Коровин Валентин Иванович
Счастливый Вяземский

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 5.79*5  Ваша оценка:

  

В. И. Коровин

Счастливый Вяземский

   П. Вяземский. Стихотворения
   М., "Советская Россия", 1978
   Составление, вступительная статья и примечания В. И. Коровина
  
   Пушкин писал о Вяземском:
  
   Судьба свои дары явить желала в нем,
   В счастливом баловне соединив ошибкой
   Богатство, знатный род с возвышенным умом
   И простодушие с язвительной улыбкой.
  
   Самобытность Вяземского -- поэта и человека -- не ускользнула От внимания и других современников. Сам же Вяземский на закате жизни более чем скромно сказал о себе: "Вы хотите, чтобы я написал и свой портрет во весь рост. То-то и беда, что у меня нет своего роста. Я создан как-то поштучно, и вся жизнь моя шла отрывочно. Мне не отыскать себя в этих обрубках... Чем богат, тем и рад. Фасы <физиономии> моей от меня не требуйте. Бог фасы мне не дал, а дал лишь только несколько профилей".
   В этой итоговой оценке Вяземский был отчасти прав. И все-таки он напрасно отказал себе в творческой и человеческой оригинальности и цельности. Уже само сочетание разнообразных дарований и склонностей создавало неповторимость его духовного облика.
   Политический мыслитель, журналист, поэт и переводчик, критик-полемист, автор ценнейших "Записных книжек" -- таковы неразделимые "профили" литературного портрета Вяземского.
   Петр Андреевич Вяземский родился в Москве 12(23) июля 1792 года в родовитой и богатой дворянской семье. Род князей Вяземских вел начало от легендарного Рюрика, от потомков Мономаха. Первоначальное образование Вяземский получил дома, а с 1805 года обучался в петербургском иезуитском пансионе и при Педагогическом институте. В 1806 году он возвратился в Москву, где брал частные уроки у профессоров Московского университета. После смерти отца о юноше заботился его родственник, поэт и историк Николай Михайлович Карамзин.
   На формирование Вяземского, как и на других людей его круга, большое воздействие оказывают грозные события Отечественной войны 1812 года. Охваченный патриотическими чувствами, Вяземский вступает в дворянское ополчение и участвует в Бородинском сражении Война 1812 года способствует пробуждению у Вяземского интереса к проблемам истории и народности. Она всколыхнула гражданские страсти в молодом князе.
   От природы Вяземский был наделен блестящими способностями. Общительный, простой в дружеском кругу, язвительно остроумный, небрежно бросавший свои замысловатые афоризмы, ценивший чужие шутки, он взрос среди первостепенных талантов предпушкинской и пушкинской поры.
   Поэтическая культура, взрастившая Вяземского, была однородной с поэтической культурой Пушкина. Вяземский ощущал себя наследником эпохи XVIII века, блестящего века Просвещения, поклонником Вольтера и других французских философов. Просветительские идеи в их французской транскрипции Вяземский впитал с детства, причем не только и не столько "правила" классицизма, но прежде всего любовь к просвещению, к разуму, либеральные взгляды, тяготение к полезной государственной и гражданской деятельности, к традиционным поэтическим формам -- свободолюбивой оде, меланхолической элегии, дружескому посланию, притчам, басням, эпиграмматическому стилю, сатире и дидактике.
   Литературные симпатии Вяземского первоначально складываются под влиянием русского сентиментализма и прежде всего Карамзина и Дмитриева. Он горячо отстаивает нормы карамзинистского литературного языка, входит в состав так называемой "дружеской артели", в собраниях которой, происходивших, кстати, в доме Вяземского, участвовали Денис Давыдов, Александр Тургенев, Жуковский, Батюшков, В. Л. Пушкин, Блудов. Впоследствии все они станут членами литературного общества "Арзамас", где либеральное дворянство соединится с деятелями революционного декабризма. В своих произведениях этого времени Вяземский широко использует жанры, обновленные сентименталистами. При этом Вяземский не чужд ранним романтическим веяниям. Как раз в начале 1810-х годов Жуковский открывает России, по словам Белинского, "Америку романтизма". Постепенно Вяземский проникается романтическими идеями, и под воздействием Пушкина и Жуковского его стиль заметно гармонизируется, не теряя, однако, свойственной Вяземскому угловатости, архаичности и поучительности Оставшись рационалистом по форме поэтического мышления, Вяземский стал типичным сентименталистом, а затем и романтиком по духу.
   Литературные позиции Вяземского в начале 1810-х годов непосредственно соприкасаются с его политической программой. Убежденный сторонник просвещенного абсолютизма в духе французских просветителей, Вяземский ориентировался и в литературе на французскую "легкую" поэзию XVIII века, которую культивировали молодые русские поэты-романтики, большим стихотворным формам предпочитая малые жанры -- элегию, послание, надпись, стихотворение в альбом или на случай. Выдвижение на первый план малых лирических жанров объяснялось содержательными причинами. Неудовлетворенные российской государственностью, корыстолюбием, мздоимством, льстивой угодливостью, передовые дворяне искали счастье в дружеском кругу. Культ возвышенной дружбы, упоения любовью и одухотворенных занятий искусством стал предметом поэзии Жуковского. Батюшков создал условный мир идеального земного счастья, воспев убогую хижину, где герой вдали от суетной жизни Предавался естественным человеческим радостям.
   Мотивы Жуковского и Батюшкова были подхвачены молодым Пушкиным ("Городок"), Баратынским, Дельвигом, Вяземским. В поэзии рождался стиль, по определению Л. Я. Гинзбург, "гармонической точности". Слово "гармония" становится заветным словом эпохи. Все требуют гармонии и стремятся к ней. Гармония выступает идеалом человеческих отношений в самом широком смысле. Даже стилю жизни в начале XIX века желали придать эстетическую окраску. Изящество мысли, изящество чувства ценились более всего. В поэзии сочетание серьезного и беспечного, искусного и непроизвольного, дела и игры стало высоким образцом.
   Вяземский быстро усвоил поэтические открытия Жуковского и Батюшкова и проникся "идеей" домашнего счастья. Таковы его "Послание к Жуковскому в деревню", "Моим друзьям Жуковскому, Батюшкову и Северину", "К друзьям", "К подруге", "Послание к Тургеневу с пирогом" и многие другие.
   Поэтические идеи начала XIX века весьма характерны для стихотворений "Устав столовой" и "Прощание с халатом". Оба стихотворения, казалось бы, посвящены незначительным предметам, которыми, конечно, не удовлетворился бы поэт XVIII века и счел их низкими. Но в конце XVIII века и особенно в начале XIX они легко входят в круг поэтических, достойных описания. С подобными предметами интимного быта читателей познакомил уже Державин, а затем и Карамзин, и Долгоруков ("К камину"), и Дмитриев. Однако традиция, восходящая к XVIII веку, теперь во многом переосмыслена. Иным становится само отношение к вещам, которые воспринимаются уже не антуражем быта, а служат поводом для воплощения сокровенных чувств.
   Так, в стихотворении "Устав столовой" шутливо и вместе с тем серьезно говорится о самих основах дружеского общения:
  
   В столовой нет отлик местам.
   Как повар твой ни будь искусен,
   Когда сажаешь по чинам,
   Обед твой лакомый невкусен.
  
   Мысль о естественном равенстве, характерная для просветительской философии, совмещается с мыслью о превосходстве духовной близости над чопорной родовитостью. Вяземский утверждает идеал личной независимости, союза ума и веселья:
  
   Гостеприимство -- без чинов,
   Разнообразность -- в разговорах,
   В рассказах -- бережливость слов,
   Холоднокровье -- в жарких спорах,
   Без умничанья -- простота,
   Веселость -- дух свободы трезвой,
   Без едкой желчи -- острота,
   Без шутовства -- соль шутки резвой.
  
   Предпочтение интимных чувств официальным стало темой стихотворения "Прощание с халатом". Уход в личный мир, мир души вовсе не означал разрыва с жизнью или замкнутости настроений. Напротив, личные чувства оказывались общественно значимыми, как значимо противопоставление домашнего халата -- ливрее, блеска и шума света -- "тихому миру", полному богатых дум. Этот "тихий мир" гораздо нравственнее и духовно содержательнее пустого топтанья в светских гостиных, а главное, дома человек был внутренне свободен:
  
   В гостиной я невольник,
   В углу своем себе я господин...
  
   Примечательно при этом, что Вяземский, воодушевленный мечтой о личной свободе, в отличие от Батюшкова и в меньшей степени Жуковского, не идеализирует уединение, не пытается воссоздать некий нарочито условный мир блаженства. Он прекрасно понимает, что уединение -- лишь вынужденная, но отнюдь не самая удобная и достойная образованного и передового человека позиция. По натуре Вяземский -- боец, боец темпераментный и не склонный к добровольному заточению в узком интимном мире. Так, в "Послании к Жуковскому в деревню", отдав должное радостям, которым предается его друг в деревенской тиши, Вяземский заключает:
  
   Поверь! и в городе возможно с счастьем жить:
   Оно везде -- умей его лишь находить!
  
   Безоблачное счастье, испытываемое Батюшковым в его ранних стихотворениях, мыслится Вяземским как условный райский мир, который, однако, в действительности не существует. В этом смысле Вяземский более трезво относится к жизни, не забывая о ее противоречиях.
   При всей устремленности к гармонии ее достижение мыслилось Вяземским через борьбу, через преодоление противоречий. Гармония общественных отношений на почве крепостного права им решительно отвергалась. "Рабство -- состояние насильственное..." -- это убеждение Вяземский пронес до конца жизни. Необходимо было обнажить недостойные человека формы жизни и искоренить их.
   В поэзии гармония также предполагала нарушение предшествующих литературных норм, разрыв с подражателями и эпигонами как классицизма, так и сентиментализма. Целью Вяземского становится, с одной стороны, высмеивание запоздалых сторонников классицизма, а с другой -- критика слащавых подражателей сентиментализма. Так появляются знаменитые эпиграммы, басни, притчи Вяземского. Мишень его порой убийственных насмешек -- тупые вельможи, цензоры, бездарные стихотворцы. Эпигоны классицизма отстаивали высокую поэзию -- их привлекали большие исторические события, возвышенные и глубокомысленные настроения, которые передавались одическим "языком богов". Вяземский остроумно вскрывал пустопорожность этих словоизвержений, обнажая мучительные потуги на значительность содержания. Иной характер носили его эпиграммы на подражателей Карамзина. В пародиях на сентименталистов Вяземский нападает на условность и беспочвенность мелких чувств, вызывающих у осмеиваемых им поэтов слезы и умиление. Сатирика смешат вздорные, оторванные от реальной действительности переживания, выраженные вялым, лишенным энергии языком. Поэтический язык Карамзина, Жуковского и Батюшкова мог стать гармонической формой воплощения высоких идей и чувств, если он, по мысли Вяземского, будет очищен от вульгарных наслоений.
   Отмежевываясь от подражателей классицизма и сентиментализма, Вяземский защищал стилистические принципы гармонической поэзии и тем способствовал содержательным жанровым и стилистическим сдвигам, происходившим в литературе, Особенность позиции Вяземского заключалась, однако, в том, что он не отказывался от наследия XVIII века, от свойственного предшествующему столетию культа разума и противополагал поэзии чувства поэзию мысли. Перевес мысли над чувством, с его точки зрения, выглядел достоинством и искупал погрешности в отделке стиха. Над поэтом еще тяготела рассудочная тяжеловесность предыдущей литературной эпохи, которая мешала ему выразить значительную мысль с той упоительной легкостью, с какой это удавалось Пушкину. "Очень люблю и высоко ценю,-- отмечал Вяземский,-- певучесть чужих стихов, а сам в стихах нисколько не гонюсь за этой певучестью. Никогда не пожертвую звуку мыслью моею. В стихе моем хочу сказать то, что сказать хочу; о ушах ближнего не забочусь и не помышляю... Мое упрямство, мое насилование придают иногда стихам моим прозаическую вялость, иногда вычурность".
   Последнее признание весьма важно: избегая "поэтизации", Вяземский отражал общие тенденции развития русской поэзии, в Которой книжный язык сближался с устным. Однако порой внутренне необязательное, произвольное употребление необычного слова вело к намеренному обнажению стилистического приема. Вместе с тем отступление от языка "гармонической точности", стремление к дисгармоничности и стилистической пестроте -- сознательная установка Вяземского. Несмотря на справедливую самооценку собственного языка --
  
   Язык мой не всегда бывает непорочным,
   Вкус верным, чистым слог, а выраженье точным...--
  
   поет никогда не был побуждаем к "исправлению" шероховатостей стеля. Напротив, намеренное включение русизмов, устаревших слов, грубоватая простота выражения, как и отмеченный Гоголем "тяжелый, как бы влачащийся по земле стих..., проникнутый подчас едкою, щемящею русскою грустью", придавали стиху Вяземского исключительную своеобычность, позволяя увидеть в ней не столько недостаток, сколько индивидуальную поэтическую манеру.
   Согласно представлению Вяземского, поэзия сильна оригинальной мыслью. "Тайны поэзии" Вяземский отделяет от "стихотворства тайны", не придавая должного значения форме стиха:
  
   Поэзия есть дар, стих мастерство одно...
  
   Вот почему в поэтической практике Вяземского смешивались различные стили, сатира и дидактика уживались с романтической художественной системой, жанры и стих XVIII века -- с лирическими жанрами и стихом Жуковского, Батюшкова, Дениса Давыдова, Пушкина, как впоследствии поэтика Дениса Давыдова с поэтикой Пушкина, а пушкинская -- с тютчевской. Единство этой принципиальной разностильности было под силу такой яркой личности, как Вяземский, который мыслил свежо и необычно.
   Поэтика Вяземского -- поэтика рассудочности. Не размышления, не анализа, а именно рассудка, поскольку слово подчинялось строго определенному заданию -- передать оригинальность логического мышления. Слово, таким образом, выражало не целостное переживание, а индивидуальную манеру рассуждения. Своеобразие мысли, по мнению Вяземского,-- не только его личное свойство, но и национальное, ибо русский мыслит иначе, чем француз или немец. Так возникает проблема национально-характерного, народного в поэтической системе Вяземского, который одним из первых выдвинул принцип народности в русском романтизме.
   В поэзии Вяземского стало возможным параллельное существование и пересечение нескольких стилевых тенденций. С одной стороны, "роскошный слог", пользуясь определением Пушкина, блистающий "поэтизмами", с другой же-- сугубо "прозаический", сниженный поэтический язык, стилизованный под прямодушную и грубоватую простонародную речь. Благодаря этому да способности перевоплощаться и тонко подмечать индивидуально-характерное, можно отчасти объяснить склонность Вяземского к имитации чужого стиля, отчетливую в его посланиях к друзьям. Если дружеские послания, обращенные к Жуковскому и Батюшкову, воспроизводили интимный мир, содержали мысли о природе, радости творчества, то в посланиях к Д. Давыдову возникает знакомый нам по стихотворениям самого Давыдова портрет рубаки-поэта, вольного гусара и патриота:
  
   На барскую ты половину
   Ходить с поклоном не любил,
   И скромную свою судьбину
   Ты благородством золотил.
   Врагам был грузен не по чину,
   Друзьям ты не по чину мил!
  
   Здесь и знаменитый "ус красноречивый", и "разогретый арак",-- приметы, непосредственно восходящие к стихотворениям Давыдова и рисующие его индивидуальные черты, и обязательный легендарный Бурцов, воспетый Давыдовым. Все эти намеки придают посланию характерность, как и лихо "закрученный", по словам Пушкина, стих. Длинный период непременно кончается восклицательной интонацией:
  
   Давыдов, баловень счастливый
   Не той волшебницы слепой,
   И благосклонной, и спесивой,
   Вертящей мир своей клюкой,
   Пред коею народ трусливый
   Поник просительной главой,--
   Но музы острой и шутливой
   И Марса, ярого в боях!
  
   В стихотворениях Вяземского оживали и трогательный Жуковский, и зоркий "ленивец" А. Тургенев, и искрометный Давыдов. В них запечатлелся и сам Вяземский -- остроумный собеседник в салоне, трезвый наблюдатель в жизни, русский гуляка среди друзей. Но попытки совместить эти "профили" не всегда увенчивались удачами.
   В конце 1810 -- начале 1820-х годов в русском обществе усиливаются оппозиционные настроения. Либеральные обещания царя оказались пустыми фразами, а самодержавный гнет становился все тяжелее. Между тем на Западе наступила пора исторических потрясений. Народы пришли в движение. Россия не осталась в стороне. Молодые дворяне образовали тайные декабристские организации. Вяземский, хотя и не вступил ни в ранние, ни в поздние декабристские общества, выражал свое недовольство режимом открыто и прямо.
   Казалось бы, богатого и знатного поэта ждала привычная дворянская карьера, высокие чины и должности, на которые он мог претендовать по сословной и социальной принадлежности. Однако этого не случилось. Вяземский, сначала не служивший, но затем в 1818 году определенный в канцелярию Новосильцева в Варшаву и привлеченный к ряду важных государственных дел, не раз критиковал недальновидную внешнюю и внутреннюю политику русского правительства. Но оно не нуждалось в советах князя Вяземского, который был обвинен в польских симпатиях и отставлен от службы. Не имели успеха и конституционные проекты Вяземского. Все это, несомненно, способствовало укреплению мятежного духа в молодом князе, который оказался в опале и примкнул к дворянской фронде. Оппозиционность Вяземского принимает в начале 1820-х годов отчетливый и резкий характер. Он весь нацелен на гражданскую деятельность, его захватывает гражданская тема.
   Со второй половины 1810-х годов начинается лучший период творчества Вяземского. Его поэзия становится декабристской по самому своему существу. Громадную роль сыграли тут и традиции XVIII века, чтимые Вяземским, который всегда отстаивал общественное содержание литературы, тяготел к выражению высоких идей. Но эти идеи осознаются теперь Вяземским как насущная и неистребимая потребность души, живущей многообразными интересами. Происходит переоценка прежних ценностей. Поэта уже не удовлетворяют ни карамзинистская поэтика, ни поэтическая система Жуковского, приспособленная для выражения личных, интимных переживаний. Именно в эту пору Вяземский знакомится с Байроном, а несколько позднее ревностно пропагандирует романтизм, горячо приветствует южные поэмы Пушкина, сочувственно встречает "Думы" Рылеева, сближается с декабристом А. Бестужевым, участвует в "Полярной звезде".
   Подлинное содержание поэзии Вяземский видит в многогранном отражении души, ее чувств и помыслов Но он не противопоставляет элегическую лирику Жуковского гражданской поэзии Рылеева. Обе они в его представлении выражают душу, но каждая из них в отдельности страдает односторонностью. Жуковскому он советует обратиться к гражданской теме: "Полно тебе нежиться в облаках, опустись на землю, и пусть, по крайней мере, ужасы, на ней свирепствующие, разбудят энергию души твоей. Посвяти пламень свой правде и брось служение идолов. Благородное негодование -- вот современное вдохновение". Необычайное впечатление произвела на Вяземского элегия Пушкина "Погасло дневное светило...". "Не только читал Пушкина,-- писал Вяземский А. И. Тургеневу,-- но с ума сошел от его стихов. Что за шельма! Не я ли наговорил ему эту байронщизну..." Но далее он пожалел, "что в этой элегии дело о любви одной. Зачем не упомянуть о других неудачах сердца? Тут было где поразгуляться". И еще: "...душа, свидетельница настоящих событий, видя эшафоты, которые Громоздят для убиения народов, для зарезания свободы, не должна и не может теряться в идеальности Аркадии. Шиллер гремел в пользу притесненных; Байрон, который носится в облаках, спускается на землю, чтобы грянуть негодованием в притеснителей, и краски его романтизма сливаются с красками политическими Делать нечего. Поэту должно искать иногда вдохновения в газетах".
   Вяземский стремился к слиянию гражданской и личной тем в Поэзии, к устранению жанровых и стилистических перегородок между ними. Он преодолевал как замкнутость элегической поэзии Жуковского, так и "святую односторонность" гражданской лирики Рылеева и Кюхельбекера. Для Вяземского гражданские и элегические чувства едины, составляя содержание цельной души. Элегическое размышление, грустные настроения обусловлены у него общественной неудовлетворенностью. Эта позиция Вяземского отвечала коренным потребностям развития русской поэзии. При этом элегический стиль используется для создания поэтики гражданского романтизма.
   Добиваясь психологической конкретности в передаче внутреннего мира передового дворянского интеллигента, поэт всматривается в характер человека нового времени: недаром он перевел знаменитый роман Бенжамена Констана "Адольф". Нередко ему удается афористически метко закрепить в стихах противоречивые свойства этого характера:
  
   Под бурей рока -- твердый камень!
   В волненьи страсти -- легкий лист!
  
   Противоречие между умом ("холодный эгоист") и душой ("пламень") стало, пожалуй, центральной антитезой в обрисовке молодого человека начала XIX века, мимо которой не прошли ни Пушкин, ни Лермонтов.
   В тот же период Вяземский создает замечательные элегии -- "Негодование", "Уныние", "Первый снег",-- в которых слияние принципов гражданского и психологического романтизма, общественно-значительной и интимной тем проявилось особенно полно.
   Самое заглавие элегии -- "Негодование" -- отражает личное чувство поэта, проникнутое, однако, общественными мотивами. Поэт рисует образ мечтателя-романтика, одушевленного желанием счастья. Но эти его надежды тщетны и несбыточны:
  
   К чему мне вымыслы? к чему мечтанья мне
   И нектар сладких упоений?
   Я раннее прости сказал младой весне.
   Весне надежд и заблуждений!
  
   Конфликт чувства и разума, мечты и реальности выражен в "элегических" словах и формулах: "мечтанья", "нектар сладких упоений", "радостей венок". Но разочарование объяснено неутоленностью гражданского чувства. Пафос стихотворения состоит в негодовании на общественные условия, отторгнувшие поэта от гражданской деятельности. Эти настроения, естественно, рождают гневную сатирическую речь, броские и заостренно-обличительные афоризмы, декламационную интонацию, высокую лексику ("глас", "глагол", "алкающим"):
  
   Отцов народов зрел господствующих страхом,
   Советницей владык -- губительную лесть;
   Печальную главу посыпав скорбным прахом,
   Я зрел: изгнанницей поруганную честь,
   Доступным торжищем -- святыню правосудья,
   Служенье истине -- коварства торжеством,
   Законы, правоты священные орудья,
   Щитом могучему и слабому ярмом.
  
   Подобно ранним декабристам, Вяземский уповает на конституцию, на закон, разрешающий противоречия между властью и народом. Конституционная свобода определяет для поэта "союз между гражданами и троном". Здесь же возникает любимая мысль Вяземского о пользе просвещения.
   И как бы ни были умеренны политические умонастроения Вяземского, все же эмоционально-смысловой "нерв" элегии -- в неизбежности суда над льстецами и невеждами. Не прославление "закона", а суровое обличение и гражданское мщение влечет поэта:
  
   Он загорится, день, день торжества и казни.
   День радостных надежд, день горестной боязни!
  
   Благодаря боевому настроению, горячему темпераменту стихотворение нашло отклик в сердцах современников.
   Гражданские страсти, проникая в элегии, преобразовывали их. Так, в элегии "Уныние" Вяземский, казалось бы, описывает одно психологическое состояние, но его занимает не психологический рисунок чувства во всевозможных переливах от момента пробуждения и до исчезновения, а мотивированность. Уныние овладевает лирическим Кроем не из-за личных слабостей, а потому, что внешние обстоятельства лишили его возможности полно проявить себя и принести пользу обществу:
  
   Кумир горящих душ! меня не допустила
   Судьба переступить чрез твой священный праг,
   И, мой пожравшая уединенный прах,
   Забвеньем зарастет безмолвная могила.
  
   Вяземский конкретизировал элегическое чувство, подчеркнул его Вынужденный и отчасти закономерный, общественно-обусловленный характер. В этом была новизна его элегии.
   В согласии с мыслью об общественном, гражданском служении в элегии развертываются два типа образов -- неосуществившихся мечтаний и надежд, быстро мелькнувших радостей души, данных в стиле элегической лирики ("легким сумраком мою одело младость", "с улыбкою любви, в венках из свежих роз", "На пир роскошества влекли меня забавы" и т. п.). и гражданских идей, выдержанных в декламационно-ораторском, архаическом стиле ("священный праг", "Святую ненависть к бесчестному зажгла И чистую любовь к изящному и благу", "Пред алтарем души в смиреньи клятву дал Тирану быть врагом и жертве верным другом").
   Размышляющий тон стихотворения во многом предварил жанр лирического монолога. Если Баратынский, например, в лучших элегиях психологически точен, конкретно развивая анализ чувств, их изменение, переход одного чувства в другое, то Вяземский делает упор на мотивировке рождения чувства, причем эта мотивировка не философична, а общественна. Здесь он сближается с поэтами-декабристами и отчасти предвосхищает психологизм Лермонтова.
   Понятно, что такая позиция должна была содействовать -- и действительно содействовала -- историческому пониманию Вяземским современного человека.
   Важным шагом на этом пути стала знаменитая элегия "Первый снег", из которой Пушкин взял эпиграф к первой главе "Евгения Онегина" -- "И жить торопится, и чувствовать спешит".
   Подобно тому, как гражданское начало мотивирует элегическое чувство в "Унынии", в "Первом снеге" элегическое настроение обусловлено национальным элементом.
   Ранний русский романтизм пытался решить и по-своему решал проблему народности и национального колорита. Романтики считали, что своеобразие нации зависит от климата, от национальной истории, от обычаев и языка. Социальные причины еще не выдвигались на первый план. Вяземский следует тут за своими современниками. Поэтому лирическое чувство спаяно у него с конкретными деталями русского быта и пейзажа. В элегии возникают контрастные образы "нежного баловня полуденной природы" и "сына пасмурных небес полуночной страны". Первый снег становится символом души северянина. С ним связаны радостные впечатления, труд, быт, волнения сердца, чистота помыслов и стремлений. Национально-своеобразные чувства неотделимы от живописных картин поздней осени и первых дней зимы. Суровая красота зимы рождает особый характер человека -- нравственно здорового, презирающего опасность, гнев и угрозы судьбы. Вяземский психологически тонко передает и молодой задор, и горячность, и восторженное приятие жизни. Даже самая грусть осмыслена как национальное чувство. Здесь для Вяземского раскрылись деятельная и максималистская натура русского человека, Представшего в определенную эпоху и в точно очерченном бытовом кругу. Многие поэтические выражения Пушкина в "Евгении Онегине" и в других произведениях восходят к блестящему и роскошному описанию Вяземского. Достаточно прочитать у Вяземского:
  
   Презрев мороза гнев и тщетные угрозы,
   Румяных щек твоих свежей алеют розы,
  
   как на память приходят строки Пушкина:
  
   ...и первые морозы,
   И отдаленные седой зимы угрозы
   (Читатель ждет уж рифмы: розы...).
  
   Пушкинские стихи
  
   Бразды пушистые взвивая,
   Бежит кибитка удалая
  
   и
  
   Морозной пылью серебрится
   Его бобровый воротник...
  
   не могут не напомнить зарисовок Вяземского:
  
   Как вьюга легкая, их окрыленный бег
   Браздами ровными прорезывает снег
   И, ярким облаком с земли его взвевая,
   Сребристой пылию окидывает их.
  
   Вместе с тем народный элемент в "Первом снеге" не очень глубок. Реальная зима в деревне для поэта еще недостаточно поэтична, и он считает нужным ее расцветить. Так возникает обилие картинных сравнений -- "В душе блеснула радость, Как искры яркие на снежном хрустале", "Воспоминание, как чародей богатый" и т. д.
   В "Первом снеге", как и в "Унынии", Вяземский достигает единства стиля и тона, но кое в чем возвращается назад, к карамзинистскому словоупотреблению, жертвуя простотой во имя изысканности. Его "роскошный слог" далек от пушкинской "нагой простоты". Однако нельзя забывать, что "Первый снег" написан в 1819 году и для того времени элегия Вяземского была, конечно, новым словом в русской поэзии. Пушкинские описания зимы и в "Зимнем утре", и в "Евгении Онегине", и в "Осени" будут созданы позднее. Пушкин вспомнит Вяземского не только затем, чтобы оттолкнуться от его поэтического стиля, но и чтобы опереться на традицию, потому что Вяземский уловил в "Первом снеге" нечто национально-характерное.
   От элегии "Первый снег" и от других произведений поэта тянутся нити к лирике 1820--1830-х годов. В это время Вяземский охвачен романтическим мироощущением, но не в духе немецкого романтизма, носившего по преимуществу философский отпечаток, а в духе английского, байронического, мрачного и мощного. Байрон становится кумиром Вяземского. Лирический герой Вяземского -- тираноборец, протестант -- теперь предстает могучей, исключительной личностью. Романтизм Байрона совместился у Вяземского "с красками политическими".
   Большое воздействие оказал на поэта Пушкин своими романтическими поэмами, и Вяземский восторженно воспринял новый характер, родившийся в жизни и отраженный в литературе. Он стал первым защитником и проповедником романтизма в критике. Тогда же он написал несколько полемических статей, посвященных "Кавказскому пленнику", "Бахчисарайскому фонтану", "Цыганам" и ставших манифестом русского романтизма.
   Вяземский понял романтизм как идею освобождения личности от "цепей", как низложение "правил" в искусстве и творчество нескованных форм. В романтизме Вяземский увидел опору своим собственным поискам национального колорита, путь к постижению духа народа. Но в то же время Вяземский ни до, ни после декабрьской катастрофы не выдвигал в романтизме индивидуалистических мотивов, хотя и не был чужд самопознанию, углублению в мир "внутреннего человека". Верный заветам века Просвещения, он связал романтизм с гражданскими настроениями. В этом смысле очень точно его самоопределение: "Стихии вольный гражданин".
   В романтическом мироощущении Вяземский открыл для себя источник новых творческих импульсов, в особенности в поисках национального содержания. Стиль его становится чище и выдержаннее. Поэта влечет тайная сопряженность земного и идеального миров, он погружается в натурфилософскую проблематику. Это особенно отчетливо чувствуется в стихотворениях 1830-х годов. Так, в стихотворении "Ты светлая звезда" параллельны два ряда образов -- "таинственного мира" и "земной тесноты", мечты и существенности, жизни и смерти, между которыми устанавливается невидимая внутренняя соприкосновенность. В лирику Вяземского явственно вторгается романтическая символика.
   Каждому явлению, даже самому заурядному и обычному, Вяземский придает символический смысл. Дорожный колокольчик и самовар осознаются знаками национальной культуры, тоска, хандра -- неотъемлемыми свойствами романтической души, переполненной предчувствиями иных миров. Вяземский напряженно переживает раздвоенность бытия, и в его стихотворениях неожиданно воскресают интонации позднего Баратынского и Тютчева:
  
   Шумит ли ветер? мне на ухо души
   Он темные нашептывает речи
   Про чудный край, где кто-то из глуши
   Манит меня приветом тайной встречи;
   И сих речей отзывы, как во сне,
   Твердит душа с собой наедине.
   Когда под гром оркестра пляски зной
   Всех обдает веселостью безумной,
   Обвитая невидимой рукой,
   Из духоты существенности шумной
   Я рвусь в простор иного бытия,
   И до земли уж не касаюсь я.
  
   Символика проникает и в сатирические стихотворения. В знаменитом "Русском боге", намеренно чередуя разные признаки, разбросанные внешне бессистемно, Вяземский создает выразительную картину русской неразберихи, хаоса. Тут оживает все, "что есть некстати",-- груди и лапти, ноги и сливки, анненские ленты и дворовые без сапог, заложенные души и бригадирши обоих полов. Вяземский остается верен своей прежней парадоксальной манере, но парадокс у него перерастает в убийственно-иронический символ российского правопорядка.
   Наряду со стихотворениями символического содержания в творчестве Вяземского укрепляется иная манера -- неторопливого описания. Для таких стихотворений ("Зимние карикатуры", например) типична разговорная интонация:
  
   Русак, поистине сказать,
   Не полуношник, не лунатик:
   Не любит ночью наш флегматик
   На звезды и луну зевать.
  
   Своими стихотворными зарисовками и наблюдениями путешественника Вяземский, безусловно, содействовал демократизации поэзии и в известной мере предварил повести в стихах, газетные и дорожные обозрения, стихотворные фельетоны и другие формы, распространенные в 1850-е годы. Злободневность тематики, куплетная строфа, игривость и ироническая усмешка, непринужденность речи -- вот те новые черты, которые Вяземский придал этим стихотворениям.
   После поражения восстания декабристов поэт остался на позициях дворянского либерализма и лишь в 1840-х годах начал менять политическую ориентацию. Вместе с падением дворянской революционности закончился и самый плодотворный период в творческой деятельности Вяземского, хотя и в последующие годы он написал много прекрасных, отмеченных печатью большого таланта, произведений. И все-таки счастливые удачи выглядели случайностями на общем фойе словообильных и вялых стихотворений. По-видимому, и сам Вяземский сознавал, что разгром декабризма был поворотным моментом не только в его жизни, но и в его творчестве. Он очень тяжело пережил расправу с декабристами и, не переставая осуждать правительство за чудовищную жестокость, не раз выражал солидарность с жертвами николаевского террора, среди которых было много его личных друзей. Поэт до конца жизни считал дело декабристов "дедом всей России, ибо вся Россия страданиями, ропотом участвовала делом или помышлением, волею или неволею в заговоре, который был не что иное, как вспышка общего неудовольствия. Там огонь тлел безмолвно, за недостатком горючих веществ, здесь искры упали на порох и они разразились. Но огонь был все тот же!"
   В конце 1820 -- начале 1830-х годов Вяземский все еще прибранный литератор, стоящий на передовых позициях. Он активно участвует в литературной жизни, включаясь в полемику с Булгариным и Гречем. Он сотрудничает в "Литературной газете", а затем и в пушкинском "Современнике", которые приобрели в Вяземском исключительно ценного автора, обладавшего хлестким и умелым пером. Журналистская хватка сказалась и в поэзии Вяземского, щедро насыщенной злободневными политическими и литературными спорами. Чувство современности было развито у Вяземского необычайно. Однажды он признался: "Я -- термометр: каждая суровость воздуха действует на меня непосредственно и скоропостижно". Поэтому и журнальная деятельность была в его вкусе, о чем он догадывался сам и о чем ему не раз говорили друзья. "Пушкин и Мицкевич,-- Писал Вяземский,-- уверяли, что я рожден памфлетистом... Я стоял на боевой стезе, стреляя из всех орудий, партизанил, наездничал..." Вместе с Пушкиным и с другими литераторами Вяземский образует пушкинский круг писателей, которые, не смиряясь с деспотизмом не принимают и новый торгашеский век. Верный традициям дворянского либерализма, Вяземский, однако, не мог понять его слабости и преодолеть их. Вот почему вскоре после смерти Пушкина Вяземский, как и Баратынский, перестал ощущать единство с новым поколением, и для него прервалась связь времен:
  
   Сыны другого поколенья,
   Мы в новом -- прошлогодний цвет:
   Живых нам чужды впечатленья,
   А нашим -- в них сочувствий нет...
  
   Разлад с жизнью был вызван и большими переменами в судьбе Вяземского. Некогда отставленный от службы, он возвратился к государственной деятельности в министерстве финансов, но это занятие угнетало его. Постепенно Вяземский, несмотря на критичное и порой резкое отношение к правительству, продвигался по дворцовой и чиновной лестнице, получив звание обер-шенка двора и посты товарища министра народного просвещения, сенатора, члена государственного совета, и все более расходился с современностью. Он не принял ни разночинской и революционной молодежи, ни западников, ни славянофилов и испытывал глубокое презрение к либералам и отъявленным реакционерам послереформенной формации. Он часто уезжал из России и многие годы жил за границей.
  
   Так парадоксально и противоречиво сложилась жизнь Вяземского. Поэт был наделен завидным долголетием, но оно тяжким бременем легло на него. Свой "верховный час" он встретил 10(22) ноября 1878 года не в горячо любимой России, а в Баден-Бадене. И лишь затем его тело перевезли в Петербург. Счастливая семейная жизнь не раз омрачалась горькими потерями -- все дети Вяземского, кроме сына Павла, умерли прежде отца. Наследник богатейшего состояния, из-за карточных проигрышей и долгов он был стеснен в средствах. Аристократ по происхождению и по духу, он прославился радикальными убеждениями и приобрел у властей репутацию неблагонадежного либерала, а затем сомкнулся с самой черной реакцией. Писатель буквально кожей чувствовавший насущные потребности российского общественного развития, проникавший проницательным взором в европейские события и улавливавший малейшие изменения в частном быту, Вяземский на склоне лет не "угадал" ведущих тенденций времени и упорно шел наперекор объективным процессам, совершавшимся в действительности. Когда на общественную арену вышли разночинцы, демократы, то Вяземскому уже было с ними не по дороге. Он не устоял перед демократизацией освободительного движения, смеялся над веком, над новой литературой, но его сатира напоминала старческое брюзжание. Он в полной мере ощутил социальное и духовное одиночество, потому что сердце Вяземского принадлежало не придворным и правительственным кругам, куда его в конце концов толкнула судьба, а поре его славной, благородной молодости. И, пожалуй, единственную радость доставляли ему оставшиеся в живых литераторы пушкинской эпохи. Часто вспоминал он и о рано ушедших друзьях. Им и замучившей его старости посвящал Вяземский грустные и очень искренние строки элегических раздумий, в которые отлились горькие настроения одинокого человека, вынужденного в забвении новых поколений коротать свой век.
   В наши дни заметно возрос интерес к творческому наследию П. А. Вяземского, которому принадлежит, бесспорно, видное место не только среди поэтов пушкинского круга, но и в истории русской поэзии.
  
Оценка: 5.79*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru