Вяземский Петр Андреевич
Грибоедовская Москва

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

П. А. Вяземскій

  

Грибоѣдовская Москва

1874--1875.

   Вяземскій П. А. Полное собраніе сочиненій. Изданіе графа С. Д. Шереметева. T. 7.
   Спб., 1882.
  

I.

   Сослуживецъ мой по Министерству Финансовъ и по выставкѣ промышленности въ Москвѣ (1831 г.), Польскаго происхожденія, и кажется, трагически кончившій жизнь въ Висбаденѣ, или Гомбургѣ, то-есть самоубійствомъ, описывалъ мнѣ въ письмѣ изъ Петербурга прискорбныя уличныя событія при появленіи холеры, и переходя въ разсказѣ своемъ къ другимъ предметамъ менѣе печальнымъ, заключалъ свое описаніе слѣдующими словами: "mais n'anticipons pas sur le passé". То-есть въ приблизительномъ переводѣ: но не будемъ забѣгать впередъ въ минувшее. Мы очень смѣялись этому lapsus пера и логики, Онъ долго былъ между нами стереотипною поговоркою. Въ минувшемъ времени эти слова и могли казаться забавною обмолвкою. Но въ настоящее они получили дѣйствительное и едва ли не правильное значеніе. По крайней мѣрѣ они часто приходятъ мнѣ въ голову. Наши новѣйшіе сборники о старинѣ нерѣдко забѣгають впередъ, и слишкомъ далеко. Въ поискахъ, въ наѣздническихъ набѣгахъ своихъ они не удерживаются никакими границами, никакими законами приличія въ отношеніи къ мертвымъ, забывая при сей вѣрной оказіи и живыхъ. Съ кладбищемъ и могилами должно также обращаться осторожно и почтительно. Не подобаетъ, не слѣдуетъ переносить на кладбище всякіе слухи и сплетни, подобныя тѣмъ, которыми пробавляются въ салонахъ живыхъ. Воейковъ говаривалъ: съ мертвыми церемониться нечего: ими хоть заборъ городи. Къ сожалѣнію, у насъ случается, что по поводу мертвыхъ городятъ всякую чепуху, а иногда, если и говорятъ правду, то такую, которую лучше бы промолчать. Не всякая правда идетъ въ дѣло и въ прокъ; правда не кстати, не во время неприлично сказанная, не далеко отстоитъ отъ лжи: часто смѣшивается съ нею. Хороша историческая истина, когда она просвѣтляетъ исторію, событіе или лице: когда старое объясняется, обновляется еще неизданными, неизвѣстными указаньями, источниками, хранившимися дотолѣ подъ спудомъ. Но къ сожалѣнію оно бываетъ такъ не всегда. Все, что есть въ печи, все на столъ мечи. Ройся въ уголкахъ, въ завалинахъ, въ подвалахъ и выноси изъ избы какъ можно болѣе сора. Въ печи бываетъ и то, напримѣръ сажа, чѣмъ не слѣдуетъ убирать обѣденный столъ. Всякій соръ не есть еще святый пепелъ древности, мало ли что найдется въ домѣ, гдѣ живутъ живые люди, но не все же найденное выставлять на показъ и на обнюхиванье, а наши новѣйшіе преподобные Несторы и журналисты тщательно все собираютъ, переливаютъ въ сосуды свои, боясь проронить каплю, упустить изъ вида малѣйшую соринку, пылинку, грязинку. Нѣтъ сомнѣвія, что возникшая страсть охотиться на полянахъ и въ дремучихъ лѣсахъ старины, дѣло полезное и похвальное. Нельзя не поблагодарить охотниковъ за ихъ труды и усердное полеваніе; но и здѣсь кстати сказать: pas trop de zèle. За неимѣніемъ въ настоящее время свѣжей и сочной домашней живности, мы только и лакомимся,--по крайней мѣрѣ я, и какъ знаю, многіе и другіе,-- что питательною, вкусною добычею, которою нерѣдко потчиваютъ насъ наши историческіе и литтературные Нимроды. Но зачѣмъ въ живую и лакомую пищу впускаютъ они иногда тукъ и тину: иногда такое, что ни рыба, ни мясо. Повара должны имѣть чуткое обоняніе, чтобы хорошенько разнюхать все сомнительное. Изыскатели старыхъ матеріаловъ должны обладать подобнымъ чутьемъ, которое въ дѣлѣ письменной стряпни называется тактомъ, а такта у насъ часто и не имѣется. Не говоримъ уже о поварахъ, которые пожалуй и имѣли бы достаточно чутья, но для личной наживы подаютъ на столъ своимъ застольникамъ припасы сомнительные, иногда совершенно негодные, и такою контрабандою портятъ весь обѣдъ. Впрочемъ, есть и потребители, которымъ нужна пища съ острымъ душкомъ: ихъ грубое и толстокожее нёбо требуетъ пересола, переквашенья, чего то въ родѣ мертвечины. Искусный поваръ, образованный въ хорошей школѣ и уважающій достоинство свое, никогда не согласится потворствовать ихъ одичалымъ аппетитамъ. Въ поваренномъ искусствѣ есть также свой тактъ и свой слогъ, своя нѣра. Писатель также не долженъ угождать всѣмъ требователямъ и всѣмъ вкусамъ.
  

II.

  
   Вышеписанныя соображенія и замѣчанія не относятся до писемъ М. А. Волковой, о которой хотимъ сказать нѣсколько словъ. Строгость осужденья нашего на нихъ не падаетъ. Въ нихъ нѣтъ ничего исторически-предосудительнаго: онѣ не посягаютъ, или рѣдко, и то слегка, на личность и достоинство государственныхъ дѣятелей и имена которыхъ мы привыкли уважать. Но въ ихъ обнародываньи много свѣтски-неловкаго и неприличнаго. И въ этомъ отношеніи онѣ не первый примѣръ и вѣроятно, къ сожалѣнію, не послѣдній. Внна тому въ самой натурѣ литтературы нашей и особенно журналистики. Та и другая худо справляются, когда имъ приходится прикоснуться къ такъ-называемому высшему обществу, а между тѣмъ такъ и тянетъ ихъ къ этому обществу, на которое смотрятъ они, разумѣется, свысока, съ какимъ-то, что называется неглиже сь отвагою, съ улыбкой презрительною, съ педагогическою важностью школьнаго учителя, съ суровымъ лицемъ неумолимаго и непогрѣшимаго судіи. Но всѣ эти внушительныя и начальническія позы, всѣ эти усилія, притязанія на эфектъ и на напугиваніе оказываются безсодержательными и напрасными. Дѣло въ томъ, что большая часть литтературы нашей и журналистики, которая не есть литтература, въ нынѣшнемъ составѣ ея живутъ внѣ того общества, которое призываютъ онѣ на свой судъ. Языкъ, нравы, обычаи этого общества, хорошія и худыя свойства его, имъ совершенно чужды. Они тутъ на чужой сторонѣ, пришельцы, бездомные бобыли, какъ они не поражай этотъ высшій свѣтъ гражданскою смертью, какъ ни негодуй на него, кавъ ни проклинай его; но этотъ высшій свѣтъ околдовываетъ ихъ, омрачаетъ разсудокъ ихъ, какъ пріемъ дурмана или хашиша. Они предъ этимъ высшимъ свѣтомъ, какъ предъ маревомъ, которое притягиваетъ въ себѣ и пугаетъ ихъ. Часто поражаетъ ихъ то, что не стоило бы особеннаго вниманія, но въ скудости ихъ собственнаго, домашняго существованія и быта они часто невольно, безсознательно признаютъ, что на этой для нихъ terra incognita все-таки болѣе началъ жизни, все-таки болѣе разнородныхъ стихій, движенія, чѣмъ на ихъ голой и безплодной почвѣ. Они хотятъ приглядѣться, прислушаться въ тому, что въ этомъ далекомъ мірѣ дѣлается и говорится: но глаза ихъ близоруки и тупы, уши ихъ не чутки, а потому и выводы и заключенія ихъ неосновательны, разумѣется, мы говоримъ здѣсь о томъ разрядѣ литтераторовъ нашихъ, если еще литтераторы они, которые ходятъ въ чужой приходъ съ толкомъ своимъ, садятся въ чужія сани и становятся на цыпочвахъ и на подмосткахъ, чтобы высмотрѣть, что творится въ высокихъ хоромахъ. Здѣсь о истинныхъ талантахъ нашихъ, о труженикахъ мысли и науки, не можетъ быть и рѣчи.
   Въ подтвержденье нашихъ оцѣнокъ укажемъ, напримѣръ, на письма подлежащія разсмотрѣнію нашему. Они, по большой части, не заслуживаютъ гласности, которую имъ придали. Писавшая ихъ была, безъ сомнѣнія, умная дѣвица, часто съ воззрѣніями довольно вѣрными и мѣткими, но все не выходятъ они изъ разряда обыкновеннаго. Если наши издатели знали-бы покороче среду, изъ которой эти письма вышли, они знали бы, что можно въ этой средѣ отыскать двадцать, тридцать переписовъ не тольво равныхъ, но и много превосходящихъ ту, которую они предлагаютъ любопытству читателей. Они думаютъ, что отрыли новинку, рѣдкость: а въ этой новинкѣ ничего нѣтъ новаго. Въ этой рѣдкости ничего нѣтъ рѣдкаго, по крайней мѣрѣ для тѣхъ, которымъ среда эта знакома и такъ сказать родственна. Для другихъ же постороннихъ людей тутъ не найдется пищи заманчивой, лакомой. Писавшая ихъ достаточно была умна, чтобы осмѣять предпріятіе обнародыванія этихъ писемъ, если могла-бы она предвидѣть, что попадетъ она за нихъ въ журналистику и въ исторію. Самое заглавіе, приданное этой перепискѣ, не кстати и произвольно. Въ этихъ письмахъ нисколько не обрисовывается Грибоѣдовская Москва. Скорѣе тутъ проглядываетъ Москва анти-грибоѣдовская. Тутъ не видать ни Фамусова, ни многихъ домочадцевъ и посѣтителей кружка его. Да и пора, наконецъ, перестать искать Москву въ комедіи Грибоѣдова. Это развѣ часть, закоулокъ Москвы. Рядомъ или надъ этою выставленною Москвою была другая свѣтлая, образованная Москва. Вольно-же было Чацкому закабалить себя въ темной Москвѣ. Впрочемъ въ каждомъ городѣ не только у насъ, но и за границею, найдутся Фамусовы своего рода: найдутся и другія лица, сбивающіяся на лица, возникшія подъ кистью нашего комика. Суетность, низкопоклонство, сплетни и все тому подобное не одной Москвѣ прирожденныя свойства: найдешь ихъ и въ другихъ Европейскихъ городахъ. Во всякомъ случаѣ Грибоѣдовская Мосвва не отражается въ письмахъ М. П. Волковой. Ни въ ней, ни въ той, къ которой они писаны нѣтъ и оттѣнковъ, которые оправдали бы заглавія предлагаемой картины. Обѣ были родныя Москвички: онѣ могли сблизиться и подружиться вслѣдствіе обстоятельствъ, нѣкоторыхъ общихъ сочувствій; но впрочемъ онѣ другъ на друга мало походили. Изъ самихъ писемъ Волковой видно, что во многихъ мнѣніяхъ и сужденіяхъ онѣ расходились. Можетъ быть въ этихъ противорѣчіяхъ и таилась главная связь ихъ взаимныхъ отношеній. Посредственные и слабоумные люди любятъ однихъ своихъ прихожанъ, они отворачиваются отъ людей, записанныхъ въ другомъ приходѣ. Княжна Одоевская (вышедшая послѣ замужъ за Сергѣя Степановича Ланскаго) была особенно миловидна и граціозна, онъ былъ влюбленъ въ нее и воспитаніе ея было совершенно особенное. Ея мать, которую прозвали въ Москвѣ Madame de Genlis, по образовательнымъ и педагогичесвимъ наклонностямъ ея, прилежно и своеобразно пеклась о дочери своей. Заботы ея удались, вѣроятно и по даровитой натурѣ воспитанницы. Послѣ смерти родителей своихъ жила она у дяди своего, Ланскаго, который былъ кажется, Московскимъ губернаторомъ. Показалась она въ свѣтѣ и выѣзжала съ теткою. Появленіе ея въ обществѣ, на частныхъ балахъ, въ Московскомъ Благородномъ Собраніи было блистательно и побѣдительно. Въ тогдашней Москвѣ было много красавицъ, но эта новая звѣзда заняла свое и почетное мѣсто въ сіяющемъ созвѣздіи. Въ тѣ счастливые года Московскаго процвѣтанія молодежь изъ гвардіи пріѣзжала зимою на отпускъ въ Москву: себя показать и на красавицъ посмотрѣть. Въ одну изъ такихъ зимъ явился молодой гусаръ, тогда извѣстный болѣе проказами своими и нѣкоторыми бойкими стихами. Это былъ Денисъ Давыдовъ. Онъ не замедлилъ влюбиться въ княжну Одоевскую и прозвадъ ее Галатеею: а соперника, который также вздыхалъ по ней и тяжело за нею увивался, рослаго гвардейскаго офицера, прозвалъ онъ Полиѳемомъ. Тогда поэтическое баснословіе было у насъ еще въ ходу и всѣмъ понятно. Но ни Аткреонъ подъ доломаномъ, ни дюжій циклопъ, хотя и двуглазый не тронули сердца Московской Нереиды. Неуязвленное и свободное, по врайней мѣрѣ повидимому, перенесла она его въ Петербургъ, куда переселилась съ родственниками. Позднѣе вышла она замужъ за С. С. Ланскаго. Въ двадцатыхъ годахъ находимъ ихъ въ Москвѣ: мужъ и жена имѣли порядочное, скорѣе блестящее состояніе, домъ ихъ сдѣлался изъ первыхъ въ столицѣ. Лучшее общество въ Москвѣ пристало къ нему и водворилось въ немъ. Навѣщающіе Москву иностранцы, особенно Англичане, пользовались въ немъ не только хлѣбосольствомъ, этою Славянскою и особенною Московскою доблестью, но и просвѣщеннымъ гостепріимствомъ. Хозяйка знакомила ихъ съ Москвою, съ ея достопримѣчательностями, а лучше всего знакомила ихъ съ прирожденнымъ достоинствомъ и плѣнительными свойствами Русской образованной женщины. Не чуждая Русской и иностранной литтературѣ, въ особенности Англійской и Французской, она иногда переводила для иноплеменныхъ гостей своихъ замѣчательнѣйшія страницы, обратившія вниманіе ея въ Русскихъ журналахъ или вновь появившейся книгѣ.
   Умная пріятельница ея не обижена была, въ равной степени, этою невыразимою прелестью женственности, которая впрочемъ дается отъ природы не всѣмъ женщинамъ. Въ ней было что-то болѣе рѣшительное и бойкое. Воспитаніе ее вѣроятно, было болѣе практическое, чѣмъ идеальное. Ея, мать, женщина уважаемая въ Москвѣ за твердый разсудокъ свой и за нравственное достоинство, на которомъ умѣла она основать положеніе свое въ обществѣ, не пускалась въ умозрительныя задачи: она просто воспитала дѣтей своихъ, какъ вообще тогда воспитывали, не мудрствуя лукаво и не гоняясь за журавлями въ небѣ. Между тѣмъ все обошлось благополучно: дочери ея и вообще все семейство, заключающееся въ двухъ дочеряхъ и трехъ сыновьяхъ, было одарено отличными музыкальными способностями и по части инструментальной, и по части голосовой. Екатерина Аполлоновна (вышедшая впослѣдствіи замужъ за Рахманова) была прелестной красоты и отличная піанистка. Многіе изъ насѣ заглядывались тогда на голубые глаза ея, на золотистые, бѣлокурые локоны и заслушивались ея оживленной, блестящей и твердой игрой. Не одно сердце трепетало при встрѣчѣ съ нею и заплатило дань красотѣ ея. Старшая сестра ея Марія, была очень музыкально образована и пѣла съ искусствомъ и чувствомъ. Братъ ихъ Сергѣй Аполлоновичъ, былъ также отличный музыкантъ. Многіе годы былъ онъ однимъ изъ любезнѣйшихъ собесѣдниковъ Петербургскихъ салоновъ. Онъ былъ въ ближайшихъ сношеніяхъ съ графомъ и графинею Нессельроде, съ графомъ Киселевымъ, Орловымъ, княземъ Алексѣемъ Ѳедоровичемъ. Съ семействомъ Вьельгорскихъ былъ онъ въ родственной связи по женѣ своей, сестрѣ графа Михаила Юрьевича. Долго живъ въ обществѣ, онъ многое зналъ отъ другихъ: много подмѣтилъ и самъ собою. Между тѣмъ сношенія съ нимъ были совершенно надежны. Онъ не былъ присяжнымъ вѣстовщикомъ и никакія сплетни не находили въ немъ удобнаго псрехода въ городскую молву. Разговоръ его былъ живой, часто остроумный, съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ насмѣшливости, но всегда умѣряемый законами приличія и обычаями свѣтскаго благовоспитанія. Кажется, въ первыхъ годахъ царствованія Императора Николая былъ онъ предназначаемъ въ попечители Московскаго Университета, но по какимъ-то обстоятельствамъ назначеніе не состоялось. Племянникъ Родіона Александровича Кошелева и потому пользовавшійся благорасположеніемъ князя Александра Николаевича Голицына, онъ и въ царствованіе Александра I не сдѣлалъ что называется блестящей служебной каръеры. Онъ, полагать должно, былъ характера и привычекъ довольно независимыхъ. Долгая отставка не тяготила его: многіе у насъ не умѣютъ уживаться съ нею: они смотрятъ какими-то разрозненными томами въ богатой общественной библіотекѣ. Волковъ не обижался своею разрозненностью, не сѣтовалъ на нее, не рвался онъ, чтобы какъ нибудь прильнуть къ роскошному эвземпляру и попасть въ офиціальный каталогъ. Онъ не состоявшій ни при чемъ и ни при комъ умѣлъ усвоить себѣ приличное мѣсто въ высшемъ обществѣ, гдѣ такіе образцы, что ни говори о чиновничествѣ, все-таки встрѣчаются, Правда, и то сказать -- онъ любилъ играть въ карты, игралъ въ коммерческія игры по высовой цѣнѣ, игралъ мастерски и вмѣстѣ съ тѣмъ былъ, что называется, благороднымъ и пріятнымъ игрокомъ. Такими свойствами и качествами пренебрегать не слѣдуетъ. Это, своего рода талантъ, онъ достойно цѣнится въ обществѣ, не только въ нашемъ, но и въ Парижѣ, и въ Лондонѣ. Не даромъ Талейранъ говоритъ, что не умѣющій играть въ вистъ готовитъ себѣ печальную старость. Онъ почиталъ вечерній вистъ пріятнымъ умственнымъ развлеченіемъ и отдыхомъ, чуть и не гигіеническимъ упражненіемъ, способствующимъ хорошему пищеваренію и долголѣтію. Сергѣй Аполлоновичъ въ этомъ отношеніи, наслѣдовалъ привычкамъ и дарованіямъ матери своей Маргариты Александровны. За исключеніемъ какихъ нибудь городскихъ праздниковъ и собраній и лѣтнихъ мѣсяцевъ, которые проводила въ подмосковной, она по вечерамъ была всегда дома и принимала близкихъ себѣ и гостей. Эти вечера подъ дѣятельнымъ предсѣдатедьствомъ хозяйки, походили иногда на засѣданія игорной академіи. Разговоръ былъ тутъ на второмъ планѣ, но однакоже не было недостатка и въ немъ. Въ Москвѣ разсчитывали, что по обилію расхода на карточныя колоды въ этомъ домѣ -- извѣстно, что остающійся съ выигрышемъ обыкновенно платитъ по 5 рублей за пару колодъ -- прислуга безъ всякой придачи могла достаточно содержать себя. Вотъ, развѣ въ этомъ отношеніи, можетъ быть оправдано заглавіе, приданное помянутой перепискѣ: Грибоѣдовская Москва. Но эта мѣстная черта, вѣроятно не была извѣстна ни Грибоѣдову, ни издателямъ переписви.
   Кстати замѣтить, что еслибы Сергѣй Аполлоновичъ оставилъ-бы по себѣ свой дневникъ, то онъ былъ-бы гораздо любопытнѣе и занимательнѣе писемъ сестры; не смотря на то, что какой-то рецензентъ этихъ писемъ, нашелъ въ писавшей ихъ сходство съ Чацкимъ.
   Не хитрому уму не выдумать и ввѣкъ.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru