Вяземский Петр Андреевич
Памяти П. А. Плетнева

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

П. А. Вяземский

Памяти П. А. Плетнева

   Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика / Сост., вступ. статья и коммент. Л. В. Дерюгиной.-- М.: Искусство, 1984. (История эстетики в памятниках и документах).
   OCR Бычков М. Н.
  
   Человек в течение жизни своей обречен Провидением на утраты, от которых он более или менее беднеет. Но бывают и такие потери, после которых остается он совершенно нищим. Чувствительнейшими утратами в жизни, разумеется, те сердечные утраты, которые отрывают от нас людей близких сердцу нашему, попутчиков и товарищей на пути земном, с которыми шли мы рука об руку, мысль с мыслью, чувство с чувством. По-настоящему они одни и могут. быть признаваемы за утраты. Все прочее -- лишения более или менее временные и тяжкие, легче или труднее заменяемые; они не посягают на внутреннюю жизнь человека: только слегка увечивают внешнюю жизнь. С помощию Божиею и добрых людей эти раны заживают или обживаешься с ними. К прискорбию, и в молодых летах, и в летах зрелости мы нередко испытываем сердечные утраты. Оглядываемся и с грустью видим, что нет того, нет другого. Но вместе с тем рядом с нами и кругом идут еще попутчики. С ними делим горе свое, с ними оплакиваем утраченного товарища. И в этом обмене-скорби есть свое утешение, есть своя унылая сладость. Прорвавшийся круг снова сдвигается, как будто новою силою, новою теснейшею скрепою. Есть порожние места в дружеской артели, но артель еще есть. Есть в ней еще место и жизни, и общей деятельности, надеждам и радостям и единодушному стремлению к обетованной цели. Но когда заживешься на земле, когда зайдешь так далеко, что все товарищи твои, кто ранее, кто позднее, от тебя отстали, когда чувствуешь, когда убедишься, что новых уже не нажить, что пора приобретений миновала, а настала пора окончательных недочетов, и наконец разочтешься с последнею утратою, тут и очутишься нищим, как сказано было выше.
   Так теперь и со мною по кончине П. А. Плетнева1.
   Приятельские наши с ним сношения начались давно. Я встретился с ним в начале двадцатых годов, в среде нам равно сочувственной и близкой. Плетнев был уже тогда приятелем Жуковского и другом Пушкина, Дельвига, Баратынского. Эти связи его тот же час породнили с ним и меня. Независимо от взаимных условий круговой поруки, которая соединяет людей одного кружка, принадлежащих, так сказать, одному исповеданию, одной вере, я скоро полюбил и оценил в нем все, что было личною и самобытною собственностию его самого. Чистое сердце, светлый и спокойный ум, бескорыстная, беспредельная, теплая преданность друзьям, нрав кроткий, мягкий и уживчивый, добросовестное, не по расчетам, не в виду житейских выгод и в чаянии блестящих успехов, но по призванию, но по святой любви, служение литературе, изящный и верный вкус, с которым любили справляться и советоваться Баратынский и сам Пушкин,-- все эти качества, все эти счастливые дары природы, развитые и возлелеянные жизнью стройною и сосредоточенною в одних мирных занятиях и наслаждениях скромного и постоянного труда, все это давало Плетневу особенное значение и почетное место в обществе нашем. Рано приобрел он это место и удержал его за собою до конца долговременной жизни своей. Новые явления, новые потребности жизни и перевороты в литературе не сдвинули его с той ступени, на которой он твердо и добросовестно стал однажды навсегда. К первоначальным товарищам и единомышленникам его постепенно примыкали и новые пришельцы, отмеченные печатью истинного дарованья. В числе их достаточно упомянуть одно имя Гоголя.
   По трудам своим, по свойству дарования своего и по своей натуре бесстрастной и обреченной, так сказать, на плавное, а не порывистое движение, он никогда не искал и не мог искать быть любимцем большинства, не хотел и не мог действовать на публику, то есть на толпу, самовластно и полномочно. Но тем более дорожил свойствами и качествами его ограниченный круг избранных, который мог вполне оценить его. Им одним доступны были не блистательные, не расточительные, но благонадежные и верные богатства ума и души его. Заслуги, оказанные им отечественной литературе, не кидаются в глаза с первого раза. Но они отыщутся и по достоинству оценятся при позднейшей разработке и приведении в порядок и ясность действий и явлений современной ему литературной эпохи. В общей человеческой жизни на всех ее поприщах встречаются не передовые, а, так сказать, пассивные деятели, мало заметные для проходящих, но которых влияние переживает иногда шумные и наступательные действия более отважных подвижников.
   С Плетневым лишился я последнего собеседника о делах минувших лет. Есть еще у меня кое-кто, с кем могу перекликаться воспоминаниями последних двух десятилетий. Но выше эти предания пересекаются. Они теряются в сумраке преданий времен доисторических. Говоря о том, что тогда занимало меня и нас тревожило или радовало, что и кого любил я, чем и кем жила жизнь моя, уже некому при случае сказать: "А помните ли?" и прочее. Этот пробел, эта несбыточность, несвоевременность подобного вопроса грустны, невыразимо грустны. На подобный вопрос, как он ни казался бы прост, ответа нет. Нет уже пайщика в памяти моей. Никто не помнит того, что я помню, что мне так памятно, что так еще присущно, живо и свежо старой памяти моей, пережившей, так сказать, целые века, целый мир лиц и былей, сроднившихся с жизнью моей, вошедших в нее и в мое минувшее принадлежностью нераздельною и неотъемлемою. Теперь помню один. Теперь я один с глазу на глаз с памятью моею и с тою стороною прошедшего, которая отсвечивается на мне одном.
   Монологи скучны в драме и в действительности. Для оживления действия и речи нужно иметь пред собою соучастника, готового откликнуться на мысль нашу, на воспоминание наше. Теперь уже некому давать мне реплику (donner la rИplique, как говорится на французской сцене). Так после смерти Пушкина и Жуковского перекликались мы с Плетневым сам-друг и келейно. Оказывающиеся промежутки не отодвигали нас одного от другого, а, напротив, сплошнее нас сближали. Жизнь шла вперед. Чем братский круг становится малолюднее, тем жизнь и память минувшего становятся дороже и обязательнее. В года усиленного движения и преизбытка жизни еще возможны случайные ошибки и минутные недоразумения. Но в старости и самые разноречия, если они и существовали бы, а как и не быть им в том или другом случае, смягчаются и сглаживаются. А общие сочувствия и точки соприкосновения с каждым днем сильнее и глубже означаются. В старости ищешь не того, что обособляет, а того, что обобщает. Предчувствуещь, что времени уже мало впереди. Ратовать некогда, да, сдается, и не для чего. Если в чем и есть разноречие, то на добровольных и честных уступках, как будто сам собою, заключается прочный и благоденственный мир. Таково примирительное действие лет и успокоившегося ума. Тем более благотворно это действие на почве уже мирной и дружеской и разработанной единодушными сочувствиями и усилиями.
   В последние два-три года личные и устные беседы мои с Плетневым были прекращены. Болезнь закинула его и меня далеко от родины и в разные стороны. Помню, что в письме к нему жаловался я однажды на судьбу, которая не свела нас по крайней мере в одну больницу и не положила бок о бок в одну палату. Туда перенесли бы мы свой домашний очаг, свою Россию. Но в это время мы часто переписывались друг с другом, редко о том, что делалось на чужбине, у нас под глазами, но более о том, что доходило до нас из России и о России. Собственно литературная переписка наша была случайным образом довольно оживлена. Я в это время на досуге написал много стихов. Готовясь издать их особою книжкою, посылал я ему рукописи мои на суд и расправу. И по стихам нужен был мне собеседник и духовник. Я никогда не доверял собственному родительскому чувству. Во время производства работы я почти всегда доволен собою и тем, что произвожу. На душе сладостно и тепло. Но вскоре после жар творчества и чувство самодовольства остывают. В любимом новорожденном детище своем вижу или подозреваю одни. недостатки его. Для окончательной проверки сознания мне нужна оценка постороннего лица, к которому имею доверие. Плетнев из Парижа возвращал мне в Венецию стихи мои с своими замечаниями. Начиналась иногда тяжба с своими обвинениями с одной стороны и оправданьями и защитою со стороны подсудимого. Но окончательно почти всегда пользовался я замечаниями его с полным сочувствием к критике его и с благодарностью. Между прочим написал посвятительное письмо к нему и к Ф. И. Тютчеву. Оно назначается в виде предисловия к предполагаемому собранию новых стихотворений моих. Сочетание двух приведенных имен не совершенно соответствует хронологическому порядку. Тютчев не принадлежит к первоначальной нашей старине. Он позднее к ней примкнул. Но он чувством угадал ее и во многих отношениях усвоил себе ее предания. Мне очень отрадно думать теперь, что я успел сообщить Плетневу это стихотворение и еще вслух мог выразить чувства мои к нему. Он отвечал мне на него милым и теплым письмом. Ныне с чувством живейшей скорби печатаю стихи мои как приношение памяти его2. Они подтвердят задним числом все здесь мною сказанное об отношениях моих к нему. Вместе с тем определят они и меру утраты, которую понес я кончиною милого, незабвенного Плетнева.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  
   Статьи П. А. Вяземского были собраны воедино только однажды, в его Полном собрании сочинений, изданном в 1878--1896 гг. графом С. Д. Шереметевым {В недавнем, единственном с тех пор издании: Вяземский П. А. Соч. в 2-х т. T. 2, Литературно-критические статьи. М., 1982, подготовленном М. И. Гиллельсоном, воспроизведены тексты ПСС; отдельные статьи печатаются с уточнениями по рукописи или дополнены приведенными в комментариях фрагментами первоначальных редакций.}; они заняли первый, второй и седьмой тома этого издания, монография "Фонвизин" -- пятый том, "Старая записная книжка" -- восьмой том. Издание, вопреки своему названию, вовсе не было полным, причем задача полноты не ставилась сознательно, по-видимому, по инициативе самого Вяземского. Он успел принять участие в подготовке первых двух томов "литературно-критических и биографических очерков"; статьи, входящие в эти тома, подверглись значительной авторской правке, некоторые из них были дополнены приписками. Переработка настолько серьезна, что пользоваться текстами ПСС для изучения литературно-эстетических взглядов Вяземского первой половины XIX в. чрезвычайно затруднительно; кроме того, в этом издании встречаются обессмысливающие текст искажения, источник которых установить уже невозможно. Автографы отобранных для настоящей книги работ этого периода (за исключением статьи "О Ламартине и современной французской поэзии") не сохранились; имеется только наборная рукопись первого и начала второго тома, представляющая собой копию журнальных текстов с правкой и дополнениями автора. Здесь выделяются три типа правки. Во-первых, это правка, вызванная ошибками и пропусками переписчика, обессмысливающими фразу; не имея под рукой первоисточника, Вяземский исправлял текст наугад, по памяти, иногда в точности воспроизводя первоначальный вариант, чаще же давая новый; такая правка в настоящем издании не учитывается. Во-вторых, это правка, вызванная опечатками в самом журнальном тексте, воспроизведенными переписчиком; в тех случаях, когда текст первой публикации очевидно дефектен, такая правка используется в настоящем издании для уточнения смысла. В-третьих, это более или менее обширные вставки и стилистическая правка, не имеющая вынужденного характера; хотя позднейшие варианты текста часто стилистически совершеннее первоначальных, в настоящем издании эта правка в целом не учтена, лишь некоторые варианты отмечены в примечаниях; вставки же, не нарушающие основной текст, даны внутри его в квадратных скобках, Таким образом, статьи, входящие в первый и второй тома ПСС, печатаются по тексту первой публикации; источник его назван в примечаниях первым, затем указан соответствующий текст по ПСС и рукопись, использованная для уточнения текста, в тех случаях, когда такая рукопись имеется. Тот же порядок сохранен при публикации и комментировании статей, вошедших в седьмой и восьмой тома ПСС, однако следует учитывать, что они не подвергались авторской переработке и расхождения между текстом первой публикации, ПСС и рукописи здесь обычно незначительны: основная часть этих статей дается по тексту первой публикации, работы, не печатавшиеся при жизни Вяземского,-- по рукописи. Хотя все включенные в настоящее издание главы монографии "Фон-Визин" были предварительно, иногда задолго до выхода книги и в значительно отличающихся вариантах, напечатаны в различных журналах, газетах и альманахах, однако, поскольку книга с самого начала была задумана как единое целое, они даются здесь по первому ее изданию. Раздел "Из писем" сделан без учета рукописных источников. Отсутствующие в принятом источнике текста названия или части названий статей даны в квадратных скобках. Постраничные примечания принадлежат Вяземскому. В примечаниях к книге использованы материалы предшествовавших комментаторов текстов Вяземского (П. И. Бартенева, В. И. Саитова, П. Н. Шеффера, Н. К. Кульмана, В. С. Нечаевой, Л. Я. Гинзбург, М. И. Гиллельсона). Переводы французских текстов выполнены О. Э. Гринберг и В. А. Мильчиной.
   Орфография и пунктуация текстов максимально приближены к современным. Сохранены только те орфографические отличия, которые свидетельствуют об особенностях произношения (например, "перерабатывать"); убраны прописные буквы в словах, обозначающих отвлеченные понятия, лица, а также в эпитетах, производных от географических названий. Рукописи Вяземского показывают, что запутанная, часто избыточная пунктуация его печатных статей не является авторской; более того, во многих случаях она нарушает первоначальный синтаксический строй и создает превратное представление о стиле Вяземского. Простая, сугубо функциональная пунктуация его часто требует лишь минимальных дополнений. Поэтому можно утверждать, что следование современным пунктуационным нормам при издании текстов Вяземского не только не искажает их, но, напротив, приближает к подлиннику.
   Составитель выражает глубокую благодарность Ю. В. Манну за полезные замечания, которые очень помогли работе над книгой.
  

СПИСОК ПРИНЯТЫХ СОКРАЩЕНИЙ

  
   BE -- "Вестник Европы".
   ГБЛ -- Отдел рукописей Государственной ордена Ленина библиотеки. СССР имени В. И. Ленина.
   ЛГ -- "Литературная газета".
   ЛН -- "Литературное наследство".
   MB -- "Московский вестник".
   MT -- "Московский телеграф".
   ОА -- Остафьевский архив князей Вяземских, Издание графа С. Д. Шереметева. Под редакцией и с примечаниями В. И. Саитова и П. Н. Шеффера. Т. 1--5. Спб., 1899--1913.
   ПСС -- Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. Издание графа С. Д. Шереметева. T. 1--12. Спб., 1878--1896.
   РА -- "Русский архив".
   СО -- "Сын отечества".
   ЦГАЛИ -- Центральный государственный архив литературы и искусства СССР (Москва).
   ПД -- Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР (Ленинград).
  

ПАМЯТИ П. А. ПЛЕТНЕВА

  
   Утро, литературный и политический сборник, издаваемый М. Погодиным. М., 1866, с. 153--157 (с датой "январь 1866"); ПСС, т. 7, с. 128--132.
  
   1 Плетнев умер в Париже 29 декабря 1865 г.
   2 Стихотворение Вяземского "П. А. Плетневу и Ф. И. Тютчеву" ("Вам двум, вам спутникам той счастливой плеяды...", 1864) напечатано в сборнике "Утро" после этой статьи (с. 157--158). Вяземский оценил и полюбил Тютчева уже в 40-е гг.; см. его письма А. И. Тургеневу от 2 октября 1844 г. и 29 января 1845 г. (ОА, т. 4, с. 298, 309) и Жуковскому от 30 января 1845 г. (Памятники культуры. 1979, с. 51).
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru