-- Ты не забудешь меня; мы будемъ встрѣчаться въ оперѣ; быть можетъ, на вечерахъ у нашихъ общихъ знакомыхъ; наконецъ, ты будешь пріѣзжать ко мнѣ, я къ тебѣ; намъ будетъ весело. Смотри Sophie, я разсчитываю на тебя, говорила первая, тотчасъ же, на дняхъ пріѣзжай, вѣдь ты недалеко живешь?-- Папаша, Коломна близко отъ насъ? неожиданно обратилась она къ стоявшему сзади господину, сіявшему бѣлой звѣздой на черномъ фракѣ.
-- Неужели!? какъ жаль!.. какъ-же папаша, стало быть и мы далеко живемъ?
-- Мы живемъ, мой другъ, въ центрѣ города, а Коломна, это тамъ, далеко, отозвался генералъ.
-- Ну все равно, что за бѣда -- что далеко, твой палаша отпуститъ тебя Sophie, онъ добрый! Она взглянула на стоявшаго неподалеку, низенькаго, старенькаго господина въ потертомъ вицъ-мундирѣ.
-- Помилуйте, какъ не отпустить, я такъ сказать, почту за счастіе, робко отвѣчалъ послѣдній, низко кланяясь.
-- Папаша, познакомьтесь съ папенькой Sophie, сказала вполголоса Маша господину со звѣздой, и слегка толкнула его къ вицъ-мундиру.
Подруги стали снова обниматься.
-- Моя дочь кажется такъ любитъ вашу? нехотя и довольно сухо произнесъ отецъ Маши, въ полъ-оборота обращаясь къ вицъ-мундиру.
-- Вы ее отпускайте къ намъ, она у насъ не соскучится.
-- Благодарю за честь, ваше превосходительство, такое лестное вниманіе.... не знаю чѣмъ заслужила дочь моя, отвѣтилъ господинъ въ вицъ-мундирѣ и опять поклонился.
-- Вы гдѣ служите? спросилъ генералъ, оглядывая отца Софьи.
-- Папаша, а карета наша, у насъ и человѣка нѣтъ, какъ-же это, кто же подастъ ее? спускаясь съ лѣстницы, спрашивала послѣдняя у своего отца.
-- А я и не взялъ кареты, голубушка, на саночкахъ еще лучше доѣдемъ; теперь Ванекъ много, довезутъ мигомъ.
-- Боже мой! безъ кареты! развѣ можно, что вы папаша, побойтесь Бога; что же скажутъ; такъ нельзя ѣхать! произнесла она оскорбленнымъ голосомъ.
-- Да, вѣдь теперь не достанешь, Сонечька, я и думалъ нанять, да дорого показалось; все одно, получше сани возьмемъ.
-- Карета готова! крикнулъ лакей генерала.
-- Sophie, вмѣстѣ выйдемъ, сказала Маша, схватила подругу за руку и весело потащила ее съ лѣстницы.-- А ваша карета? вопросительно произнесла она, на подъѣздѣ.
-- Должно быть не подали еще, робко отвѣтила Соня и поцѣловала Машу.
Генералъ кивнулъ головой вицъ-мундиру, сказалъ по французски нѣсколько словъ его дочери, и чинно влѣзъ въ карету. Лакей подсадилъ туда-же свою барышню, хлопнулъ дверцами и вскочилъ на козлы.-- Карета помчалась.-- Маша стучала въ окно и дѣлала ручку Сонѣ.
-- Пойдемъ папаша, ради Бога, поскорѣй пойдемъ, бѣда будетъ, меня увидятъ, говорила послѣдняя, съ трудомъ переступая по снѣгу, и таща за руку отца своего.
-- Извозчикъ, къ Покрову! произнесъ онъ, наткнувшись на первыя сани.
-- Четвертакъ безъ лишняго.
-- Двугривенный.
-- Папаша!... ради Бога! почти закричала Соня и вскочила въ сани.
Они усѣлись и поѣхали.
Иванъ Петровичъ Рябинкинъ, отецъ Сони, былъ бѣдный чиновникъ, жилъ небольшимъ казеннымъ содержаніемъ, нанималъ двѣ комнаты у Покрова; для прислуги держалъ одну кухарку.
Его превосходительство, Григорій Сергѣичъ Копайскій, отецъ Маши, занималъ очень видное мѣсто, былъ богатъ, жилъ на Литейной, въ собственномъ домѣ, въ великолѣпной квартирѣ съ швейцаромъ и цѣлымъ легіономъ лакеевъ.
Иванъ Петровичъ, за исключеніемъ службы, большею частію сидѣлъ дома, изъ знакомыхъ рѣдко кто навѣщалъ его, развѣ пріѣзжалъ курьеръ изъ департамента съ какой нибудь экстренной бумагой или заходилъ домовой хозяинъ, отставной подпоручикъ лѣтъ семидесяти.
У Григорія Сергѣича, напротивъ, постоянно были люди и за дѣломъ и безъ дѣла; Машу его ожидали нескончаемые вечера и дома и въ гостяхъ.
Лѣтомъ, по воскресеньямъ, Иванъ Петровичъ, посѣщалъ Екатерингофъ; Григорій Сергѣичъ имѣлъ собственную, прекрасную дачу въ Павловскѣ.
Иванъ Петровичъ былъ человѣкъ далеко не привлекательной фигуры, худенькій, приземистый, съ огромной лысиной.-- Григорій Сергѣичъ полный, округленный, отличался какою-то импозирующей сановностію и сѣдыми, гладкими, ровно подстриженными бакенбардами.
Иванъ Петровичъ выпросилъ впередъ жалованье, долго бѣгалъ по гостинному двору съ одной старухой родственницей инаконецъ, рѣшился купить Сонѣ дешевенькой матеріи на два платья.-- Григорій Сергѣичъ, съ туго набитымъ бумажникомъ отправился во французскій магазинъ и скупилъ чуть-ли не половину его.
Иванъ Петровичъ вдовѣетъ лѣтъ десять; супруга его превосходительства скончалась недавно гдѣ-то за-границей, отъ нервическаго разстройства.
Иванъ Петровичъ долго не могъ утѣшиться послѣ смерти жены своей; Григорій Сергѣичъ, напротивъ, тогда только и утѣшился, когда получилъ извѣстіе о кончинѣ своей лишней половины.
Иванъ Петровичъ любилъ Соню, какъ божество; благоговѣлъ предъ ней; она была его единственнымъ утѣшеніемъ, счастіемъ, онъ дорожилъ ею собственно для себя, потому что вся жизнь его, всѣ радости и надежды покоились на ней; -- Григорій Сергѣичъ также любилъ дочь, но любилъ больше изъ тщеславія, ему хотѣлось чтобъ Маша блестѣла въ обществѣ, составляла его лучшее украшеніе, чтобъ всѣ восхищались, любовались ею, сямъ же онъ и любовался и восхищался ею не много.
У Ивана Петровича, кромѣ дочери; не было никого близкаго сердцу; Григорій Сергѣичъ имѣлъ сына гвардейскаго офицера.
Соня была очень хороша собой.-- Большіе, темноголубые глаза ея свѣтились добротой, всѣ черты лица не отличались строгою правильностію, но заключали въ себѣ что-то особенно привлекательное, задушевное. Тепло, отрадно было смотрѣть на это нѣжное, томное личико съ свѣтлорозовыми щечками, оттѣненное густыми каштановыми волосами, такъ отрадно, что долго, долго не хотѣлось отвести глазъ отъ прекраснаго видѣнія.-- Напротивъ, наружность генеральской дочери отличалась только свѣжестію и молодостію.-- Небольшіе, сѣрые, лукавые глаза, нѣсколько курносый носъ и довольно большой, смѣющійся ротъ, придавали ея физіономіи что-то черезъ чуръ бойкое, развязное, рѣзкое.
По характеру и внутреннимъ достоинствамъ, обѣ подруга также нисколько не походили другъ на друга.
Соня хорошо училась; Маша, изъ всего своего воспитанія, вынесла только умѣнье болтать по-французски; не смотря на щедрыя пожертвованія отца въ пользу разныхъ наставницъ заведенія, она считалась весьма посредственной ученицей.-- Соня была дѣвушка самаго мягкаго характера, любимая своими подругами; напротивъ Маша, пользовалась болѣе начальственныхъ расположеніемъ и между дѣвицами называлась: "отличкой." -- Соня была до крайности впечатлительна; каждая бездѣлица тревожила, огорчала ее; для Маши все было трынъ-трава.-- Соня, если кого любила, то любила искренно, всѣмъ сердцемъ, она никогда не измѣняла предмету своей дѣтской привязанности, съ полнымъ самоотверженіемъ готова была страдать за него, дѣлиться съ нимъ послѣднимъ.-- Маша мирилась и ссорилась съ своими подругами по нѣскольку разъ въ день.-- Соня смѣялась рѣдко, Маша рѣдко не смѣялась. Соня никогда не сидѣла сложивъ руки, работала и для себя и для другихъ; Маша заказывала свою работу и расплачивалась за нее отцовскими подарками.-- Соня обыкновенно одѣвалась чисто, опрятно; передникъ Маши былъ постоянно въ пятнахъ.
Что было общаго между двумя подругами -- это воспитаніе, если только можно назвать воспитаніемъ простую дрессировку нашихъ институтовъ.-- Съ дѣтства отданныя въ пансіонъ, онѣ обѣ одинаково прониклись его духомъ, въ одно розовое стекло смотрѣли на будущую жизнь, одинаково думали о блескѣ, роскоши, богатыхъ нарядахъ, одинаково мечтали, затвердивъ одну общую роль своего будущаго значенія въ свѣтѣ; программа ихъ будущаго была также одинакова: выпускъ, радость родныхъ, визиты, балы, театры, молодой статный женихъ, особенно военный, свадьба, наконецъ безмятежная супружеская жизнь, съ послѣобѣденнымъ сномъ и вѣчной зѣвотой. Другія, темныя стороны жизни не возмущали ихъ дѣтскіе сны.
Быстро докатила карета его превосходительства и остановилась у одного изъ подъѣздовъ на Литейной.-- Соскочившій съ козелъ лакей отворилъ дверцы, Марья Григорьевна выпрыгнула, за нею вышелъ Григорій Сергѣичъ и, подъ руку съ дочерью, поднялся по устланной ковромъ и уставленной цвѣтами лѣстницѣ.-- Въ передней ихъ встрѣтилъ статный гвардейскій офицеръ, братъ Маши.
-- Bonjour Marie, mon Dieu, какая ты пышная! говорилъ онъ, цѣлуя сестру и оглядывая ее съ ногъ до головы.-- Дай руку, я тебя представлю нашимъ знакомымъ.
Дѣйствительно, въ гостинной толпа гостей, и мужчинъ и женщинъ, ожидала отца съ дочерью.
-- Григорій Сергѣичъ! Марья Григорьевна! честь имѣемъ поздравить; наконецъ-то, -- quelle charmante personne!... давноли я знала ихъ маленькихъ; какъ похорошѣла, выросла, какая радость! какъ разцвѣли, пополнѣли! раздались отвсюду заученые возгласы.
Марья Григорьевна едва успѣвала благодарить и присѣдать; дамы цѣловали ее въ голову, щеки и губы, мужчины почтительно цѣловали ручку.
Иванъ Петровичъ съ Соней заѣхалъ по дорогѣ въ церковь, помолился, свѣчку поставилъ, и только спустя часъ доплелся до своего жилища, небольшаго, сѣраго, деревяннаго домика.
Отецъ съ дочерью вошли въ комнату, вступили на низенькое крыльцо и были встрѣчены кухаркой Матреной.
-- Барышня, голубушка, радость наша, дождались нашего солнушка! говорила она цѣлуя руки Софьи Ивановны.-- Господи, что за красавица такая, писаная, просто писаная!
Войдя въ комнату, Иванъ Петровичъ бросился цѣловать руки дочери, какъ бы благодаря ее за свое счастіе; но она вырвала ихъ и горячо обвила ими шею отца.
Но осмотрѣвшись кругомъ, она призадумалась; на ея лицѣ мелькнула тѣнь того грустнаго чувства, которое такъ неуловимо въ минуты отдыха и радости, какъ неуловимы сумерки въ нашу сѣверную майскую ночь.
-- Папаша голубчикъ, отчего здѣсь такія низенькія комнаты? вдругъ спросила Соня: -- у насъ въ пансіонѣ свѣтлыя и высоки.
-- Тамъ, голубушка, помѣщеніе большое; на вольной квартірѣ за высокія комнаты дорого заплатить надо; да что-жь Сонечька, вѣдь и здѣсь хорошо, было бы дружно да весело, а на что намъ высокія-то!-- Вотъ здѣсь, за перегородкой, твоя спаленька будетъ, а по эту сторону гостинная, ну, а въ другой комнатѣ, тамъ ужъ я буду; съ насъ двоихъ и довольно, вѣдь довольно, Сонечька?
-- Да, папаша, довольно! нерѣшительно произнесла Софья Ивановна, опустила голову и опять нѣсколько задумалась.
Въ столовой его превосходительства, оживленный разговоръ кипѣлъ за обѣдомъ, лакеи съ блюдами сновало взадъ и впередъ, искрилось разлитое въ бокалы шампанское, гости дружно поздравляли и дочь и отца, Марья Григорьевна была весела какъ птица, выпущенная изъ клѣтки.
Иванъ Петровичъ надѣлъ халатъ, выпилъ водки, перекрестился и сѣлъ съ дочерью за маленькій столикъ. Матрена подала кушанье.-- Софья Ивановна отвѣдала одного, другаго и, къ великой досадѣ отца и кухарки, кушала только третье, состоявшее изъ блинковъ съ вареньемъ.
Послѣ обѣда, около дочери генерала, увивалась цѣлая толпа поклонниковъ, какой-то конно-гвардеецъ побрякивалъ шпорами о отпускалъ самые пошлые комплименты; ему вторилъ господинъ во фракѣ, съ лорнеткой на носу; другой господинъ разсказывалъ забавные анекдоты, третій распрашивалъ про пансіонъ.-- Марья Григорьевна наивно улыбалась и хохотала; глаза ея искрились особеннымъ удовольствіемъ.
-- Ахъ, папаша, какое визитное платье сдѣлали Лизѣ Лепарской, говорила Софья Ивановна отцу своему, сидѣвшему на диванѣ: -- чудо какъ хорошо; знаешь, этотъ цвѣтъ называется bleu de Napoleon, точно небо; всѣ паши дѣвицы налюбоваться не могли, а этой противной гувернанткѣ даже завидно стало; представь себѣ, вдругъ говоритъ, что этотъ цвѣтъ ей къ ляцу, просто приговаривалась, такая жадная!-- Папаша, у тебя часто гости бываютъ? знаешь, ты назначь дни, нынче всѣ такъ дѣлаютъ.... послушай папаша.... папаша!-- Она взглянула на отца, онъ спалъ повѣся голову.
-- Ахъ, Sophie, право я послѣ выпуска еще опомниться не могу; мнѣ такъ раздольно, весело, что и сказать нельзя!... какіе папаша подарки мнѣ сдѣлалъ, просто восхищеніе!-- Знаешь, entre nous soit dit, за мной ухаживаетъ одинъ прехорошенькій офицеръ!-- Ну, а ты, гдѣ ты была, что видѣла?... видишь, я тебѣ все разсказываю, говорила Марья Григорьевна, обнимая Софью Ивановну.
-- Я все больше дома сижу, отвѣтила послѣдняя съ нѣкоторымъ смущеніемъ.-- Ѣздили мы съ папашей къ тетенькѣ, только она такая странная, старая да сердитая, гостей у насъ не бываетъ, папаша уйдетъ утромъ въ должность, придетъ, отобѣдаетъ, спать ляжетъ... вотъ и все!
-- Да, вѣдь это скучно, Sophie!
-- Что-жъ дѣлать, я и сама не знаю.... иногда скучно.
-- Стало быть твой папаша не любить тебя!
-- Что ты Маша, какъ можно, онъ меня очень любитъ, только... она замялась, можетъ, у него денегъ мало, -- добавила она со вздохомъ.
-- Такъ онъ бы постарался достать какъ нибудь; для того, кого любишь, все легко сдѣлать.
-- Ужъ не знаю Маша; только онъ такой добрый; я не смѣю при немъ скучать, боюсь огорчить его; онъ такъ и смотритъ мнѣ въ глаза, любуется мной, а только.... право у насъ въ паюсіонѣ какъ-то веселѣе было, бывало мы шутимъ, смѣемся.
-- Фи, Sophie, какъ не стыдно, ужъ одно то, что быть подъ началомъ какой нибудь гувернантки; теперь мы на волѣ, что хотамъ то и дѣлаемъ.-- Знаешь, меня всѣ называютъ ваше превосходительство, горничная иначе и не говорить, все ваше превосходительство; послушай, оставайся гостить у меня, какъ намъ будетъ весело, мы вмѣстѣ поѣдемъ въ гости, въ театръ, Сонечька, ангелъ, оставайся.-- Она поцѣловала Софью Ивановну.
-- Что ты Маша, развѣ это можно, а папаша?
-- Ну, что-жъ папаша, онъ будетъ знать, что ты здѣсь веселишься.
-- Онъ соскучится безъ меня.
-- Ахъ, какой вздоръ, ну поскучаетъ и перестанетъ, вонъ я своего папашу иногда по цѣлымъ днямъ не вижу, что-жъ за бѣда.... за то тебѣ будетъ весело, вмѣстѣ танцовать будемъ!
-- Ужъ я право не знаю.... да, нѣтъ, какъ можно, лучше другой разъ, тогда я отпрошусь у папаши, скажу ему; онъ добрый, отпуститъ меня.
-- Серёжа, рекомендую тебѣ, -- подруга моя, Sophie Рябинкина, сказала Марья Григорьевна. Сергѣй Григорьичъ еще разъ поклонился, Соня сдѣлала реверансъ.
-- Я васъ помню, началъ онъ, обращаясь къ Софьѣ Ивановнѣ:-- когда вы еще въ маленькомъ классѣ были.
-- Да-съ, вы тогда юнкеромъ были, отвѣтила Соня, слегка покраснѣвъ.
-- Да, юнкеромъ, еще танцовалъ у васъ на балѣ, вы помните?
-- Помню.
-- Еще бы не помнить, онъ тогда такой противный быть, стриженый, подсказала Маша: -- всѣ дѣвицы смѣялись надъ нимъ.
Обѣ подруги улыбнулись.
-- А теперь какой, не противный? спросилъ Сергѣй Григорьичъ, закручивая усы.
-- Такъ -- себѣ! отвѣтила Маша.
-- Только?
-- Еще бы, разумѣется только; и то можетъ я сужу пристрастно какъ сестра; вотъ спроси у ней.
-- Софья Ивановна, за вами дѣло, рѣшите! произнесъ онъ улыбаясь.
-- Ахъ, Маша, какъ тебѣ не стыдно! съ упрекомъ отвѣяла Соня, покраснѣла и отвернулась.
Долго еще просидѣла Софья Ивановна у своей подруги, много болтали онѣ, вспоминали про пансіонъ, про старое житье бытье.-- Марья Григорьевна разсказывала о балахъ, передавала свои впечатлѣнія, надежды, показывала обновки -- и дававла полную волю задушевнымъ мечтамъ.
-- Господи, какая ты счастливая Маша! говорила Соня, разсматривая какое-то великолѣпное платье. Боже мой! какъ это хорошо!
-- У меня лучше есть! отвѣтила Марья Григорьевна и съ такой улыбкой взглянула на Соню, точно дразнила ее.-- Знаешь, я скоро поѣду на большой, большой вечеръ, и вотъ увидишь, мой туалетъ будетъ самый лучшій, мнѣ и папаша сказалъ, чтобъ я ничего не жалѣла, я хочу, говоритъ онъ, чтобъ моя дочь была лучше всѣхъ.-- Она торжественно улыбнулась.
-- Воображаю какъ всѣ смотрятъ на тебя, любуются, замѣтила Соня нѣсколько грустно.-- Боже мой! какъ это должно быть весело.... ахъ, еслибъ мнѣ разбогатѣть какъ нибудь!
-- Что-жъ, можетъ быть и разбогатѣешь, выйдешь замужъ... знаешь, я тебѣ скажу по секрету, у папаши есть на примѣтѣ женихъ для меня, князь!-- Послѣднее слово Марья Григорьевна произнесла съ особеннымъ удареніемъ, и ужъ гордо взглянула на свою подругу.
Софья Ивановна вздохнула.
Вечеромъ въ тотъ же день, въ квартирѣ Рябинкина, за чайнымъ столикомъ сидѣли отецъ съ дочерью.
-- Что ты Сонечька, такая, какъ будто скучная сегодня? говорилъ Иванъ Петровичъ, съ участіемъ глядя на дочь свою.
-- Нѣтъ, папаша, ничего.... напротивъ, мнѣ было очень весело у Маши, какая она добрая, милая, богатая!-- Знаешь, папаша, у меня до тебя просьба есть.... ты не осердишься, ты добрый?-- Она обняла отца.
-- Господь съ тобой! да развѣ можно сердиться на тебя? что ты Сонечька, да я и подумать-то этого не могу, говорилъ Иванъ Петровичъ, цѣлуя Соню.-- Ну что, что тебѣ?
-- Папаша, голубчикъ! отпусти меня погостить къ Машѣ, только на цѣлую недѣлю, папаша.
-- Погостить?! а меня-то развѣ не жаль тебѣ, что я-то безъ тебя буду дѣлать; какъ же это Сонечька, я вѣдь стоскуюсь совсѣмъ?
-- Ахъ, папаша, ты будешь писать, у тебя дѣла есть, вѣдь недѣля скоро пройдетъ, тамъ такъ весело, я съ Машей на балъ поѣду!
-- А вѣдь я безъ тебя плакать буду.
-- Ужъ и плакать! полно папаша.... ну, ты тоже въ гости поѣдешь.
Иванъ Петровичъ улыбнулся.
-- Веселись, голубушка, я останусь, я пошутилъ.... за что же, въ самомъ дѣлѣ, и сидѣть тебѣ, почему и не отпустить, самъ не въ силахъ доставить развлеченіе, ну такъ другимъ спасибо... поѣзжай съ Богомъ, за то потомъ-то какъ радостно будетъ: домой пріѣдешь, разскажешь.... когда тебѣ весело, такъ и у меня на сердцѣ легко.
-- Милый, добрый папочка! съ чувствомъ произнесла Соня и обняла отца.-- Только вотъ что, у меня еще просьба, мнѣ платье нужно, добавила она весело-плаксивымъ тономъ.-- Знаешь, я думаю розовое сдѣлать.
-- Платье?! что ты Сонечька, а у меня и денегъ нѣтъ; вонъ и за квартеру за этотъ мѣсяцъ не отдано, жалованье тоже не скоро раздадутъ.-- Вѣдь у тебя есть платьице, что-жъ, его бы надѣла, вѣдь за богатыми не угоняешься.
Софья Ивановна надула губки.
-- Боже мой, развѣ это можно?! надо мной смѣяться станутъ; тамъ всѣ наши будутъ.... Папаша, голубчикъ, вѣдь я не много прошу у тебя, другимъ вонъ сколько дѣлаютъ, ни въ чемъ не отказываютъ, чѣмъ же я хуже ихъ?-- Она совершенно неожиданно заплакала.
Иванъ Петровичъ бросился утѣшать дочь.
-- Сонечька, жизнь моя! говорилъ онъ, ну.... ну, не плачь... ангелъ мой, радость моя... ву, устроимъ, малъ нибудь, Богъ дастъ, все устроимъ, утри глазки-то, утри.... сдѣлаемъ, лучше всѣхъ платье сдѣлаемъ, красное, желтое, голубое, слышишь, какое хочешь, лучше всѣхъ будетъ.
Софья Ивановна просвѣтлѣла и поцѣловала отца.
-- Знаешь, папаша, начала она уже весело, мнѣ хочется такое какъ у Вѣрочки Завалишиной.
-- Такое и сдѣлаемъ, точно такое.
-- Только немножко бы лентъ побольше.
-- Ну, и лентъ побольше.
-- А рукава кружевами убрать.
-- И кружевами можно! кружевами, такъ кружевами.
На другой день Иванъ Петровичъ съ трудомъ, рано утромъ поплелся къ казначею; долго онъ ждалъ и униженно просилъ выдать ему двадцать пять рублей, -- и какъ онъ радостно шелъ домой съ этими деньгами.
-- Вотъ тебѣ Сонечька, не скучай только, я твоихъ слезъ видѣть не могу; чтобъ не было ихъ, возьми, говорилъ онъ, подавая дочери ассигнацію.
-- Ахъ, сколько денегъ! Господи, какой ты добрый, душка папаша! отвѣтила Софья Ивановна и бросилась обнимать отца.
На слѣдующее утро Иванъ Петровичъ съ дочерью отправились по лавкамъ и магазинамъ.
-- Господи, какъ все дорого у васъ, говорила Софья Ивановна, перебирая разложенныя предъ нею матеріи. Уступите! произнесла она почти со слезами.-- Купецъ улыбнулся и нѣсколько понизилъ цѣну.-- Иванъ Петровичъ сидѣлъ поодаль и, казалось, не обращалъ вниманія на происходившее, обѣгавъ съ дочерью не мало магазиновъ онъ порядочно умаялся.
-- Боже мой, это все таки дорого, уступите, пожалуйста, еще; у меня столько денегъ нѣтъ, ей Богу нѣтъ! по прежнему произнесла Софья Ивановна.
Но купецъ оказался неумолимымъ, притомъ же и торговаться было далеко; матерія, которую желала пріобрѣсти покупательница, стоила чуть-ли не вдвое дороже предлагаемой цѣны.
Отецъ съ дочерью перешли въ другую лавку, тамъ повторилась прежняя сцена.-- Софья Ивановна начинала сердиться, не разъ назвала одного изъ купцовъ "противнымъ," вопросительно взглядывала, то на отца, то на разбросанные предъ нею куски матерій, и, казалось, отчаялась въ возможности покупки.-- Наконецъ, уже послѣ многихъ поисковъ и убѣдительныхъ упрашиваній, была пріобрѣтена какая-то эфирная кисея.
Иванъ Петровичъ возвратился домой совершенно измученный, но нисколько не жаловался дочери, а напротивъ хвалилъ ея покупку, повидимому радовался вмѣстѣ съ нею, и только послѣ обѣда проспалъ дольше обыкновеннаго. Нѣсколько дней прошло въ сборахъ и приготовленіяхъ къ предстоящему балу; платье было сшито, убрано, разъ десять примѣрено.-- Иванъ Петровичъ только любовался на свою дочь, она прыгала, восхищалась и нетерпѣливо ожидала вожделѣннаго времени.
Наконецъ Софья Ивановна въ сопровожденіи отца, обремененная множествомъ картонокъ, уѣхала на Литейную. Иванъ Петровичъ проводилъ дочь на лѣстницу, перекрестилъ, крѣпко поцѣловалъ, и, повѣся голову, побрелъ къ должности.
"Господи! думалъ онъ лежа у себя на диванѣ, дня черезъ два послѣ отъѣзда Сони: -- что-жъ это такое?... Ждалъ, ждалъ ее, дождаться не могъ, все бывало думаешь, вотъ Сонечька выйдетъ, какъ весело будетъ, а вышла, не успѣла кажется и оглядѣться дома, какъ и уѣхала!... Нѣтъ, не пущу другой разъ, какъ хочетъ, а не пущу; на день, ну на два, другое, а то легко сказать недѣля, мало ли что можетъ случиться, чего только не передумаешь!... И не ужъ-то ей скучно дома? кажется по силѣ возможности все доставляешь, полакомиться захочетъ -- лакомится; работы никакой не знаетъ, гулять вздумаетъ -- гуляетъ; кушать захочетъ -- кушаетъ, голодомъ не сидитъ, а все точно не довольна чѣмъ!... Годы-то вѣтрянные, хочется вотъ попрыгать, нарядиться, на людей посмотрѣть, себя показать.-- И въ самомъ дѣлѣ, что ей со мной старикомъ сидѣть-то тоже, одурь возьметъ.-- Вонъ теперь, шутка, платье какое сдѣлалъ, задолжалъ кругомъ, а какъ отказать-то ей, стыдно, ну и тянешься!... и что это за наряды нонче выдумали, Господи, Господи, дороговись-то какая... Поѣхала бы себѣ, потанцовала, да на другой бы день и домой пріѣхала, а то недѣля, -- экая тоска беретъ!" И старикъ видимо закручинился. Въ его душѣ какъ-то нечаянно сошлись два противоположныя чувства -- безотчетная тоска отъ прошлаго съ неясной думой о будущемъ. Въ головѣ его прошла длинная вереница воспоминаній -- по бѣдной юности, о гнетущей служебной карьерѣ, и о томъ, какъ онъ проводилъ безсонныя ночи за неблагодарнымъ трудомъ, и о томъ, какъ часто оскорбляла его нищета и униженіе. И все это тяжелымъ грузовъ ложилось на-сердцѣ коллежскаго ассесора.... А Софья Ивановна между тѣмъ носилась въ вихрѣ вальса, подъ звуками прекраснаго оркестра, на балѣ у одного изъ родственниковъ Копанскихъ.-- Разгорѣвшись и запыхавшись, она опускалась на стулъ, переводила духъ и тотчасъ неслась снова съ первымъ подскочившимъ кавалеромъ.-- Музыка, танцы, богатые парады дамъ, блестящіе эполеты кавалеровъ, кружили и туманили незнакомую съ жизнію головку.-- Теперь она была довольна и счастлива; какой-то тайный голосъ шепталъ ей: "посмотри, ты лучше другихъ, всѣ отдаютъ тебѣ первенство, ухаживаютъ за тобой." -- Самолюбіе ея было раздражено; она вся отдалась окружающему, забыла отца, забыла, что настоящее ея положеніе не отвѣчаетъ ни этому балу, ни этой роскоши, что она не можетъ принадлежать этому обществу, что другая роль и другая доля суждены ей въ жизни.
-- Вы вѣроятно устали, не угодно ли вамъ сѣсть? говорилъ Сергѣй Григорьичъ, становясь съ Софьей Ивановной въ кадриль и предлагая ей стулъ.
-- Non, merci, я не устала, отвѣтила она улыбнувшись.
-- Стало быть вы часто танцуете, привыкли?
-- Напротивъ, послѣ выпуска первый разъ.
-- А любите танцовать?
-- Очень!
-- Побольше гостите у насъ, сестра танцуетъ часто.
-- Merèi, я не могу располагать собой, у меня есть отецъ!
-- Я это знаю, такъ что-жъ?... вѣроятно вашъ батюшка такъ благоразуменъ, что радъ, когда вы веселитесь.
Софья Ивановна опустила глаза и замялась.
-- Право я не знаю, что сказать вамъ, нерѣшительно отвѣчала она.-- Въ чужомъ домѣ я могу наконецъ надоѣсть, правда, Маша меня такъ любить, но....
-- Что же, но? вы не договорили?
-- Она не одна.
-- Mon Dieu! отвѣтилъ Сергѣй Григорьичъ, право еслибъ я не зналъ васъ, я бы подумалъ, что вы напрашиваетесь на комплиментъ.-- C'est à vous de commencer, добавилъ онъ....
Софья Ивановна начала вторую фигуру.
-- Кому же вы боитесь надоѣсть? говорилъ Сергѣй Григорьичъ, становясь на свое мѣсто: -- скажите откровенно, мнѣ или моему отцу?
-- Стало быть мнѣ, а я вѣдь злой, замѣтилъ кавалеръ.
Она улыбнулась.
-- Да, молчаніе -- знакъ согласія, повторилъ онъ.
-- Нѣтъ, вы.... Mais vous me faite rougir, замѣтила она, слегка покраснѣвъ.
-- Et vous êtes charmante, отвѣтилъ въ полголоса Сергѣй Григорьичъ.
Софья Ивановна отвернулась и стала перебирать складки на платьѣ.
-- Подарите мнѣ листочекъ изъ вашего букета, слова началъ Сергѣй Григорьичъ, протанцовавъ одну изъ фигуръ.
-- Это зачѣмъ?
-- Такъ, на память!
-- Къ чему? вы меня видите часто.
-- Я бы желалъ видѣть еще чаще, отвѣтилъ онъ и взглянулъ на Софью Ивановну.
Она молчала и казалось не слыхала словъ Копанскаго.
-- Такъ подарите, повторилъ онъ.
-- Finissez donc, vous plaisantez, отвѣтила она и перенеслась на другую сторону.
Контръ-дансъ кончился.
Далеко за полночь продолжался балъ, много еще танцовала Софья Ивановна, много выслушала всевозможныхъ комплиментовъ, нѣсколько разъ краснѣла, не разъ отмалчивалась или скромно улыбалась.
На другой день между двумя подругами происходилъ слѣдующій разговоръ.
-- Знаешь, Sophie, говорила Марья Григорьевна, право я такъ рада, когда ты у меня, что кажется вѣкъ бы съ тобой не разсталась, такая скука, вспомнить не могу, что ты скоро уѣдешь.... душка, Sophie, оставайся еще погостить, ну, денька на два.
-- Ни за что Маша, я воображаю, какъ папаша скучаетъ.
-- Твой папаша несносный! намъ съ тобой такъ весело, мы вотъ говоримъ, смѣемся, а безъ тебя, ты только подумай, мнѣ вѣдь не съ кѣмъ слова сказать, все одна да одна!-- Она немножко надулась.
-- Ахъ, Маша, у васъ постоянно гости? замѣтила Софья Ивановна.
-- Такъ что-жъ гости, все больше мужчины, а кромѣ тебя у меня нѣтъ ли одной подруги, папаша и то мнѣ хочетъ компаньонку взять, да это что!... другая такая несносная попадется, пожалуй важничать будетъ.-- Она задумалась.-- Sophie, миленькая Sophie, нѣсколько спустя, вдругъ произнесла Марья Григорьевна:-- Знаешь, что мнѣ пришло въ голову.... душка Sophie, переѣзжай ко мнѣ!
-- Какъ къ тебѣ?
-- Ну, да, переѣзжай ко мнѣ жить.
-- Что ты Маша, развѣ это можно?!
-- Разумѣется можно, ты упроси своего папашу, а я скажу своему, вѣдь мнѣ же нужно компаньонку, вотъ ты и будешь моимъ другомъ, мы тебѣ жалованье положимъ.... вмѣстѣ будемъ ѣздить, спать въ одной комнатѣ.... душка, Sophie, миленькая, согласись! говорила Марья Григорьевна, обнимая свою подругу.
Софья Ивановна совершенно растерялась.
-- Маша, да развѣ я могу, что ты!... какъ же останется папаша, говорила она.
-- Ну, онъ будетъ пріѣзжать къ намъ, съ полною увѣренностію замѣтила Марья Григорьевна.-- Нѣтъ, я сама упрошу его, продолжала она, вѣдь ты.... ты согласна?
-- Боже мой, я такъ люблю тебя, мнѣ такъ пріятно здѣсь, я такъ благодарна тебѣ, только.... да нѣтъ, этого нельзя, какъ-же я?... это невозможно!
-- An, Sophie, да ты разсуди только, ты будешь получать хорошее жалованье, прекрасно одѣваться, я тебя даритъ буду, вѣдь ты же говоришь, что тебѣ дома скучно да скучно?-- что ты все одна, не имѣешь никакого удовольствія, а тутъ, подумай только, у тебя все будетъ; правда, ты согласна?-- Она уставила глаза на Софью Ивановну.
-- Нѣтъ Маша, папаша меня ни за что не отпуститъ! рѣшительно отвѣтила послѣдняя и вздохнула.
Марья Григорьевна нетерпѣливо пожала плечами.
-- Боже мой, ты не сердись, Sophie, а только твой папаша право противный! Ну, пускай онъ переѣдетъ сюда поближе, ходитъ къ намъ хоть цѣлый день, не все ли ему равно?!-- Вотъ что Sophie, когда ты пріѣдешь домой, ты скажи своему папашѣ, что вотъ такъ и такъ, объясни ему, а я попрошу своего къ вамъ съѣздить, тогда твой отецъ конечно согласится, не можетъ же отказать онъ?
-- Ахъ, что ты, нѣтъ, нѣтъ, этого нельзя, какъ можно! поспѣшно, какъ бы испугавшись, произнесла Софья Ивановна.
Нѣсколько времени еще спорили и толковали подруги. Марья Григорьевна продолжала упрашивать, сердилась, представляла всѣ выгоды, Софья Ивановна отказывалась какъ-то нехотя, не по своему убѣжденію, а только изъ состраданія къ отцу.
Марья Григорьевна видѣла въ немъ исключительно собственное свое удовольствіе, ей хотѣлось имѣть возлѣ себя существо, вполнѣ ей преданное, такое, съ которымъ бы она могла болтать когда ей вздумается, смѣяться, когда захочется, сердиться и мириться по своимъ капризамъ, которое, хотя по наружности, восхищалось бы ея радостями, горевало ея горемъ, думало одинаково съ нею.-- Она не любила, напримѣръ, спать одна въ комнатѣ, а класть съ собою горничную дѣвушку считала унизительнымъ; иногда ей хотѣлось подѣлиться впечатлѣніемъ, передать какую нибудь тайну своего сердца, отецъ или братъ не поймутъ ее или засмѣются надъ пансіонскими замашками, а другаго близкаго человѣка, никого не было.-- Словомъ, ей хотѣлось имѣть друга, но друга ей вполнѣ покорнаго, обязаннаго, не имѣющаго одинаковыхъ правъ съ нею, друга, который бы сознавалъ ея первенство и преклонялся ему.-- Sophie, навостривъ уши, съ разгорѣвшимися щеками, слушала когда Марья Григорьевна болтала о своихъ удовольствіяхъ; Sophie восхищалась ее нарядами, удивлялась ея роскоши и богатству, умилялась предъ ея величіемъ, вздыхала глядя на ея дорогіе браслеты, наконецъ, Sophie отучалась скромностію, умѣньемъ ужиться, характеромъ способнымъ поддаться постороннему вліянію, и во всемъ этомъ олицетворяла собою того друга, котораго искала Марья Григорьевна.
Напротивъ, Софья Ивановна, въ задуманномъ планѣ видѣла единственную возможность измѣнить свой скучный образъ жизни. Ей представились и богатые наряды, которые она надѣлаетъ изъ получаемаго жалованья, и выѣзды, и вообще вся эта беззаботная и легкая жизнь, которая лелѣяла ея подругу, и которой втайнѣ она завидовала; Софья Ивановна не задумалась бы произнести -- да; она готова была тотчасъ согласиться на предложеніе Марьи Григорьевны, но ее останавливала мысль объ отцѣ, и сожалѣніе о немъ. Она не знала, какъ объявить свое желаніе. То ей казалось, что отецъ обрадуется ея намѣренію, возможности пользоваться всѣми удобствами богатой жизни. "Что-жъ, говорила она сама съ собой, я вѣдь въ Петербургѣ останусь, папаша будетъ меня видѣть; я его также буду любить, онъ будетъ знать, что меня ласкаютъ, что я весела, покойна, ему же лучше; я отъ него ничего не потребую, наконецъ, онъ долженъ считать за честь себѣ!.." То какой-то внутренній голосъ подсказывалъ ей: "нѣтъ, это огорчитъ, убьетъ твоего отца, стало быть ты не любишь его, ты заботишься только о себѣ, о пустыхъ удовольствіяхъ, ты не помощь, а бремя его". И Софья Ивановна задумалась. "Господи! что мнѣ дѣлать?" шептала она. "Нѣтъ, я люблю папашу, я не оставлю его!"
-- Прощай, Sophie!-- говорила Марья Григорьевна, цѣлуя свою подругу: -- смотри же я не на долго разстаюсь.
-- Прощай, Маша, благодарю тебя!-- грустно отвѣтила Софья Ивановна, -- очень, очень благодарю, я теперь ничего не знаю, потомъ увижу, скажу тебѣ, -- добавила она.
-- Не потомъ, а скорѣй, скорѣй, какъ можно скорѣй!-- замѣтила первая.
Онѣ крѣпко поцѣловались и разстались.
-- Что ты, Сонечька, словно огорчена чѣмъ, словно сказать что-то хочешь, говорилъ Иванъ Петровичъ въ тотъ же день вечеромъ: -- ужъ не обидѣли ли тебя въ гостяхъ-то?
-- Ахъ, папаша, что это вы право говорите, въ этакомъ и обидѣли!.. тамъ такъ пріятно, весело, не замѣчаешь какъ время проходитъ, отвѣтила она со вздохомъ, какъ бы сожалея о прошедшемъ.
-- Ну и слава Богу! я вѣдь такъ только изъ любви же къ тебѣ сказалъ; мнѣ все кажется, что вотъ ты точно скучаешь дома, точно недовольна чѣмъ?
-- Полноте, папаша, ужъ у меня характеръ такой, нельзя же смѣяться все.
Софья Ивановна немножко надулась; въ комнатѣ все замолчало.
-- Вотъ Богъ дастъ послѣ 1-го Мая въ Екатерингофъ будемъ ходить, началъ Иванъ Петровичъ, воздухъ тамъ, Сонечька, чудесный, качели есть.
-- Фи, папаша, какъ вамъ нестыдно, кто-жъ тамъ гуляетъ!.. лучше же я въ Павловскъ поѣду, къ Машѣ. Иванъ Петровичъ ничего не отвѣтилъ и задумался.
-- Скучаешь ты, Сонечька, дома, заговорилъ онъ нѣсколько спустя:-- Богъ тебя знаетъ, а только скучаешь; ты бы вотъ работой какой нибудь занялась, рукодѣльемъ.
-- Купите мнѣ бархату и синели, я вамъ туфли вышью.
-- Куда же мнѣ такія туфли, некстати!.. Вонъ и въ хозяйствѣ мало ли что найдется, только посмотрѣть такъ работы не оберешься, что починить, поправить, что самой сдѣлать, что кухарку заставить... Иванъ Петровичъ замолчалъ и изъ подлобья взглянулъ на дочь.-- Она плакала.
-- Господи! Сонечька, что съ тобой?!.. произнесъ онъ почти съ ужасомъ, разводя руками. Сонечька, ангелъ мой, да развѣ я тебя чѣмъ обидѣлъ?.. ну, ну не сердись, прости меня, вѣдь я дуракъ, старый дуракъ! говорилъ Иванъ Петровичъ сквозь слезы.
Софья Ивановна заплакала сильнѣй.
-- Господи! да что-жъ это такое?.. сокровище ты мое, ну, коли виноватъ, накажи меня, что-ли, -- не плачь только, Сонечька! а Сонечька.
-- Богъ съ вами, папаша, отвѣтила Софья Ивановна всхлипывая:-- развѣ я затѣмъ воспитывалась, чтобъ работать только; ужъ лучше бы вы меня и домой не брали; насъ не учили всякую дрянь дѣлать, не въ ключницы же я готовилась!
Иванъ Петровичъ не зналъ, что и отвѣчать. Онъ только цѣловалъ руки дочери, какъ бы прося у нее прощенія за нанесенное оскорбленіе.-- Софья Ивановна долго не могла утѣшиться, но, наконецъ, предложеніе отца ѣхать къ какимъ-то знакомымъ нѣсколько успокоило ее.
Вообще, съ этого вечера отношенія между отцомъ и дочерью сдѣлались какъ-то холодны и натянуты. Софья Ивановна явно выказывала свое неудовольствіе на все окружающее, иногда отвѣчала отцу какъ-то нехотя, иногда по нѣскольку часовъ сряду сидѣла задумавшись, иногда плакала, безъ всякой видимой прятаны. У Ивана Петровича, отъ такого обращенія ныло сердце; чѣмъ только могъ, онъ старался угодить дочери, кое-какъ веселить, разговарить, занять ее; но всѣ его старанія не только не имѣли успѣха, напротивъ, дѣйствовали отрицательно.
Однажды, нѣсколько дней спустя, Софья Ивановна вдругъ повеселѣла, она шутила, смѣялась, прыгала, безпрестанно цѣловала отца. Иванъ Петровичъ также развеселился и надивиться не могъ внезапной, неожиданной перемѣнѣ.
-- Папаша, голубчикъ папаша! говорила она, крѣпко сивашя руки отца:-- знаешь, у меня къ тебѣ просьба есть, ты не откажешь, не осердишься на меня?
-- Что ты, Сонечька, Богъ съ тобой, да могу ли я сердиться на такого ангела, лишь бы весела была да спокойна!-- Небось новую шляпку хочется, вотъ погоди, получимъ мы жалованье, вмѣстѣ къ француженкѣ поѣдемъ и выберемъ!
-- Что шляпку, не шляпку, папаша... угадай! Она пристально посмотрѣла на отца.
-- Ну, гостинцу что-ли какого?
-- И не гостинцу!-- Она съ досадой махнула рукой. Знаешь, мнѣ ничего не нужно, ничего, ничего!.. только... ну, вотъ что, отпусти меня жить къ Машѣ, вдругъ произнесла она, проворно поцѣловала Ивана Петровича и взглянула на него такъ, какъ будто заранѣе хотѣла знать, какое дѣйствіе произвели слова ее.
-- Что ты сказала Сонечька? какъ жить?.. вѣдь ты со мной живешь, у себя дома, въ недоумѣніи отвѣтилъ отецъ, не совсѣмъ понимая просьбу дочери.
-- Такъ папаша!.. вотъ видишь ли, я давно собиралась сказать... Маша меня такъ любитъ, тамъ такъ ласкаютъ меня... ну, и папаша ея хочетъ взять къ ней компаньонку; вотъ Маша а предлагаетъ мнѣ... они и жалованье положатъ... я отъ тебя ничего не буду требовать, мнѣ тамъ весело будетъ!
Иванъ Петровичъ не зналъ что отвѣчать, казалось онъ на довѣрялъ ушамъ своимъ и вопросительно смотрѣлъ на дочь.
-- Да, какъ же, Сонечька?.. что это говоришь ты?!.. Кв=акъ требовать ничего не будешь; да развѣ я запрещаю тебѣ требоватъ?.. Господи! да требуй ты у меня, заключилъ онъ какъ-то отчаянно.
-- Ахъ, папаша, я сама буду получать жалованье, тебѣ же лучше... у нихъ такъ хорошо, они такъ любятъ меня!
-- Любятъ!.. Господи! да побойся Бога, Сонечька, опомнись, подумай что говоришь ты, да развѣ я-то не люблю тебя, кто-жъ можетъ любить такъ, развѣ я могу жить безъ тебя, что ты... Господи, Господи! до какого сраму дожили!.. когда я умру, тогда дѣлать нечего, ступай въ чужіе люди, а покамѣстъ живъ, совѣсть у меня не повернется на такое дѣло!
-- Значитъ вы не хотите мнѣ счастія, Богъ съ вами, отвѣтила Софьи Ивановна сквозь слезы:-- а только я умру здѣсь, я не могу такъ жить, я непремѣнно умру! добавила она и заплакала.
Иванъ Петровичъ хотѣлъ что-то сказать, во махнулъ рукой и самъ заплакалъ.
-- Что-жъ, ступай! говорилъ онъ нѣсколько минутъ спустя, отпустить тебя по своей волѣ я не могу, ну, а насильно тоже не удержишь, насильно какая жизнь, тягость одна!-- Что-жъ, ступай, если сердце ни о комъ не болитъ, если свой домъ постылъ, въ чужихъ людяхъ лучше, отецъ что!.. отецъ вотъ ѣздилъ, ѣздилъ, а не то и пѣшкомъ въ пансіонъ таскался, просилъ, выпрашивалъ, изъ послѣдняго все отдавалъ, думалъ выйдетъ дочь на радость, на утѣху ему, а вышла дочь, какъ чужой человѣкъ точно!.. Что-жъ, ступай, у отца вонъ комнатки маленькія, не то что ваши залы тамъ, парадныхъ каретъ тоже нѣтъ, отецъ дрянь, бѣднякъ, не генералъ, что въ немъ!.. Ступай, Соня, ступай, прыгай, танцуй!.. Я только одно скажу -- вспомнишь ты меня да поздно будетъ; своя черствая корка лучше чужихъ ананасовъ! заключилъ онъ, вставая и уходя въ свою комнату.
Софья Ивановна продолжала плакать.
-- Полно, Сонечька! заговорилъ снова Иванъ Петровичъ, вѣдь ты свои слезами все сердце мнѣ высушишь, вѣдь я же говорю тебѣ, дѣлай какъ хочешь; о чемъ же плакать-то.
-- Вы сердитесь на меня! проговорила она попрежнему.
-- Что мнѣ сердиться, отвыкла ты отъ отца да и все тутъ!.. я не сержусь, а сердце у меня разрывается, я бы лучше согласился камни ворочать, чѣмъ твои слезы видѣть, жгутъ онѣ меня, Соня, жгутъ!..
-- Папаша, простите меня! произнесла, она ухвативъ руку отца и покрывъ ее поцѣлуями.
Иванъ Петровичъ просвѣтлѣлъ; на лицѣ его показалась улыбка; онъ все забылъ, бросился успокоивать дочь и кончилъ тѣмъ, что самъ же просилъ у нее прощенія. Софья Ивановна перестала плакать, однако не развеселилась, сидѣла угрюмо, молча, жаловалась на головную боль и легла спать раньше обыкновеннаго.
На другой день, въ отсутствіи отца, она написала слѣдующее письмо къ Марьѣ Григорьевнѣ.
"Милая Маша! пожалѣй меня, я такъ несчастна, что не въ состояніи тебѣ выразить всего того, что чувствую!-- Все кончено!-- Прощай мой ангелъ; быть можетъ я скоро умру, если это случится, приди ко мнѣ на могилу и вспомни обо мнѣ. Вчера я говорила папашѣ о твоемъ предложеніи, онъ и слышать не хочетъ, упрекаетъ меня, да я и сама знаю, Маша, что это убьетъ его; мнѣ теперь самой себя стыдно, совѣстно.-- Господи! къ чему ты затѣяла это, теперь я и на денекъ не смѣю попроситься къ тебѣ. А такъ жить, какъ живемъ мы, я не могу; вообрази, кромѣ какого-то противнаго старика, папашинаго пріятеля, ни одна душа человѣческая не заглядываетъ къ вамъ, я все одна, все одна; мы живемъ въ двухъ комнатахъ маленькихъ, низенькихъ; у меня нѣтъ горничной, я сама себя одѣваю, сама себѣ чешу голову, постель моя стоитъ по цѣлымъ днямъ, не убранная, сама я не умѣю, а кухарку съ ея грязными руками не пускаю. Ради Бога, Маша, не разсказывай этого никому, особенно изъ нашихъ; не ссорь меня съ бѣднымъ отцомъ; я люблю его, но жить съ нимъ невыносимая скука. Помнишь ли въ пансіонѣ какіе планы мы составляли и что-же!?.. увы!-- Пожалѣй меня, Маша; дѣлай какъ знаешь, пусть что будетъ, то будетъ, я бы почла себя счастливою еслибъ могла жить у тебя, а только не бывать этому, противъ воли папаши я никогда не пойду; вѣдь я одна у него.-- Прощай Маша, и прощай навсегда; будь весела, счастлива и незабывай о своей горюющей Сонѣ. Неизмѣнный другъ твой Sophie Riabinkine".
Она перечитала письмо, сложила, запечатала, надписала адресъ Марьи Григорьевны и отправила на городскую почту.
Прошло съ недѣлю.
Однажды, послѣ обѣда, Иванъ Петровичъ по обыкновенію спалъ у себя на диванѣ; Софья Ивановна сидѣла задумавшись и перелистывала какую-то квиту.-- Въ комнату вбѣжала Матрена.