Вяземский Петр Андреевич
Иван Иванович Дмитриев

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

П. А. Вяземскій

  

Иванъ Ивановичъ Дмитріевъ.

1866

  
   Вяземскій П. А. Полное собраніе сочиненій. Изданіе графа С. Д. Шереметева. T. 7.
   Спб., 1882.
   OCR Бычков М. Н.
   Въ одномъ письмѣ Карамзинъ говоритъ Дмитріеву: "ты мастеръ жить": и могъ это ему сказать съ нѣкоторою завистью. Карамзинъ вообще не имѣлъ этого мастерства. Онъ не старался сглаживать свой путь и осыпать его мягкимъ пескомъ и цвѣтами. Онъ всегда былъ озабоченъ чѣмъ нибудь и кѣмъ нибудь: и никогда не отгонялъ отъ себя эти заботы. Можно сказать, что онъ до самой кончины своей кое какъ перебивался, чтобы съ году на годъ сводить денежные концы съ концами. А въ Петербургѣ расходы его пополнялись капиталомъ. Для чадолюбиваго отца, какимъ былъ Карамзинъ, это была постоянная сердечная болячка. Благосостояніе, вслѣдствіе истинно царской и просвѣщенной щедроты Императора Николая, пришло къ нему только предъ самою кончиною. Оно тѣмъ болѣе было ему утѣшительно, что не онъ имъ воспользуется, но что оно вполнѣ обезпечивало участь семейства его. Онъ всегда страшился долговъ какъ за себя, такъ и за друзей. Дмитріевъ, по крайней мѣрѣ въ молодости своей, былъ въ этомъ отношеній безстрашнѣе. Карамзинъ пришелъ къ нему однажды и съ ужасомъ засталъ въ передней комнатѣ нѣсколько кредиторовъ. "Какъ съ ними развяжешься ты и какъ отпустишь?" спросилъ онъ его. "А вотъ какъ,-- ты сей часъ увидишь!" и вышелъ къ нимъ съ Карамзинымъ. Онъ такъ шутливо, такъ забавно объяснялъ каждому изъ нихъ, почему на этотъ разъ не можетъ расплатиться съ нимъ, что кредиторъ за кредиторомъ уходилъ отъ него съ хохотомъ и почти довольный какъ будто съ деньгами. Особенно позднѣе онъ въ самомъ дѣлѣ устроилъ жизнь свою независимо и согласно со вкусами и склонностями своими. Какъ мы уже замѣтили, въ немъ была какая то чопорность, но болѣе внѣшняя и обстановочная. По видимому онъ строго держался нѣкоторыхъ условій свѣтскаго уложенія и чинопочитанія. Но это касалось исключительно одной оффиціальной жизни и проявлялось въ случаяхъ представительства. Тогда стоялъ онъ прямо и чинно на часахъ. Но отслуживъ эти часы или минуты, онъ радушно возвращался въ своей любимой независимости. Самое положеніе его, какъ холостяка, обезпечивало за нимъ эту независимость. Семейство, семейныя заботы, столь близкія сердцу друга его, были чужды ему. Онъ былъ себѣ хозяиномъ и бариномъ. Но въ немъ не было ни сухости, ни чорствости, которыя многіе ему приписывали. Они не знали его, но судили о немъ по внѣшней холодности и по нѣкоторой гордости въ пріемахъ. Эта гордость была не суетность, а чувство достоинства. Она сказывалась особенно съ высшими или и съ равными, но которые, по счастливымъ обстоятельствамъ жизни, почитали себя выше его. Онъ былъ добръ, сострадателенъ и чувствителенъ, но все же опять не такъ какъ Карамзинъ. Узнаетъ ли сей послѣдній, что въ какой нибудь полосѣ Россіи неурожай, онъ, словно помѣщикъ-того края, озабоченъ былъ этимъ горемъ и говорилъ о немъ съ искреннимъ и живымъ соболѣзнованіемъ: "Помилуй, братецъ, возражалъ ему Дмитріевъ прерывая сѣтованія его,-- о чемъ ты тоскуешь, все же калачи будутъ еще продаваться на Тверской" -- и меланхоликъ Карамзинъ отъ души смѣялся утѣшенію друга своего. Дмитріевъ по своему былъ и мастеръ жить, и любилъ жизнь. "Каждый разъ, что утромъ просыпаюсь, говорилъ онъ мнѣ однажды, первая мысль моя и первое движеніе сердца благодарить Бога за то, что Онъ даровалъ мнѣ еще день". Онъ не былъ особенно набоженъ: эта благодарная молитва не была у него дѣломъ обряда и заведенной привычки. Тѣмъ болѣе она трогательна, тѣмъ болѣе свидѣтельствуетъ она о его внутренней безмятежности и ясности. Вотъ еще черта, доказывающая, что онъ способенъ былъ живо и глубоко чувствовать. Онъ однажды говѣлъ великимъ постомъ; въ самое то время, когда кончалъ составленіе своихъ записокъ. Я пришелъ поздравить его съ пріобщеніемъ святыхъ таинъ. "А знаете ли вы -- сказалъ онъ мнѣ -- что я сдѣлалъ сегодня? я уничтожилъ въ запискахъ своихъ все то, что было сказано слишкомъ рѣзкаго и предосудительнаго о князѣ Салтыковѣ. Мнѣ казалось неприличнымъ, исполнивъ христіанскія обязанности, оставить на совѣсти и на бумагѣ слѣды досады моей на того, котораго считалъ я виновнымъ предо мною". Во время отсутствія Императора Александра, въ продолженіе Европейской войны, князь Салтыковъ облеченъ былъ почти полномочною властью по административному управленію Россіи. Дѣйствія Дмитріева, тогда министра юстиціи, встрѣчали въ немъ постоянное недоброжелательство и противодѣйствіе. На эти непріятности находятся еще и нынѣ указанія въ запискахъ его: но онѣ въ изложеніи своемъ смягчены и частію утаены. На дѣлѣ эти непріятности были такъ чувствительны ему, что онъ, вслѣдствіе ихъ, вышелъ въ отставку.
   Другимъ поводомъ къ отставкѣ было и то, что Государь, по возвращеніи въ Петербургъ, отмѣнилъ по нѣкоторымъ министерствамъ личные по дѣламъ ему доклады.
   Припомнивъ сказанное выше, что Дмитріевъ не былъ въ строгомъ смыслѣ набоженъ, нельзя не признать въ добровольномъ самопожертвованіи авторскаго самолюбія и личнаго честолюбія подвига, который свидѣтельствуетъ объ истинномъ его благодушіи. Здѣсь не христіанское раскаяніе, предписанное церковными законами и всегда достойное почтенія, а чисто и просто человѣческое, истекающее изъ собственнаго побужденія.
   Мы уже говорили о независимости его отъ многихъ общепринятыхъ житейскихъ условій. Онъ не покланялся и не жертвовалъ собою свѣтскимъ повинностямъ, когда считалъ ихъ для себя притѣснительными. Онъ не былъ угодникомъ ни привычевъ, ни обычаевъ, ни предубѣжденій въ ходу и въ чести. Здѣсь характеры двухъ друзей совершенно сходятся. Въ томъ и въ другомъ было много самобытности и независимости. Обѣдалъ онъ въ свои часъ, не заботясь о томъ, что это часъ былъ старосвѣтскій. Одѣвался онъ по своему покрою, носилъ платье того цвѣта, какой ему болѣе нравился: у него были и сѣрые, и коричневые, и зеленые фраки, парики всѣхъ цвѣтовъ, даже иногда цвѣтовъ невозможныхъ, почти фантастическихъ. Строгій классикъ по своимъ литтературнымъ вѣрованіямъ, онъ во многомъ былъ самовольный романтикъ.
   Въ обществѣ знался онъ съ кѣмъ хотѣлъ, ѣздилъ куда сочувствіе призывало его. Долго былъ онъ постояннымъ членомъ Англійскаго клуба: вдругъ, за что то -- на него прогнѣвавшись, отослалъ свой билетъ; вскорѣ послѣ, соскучась, опять записался.
   Въ домашнемъ быту былъ онъ причудливъ, какъ бываютъ обыкновенно причудливы перезрѣвшіе холостяки обоего пола. Но онъ былъ оригинально и мило причудливъ. Здѣсь нравы друзей расходятся. Въ Карамзинѣ, въ обычаяхъ, въ пріемахъ его, во всей внѣшности и личности не было ничего своенравнаго, ничего, такъ сказать, анекдотическаго. Вся жизнь его отличалась стройною простотою, спокойствіемъ и равновѣсіемъ. Дмитріевъ былъ физически мнителенъ и боялся всякаго внѣшняго непріятнаго впечатлѣнія. Въ этомъ отношеніи онъ берегъ и нѣжилъ себя. Однажды, въ самый тотъ часъ, какъ готовился обѣдать, вбѣгаетъ къ нему камердинеръ его, намъ всѣмъ сторожиламъ извѣстный, Николашка. Онъ докладываетъ, что. пріѣхалъ изъ деревни Иванчинъ-Писаревъ, литтераторъ, котораго Дмитріевъ особенно любилъ. "Да какой страшный, прибавляетъ онъ, весь желтый!" Дмитріева кольнуло въ сердце. Онъ хотѣлъ было отказать, но пріязнь побѣдила отвращеніе: "проси", сказалъ онъ. Но тутъ же повязалъ себѣ глаза платкомъ. Такъ и произошло свиданіе послѣ долгой разлуки. Этого мало: разговоръ завязался, и онъ оставилъ его у себя обѣдать:-- "только извини меня сказалъ онъ ему -- мы будемъ за двумя столиками сидѣть спиною другъ въ другу".
   Этотъ камердинеръ Николашка игралъ не послѣднюю роль въ жизни его. Однажды зашелъ я въ нему въ Петербургѣ утромъ, на другой день пріѣзда его. Послѣ первыхъ привѣтствій, указалъ онъ мнѣ на слугу своего, который, съ видомъ похмѣлья и синими пятнами на лицѣ, стоялъ въ углу. "Рекомендую вамъ, сказалъ онъ мнѣ,-- нашего Говарда, любознательнаго посѣтителя и изслѣдователя тюремныхъ заведеній. Вчера только пріѣхали мы, а онъ уже провелъ ночь на съѣзжей. Что прикажите съ нимъ дѣлать? а иногда изъ этихъ пакостныхъ устъ еще вылетаетъ имя Шатобріана". Нужно замѣтить, что камердинеръ состоялъ и въ должности библіотекаря. Выучась кое какъ разбирать по складамъ Французскія буквы, онъ могъ приносить ему ту или другую книгу, которая спрашивалась. Дмитріевъ говорилъ однажды о пристрастіи своемъ ко всему молочному. "Это доказываетъ, сказалъ князь Одоевскій, пришедшій къ нему вмѣстѣ со мною, что въ васъ нѣтъ желчи".
   "Вотъ онъ одинъ, сказалъ онъ, указывая на Николашку, приводитъ желчь мою въ движеніе, да еще Полевой". Полевой, готовясь тогда къ Исторіи Русскаго народа, пробовалъ силы свои въ "Телеграфѣ", нападая на Исторію Государства Россійскаго.
   Въ Москвѣ собирались по вечерамъ у него не только всѣ извѣстные литтераторы, но и всякіе. Одинъ изъ нихъ особенно былъ скученъ и тяжелъ съ глазу на глазъ. Когда онъ бывалъ одинъ у него, хозяинъ отъ этой тягости облегчалъ себя, по возможности, хотя наружно сначала скажетъ, что голова болитъ и попроситъ дозволенія снять парикъ и надѣть колпакъ. Потомъ скажетъ, что болитъ поясница и проситъ позволенія прилечь на диванѣ. Онъ называлъ всѣ эти льготы единственнымъ утѣшеніемъ своимъ въ пыткѣ бесѣды съ докучливымъ и слишкомъ усидчивымъ гостемъ.
   Въ Москвѣ онъ былъ очень популяренъ, особенно у людей по грамотной части. Къ нему прихаживали всѣ уличные поэты, или шинельные, какъ онъ ихъ называлъ. Онъ благосклонно выслушивалъ ихъ стихи и помогалъ имъ денежными пособіями. Особенно жаловалъ онъ одного Фомина. Сей Фоминъ ходилъ всегда въ черномъ фланелевомъ капотѣ, вѣроятно доставшемся ему, замѣчалъ Дмитріевъ, послѣ траурнаго церемоніала; за недостаткомъ пуговицъ капотъ сверху зашпиленъ былъ булавкою съ какимъ то цвѣтнымъ камешкомъ. Дмитріевъ особенно любовался ею, угадывая, что она подарена была поэту кухаркою или прачкою, которую онъ воспѣлъ.
   Дмитріевъ вообще какъ то мало сочувствовалъ драмматическимъ сочиненіямъ, особенно трагедіямъ. Когда молодый трагикъ являлся ему и просилъ позволенія прочесть ему свое произведеніе, онъ, чтобы озадачить его, предлагалъ ему прежде чтенія разсказать планъ своей трагедіи, ходъ и постепенныя развитія сценъ и обозначить вкратцѣ характеристику дѣйствующихъ лицъ. А какъ эта домостроительная часть художественнаго созданія вообще у многихъ, а въ особенности у Русскихъ дѣятелей, слаба, несчастный авторъ запутывался въ своемъ отчетѣ; онъ не въ силахъ былъ давать отпоръ представляемымъ ему возраженіямъ, и наконецъ радъ былъ вовсе отказаться и отъ чтенія, только съ тѣмъ, чтобы отдѣлаться отъ пристрастныхъ допросовъ своего слѣдователя. Дмитріевъ съ торжествомъ радовался каждый разъ успѣху своей уловки. Припомнимъ здѣсь еще одну забавную литтературную сцену, которой кабинетъ Дмитріева былъ свидѣтелемъ и мѣстомъ дѣйствія. Въ это время молодой поэтъ Раичъ сдѣлался извѣстенъ переводомъ Виргиліевыхъ Георгикъ. Тогда же проживалъ въ Москвѣ нѣкто, котораго имя очень сбивалось на имя поэта. Онъ извѣстенъ былъ любовью своею въ Египетскому племени вообще, говоря языкомъ академическимъ, и къ одной Египтянкѣ въ особенности. Тотъ и другой были только по слуху извѣстны Дмитріеву. Эти два лица сочетались въ умѣ его въ одно лицо. Когда кто-то просилъ его о дозволеніи представить ему переводчика, онъ съ большимъ удовольствіемъ принялъ это предложеніе: ему любопытно было узнать лично и ближе человѣка, въ которомъ сочетались поэзія Мантуанскаго лебедя и разгульная поэзія героевъ, нѣкогда воспѣтыхъ Майковымъ. Познакомившись съ нимъ и вглядываясь на него, онъ началъ мало по малу свыкаться съ этою психологическою странностію; онъ находилъ въ смугломъ лицѣ, въ черныхъ глазахъ Раича что то цыганское, оправдывающее сочувствіе и наклонность его. Ему нравились эти противорѣчія и независимость поэта, который не стѣснялъ себя свѣтскими предубѣжденіями и котораго воспріимчивая и сильная натура умѣла совмѣщать въ себѣ и согласовать такія противорѣчія и крайности. Въ третье или четвертое свиданіе захотѣлось ему вызвать Раича на откровенную исповѣдь. Онъ началъ слегка заводить съ нимъ рѣчь о Цыганахъ. Съ сочувствіемъ говорилъ о нихъ. Кто зналъ застѣнчиваго, неловкаго и цѣломудреннаго Раича, тотъ легко представитъ себѣ удивленіе и смущеніе его при подобныхъ намекахъ. Наконецъ дѣло объяснилось.
   Дмитріевъ обращался со своими домочадцами милостиво и патріархально, какъ бывало въ старые годы, но былъ съ ними и вспыльчивъ, и скоръ на расправу, какъ бывали патріархи того времени, когда положеніе 19 февраля еще никому въ голову не приходило. Здѣсь опять совершенное разногласіе въ характерахъ двухъ друзей. Карамзинъ скорбѣлъ о проступкахъ и худомъ поведеніи своей прислуги, но никогда не было у него вспышекъ горячности.
   Однажды вечеромъ зашелъ я къ Дмитріеву. Тутъ тоже, по Русскому и патріархальному обычаю, тотчасъ велѣлъ онъ подавать чай. Мы разговорились. Вдругъ послышались за дверью звуки разлетѣвшейся въ дребезги посуды. Онъ продолжалъ разговоръ, но въ голосѣ его уже отзывалось нѣкоторое смущеніе. Наконецъ всталъ онъ, говоря: "извините, князь, но я не могу выдержать". Онъ вышелъ изъ комнаты, и раздались двѣ звонкія пощечины. Возвратившись, возобновилъ онъ разговоръ, неожиданно прерванный. Послѣ каждой подобной выходки онъ примирялся съ обиженнымъ и въ пользу его самъ возлагалъ на себя денежную пеню за поличное оскорбленіе.
   Упоминаю этотъ случай съ точностью и безстрастіемъ, вполнѣ историческими. Знаю, что онъ возбудитъ негодованіе и вызоветъ вопли ужаса у многихъ хулителей старины и глашатаевъ нравственнаго превосходства нынѣшняго времени. Нельзя одобрять ручной управы и еще менѣе жалѣть о ней, если она окончательно вышла изъ домашняго обихода. Но не должно придавать ей особенной важности и признавать въ ней сокрушительной улики на людей стараго поколѣнія. Дурныя привычки, порожденныя внѣшними обстоятельствами, могутъ согласоваться съ благородствомъ духа и другими возвышенными качествами. Хорошія привычки легко прививаются, но не такъ легко усвоиваются доблестныя начала прямодушнаго и благороднаго характера, Не смотря на продѣлки его съ Николашкою, котораго вѣроятно нынѣ называлъ бы онъ Николаемъ, а пожалуй еще и по отчеству, Дмитріевъ не былъ жестокосердымъ бариномъ. Домочадцы любили его: они обращались съ нимъ съ покорностію, можетъ быть и со страхомъ, но и съ любовью, какъ съ главою домашняго семейства. Дмитріевъ, я въ томъ убѣжденъ, привѣтствовалъ бы съ искреннею радостью новое положеніе; но не ручаюсь притомъ, чтобы, при старыхъ привычкахъ его, не доводилось ему иногда имѣть дѣло съ мировымъ судьей. Скажу болѣе, каковъ онъ ни былъ въ своемъ домашнемъ быту, онъ былъ либералъ въ честномъ и неискаженномъ значеніи этого слова, хотя иногда и клеймилъ умствованія и притязанія заносчивой молодежи шуточнымъ прозваніемъ: завиральныхъ идей. Во всемъ этомъ есть противорѣчіе, но въ чемъ и въ комъ его нѣтъ. Вся наша жизнь, вся человѣческая мудрость наталкиваются на противорѣчія. Противорѣчія въ нравахъ и обычаяхъ не мѣшаютъ и дружбѣ. Въ среднихъ слояхъ обыкновенной жизни Карамзинъ и Дмитріевъ были во многихъ отношеніяхъ едва ли не совершенно противоположны другъ другу. Но въ высшихъ, нравственныхъ слояхъ они сходились и стояли на одинаковой высотѣ. Дмитріевъ нѣжно, даже по характеру своему умилительно, любилъ Карамзина. Онъ благоговѣлъ предъ его высокимъ дарованіемъ, предъ его чистою, возвышенною душею. Карамзинъ любилъ и уважалъ въ немъ честность и прямоту правилъ его. Любилъ въ немъ и эти странности и причуды, которыя рѣзкими оттѣнками обозначали его.
   Чувствую и жалѣю, что мои бѣглые очерки не дадутъ тѣмъ, которые не знали Дмитріева, полнаго и удовлетворительнаго понятія объ этой замѣчательной и любезной личности. Время наше такъ переиначило, такъ перетасовало вверхъ дномъ всѣ понятія, всѣ значенія и оцѣнки, что трудно, чтобы не сказать невозможно, передать съ вѣрностью сочувствія свои тѣмъ, которые въ свое время съ нами ихъ не раздѣляли. Нетерпимость есть одно изъ отличительныхъ свойствъ нашего времени. Мы не поддаемся ни на какія уступки. Каждый оттѣнокъ, рѣзко выдающійся и не приспособленный къ нашимъ глазамъ, портитъ для насъ всю картину какъ-бы впрочемъ ни была она изящна и жива. Въ этомъ отношеніи наше старое поколѣніе уживчивѣе и богаче настоящаго. Мы отдаемъ справедливость и новому, когда оно хорошо; наслаждаемся тѣмъ, что есть, когда находимъ въ немъ пищу наслажденію; мы любимъ настоящее, но безъ идолопоклонства; вѣруемъ въ будущее, но безъ самонадѣянья; съ любовью помнимъ и старое, хотя и не вмѣщается оно въ заготовленную рамку новыхъ требованій и условнаго размѣра.
   Послѣ умилительной проповѣди одного церковнаго пастыря, всѣ слушатели были растроганы до слезъ. Одинъ изъ плакавшихъ спросилъ сосѣда своего: что-же вы не плачете?-- да я не здѣшняго прихода, отвѣчалъ онъ. Боюсь, что и на мои разсказы найдутся многіе, которые скажутъ мнѣ: мы съ вами не одного поколѣнія.
   Нечаянно нахожу я въ старыхъ своихъ бумагахъ нѣсколько строкъ написанныхъ мною вслѣдъ за свиданіемъ моимъ съ Дмитріевымъ. Привожу ихъ цѣликомъ и въ томъ видѣ, въ которомъ онѣ, по горячимъ впечатлѣніямъ, написаны мною на скорую руку. Изъ этихъ строкъ можно составить себѣ понятіе о разнообразіи, живости и анекдотической прелести разговора его.
   15 іюня 1833 года. Я сегодня обѣдалъ у Дмитріева. Каждые два часа бесѣды съ нимъ могутъ дать матеріаловъ на нѣсколько главъ записокъ. Сегодня между прочимъ говорилъ онъ о какомъ то Беклемишевѣ, жившемъ въ Петербургѣ, въ царствованіе Екатерины, хлѣбосоломъ, къ которому ежедневно сходились многіе обѣдать и въ числѣ ихъ Дмитріевъ, тогда еще гвардіи сержантъ. Мать Дмитріева была дружна съ женою его. Беклемшпевъ ходилъ всегда въ гродетуровомъ кафтанѣ одного цвѣта съ прочими частями одежды. По возвращеніи отъ должности уже находилъ онъ у себя накрытымъ длинный обѣденный столъ: подавали закуску и отъ закуски до обѣда занимался онъ переводами. Къ обѣденному часу съѣзжались обыкновенно камергеръ Валуевъ, Польскій посланникъ Деболи, влюбленный въ дочь Беклемишева, красавицу, и другіе гости. Когда Дмитріевъ пріѣхалъ въ Петербургъ министромъ юстиціи, получаетъ онъ письмо отъ Беклемишевой вдовы, которая проситъ у него сто рублей на погребеніе этой дочери. Сто рублей даны, а на другой день онъ подаетъ Государю докладную записку о вспомоществованіи матери, лишившейся дочери своей, бывшей красавицы. Та что всегда облизывалась, говоритъ Государь и приказываетъ выдать 500 р. Во время коронаціи Императора Николая, Князь Лопухинъ спрашиваетъ Дмитріева: а помнишь ли, какъ ты прихаживалъ ко мнѣ съ тетрадкою перевода въ рукѣ? Лопухинъ былъ тогда Петербургскимъ полиціймейстеромъ, а вслѣдствіе того и цензоромъ. Бывало -- говоритъ онъ -- только что прочтешь кое какъ рукопись и подпишешь разрѣшеніе къ напечатанію, не опасаясь никакой отвѣтственности: а теперь что на важная должность цензора -- тутъ описываетъ Дмитріевъ аудіенцію Лопухина: частные пристава подходятъ къ нему одинъ за другимъ: у каждаго своя добыча: одинъ ведетъ женщину, у которой глазъ подбитъ; другой -- двухъ купчиковъ -- какъ теперь вижу ихъ говоритъ онъ: въ халатахъ, бѣлокурые волоса распущены по плечамъ, они пойманы въ чужомъ саду, куда перелѣзли чрезъ заборъ. Лопухинъ слушаетъ доклады и, прищуриваясь, даетъ рѣшеніе свое. Между тѣмъ я стою въ углу и ожидаю своей очереди. А между тѣмъ сегодня разсказываетъ онъ мнѣ съ живостью и олицетвореніемъ сцену происходившую за полвѣка. Лопухинъ былъ цензоръ снисходительный: онъ знакомъ былъ съ философіей 18 вѣка. Въ письмахъ его къ отцу моему, князю Андрею Ивановичу, встрѣчаются нерѣдко цитаты изъ Дидерота и другихъ писателей.
   Одинъ литтераторъ обѣдалъ у него въ Москвѣ и во весь обѣдъ разсказывалъ анекдоты о своемъ пріятелѣ и товарищѣ по литтературѣ, анекдоты не весьма благовидные, и послѣ каждаго прибавлялъ: да вы не подумайте, что онъ подлецъ, совсѣмъ нѣтъ, а уродъ сумасшедшій -- да не подумайте, что онъ злой человѣкъ, напротивъ, предобрая душа, а уродъ и пр. и проч. все въ такомъ-же смыслѣ.
   Что дѣлаетъ въ Москвѣ Александръ Ивановичъ Салтыковъ? Все вздыхаетъ о измѣненіяхъ Французскаго языка.
   Салтыковъ былъ человѣкъ очень образованный, честный и благородный. Образованіе его было чисто Французское по классическимъ преданіямъ и образцамъ, онъ не могъ привыкнуть къ неологизмамъ новѣйшей школы: съ ужасомъ выписывалъ ихъ изъ журналовъ и новыхъ книгъ, и развозилъ ихъ по Московскимъ дамамъ, прихожанкамъ одного съ нимъ классическаго прихода.
   Здѣсь къ сожалѣнію прекращаются мои замѣтки; но можно видѣть и изъ нихъ, какъ былъ разнообразенъ и животрепещущъ разговоръ его. Онъ переносилъ васъ въ другой міръ, въ другой вѣкъ и дѣлалъ васъ современникомъ, зрителемъ и почти участникомъ того вѣка, а между тѣмъ теперь и разсказы мои о самомъ Дмитріевѣ переносятъ насъ въ какую то глубокую даль.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru