Въ отдаленномъ петербургскомъ закоулкѣ, въ ветхомъ, полуразвалившемся деревянномъ домишкѣ, въ небольшой, душной, грязной комнатѣ съ двумя покосившимися окнами и дверью, обитою рогожей, со стѣнами, мѣстами оклеенными остатками пестрыхъ обоевъ, съ мебелью, состоявшею изъ засаленаго клеенчатаго дивана, стола передъ нимъ, двухъ или трехъ сломанныхъ стульевъ, темнокраснаго комода съ разбитымъ зеркаломъ и уродливой кровати, покрытой одѣяломъ сшитымъ изъ тысячи треугольныхъ кусочковъ самаго разнообразнаго ситца, медленно ходилъ, изъ угла въ уголъ, понуривъ голову и заложивъ руки въ карманы, человѣкъ лѣтъ пятидесяти. По временамъ онъ останавливался, неопредѣленно, но пристально смотрѣлъ въ зеркало, точно не узнавалъ въ немъ самого себя, шевелилъ губами, издавая какіе-то несвязные, хриплые звуки безъ словъ, потомъ подходилъ къ комоду, дрожащей рукой бралъ стоявшій на немъ полуштофъ, наливалъ рюмку, подносилъ ее ко рту, опрокидывалъ, но не вдругъ проглатывалъ, потому что на нѣсколько секундъ щеки его надувались въ видѣ пузырей, посоловѣвшіе глаза выкатывались, затѣмъ наружность вдругъ принимала обыкновенный, плоскій видъ, человѣкъ вздыхалъ, точно сваливалъ тяжелую ношу, завертывалъ въ ближайшій уголъ, клалъ на грудь красную растопыренную пятерню и продолжительно плевалъ и кашлялъ. По костюму его, состоявшему изъ стараго, засаленаго видъ-мундира, съ двумя или тремя бронзовыми луговицами и истертымъ темнозеленымъ бархатнымъ воротникомъ, можно было догадаться, что человѣкъ этотъ принадлежалъ къ разряду людей, съ титуломъ благородія или даже высокоблагородія. Наружность ходившаго взадъ и впередъ отличалась какой-то одеревенѣлой грубостью; все въ ней было вяло, блѣдно, безжизненно, все повисло -- и синій небритый подбородокъ, и полуразинутый ротъ, и носъ, и щеки, и вѣки и остатки волосъ на головѣ; тусклые стеклянные глаза смахивали на телячьи и, казалось, не смотрѣли, а только были открыты; ни выраженія, ни мысли, ни чувства нельзя было отыскать въ нихъ; они походили на открытые глаза покойника, только багровыя пятна, на всѣхъ выпуклостяхъ лица, придавали ему нѣкоторый видъ жизни.
У окна комнаты, за небольшими пяльцами, съ нагорѣвшимъ сальнымъ огаркомъ, помѣщалось другое существо, совершенно противуположное первому: -- дѣвушка лѣтъ пятнадцати. Нѣжное, фарфоровое ея личико дышало свѣжестью, сквозило свѣтло-розовой бѣлизной; черезъ тонкую кожу, казалось, видно было какъ кровь играетъ и бьется въ каждой жилкѣ. Черты были тонкія, и если не строго правильныя, то за то такъ гармонировали, что самые ихъ недостатки казались достоинствами; не будь двухъ ямочекъ у оконечностей небольшаго рта, родимаго пятнушка на правой щекѣ, нѣсколько широкаго носика съ двумя небольшими изломами, слишкомъ поднятыхъ кверху тонкихъ бровей, частности физіономіи, быть можетъ, выиграли бы, но взятая въ цѣломъ она непремѣнно утратила бы свою симпатичность, свое нѣчто привлекающее. Глядя на эту головку съ гладко-зачесанными назадъ, свѣтлыми, какъ ленъ, золотистыми волосами, на большіе голубые глаза съ длинными, также золотистыми рѣсницами, не хотѣлось видѣть ничего лучшаго или, вѣрнѣе, рѣдко найдешь и увидишь что-нибудь лучшее. Она походила на полевую утреннюю лилію, еще не распустившуюся, на такой цвѣтокъ, которому позавидовала бы и нынешяя камелія и махровая роза. Дѣвушка одѣта была бѣдно: черный суконный платокъ покрывалъ ея плечи и шею, и еще рѣзче обозначалъ бѣлизну послѣдней; черный, съ бѣлыми мушками, ситецъ, очевидный признакъ траура, гладко охватывалъ лежавшія на пяльцахъ руки. Дѣвушка очень прилежно работала; повидимому, она не обращала никакого вниманія на ходившаго взадъ и впередъ господина;-- точно съ этой походкой, съ этой цинической обстановкой сжилась, свыклась, стерпѣлась; только иногда, не поднимая головы, она косила глазами въ его сторону, какъ будто боялась, что онъ остановится, подойдетъ къ ней, помѣшаетъ работать; да когда вицъ-мундиръ стучалъ рюмкой, дѣвушка наклонялась ближе къ пяльцамъ, руки ея работали проворнѣе, судорожнѣе, брови высоко поднимались; казалось, она прислушивалась къ чему-то страшному, или со страхомъ ждала чего-то.
Прошло съ четверть часа. Господинъ въ видъ-мундирѣ продолжалъ путешествовать изъ угла въ уголъ, прикладываться къ рюмкѣ, плевать и кашлять; дѣвушка работала и молчала. Во все это время она только поспѣшно сощипнула со свѣчки, откусила конецъ нитки, украдкой взглянула на темнокрасный комодъ, тихо вздохнула, опустила голову к принялась шить еще прилежнѣе. Вицъ-мундиръ сдѣлалъ еще нѣсколько шаговъ, но вдругъ, неожиданно, повернулъ въ сторону, остановился у пялецъ, при чемъ покачнулся такъ, что чуть ихъ не опрокинулъ и ткнулъ пальцемъ въ работу. Дѣвушка подняла голову и съ боязнью взглянула на подошедшаго.
Господинъ снова покачнулся. Дѣвушка крѣпко, обѣими руками, схватила пяльцы.
-- Папенька! повторила она.
-- Знаю, что папенька, знаю, несвязно, не отнимая пальца, не поднимая головы пробормоталъ вицъ-мундиръ:-- а ты мнѣ вотъ что скажи, скажи мнѣ: зачѣмъ ты шьешь?... Я тебѣ говорю -- ты гуляй, а ты шьешь, продолжалъ онъ, слегка покачиваясь и съ трудомъ раскрывая посоловѣвшіе глаза;-- ты должна слушать отца, я тебѣ говорю спой пѣсню, а ты шьешь, спой!
-- Что вы, папенька, до пѣсень-ли, работать надо.
-- Молчать! хриплымъ и дикимъ голосомъ крикнулъ господинъ, выпрямился и уставилъ глаза на дѣвушку.-- Ты должна услаждать отцовскую душу, продолжалъ онъ:-- я гулять хочу, и никто мнѣ не мѣшай.... Родитель гуляетъ, ну!... какое тебѣ до этого дѣло, говори, какое дѣло?
-- Мнѣ завтра надо работу кончить, вѣдь денегъ ничего нѣтъ.
-- Денегъ?!... я денегъ могу сколько хочешь дать, сколько потребуется, столько и дать могу, на деньги плевать!
Онъ съ трудомъ плюнулъ и попалъ на край пяльцевъ, потомъ принялся шарить въ карманахъ, вытащилъ нѣсколько мѣдной монеты, серебра двугривенный, засаленую рублевую бумажку и бросилъ на шитье.
-- Вотъ тебѣ деньги, что хочешь, то и дѣлай, мнѣ денегъ не жаль; а ты не шей, ты должна помнить, что у тебя отецъ благородный, дворянинъ; когда я тебѣ говорю не шей, ну, и кончено, не шей, а то нѣтъ тебѣ моего родительскаго благословенія! довольно громко крикнулъ онъ, сильно покачнулся и сбросилъ на полъ подсвѣчникъ.
Въ комнатѣ совершенно стемнѣло, слышно было, какъ дѣвушка выскочила изъ-за пялецъ; господинъ въ вицъ-мундирѣ продолжалъ бормотать "не шей", но вдругъ споткнулся на что-то и грохнулся на земь. Дѣвушка слегка вскрикнула, остановилась на секунду, потомъ опрометью бросилась вонъ изъ комнаты, перебѣжала небольшой дворикъ и стала стучаться въ сосѣднюю дверь.
Дверь отворила пожилая, дородная женщина въ исподницѣ и поношеной мантильѣ на плечахъ.
-- Агафья Ильинишна, голубушка, помогите, папенька упалъ! со слезами говорила дѣвушка, схватила женщину за руку и потащила ее за собой.
-- Какъ упалъ, пьянъ небось? спросила послѣдняя.
-- Выпивши, очень выпивши, грустно отвѣтила дѣвушка.-- Все ходилъ, знаете, взадъ и впередъ, по комнатѣ, да водку пилъ; я-то сказать ничего не смѣю, потому, сами знаете, какой человѣкъ онъ; только шью себѣ, вдругъ онъ остановился, браниться началъ; говоритъ -- зачѣмъ шью, да какъ хватитъ подсвѣчникъ на полъ, я-то вскочила, а онъ, должно быть, задѣлъ что ли за что, такъ и растянулся! Живъ ли ужъ? пойдемте, Агафья Ильинишна.
Онѣ вошли въ комнату. Господинъ въ вицъ-мундирѣ лежалъ на полу и тяжело храпѣлъ. Агяфья Ильинишна довольно сильно толкнула его ногой.
-- Ишь нализался-то, свѣту божьяго не видать, замѣтила она, качая головой.-- Положить на кровать развѣ, пущай дрыхнетъ.
Дѣвушка остановилась близь отца и съ какимъ-то тупымъ, безсильнымъ отчаяніемъ, съ полными слезъ глазами смотрѣла на него; казалось, ей было стыдно самое-себя, стыдно всего окружающаго.-- Господи! и отъ чего это онъ пьетъ?! со вздохомъ, тихо произнесла она.
-- Нравится стало быть, такъ и пьетъ, рѣшила Агафья Ильинишна.-- Ты, Настенька, возьми-ка его за плечи, пособи на кровать перетащить. Эка грузный какой! прибавила она, ухватившись за ноги лежавшаго и передвинувъ его на цѣлую сажень.
Не безъ труда обѣ женщины успѣли кое-какъ приподнять и уложить чиновника, при чемъ послѣдній только тяжело вздохнулъ, что-то промычалъ, вѣроятно сердился зачѣмъ его безпокоили, и захрапѣлъ снова громче прежняго.
Агафья Ильинишна только встряхнула руками....
-- Ну, Настенька, за этакую работу и угостить не грѣхъ; ужъ я остаточки порѣшу, сказала она, указывая, на темнокрасный комодъ.
Агафья Ильинишна какъ-то глупо засмѣялась, довольно медленно осушила рюмку, сплюнула и утерла рукавомъ губы.
-- Я лучше къ вамъ ночевать приду: я боюсь здѣсь, еще проснется неравно, нерѣшительнымъ голосомъ замѣтила дѣвушка.
-- Приходи, родимая, приходи, у меня кстати и пирожокъ есть, -- купецъ съ имянинъ прислалъ. Меня-то въ гости не звалъ, потому все холостые господа были, свои пріятели, такъ пирожка прислалъ, кушайте, говоритъ, въ свое удовольствіе. Лакей сказывалъ сильно кутили, извѣстно, со средствами человѣкъ, со средствами! Послѣднія слова Агафья Ильинишна произнесла съ особымъ удареніемъ, скрививъ ротъ на сторону и нѣсколько прищуривъ глаза, точно хотѣла чѣмъ-то похвастаться.-- Такъ приходи, прибавила она, уходя изъ комнаты.
Оставшись одна, дѣвушка осмотрѣла свои пяльцы, сняла съ нихъ все лишнее, взяла брошенныя отцомъ деньги, пересчитала, заперла въ комодъ, оправила висѣвшую передъ образомъ лампаду, при чемъ три раза перекрестилась, схватилась за полуштофъ, вѣроятно тоже спрятать хотѣла, но найдя его совершенно пустымъ, успокоилась и оставила на прежнемъ мѣстѣ, взглянула на отца, осторожно подвернула подъ его голову почти свалившуюся съ постели подушку, осмотрѣлась, погасила свѣчу и вышла изъ комнаты.
Агафья Ильинишна, между тѣмъ, взяла съ окошка тарелку съ пирогомъ, остатокъ колбасы, сдунула налетѣвшій на нее соръ, поставила на столъ, покрытый синей грязной салфеткой, сняла пальцами съ нагорѣвшей сальной свѣчи, закурила окурокъ папироски, взяла засаленую колоду картъ и, въ ожиданіи гостьи, занялась гаданьемъ на червоннаго короля.
-- А ты, Настенька, сама своему горю причина, говорила она только что вошедшей дѣвушкѣ,-- сказано тебѣ плюнь, какой онъ отецъ, скаредъ этакой, что выработаешь, все, прости Господи, въ его же утробу на водку идетъ; вонъ глядѣть срамъ, оборвалась вся, платьишка нѣтъ, работой извѣстно много ли достанешь, въ этакіе невинные годы да жизнь-то свою терять, за что, ну, ты разсуди только, какая надобность, подумай ты это?... Отецъ, эка невидаль отецъ, ну отецъ, такъ пущай отцомъ и будетъ, а только я бы этакого безстыжаго человѣка на порогъ бы къ себѣ не пуотила, вотъ что!... Да дай-ка мнѣ твою молодость, да красоту такую, да я бы чудесъ понадѣлала, право! добавила она съ достоинствомъ, швырнула папироску и, какъ бы въ подтвержденіе оказаннаго, крѣпко ударила ладонью въ грудь.-- Садись, съѣшь пирожка-то, сладенькій!
-- Ничего мнѣ не хочется, дайте отдохнуть только, устала я, все согнувшись сидѣла, грустно отвѣтила Настя, сѣла за столъ, положила руки на колѣни и выпрямилась.
Агафья Ильинишна принялась за пирогъ.
-- Охъ ты дѣвица, дѣвица, принцесса да и только, говорила она, нѣсколько спустя, качая головой, -- сказала бы я тебѣ словечко, да только языкомъ попусту молотить не хочется.
-- Чѣмъ же я-то виновата, ужъ и безъ того скучно, кажется лучше и на свѣтѣ не жить!
-- Вонъ куда понесла, путнаго-то ничего не придумала; смотрѣть не могу, потому и говорю. Ты мнѣ вотъ что скажи: вѣришь ты мнѣ, худа иль добра я тебѣ желаю?
Хозяйка утерла рукою ротъ и пристально взглянула на дѣвушку.
Послѣдняя молчала.
-- Если худа, значитъ подлая женщина, вотъ что, такъ и скажи.
-- Господь съ вами, Агафья Ильинишна, за что вамъ худого мнѣ желать?
-- Ладно! стало быть худа не желаю, отвѣтила женщина, подперла рукою подбородокъ и уставила долгій, пронзительный, взглядъ на свою гостью.
Послѣдняя отвернулась. Въ комнатѣ смолкло.
-- Вотъ что ты скажи мнѣ, начала Агафья Ильинишна съ разстановкой, -- гдѣ у тебя теплый салопишка? Продала, знаю, все знаю, на отцовскую водку вымѣняла, въ чемъ зимой-то бѣгать будешь, а?... Башмаки тоже расползлись, небось живой подошвой мостовую трешь, платьишко чай развалилось, вонъ весь гардеробъ на плечахъ торчитъ, а капиталовъ тоже немного. Выработаешь?... на водку хватить, да и то безъ посудины пожалуй, а кушать тоже нужно, хошь квасъ, да капуста, все же денегъ стоятъ, да подъ часъ и чайку захочется, папенька потребуетъ; ну, и голой тоже ходить нельзя, въ часть возьмутъ; что небось отецъ накормитъ, одѣнетъ, онъ чиновникъ, жалованье получаетъ, какъ же легко сказать и самомъ дѣлѣ, два гроша безъ гривны каждый мѣсяцъ приноситъ, а лавочнику много задолжали?
Во все это время дѣвушка сидѣла, потупивъ голову; на щекахъ ея выступилъ румянецъ, слезы текли изъ глазъ, она чувствовала, сознавала горькую правду; но въ этой ей тяжело было признаться.
-- Что-жъ, отецъ пропьется?... Да, какъ синимъ огонькомъ выгоритъ, такъ и пропьется, по прежнему продолжала хозяйка,-- ну, а потомъ что?... небось замужъ выйдешь, за полковника, аль купца богатаго?... Что-жъ, хорошо бы, одна бѣда, какъ жениха найти, пожалуй что не найдешь его!
Настенька горько улыбнулась.
-- Что вы смѣетесь, Агафья Ильинишна, до замужства ли мнѣ?!... произнесла она со вздохомъ.
-- Какой смѣхъ, голубушка, до смѣху ли?... Что у меня сердца что ли нѣтъ, кажется душу бы выложила, говорила хозяйка,-- потому, вижу, пропадешь, изведешься, такъ вотъ ни за что и сгинешь, куда дѣнешься?... въ гувернантки не возьмутъ, нужно тоже ученой быть; одна и есть дорога, что въ горничныя, барскія юпки крахмалить, башмаки подавать, съ кучерами да лакеями амурничать.... нешто для этого рождена ты, подумай только, птичка ты моя райская, жить и ручки-то у тебя бѣлыя да нѣжныя, личико словно атласное!...
Она вздохнула и покачала головой.
Настенька ничего не отвѣчала; она сидѣла облокотясь на столъ, закрывъ глаза руками; казалось, эта суровая, но справедливая рѣчь взволновала ея душу: она сама не гнала, что говорить и не смѣла взглянуть на свою сосѣдку.
-- Жалко мнѣ тебя, такъ жалко, продолжала послѣдняя,-- чужая ты мнѣ, а словно къ родной привязалась, такая ужъ судьба видно; извѣстно сирота, сиротское дѣло трудное, беззащитное. Она не договорила и, какъ осеннее ненастье, нахмурилась,
Настенька вскочила и бросилась къ Агафьѣ Ильинишшѣ.
-- Голубушка, родная, добрая вы моя! говорила она, обнимая хозяйку.
Послѣдняя неожиданно прослезилась. Нѣсколько минутъ обѣ женщины не могли успокоиться; наконецъ Агафья Ильинишна усадила возлѣ себя Настеньку и взяла ее за руду.
-- Нечего плакать, слезами ничего не поможешь, слезы вода, произнесла она, стараясь улыбнуться.-- Слушай, Настенька, мое дѣло сторона, твое дѣло -- выручить себя, хочешь съ хорошимъ человѣкомъ познакомлю? добавила она такимъ тономъ, какъ будто предлагала что нибудь съѣсть или выпить.
Дѣвушка подняла глаза и вопросительно взглянула на хозяйку.
-- Благодарить будешь! замѣтила послѣдняя.
-- Съ какимъ человѣкомъ, Агафья Ильинишна?
Сосѣдка осклабилась и какъ-то особенно моргнула глазами.
-- Съ купцомъ! торжественно произнесла она.-- Барыней будешь, генеральшѣ не уступишь, такой человѣкъ, что всякое удовольствіе сдѣлаетъ, не то что безпардонная шаромыга какая нибудь, наградитъ по порядку, по чести и совѣсти, и платьевъ и салоповъ, всего надѣлаетъ.... что, небось военщину любишь, знаю, а ужъ какой купецъ-то, никакому офицеру не уступитъ, и усы есть:-- наслажденіе, да и полно! добавила она, приторно улыбаясь, и сдѣлала ручку.
-- Какая военщина, Агафья Ильинишна, что вы, развѣ я знаю кого?
-- Не твоего ума дѣло, Настенька, вотъ что, знаешь ли не знаешь ли -- все одно, узнать не долго, потому для тебя же хлопочу, изъ-за чужой бѣды бьюсь, не могу, жалость беретъ, что мнѣ корысть тутъ что ли какая, сама разсуди, корысть?... на дареный кофій рвусь что ли, да мнѣ не то что кофію, да и золотыхъ горъ не нужно, только бы тебя успокоить. Что счастье-то упускать, изъ-за чего.... подумай ты это.... Тутъ человѣкъ полюбитъ тебя, и заступу и утѣшеніе себѣ найдешь.
-- Про кого вы говорите, Агафья Ильинишна, кто полюбитъ, за что?
-- За то, что ты добрая и хорошая дѣвушка, за то и полюбятъ; да нешто я про тебя дурное что ли скажу или въ обиду дамъ,-- пойми ты это; да разорвусь за тебя, если нужно, вотъ что!
-- Вѣдь не хорошо это, грѣшно, отвѣтила Настенька, сомнительно покачавъ головой.
Агафья Ильинишна захохотала.
-- Ну, что святость-то корчить; небось ты и не грѣшна; извѣстно, человѣкъ на то живетъ, такой ужъ удѣлъ его.
-- Я слышала, Агафья Ильинишна, что такъ только самыя скверныя дѣвушки дѣлаютъ; ужъ если пришлось въ горѣ да несчастіи жить, стало быть такъ и нужно, не смѣло замѣтила Настя.
Физіономія хозяйки нѣсколько покоробилась.
-- А если нужно, такъ и живи, кто неволитъ, замѣтила она недовольнымъ тономъ, -- извѣстно, отъ добра добра не ищутъ, стало быть и стонать да жаловаться нечего.
-- Агафья Ильинишна! да не попрекайте вы меня, чѣмъ же я-то виновата! умоляющимъ голосомъ произнесла Настенька.
-- А тѣмъ и виновата, что ни за что ни про что человѣка обижать вздумала, человѣкъ-то тебѣ добра хочетъ, а ты коришь его!... Да что-жъ я-то по вашему выхожу совсѣмъ подлая женщина, такъ-таки подлая и есть, коли на нечестное веду тебя; воровать что ли учу?... Такъ плюнь ты мнѣ въ лицо, возьми, да и плюнь, а меня никто этакимъ словомъ не попрекалъ, всю жизнь съ господами водилась, слава-те Господи, никто не брезговалъ, еще за удовольствіе считали, и тутъ, за свою же добрую душу въ подлыя попала.... Вы думаете ужъ лучше васъ и на свѣтѣ нѣтъ, какъ же! А кои я подлая, такъ ты и не говори со мной, и дѣла со мной не имѣй, кто четвертаки-то будетъ взаймы давать, что?... Кому продавать, да закладывать станешь?... Ишь ты, подлая!-- Она съ сердцемъ отодвинула отъ себя тарелку и грозно взглянула на дѣвушку.
-- Агафья Ильинишна, да за что-жъ вы браните меня? простите, голубушка, я вѣдь знаете вотъ говорю только, а что и сама не знаю, жизнь-то моя очень горемычная, простите! говорила Настенька, обнимая хозяйку за плечи.
Лице послѣдней нѣсколько прояснилось.
-- Ну, вотъ не глупая-ли ты, сердце-то у тебя доброе, а умъ дѣтскій, право дѣтскій, сама разсуди.... ну, придетъ мужчина, скажетъ: Настасья Семеновна, такъ и такъ, люблю васъ, безъ васъ молъ жить не могу!.. Ну, что ты ему на это скажешь?...
-- Да какой мужчина?... вы шутите все!
-- Суженый ряженый, выразительно повторила хозяйка. Настенька пристально на нее посмотрѣла. Агафья Ильинишна, въ свою очередь, шутя погрозила пальцемъ, нагнулась къ гостьѣ и что-то шепнула. Послѣдняя опустила глаза, улыбнулась и слегка покраснѣла.-- Вишь волосики-то, какъ шелкъ мягкіе,-- говорила сосѣдка совершенно ласково, гладя рукою по головѣ дѣвушки, "купидонъ да и все тутъ, только бы ходить, что въ бархатѣ да золотѣ"!...
-- Ложись-ка спать лучше, намаялась, ну его горе-то, все поправится! Вонъ на диванѣ и ложись, подушку я дамъ, а одѣнешься бурнусишкомъ.-- Охъ дѣвица, дѣвица, бѣда да и только! добавила она, ухмыляясь и уходя въ другую комнату.
Оставшись одна, дѣвушка вздохнула свободнѣе; нѣсколько минутъ она просидѣла неподвижно на диванѣ, въ глубокомъ раздумьи; быть можетъ просидѣла бы и дольше, но голосъ Агафьи Ильинишны невольно разбудилъ ее.
-- Настенька, легла что-ли? свѣчку не забудь погасить, кричала она изъ другой комнаты.
"Погашу", отвѣтила дѣвушка, потомъ какъ-то неохотно встала, хотѣла раздѣться, но сняла одни башмаки и легла въ платьѣ, свернулась кренделемъ и одѣлась грязнымъ бурнусомъ.
-- Вотъ все хотѣла я разсказать тебѣ, да случая не было, продолжала между тѣмъ сосѣдка, была у меня подруга, хорошенькая такая, кто значитъ изъ мущинъ не увидитъ такъ съ ума и сойдетъ, бѣдная была дѣвушка, сирота круглая, путнаго платьишка на себѣ не имѣла, такъ только работишкой и пробавлялась.-- Не знаю какимъ манеромъ, а только вышло ей счастье, понравилась она одному господину, богатѣйшій былъ человѣкъ, изъ себя гаденькій, старенькій, а только богатѣйшій. Познакомилась она съ нимъ, ну, извѣстно озолотила себя, мать у ней была, такъ и мать успокоила.-- Завела это лошадей, карету, квартиру наняла такую, одно слово наслажденіе, старичекъ ее любитъ, души въ ней не слышитъ; только года три этакъ прошло, старикъ захворалъ да и умеръ; все состояніе, значитъ и деньги и билеты и домъ каменный на ея имя переписалъ.-- Надѣла она, матушка, траурное платье и богачихой стала, сама то молода еще, цвѣтокъ этакой, потужила о покойникѣ, потому все же для приличія нужно; годикъ спустя да за полковника замужъ и вышла, генеральша теперь, такой барыней стала, что и настоящихъ такихъ не много, вотъ что!... была у ней сестра, такъ и ту обезпечила, тоже замужъ выдала... Настенька, слышишь?... спишь, что-ли? добавила Агафья Ильинишна продолжительно зѣвая.
-- Слышу, отвѣтила дѣвушка и перевернулась на другой бокъ. Долго не могла заснуть она, мысли бродили въ головѣ, по временамъ она вздрагивала, крестилась и прислушивалась къ малѣйшему шороху, точно боялась чего-то. Въ сосѣдней комнатѣ сама хозяйка давно храпѣла, наконецъ заснула и гостья; но сонъ ея возмущали какія-то тревожныя грезы; она то стонала, то вскрикивала и просыпалось отъ своего собственнаго крика.
Семенъ Семенычъ Чечеткинъ, отецъ Настеньки, числился мелкимъ чиновникомъ для письма въ какомъ-то министерствѣ, получалъ крошечное жалованье и держался на службѣ только благодаря снисходительности и великодушію своего начальства.-- Несчастная страсть къ вину одолѣла и разрушила его окончательно, убила въ немъ и физическія и нравственныя силы.-- Нѣсколько разъ ему грозили отставкой, уговаривали, давали добрые, дружескіе совѣты, представляли всю гнусность его положенія... но ничто не помогало, ничто не могло пробудить отуманенный, заглохшій разумъ человѣка,-- рѣдкая копѣйка не проматывалась на вино. Только временно, -- послѣ сильнаго перепоя или болѣзни -- онъ переставалъ пить, но тогда дѣлался мраченъ и золъ; малѣйшая бездѣлица тревожила, раздражала, бѣсила его; иногда имъ овладѣвало полное отчаяніе, онъ рвалъ на себѣ волосы, плакалъ, метался изъ угла въ уголъ; но проходило нѣсколько дней, Семенъ Семенычъ прорывался, забывалъ все и запивалъ снова, сильнѣе прежняго.-- Самый недостатокъ денегъ не останавливалъ несчастнаго; ихъ часто замѣняли сапоги, брюки, платья дочери, что первое попадалось подъ руку.-- Бѣдная Настенька, почти ребенокъ, ни слова не смѣла сказать отцу; она не знала, не помнила его ласки, не видала въ немъ ничего отцовскаго; въ пьяномъ видѣ онъ или бранился или пошло любезничалъ съ ней; въ минуты трезвости становился мрачнымъ, почти свирѣпымъ; только названіе отца говорило дѣвушкѣ о дѣтской обязанности, любви и уваженіи.-- Она молча, безъ устали день и ночь работала, что могла, получала кое-какія деньги, но и онѣ выходили, большею частію, на туже водку, да притомъ ихъ и не достало-бы на самую скудную пищу.-- Если и удавалось дѣвушкѣ на заработанный грошъ пріобрѣсти какую нибудь необходимую для себя вещь, обновку къ торжественному празднику, то въ цѣлости послѣдней она не могла быть увѣрена: отецъ насильно возьметъ, не то унесетъ обманомъ, продастъ и пропьетъ ее.-- Вся матеріальная забота не только о своемъ, но и объ отцовскомъ существованіи лежала на Настенькѣ. Семенъ Семенычъ ничего знать не хотѣлъ; онъ рѣшительно отложилъ всякое попеченіе о всѣхъ жизненныхъ мелочахъ. Пробьется, напримѣръ, новая прорѣха на его вицъ-мундирѣ, онъ же упрекаетъ дочь, и Настенька штопаетъ прорѣху, какъ умѣетъ. Захочется папенькѣ чаю, дочь доставай гдѣ хочешь; обѣдъ нужно приготовить, а денегъ нѣтъ, папенька спокойно садится за готовую чашку щей, не спрашивая откуда взялась она.-- А между тѣмъ, бѣдная дѣвушка иногда почти Христа ради выпрашивала въ долгъ у ближайшаго лавочника на грошъ капусты, иногда оставляла въ закладъ послѣдній шейный платокъ, иногда бѣгала по сосѣдямъ, чтобъ достать какой нибудь гривенникъ, иногда на пролетъ ночи просиживала за работой, чтобъ только обезпечить себя кускомъ хлѣба на завтрашній день. Не будь отца она, быть можетъ, просидѣла бы въ иной день и голодомъ, а тутъ какъ быть? отецъ требуетъ, все что нибудь да похлебать нужно; не приготовь -- браниться будетъ; чего добраго, въ злой часъ, и ударитъ пожалуй; боится его Настенька, трясется передъ нимъ, да опять же и жаль отца, какой ни на есть -- а все отцомъ роднымъ называется, чтожъ дѣлать ужъ если такая его судьба злосчастная!
А было время когда Чечеткины жили если не богато, то по своему положенію безбѣдно; онъ не пилъ, исправно служилъ и приносилъ домой жалованье. Мать Настеньки своими трудами пополняла недостатокъ казеннаго содержанія, жизнь текла мирно, тихо, ровно, безъ раскаянія о прошедшемъ, безъ думы о будущемъ.-- Настенька ласкалась отцомъ, лелѣялась матерью, выросла она на ея глазахъ, подъ ея неусыпной заботой.-- Покойница передала дочери свои обиходныя правила, научила ее тому, чему можетъ научить добрая любящая мать своего ребенка; потомъ Настеньку посадили за книгу, отдали въ дешевенькій пансіонъ; училась она кой-чему, но вдругъ надъ Чечеткинымь ударила гроза и разнесла эту мирную жизнь; вышелъ на него какой-то казенный начетъ, онъ лишился мѣста, а вмѣстѣ съ нимъ и всѣхъ средствъ къ существованію.-- Съ горя бѣднякъ началъ заливать за галстухъ, сначала довольно умѣренно, потомъ больше и больше.-- Жена сердилась, плакала, уговаривала мужа -- но напрасно. Она удвоила свою работу, но не могла обезпечить цѣлое семейство; имущество Чечеткиныхъ убывало мало по малу; что закладывалось, что продавалось, что приходило въ ветхость. Настеньку взяли изъ пансіона, потому что платить было нечѣмъ. Семенъ Семенычъ получилъ наконецъ какое-то мѣстишко для переписки бумагъ, но не оставлялъ разыгравшейся страсти. Такъ протянулись два, три года жизни, исполненной всевозможнаго горя и лишеній.-- Тяжелые труды, отчаяніе за мужа, раздумье о будущемъ дочери, свели наконецъ мать въ могилу.-- Семенъ Семенычъ запилъ пуще прежняго, запилъ до того положенія, въ которомъ засталъ его читатель въ началѣ разсказа.-- Лишившись матери; Настенька потеряла все на землѣ: у нея не было ни друга ни покровителя; она осталась одна, лицомъ къ лицу съ суровыми опытами жизни, съ пьяницей отцомъ, да сосѣдкой Агафьей Ильинишной.
Послѣдняя, по образцу своей жизни, принадлежала къ тѣмъ женщинамъ, которыя послѣ бурно-проведенной молодости, послѣ безсонныхъ ночей, веселыхъ пикниковъ, буйныхъ попоекъ, утративъ свѣжесть силъ и блескъ ланитъ, переходятъ къ другому, болѣе матеріальному ремеслу, скупаютъ разными путями старыя вещи, передѣлываютъ, спускаютъ ихъ за новыя, даютъ небольшія деньги подъ большіе проценты и залогъ всевозможнаго хлама, любятъ иногда выпить, чтобъ разогнать черныя думы; подъ старость толстѣютъ, благодаря пиву и глупости; затѣмъ умираютъ, не оставляя по себѣ никого изъ наслѣдниковъ, развѣ двѣ или три комнатныхъ собаченки и никакого состоянія, кромѣ стараго тряпья, пріобрѣтеннаго еще въ молодости. Она прожила свою жизнь между армейскими офицерами и холостыми купцами, переѣхала въ домъ, гдѣ жили Чечеткины, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, поселилась въ двухъ маленькихъ комнатахъ, въ одной поставила высокую, широкую кровать съ безчисленнымъ множествомъ подушекъ, въ другой -- оборванный диванъ, туалетъ съ разбитымъ зеркаломъ, украшенный восковыми цвѣтами и двумя гипсовыми амурами; здѣсь же развѣсила нѣсколько литографированныхъ картинъ, надѣла на себя широкій пеньюаръ и такимъ образомъ, если не познакомилась, то тотчасъ же дала о себѣ знать всему ближайшему околодку.-- Мать Настеньки, съ перваго взгляда, не взлюбила сосѣдку; сначала она избѣгала всякихъ съ нею сношеній, но несчастіе и нужда заставили ее поневолѣ сблизиться съ нелюбимой женщиной.-- Скоро Чечеткина даже сдѣлалась обязанной Агафьѣ Ильинишнѣ: какъ-то выпросила она у ней цѣлковый, потомъ другой, далѣе заложила нѣсколько серебряныхъ ложекъ, затѣмъ салопъ, платокъ, платье и т. д.-- Агафья Ильинишна, съ своей стороны, повидимому, была такая добрая, ласковая, предупредительная, такъ соболѣзновала о Семенѣ Семенычѣ, такъ охотно отдавала, по словамъ ея, послѣднее, чтобъ только помочь чужому горю, что почти насильно навязывалась на нѣкоторое вниманіе и благодарность и заставляла смотрѣть сквозь пальцы на темное ремесло свое.-- По временамъ она стала даже посѣщать Чечеткиныхъ, сначала рѣдко, подъ предлогомъ какого нибудь дѣла, забѣжитъ на минуту, два-три слова сказать; потомъ визиты участились, сдѣлались продолжительнѣе; иногда долго просиживала она, болтала безъ устали всякій вздоръ, безпощадно врала и хвастала, ласкала Настеньку, носила ей грошовые гостинцы. Сильно не нравились матери эти посѣщенія; скрѣпя сердце выслушивала она пошлую болтовню сосѣдки, отворачивалась, когда послѣдняя протягивала свою руку къ кудрявой головкѣ дочери, нѣсколько разъ давала себѣ слово рѣшительно избавиться отъ Агафъи Ильинишны, прекратить съ ней всѣ сношенія, но для этого нужно было отдать, хоть и ничтожный, а все же долгъ, ничѣмъ не обязываться впередъ; а между тѣмъ на завтра было ѣсть нечего и долгъ не только не уменьшался, а увеличивался; новая вещь переходила въ сундукъ сосѣдки.
Такъ день это-дня, болѣе и болѣе, скрѣплялась связь между двумя женщинами, совершенно противуположными по характеру и образу чувствъ.
Заболѣла Чечеткина: Агафья Ильинишна достала какого-то знакомаго доктора, почти насильно ухаживала за больной, просиживала подлѣ нея ночи, посылала отъ себя за лекарствомъ, кормила на свой счетъ Семена Семеныча, уговаривала Настеньку.-- Бѣдная больная протягивала сосѣдкѣ свою холодную руку и, со слезами на глазахъ, благодарила ее.-- Умерла Чечеткина; Агафья Ильинишна бѣгала, хлопотала, суетилась до-нельзя, даже плакала вмѣстѣ съ Настенькой.
Нельзя сказать, чтобъ въ этомъ усердіи, въ этомъ желаніи сблизиться, Агафья Ильинишна видѣла какую нибудь опредѣленную цѣль; въ душѣ она была не злая женщина, но смотрѣла на добро и зло съ своей исключительной точки зрѣнія; ея самолюбію льстило, что, вотъ дескать, и благородные люди ей обязаны; она втерлась въ незнакомую для себя, чистую, семейную жизнь, заявила въ ней нѣкоторое значеніе и, въ свою очередь, дорожила и гордилась своимъ положеніемъ; вліяніе ея съ каждымъ днемъ росло болѣе и болѣе и утвердилось окончательно по смерти хозяйки.-- Въ этомъ сближеніи Агафья Ильинишна даже пренебрегла своими матеріальными выгодами; правда, почти все имущество Чечеткиныхъ перешло въ ея руки, но перешло безъ всякаго личнаго интереса.
Настенька, съ своей стороны, скорѣе боялась, чѣмъ любила свою сосѣдку; быть можетъ, эта боязнь была наслѣдствомъ, перешедшимъ отъ матери; быть можетъ, нѣкоторыя слова Агафьи Ильинишны иногда оскорбляли самолюбіе дѣвушки или тревожили ея молодое и чистое чувство. Часто, возвратясь отъ сосѣдки, наслушавшись ея болтовни, Настенька плакала, съ отчаяніемъ смотрѣла на окружавшую ея бѣдность, сердце ея сильно билось; она тяжело задумывалась и вдругъ, какъ бы боясь своихъ мыслей или желая разсѣять ихъ, начинала молиться, но снова молитвы уступали другимъ тревожнымъ помысламъ; губы дѣвушки бормотали одно, на умѣ и душѣ бродило другое.-- Незнакомое съ жизнію, чистое, непорочное, простое сердце Настеньки выслушивало сосѣдку съ сомнѣніемъ, иногда даже съ негодованіемъ, а между тѣмъ невольно заражалось ея словами, ея косымъ взглядомъ на жизнь людей. Съ одной стороны, она боялась этихъ словъ, инстинктивно находила въ нихъ что-то зловѣщее, съ другой оіи щекотали, щемили, волновали ее, грезились во снѣ, отзывались на яву.-- До сихъ поръ взглядъ дѣвушки на жизнь ограничивался избитыми понятіями, принятыми съ дѣтства, но не провѣренными самымъ опытомъ жизни. Она смотрѣла впередъ довѣрчиво и смѣло, какъ юный морякъ, еще не бывавшій въ морѣ; она не знала и даже не предчувствовала, какой страшной борьбы, какихъ усилій и слезъ стоитъ эта жизнь, лежавшая передъ ней такимъ далекимъ и смутнымъ пространствомъ. Иногда просыпалось въ ней сомнѣніе или новое желаніе, но она не умѣла ни объяснить его, ни передать близкому человѣку. Кругомъ ея была та нравственная пустота, въ которой глохнетъ одинокая жизнь. А между тѣмъ душа ея просила друга, взаимнаго отклика, теплой руки и сочувствующаго сердца. Но кромѣ Агафьи Ильинишны она никого не видѣла близь себя; и вотъ Настенька стала пристальнѣе вглядываться въ людей и окружающую ее жизнь, вглядываться съ той стороны, на которую наводила ее сосѣдка. Иногда на улицѣ она останавливалась, зорко смотрѣла на какую нибудь встрѣчную нарядную женщину, точно хотѣла насквозь проникнуть ее, точно спрашивала у ней что-то для себя новое, непонятное. Иногда украдкой, со страхомъ она поднимала глаза и на мужчину, но въ ту же минуту опускала ихъ, краснѣла и торопилась пройдти мимо. Тамъ заглянетъ въ окна магазина, полюбуется на выставленную дорогую матерію и мысленно примѣряетъ ее на себя; потомъ вдругъ вспомнитъ разсказы Агафьи Ильинишны -- и забьется сердце Настеньки.... Не съ кѣмъ ей раздѣлить свои невѣдомыя чувства, передать неясные вопросы... душа рвется, проситъ высказаться, и томится одиночествомъ; устаютъ руки ея отъ тяжелой работы, примелькалось глазамъ дырявое платьишко, опротивѣла бѣдность лютая: зорко засматривается она на блестящую мишуру и улыбается; прибѣжитъ домой, прямо къ сосѣдкѣ, сама говорить ничего не смѣетъ, а только все слушаетъ, да слушаетъ.
Агафья Ильинишна, съ своей стороны, дѣйствовала систематично вкрадчиво; наученная опытомъ, она яркими красками описывала самую темную жизнь, золотила грязь, болѣе спутывала робкою и неопытную дѣвушку и торжествовала, гордилась своимъ успѣхомъ. Практическій умъ отжившей женщины угадалъ, что Настенька мѣшается, говоритъ не то, что думаетъ; что если иногда и противорѣчивъ ей, то не по убѣжденію, а такъ, съ непривычки, ради стыда и страха. "Глупа еще", думала сосѣдка, "образумится, сама навяжется".-- Агафья Ильинишна не желала зла дѣвушкѣ, дѣйствовала не исключительно изъ своихъ матеріальныхъ выгодъ; напротивъ, еслибъ она была убѣждена, что эти дѣйствія нехороши, подлы, она бы сама отказалась отъ нихъ.... Она любила Настеньку, сожалѣла о ея участи, желала ей того, что по своимъ убѣжденіямъ, по своему взгляду на жизнь привыкла считать дѣломъ обыкновеннымъ, совершенно естественнымъ. Будь дочь у Агафьи Ильинишны: она и дочери не пожелала бы ничего лучшаго....
Проснувшись утромъ, Настенька тотчасъ побѣжала къ отцу; Семенъ Семенычъ сидѣлъ на кровати, свѣсивъ ноги и опустивъ голову, плевалъ и кашлялъ; надѣтый на немъ вицъ-мундиръ былъ весь въ пуху. Онъ мутно взглянулъ на вошедшую, посидѣлъ еще нѣсколько минутъ, потомъ всталъ, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по комнатѣ и опустился на стулъ.
-- Самоваръ! вполголоса и отрывисто произнесъ онъ. "Небось раньше не могла поставить, что.... работы много?.. баклуши била... отецъ въ несчастіи, а тебѣ и горя мало. Чего этого лѣшаго на комодѣ оставила! травить, что-ли, меня хочешь?" добавилъ онъ, указывая на полуштофъ.
Настенька ничего не отвѣчала, она взяла полуштофъ, потомъ схватила стоявшій въ углу самоваръ и вышла въ сѣни. Черезъ нѣсколько минутъ она воротилась, лице ея горѣло, она обѣими руками тащила самоваръ, съ усиліемъ приподняла его, поставила на столъ, достала стаканъ и чайникъ, вынула изъ комода нѣсколько кусковъ сахару, завернутыхъ въ синюю сахарную бумагу, небольшой свертокъ съ чаемъ, заварила и налила стаканъ отцу.
Настенька сѣла въ сторонѣ и разсѣянно смотрѣла въ окно.
-- А ты что не пьешь?... Небось приглашать нужно, произнесъ онъ, нѣсколько спустя, искоса оглядывая дочь.
-- Послѣ, папенька, успѣю еще.
-- Пей! повторилъ Семенъ Семенычъ громче прежняго. Настенька встала, взяла чашку и налила.
Семенъ Семенычъ, неожиданно, протянулъ ей свою руку, прямо къ губамъ.-- "На!" отрывисто произнесъ онъ.
Настенька молча поцѣловала руку отца.
Въ комнатѣ настало молчаніе, нарушаемое только прихлебываньемъ и плеваньемъ Семена Семеныча.
-- А деньги гдѣ? вдругъ произнесъ послѣдній, въ какомъ -- то недоумѣніи, всталъ и полезъ рукой въ карманъ.
-- Деньги я спрятала, робко отвѣчала дѣвушка.
-- То-то спрятала, отъ отца ничего не уйдетъ, ничего!.. семь копѣекъ подай, больше не давай! повторилъ онъ.
Настенька повиновалась.
-- Вы въ должность? опросила она.
-- Въ должность! грубо отвѣтилъ Семенъ Семенычъ, взялъ шапку, отворилъ дверь въ сѣни и остановился на порогѣ.-- "А тебѣ какое дѣло, что ты меня попрекать чтоли вздумала?... вонъ куда!" добавилъ онъ сиплымъ голосомъ, щелкнулъ рукою по галстуху, повернулся и вышелъ.
Настенька тяжело вздохнула и стала прибирать чай.
Недѣлю спустя, въ комнатѣ Агафьи Ильинишны, полусидѣлъ и полулежалъ на диванѣ мущина лѣтъ тридцати. Наружность его такъ и вѣяла тѣмъ желѣзнымъ здоровьемъ, которое смѣется надъ природой; послѣ прорѣзу зубовъ въ младенчествѣ, не знаетъ никакихъ болѣзней, котораго не сокрушаютъ ни шумныя холостыя оргіи, ни ночи на пролетъ пропиваемыя, ни безконечные обѣды и ужины. Видно было, что этотъ человѣкъ если не много лѣтъ жилъ, то покрайней мѣрѣ, въ эти немногіе годы много прожилъ; напивался до самозабвенія, и въ грязныхъ трактирахъ, и на постоялыхъ дворахъ; на ярмаркахъ и за городомъ съ цыганками, вездѣ куда только заносила его разгульная и праздная жизнь. Это былъ рослый, разлѣзшійся дѣтина, принадлежавшій къ купеческому сословію, съ недурнымъ, пухлымъ, и до пошлости безжизненнымъ лицомъ, съ довольно толстыми, но правильными губами, нѣсколько нахальнымъ взглядомъ, и большими красными руками, на пальцахъ которыхъ блестѣли дорогіе перстни. Вообще наружность, манеры и даже самый костюмъ господина, не отличались изысканностью, а носили на себѣ отпечатокъ какой-то исключительной особенности, чего-то своеобычнаго, черезъ-чуръ рѣзкаго, трактирнаго, привыкшаго за свои деньги бить, кричать и ломать, сколько душѣ угодно. На немъ былъ коротенькій, сѣраго цвѣта съ искрой сюртукъ, самаго фантастическаго покроя; изъ подъ него выглядывала пестрая, бархатная жилетка, украшенная неимовѣрно-толстой цѣпью отъ часовъ, клѣтчатый галстухъ на красной шеѣ былъ полуразстегнутъ и еле дергался. По мутнымъ глазамъ гостя, его небрежной усталой манерѣ, безпрестанной зѣвотѣ, даже лѣнивому куренью сигары и такому же поплевыванью, можно было догадаться, что онъ пріѣхаДъ сюда послѣ тяжелаго, жирнаго обѣда, съ неимовѣрнымъ количествомъ блюдъ и вина. Голосъ господина вполнѣ отвѣчалъ его наружности; онъ говорилъ зычно, громко, какъ-то повелительно и, вмѣстѣ съ тѣмъ; весело, безпрестанно хохоталъ, точно сознавалъ, что здѣсь ему можно кричать какъ угодно, что здѣсь этотъ крикъ, эта наглая развязность необходимы, пожалуй даже нѣкоторый тонъ даютъ.
На креслѣ, около дивана, съ папироской въ зубахъ, сидѣла Агафья Ильинишна.
-- Благодарить будешь! говорила она, моргая глазами и осклабляясь во всю ширину рта.
Господинъ продолжительно зѣвнулъ.
-- Да вѣдь ты врешь все, шельма ты старая! Эка бестія, произнесъ онъ шутливо, дружескимъ тономъ.
-- Полно тебѣ ругаться: что это за человѣкъ такой, безъ худого слова разинуть рта не можетъ!...
Гость захохоталъ.
-- Вотъ поди, говори ты съ нимъ!.. Нѣтъ, Василій Прохорычъ, съ вами бѣда, угомону нѣтъ, право!... Сами знаете, ко мнѣ тоже благородные господа ѣздятъ, другая дама этакіе манеры увидитъ, со стыда сгоритъ... Вотъ и нонче сосѣдка зайти хотѣла, дѣвица благородная, деликатная, такая дѣвица, что можетъ другой подобной и на свѣтѣ нѣтъ.
-- Что-жъ, милости просимъ, лицомъ въ грязь не ударимъ! произнесъ Василій Прохорычъ, ударивъ по карману, какая такая дѣвица?
-- А такая дѣвица, что красота неописанная, вотъ что! отвѣтила хозяйка, выпрямилась, потомъ быстро нагнулась къ уху гостя и что-то ему шепнула.
Послѣдній улыбнулся и довольно грубо оттолкнулъ ее.
-- Нацѣловалась! была молода, да хороша, такъ не бось ваша братья сами лѣзли, а теперь, вотъ, такая-сякая стала... угостите хоть портеркомъ-то, что въ сухомятку сидѣть! добавила она неожиданно.
-- Поди свою благородную притащи! замѣтилъ гость.
-- Больно прыткій! погоди; неужто обману въ самомъ дѣлѣ: кажется, можно слову повѣрить, или ужъ крѣпко скупъ сталъ! Дадите что-ли?-- Она протянула руку.
Гость показалъ ей кулакъ, потомъ вынулъ изъ кармана, бумажникъ, вытащилъ ассигнацію и отдалъ хозяйкѣ.
-- Вотъ такъ-то лучше, весело произнесла она и сдѣлала, ручку.
-- Живо! на перекладныхъ! въ свою очередь крикнулъ гость.
-- Духомъ слетаю... вы посидите, сигарку выкурите.... замѣтила Агяфья Ильинишна, накинула на голову платокъ, и стремглавъ вылетѣла на улицу.
На возвратномъ пути она толкнулась въ дверь Настеньки, махнула ей рукой и вызвала въ сѣни.
-- Заходи сей часъ ко мнѣ, нужно... слышишь, безпремѣнно заходи.
-- Хорошо, приду, отвѣтила дѣвушка, сомнительно поглядѣвъ на свою сосѣдку.
-- Что? одна прилетѣла? спрашивалъ гость у вошедшей Агафьи Ильинишйы.
Послѣдняя моргнула и улыбнулась.
-- Экій безпокойный человѣкъ! да что тебѣ, въ самомъ дѣлѣ, неужто въ карманѣ принести... ступайте-ка въ ту комнату, тамъ посидите, вишъ усищи-то распустили, кто посторонній увидитъ -- убѣжитъ пожалуй, ступайте! говорила она, дергая гостя за руку.
Василій Прохорычъ лѣниво всталъ и оттолкнулъ хозяйку.-- "Пошла! сказано своими руками не касайся, знай свое мѣсто.... куда-жъ тутъ?" произнесъ онъ, остановившись въ дверяхъ.
-- Да, вонъ на сундукѣ, что-ли посидите.... идетъ кто-то! замѣтила хозяйка и отскочила къ противуположной двери.
Василій Прохорычъ скрылся. Въ комнату вошла Настенька, она остановилась у двери и подозрительно оглядѣла вокругъ себя. Сердце ее сильно билось, точно предчувствовало что-то недоброе.
-- Зачѣмъ вы звали меня?... говорите, Атфья Ильинишна, папенька дома, мнѣ некогда, робко произнесла она.
-- Охъ, ужъ и некогда, поди ты какія занятія, съ пьянымъ-то сидѣть... вонъ пивца нехочешь ли, да присядь, неужто стоять тутъ! говорила хозяйка, толкая гостью и тихонько запирая на ключъ двери.
Замокъ щелкнулъ.-- Настенька обернулась.
-- Агафья Ильинишна! произнесла она съ ужасомъ и пристально взглянула на хозяйку.
-- Настасья Семеновна! подхватила послѣдняя, присѣла и приторно улыбнулась, потомъ подскочила къ дѣвушкѣ и шепнула ей что-то на ухо.
-- Полно тебѣ дурить то, продолжала она вполголоса, и себя и меня срамишь только!
Въ сосѣдней комнатѣ послышался шорохъ.
Настенька вздрогнула.
-- Агафья Ильинишна, что вы со мной дѣлаете, побойтесь Бога, я вонъ и не одѣта совсѣмъ... отпустите меня!
Войдя въ комнату, онъ остановился, тряхнулъ головой, прищурилъ глаза и уставилъ ихъ на дѣвушку.
Послѣдняя сидѣла отвернувшись, лицемъ къ стѣнѣ.
Агафья Ильинишна мигала, указывая на уголъ, и занялась откупориваньемъ портера.
-- Ужъ вы извините, Василій Прохорычъ, глупость-то наша велика больно, стыдно видите, а чего стыдится -- сама не знаетъ! добавила она злобно и съ усиліемъ дернула пробку.
Василій Прохорычъ опустился на диванъ и подвинулся въ ту сторону, гдѣ сидѣла Настенька.
Въ комнатѣ на минуту воцарилось молчаніе.
-- Чего вы отвернулись, посмотрите, я вѣдь ничего, не страшный, началъ гость разбитнымъ тономъ гостинаго двора.
Настенька молчала.
-- Скажите что нибудь, утѣшьте! повторилъ онъ.
-- Извините меня... я право... я совсѣмъ не знала...
-- Чего не знали?
-- Не знала, что гости здѣсь...
-- Такъ что, что гости, на гостяхъ веселѣе, замѣтилъ Василій Прохорычъ, протянулъ къ Настенькѣ руку и вазлъ ее за плечо.
Дѣвушка смѣло подняла голову и отодвинула руку гостя.
-- Хорошенькая! протяжно произнесъ послѣдній, пристально вглядываясь въ лице Насти.
-- Нечего хвалить-то, безъ васъ знаютъ, отозвалась въ свою очередь Агафья Ильинишна, наливая стаканъ, то-то хорошенькая!.. За здоровье милыхъ гостей!... Настасья Семеновна, да полно тебѣ! крикнула она довольно громко и осушила стаканъ.
-- Хорошенькая, Настасья Семеновна, очень хорошенькая! повторилъ гость и опять хотѣлъ взять Настеньку за руку.
Бѣдная дѣвушка сидѣла какъ на иголкахъ: она не смѣла пошевельнуться, не знала куда смотрѣть ей, куда повернуть голову, щеки ея горѣли, на глазахъ блестѣли слезы.
-- Да вы чего трясетесь, не хорошо это, я вѣдь человѣкъ добрый, не кусаюсь, вонъ и она знаетъ, ничего... вы посмотрите на меня!
Настенька невольно подняла голову и взглянула въ лице гостя, точно просила сжалиться надъ ней, пощадить ее.
Василій Прохорычъ ухмыльнулся.
-- Чего-же! не страшно небось, не съ рогами же я; хорошенькая, а боится... вамъ который годъ?
-- Эка выдумали года спрашивать, никакой деликатности нѣтъ, что она лошадь что-ли,-- ты бы еще въ зубы посмотрѣлъ, точно самъ не видитъ! вмѣшалась Агафья Ильинишна.
Василій Прохорычъ показалъ ей кулакъ.
-- Настасья Семеновна, присядьте на диванъ, осчастливьте! произнесъ онъ, хлопая одной рукой по подушкѣ, другой придвигая къ себѣ дѣвушку.
Она уперлась ногами и успѣла вытащить руку.
-- Мнѣ здѣсь хорошо, сказала она какъ то глухо, точно въ горлѣ у ней пересохло.
-- Тамъ хорошо, а здѣсь лучше, замѣтилъ гость улыбаясь.
-- Настасья Семеновна, да будьте умницей; полноте святостью-то прикидываться, вмѣшалась снова хозяйка.
Василій Прохорычъ опять показалъ ей кулакъ.
-- Послушайте, Настенька, вы мной не брезгайте, потому, тутъ и разговаривать нечего: я васъ любить буду, шляпку вамъ подарю, вмѣстѣ въ каретѣ поѣдемъ и денегъ дамъ, обновъ разныхъ себѣ надѣлаете, шелковыхъ, бархатныхъ, какихъ хотите; денегъ надо, берите сколько хотите: посмотрите, добавилъ онъ, развертывая туго набитый бумажникъ.
У Агафьи Ильинишны засверкали глаза.
-- А ты чего?!. зарябило небось?.. видѣла! онъ сдѣлалъ пальцами какую-то фигуру и показалъ хозяйкѣ.
Послѣдняя плюнула и отвернулась.
Настенька сидѣла молча, опустивъ голову; она только искоса взглянула на приманку Василія Прохорыча.
-- Да вы посмотрите только, не нравится такъ и ненужно, одно слово и шабашъ, вонъ пестренькія какія, взгляните, барышня?
Настенька вдругъ засмѣялась, но такъ, что въ этомъ смѣхѣ слышалось что-то отчаянное, точно она хотѣла заплакать, да не смѣла и разразилась какимъ-то насильнымъ, внутреннимъ хохотомъ.
Гость самодовольно улыбнулся.
Агафья Ильинишна торжествовала.
-- Вотъ давно бы такъ, а то ужъ куда церемонна не кстати, произнесла она съ радостью.-- Возьми бумажку-то, возьми, чего боишься, не краденая, благо позволяютъ такъ и тащи; вонъ крайнюю, крайнюю-то!
Василій Прохорычъ грозно взглянулъ на хозяйку, небрежно перекинулся черезъ диванъ, и еще ближе подсѣлъ къ дѣвушкѣ.
-- Пустите! прошептала послѣдняя.
-- Куда пустить?.. неужто вы идете? возьмите, какую хотите, такую и возьмите, сами выберите, у меня денегъ много, много денегъ, говорилъ гость, вертя передъ Настенькой бумажникъ, но вдругъ неожиданно притянулъ ее къ себѣ и крѣпко схватилъ обѣими руками.
Настенька вздрогнула, рванулась и бросилась къ двери.
-- Пустите, папенька зоветъ! произнесла она повелительно, дрожа всѣмъ тѣломъ.
-- Ну ее ступай, держатъ что-ли, что посторонняго человѣка увидѣла, такъ и бѣда ужъ! отвѣтила Агафья Ильинишна.
-- Когда увидимся?.. за деньгами приходите, крикнулъ Василій Прохорычъ.
Настенька ничего не слыхала: она выскочила на дворъ, оглянулась назадъ, перевела духъ и ощупью, дрожащею рукою, отыскивала свою дверь.
-- Увидитесь! съ увѣренностію отвѣчала за нее Агаѳья Ильинишна и махнула рукой.-- А вотъ что, Василій Прохорычъ, шутки шутками, а дѣло-дѣломъ, какъ вы ее теперь видѣли, сами понимать можете... расплачется боюсь, напугали вы ее!
Василій Прохорычъ всталъ и ударилъ кулакомъ по столу.
-- Характеръ мой знаешь? рѣшительно произнесъ онъ, ну, стало быть и разговаривать нечего!.. хочу сей часъ вотъ этотъ самый домъ разнесу, и тебя самое прибью, человѣческаго образа не оставлю и заплачу за такое дѣло, понимаешь!
-- Какъ не понимать! отвѣтила совершенно довольная Агафья Ильинишна.
Гость сталъ собираться. Она почтительно проводила его со свѣчей, увѣрила, что въ слѣдующій разъ Настенька снова завернетъ къ ней, выпросила рубль серебра на кофей, при чемъ получила, въ видѣ шутки, не совсѣмъ галантерейное названіе.
-- Ругатель, а добрый человѣкъ! замѣтила она улыбаясь и захлопнула дверь.
II.
Прошло нѣсколько дней.-- Настенька не только перестала навѣщать Агафью Ильинишну, но повидимому избѣгала даже встрѣчи съ ней.-- Послѣднее свиданіе съ сосѣдкой и ея гостемъ сильно напугало бѣдную дѣвушку, надолго взволновало ея душу, раскрыло въ ней сознаніе женскаго стыда и безобразіе порока.-- "Нѣтъ, говорила она сама съ собой, какъ же я теперь пойду къ ней, мнѣ стыдно, какъ я стану смотрѣть на нее, Богъ съ ней совсѣмъ!.. вѣрно правду говорятъ люди, нехорошая она женщина стало быть, недоброму учитъ, и что ей до меня?.. вѣдь я ей чужая... А богатъ онъ, очень богатъ и добрый можетъ, много денегъ у него, много, этакихъ денегъ кажется и дѣвать некуда... и за что ему любить меня, пара ли я ему?.. вонъ у него и карета своя, а я то что!.. говоритъ вмѣстѣ кататься поѣдемъ! какъ же это, развѣ можно?.. всѣ узнаютъ, всѣ, съ чужимъ мужчиной ѣдешь, сраму-то сколько, вѣдь и на свѣтѣ не проживешь, отъ сраму никуда не уйдешь, никуда!.. Господи, и неужто все такъ на свѣтѣ дѣлается; видишь мужчину первый разъ, страшно!.."? Она задумывалась и отрицательно качала головой.
Настенька отнюдь не желала ссориться съ своей сосѣдкой, напротивъ, она дорожила ею, привыкла къ ней, какъ къ единственному человѣку, съ которымъ могла поболтать, кое какъ раздѣлить свое горе. Она помнила ее заботы о матери, знала что въ крайности только и можно обратиться къ Агафъѣ Ильинишнѣ: она хоть побранитъ, а никогда не откажетъ, дастъ что можетъ, четвертакъ или горстку чаю, да нѣсколько кусковъ сахару, избавитъ и отъ голода и отъ отцовскаго гнѣва.-- Только одна какая-то безотчетная боязнь останавливала дѣвушку: она вспоминала слова Агафьи Ильилишны, всѣ ея разсказы и дѣйствія и не знала на что рѣшиться, что дѣлать, подходила къ ея двери и снова ворочалась, а какъ-то вечеромъ пошла рѣшительно, но не застала дома и обрадовалась. Настенькѣ хотѣлось объясниться, оправдать себя, поговорить по душѣ съ Агафьей Ильинишной, а какъ и что говорить -- она сама не знала и боялась, что это объясненіе только окончательно разсердитъ сосѣдку.-- Послѣдняя, съ своей стороны, каждый день ждала Настеньку, каждый день заглядывала въ ея окна, но ничего не видѣла, выходила на дворъ, думая хоть здѣсь повстрѣчаться съ пропадшей.-- Нейдетъ, говорила она сама съ собой, какъ-то подозрительно улыбаясь и тотчасъ-же, съ полною увѣренностію прибавляла, понадобится: придетъ! Конечно Агафья Ильинишна и сама могла бы навѣстить дѣвушку: прежде она зачастую къ ней хаживала, но теперь своего рода самолюбіе затронуло женщину; ей хотѣлось умыть руки и достигнуть цѣли какъ бы невольно, не по собственному стремленію, а по просьбѣ другихъ. Она дала своей жертвѣ веревку, научила ее какъ затянуться, но требовала, чтобъ она затянулась сама, не насильно, не въ слѣдствіе ея убѣжденій, а по своей доброй волѣ.
Однажды утромъ, въ отсутствіи отца, Настенька то ходила взадъ и впередъ по комнатѣ, то останавливалась въ недоумѣніи, обводила вокругъ себя глазами, разъ -- другой отворила ящики комода, безсознательно перевернула лежавшее въ нихъ тряпье и опять затворила: точно искала чего-то и была увѣрена, что ничего не найдетъ. Лице ея выражало полное страданіе... по временамъ она закрывала глаза, терла рукою лобъ, какъ будто рѣшала трудную, невозможную для своего ума задачу.
-- Господи, что мнѣ дѣлать, что дѣлать?! повторяла она, ломая себѣ руки. Вѣдь и гроша мѣднаго нѣтъ, хлѣба купить не на что, ни продать, ни заложить нечего!.. Папаша придетъ, что сказать ему?.. ну, пусть бьетъ, пусть что хочетъ то и дѣлаетъ, я ни въ чемъ не виновата, откуда же взять мнѣ, откуда?!. Она подняла глаза, взглянула на висѣвшій въ углу небольшой образъ, въ серебряной ризѣ, и на минуту задумалась; какая-то новая мысль сверкнула въ головѣ ея. Нѣтъ, продолжала она, какъ бы испугавшись, ужъ лучше что угодно вытерплю!. Она подошла къ окну и снова задумалась. Сама виновата, зачѣмъ перестала ходить къ ней, зачѣмъ?.. чего боялась, чего беречь себя, за одно пропадать, гибнуть такъ гибнуть, на самое дно броситься, вотъ бы и деньги были, много, много денегъ! Съ деньгами такъ весело. И глаза дѣвушки заблистали яркимъ огнемъ! Она на минуту замолчала. Теперь и кайся, теперь какъ пойдешь, ѣсть нечего такъ и прибѣжала. Господи! да чтожъ мнѣ дѣлать?! заключила она съ отчаяніемъ... потомъ накинула платокъ на голову, вышла изъ комнаты, перебѣжала дворъ, при чемъ искоса взглянула на окна Агафьи Ильинишны, поспѣшно отворила калитку и медленно перешла на другую сторону улицы къ мелочной лавочкѣ.
-- Здравствуйте барышня, какъ поживаете, давно не видать что-то, лукаво произнесъ рыжебородый лавочникъ, увидѣвъ вошедшую дѣвушку.
-- Здравствуйте Иванъ Карпычъ, тихо отозвалась послѣдняя, и отвернулась.
Иванъ Карпычъ вылѣзъ изъ за прилавка и подставилъ ухо Настенькѣ. Она что-то прошептала. Лавочникъ поднялъ голову.
-- Смѣетесь что-ли? только время задерживаете, говорилъ онъ, ворочаясь на свое мѣсто, по пустякамъ требуете, экихъ плевыхъ денегъ отдать не могутъ, а ты имъ еще въ долгъ вѣрь, нешто это порядокъ! коли вы благородными прозываетесь, такъ и дѣйствовать должны, а не то что обманомъ, да подлостью, экимъ манеромъ не много наживете, разъ -- другой надуете, а тамъ и чрезъ порогъ выпроводятъ, на гробъ себѣ что-ли оттягиваете!.. Отойдите отъ окна-то, чего стоите! тамъ товаръ лежитъ, не къ добру засмотрѣлись видно! добавилъ онъ, подозрительно оглядывая дѣвушку.
Настенька надвинула платокъ на лице и опрометью выбѣжала изъ лавки.
-- Стрѣкулистка! пожалуй стянула что! въ свою очередь замѣтилъ деньщикъ и выглянулъ вслѣдъ бѣжавшей.
-- Никакъ плачетъ? добавилъ онъ, возвращаясь въ лавку и вопросительно взглядывая на ея хозяина.
Но Настенька не плакала: только всхлипыванье безъ слезъ невольно вырвалось изъ груди ея; закрывъ платкомъ лицо, она быстро бѣжала чрезъ улицу точно въ самомъ дѣлѣ совершила преступленіе и стыдилась свѣта божьяго, боялась людей, встрѣчавшихся съ ней. Она сильно ударила въ калитку, какъ будто спасалась отъ чего-то, проворно перескочила на дворъ и вдругъ очутилась предъ Агафьей Ильинишной.
Настенька на минуту остановилась, съ испугомъ подняла глаза, точно просила помилованія, точно грозный нежданный судья стоялъ предъ ней.
Агафья Ильинишна молчала и съ какимъ-то торжествомъ, пристально, съ ногъ до головы осматривала дѣвушку.
-- Пустите, съ трудомъ произнесла послѣдняя, сдѣлала шагъ, впередъ... но вдругъ, какъ бы въ изнеможеніи, облокотилась на деревянныя перила лѣстницы и громко зарыдала.
Нѣсколько секундъ она не могла ничего говорить.
Агафья Ильинишна также молчала и, казалось, радовалась слезамъ своей жертвы; точно въ этихъ слезахъ видѣла какую-то для себя пищу, точно думала: горче поплачешь, скорѣе утѣшишься.
-- Да полно тебѣ, полно! наконецъ произнесла она, этимъ ничего не поможешь, говорю тебѣ не поможешь, полно!.
-- Простите меня! тихо отвѣтила Настенька и взяла сосѣдку за руку.
-- Да чего простить, что ты, обидѣла что ли меня, развѣ неволитъ кто, да мнѣ плевать на все дѣло это, вотъ что!.. и не заикнусь теперь, отсохни языкъ, коли заикнусь, и не проси, просить будешь, все одно, знать ничего не хочу, пропади онъ совсѣмъ!.. Полно, полно, небось опять отецъ разобидѣлъ, о чемъ плакать-то, полно!
Настенька кое-какъ передала свою исторію съ лавочникомъ.
Агафья Ильинишна пришла въ рѣшительное негодованіе.
-- Подлецъ онъ этакой! говорила она, да я у него подлеца послѣ этого и на грошъ брать не буду, приду, да въ самую его рыжую бороду, такъ вотъ прямо въ середину и плюну; онъ съ благородными людьми обращаться умѣй, съ благороднымъ человѣкомъ по благородному и говори, мошенникъ этакой, фу ты подлецъ какой!-- Она плюнула.-- А и ты тоже хороша, что я тебѣ отказывала когда что-ли, а? отказывала?. попрекала?.. или ужь вы думаете у меня и двугривеннаго не хватитъ, обнищала совсѣмъ; что, голубушка, стыдно небось, то-то, знаю что стыдно, друга забыла, вотъ что! добавила она ласково, опустила руку въ карманъ, вынула оттуда нѣсколько мѣдной монеты и сунула ее Настенькѣ.
Послѣдняя ничего не сказала, она только схватила руку сосѣдки и крѣпко ее поцѣловала.
Агафья Ильинишна испугалась и быстро отдернула руку.
-- Настасья Семеновна полно дурить, смотри, ругаться буду! грозно произнесла она, но вдругъ засмѣялась и поцѣловала дѣвушку въ голову. Разбогатѣешь, отдашь, замѣтила она улыбаясь.
Наотенька ничего не отвѣтила, щеки ея горѣли, она стояла опустивъ глаза въ землю.
-- А про это дѣло и поминать не смѣй, знать не знаю, вѣдать не вѣдаю!.. Утри глаэки то, да смотри, стыдно тебѣ! снова замѣтила сосѣдка, шутя погрозила пальцемъ и пошла во свояси.
Настенька подняла глава: они улыбались и, казалось, благословляли Агафью Ильинишну; только слезы блестѣли на рѣсницахъ, точно дождь сквозь солнце. Нѣсколько минутъ она простояла на крыльцѣ.... Богъ знаетъ на чемъ сосредоточились ея мысли: жалѣла-ли она прошедшаго, думала-ли о настоящемъ или мечтала о будущемъ; она вся сосредоточилась сама въ себѣ и, по видимому забыла все окружающее, ничего не замѣчала, ничего не видѣла, потомъ, какъ-бы опомнившись отъ тяжелаго сна, вздохнула спокойнѣе, накинула платокъ на голову и снова вышла на улицу; купила студеню, да кусокъ ватрушки, воротилась домой и сѣла у окна. Лице ея не только не выражало прежняго страданія, напротивъ, было совершенно покойно и какъ то особенно пріятно улыбалось. Казалось, дѣвушка забыла всѣ свои непріятности, свое горе, свою нищету и голодъ, и была чѣмъ-то очень довольна, точно разбогатѣла вдругъ или отецъ ея пересталъ пить и получилъ хорошее мѣсто. Долго просидѣла она неподвижно, облокотясь головой на руку; не замѣтила даже, какъ наступили сумерки и опомнилась только тогда, когда фигура чиновника промелькнула мимо окна.
Настенька встрепенулась и вскочила.
Въ комнату вошелъ Семенъ Семенычъ. Костюмъ его былъ растрепанъ, разстегнутый вицъ-мундиръ выказывалъ грязную рубашку, галстухъ еле держался на шеѣ; лице какъ-то глупо, безсознательно улыбалось, туловище слегка покачивалось. Онъ остановился около дочери, взглянулъ на нее такъ, какъ будто хотѣлъ сообщить пріятную новость. Заложилъ руки въ карманы, клюнулъ носомъ и вдругъ неожиданно фыркнулъ.