѣе всего щадилъ деньги на обстановку, на комфортъ и проживалъ едва ли не болѣе, чѣмъ получалъ. Отказывать себѣ въ чемъ-либо считалъ дѣломъ невозможнымъ. Редактированіе "Провинціальной Газеты" онѣ принялъ на себя не по матерьяльному разсчету, а скорѣе удовлетворяя самолюбію и желанію занимать въ тоже время болѣе или менѣе видное положеніе въ обществѣ.
   Меридіановъ сидѣть около стола съ закуской и виномъ и машинально перелистывалъ взятыя у редактора рукописи о становомъ, останавливаясь по временамъ на какомъ-либо мѣстѣ и внимательно прочитывая это мѣсто. Дѣвушкинъ съ наслажденіемъ истиннаго гастронома предался легкой закускѣ.
   -- Какъ-же наши дѣла, то есть составленіе новаго кабинета для "Провинціальной Газеты"? засмѣялся, вдругъ какъ бы вспомнивъ самое главное, послѣдній.
   -- Очень плохо, односложно отвѣтилъ тотъ.
   Составленіемъ новаго кабинета редакторъ назвалъ сгруппированіе для "Провинціальной Газеты" новыхъ литературныхъ силъ, чѣмъ въ послѣднее время занимался Меридіановъ, обращаясь съ этою цѣлью къ мѣстнымъ адвокатамъ, гимназическимъ учителямъ и проч. Оба они находили необходимымъ перемѣнить настоящій составъ редакціи, которая, впрочемъ, питалась до сей поры, по установившемуся изстари обычаю, главнымъ образомъ вырѣзками статей изъ столичныхъ газетъ, статьями, случайно присылаемыми и постояннымъ сотрудничествомъ двухъ-трехъ лицъ. Упомянутое составленіе новаго кабинета предпринято было съ цѣлью поднять "Провинціальную Газету" на высоту, требуемую обстоятельствами времени и общественнымъ настроеніемъ. Починъ въ этомъ былъ уже сдѣланъ, но онъ привелъ къ столкновенію съ хозяиномъ газеты, полицеймейстеромъ. Дѣвушкинъ отстаивалъ передъ послѣднимъ необходимость нововведеній, но въ тоже время совѣтовалъ Меридіанову и образовавшемуся вокругъ него кружку лицъ изъ мѣстной интеллигенціи или купить вовсе "Провинціальную Газету" у издателя, или испросить разрѣшеніе на изданіе новой. Хлопоты въ этотъ смыслѣ вызвали у Меридіанова отвѣтъ "очень плохо".
   -- То есть, еще не спѣлись что дѣлать: настоящее улучшать, или хлопотать о разрѣшеніи новой газеты? пояснилъ онъ вслѣдъ затѣмъ.
   -- Кто тамъ? вдругъ встрепенулся редакторъ.
   Изъ сосѣдней комнаты (пріемной редакціи) высунулась голова Исидорскаго и тотчасъ-же спряталась. Дѣвушкинъ закричалъ:
   -- Господинъ Исидорскій! что-же вы? идите, входите... Презабавный субъектъ! шепнулъ онъ Меридіанову, а затѣмъ снова крикнулъ:
   -- Господинъ Исидорскій! входите-же... Неприлично показать голову и потомъ спрятаться...
   Голова Исидорскаго снова высунулась и промычала:
   -- Опасаюсь, Михаилъ Алексѣичъ, своею недостойною фигурою нарушить гармонію цѣлаго. Осмѣлюсь, однакожъ, войти.
   -- И входите... Выпить желаете? наливайте и пейте. Вотъ сыръ, закусите. А балыка, что-же? говорилъ редакторъ.
   -- Прекраснѣйшій сыръ! отвѣчалъ Исидорскій: -- находясь среди такого великолѣпія, пріятно озаряешь свой умъ наисвѣтлѣйшими мыслями!
   И помолчавъ немного, продолжалъ:
   -- Осмѣлюсь побезпокоить васъ, Михаилъ Алексѣичъ, относительно вашего мнѣнія о моей статеечкѣ.
   -- Да... вы объ статьѣ? встрепенулся редакторъ.-- Гм... у васъ очень недурно, даже, можно сказать, подъ часъ весьма хорошо выходятъ сценки съ натуры и, знаете, стишки тоже... Очень, очень не дурно... Но о квартальномъ надзирателѣ... плюнули бы вы на него! а? ну, что вамъ, все равно... Сообщили бы только голый фактъ, а конецъ -- побоку! право, лучше бы вышло... Статейка то ваша...
   -- Не напечатается? спросилъ Исидорскій.
   -- Нѣтъ-съ -- оно собственно отлично... Да вы бы лучше о другомъ стишки или сценки... а?
   Исидорскій помолчалъ нѣсколько минутъ, потомъ сказалъ:
   -- Михаилъ Алексѣичъ! но ежели меня человѣкъ, примѣрно, обижаетъ, гдѣ-жь я долженъ искать удовлетворенія?
   -- Въ чемъ дѣло? спросилъ Меридіановъ.
   -- Да вотъ въ чемъ: ну, шелъ онъ, знаете, по улицѣ, наткнулся на какой-то тамъ скандалъ, ну, вмѣшался въ него и, разумѣется, попалъ въ полицію, гдѣ его и продержали всю ночь... Вы, навѣрное, сами были немножко выпивши? обратился редакторъ къ Исидорскому.
   Тотъ отвѣтилъ:
   -- Михаилъ Алексѣичъ! позвольте вамъ доложить... Когда меня лично обижаютъ, я всегда твердо выношу! а въ пьяномъ видѣ человѣкъ неприличный и, дѣйствительно, могу непотребное что-нибудь сфантазировать, за что меня всенепремѣнно въ полицію надо отправить! И я не ропщу, хотя и въ этомъ случаѣ могъ бы кое-что и даже многое сказать... Но ежели я вижу, какъ женщину бѣдную обижаютъ и, можно сказать, даже колѣнкой бьютъ сзади, и полицейскій бьетъ, и квартальный надзиратель бьетъ, и все это при стеченіи народа, который только смотритъ, да ротъ разѣваетъ... За что они ее бьютъ? позвольте спросить, крикнулъ Исидорскій, причемъ голосъ его задрожалъ.
   -- Господинъ Исидорскій! поспѣшно заговорилъ редакторъ:-- что вы! вотъ выпейте вина! Это лучше... выпейте... Ну, что тамъ, мало ли кого бьютъ! Стоитъ обращать вниманіе!
   -- Какже не обращать вниманіе, сдержанно продолжалъ Исидорскій: если мнѣ это оскорбительно, Михаилъ Алексѣичъ! Я подошелъ и со всею учтивостью спросилъ; позвольте, говорю, спросить васъ, господинъ надзиратель, за что вы такъ жестоко бьете эту женщину? А онъ только на меня взглянулъ и съ презрительной улыбкой усмѣхнулся. И опять: ведутъ ее въ полицію, и бьютъ... Я въ другой разъ: позвольте, говорю, спросить васъ, можно ли такъ бить женщину? Тогда ужь съ его стороны послѣдовалъ вопросъ: а ты, защититель, кто таковъ? Потомъ всѣ мы пришли въ часть. "Тебѣ что такое надо здѣсь?"; говоритъ мнѣ квартальный.-- Мнѣ нужно, говорю, спросить, за что вы ее били?-- "Пошелъ вонъ!" -- А ежели такъ, говорю, то я отсюда до тѣхъ поръ не пойду, пока вы эту женщину: не освободиге! Ну, послѣ того велѣлъ онъ засадить меня въ холодную, и запереть... Позвольте же, говорю, хоть узнать: по какой причинѣ меня запираете, словно мошенника?.. "А вотъ, говоритъ, посиди, потомъ узнаешь... И просидѣлъ я въ заперти всю ночь до утра. Михаилъ Алексѣичъ! напечатайте мою статью! сдѣлайте милость, напечатайте! вдругъ завопилъ Исидорскій, и редакторъ, встрепенувшись, замѣтилъ на его усиленно моргавшихъ глазахъ двѣ-три слезинки. Дѣвушкинъ засуетился и, видимо, не зналъ что сказать. Послѣдовала непродолжительная пауза общаго молчанія.
   -- Михаилъ Алексѣичъ, напечатайте! Христомъ Богомъ прошу, напечатайте мою статью о квартальномъ надзирателѣ! По мнѣ, лучше стихи мои не печатайте, а статью эту напечатайте... Пожалуйста напечатайте!
   -- Да знаете ли что, господинъ Исидорскій! какъ вамъ сказать?.. Плюнули бы вы на это... право! а? какъ вы думаете?
   -- Въ такомъ случаѣ я пойду жаловаться къ самому господину полицеймейстеру, подумавъ немного, заявилъ Исидорскій:-- потому, что, кромѣ женщины, квартальный надзиратель сь полицейскими и меня отколотили очень порядочно. Я только не хотѣлъ объ этомъ говорить. Теперь пойду и все выскажу!
   И, неловко раскланявшись, Исидорскій вышелъ изъ комнаты.
   -- Вотъ, вотъ... заговорилъ редакторъ, спустя нѣкоторое время: -- видѣли? А вотъ опять кто-то тамъ, кажется, вошелъ. Пойдите, Левъ Иванычъ, туда и объяснитесь за меня... Не могу я такъ прямо, сказать, что нельзя печатать. Это, должно быть пришла одна дѣвушка за отвѣтомъ... Вы вотъ что: тамъ на столѣ толстая рукопись лежитъ, повѣсть... Вы увидите, одна лежитъ. Вотъ этой самой дѣвушки. Главное,-- всю душу выложила въ ней, и оно, дѣйствительно, прекрасно, и чувства много, и прочее... Первый опытъ, понимаете; къ тому же, дѣвушка, должно быть, бѣдная, надѣется на заработокъ... понимаете? Любовь несчастная, бракъ тамъ? измѣна... онъ измѣнилъ, она не измѣнила, онъ ея обманулъ, а она любила, и, въ сущности, онъ ея не обманулъ и ежели обманулъ... тьфу, чортъ! спутался совсѣмъ!
   Редакторъ остановился и даже покраснѣлъ отъ смущенія... Потомъ тотчасъ же оправился и продолжалъ:
   -- Постоите, тамъ вь повѣсти, девятая глава... Такъ вы скажите, что, пожалуй, можно напечатать девятую главу одну. Какъ тамъ, впрочемъ, захотите... Только не обидьте ея отказомъ, понимаете, не обидьте, а такъ чуть-чуть, какъ-нибудь легонько объясните ей... Главное, не обидьте, пожалуйста! Идите, она дожидается тамъ... да какъ нибудь понѣжнѣй, поделикатнѣе...
   Меридіановъ вышелъ въ сосѣднюю комнату -- пріемную редактора.
   

IV.

   Въ пріемной комнатѣ, между дверью и письменнымъ столомъ, стояла молодая дѣвушка въ простомъ платьѣ, на видъ слабенькая, съ розовымъ румянцемъ на блѣдныхъ щекахъ, но наружности, въ концѣ-концовъ, очень симпатичной, въ особенности, если попристальнѣе всмотрѣться въ ея нѣсколько исхудалое лицо и искрящіеся глаза. При входѣ Меридіанова, она встрепенулась, немного сконфузилась, даже покраснѣла, но потому сію же минуту оправилась.
   -- Не угодно ли вамъ присѣсть...
   Она присѣла.
   -- Нн... началъ тотъ, но пріостановился на секунду, затѣмъ произнесъ:-- вамъ, по всей вѣроятности, будетъ очень непріятно, если я скажу, что повѣсть ваша не можетъ быть напечатана?
   Дѣвушка ничего не отвѣтила.
   -- То есть, видите... Въ ней всѣ есть, что нужно для повѣсти; одного не достаетъ, но очень существеннаго...
   -- Чего именно? встрепенулась та.
   -- Какъ вамъ сказать? Ннн... Недостаетъ навыка писать... Это, собствено не недостатокъ. Современемъ навыкъ писать самъ собою пріобрѣтается. Эта повѣсть -- вашъ первый опытъ?
   -- Да.
   -- Недостаткомъ навыка писать я называю неумѣнье распоряжаться матерьяломъ, изъ котораго составляется повѣсть.
   -- Я понимаю.
   -- Это не главное, но все-таки существенное... Такъ-же, какъ бумага и чернила, безъ которыхъ все-таки нельзя обойтись. Да... для васъ писаніе составляетъ существенный вопросъ?
   -- Не знаю, существенный или нѣтъ. Просто вздумала и написала. Лучше стало.
   -- Когда написали?
   -- Да.
   -- Отчего? если вопросъ мой не покажется нескромнымъ?
   -- Я ужь привыкла къ нескромнымъ вопросамъ, то есть выслушивать ихъ; къ тому же, вѣдь и ушей нельзя зажать... Изъ вашего вопроса я заключаю, что сами вы не читали моей повѣсти?
   -- Да, самъ я, дѣйствительно, не читалъ, но передаю вамъ слова редактора.
   -- Это, впрочемъ, все равно, произнесла дѣвушка и привстала.-- Не знаю: взять мнѣ мою повѣсть обратно или пусть редакторъ сожжетъ ее въ каминѣ. Это, пожалуй, лучше будетъ.
   -- Что?
   -- Въ каминѣ... для редактора лучше. Ваша фамилія Меридіановъ?
   -- Да...
   -- Это вы писали послѣднюю театральную рецензію?
   -- Я...
   -- И это ваше искреннее убѣжденіе?
   -- Относительно здѣшней драматической труппы?
   -- Да.
   -- Непремѣнно...
   -- Могу васъ попросить повторить его?.
   -- Извольте... Вы хотите, чтобы я сдѣлалъ краткое резюме моей рецензіи?
   -- Да.
   -- Ннн... Любопытно было бы знать, зачѣмъ вамъ это?
   -- Если не хотите, такъ не надо...
   -- Я сказалъ: здѣшняя драматическая труппа состоитъ изъ людей бездарныхъ, какъ артистовъ, во-первыхъ, и во-вторыхъ, мало развитыхъ, чтобы понимать смыслъ и общественное значеніе той или другой комедіи, драмы. Есть "Жизнь игрока" и есть "Ревизоръ". Кому комедіи эти кажутся однозначущими, тотъ мало развитъ. За исключеніемъ комика Щербицкаго и начинающей артистки Поспѣловой... У нихъ есть то, чего нѣтъ у другихъ...
   -- Я потому спросила, что въ вашей редакціи есть другой рецензентъ. Тотъ думаетъ иначе и, кромѣ того, сплошь и рядомъ забываетъ то, что пишетъ недѣлю тому назадъ. Кажется, это даже вообще не убѣжденіе, если оно высказывается за десять рублей серебромъ...
   -- Въ редакціи, дѣйствительно, есть такой рецензентъ.
   -- Онъ, говорю, думаетъ иначе, чѣмъ вы, а печатается рядомъ съ вами... Мнѣ поэтому иногда кажется, ужь и всѣ прочія убѣжденія въ вашей газетѣ не высказываются ли за десять рублей...
   -- Гмъ... Это хорошо вы сказали. На васъ можно было бы обидѣться...
   -- Что же вы не обижаетесь?
   Меридіановъ вдругъ засмѣялся.
   -- Да зачѣмъ же я буду обижаться, когда это относится не ко мнѣ, а къ редактору? Къ тому же, я, можетъ быть, вполнѣ согласенъ съ вами. Но услуга за услугу. Вы заставили меня отвѣчать на вашъ вопросъ, это даетъ мнѣ право и къ вамъ обратиться съ таковымъ же... кажется, даетъ?
   -- Спрашивайте.
   -- Любопытство, можетъ быть, праздное, но извинительное и понятное: отчего вамъ стало легче или лучше, когда вы написали повѣсть? Оттого, что высказали въ ней свое горе и радости, если послѣднія были?
   -- Вы не смѣетесь?
   -- О, нѣтъ! совершенно серьёзно.
   -- Серьёзно; къ сожалѣнію, я не могу отвѣчать, потому что въ жизни бываютъ иногда такія минуты, что почему-то нетолько смѣяться, но просто даже говорить не хочется, то есть разсказывать, разъяснять, ни серьёзно, ни несерьёзно. Отъ знакомства съ вами не отказываюсь, напротивъ, очень рада... Что касается до прочаго, то объ этомъ вы можете узнать отъ самого вашего редактора. Настоящая фамилія моя -- подъ повѣстью, а по театру -- Поспѣлова. До свиданья. Я надѣялась встрѣтить самого редактора, а онъ, должно быть, нарочно не вышелъ ко мнѣ. Труситъ, что ли, или совѣстно. А мнѣ хотѣлось бы послѣднее слово ему сказать.
   Дѣвушка вышла, и Меридіановъ не успѣлъ даже, въ видѣ пріятнаго сюрприза, какъ онъ разсчитывалъ, сообщить ей о девятой главѣ, что она будетъ напечатана.
   -- Михаилъ Алексѣичъ! крикнулъ онъ.
   Отвѣта не послѣдовало, но, вмѣсто того, въ комнату вошелъ молоденькій юноша, но съ отрощенными уже усиками, которыми онъ, очевидно, очень дорожилъ. Войдя, онъ съ замѣчательнымъ достоинствомъ кивнулъ головою Меридіанову и остановился.
   -- Вамъ что угодно?
   -- Я желалъ бы видѣть самого редактора, отвѣтилъ юноша.
   -- Все равно, я за редактора. У васъ статья здѣсь или только принесли?
   -- Да, но... Я желалъ бы предварительно переговорить.
   -- Я готовъ выслушать.
   -- Я не знаю, какого вы мнѣнія о нашихъ гимназическихъ учителяхъ. Я-же думаю, что они никуда не годятся, въ большинствѣ, разумѣется...
   -- Очень можетъ быть. Вы хотите ихъ обличить?
   -- Да. Но я избралъ форму беллетристическихъ очерковъ съ вымышленными именами, хотя и съ очень ясными намеками.
   -- Это очень хорошо. А васъ не исключатъ изъ гимназіи, если ваши очерки напечатаются?
   -- Я готовъ на все, что угодно. Я не боюсь....
   -- Чѣмъ же вы недовольны своими учителями? Единицы неправильно ставятъ?
   -- Совсѣмъ не единицы. Они насъ стѣсняютъ Смотрятъ ни насъ, какъ на первоклассниковъ. Запрещаютъ ходить въ публичную библіотеку читать журналы, и газеты. Вообще на каждомъ шагу стѣсняютъ!
   -- А, ну хорошо. Давайте ваши очерки.
   -- Вы, пожалуйста, передайте ихъ редактору.
   -- Передамъ.
   -- До свиданья.
   Въ комнату медленно и тихо вошелъ мущина, въ длиннополомъ сюртукѣ, съ клинообразной бородкой, повидимому, мѣщанинъ, пожилыхъ лѣтъ, и отвѣсилъ поклонъ съ словами:
   -- Мое вамъ почтеніе.
   -- Здравствуйте, отвѣтилъ Меридіановъ:-- что скажете?
   -- Хотѣлось бы мнѣ переговорить съ вами объ одномъ дѣльцѣ.
   -- Сдѣлайте одолженіе. Не угодно-ли присѣсть. О какомъ дѣльцѣ?
   -- Да вотъ видите, извините, не имѣю чести знать ващего имени-отчества... медленно заговорилъ мѣщанинъ, опускаясь въ кресло:-- теперь, вотъ такъ положимъ; городская дума, съ управой у насъ есть, рекрутское присутствіе есть, противъ прежняго-то, оно немножко преобразилось, и все слава Богу, есть. И банкъ общественный ужь давно у насъ заведенъ. Очень мнѣ все это интересно, съ самаго начала слѣжу я за этими дѣлами. Да...
   -- Хорошо! произнесъ Меридіановъ.
   -- Вотъ то-то и есть, что не совсѣмъ, продолжалъ мѣщанинъ.-- Давно это я замѣчаю неурядицу въ нашихъ общественныхъ дѣлахъ. То, глядишь, наша управа какую-нибудь цидулку выкинетъ на противорѣчіе всѣмъ членамъ или, какъ они нынче, гласнымь... Либо опять въ воинскомъ присутствіи, по прежнему заведенію, отмахнетъ кто двѣсти-триста рублей врачу, онъ и засвидѣтельствуетъ о негодности къ военной службѣ...
   -- Такъ-съ... Значитъ, злоупотребленія въ общественныхъ дѣлахъ замѣчаете?
   -- Иль вотъ теперь въ нашемъ банкѣ, продолжалъ мѣщанинъ:-- такую карусель выкинули, что руками разводи... И давно замѣтно было, что дѣла-то тамъ не ладились, да не предупредили.
   -- Что-жь такое случилось тамъ?
   -- Подросту сказать, обворовали банкъ члены... Теперь у нихъ тамъ конца края не разберешь! Потому, по ихъ-то, выходитъ будто все въ цѣлости, а между прочимъ, денегъ нѣтъ!
   -- Комиссію бы назначили для изслѣдованія...
   -- То-то вотъ и есть, комиссію... Комиссію-то мы назначимъ; а она возьметъ да и остальныя деньги доворуетъ. Прошлымъ лѣтомъ также вотъ назначили комиссію надъ мѣщанскимъ старостою; она, комиссія-то, возьми да и обложи насъ по рублю каждаго въ счетъ растраченной суммы ремесленной, чтобы покрыть ее. Да ништо мы ее для того назначали, чтобы она на насъ еще подать новую налагала? Староста съ своими подручниками растратили деньги, они и отвѣчай... Много нехорошихъ дѣловъ творится у насъ.
   -- Суду предали бы.
   -- И отъ этого опять толковъ мало. Вонъ они, члены-то правленскіе, заранѣе все свое имущество переводятъ на женъ своихъ да на сродственниковъ. Очевидное дѣло, мошенничество. Что же послѣ того можетъ сдѣлать судъ имъ въ наказаніе? Хоть бы онъ ихъ и на каторгу послалъ, намъ оттого не легче...
   -- Что же вамъ угодно? спросилъ Меридіановъ.
   -- Думается намъ, что злоупотребленія эти можно бы предупреждать. Взялись бы вы за это дѣло. Сколько нужно, мы бы вамъ стали выплачивать за вашъ трудъ.
   -- Какъ же такъ?
   -- Ежели бы, примѣрно, запримѣтили что-нибудь незаконное, сейчасъ же бы и пропечатали, Такъ-то оно какъ будто мало дѣйствуетъ, а съ печатною газетою, думается, пошло бы дѣло лучше. Вотъ я опять скажу про нашъ банкъ. Давно слухи такіе ходили, что банкъ къ банкротству-приближается; по милости воровства. А что жъ мы могли подѣлать? Тутъ надо сообща... А сообща не выходило, потому одному -- не до этого, у другого -- свои дѣла, третій -- на милость божію надѣется. Такъ оно и шло, пока до точки не дошло. Тутъ ужь и встрепенулись, да поздно... А кабы заранѣе изложить все это въ газетѣ, такъ, можетъ, образумились бы раньше... Какъ вы полагаете?
   -- Да, можетъ быть. Только объ этомъ и безъ платы за трудъ можно печатать въ газетѣ.
   -- То-то, что нѣтъ. Мы ужь мѣсяца съ два назадъ тому прибѣгали въ вашу редакцію. Я и просилъ тогда, чтобъ въ газетѣ прямо обозначить, что кассу общественнаго банка обворовываютъ вотъ такіе-то члены, такъ ихъ и выставить съ фамиліями и отчествами... Такъ вотъ нельзя ли это хоть теперь сдѣлать, хотѣлъ я васъ спросить?
   -- Редакторъ нашей газеты не согласится на это, отвѣтилъ Меридіановъ, подумавъ немного:-- тутъ дѣло сопряжено всегда съ рискомъ, потому что если вы обзовете кого-нибудь въ печати воромъ и мошенникомъ, то онъ васъ за это можетъ привлечь къ суду... Внутренно вы, а пожалуй и другіе убѣждены въ томъ, что онъ, дѣйствительно, воръ и мошенникъ, но если у васъ нѣтъ доказательствъ письменныхъ, васъ же судъ и обвинитъ за оскорбленіе...
   Мѣщанинъ молчалъ и, кажется, старался понять смыслъ сказаннаго Меридіановымъ. Потомъ спросилъ:
   -- Такъ редакторъ не согласится, вы говорите?
   -- Нѣтъ.
   -- Отчего же такъ? Мы бы не даромъ, мы бы выплачивать стали за труды.
   -- Не согласится.
   -- Гмъ... Очень даже обидно. А мы было надѣялись... Коли такъ, прощенія просимъ. Извините за безпокойство.
   -- Ничего.
   Мѣщанинъ вышелъ.
   

V.

   Когда Меридіановъ вошелъ въ кабинетъ редактора, послѣдній сидѣлъ за столомъ около окна и рисовалъ женскую головку.
   -- Не слышали разговора нашего съ дѣвушкой? спросилъ онъ его.
   -- А, что? да, разговора?... встрепенулся редакторъ.-- Нѣтъ, не слышалъ... Я ходилъ туда, внизъ, въ типографію... Знаете, будемъ обѣдать, а?
   -- Не знаете, кто эта дѣвушка?
   -- Дѣвушка? кто-жъ она? не знаю... Принесла повѣсть, потомъ ушла, потомъ опять пришла... Какая-нибудь учительница или... что-нибудь въ этомъ родѣ. Отъ бутылки шампанскаго не откажитесь, а? отвѣтилъ редакторъ, продолжая рисовать.
   -- А съ мѣщаниномъ разговоръ слышали?
   -- Съ мѣщаниномъ? Съ какимъ? Клинообразная бородка, да? А, знаю, помню... Онъ ужь являлся ко мнѣ. Странное требованіе является у этихъ простыхъ людей. Одинъ требуетъ -- пропечатай ему всю подноготную про станового, другой -- про квартальнаго надзирателя, третій -- обзови вора прямо воромъ... Странная фантазія неразвитаго ума!
   Въ концѣ обѣда, послѣ выпитаго вина, собесѣдники развеселились, и Меридіановъ, между прочимъ, спросилъ редактора шуткой:
   -- А что, Михаилъ Алексѣичъ, вы на своемъ вѣку, съ вашими наитіями къ женскимъ головкамъ, а думаю, ужасно много невинныхъ дѣвушекъ и женщинъ непорочныхъ соблазнили?
   -- Ахъ, да, ужасно много... дѣйствительно! отвѣтилъ редакторъ:-- много, много... Но слушайте, пожалѣйте и меня. Что же мнѣ дѣлать?
   -- Отчего не вышли къ Поспѣловой?
   -- Ахъ! не говорите!
   -- Въ повѣсти, такимъ образомъ, разсказывается, значитъ, исторія любви ея и измѣны его -- такъ?
   Редакторъ махнулъ рукой.
   -- Выпейте лучше, чѣмъ объ этомъ...
   -- Выпить -- выпьемъ, это своимъ чередомъ, говорилъ Меридіановъ, наливая два стакана вина.-- Зачѣмъ же вы измѣнили ей?
   -- Слушайте! пейте!
   -- Я пью. Побаловаться захотѣли?
   -- Любилъ! ей Богу, любилъ!
   -- Тогда почему не женились?
   -- Батюшка! эдакъ пришлось бы жениться на всѣхъ женщинахъ, потому что всѣхъ женщинъ люблю!
   -- Какъ такъ?
   -- Очень просто... Люблю! Разъ калмычку полюбилъ... чортъ знаетъ какъ, не знаю. Сер-ди-тая! да, кажется, за то, что сердитая, и полюбилъ...
   Вошелъ человѣкъ и доложилъ, что въ редакціи кто-то желаетъ видѣть Меридіанова.
   -- Меня? удивился тотъ.-- Кто бы могъ?
   -- Пригласи сюда, если не дама, приказалъ редакторъ.
   Черезъ двѣ минуты вошелъ актеръ Ржевскій.
   -- Позвольте представиться: артистъ городской труппы Ржевскій.
   Дѣвушкинъ продолжалъ сидѣть. Меридіановъ всталъ.
   -- Къ вашимъ услугамъ...
   -- Да-съ... Честные люди такъ не поступаютъ... Цѣлый день, искалъ васъ, чтобы сказать. Наконецъ, нашелъ, заявилъ Ржевскій и остановился.
   -- Ни съ того, ни съ сего? Какъ же это такъ? встрепенулся Меридіановъ.
   -- Десять рублей изволили заполучать. А въ сегодняшнемъ нумерѣ меня расщелкали. Такъ неводится. Куликовъ беретъ, такъ по крайности исполняетъ, а вы... Такъ негодится. Десять рублей -- деньги.
   -- Иванъ! вышвырнуть его вонъ! крикнулъ редакторъ; привставъ.
   -- Позвольте! остановилъ Меридіановъ:-- надо разъяснить. Какіе девять рублей и отъ кого я получилъ?
   -- Отъ Куликова. Я далъ Куликову, а онъ вамъ. Чтобы благопріятный отзывъ въ газетѣ о бенефисѣ моемъ...
   -- Отъ Куликова?
   -- Да-съ, отъ него.
   -- Вы будете настолько любезны, что подождете здѣсь Кулинова... Иванъ! крикнулъ редакторъ.-- Сходи сію минуту, и попроси Куликова, секретаря...
   Иванъ ушелъ.
   -- Скажите, на милость, а! удивлялся Дѣвушкинъ.-- Я полагалъ, господинъ Ржевскій, что вы съ пьяныхъ глазъ... Куликовъ! Онъ тамъ, можетъ быть, и жалованье получаетъ отъ антрепренёра! Ха-ха-ха! Я и не знаю; какая тамъ труппа, разъ въ мѣсяцъ бываю...
   Явился Илья Захарычъ Куликовъ.
   -- Господинъ Ржевсній говоритъ,-- что далъ вамъ десять рублей, которые вы будто бы передали господину Меридіанову, чтобы онъ написалъ благопріятный отзывъ о его бенефисѣ -- вѣрно это? спросилъ редакторъ.
   Куликовъ удивленно пожалъ плечами.
   -- Гмъ! Считаю вопросъ этотъ даже страннымъ и оскорбительнымъ... Я на столько уважаю молодую и провинціальную прессу, что не допускаю даже мысли о продажности ея.
   -- Илюшка!! вдругъ воскликнулъ Ржевскій съ такимъ наивнымъ удивленіемъ, что Меридіановъ и редакторъ разсмѣялись.
   -- И ты говоришь это? Ахъ, чортъ ты эдакій! Да ты отъ меня отъ одного сколько денегъ перебралъ! Неужели онъ вамъ десять-то рублей не отдалъ?
   -- Господа; довольно! попросилъ редакторъ.-- Вы, господинъ Ржевскій, можете быть увѣрены; что въ редактируемой мною газетѣ не получите благопріятнаго отзыва о себѣ и за тысячу рублей, если игра ваша плоха!.. Видите, я не зналъ, что до сихъ поръ рецензіи театральныя писались за гонораръ театральный, кромѣ редакціоннаго. Теперь этого не будетъ, потому что сотрудничество господина Куликова съ этого дня прекращается... Относительной секретарства, обратился онъ къ Куликову:-- я надняхъ же переговорю съ издателемъ...
   -- Илюшка! собака ты эдакая! отдай мой десять рублей назадъ! говорилъ актеръ Ржевскій, выходя вслѣдъ Куликовымъ.
   

VI.

   Пререканія между редакторомъ и издателемъ приняли острый характеръ съ того момента, когда первый изъ нихъ подпалъ подъ окончательное вліяніе кружка лицъ, вздумавшихъ изъ "Провинціальной Газеты" сдѣлать что-либо по своему, порядочное; кружокъ этотъ состоялъ изъ мѣстныхъ -- адвокатовъ, учителей и т. п. Вскорѣ, однако, они увидѣли, что ничего порядочнаго сдѣлать нельзя и рѣшили пріобрѣсти газету покупкою или хлопотать объ изданіи новой.
   Между тѣмъ, редакторъ Дѣвушкинъ, поставивъ себя между двухъ огней, подъ конецъ потерялъ голову въ омутѣ возникшихъ пререканій и потому нашелъ было удобнымъ и лучшимъ для себя прямо отказаться отъ редакторства.
   -- Тутъ, другъ мой, съ ума сойдешь! говорилъ онъ Меридіанову: чортъ съ ней и съ газетой! Полагалъ, что вышелъ на покой со службы и вѣкъ свой проживу въ душевномъ спокойствіи, а тутъ -- тьфу! каторга чистая! Уѣду въ имѣніе и буду тамъ жить... Жалко, что обстановку при редакціи поторопился устроить. Все это надо теперь перевозить, и мебель, и картины...
   Прошелъ потомъ слухъ, что къ статекому совѣтнику Дѣвушкину пріѣзжала въ имѣніе бывшая актриса Поспѣлова съ-какимъ-то требованіемъ, а затѣмъ другой слухъ, что онъ женился на ней. Послѣ Дѣвушкинъ канулъ въ вѣчность забвенія, какъ и всѣ предшествовавшіе редакторы "Провинціальной Газеты". Редакторомъ послѣдней былъ утвержденъ губернскій секретарь Илья Захарычъ Куликовъ.
   Опять наступало время безмятежной тишины и спокойствія. Сдѣланы были еще нѣкоторыя нововведенія въ газетѣ. Она приняла форматъ средней столичной прессы. Стали появляться чаще передовыя статья о кандидатурѣ на испанскій престолъ и о вліяніи колорадскаго жучка на земледѣліе Сѣверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ. Иностранный отдѣлъ составлялся очень полно я подробно, причемъ матерьяломъ служили вырѣзки изъ столичныхъ газетъ. Послѣднимъ способомъ преимущественно составлялся и внутренній отдѣлъ, съ прибавленіемъ собственныхъ извѣстій о вскрытіи рѣки и росписанія прихода и отхода поѣздовъ желѣзной дороги. Появилась новая рубрика, подъ заглавіемъ "некрологи", въ которую вносились всѣ умершіе губернскіе люди, отъ чина превосходительства до губернскаго секретаря включительно. Изрѣдка выскакивалъ фельетонъ съ обозрѣніемъ явленій общественной жизни, но всякій разъ послѣ него въ редакцію являлся какой либо адвокатъ или прапорщикъ на службѣ и безцеремонно принимался ругаться съ конторщиками и съ самимъ редакторомъ, уличая его въ какихъ то сплетняхъ. Редакторъ извинялся, оправдывался и всякій разъ вину сваливалъ на фельетониста. Однажды, какой-то черезчуръ ярый прапорщикъ потребовалъ сообщить ему адресъ и фамилію фельетониста, получилъ требуемое и, явившись по данному адресу, увидѣлъ передъ собою господина Исидорскаго. Исидорскій категорически отрѣзалъ, что нетолько фельетоновъ никогда не пишетъ, но даже и вообще съ "Провинціальною Газетою" прервалъ всякія сношенія съ тѣхъ поръ, какъ въ ней отказались напечатать его статью о квартальномъ надзирателѣ. Тогда прапорщикъ снова поѣхалъ къ редактору, который въ доказательство показалъ ему взятую изъ типографіи рукопись. Тогда прапорщикъ плюнулъ, обозвалъ редактора нехорошимъ словомъ и ушелъ.
   -- Ну, не подлецъ ты послѣ того, Исидорскій?! сказалъ Куликовъ при первомъ свиданіи съ своимъ фельетонистомъ.
   -- Нисколько, отвѣтилъ тотъ: -- и даже чувствую себя очень хорошо. Вамъ фельетоны пиши, да еще за нихъ шею подставляй -- покорно благодарю! Хоть бы платили за нихъ по три копейки, а то по копейкѣ!
   -- Такъ, милостивый государь, нельзя, заявилъ редакторъ: -- что нибудь одно: или высказывать свои убѣжденія и не отказываться отъ нихъ страха ради, или ужь вовсе не высказываться.
   -- Никто и не отказывается; мои убѣжденія и останутся всегда при мнѣ.
   -- Да вотъ отказался же.
   -- Нисколько! Про убѣжденія мы съ нимъ ни слова не говорили. Говорили про фельетонъ, и я сказалъ, что не я писалъ, вотъ и все.
   -- Все равно, стало быть, отказался?
   -- Извините, далеко не все равно. Совралъ я ему и только, а отъ убѣжденій не отказывался. Иначе и нельзя. Одинъ накладетъ въ шею, другой... Куда ни пойди, что ни напиши, вездѣ шея должна отдуваться; полагаю, она у меня не воловья. Да хоть бы за дѣло, а то зря. Напечатай статью о квартальномъ надзирателѣ цѣликомъ, какъ она написана была у меня -- ну, тогда... Это я еще понимаю. Опять примите въ уваженіе и то обстоятельство: развѣ я свободенъ? Дайте мнѣ объ этомъ прапорщикѣ заявите въ печати всю подноготную, какая она есть у него... Вы знаете его? Нѣтъ? Ну такъ вотъ то-то и есть... А я объ немъ пять фельетоновъ подъ рядъ могу написать. Куда ни придетъ, вездѣ кому нибудь ухо отшибетъ, вотъ онъ какой! Прошлыхъ лѣтомъ, очень хорошо помню, какъ онъ подъ видомъ, что нечаянно, въ носъ кулакомъ сунулъ мнѣ... Я говорю: послушайте, что вы? Извините! я нечаянно, говоритъ... А позвольте-ка спросить: зачѣмъ вы половину того, что написано было въ фельетонѣ объ немъ, выбросили? Цензура? Опять она? Нѣтъ, батюшка, теперь не проведете... Потому что онъ, прапорщикъ этотъ, что такое? правительство что-ли, чтобы цензура слѣдите за нимъ могла?
   Исидорскій остановился и вздохнулъ.
   -- Я давно хотѣлъ сказать вамъ объ этомъ, закончилъ онъ.
   -- Съ вами, я вижу, никогда не сговоришь, заявилъ Куликовъ: -- притомъ, вы какъ начнете, то можете безъ конца говорить. А потому гораздо проще вотъ что: отнынѣ за свои фельетоны и замѣтки защищайтесь сами, а я копейку построчной платы набавлю вамъ. Потому что мнѣ, съ своей стороны, нѣтъ ни малѣйшаго интереса подвергаться нападенію какого нибудь прапорщика...
   -- Позвольте мнѣ сказать, что и мнѣ нѣтъ интереса подставлять шею прапорщику! А если ужь такъ, то накиньте еще копейку, тогда я согласенъ буду защищаться.
   -- Чортъ знаетъ, какой вы торгашъ, Исидорскій! Въ такомъ случаѣ -- вотъ: двѣ съ половиною копейки, ни больше, ни меньше, и прошу сказать да или нѣтъ, безъ всякихъ препирательствъ.
   -- Хорошо; согласенъ. Да вы тоже, Иванъ Захарычъ,-- позвольте вамъ сказать -- порядочный жила: хоть полкопейки, а ужилили. Ну чортъ съ ней! Теперь, во всякую минуту дня и ночи я готовъ предстать передъ прапорщикомъ!
   Данное слова Исидорскій всегда точно сдерживалъ, до тѣхъ поръ, пока не нашелъ болѣе удобнымъ совсѣмъ не касаться въ своихъ фельетонахъ прапорщиковъ и тому подобныхъ щекотливыхъ личностей. Другого рода соображенія чаще и чаще стали появляться у него, да зачѣмъ, въ самомъ дѣлѣ, отдавать "на посрамленіе здравомыслящимъ читателямъ" какого нибудь квартальнаго надзирателя? У этого надзирателя есть свое начальство: пусть оно, если хочетъ, отдаетъ его на посрамленіе, а ему, Исидорскому, ни къ чему соваться туда, гдѣ его не спрашиваютъ. И вотъ, когда Исидорскій смирился, въ газетѣ сдѣлалось окончательно тихо.

П. Волховъ.

"Отечественныя Записки", No 7, 1879

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru