Волковысский Николай Моисеевич
Дождь стихов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Поэты без читателей и читатель, ждущий поэзии. - Старый знакомый и неведомые служители Аполлона. - Прозаизмы в поэзии. - Мятущаяся душа. - Мудрая печаль востока.
    (Е. Шкляр, З. Равич, П. Гладищев, Е. Джамбулат)

Николай Волковыский.

Дождь стихов

Поэты без читателей и читатель, ждущий поэзии. - Старый знакомый и неведомые служители Аполлона. - Прозаизмы в поэзии. - Мятущаяся душа. - Мудрая печаль востока.

  
   Почта принесла несколько пакетиков с опрятно, подчас - даже нарядно, изданными книжечками. Три - помечены Берлином, одна - Ригою. Эта последняя - в зеленой обложке - носит на себе знакомое имя: Евгения Шкляра. Восьмой сборник стихов поэта, давно уже поселившагося в Ковно и там работающаго неустанно, неутомимо.
   Подумать только: в наше время, в наши дни, когда у поэта должно, казалось-бы, перо из рук валиться, за безнадежностью дойти до читателя, четыре книжечки стихов - в течение нескольких дней! Бодрее становится на душе.
   Я помню сумрачные годы в Петербурге, полузамерзшем, притихшем, задушенном. Где выдают соль? Четверка или полфунта хлеба сегодня? А у меня в комнате - минус четыре градуса! Казалось, больше ни о чем не говорили самые квалифицированные люди: ученые, романисты, поэты, заслуженные общественные деятели. И вдруг - появились изящныя книжечки: Ахматовой, Гумилева, изысканнаго Кузьмина! Те, кто - еще месяц, еще два - и забудут, казалось, что есть на свете рифма, есть арфа поэта, бросились на эти книжечки, расхватывали их, читали при желтом мерцании фитилька, опущеннаго в стакан с чудом раздобытым маслом.
   Теперь везде, где живут в разсеянии русские поэты, улицы и дома залиты электричеством. Говорят о последней премьере, о модах, о политике всего мира, о негусе и реформах Рузвельта. Но стихов не читают. Опрятных книжечек не расхватывают, имен служителей Аполлона не знают. Откуда их знать? Три-четыре имени знакомы по немногим журналам, большей частью быстро исчезающим с горизонта, по литературным страничкам сохранившихся русских газет. А остальные? Разве они существуют? Разве есть еще люди, дерзающие рифмовать?
   И вдруг - несколько книжечек сразу приходят на письменный стол! Читаешь их жадно. Хочется уловить, чем живут эти милые, неведомые поэты, что могут и хотят они сказать нам?
   Евгений Шкляр со своим сборником, на обложке котораго причудливым шрифтом выведено по-латыни: "Poeta in Aeternum" - старый, повторяю, знакомый. От него мы не ждем откровений. Он - корнями душевными, стихотворной формой, миром образов - тесно спаян с прошлым, с литературной "традицией". И его
  
   "...призрак женщины с лицом
   Изсиння-бледным под вуалью",
  
   как и его
  
   "Фелюги, выгрузив цикорий,
   За рисом в Персию плывут,
   Смолой и нефтью пахнут доки,
   Скрежещет якорная цепь" -
  
   нам так-же памятны, как и ему
  
   "...запомнилась вначале,
   Рука, блеснувшая кольцом".
  
   Его "Очарованному пилоту" посвящены строфы, в которых современно-нов только мотив:
  
   "Когда, высоту забирая все круче,
   Все смелей направляя свой лет,
   Обгоняя ветра, сквозь туманы и тучи,
   Держит путь свой стальной самолет, -
   Жалким кажется шум и гуденье мотора,
   А пропеллер - забавой для птиц".
  
   Но поэтический жанр, склад поэтической души напоминает старых знакомцев, не взволнует юной, формирующейся в "грозе и буре", души.
   Берусь за другую книжечку. Берлинская. Издательство "Парабола". "То, что открылось на миг". Автор - З. Равич.
   Что-же "открылось" поэту? На странице 29-ой маленькаго сборника есть стихотворение с тем-же заглавием, как и вся книжечка.
  
   "С легким звоном проходит Весна,
   Дни проходят с ликующим звоном.
   Тихострунна небес глубина
   В голубом трепетаньи бездонном".
  
   А потом "цветущих ложбин голоса - Наростают ликующим хором". И в конце:
  
   "Так проходит с напевом Весна...
   Так прошли и минувшия Весны!".
  
   От "ликующаго звона" - к печальному финалу? Ищем дальше: И у Равича "Аргонавт". Тот-же "пилот", но стихотворная форма чуть ли не майковская: "Раздайтесь, проклятыя звенья!" У Майкова в "Менестреле": "Молчите, проклятыя струны!"
   Кое-где хорошия строки:
  
   "И ветер снежное дыханье
   Бросал в погасшие дома".
  
   Звучит свежо. Красивы строки:
  
   "Как склоненный цветок поутру
   В благовонный задумчивый час".
  
   А в "Парижских сумерках" заключительныя строки звенели-бы совсем остро:
  
   "И трепетом полнится вещим
   Опять каждый миг бытия".
  
   Если-бы не прозаическое и расхолаживающее "опять". И не раз рождается чувство досады от этих прозаических шероховатостей: "Я хотел-бы уж знать - где ты?" А в другом месте - "совсем", равноценное ужасному "уж": "Но на руки быть взятой ты совсем не хотела". И "совсем", и "быть взятой"! Как странно изменяет поэту чувство поэтическаго языка, а тут-же рядом очаровательныя строки:
  
   "Где-то в ропоте стоустом
  
   Золотые ткутся сны".
   Нет еще окрепшей формы, как не чувствуется отчетливых черт поэтическаго лица.
   То - незлобивая банальность:
  
   "В руке рука подруги,
   Прижмусь к ея плечу,
   И, чуя стан упругий,
   Задумчиво молчу".
  
   То - проблески интереснаго, своего:
  
   "Хочу ответить празднично. Но
   краски слов так вялы!"
   "Миг отзвенел. Уходишь ты.
   Расплылись вдруг страданья.
   Твой отблеск в небе осени -
   вечерние кораллы.
   Ты победила серое. Спасибо. До свиданья".
  
   А у Петра Гладищева, в его "Разлуке" (Берлин, изд. "Парабола") стих - крепкий, порою - напряженный, порою - волнующий. Невесело, сумрачно на душе у поэта. Ундине он предвещает:
  
   "Но неизбежное свершится,
   Ты станешь, как и мы, рабой".
  
   Экспресс, который "оторвет торопливыя речи" -
  
   "...жизнь искромсал на куски,
   На смерть душу мою переехал".
  
   К рукам, которыя были "когда-то неизменно любы", обращается вопрос:
  
   "Вы не изнываете-ль от скуки,
   От непрошеннаго равнодушья?"
  
   Мрачно звучат строки:
  
   "Свой шаг замедлишь ты у гроба,
   Но не изменишься в лице".
  
   Где радости любви и успеха?
  
   "Я все прочел в твоем прощальном взгляде,
   Прощальный взгляд мой все тебе сказал".
  
   Даже в солнечном Каире "серый день". В Египте -
  
   "Без радости мы думали о встречах
   На берегах, не тонущих в крови..."
  
   Дымку "в ложбинах забыла ночь", а поэту "в домике тесном" захотелось "о светлом, о неизвестном" словом сказать. И грустный, почти в тонах Гейне, заключительный аккорд:
  
   "Теперь в каждом книжном складе
   Можно купить за гроши
   Листы заветной тетради,
   Страницы моей души".
  
   Душа мечется, живет "в кругу туманных, чуждых мне явлений". "Скучно жить в трех измереньях, здесь". А в другом стихотворении:
  
   "В плену у тяжести - земныя души,
   Влюбленныя в сияние небес".
  
   Во всем этом есть черты подлинной поэзии, есть и печальныя черты наших безрадостных дней.
   И все это - типичное "западничество", по духу, по стилю, по неприкаянности душевной. Перелистывая сборник "Край отцов" (то-же берлинское издательство), вдыхаешь аромат Востока. Автор - Е. Джамбулат. Мужчина? Женщина? Дочитываешь до конца - и не получаешь яснаго ответа. На первой странице, последняя строка: "В твоих земных глазах я не прочел небесных отражений", а на стр. 63:
  
   "Я была-б всегда тебе покорной
   И браслетов не снимала-б с рук".
  
   И еще: "...И я опять одна...". Стихотворение, посвященное "памяти М. С.", заставляет склоняться к мысли о том, что перед нами поэтесса:
   "Милый, не плачь. Я давно все простила".
   Но это не важно: на востоке и женщины носят шаровары, и дышат тем-же особенным, пряным воздухом, что и мужчины, и образность речи сближает их.
  
   "И чем кружится скучнее
   Скучных будней свиток черный,
   Тем в душе моей светлее
   Расцветает сад узорный -
   Мой привет садам Шираза..."
  
   Одна строфа (в стихотворении, носящем имя сборника) требует строгаго скандирования:
  
   "Эта жизнь - лишь обман.
   В пустоте мироздания
   Ни начал, ни пути нам не знать.
   Словно искра на миг загорелось Сознание,
   Чтоб погаснуть опять".
  
   А другая просится под жалобный, протяжный восточный мотив:
  
   "Все отмеряно в Божьих весах,
   Всем слезам, всем молитвам есть счет.
   Знает все всемогущий Аллах
   И ничто без него не придет".
  
   Арфа звучит печалью. Снится "пустынный путь", сонет завершается словами неумолимой предопределенности: "Молчи и жди. И в бедном Дагестане - Тебя стрела твоей судьбы найдет". Из бездонных пространств Вселенной
  
   "Ответил Некто из мертвых далей:
   В потоке Жизни я тоже пленный,
   Но нет границы моей печали".
  
   "Среди могил не выростет Любовь...". Это - строка из сонета, в котором есть прекрасныя слова:
  
   "Нам в жизни снится мало сладких снов,
   Хрусталь души твоей не разобью я.
   Мой бедный друг, ты просишь поцелуя
   У мертвых и растоптанных цветов...".
  
   Великолепный в своей мрачности образ ("Осень"):
  
   "И розы чайныя дрожат в последнем сне,
   Обуглены дыханием печали".
  
   Это - грусть, нежная дымка души, овеянной "дыханием" востока. Книга стихов - от подлинной поэзии. Как в тревожной, нервной печали Запада есть всегда что-то от метания, так от этой восточной грусти веет "стабильностью" мудрой и, в мудрости своей печально-улыбчато воспринимающей суетный мир души.

Н. Волковыский.

    
   Н. Волковыский. Дождь стихов // Русское слово. 1935. No 302 (1192), 24 и 25 декабря = Наше Время. 1935. No 302 (1625), 24 и 25 декабря.
    
   Подготовка текстов -- Кирилл Васильев, 2002.
   Публикация -- Русские творческие ресурсы Балтии, 2002.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru