Виппер Роберт Юрьевич
Общество, государство, культура Запада в XVI веке. Часть I

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Введеніе.
    I. Экономическія условія въ Западной Европѣ къ 1500 г.
    II. Политическія условія въ Западной Европѣ въ 1500 г.
    III. Религіозное движеніе въ Западной Европѣ въ послѣдніе два вѣка передъ реформаціей.
    IV. Просвѣщеніе въ Западной Европѣ около 1500 г.
    Текст издания: журнал "Міръ Божій", NoNo 2-5, 7, 8 1897.

Общество, государство, культура Запада въ XVI вѣкѣ.

Введеніе.

Понятіе о новомъ времени въ противоположность среднимъ вѣкамъ и философія исторіи, которой это понятіе служило.-- Почему оно не удовлетворяетъ насъ?-- Сомнѣнія въ возможности вообще научнаго изученія и построенія всемірной исторіи.-- Новыя задачи, внесенныя соціологической постановкой исторической науки.

   Минувшая работа научной и философской мысли оставляетъ въ наслѣдіе позднѣйшимъ поколѣніямъ извѣстную систему представленій и идей, закрѣпленную своеобразной терминологіей. Такимъ знакомъ научно-исторической работы за послѣдніе 100--150 лѣтъ остались привычные намъ со школьной скамьи историческіе заголовки и рубрики -- "Средніе Вѣка", "Новое время", "Возрожденіе", "Реформація" и т. д. Подобные термины, когда-то символы живыхъ комбинацій мысли, потомъ остающіеся лишь въ качествѣ затвердѣлыхъ, механически повторяемыхъ рамокъ, надолго переживаютъ общее воззрѣніе, которое ихъ вызвало, переживаютъ методы и пріемы, посредствомъ которыхъ были сложены покрываемыя ими построенія. Но простыя имена, при своей живучести, способны превращаться въ умахъ какъ бы въ неоспоримые общіе факты. Термины сохраняютъ господство надъ историческимъ матеріаломъ: новыя впечатлѣнія, новонаблюденные факты продолжаютъ къ нимъ приспособляться; мало того, въ терминахъ стараются открыть новый смыслъ, имъ даютъ новыя истолкованія; вмѣсто того, чтобы спрашивать, удобно ли обозначенное ими дѣленіе, подходитъ ли оно къ такимъ-то выясненнымъ нами вновь причиннымъ рядамъ, мы склонны искать, въ какую категорію отнести новооткрытое явленіе или группу явленій, какъ пригнать ихъ къ готовой схемѣ. Такъ бываетъ до тѣхъ поръ, пока подъ вліяніемъ новыхъ научныхъ задачъ, новаго философскаго взгляда, не наступитъ моментъ кризиса схемы, моментъ рѣшительнаго пересмотра общей исторической картины.
   Въ настоящую пору многихъ не удовлетворяетъ унаслѣдованное построеніе всемірной исторіи, и въ особенности рубрика "Новаго времени", которое принято начинать съ возрожденія или реформаціи и противополагать "Среднимъ вѣкамъ". Чтобы опредѣлить цѣну для насъ этой періодизаціи, поучительно прежде всего справиться, когда, подъ вліяніемъ какихъ общихъ воззрѣній и для какой нужды были сложены эти группы и придуманы эти названія? Остаются ли для насъ обязательными прежніе мотивы? Или ихъ мѣсто заступили другія побужденія, которыя, однако, хорошо мирятся со старыми раздѣлами? Здѣсь оказывается прежде всего, что термины возникли гораздо раньше и безъ связи съ содержаніемъ вложенной въ нихъ потомъ формулы, что содержаніе это выработалось сравнительно весьма поздно.
   Въ историческихъ обобщеніяхъ всегда болѣе или менѣе сказывается потребность выдѣлять эпоху своего поколѣнія или ближайшихъ къ нему поколѣній въ видѣ особаго новаго или новѣйшаго времени. Все дѣло въ томъ, насколько далеко вглубь отодвигаютъ его начало. У людей XVII и XVIII столѣтій сознаніе, что Европа живетъ въ послѣдніе вѣка какою-то особенною жизнью, было весьма интензивно. Между тѣмъ оно совершенно не сходилось съ традиціоннымъ и общепринятымъ раздѣленіемъ исторіи человѣчества на 4 періода по 4 всемірнымъ монархіямъ Даніилова пророчества; къ тому-же не могло не смущать, что послѣдній по пророчеству періодъ -- римской имперіи -- затянулся необычайно долго: научный классификаторъ чувствовалъ естественно необходимость провести въ немъ разграничительныя линіи. Подъ вліяніемъ этихъ потребностей и возникъ въ средѣ ученыхъ филологовъ, подъ вѣдомствомъ которыхъ скромно состояла исторія, терминъ "Средній вѣкъ" (у насъ еще Грановскій употреблялъ эту первоначальную, болѣе яркую форму; обычное теперь выраженіе "Средніе вѣка" представляетъ дальнѣйшее видоизмѣненіе, въ которомъ специфическій смыслъ термина ослабленъ и сведенъ на блѣдную хронологическую рамку). Созданный такимъ образомъ періодъ долженъ былъ служить къ тому, чтобы на одномъ концѣ отмѣтить гибель подлиннаго классицизма, а на другомъ -- появленіе новой эры просвѣщенія, начавшейся со времени литературнаго воскрешенія классицизма. Ученые родоначальники термина руководились при его установленіи очень узкими, спеціальными мотивами г они думали при этомъ о возобновленіи въ эпоху, къ которой причисляли себя, чистой латыни послѣ господства латыни варварской, или "латыни средняго и низшаго вѣка". Къ понятію "вѣка" легко примыкала заимствованнная ими у древнихъ аналогія историческихъ періодовъ и возрастовъ жизни: между современностью, періодомъ зрѣлости, и античнымъ міромъ, раннимъ возрастомъ человѣчества, какъ бы естественно помѣшался промежуточный возрастъ, "средній вѣкъ". Внѣшнее раздѣленіе эпохъ, принятое филологами-гуманистами, почти совпало съ построеніемъ исторіи сообразно церковно-протестантскимъ интересамъ: съ этой точкой зрѣнія тѣ же самые одиннадцать вѣковъ (отъ V до XVI) оказывались промежуточными между раннимъ христіанствомъ, не затемненнымъ іерархіей и традиціей, и его "возстановленіемъ".
   Но, въ сущности, до конца прошлаго вѣка такія раздѣленія эпохъ имѣли спеціальный интересъ. Крупнѣйшіе универсалъ-историки (напр., Шлёцеръ) не подчинялись имъ и группировали данныя общей и мѣстной исторіи по другимъ признакамъ. Два крупныхъ направленія мысли придали хронологическимъ терминамъ "Средній вѣкъ" и "Новое время" ихъ современный смыслъ и фиксировали дожившее до насъ дѣленіе исторіи человѣчества на три великихъ періода.
   Во-первыхъ, съ XVIII в. стало распространяться своеобразное представленіе о развитіи человѣческой "личности". Философія индивидуализма, или либерализма (если подъ либерализмомъ разумѣть не одну политическую программу, но цѣлую систему общихъ воззрѣній), выставила свою историческую формулу. Объявивши главной задачей культуры обоснованіе индивидуальной свободы, правъ человѣка, либерализмъ открывалъ свою историческую эпоху -- Новую исторію -- съ высвобожденія личности въ явленіяхъ Возрожденія и Реформаціи отъ давленія авторитета; враждебный церкви и аскетической морали, либерализмъ усматривалъ въ господствѣ католичества сокрушающій умственный и нравственный авторитетъ. Въ готовый уже терминъ "Средній вѣкъ" было вставлено теперь опредѣленное соціально-этическое содержаніе. Либерализмъ внесъ вмѣстѣ съ тѣмъ новое понятіе въ раздѣленіе эпохъ, заимствованное уже изъ сферы соціально-политическихъ отношеній. Онъ стремился искоренить общественное неравенство, сословныя привилегіи, экономическія стѣсненія, ставившія преграду личной предпріимчивости; всѣ эти ненавистныя ему формы были собраны подъ именемъ феодализма. Крушеніе ихъ, правда, относилось только къ концу прошлаго вѣка и не совпадало съ окончаніемъ "Средняго вѣка", но для того, чтобы сблизить даты начала обоихъ освободительныхъ теченій, либерализмъ допустилъ въ качествѣ своего предшественника абсолютную монархію и помѣстилъ ее въ роли перваго противника феодальнаго порядка въ XVI и XVII вв.
   Благодаря либеральной формулѣ, крайне невыгодно раздвинулось представленіе о феодализмѣ: феодализмъ былъ нѣкоторымъ образомъ оторванъ отъ опредѣленнаго историческаго мѣста, и типическія черты его стерты; вмѣсто того, чтобы разумѣть подъ винъ своеобразный европейскій строй IX--XII вв., основанный на натуральномъ хозяйствѣ, крѣпостномъ трудѣ и сеньоріальной власти, въ категорію феодализма было отнесено также все, что потомъ, на почвѣ сословнаго государства съ XV по XVIII в. служило выраженіемъ соціальной іерархіи и соціальныхъ привилегій сепаратизма и аристократическихъ тенденцій въ политикѣ. Вслѣдствіе такой сплошной характеристики феодализма, растянутаго на десять вѣковъ, въ общей исторической картинѣ выпала, въ свою очередь, важная эпоха высвобожденія и матеріальнаго подъема низшихъ классовъ, которая какъ разъ приходилась до начала такъ-называемаго "Новаго времени", т. е., приблизительно, на XIII--XV вв. Наоборотъ, было упущено, что "Новое время" принесло весьма существенное матеріальное и отчасти правовое ухудшеніе участи этихъ классовъ. Однако, старая философско-историческая формула шагала черезъ этотъ промежутокъ, не замѣчая его, и шагала при помощи идеи непрерывнаго общаго прогресса.
   Какъ бы то ни было, но, благодаря этимъ натяжкамъ, закрѣпилась распространенная и доселѣ формула, что средневѣковая жизнь состоитъ въ преобладаніи феодализма и католицизма, въ качествѣ началъ авторитета и іерархіи, а новое время заполняется отрицаніемъ этихъ началъ и вытѣсненіемъ ихъ во имя принциповъ личной свободы и равенства.
   Чрезвычайно кстати для этой философіи исторіи пришелся терминъ возрожденіе, который у филологовъ имѣлъ специфическій смыслъ возвращенія въ стилѣ и литературныхъ формахъ къ древнимъ образцамъ; въ исторіографіи XIX в. подъ этотъ терминъ подставили необыкновенно широкое понятіе о всестороннемъ разцвѣтѣ личной и общественной жизни. Въ концѣ концовъ подъ Возрожденіемъ всякій разумѣетъ все, что угодно: одинъ -- жизненный оптимизмъ, другой -- мораль, заключенную въ словахъ "человѣкъ есть мѣра всѣхъ вещей", третій -- политическій и соціальный демократизмъ, четвертый -- раціональную педагогію, пятый -- даже появленіе денежнаго хозяйства и т. д. Но всюду въ этихъ представленіяхъ примѣшивается своеобразное пониманіе древности, которое уже идетъ отъ новой филологіи, отъ второго классицизма XVIII в.: это та мысль, что древній греко-римскій міръ -- школа человѣчества, что личность достигла въ немъ полнаго и всесторонняго развитія; что только съ того момента, когда среднеевропейскіе народы прошли эту школу, они сопрѣли, или "возродились" для настоящей жизни.
   Послѣднихъ звеномъ въ этой комбинаціонной работѣ послужила теорія прогресса, въ разныхъ направленіяхъ развитая Гердеромъ, Кондорсэ, Гегелемъ и Контомъ. Какъ ни различно смотрѣли всѣ они на общій ходъ и смыслъ историческаго процесса, какъ ни различно опредѣляли они характеръ эпохъ и законы ихъ смѣны, но общій результатъ ихъ построеній состоялъ въ томъ, что факты европейской исторіи были подняты на высоту міровыхъ переворотовъ и общечеловѣческой эволюціи. Надолго закрѣпилась та идея, что отъ вѣка пирамидъ или отъ Мараѳона и до нашихъ дней, отъ египетскихъ работъ въ Нильской долинѣ до современныхъ завоеваній европейской цивилизаціи на земномъ шарѣ развертывается великое непрерывное связное цѣлое, исторія человѣчества; что разумѣемая подъ этимъ именемъ группа, сначала небольшая, мѣстная, потомъ ставшая всесвѣтной, проходила по извѣстному плану, данному заранѣе или раскрывшемуся въ самомъ движеніи, въ опредѣленныя грани времени, опредѣленныя ступени прогрессирующаго развитія; что отдѣльныя народности вносили въ этотъ- процессъ лишь спеціальные вклады, какъ бы исполняли спеціальныя партіи въ большомъ оркестровомъ концертѣ. Руководясь фактами движенія науки, моральныхъ и философскихъ идей, отчасти промышленной техники, направители всемірно-историческихъ конструкцій втискивали данныя другихъ рядовъ въ большія отвлеченныя рубрики, изъ которыхъ каждая играла роль послѣдовательной ступени въ развитіи принциповъ. Такъ какъ связывать посредствомъ принципіальныхъ девизовъ, пригонять факты частныхъ прерывающихся эволюцій подъ общую линію прогреса было не легко, то всемірная исторія постоянно трудилась надъ шлифованьемъ и подчисткой непослушнаго матеріала, постоянно вырабатывала и мѣняла отмѣтки къ эпохамъ, въ родѣ "подготовка движенія", "реакція мысли" и т. д. Въ развертывающейся исторической картинѣ послѣднимъ 3, 4 столѣтіямъ "Новой исторіи" была отведена особая роль: этотъ періодъ получилъ характеристику времени по преимуществу прогрессивнаго, времени лихорадочно быстраго усовершенствованія во всѣхъ сферахъ жизни.
   Современная наука не знаетъ, что дѣлать съ этимъ унаслѣдованнымъ канономъ. Съ одной стороны, ея вниманіе устремлено на такія явленія, которыя никакъ не укладываются въ старыя рамки, сработанныя для культурныхъ сюжетовъ. Въ самомъ дѣлѣ какъ, напр., примирить съ общимъ представленіемъ объ освободительномъ вліяніи реформаціи факты новаго прикрѣпощенія крестьянъ въ Германіи, совпадающіе хронологически съ религіознымъ расколомъ и реформой? Или, наоборотъ, какъ оторвать подъ фирмой "освобожденія личности" развитіе капитализма въ среднеевропейскихъ странахъ въ XVI в. отъ промышленныхъ тендецій XV в., которыя привели къ торжеству денежныхъ силъ въ слѣдующемъ столѣтіи? Съ другой стороны, новая историческая наука изучаетъ движеніе въ предѣлахъ ясно очерченныхъ группъ, націй, государствъ, сословій и т. д. Самыя явленія духовной культуры, подъ бѣглымъ впечатлѣніемъ которыхъ прежде выводились смѣлыя и красивыя воздушныя линіи надъ земною обыденностью, самыя эти явленія новый изслѣдователь стремится привести въ тѣсную связь съ ближайшими соціальными и матеріальными условіями. Поколебалось и представленіе о непрерывномъ прогрессѣ, по восходящей линіи котораго старая философія исторіи располагала общественные и культурные факты. Конецъ культуры древняго міра представляется теперь многимъ вовсе не результатомъ прихода новыхъ народностей. Если здѣсь была возможна, помимо внѣшняго давленія, естественная смерть или, лучше сказать, переходъ къ низшему растительному существованію, послѣдовательная утрата признаковъ облика человѣческаго, отчего не допустить возможности аналогичнаго явленія для другихъ культуръ? На чемъ, дальше, основана увѣренность, что ни одна культура не погибаетъ окончательно, а должна служить естественной школой для послѣдующихъ? Историкъ соціальныхъ отношеній постоянно будетъ спрашивать себя, въ угоду чему, какому принципіальному идолу онъ долженъ включать въ общую категорію прогресса такія явленія, какъ, напр., упомянутую выше перемѣну въ положеніи нѣмецкаго крестьянина въ XVI в.?
   Понятно то недовѣріе, съ которымъ многіе относятся, вопервыхъ, ко всякой философіи исторіи, а затѣмъ къ старой всемірной исторіи, построенной на идеѣ органическаго человѣчества, на понятіи о самостоятельности духовной жизни, о внутренней необходимости культурныхъ перемѣнъ и культурныхъ пріобрѣтеній, не только не зависящихъ отъ элементарныхъ условій жизни, во, наоборотъ, способныхъ произвольно организовать всю жизнь. Недовѣріе доходитъ до отрицанія всемірной или всеобщей исторіи, какъ научнаго цѣлаго; при этомъ болѣе или менѣе явно пробивается та мысль, что закономѣрность развитія можетъ быть изучаема только въ замкнутыхъ группахъ, только тамъ, гдѣ мы имѣемъ цѣльный процессъ; въ судьбѣ же Европы, а еще болѣе въ судьбѣ всѣхъ культурныхъ народовъ земного шара, говорятъ сомнѣвающіеся, мы располагаемъ лишь суммой, случайнымъ сцѣпленіемъ моментовъ, принадлежащихъ различнымъ рядамъ и живымъ группамъ. Въ неопредѣленныхъ внѣшнихъ рамкахъ того, "по называется эволюціей человѣчества, всемірно-историческимъ процессомъ, возможно лишь послѣдовательное систематическое описаніе или художественное воспроизведеніе картины прошлаго; наукѣ, поскольку она стремится къ открытій общихъ законовъ и общихъ нормъ, съ этимъ цѣлымъ дѣлать нечего.
   Слѣдовательно, отъ прежней всемірной исторіи могутъ сохраниться лишь обрывки, лишь частныя задачи, которыя охватываютъ нѣсколько одновременныхъ или послѣдовательныхъ группъ, соединенныхъ по какому-либо общему интересу: таковы различныя международныя отношенія, промышленныя, дипломатическія, военныя, таково распространеніе національной литературы за предѣлами ея родины, такова исторія религіозныхъ и церковныхъ отношеній, какъ системы, стоящей надъ многими народностями и т. д.
   Не трудно видѣть однако, что утраченный принципъ единства всеобщей исторіи замѣнился другимъ, что она сохранила свой научный характеръ, больше того, что сосредоточеніе интереса на эволюціи болѣе тѣсныхъ группъ ввело всеобщую исторію въ новую научную фазу. Эту фазу, пришедшую на смѣну философско-исторической, можно назвать соціологической. Историческая наука становится болѣе абстрактной; ея тенденція все болѣе направляется къ тому, чтобы подмѣчать общія черты въ эволюціи общественныхъ группъ, чтобы изучать роль постоянныхъ факторовъ, чтобы, на основѣ наблюденія аналогичныхъ моментовъ, выяснять нормальный ходъ развитія этихъ группъ. Такой перемѣнѣ цѣлей и пріемовъ историческаго изученія чаще даютъ другую формулировку: именно новые методы, пріемы абстрагированія, общія комбинаціи и аналогіи, добытыя путемъ сравненія эволюціонныхъ моментовъ отдѣльныхъ группъ, отводятъ въ кругъ особой науки, соціологіи, оставляя исторіи только конкретное описаніе, только классификацію матеріала. Можно возражать, что это раздѣленіе искусственно, что оно проводится, такъ сказать, только на бумагѣ: въ дѣйствительномъ обиходѣ науки не существуетъ и невозможно такое распредѣленіе труда и такая послѣдовательность, чтобы лишь по установленіи конкретныхъ рядовъ наступало пользованіе ими для сравненія, для абстракціи; оба пріема постоянно переплетаются и дополняютъ другъ друга. Во всякомъ случаѣ, сущность перемѣны въ пользованіи историческимъ матеріаломъ, въ построеніи историческаго цѣлаго остается та же, куда бы ни относить новый методъ: центръ тяжести историческаго интереса лежитъ въ данную минуту не въ изученіи событій, не въ изученіи единичнаго, особеннаго, исключительнаго, а въ изученіи типическаго, въ наблюденіи повторяемости, правильности, въ выдѣленіе постоянныхъ, возвращающихся элементовъ.
   Нельзя не замѣтить при этомъ, что общество въ его національно политической организаціи, какъ группа наиболѣе сплоченная, прочная, интензивная въ своей сознательной жизни, можетъ всего удобнѣе служить органической единицей въ сравнительномъ изученіи, можетъ дать матеріалъ для самыхъ разнообразныхъ разрѣзовъ. На самой терминологіи отражается эта перемѣна интереса и метода: терминъ "Средніе вѣка", дискредитированный въ качествѣ имени великой общечеловѣческой эпохи, переходитъ съ извѣстнымъ правомъ въ область изученія исторіи отдѣльныхъ народностей и становится обозначеніемъ нѣкотораго типическаго періода въ развитіи народной жизни; въ этомъ смыслѣ терминъ этотъ фиксируется на болѣе тѣсной эпохѣ жизни германскихъ и романскихъ народовъ, приблизительно, отъ VIII до ХИ в.; въ этомъ смыслѣ говорятъ о греческомъ, египетскомъ средневѣковьѣ, какъ эпохахъ древней греческой, египетской исторіи, напоминающихъ въ соціальномъ и культурномъ отношеніи упомянутые вѣка въ исторіи среднеевропейскихъ народовъ. Даже такія составныя и обширныя группы, какъ греко-римскую древность, современный историкъ склоненъ разсматривать въ качествѣ матеріала для типа своего рода и въ смыслѣ сложной международной культурной системы ставитъ въ параллель новоевропейскому.
   Такимъ образомъ, въ наше время всеобщая исторія постепенно обращается въ изученіе историческихъ типовъ и типическихъ соотношеній. Задача ея состоитъ или въ выясненіи общаго пути, общихъ нормъ, въ которыхъ совершается жизнь аналогичныхъ общественныхъ группъ въ ихъ цѣломъ составѣ, или въ выясненіи повторяющихся взаимоотношеній, какъ, напр., развитіе государственнаго порядка въ связи съ эволюціей общественныхъ формъ и т. п. При такой постановкѣ научныхъ задачъ матеріалъ можетъ быть привлекаемъ въ очень различныхъ рядахъ и разрѣзахъ. Типъ новоевропейской націи, новоевропейскаго государства (приблизительно, съ IX--XII вв. начиная) важенъ, какъ наиболѣе сложный, богатый по содержанію и представленный въ значительномъ числѣ особей, развивавшихся въ близкихъ, сходныхъ условіяхъ и непрерывныхъ взаимныхъ сношеніяхъ; отсюда совпаденіе въ жизни новоевропейскихъ націй аналогичныхъ моментовъ и періодовъ. Изученіе такихъ моментовъ и періодовъ и представляетъ наилучшій путь къ выясненію общаго типа и общихъ свойствъ его развитія. Съ этой точки зрѣнія, напр., удобно брать такія эпохи въ исторіи западноевропейскихъ народовъ, какъ XVI в. Будемъ ли мы этотъ вѣкъ называть эпохой реформаціи или отмѣтимъ его по другой чертѣ, заимствованной изъ экономической или политической исторіи, задача будетъ заключаться въ томъ, чтобы въ общихъ сцѣпленіяхъ или въ одновременныхъ, повторяющихся въ разныхъ странахъ явленіяхъ открыть основныя черты европейскаго общественнаго типа и особенности того поворота, который онъ прошелъ въ крупный періодъ своего развитія. Конечно реформація или открытіе океаническихъ путей и всемірная торговля представляютъ собой нѣкоторый общій результатъ для европейской системы народовъ и государствъ; конечно, сложившіяся въ это время отношенія своеобразно связали отдѣльныя историческія группы въ новыя, болѣе общія соединенія, или развили между ними новые антагонизмы, но первый вопросъ, который намъ важно выяснить, состоитъ въ томъ, какимъ образомъ европейскія общества могли придти къ сходнымъ результатамъ въ соціальной, политической и культурной сферѣ. Именно эти черты аналогичнаго развитія западныхъ обществъ составляютъ, главнымъ образомъ, то цѣлое, которое мы называемъ исторіей Европы.
   Поэтому, возможно такое построеніе общей исторіи Европы въ предѣлахъ крупныхъ эпохъ, какъ бы мы изучали движеніе одной изъ входящихъ въ ея составъ группъ, пополняя данными развитія другихъ. Преимущество такого своднаго изученія сходныхъ группъ будетъ заключаться въ томъ, что мы будемъ располагать большимъ количествомъ примѣровъ, большимъ выборомъ моментовъ. которые всѣ вмѣстѣ не встрѣчаются въ каждомъ отдѣльномъ рядѣ, въ движеніи отдѣльной группы, или не всюду отличаются одинаковой яркостью. Такъ мы изучаемъ раннюю колоніальную политику на Испаніи, образованіе новаго общества и развитіе національно-монархической политики на Англіи XVI в.; паденіе крестьянской самостоятельности въ XVI в. происходитъ только въ Германіи, но оно играетъ извѣстную роль въ общей исторіи Западной Европы, какъ наиболѣе послѣдовательный и рѣзкій результатъ экономическихъ перемѣнъ, одинаковыхъ для большей части Европы.
   Въ послѣдующихъ очеркахъ предполагается выяснить съ этой точки зрѣнія основные факты развитія западноевропейскихъ народовъ въ періодъ необыкновенно богатаго и разносторонняго разцвѣта ихъ жизни въ XVI в. Первая задача будетъ состоять въ томъ, чтобы опредѣлить, каковы были общіе моменты общественнаго, политическаго и умственнаго развитія европейскихъ націй къ началу XVI в.

-----

   Не указывая здѣсь многочисленныхъ работъ въ области соціологическаго метода, поскольку явь соціологіи стремятся создать особую абстрактную науку, отмѣтимъ обширную статью Ламирехта (подъ заглавіемъ "Wae ist Kulturgeschichte?" въ "Deutsche Zeitschrift für Geschichtswissenschaft", Neue Folge I, 2, 1896), въ которой переходъ къ изученію нормъ, типическихъ явленій разсматривается, какъ характерная черта, какъ новый фазисъ современной исторической науки. Къ сожалѣнію, Ламирехтъ сводитъ совершенно ясную разницу старой и новой постановки научно-историческихъ saдачъ на болѣе смутную противоположность индивидуалистической и коллективистской конструкціи и еще далѣе на противоположность интереса къ политическимъ и интереса къ культурнымъ явленіяхъ. Говорить нечего, что послѣднія два различія не покрываются первымъ: можно интересоваться состояніями больше, чѣмъ событіями, массами больше, чѣмъ личностями, и все-таки видѣть въ историческомъ ходѣ лишь единственный общій процессъ, фазы котораго не повторяются и который подлежитъ лишь конкретному наученію. Много остроумной критики по адресу разнообравныхъ системъ философско-исторической классификаціи и построенія общей исторіи въ книгѣ Оттокара Лорейна, "Die Geschichtswissenschaft in Hauptrichtungen und Aufgaben kritisch erörtert" I, 1886, II, 1891. Но собственная попытка Лоренца открыть въ періодѣ жизни поколѣнія или группы послѣдовательныхъ поколѣній "естественную" основу для разграниченія эпохъ и для опредѣленія существенныхъ смѣнъ я фазъ въ развитіи историческихъ народовъ, конечно, не можетъ быть признана удачной: періодъ исторической жизни поколѣнія, который можетъ вовсе не совпадать съ періодомъ его физической жизни, граница между поколѣніями и т. д., все это остается совершенно неизвѣстнымъ.

I.
Экономическія условія въ Западной Европѣ къ 1500 г.

Характеръ экономическихъ отношеній въ XIII--XIV вв.-- Расширеніе хозяйственнаго обмѣна съ XIV в.-- Европейская торговля и индустрія.-- Возникновеніе промышленнаго предпріятія и подъемъ новыхъ классовъ въ XV в.-- Купцы-предприниматели.-- Капиталъ, какъ движущая сила въ администраціи.-- Выдѣленіе предпринимателей въ индустріи.-- Развитіе крупнаго земельнаго хозяйства.-- Развитіе кредита.-- Измѣненіе экономическихъ воззрѣній, особенно взгляда на процентъ; церковь приспособляется въ новымъ экономическимъ формамъ.-- Упадокъ крестьянства и мелкаго дворянства.-- Города, руководившіе экономическимъ развитіемъ въ предшествующую эпоху, не способны овладѣть дальнѣйшимъ движеніемъ.

   Съ XV в. на Западѣ наблюдается крупный экономическій переворотъ, который можно было бы назвать хозяйственнымъ расширеніемъ Европы. Исканіе новыхъ внѣевропейскихъ рывковъ, открытіе океаническихъ путей, начало всемірной колонизаціи представляютъ только нѣкоторые симптомы этого расширенія. Въ еще большей мѣрѣ оно выражается въ развитіи международной торговли въ Европѣ, въ подъемѣ индустріи, работающей на вывозъ, въ широкомъ приложеніи капитала къ различнымъ отраслямъ народнаго труда, наконецъ, въ возникновеніи обширной и сложной организаціи государственнаго хозяйства въ отдѣльныхъ странахъ" Поворотъ этотъ наступаетъ, конечно, не сразу, онъ подготавливается общимъ ростомъ населенія и культуры; но въ цѣломъ жизнь предшествовавшихъ 2--3 вѣковъ (XII--XIV) съ ея рамками, интересами и понятіями отдѣляется отъ послѣдующей эпохи весьма рѣзко.
   Два факта особенно характеризирують эту "вторую половину среднихъ вѣковъ": во-первыхъ, развитіе сѣти множества небольшихъ торгово-промышленныхъ центровъ, городовъ, которые составляютъ средоточія ремесла и стягиваютъ въ себѣ экономически некрупныя окрестныя территоріи, служа обмѣну въ ихъ предѣлахъ; во-вторыхъ, развитіе самостоятельнаго крестьянскаго класса, по мѣрѣ нарушенія крупнаго владѣнія сеньёровъ, ушедшихъ отъ земли, и съ установленіемъ опредѣленныхъ повинностей. Оба явленія связаны съ возникновеніемъ денежнаго хозяйства: только на его основѣ возможенъ былъ обмѣнъ въ городахъ; въ то же время переводъ натуральныхъ повинностей съ земли на денежныя, сдѣлавшій помѣщика простымъ получателемъ ренты, именно и подѣйствовалъ главнымъ образомъ открѣпленію, освобожденію крестьянина, обращенію его въ свободнаго арендатора или мелкаго собственника. Но роль новаго средства обмѣна пока весьма ограниченная, города съ тянущими къ нимъ областями представляютъ все еще почти замкнутыя хозяйственныя единицы. Международная торговля существуетъ уже и въ эту эпоху, но она какъ бы кружитъ по окраинамъ, внося извѣстное дополненіе къ мѣстному производству, особенно въ видѣ предметовъ роскоши, но не оказывая вліянія на его условія. Съ другой стороны, сильно давали еще себя знать унаслѣдованныя отъ болѣе ранней поры коммунистическія формы: принадлежность къ извѣстному промыслу или поселку держала человѣка въ нѣкоторой организаціи, которая одновременно обезпечивала ему опредѣленный уровень существованія въ предѣлахъ соотвѣтствующей группы и налагала на него повинности въ интересахъ группы. Крестьянинъ, при большей личной и хозяйственной независимости отъ сеньёра, располагалъ еще запаснымъ капиталомъ въ видѣ различныхъ общинныхъ угодій и способовъ общаго пользованія землею. Ремесленникъ въ своей корпораціи былъ связанъ рядомъ условій, которыя уравнивали его съ его собратьями и вели къ равномѣрному распредѣленію выгодъ между всѣми. Въ общемъ строѣ города это направленіе жизни принимало еще болѣе характерное выраженіе: забота городскихъ властей о поддержаніи дешевизны товара, о достаточномъ и своевременномъ снабженіи обывателя продуктами, словомъ, охрана интересовъ обывателя въ его качествѣ потребителя показываетъ, что общимъ идеаломъ было извѣстное экономическое равенство, по крайней мѣрѣ, въ предѣлахъ общины. Эти порядки образовали, уже потому, что они долго прожили, крѣпкую традицію въ общественныхъ понятіяхъ, образовали кругъ идей въ извѣстной мѣрѣ освященныхъ церковнымъ ученьемъ, и въ нихъ бралъ свои силы протестъ, поднявшійся потомъ, въ разгаръ экономическаго переворота среди тѣхъ классовъ, которые были отодвинуты и сбиты со стараго положенія.
   Эта до извѣстной степени нормальная для XIII и XIV в. жизнь приходитъ въ XV в. въ колебаніе. Западная Европа какъ бы достигаетъ къ XIV в. своихъ естественныхъ границъ въ экономическомъ отношеніи. Колонизація французская въ Левантѣ -- то, что называютъ обыкновенно крестовыми походами -- подверглась разрушенію къ этому времени, колонизація нѣмецкая на сѣверовосточной и восточной окраинѣ остановилась. Вслѣдствіе возрастанія населенія масса старыхъ избыточныхъ земель была захвачена и разработана, были сведены огромные первобытные лѣса. Уже къ началу XIV столѣтія населеніе нѣкоторыхъ странъ, напр., Франціи, было чрезвычайно плотно. Въ теченіе того же столѣтія, вслѣдствіе общихъ стихійныхъ бѣдствій -- это вѣкъ черной смерти -- оно могло уменьшиться, но затѣмъ опять долженъ былъ начаться приростъ. Какъ великъ онъ былъ къ концу XV в., мы не знаемъ, но рядъ косвенныхъ указаній, многочисленныя свидѣтельства итальянскихъ, французскихъ и нѣмецкихъ наблюдателей конца XV и начала XVI в. позволяютъ заключать о густотѣ населенія въ средней Европѣ, о наступленіи момента, когда населеніе могло естественно выталкиваться за пріобрѣтенные хозяйственные и отчасти территоріальные предѣлы.
   Но факты такого рода сознаются обществомъ гораздо позднѣе, чѣмъ начинается ихъ стихійное дѣйствіе. Первымъ симптомомъ хозяйственнаго расширенія Западной Европы служитъ ростъ торговли, развитіе международныхъ промышленныхъ оборотовъ, сношеній и путей, промышленное сближеніе различныхъ концовъ материка и въ связи съ этимъ новая организація производства на большіе и отдаленные рынки. Замѣтнымъ моментомъ въ началѣ этого движенія стоитъ проникновеніе около 1300 г. итальянцевъ, уже завоевавшихъ средиземноморскую торговлю, черезъ Гибралтаръ въ океанъ и непосредственное появленіе ихъ кораблей и грузовъ въ нидерландскихъ портахъ, тогда какъ раньше продукты ихъ индустріи и восточные товары направлялись медленно и съ затрудненіями черезъ горы и по дорогамъ средней Европы. Это смѣлое торговое открытіе итальянцевъ оживило всю западную океаническую окраину.
   Въ XIV в. Лиссабонскій портъ по временамъ уже вмѣщалъ отъ 400 до 600 судовъ. Съ развитіемъ городской и придворной жизни возрастаетъ спросъ на заморскіе товары, напр., тонкія полотна, шелковыя ткани, парчи, лучшія сукна итальянскаго и восточнаго изготовленія, а затѣмъ на принадлежности хорошаго "тола; видное мѣсто между этими товарами занимаютъ пряности. Это возростаніе спроса на предметы комфорта и обстановки ярко иллюстрируется энергичной проповѣдью популярныхъ монаховъ и настойчивымъ законодательствомъ противъ роскоши, идущимъ съ XV вѣка. Что въ данномъ случаѣ передъ нами явленіе главнымъ образомъ городской жизни, это обстоятельство оттѣняетъ очень рѣшительно, напр., въ Германіи безсильный протестъ дворянства противъ пышности, протестъ захудавшаго класса, который не можетъ поспѣть въ украшеніи внѣшней жизни за бюргерами.
   Скоро соперниками итальянцевъ и посредниками въ доставкѣ восточныхъ и средиземноморскихъ товаровъ становятся южные французы, каталонцы, португальцы; дальнѣйшее распространеніе на сѣверъ берутъ на себя сѣверонѣмецкіе ганзейцы. Въ то же время предпріимчивость Ганзы идетъ на встрѣчу экономическому развитію сѣверныхъ и восточныхъ странъ Европы, объединяетъ въ одинъ обширный торговый районъ Балтійскій бассейнъ и вводитъ его товары, мѣха, кожи, лѣсъ, пеньку и т. п. въ общеевропейскій обиходъ. Въ общій оборотъ вступаютъ и минеральныя богатства отдѣльныхъ странъ Европы; съ половины XV в. рудники восточныхъ нѣмецкихъ земель, а затѣмъ Богеміи, Венгріи, Англіи, Испаніи привлекаютъ капиталы нѣмецкихъ предпринимателей, и разработка ихъ получаетъ болѣе широкіе размѣры.
   Захватывая все большіе предѣлы, торговля вмѣстѣ съ тѣмъ проникаетъ глубже, прорѣзываетъ болѣе дробно территоріи; вліяніе ея становится повсемѣстнымъ, она обращается въ могущественный факторъ, опредѣляющій условія производства, она всюду начинаетъ перестраивать соціальныя отношенія, и въ этомъ заключается характерная черта экономической жизни пятнадцатаго вѣка.
   Параллельно съ развитіемъ международной торговли и подъ вліяніемъ ея толчковъ образуется новая организація
   Между тѣмъ раньше индустрія работала, главнымъ образомъ, для покрытія мѣстнаго спроса по небольшимъ округамъ, теперь ея усилія объединяются въ предѣлахъ большихъ территорій для широкаго иностраннаго сбыта или для покрытія всего національнаго спроса. Необыкновенно сильно обнаруживается этотъ фактъ въ Англіи. До средины XIV в. Англія отдаетъ материку лишь свое сырье, причемъ доставка находится въ рукахъ иностранныхъ купцовъ, въ концѣ XV в. Англія -- центръ разнообразныхъ мануфактуръ, особенно шерстяной, и ея продукты, перевозимые уже частью на своихъ корабляхъ и мѣстными купцами, распространяются по всей Европѣ, доходятъ до крайнихъ предѣловъ Балтики, до Рейкіавика въ Исландіи и до береговъ Чернаго моря. Изъ страны, вывозившей шерсть, она становится страной, вывозящей сукно. Въ концѣ вѣка "купцы-странствователи" (merchant adventurers) продавали ежегодно до 60.000 штукъ сукна.
   Яркимъ показателемъ распространенія и усиленія международнаго торговаго обмѣна служитъ развитіе въ XV в. большихъ ярмарокъ, или мессъ. Ярмарка представляетъ собою торговыя связи и соединенія, поднимающіяся надъ мѣстными интересами; большіе періодическіе торги указываютъ на образованіе экономическихъ областей, значительно болѣе широкихъ, чѣмъ территоріи вліянія отдѣльныхъ городовъ, на образованіе какъ бы экономической надстройки надъ ними. Ярмарочное право являлось поэтому смягченіемъ обычныхъ ограниченій городского рынка, въ особенности относительно положенія чужихъ купцовъ. Постепенно образуются большія мессы, по которымъ направляется теченіе европейской торговли. Первыя крупныя ярмарки въ пограничной землѣ, въ Шампани, приходятъ въ упадокъ въ XIV в., но самое это разрушеніе и передвиженіе торговыхъ центровъ южнѣе и сѣвернѣе -- результатъ болѣе широкаго развитія транзита, особенно морского, черезъ Гибралтаръ. Мѣсто шампанскихъ мессъ заступаютъ въ XV в. ярмарки фландрскихъ городовъ, Женевы, Франкфурта-на-Майнѣ, Лейпцига, Бокэра и Ліона. По линіямъ, соединяющимъ эти пункты, идутъ, главнымъ образомъ, маи у фактуры запада и юга на сѣверо-востокъ. Привлекая купцовъ съ разныхъ концовъ Европы (напр., на женевскихъ ярмаркахъ встрѣчались венгерцы, греки, англичане, французы, испанцы, итальянцы, нѣмцы, фламандцы и т. д.), ярмарки содѣйствовали измѣненію въ самыхъ формахъ оборота: обыкновенно онѣ служили сроками уплаты, и въ нихъ естественно концентрировались всѣ коммерческіе разсчеты; мѣсто хлопотной расплаты наличными заступаетъ обмѣнъ векселями, перенесеніе счетовъ по книгамъ банкировъ, которые являются довѣрителями негоціантовъ; это ведетъ къ возникновенію позднѣе особыхъ вексельныхъ мессъ. Наконецъ, ярмарки вызываютъ образованіе большихъ торговыхъ компаній и товариществъ, стремящихся монополизировать въ своихъ рукахъ сбытъ и провозъ товара.
   Притягательная сила международнаго рынка подняла новыя промышленныя группы въ массѣ производящаго населенія и выдвинула значеніе движимаго капитала. Возникаетъ та сложная промышленная форма, которую мы называемъ крупнымъ предпріятіемъ. Прежде всего необычайное расширеніе торговли создаетъ новый классъ -- купцовъ-предпринимателей. Въ раннемъ средневѣковомъ городѣ купечество обыкновенно не составляю спеціальной профессіи; на ограниченныхъ мѣстныхъ рынкахъ продавцы большею частью появлялись съ товарами собственнаго изготовленія для обмѣна ихъ на товары, опять-таки необходимые въ собственномъ хозяйствѣ, шедшіе въ непосредственное потребленіе. Торговля стояла въ тѣсной связи съ ремесломъ, была одной изъ его функцій я производилась его представителями. Все городское законодательство было направлено къ охранѣ интересовъ потребителя, который въ то же самое время былъ мелкимъ производителемъ: только по удовлетвореніи мѣстныхъ потребностей, когда предполагалось, что мѣстные жители сдѣлали нужныя покупки, допускались на рынокъ покупатели на вывозъ, т.-е. настоящіе профессіональные купцы; всякое посредничество въ мѣстной торговлѣ, какъ дѣло незаконной прибыли, строго преслѣдовалось, всякое накопленіе продукта свыше личной и домашней потребности было запрещено. На этомъ порядкѣ невозможно было удержаться съ того момента, когда обмѣниваться стали не производители, а рынки. По мѣрѣ того, какъ европейскія страны входятъ между собою въ постоянный обмѣнъ, вырабатывается новый типъ промышленника, объединяющаго результаты разрозненнаго производства. Оптовый торговецъ, отправляющій товаръ на далекій рынокъ, естественно отрывается отъ ремесла; его дѣло требуетъ значительнаго накопленія продукта; оно связано съ рискомъ, на что выразительно указываетъ названіе первыхъ англійскихъ піонеровъ торговаго сбыта на материкъ -- merchant adventurers, т.-е. "купцы, идущіе на приключенія". Рискъ ихъ двойной: онъ вытекаетъ, во-первыхъ, изъ неопредѣленныхъ, очень измѣнчивыхъ еще условій рывка, на который отправляется товаръ, а затѣмъ изъ самыхъ условій провоза, гдѣ къ физическимъ невзгодамъ въ усиленной мѣрѣ присоединяется еще крайняя небезопасность водныхъ и сухопутныхъ дорогъ. Естественно, что самое предпріятіе на первыхъ порахъ, когда еще вовсе нѣтъ государственной охраны, носитъ боевой характеръ, иногда приближается къ пиратству. Дѣло крупнаго торговца на отдаленный сбытъ требуетъ, наконецъ, распоряженія значительнымъ персоналомъ служащихъ и обширныхъ связей въ разныхъ пунктахъ, куда товаръ назначенъ и гдѣ онъ долженъ проходить. Въ нѣкоторыхъ европейскихъ странахъ, напр., въ Англія, теперь только впервые появляется настоящій торговый флотъ; если прежде думали, что, по старой французской поговоркѣ, морской флотъ держится лишь богомольцами (point de marine sans pélérinages), то въ концѣ XV в. англійскій публицистъ выбираетъ къ своему трактату выразительный эпиграфъ, указывающій на движеніе моремъ продуктовъ страны: Anglia, propter tuas naves et lanas omnia régna te salutare deberent (Тебя, Англія, всѣ государства должны были бы привѣтствовать за твои корабли и шерсть).
   Всѣ указанныя обстоятельства предполагаютъ у купца наличность денежнаго капитала. Съ другой стороны, разъ въ его рукахъ имѣются свободныя суммы, онъ будетъ стремиться къ выгодному ихъ помѣщенію. Помимо того, что купецъ бралъ на себя обыкновенно операцію обмѣна денегъ, крайне важно, при разнообразіи монетныхъ системъ, и посредничество въ передачѣ суммъ въ отдаленные пункты, онъ естественно становился первымъ банкиромъ, принимавшимъ вклады и ссужавшимъ деньги, онъ становился той финансовой силой, безъ которой никто не могъ обойтись, къ которой должны были обращаться частныя лица, города и правители. Въ XIII и XIV вв. въ этой роли банкировъ выступаютъ въ разныхъ странахъ Европы, напр., во Франціи и Англіи, почти исключительно итальянцы, ломбардцы и флорентійцы, но въ XV в., когда монополія итальянцевъ въ средиземноморской торговлѣ была сломлена, рядомъ съ ними появляются мѣстные капиталисты, кредитъ которыхъ дѣлается основой финансоваго управленія страны и всѣхъ крупныхъ политическихъ предпріятій. Первые представители этого слоя оставили по себѣ какую-то легендарную память. Таковъ англійскій купецъ Ричардъ Вайтингтонъ (Whittington) который ссудилъ Генриха IV тысячью фунтовъ въ то время, какъ, по замѣчанію современника, богатѣйшіе члены дворянства и духовенства едва могли собрать для этой цѣли до 500 фунтовъ. Таковъ во Франціи при Карлѣ VII знаменитый Жакъ Кёръ (Jacques Coeur). Этотъ бурискій уроженецъ, сынъ мѣховщика, пріобрѣлъ огромное состояніе въ торговлѣ съ Левантомъ. Его галеры ходили по Средиземному морю, въ обмѣнъ за французское сукно, привозили съ востока шелкъ и пряности; главный домъ его находился въ Монпелье съ отдѣленіями въ крупныхъ французскихъ городахъ и конторами въ приморскихъ пунктахъ. Завязавъ сношенія въ Египтѣ и Сиріи, онъ оспаривалъ торговое вліяніе у каталонцевъ и итальянскихъ купцовъ. Въ качествѣ владѣльца серебряныхъ и мѣдныхъ рудниковъ, онъ сталъ монетныхъ дѣлъ мастеромъ и казначеемъ у короля. Богатство дало ему возможность авансировать правительству въ національной борьбѣ съ Англіей значительныя суммы. Король и знать непрерывно занимали у него; въ свою очередь, Кёръ былъ возведенъ въ дворянское званіе и получалъ важныя административныя и дипломатическія порученія.
   Вступленіе купцовъ-капиталистовъ въ администрацію было совершенно естественно: система правильныхъ налоговъ не развилась еще, вотчинные доходы, отъ которыхъ государь зависѣлъ, были разсѣяны по многимъ помѣстьямъ и все еще въ значительной мѣрѣ сводились на натуральныя повинности, реализовавшіяся лишь очень медленно, а въ то же время государственныя задачи и съ ними расходы росли и усложнялись; пока существовало такое несоотвѣтствіе между финансовыми средствами и задачами, до тѣхъ поръ администраторъ необходимо долженъ былъ пользоваться авансами и займами у немногихъ денежныхъ людей. Еще проще было передать самому капиталисту управленіе государственными финансами и сливавшійся съ нимъ финансовый контроль: дѣло въ томъ, что для уплаты долговъ королю приходилось предоставлять въ распоряженіе заимодавца тѣ или другія доходныя статьи своего домэна, тѣ или другіе виды сбора съ населенія; такимъ образомъ, фактически администрація ряда отраслей переходила въ умѣлыя руки дѣльца, имѣвшаго довѣренность отъ государя, и онъ смыкалъ свои операціи въ цѣльный хозяйственный кругъ и направлялъ административное дѣло, какъ промышленное предпріятіе. Вмѣстѣ съ тѣмъ втягивались въ оборотъ, объединялись разрозненные и мелкіе доходы, утилизировались различныя формы народнаго труда. Во Франціи, приблизительно, съ конца 30 г. XV в., наступаетъ настоящая эра финансово-бюрократическихъ династій въ управленіи. Вслѣдъ за Жакомъ Кбромъ, одно время "управлявшимъ" страной, въ роли сходной, но менѣе блестящей, идетъ другой купецъ, родомъ изъ Тура, торговецъ сукномъ, Жанъ де-Бонъ (J. de Beaune), закрѣпляющій королевскія милости и административныя должности за своей родней. Его сынъ, Жакъ де-Бонъ, награжденный титуломъ барона Самблансэ (Semblanèay), занимаетъ послѣдовательно при Карлѣ VIII, Людовикѣ XII и Францискѣ I то же двойственное положеніе банкира, ссужавшаго всѣхъ и каждаго, короля, регентовъ, придворныхъ, сановниковъ, и вмѣстѣ члена высшей административной и финансовой коллегіи. Во временномъ всемогуществѣ и трагической судьбѣ Кбра и Самблансэ, осужденныхъ по обвиненію въ незаконныхъ операціяхъ и утайкѣ денегъ, характерно отражается значеніе этой новой силы въ управленіи и рискъ, съ которымъ здѣсь также связаны были первые шаги людей новаго общественно-экономическаго слоя.
   Въ извѣстныхъ чертахъ съ этою ролью французскихъ купеческихъ домовъ сходно было положеніе аугсбургскихъ милліонеровъ Фуггеровъ при владѣтельномъ домѣ Габсбурговъ. Максимиліанъ I, при своихъ разнообразныхъ и фантастическихъ предпріятіяхъ, которыя кончаются планомъ стать папою, вѣчно нуждавшійся въ деньгахъ, заложилъ Якову Фуггеру одинъ за другимъ богатые серебряные и мѣдные рудники въ Тиролѣ, которые и перешли въ управленіе аугсбургскаго богача. Торговля этими важными для обращенія металлами и вексельные обороты становятся главною спеціальностью Фуггеровъ. Не разъ они выручаютъ императора, въ поразительно быстрые для того времени сроки переводятъ на него въ Италію большія суммы, но берутъ при этомъ огромный барышъ. Крупнѣйшей ихъ услугой былъ колоссальный подкупъ курфирстовъ въ 1519 г., благодаря которому только и состоялось избраніе Карла испанскаго въ императоры (изъ общей суммы 850.000 флориновъ, Фуггеры взяли на себя 548.000 фл., вторая по значенію фирма Вельзеровъ 143.000 фл. и генуэзцы съ флорентійцами 165.000).
   Очень характерно уже теперь соединеніе крупныхъ купцовъ въ компаніи, "круги", для монополизаціи извѣстныхъ видовъ товара или извѣстныхъ путей сбыта и провоза продуктовъ. Мелкаго торговца устраняли отъ прямыхъ сношеній съ отдаленнымъ рынкомъ, и цѣну на товаръ устанавливали немногіе господа положенія. Въ концѣ XV в. группа лондонскихъ оптовыхъ торговцевъ пыталась замкнуть общество Merchant adventurers, державшее всю торговлю съ Нидерландами, въ олигархію богачей: отъ вступающаго въ общество требовали непомѣрно высокаго для того времени залога (20 р.) на страхованіе товаровъ, но общія яіалобы купечества и ремесленниковъ вызвали парламентское вмѣшательство: монополія была сломлена и торговля открыта всякому ори условіи уплаты умѣреннаго взноса компаніи. Въ Германіи, съ переходомъ центральнаго рынка въ торговлѣ пряностями изъ Венеціи въ Лиссабонъ, мелкіе торговцы были совершенно оттѣснены: рискъ и траты на отдаленный морской путь, замѣнившій альпійскія дороги, былъ имъ не по силамъ. Новизна, такъ сказать, революціонный характеръ этого явленія въ общемъ житейскомъ строѣ обрисовывается на фонѣ горячаго протеста народныхъ проповѣдниковъ и религіозныхъ реформаторовъ противъ господства капиталистовъ въ началѣ XVI в.: Лютеръ сравнивалъ ихъ съ хищными щуками, поглощающими мелкую рыбу, "словно,-- возмущается онъ,-- они считаютъ себя господами надъ Божьей тварью и свободны отъ закона вѣры и любви". Но крупный купецъ нерѣдко съ достоинствомъ занимаетъ свое положеніе на верху общества: нюренбергскіе и аугсбургскіе патриціи, ліонскіе типографщики -- первые меценаты эпохи, чутко отзывающіеся на новые запросы науки и искусства, сторонники просвѣтительной пропаганды.
   Глубокое измѣненіе намѣчается и въ организаціи
   Ранняя индустрія находилась въ рукахъ мелкихъ мастеровъ, которыхъ нельзя назвать предпринимателями, потому что они работали на непосредственный заказъ или ограниченный мѣстный спросъ и не вкладывали капитала въ дѣло. Грубая техника, узкій характеръ заказа или сбыта дѣлали возможнымъ и желательнымъ для ремесленниковъ соединеніе въ однѣхъ рукахъ всѣхъ промежуточныхъ формъ, которыя долженъ пройти продуктъ до полученія имъ окончательнаго вида, слѣдовательно, соединеніе различныхъ, хотя и весьма несовершенныхъ спеціальныхъ навыковъ. Союзы и корпораціи имѣли цѣлью не только защищать мелкаго производителя, обезпечить ему работу и сбытъ продукта, поддержать равномѣрность заработка; ихъ принудительныя правила, регулировавшія цѣну продукта и его качество, служили вмѣстѣ съ тѣмъ цѣлямъ городской, а въ Англіи даже государственной политики и дисциплины, которая стремилась охранить интересы потребителя. Въ составѣ ремесленнаго класса существовали градаціи мастеровъ, подмастерьевъ, учениковъ, но онѣ представляли собой не противоположность капитала и труда, а не болѣе, какъ ступени старшихъ, высшихъ и младшихъ рабочихъ, при возможности для вторыхъ правильно подниматься въ ряды первыхъ.
   Съ появленіемъ большихъ рынковъ, привлекавшихъ массовый ввозъ, съ усложненіемъ техники, вызваннымъ крупной поставкой, устои старой индустріальной организаціи расшатываются. Вниманіе производителя устремляется не на требованія ближайшаго потребителя, а на требованія отдаленнаго рынка. На мѣсто заботы о качествѣ продукта выдвигается интересъ къ увеличенію его количества, къ заполненію имъ рынка. Такимъ образомъ становится необходимымъ вложеніе промышленнаго капитала, происходитъ спеціализація отдѣльныхъ отраслей ремесла, выдѣленіе различныхъ ступеней обработки продукта въ особыя категоріи труда. И въ индустрію вносятъ пріемы предпріятія. Предпринимателемъ естественно является прежде всего купецъ, ведущій крупную иностранную торговлю. Затѣмъ, въ средѣ ремесленниковъ выдѣляются болѣе состоятельные, предпріимчивые мастера, которые сосредоточиваютъ въ своихъ рукахъ сбытъ продуктовъ по преимуществу и перестаютъ лично вести ремесло; цѣлыя корпораціи, и именно тѣ, которыя стоятъ ближе къ сбыту продукта, придавая ему окончательную форму, поднимаются надъ другими. Рядъ новыхъ видовъ производства, связанныхъ съ болѣе сложной техникой и большей затратой капитала, какъ, напр., приготовленіе бумаги, книгопечатаніе, книготорговля, сразу организуются въ формѣ крупныхъ предпріятій, съ большимъ подчиненнымъ персоналомъ. Такимъ образомъ, внутри самихъ цеховъ образуется своего рода аристократія. Преуспѣвающій мастеръ, стремясь увеличить число своихъ помощниковъ, рабочихъ, вообще начинаетъ приближаться къ типу работодателя, хозяина предпріятія, а подмастерья, число которыхъ онъ при возможности увеличиваетъ, нисходятъ на степень наемныхъ, зависимыхъ рабочихъ. Напротивъ, мастеръ захудалый самъ переходитъ въ низшіе спеціальные разряды, часто, напр., обращается въ мелкаго разносчика. Наконецъ цѣлыя категоріи мастеровъ спускаются на уровень работниковъ, зависящихъ отъ сбытчика. Во Фландріи, странѣ, очень рано поставленной исключительно на работу для экспорта, уже въ XIII в. слагается система распредѣленія труда и капитала, представляющая ничто иное, какъ организованное, подчиненное кустарничество: производитель, обѣднѣвшій ремесленникъ, продолжая работать на дому, семейнымъ, патріархальнымъ способомъ, ручными инструментами, поступаетъ въ зависимость отъ скупщика, который даетъ ему матеріалъ, сбываетъ въ обширныхъ размѣрахъ заготовленные продукты и сводитъ, такимъ образомъ, заготовителя, въ сущности, на наемную плату. Очень рано и чрезвычайно рѣзко намѣчается здѣсь и полная зависимость матеріальнаго положенія населенія отъ вывоза, отъ условій иностраннаго рынка. Уже въ 1338 г. фламандцы говорятъ своему сюзерену, королю французскому, что они, правда, получаютъ изъ Франціи хлѣбъ, но вѣдь надо же имѣть средства для покупки его; эти средства даетъ имъ Англія, предоставляя свою шерсть и выгодно открывая имъ свой рынокъ. Отсюда вытекаетъ и ихъ постоянный политическій союзъ съ Англіей.
   Та же система начинаетъ намѣчаться и въ Англіи XV в., въ наиболѣе развитой области индустріи, въ суконной мануфактурѣ, и въ Германіи, раньше всего въ ганзейскихъ городахъ. Эта "городская домашняя индустрія" съ введеніемъ машинъ (въ XVIII в.) обращается въ фабричную. Но основной фактъ фабричнаго предпріятія уже налицо, и масса*производителей уже не работаетъ на потребителя; появился могущественный промежуточный классъ, двигающій промышленность, но живущій барышомъ отъ той и другой стороны; настоящій работникъ, правда, еще неразлученъ съ домомъ, какъ позднѣе, но суть въ томъ, что онъ продаетъ уже не свой продуктъ, а свой трудъ.
   Самая малоподвижная форма промышленности, сельское хозяйство, начинаетъ также испытывать воздѣйствіе новыхъ условій обмѣна. Положеніе землевладѣльца или арендатора, которому приходилось все больше закупать, все больше пользоваться продуктами городского или иностраннаго рынка, не имѣя въ то же время достаточнаго сбыта своихъ произведеній, становилось невыгодно, такъ или иначе онъ долженъ былъ принять участіе въ общемъ движеніи. Это имѣло въ сельскомъ хозяйствѣ тѣ же результаты, что и въ индустріи, но они вступали въ силу не вездѣ равномѣрно и вообще несравненно медленнѣе: сюда проникали также дѣли и пріемы предпріятія, работающаго на сбытъ. Первое, что было необходимо для такого веденія дѣла, это -- расширеніе предѣловъ хозяйства, соединеніе мелкихъ участковъ въ большія имѣнія съ однородными формами обработки и пользованія. Но такъ какъ пользованіе землею было въ значительной мѣрѣ связано съ старинными общинными формами, то расширеніе хозяйства вмѣстѣ съ тѣмъ равнялось его выдѣленію, его индивидуализаціи. Нигдѣ эти явленія не сказались такъ рано и такъ ярко, какъ въ Англіи XV в. Возросшіе иноземнаго спроса на англійскую шерсть и англійское сукно при паденіи цѣнъ на хлѣбъ, который шелъ лишь въ потребленіе на мѣстѣ, очень опредѣленно толкало землевладѣльца на расширеніе овцеводства. Здѣсь мы наблюдаемъ то любопытное явленіе, что интересъ къ усиленію сбыта можетъ развивать не усовершенствованіе техники, а напротивъ, паденіе ея, переходъ къ низшимъ формамъ. Новый хозяинъ въ Англіи попадалъ обыкновенно трехпольную систему, чтобы вернуться къ хозяйству, еще болѣе элементарному: онъ смѣнялъ посѣвъ на истощенной хлѣбомъ землѣ пастьбой, пріобрѣтая такимъ путемъ перевѣсъ надъ тѣми, кто посылалъ скотъ лишь на общій выгонъ. Но это измѣненіе хозяйства было возможно лишь при условіи полнаго выдѣленія своего земельнаго участка, освобожденія его отъ общихъ повинностей и отъ формъ общаго пользованія; отсюда въ Англіи начало системы огораживанія помѣщиками своихъ участковъ (enclosures) съ тѣмъ, главнымъ образомъ, чтобы не пускать на нихъ по окончаніи лѣтнихъ работъ скотъ всей деревни, какъ это изстари полагалось. Огородивъ свою землю, владѣлецъ не связанъ былъ болѣе хозяйственными формами односельчанъ. Съ другой стороны, наличность на его землѣ мелкихъ пользователей становилась также неудобной или ненужной. Ихъ трудно было подвести подъ общую хозяйственную систему; они были стѣснительны и безполезны при расширеніи скотоводства, требующаго самаго ограниченнаго числа работниковъ. Вслѣдствіе этого система мелкихъ арендъ, развившаяся съ распаденіемъ крупнаго владѣнія, замѣняется отдачей земли въ аренду крупную. Множество малыхъ участковъ складываются въ немногіе большіе, дворы мелкихъ держателей сносятся и на мѣстѣ ихъ либо происходитъ расширеніе господскаго двора, непосредственнаго, господскаго хозяйства, либо водворяется крупный фермеръ. Въ томъ и другомъ случаѣ является крупное хозяйство съ вложеніемъ въ него извѣстнаго капитала. Мелкій владѣлецъ не могъ, разумѣется, поспѣть за этимъ развитіемъ и его хозяйство разрушалось.
   Нѣчто аналогичное происходитъ и въ Германіи. Переходъ къ новымъ формамъ хозяйства совпадаетъ здѣсь съ возвращеніемъ дворянина, занятаго въ XII--XIV вв. службой, въ деревню. Процессъ устраненія мелкихъ хозяевъ и пользователей или сведенія ихъ на положеніе зависимыхъ сельскихъ пролетаріевъ происходитъ здѣсь въ болѣе болѣзненной формѣ, потому что въ Германіи, въ виду замыканія городовъ, большею частью не было исхода для сбитаго съ мѣста крестьянина, тогда какъ въ Англіи онъ могъ найти занятіе въ развивающейся городской индустріи. Но движущій факторъ тамъ и здѣсь одинаковый, и онъ можетъ быть характеризованъ въ томъ смыслѣ, что сельскій хозяинъ становится предпринимателемъ.
   Разъ устанавливалась такая зависимость различныхъ видовъ промышленности отъ общихъ условій обмѣна, необходимо должна была возрасти потребность въ средствахъ обмѣна, въ приданіи имъ возможной подвижности: всюду ощущается нужда въ кредитѣ, въ возможно быстрой реализаціи тѣхъ тяжелыхъ на подъемъ доходныхъ статей, которыми располагаетъ большинство. Чрезвычайно характерно въ этомъ отношеніи напр., веденіе войны XV и XVI вв. Реальная и личная военная повинность, связанная съ феодальной службой, большею частью рушилась къ этому времени, какъ форма громоздкая, медлительная и технически неудобная. Роль постоянныхъ мѣстныхъ войскъ, не смотря на ихъ формальное учрежденіе во Франціи въ 30 гг. XV в., была, въ сущности, малозначительна въ теченіе слѣдующихъ 2 вѣковъ. Мѣсто ополченій заступили дисциплинированные, правильно вознаграждаемые наемные отряды, организованные по типу настоящаго крупнаго капиталистическаго предпріятія: капитанъ, начальникъ отряда, за извѣстную сумму бралъ на себя порученіе собрать и содержать во время похода солдатъ, доставить имъ вооруженіе и вообще средства для веденія войны, особенно возросшія съ появленіемъ артиллеріи. Эту сумму, большею частью, нужно было выплатить впередъ, иначе предпріятіе останавливалось, иногда въ самую критическую минуту, въ родѣ пресловутыхъ, почти вошедшихъ въ поговорку походовъ Максимиліана I. Такимъ образомъ, естественно слагался принципъ, формулированный въ XV в.: pecunia nervus belli (деньги -- нервъ войны). Но воюющія стороны, государи, города, территоріальные владѣльцы, именно и не располагали этимъ "нервомъ", а должны были заключать займы, отдавая въ залогъ денежнымъ людямъ земли, будущіе налоги и т. д. Обыкновенно денежныя средства одного капиталиста оказывались недостаточными для этого; составлялись компаніи, какъ бы соединенія акціонеровъ, которые ссужали воюющаго и затѣмъ распредѣляли въ своей средѣ процентъ займа или прибыль. Впервые такія скопленія вкладовъ для ссуды (montes, ихъ отдѣльныя акціи -- loca montis), первообразы нашихъ кредитныхъ обществъ и общественныхъ банковъ, появляются въ итальянскихъ городахъ; они дѣйствуютъ въ началѣ лишь на время нужды, но постепенно обращаются въ постоянныя учрежденія, принимающія на себя, помимо оказанія кредита мѣстному правительству, различныя операціи денежнаго перевода, обмѣна, вексельнаго учета и т. п. въ свошевіяхъ между частными лицами. Все больше необходимость пользоваться кредитомъ проникала во всѣ слои населенія, и сама городская администрація бралась помочь нуждѣ и организовать кредитъ для всѣхъ. Приблизительно, около 1400 г. послѣ страшныхъ европейскихъ погромовъ было окончательно сломлено господство еврейскихъ банкировъ, и мѣсто ихъ въ качествѣ кредиторовъ стали заступать города и церковь со своими montes pietatis. Такъ, напр., во французскомъ городѣ Salins въ 1350 г. былъ образованъ капиталъ для выдачи мелкихъ займовъ подъ закладъ. Подобное же учрежденіе устроилъ въ Лондонѣ епископъ въ 1361 г. Во Франкфуртѣ городской совѣтъ организовалъ въ 1402 г. банкъ для мѣны и вексельной уплаты, перевода денегъ, займовъ подъ залогъ и позднѣе для депозитовъ. Скоро изъ него выдѣлились уже 4 аналогичныхъ учрежденія, одинъ собственно городской банкъ и три сдаваемыхъ на концессію. Съ конца XV в. подобныя учрежденія возникаютъ всюду.
   При такомъ развитіи кредита экономическія воззрѣнія должны были существенно измѣниться. Эпохѣ натуральнаго хозяйства свойственно было отрицать ростъ при ссудѣ. Заемъ у чужого, какъ и обмѣнъ съ нимъ, игралъ роль дополненія, подмоги въ собственномъ хозяйствѣ, и служилъ цѣлямъ непосредственнаго потребленія. Пока въ хозяйствѣ не вкладывался капиталъ, производительный кредитъ не имѣлъ мѣста, и процентъ могъ казаться лишь извѣстной формой грабежа, насилія надъ человѣкомъ, экономически стѣсненнымъ; для него было только одно имя -- лихвы, и размѣры его, при рѣдкости капитала, при рискованности запрещенныхъ сдѣлокъ, какъ бы подтверждали этотъ взглядъ. Церковь закрѣпила естественное житейское понятіе своимъ ученіемъ, тѣмъ болѣе, что въ ея собственномъ внутреннемъ обиходѣ господствовали коммунистическія формы, устранявшія или ослаблявшія понятія о личной собственности, вознагражденіи, платѣ я т. д. Такъ сложился принципъ -- pecunia pecuniam parère non potest ("деньги не могутъ рождать денегъ"). Только евреямъ, народу, стоящему внѣ божескаго закона, предоставлялись денежныя операціи, связанныя съ взиманіемъ роста. Городскія постановленія всюду строго формулировали воспрещеніе роста. Съ распространеніемъ денежнаго хозяйства, съ появленіемъ промышленнаго предпріятія, съ разрывомъ традиціонныхъ группъ, опекавшихъ экономически отдѣльную личность, заемъ съ производительной цѣлью, или заемъ нуждающагося подъ залогъ становились настолько общимъ, ежедневнымъ явленіемъ, что унаслѣдованный взглядъ не могъ болѣе удержаться. Но развитіе шло такимъ образомъ, что сначала допускались формы, по внѣшности, какъ будто, не противорѣчившія старому запрещенію, а по существу представлявшія уступку новымъ условіямъ экономической жизни: такъ, напр., займу придавался видъ покупки кредиторомъ, на срокъ ссуды, дохода съ извѣстной земли, дома или другой статьи, принадлежащей должнику. Интереснѣе всего наблюдать, какъ церковь, хранительница консервативныхъ началъ, поддавалась необходимости уступокъ. Можно сослаться на то, что уже въ XIII в. папскіе коллекторы, т. е. итальянскіе купцы, которые брали на себя сборъ въ разныхъ странахъ и доставку куріи церковныхъ податей, вели свободно разнообразныя банкирскія операціи; въ то время, какъ папа титуловалъ ихъ "Romanae ессіеsiae filii spéciales", они сами называли себя открыто во Франціи и Англіи "mercatores et escambiatores Рарае" (негоціанты и банкиры папы). Въ 1420 г. папа формально пригналъ только что упомянутый видъ кредитныхъ сдѣлокъ. Нищенствующіе ордена, хотя и выдвинули еще разъ съ силою аскетическое и коммунистическое начало жизни, въ то же время представляли собой уже по своей организаціи нѣкоторое приспособленіе къ новымъ экономическимъ условіямъ. Не обладая, большею частью, землею, не образуя монастырей, закрѣпленные и разсѣянные въ городахъ, монахи францисканцы и доминиканцы располагали, въ сущности, только движимымъ имуществомъ; часто ихъ доходы представляли, напр., какъ разъ процентъ съ капитала, положеннаго благочестивымъ вкладчикомъ въ какой-нибудь городской домъ. Монахи выступали нерѣдко, напр., въ итальянскихъ городахъ XV в., въ качествѣ выразителей протеста простого народа противъ могущественныхъ банкировъ и капиталистовъ, выработавшихъ весьма свободный взглядъ на процентъ, но практическія мѣры, которыя они проводили или предлагали, ради облегченія мелкаго люда, отражали уже въ себѣ признаніе экономической необходимости въ широкомъ развитіи кредита. Благодаря настойчивой пропагандѣ францисканцевъ и подъ ихъ руководствомъ, всюду возникаютъ montée pietаtis, кассы съ капиталомъ, составленнымъ изъ приношеній благотворителей для выдачи ссудъ подъ закладъ вещей; по тому же типу организуетъ во Флоренціи учрежденія для мелкаго кредита радикальная партія въ короткое время своего торжества. Процентъ здѣсь берется non pro mutrio, sed pro expensis necessаriis, т. е. лишь въ качествѣ возмѣщенія убытковъ и тратъ по организаціи, но не за пользованіе ссуженнымъ капиталомъ. Позднѣе францисканскія montes начинаютъ служить цѣлямъ сбереженія, принимая вклады и выдавая за нихъ процентъ. Такимъ образомъ, въ этихъ полублаготворительныхъ, полупромышленныхъ учрежденіяхъ церковное ученіе, запрещавшее ростъ, смягчалось и примирялось съ настоятельной практической потребностью. Постепенно къ ней приспособлялось и городское законодательство, узаконяя процентъ и устанавливая для него норму. Въ совершавшемся промышленномъ движеніи, которое сосредоточивало и направляло въ отдаленные концы, вводило въ усиленный и ускоренный оборотъ различные виды человѣческаго труда, равномѣрный подъемъ всѣхъ общественныхъ классовъ былъ невозможенъ. Насколько поднимались классы и группы, стоявшіе ближе къ торговому сбыту, располагавшіе болѣе значительнымъ капиталомъ и кредитомъ, настолько ухудшалась участь другихъ, которые не могли поспѣть за общимъ развитіемъ хозяйственнаго предпріятія: они либо разорялись, опускаясь и въ своемъ соціальномъ положеніи, либо подчинялись выше поднявшимся группамъ. Общественные слои и классы, до тѣхъ поръ однородные и компактные, какъ, напр., классъ ремесленниковъ, разлагались и выдѣляли группы руководящія, капиталистическія, и рабочія, зависимыя. Въ цѣломъ отстали вообще классы сельскіе и выиграли городскіе, торговые и индустріальные. Сельскохозяйственные продукты вступали въ широкій оборотъ лишь тамъ, гдѣ для нихъ были особенно выгодныя условія сбыта, какъ, напр., въ Англіи съ ея судоходными рѣками и морскимъ положеніемъ или въ прибалтійскихъ областяхъ Германіи (Померанія, напр., потребляла на мѣстѣ лишь 1/20 производимаго хлѣба, отправляя остальное въ Шотландію, Голландію, Швецію и Норвегію). Въ другихъ областяхъ при тогдашнемъ состояніи путей хлѣбъ, мясо и т. д. могли направляться лишь въ ближайшіе городскіе пункты: широкаго сбыта они не имѣли, такъ какъ большіе города лежали на разстояніи, недостижимомъ для большей части сельскихъ производителей. Они легко приходили въ зависимость отъ городскихъ скупщиковъ, отъ торговыхъ компаній: на послѣднее обстоятельство особенно жалуются популярные проповѣдники конца XV в. въ Германіи. Затѣмъ въ городѣ и деревнѣ появляется пролетарій, человѣкъ не имѣющій своего хозяйства и продающій свой трудъ; но въ деревнѣ это явленіе рѣзче вслѣдствіе большаго однообразія условій, большей стѣсненности рабочаго въ выборѣ занятія и потому можетъ переходить даже въ извѣстнаго рода принудительную зависимость, вести къ возстановленію крѣпостныхъ отношеній.
   Въ городахъ, съ выдѣленіемъ въ цехѣ мастеровъ въ качествѣ промышленной аристократіи, для подмастерьевъ и учениковъ исчезаетъ возможность перехода на слѣдующую хозяйственную и соціальную ступень; мастерство, связанное съ капиталомъ, переходитъ къ прямому наслѣднику, помощники остаются въ своемъ положеніи на всю жизнь и обращаются въ своего рода затвердѣвающій классъ ремесленныхъ рабочихъ. Такъ какъ цехъ имъ ничего не даетъ, они создаютъ свои корпораціи и союзы, до извѣстной степени по готовому образцу. Ихъ соединенія -- братства, конфреріи, "компаніи"; сначала они имѣютъ только религіозный характеръ, ихъ сочлены собираются для крестныхъ ходовъ, чтобы доставить умершимъ товарищамъ достойное погребеніе; постепенно въ эти союзы вносится начало общей матеріальной поддержки, и организація получаетъ значеніе въ борьбѣ за улучшеніе условій работы. Рабочій въ поискахъ за лучшими условіями, не связанный разсчетомъ на мастерство въ данномъ пунктѣ, начинаетъ переходить изъ города въ городъ, и, благодаря этому, компаніи развѣтвляются по цѣлой странѣ; въ составъ каждой входятъ всѣ рабочіе однородной профессіи; въ новомъ мѣстѣ переселившійся "компаньонъ" можетъ разсчитывать на дружественный пріемъ и помощь въ началѣ; вступленіе въ сообщество обставляется таинственными символами, страшными клятвами, принимаетъ характеръ постояннаго заговора противъ хозяевъ. Въ случаѣ рѣзкихъ столкновеній союзъ налагаетъ запретъ работать у такихъ-то мастеровъ или распространяетъ его на цѣлый городъ. Стачки рабочихъ "компаньоновъ" обыкновенно направлены къ тому, чтобы прорвать цеховые порядки, чтобы уничтожить таксы рабочей платы, добиться свободнаго договора, права свободнаго ухода отъ мастера. Къ братствамъ и заключающемуся въ нихъ промышленному классу съ его шумными демонстраціями уже примыкаетъ низшій слой городского населенія, который, въ свою очередь, растетъ, составляясь изъ массы поденщиковъ въ нагрузкѣ, перевозѣ товаровъ и другой черной работѣ, изъ полусельскаго населенія, работающаго на городъ и живущаго, большею частью, въ предмѣстьяхъ, наконецъ, изъ разныхъ категорій людей, сбитыхъ со своего соціальнаго положенія и ведущихъ случайное существованіе. Въ эпоху крестьянскаго возстанія въ Германіи этотъ городской пролетаріатъ приходитъ въ сильное возбужденіе, соединяется мѣстами съ сельскими инсургентами; у него уже задолго до того выработалась своя программа съ сильно выраженныхъ демократическимъ характеромъ: въ его кругахъ (ср. памфлетъ подъ названіемъ "Реформація императора Сигизмунда", написанный въ 1438 г.) требуютъ уничтоженія монополій и предпринимательскихъ соглашеній, радикальной реформы или уничтоженія цеховъ, сверженія олигархіи, заправляющей городами, и уничтоженія замкнутости городовъ и т. д. Всего опредѣленнѣе и, можно сказать, всего трагичнѣе развернулись эти явленія въ Германіи,-- странѣ, необычайно богатой, плотно населенной и подвижной къ концу среднихъ вѣковъ, но въ цѣломъ неорганизованной, какъ бы предоставленное свободной игрѣ экономическихъ силъ.
   Особенно тяжело стало здѣсь положеніе крестьянина. Укажемъ только на нѣкоторыя типичныя черты. Пріостановка колонизаціи на восточной окраинѣ и замыканіе городовъ сдавливаетъ деревенское населеніе; задержанное на мѣстѣ, оно бросается на дѣлежъ всего, что только можно раздѣлить, и въ этомъ захватѣ исчезаютъ часто остатки общинныхъ земель, лѣса, пастбища и т. д. Крестьянское владѣніе съ размноженіемъ семей и закрытіемъ эмиграціи въ города и колоніи начинаетъ дробиться до крайности; владѣльцы слишкомъ мелкихъ участковъ теряютъ всякую экономическую силу и самостоятельность. Съ этимъ неизбѣжно связано развитіе неравенства; между тѣмъ какъ одни нисходятъ за степень сельскихъ пролетаріевъ, другіе, успѣвающіе соединить въ своихъ рукахъ нѣсколько участковъ людей захудавшихъ, образуютъ сельскую аристократію. Въ концѣ XV в. замѣчается ужо извѣстная задолженность сельскаго населенія. Между тѣмъ для крестьянина открывались лишь самыя невыгодныя формы кредита. Городской капиталистъ, ссужая его подъ условіемъ уплаты земельнаго ценза (Rentenkauf) въ произвольно высокомъ размѣрѣ или подъ залогъ хлѣба на корню и предстоящаго сбора шерсти, могъ въ самый короткій срокъ разрушить крестьянское хозяйство и получить въ свое владѣніе гипотечный участокъ. По словамъ Лютера, всякій, кто владѣетъ сотней гульденовъ, можетъ ежегодно "сожрать одного мужика, безъ всякаго риска для себя и своего имущества, сидя за печкой съ яблочнымъ пирогомъ". Для крупнаго хозяина появленіе людей малоземельныхъ или безземельныхъ -- фактъ крайне выгодный, и онъ старается закрѣпить этотъ фактъ и эксплуатировать его. Въ качествѣ сельскаго предпринимателя дворянинъ, вернувшійся въ деревню, или горожанинъ-капиталистъ, пріобрѣвшій помѣстье, начинаютъ зорко всматриваться въ деревенскія условія: выбитаго изъ колеи самостоятельнаго хозяйства стараются обратить въ постояннаго и дешеваго рабочаго, такъ или иначе пріобрѣсти и связать, задержать его. Крестьянина, особенно на сѣверо-востокѣ, опять хлопочутъ свести на различные виды барщины, но съ тою разницей противъ прежняго, что помѣщикъ распоряжается теперь земледѣльческимъ капиталомъ, а у барщинника, большею частью, нѣтъ скота, нѣтъ инвентаря. Благодаря этому, барщина, по старому обычаю сохраненная въ размѣрѣ нѣсколькихъ дней въ году, удлиняется и обращается въ нѣсколько еженедѣльныхъ дней. Помѣщикъ вспоминаетъ и привлекаетъ самые различные права и титулы, связанные съ владѣніемъ. При сильномъ раздробленіи территоріальной власти, особенно на югѣ, онъ часто могъ сослаться на свои верховныя права, на свое должностное положеніе, и ему выгодно было истолковать эти права въ примѣненіи къ своимъ хозяйственнымъ притязаніямъ: то онъ подводилъ новыя повинности подъ понятіе вознагражденія за судебную охрану, которую онъ оказываетъ населенію, то новые оброки утверждались подъ видомъ налога на военныя цѣли. Здѣсь оказывалось крайне важнымъ то обстоятельство, что матеріальныя выгоды, которыми пользовался земледѣлецъ съ переходомъ на денежный цензъ, фактическая его независимость отъ владѣльца земли обыкновенно не были закрѣплены правовой формой. Поэтому, при перестановкѣ экономическихъ отношеній можно было воспользоваться старыми обычными формами и, растягивая ихъ смыслъ, влагать въ нихъ требованія новыхъ повинностей. Въ этихъ толкованіяхъ важную и невыгодную для крестьянина роль съиграло римское право, входившее въ Германіи въ судебную практику. Оно точно еще заостряло сущность новыхъ порядковъ, утверждало перевѣсъ новыхъ экономическихъ силъ. Внося всюду понятіе личной полной собственности, римское право не имѣло подходящихъ опредѣленій для положенія крестьянина и стародавнихъ опоръ его хозяйства и, напротивъ, вездѣ почти закрѣпляло положеніе вотчинника, сеньёра: общинныя угодья, этотъ запасный капиталъ крестьянскаго хозяйства, новая теорія, не допускавшая коллективныхъ формъ владѣнія, толковала какъ собственность господина территоріи, предоставляла въ его распоряженіе и пользованіе или подводила подъ понятіе сервитута и тогда выводила изъ него право господина на трудъ пользователя. Крестьянина, отбывавшаго съ давнихъ поръ только чиншъ и фактически владѣвшаго своимъ земельнымъ участкомъ, оно вдругъ заносило въ разрядъ колоновъ или сервовъ.
   Далѣе помѣщикъ, опираясь за административное свое положеніе, вмѣшивался во внутреннюю жизнь крестьянина, опредѣлялъ порядокъ наслѣдованія, заключенія браковъ. Сообразно своимъ интересамъ, онъ старался регулировать распредѣленіе земли среди крестьянъ. Разъ уже создался классъ сельскихъ пролетаріевъ, вслѣдствіе размельченія земли, помѣщикъ мѣшалъ дальнѣйшему дробленію: младшіе сыновья въ крестьянской семьѣ, не получившіе надѣла, идутъ къ нему въ работу, становятся его дворовыми людьми. Изъ всего этого создается какъ бы новое крѣпостное право, во второй разъ въ средней Европѣ, въ результатѣ экономическаго паденія крестьянства; оно захватываетъ другія области къ востоку, земли австрійскія, Данію, Польшу, прибалтійскія земли.
   Подавленный въ безвыходномъ своемъ положеніи, нѣмецкій крестьянинъ не можетъ принять участія въ общемъ культурномъ движеніи страны: въ то время какъ радикальная литература занята имъ, какъ "бѣднымъ человѣкомъ:" по преимуществу, въ глазахъ городскихъ и высшихъ классовъ, на театральной сценѣ онъ увеселяетъ публику въ качествѣ комической фигуры "дурня", "остолопа". Правда, что изъ среды крестьянства выходитъ въ эту самую эпоху масса ландскнехтовъ, которые бьются на всѣхъ европейскихъ поляхъ; но именно эти элементы, физически по крайней мѣрѣ, самые сильные, конечно, уже были потеряны и для своей земли, и для своего класса, такъ какъ, по возвращеніи съ войны, они играли лишь роль праздныхъ или опасныхъ для общественнаго спокойствія людей.
   Условія, въ которыхъ совершалось обезземленіе и прикрѣпленіе крестьянина, объясняютъ характеръ его протеста: онъ будетъ искать уничтоженія формъ денежнаго хозяйства, возвращенія себѣ всей земли, возстановленія старой общинной организаціи. Въ данномъ случаѣ, напримѣръ, англійскіе поселяне, оставшіеся свободными, могли выставлять требованія, сходныя съ германскими: въ возстаній 1549 г. и подобныхъ вспышкахъ, они ломаютъ изгороди и объявляютъ принципъ общаго права на землю. Этотъ классъ въ своихъ революціонныхъ попыткахъ будетъ поднимать реакціонное знамя. Отсюда объясняется и заразительность коммунистическихъ идей, провозглашенныхъ чешскими таборитами и подъ названіемъ "богемскаго яда", бродящихъ въ Германіи въ теченіе столѣтія до крестьянской войны и взрыва анабаптизма. Въ этихъ ученіяхъ старые общинные порядки, всюду вытѣсняемые, объединяются въ общую идеальную картину и возводятся на высоту религіознаго освященія "Божьяго права". Тѣмъ сильнѣе направляется протестъ противъ оффиціальныхъ наличныхъ представителей Божьяго дѣла на землѣ, противъ церкви, владѣющей землей и людьми.
   Впрочемъ, въ деревнѣ не одинъ крестьянинъ становится въ худшее положеніе. За новымъ промышленнымъ развитіемъ далеко не послѣдовалъ весь земледѣльческій дворянскій классъ. Экономическое различіе между магнатомъ и мелкимъ рыцаремъ становится теперь еще рѣзче. Мелкій дворянинъ, въ сущности, остается въ проигрышѣ. У него, большею частью, не хватаетъ средствъ для правильной эксплуатаціи крестьянина; срывая съ него часто насиліемъ, онъ еще не обезпечиваетъ себя. Между тѣмъ какъ крупный сеньёръ, помѣщикъ, ведущій сложное хозяйство, основанное на капиталѣ, дѣлается важной экономической силой, столпомъ общества, мелкій рыцарь превращается въ самый безпокойный, мѣстами почти революціонный элементъ общества; онъ съ завистью смотритъ на сосѣднія богатства, на блескъ городской жизни, особенно на церковныя имущества, которыя, по мѣрѣ упадка вліянія церкви, все болѣе утрачиваютъ свое оправданіе въ глазахъ общества, кажутся мертвымъ капиталомъ, даромъ пропадающимъ общественнымъ достояніемъ. Когда возникаетъ вопросъ о ихъ дѣлежѣ, дворянинъ выступитъ первымъ и самымъ ярымъ его сторонникомъ и потребуетъ себѣ львиной доли. Часто, особенно, напримѣръ, въ Германіи, въ XV и XVI вв., это -- фигура мало симпатичная, грубая, невѣжественная личность, съ большими притязаніями и неохотой къ труду; это -- матеріалъ для всякаго рода междоусобій и волненій. Выше по моральнымъ качествамъ -- французскій дворянинъ: въ немъ, какъ и въ испанскомъ гидальго, больше предпріимчивости, выдержки. Но экономическая непрочность, не самостоятельность этой шляхты всюду сказывается: она ищетъ возможности примкнуть къ королевскому двору, къ крупнымъ сеньёрамъ, ищетъ всюду службы, вступая даже въ городскія должности. Отсюда многочисленные "ливрейные" люди при магнатахъ, напр., англійскихъ XV в., отсюда большія свиты въ распоряженіи французскихъ сеньоровъ, строившихъ федералистичеекіе планы въ эпоху религіозныхъ войнъ. Военная пора XVI в., итальянскіе и турецкіе походы, религіозныя усобицы, колоніальныя предпріятія сильно занимаютъ и отвлекаютъ этотъ классъ.
   Чѣмъ далѣе развивались намѣченныя до сихъ поръ экономическія и соціальныя явленія, тѣмъ рѣзче опредѣлялись стремленія общественныхъ группъ, интересы отдѣльныхъ территорій, тѣмъ сильнѣе выражалось въ разныхъ кругахъ требованіе общей промышленной организаціи страны, требованіе опредѣленной промышленной политики. Цѣли и пути внѣшняго расширенія европейскаго міра, къ восточнымъ рынкамъ и богатствамъ, за океанъ, опредѣлялись довольно ясно; но они еще не играли первостепенной роли: въ теченіе всего слѣдующаго вѣка колоніальное движеніе служитъ не эмиграціи, не сбыту европейскихъ продуктовъ, а привозу спеціальныхъ товаровъ и драгоцѣнныхъ металловъ. Гораздо настоятельнѣе были вопросы регулированія промышленныхъ отношеній внутри Европы, между отдѣльными территоріями и центрами. Въ самомъ дѣлѣ, мѣстные купцы нуждались въ защитѣ на отдаленныхъ рынкахъ, куда они направляли свой товаръ; съ другой стороны, они и мѣстные производители искали поддержки противъ конкурренціи чужихъ у себя дома. Всюду сталкивались интересы, возникали неразрѣшимые споры. Какая сила могла на себя взять посредничество, властно установитъ компромиссъ, ввести ту или другую экономическую группу въ извѣстныя рамки въ интересахъ общаго блага? Такую роль въ эпоху развитія мѣстнаго обмѣна въ замкнутыхъ небольшихъ территоріяхъ играли города. Въ городахъ впервые появилась планомѣрная финансовая политика. Городъ былъ естественнымъ руководителемъ жизни отграниченной области, обмѣнивавшей въ его стѣнахъ весь кругъ своихъ продуктовъ. Нигдѣ это обстоятельство не сказывается такъ ярко, какъ въ хлѣбной политикѣ городовъ. Такъ какъ городъ, населеніе котораго превышаетъ 1.000 человѣкъ, уже не могъ прокормиться собственнымъ хлѣбомъ, то необходимымъ условіемъ существованія или роста города становился правильный подвозъ хлѣба изъ деревень и поддержаніе недорогихъ цѣнъ на него. Въ виду трудности подвоза, случайностей урожая, соперничества сосѣднихъ крупныхъ населенныхъ пунктовъ, приходилось вырабатывать очень сложную принудительную систему правилъ продажи хлѣба въ городѣ, ограничивать строго промежуточную торговлю, навязывать сельскому производителю опредѣленную цѣну, задерживать опредѣленное количество хлѣба, необходимое для пропитанія, на пути его провоза и т. д. Отсюда возникали неразрѣшимые споры и затрудненія. Совершенно естественно было, что города стремились подчинить себѣ и въ политическомъ отношеніи ту область, которую они держали въ экономической зависимости отъ себя. Лишь мѣстами имъ удавалось это въ средней Европѣ: въ сѣверной и средней Италіи, на южной и сѣверной окраинѣ Германіи. Но, въ большинствѣ случаевъ, городъ не въ состояніи былъ стать государствомъ и сохранялъ только независимость въ своихъ стѣнахъ, оставался изолированнымъ политически оазисомъ, какъ нѣмецкіе имперскіе города: территоріальныя силы были слишкомъ значительны, чтобы уступить городамъ. Попытки образованія городскихъ союзовъ, за немногими исключеніями, какъ ганзейскій союзъ, рушились въ Германіи и во Франціи еще въ XIV в., вслѣдствіе неминуемаго соперничества городовъ въ торговыхъ интересахъ. Съ другой стороны, съ тѣхъ поръ, какъ городское общество установилось, выдѣлило затвердѣвшій правящій слой, городъ сталъ замыкаться отъ деревни, старался, по возможности, эксплуатировать окружающее сельское населеніе, воспрепятствовать перенесенію въ деревню индустріи. Будучи промышленными центрами съ характеромъ слишкомъ исключительнымъ, города не могли остаться во главѣ экономическаго движенія. Лишь болѣе широкія территоріальныя организаціи^ территоріальныя власти, стоявшія надъ интересами болѣе разнообразными, могли взять на себя руководство.
   Необходимо, поэтому, дать себѣ отчетъ въ томъ, какія формы и пріемы выработала эта власть къ эпохѣ промышленнаго переворота.

II.
Политическія условія въ Западной Европѣ въ 1500 г.

Западно-европейскія государства около 1430 г.; ихъ составъ, характеръ управленія.-- Ивжѣнені я, происшедшія въ теченіе XV в.: 1) вліяніе войнъ и смутъ; административно-судебное упорядоченіе; 2) вліяніе промышленнаго фактора.-- Программа общегосударственной промышленной политики въ Англіи.-- Представители капитализма въ управленіи во Франціи.-- Начало меркантильной политики.-- Развитіе дипломатическихъ сношеній съ конца XV в. и главные ихъ мотивы.-- Система европейскихъ государствъ къ началу XVI в.: равновѣсіе, "естественныя границы", имперіализмъ.-- Какъ отражается это расширеніе правительственной дѣятельности на внутреннихъ политическихъ отношеніяхъ.-- Монархія и земскіе чины.-- Политическое сознаніе въ переходную эпоху.

   Если мы взглянемъ на политическую нарту Западной Европы, приблизительно, около 1430 г., то увидимъ несравненно большую пестроту границъ, чѣмъ 100 лѣтъ спустя. Позднѣйшей Испаніи нѣтъ: на Пиренейскомъ полуостровѣ пять самостоятельныхъ государствъ. Треть Франціи въ рукахъ англійскаго короля (до этого въ теченіе 2 1/2 вѣковъ ему принадлежала другая треть); 4 крупныя ея позднѣйшія области, Бретань, Фландрія, Бургундія, Провансъ, совершенно самостоятельны и номинально лишь причисляются къ ней. Объ Италіи и Германіи нечего и говорить. Единственное національное государство того времени -- Англія. Остальныя государства или заключаютъ часть національности, такова Франція, таково ядро будущей Испаніи, Кастилія, или состоятъ изъ владѣній разноплеменныхъ и разноязычныхъ, нерѣдко разбросанныхъ, какъ, напр., владѣнія арагонской короны, бургундскія, позднѣе габсбургскія. Такимъ образомъ, главнаго признака типичнаго современнаго государства нѣтъ еще. Національная жизнь въ эту эпоху, конечно, существуетъ; но первыя проявленія національной культуры и политика въ Западной Европѣ выражаются не въ стремленіи замкнуться и централизоваться, они не совпадаютъ съ непосредственными задачами и ходомъ государственнаго развитія. Напротивъ, первое движеніе національныхъ силъ экстенсивное; въ началѣ онѣ довольно безпорядочно и широко разбрасываются. Франція, передовая страна въ XII и XIII вв., высылаетъ своихъ сыновъ въ Сирію, Византію и Египетъ, въ Англію, Италію и Пиринейскій полуостровъ; нѣмцы колонизуютъ балтійское побережье, Прикарпатье и дунайскую долину, англичане въ XIV и XV вв. надвигаются на Францію.
   Еще въ другомъ отношеніи государство того времени не дастъ намъ впечатлѣнія цѣлостности, единства составляющихъ его элементовъ. Ou о лишено постоянной защиты, не располагаетъ войскомъ, не ведетъ правильныхъ дипломатическихъ сношеній; оно не имѣетъ бюджета: обычныхъ государственныхъ расходовъ нѣтъ, а чрезвычайные, т. е. военные, покрываются особыми сборами съ населенія, которые выговариваются въ результатѣ особаго соглашенія между королемъ и чинами, общеземскими или провинціальными; король содержитъ своихъ чиновниковъ, если они не посажены на какую-нибудь доходную статью, свою свиту и наемниковъ въ обычное время на счетъ своей вотчины. Центральные народы въ областяхъ немногочисленны, и правильнаго контроля нѣтъ. Сфера государственнаго законодательства ограничена, потому что сильна мѣстная корпораціонная жизнь, руководимая обычаемъ, внутренней дисциплиной и своимъ спеціальнымъ закономъ.
   Вообще, живыми единицами являются профессіональныя и сословныя груипы и области съ ихъ своеобразнымъ правомъ, своимъ представительствомъ, выборной администраціей, самостоятельнымъ судомъ и финансами. Вслѣдствіе этого въ самихъ центральныхъ органахъ сказывается федеративный характеръ государства, соединеніе разнородныхъ элементовъ по типу союза на договорномъ началѣ. Когда собираются общеземскіе чины, напр., во Франціи, то въ нихъ представлена не страна, не совокупность населенія, а конститутивныя части, господствующія группы или единицы въ государственномъ союзѣ, крупные сеньоры, прелаты и монастыри, области, коммуны, корпораціи и учрежденія. Даже въ Англіи, государствѣ, наиболѣе объединенномъ, эта основа чувствуется въ устройствѣ верхней палаты, служащей непосредственнымъ представительствомъ магнатовъ, лично приглашаемыхъ королемъ въ силу ихъ общественнаго, церковнаго или правительственнаго положенія. Король -- вождь этихъ группъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, крупнѣйшій представитель въ ихъ средѣ, крупнѣйшая конститутивная сила въ своеобразномъ мірѣ, который пока только суммируетъ результаты дробнаго мѣстнаго и корпоративнаго развитія. Какъ далека королевская власть этой эпохи отъ своихъ позднѣйшихъ національно-централизаторскихъ стремленій, видно, напр., на семейной политикѣ французскихъ королей, направленной къ увеличенію вотчины и надѣленію изъ нея удѣловъ, апанажей, всѣмъ родственникамъ. Въ данномъ случаѣ чины оказывались часто болѣе ревнивыми защитниками единства и недѣлимости разъ сплоченной территоріи, чѣмъ правители, особенно въ тѣхъ странахъ, гдѣ не выработалось строгаго единонаслѣдія.
   Политическое единеніе областей и сословій представляетъ собой такимъ образомъ не постоянный, не прерывающійся фактъ, а скорѣе какъ бы чрезвычайную форму общенія, особое совокупное усиліе главныхъ общественныхъ элементовъ. Король не можетъ постоянно имѣть при себѣ весь свой совѣтъ; чины не могутъ непрерывно засѣдать: это -- органъ тяжелый на подъемъ, который собирается на ограниченное время для опредѣленнаго дѣда съ опредѣленными полномочіями отъ избирателей.
   Въ XIV в. этотъ строй представляетъ собой выработавшуюся норму. Внутренняя политическая исторія этой эпохи вовсе не сводится къ столкновеніямъ; она знаетъ мирную согласную работу государя, его совѣта и суда, а съ другой стороны, земскаго представительства. Чины не кажутся только непріятнымъ ограниченіемъ для государя: при ихъ содѣйствіи слагается государственный авторитетъ, ихъ собранія служатъ связующею нитью для разнородныхъ частей, они приносятъ поддержку отдѣльныхъ территорій; безъ ихъ тетрадей и жалобъ были бы немыслимы ордонансы, законодательное движеніе.
   Въ XV в. выдвигаются новыя политическія задачи, которыя вызываютъ измѣненія во внутренней жизни государствъ и въ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ. Эти измѣненія получаютъ, впрочемъ, законченный видъ лишь въ государствахъ крайняго запада Европы. Прежде всего замѣчается потребность административно-судебнаго* упорядоченія, усилившаяся въ большей части европейскихъ странъ вслѣдствіе ряда междоусобій и войнъ со всѣми ихъ тяжелыми послѣдствіями для того времени. Это -- эпоха наемныхъ отрядовъ на службѣ короля или магнатовъ, военныхъ бандъ, которыя поокончаніи войны съ врагомъ, ведутъ другую съ мѣстными жителями, обращаются въ "живодеровъ" (écorcheurs въ 80-хъ годахъ XV в. во Франціи) и разбойниковъ. Чтобы отъ нихъ отдѣлаться, ихъ стараются сбыть сосѣдямъ или затѣваютъ новую войну, ради одной необходимости занять опасную военную силу. Франція страдаетъ въ 1415 г. отъ вторженій англичанъ, а потокъ, по мѣрѣ изгнанія враговъ, со времени организаціи страшной сбродной арміи графа Арманьяка -- отъ ея насилій. Два раза, чтобы "выпустить изъ королевства дурную кровь", переправляютъ это крупнѣйшее въ Европѣ того времени 40-тысячное войско въ Германію, гдѣ арманьяки безпрепятственно грабятъ; во второй разъ во главѣ ихъ становится даже дофинъ, чтобы отвлечь ихъ отъ Франціи вмѣшательствомъ въ борьбу нѣмецкихъ рыцарей и швейцарскихъ мужиковъ. Нѣсколько позднѣе Англія въ эпоху войны Розъ испытываетъ сходныя бѣдствія: здѣсь незанятые военные элементы образуютъ большія свиты магнатовъ, превращаются въ ихъ ливрейныхъ людей. То же самое въ Германіи во время и послѣ гусситскихъ войнъ, и въ Кастиліи въ теченіе всей первой половины XV в., вслѣдствіе борьбы дворянскихъ партій и городовъ. Въ результатѣ вездѣ получается ослабленіе государственнаго единства, произволъ и независимость плохо контролируемыхъ представителей администраціи, возвращеніе сепаратизма, своеволіе крупныхъ сеньоровъ, обособленіе городовъ.
   Общее недовольство въ виду неустойчивости, упадка правоваго обезпеченія, полицейской охраны указывало весьма опредѣленную задачу реформы: центральная власть, у которой ищутъ защиты, должна положить предѣлъ всякимъ частнымъ организаціямъ, которыя способны поднимать и питать смуту, давить населеніе и взаимно сталкиваться въ своихъ притязаніяхъ на мѣстную власть. Въ этой работѣ она естественно монополизируетъ въ свою пользу цѣлый рядъ функцій и правъ, принадлежавшихъ вліятельнымъ группамъ и лицамъ. Это составило какъ бы второй крупный шагъ къ полнотѣ государственной власти послѣ великой эпохи судебныхъ реформъ и установленія единаго судебнаго верховенства при Генрихѣ II Плантагенетѣ и Людовикѣ Святомъ. Важнѣе всего на этомъ пути было уничтоженіе во Франціи права сеньёровъ собирать въ свою пользу прямой налогъ на военныя нужды, талію (taille), взамѣнъ чего была введена единая королевская талія, и запрещеніе въ Англіи магнатамъ держать свиты, ливрейныхъ людей: послѣдняя мѣра въ рѣзкой формѣ была проведена съ водвореніемъ Тюдоровъ, и въ связи съ нею королю передана была монополія на новый видъ оружія, артиллерію. Съ тою же цѣлью въ Кастиліи отстранили крупныхъ сеньёровъ отъ руководящихъ должностей въ большихъ военныхъ орденахъ, и на мѣсто ихъ сталъ король во главѣ массы зависимыхъ людей и надъ огромными богатствами. "Католическіе" государи запретили также сеньорамъ употреблять въ актахъ формулу "таково мое желаніе", потому что она заключала въ себѣ указаніе на верховныя права. Къ этому же разряду принадлежитъ и мѣра Людовика XI относительно почты,-- мѣра, которую напрасно изображали въ видѣ общаго устройства королемъ почтоваго движенія. Курьеры для передачи корреспонденціи, большею частью, на службѣ частныхъ лицъ, существовали задолго до него, и король своимъ регламентомъ лишь связалъ ихъ движеніе въ интересахъ государства или, лучше сказать, государя. Подъ страхомъ уголовной отвѣтственности было запрещено содержателямъ почтовыхъ станцій давать лошадей кому бы то ни было безъ спеціальнаго позволенія короля или главнаго начальника своего; на границѣ чиновникъ отбираетъ и прочитываетъ корреспонденцію и пропускаетъ лишь то, въ чемъ онъ не усмотрѣлъ ничего предосудительнаго для интересовъ короля; курьеръ, переходящій границу не по большой дорогѣ и не у пограничной конторы, подвергается аресту, "конфискаціи тѣла и имущества". Лишь для дружественныхъ государей установлено исключеніе: они могутъ свободно посылать гонцовъ согласно ордонансамъ; но принцы королевскаго дома подчинены общему правилу. Въ связи съ этимъ сеньёры лишаются и права свободнаго обмѣна дипломатическими посольствами съ иностранными правителями; еще въ началѣ XV в. право это принадлежало, въу сущности, всѣмъ и каждому. Людовикъ XI заявляетъ, что договоръ подъ печатью, подписанный бретонскимъ герцогомъ и переданный бургундскому, не имѣетъ обязательной силы для перваго, такъ какъ герцогъ не можетъ сноситься съ тѣмъ, "кто объявилъ себя противъ короля, королевства и французской короны". Фактически и право посольства становится монополіей короля.
   Отъ центральной власти требовали болѣе энергичной, глубже проникающей организаціи суда и расправы. Это требованіе было удовлетворено, можетъ быть, всего сильнѣе и элементарнѣе въ Кастиліи: здѣсь въ формѣ св. Германдады, сводной общегородской охранной дружины и ея трибуналовъ, непосредственно настигавшихъ грабителей и мятежниковъ, въ сущности былъ организованъ общенародный судъ Линча надъ остатками и наслѣдіемъ смутной эпохи. По совершеніи террористической экзекуціи надъ анархіей, этотъ чрезвычайный общественный судъ и полиція сошли со сцены. Во Франціи XV в. эпоха учрежденія нѣсколькихъ провинціальныхъ парламентовъ, обстоятельной выработки формъ судопроизводства, приступа къ записи мѣстнаго обычнаго права, кутюмовъ. Людовикъ XI, если вѣрить Комнину, занятъ мыслью о проведеніи по всей Франціи единаго права. Важность судебнаго упорядоченія для этого времени чувствуется въ настоятельныхъ и краснорѣчивыхъ заявленіяхъ депутатовъ на штатахъ въ Турѣ, въ 1484 году. Общій наказъ (cahier général) требуетъ повсемѣстнаго введенія правильныхъ ежегодныхъ grands jours, т. е. чрезвычайныхъ передвижныхъ сессій высшаго парламентскаго суда въ областяхъ для рѣшеній по апелляціямъ и для очищенія провинцій отъ безпокойныхъ элементовъ. Правительство идетъ на встрѣчу этимъ желаніямъ: его мѣры имѣютъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, цѣлью положить предѣлъ злоупотребленіямъ и превышеніямъ власти (abuse et entreprises, выражается очень характерно ордонансъ) со стороны собственныхъ чиновниковъ, подчинить ихъ болѣе строгой дисциплинѣ. Это усиленіе центральнаго контроля, апелляціонныхъ инстанцій -- повторяющееся въ Испаніи при Фердинандѣ, въ Нидерландскихъ владѣніяхъ бургундскихъ герцоговъ, которые руководились французскимъ образцомъ, это облеченіе центральной власти болѣе широкими полномочіями неизбѣжно и, вмѣстѣ съ тѣмъ, незамѣтно вело къ развитію особаго королевскаго нрава къ выдѣленію непосредственныхъ орудій монархической власти надъ дѣйствіемъ обыкновеннаго права и обычныхъ судовъ. Тѣ же штаты 1484 г. предложили утвердить судебныя функціи Большого Совѣта короля и дали цѣлый планъ его организаціи въ качествѣ высшаго административнаго трибунала. Ордонансъ, изданный вскорѣ послѣ того, заявлялъ уже, что Большой Совѣтъ всегда былъ выше парламентовъ, и что послѣдніе учреждены лишь въ помощь ему; судебную компетенцію Совѣта съ разсчетомъ оставляли неопредѣленной, такъ какъ власть желала гарантировать себѣ возможно большій просторъ.
   Всего характернѣе -- аналогичныя явленія въ Англіи именно потому, что въ этой странѣ, рано сплоченной политически, выработалось твердое сознаніе общаго права въ связи съ дѣятельностью опредѣленныхъ учрежденій на основѣ общественнаго участія. Монархія Тюдоровъ, утверждаясь послѣ междоусобія Розъ, старается возстановить законную охрану для всѣхъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, нарушаетъ дѣйствіе старыхъ учрежденій. Во время смуты администрація и судъ фактически перешли въ руки магнатовъ, державшихъ округу при помощи своихъ свитъ: списки присяжныхъ составлялись по ихъ усмотрѣнію, и они опредѣляли такимъ образомъ приговоры. Съ цѣлью преслѣдовать всякія попытки возмущенія, принудить магнатовъ къ распущенію свитъ и высвободить отъ ихъ давленія мѣстную администрацію, король установилъ знаменитый впослѣдствіи судъ звѣздной палаты. Составляя первоначально судебное отдѣленіе королевскаго совѣта, какъ во Франціи, палата эта выдѣлилась теперь съ болѣе широкими полномочіями и получила политическій характеръ: подъ растяжимымъ понятіемъ преслѣдованія измѣны, судъ этотъ дѣлается рѣзкимъ карательнымъ орудіемъ короля противъ всѣхъ враговъ его власти. Въ одной особенности реформа Тюдора также сходится съ французской и судъ звѣздной палаты преслѣдовалъ сомнительныхъ по вѣрности или неисполнительныхъ представителей администраціи; въ частности онъ провѣрялъ составленные шерифомъ списки присяжныхъ. Близка по тенденціи и практически крайне важна былъ другая мѣра Генриха VII, утвержденная "послушнымъ" парламентомъ 1495 г. Въ виду постоянныхъ, въ смутную эпоху, подкуповъ большого жюри, т. е. присяжныхъ обвинителей, и бездѣйствія юстиціи вслѣдствіе этого, судьямъ было предоставлено право возбуждать преслѣдованіе на основаніи информаціи, т. е. доноса любого частнаго лица, причемъ принявшій жалобу разбиралъ дѣло у себя и постановлялъ рѣшеніе; такъ былъ сдѣланъ важный шагъ къ устраненію присяжныхъ вообще отъ производства слѣдствія и суда. Новые порядки сказались тотчасъ же въ рядѣ злоупотребленій, въ свою очередь характерныхъ для развитія "королевскаго права". Современникъ перваго Тюдора разсказываетъ, что король устроилъ цѣлую систему вымогательствъ у богатыхъ людей подъ предлогомъ разныхъ правонарушеній, которыя всегда можно было пріискать; съ этою цѣлью были поставлены двое преданныхъ королю фискальныхъ людей, Эмпсонъ и Додлей, набравшіе цѣлый отрядъ обвинителей. Нерѣдко обвиненіе падало на человѣка, ничего не подозрѣвавшаго; если такое лицо не являлось на призывъ суда, часто потому только, что по отдаленности мѣста жительства не получало извѣщенія, оно ставилось внѣ закона, и имущество забиралъ король.
   Какъ бы то ни было, но реформы судебно-административныя во второй половинѣ XV в., служа сами могущественнымъ выраженіемъ объединительныхъ стремленій въ средѣ большихъ народныхъ группъ, въ свою очередь, поднимали сознаніе единства. Съ поразительной силой выражается, напр., это сознаніе въ собраніи Турскихъ штатовъ 1484 г. во Франціи. Депутаты, въ первый разъ созванные со всѣхъ областей помимо королевской вотчины, выработали одну общую тетрадь изъ наказовъ отдѣльныхъ сословій, распредѣлились не по сословнымъ палатамъ, а по большимъ мѣстнымъ округамъ, соединившимъ нѣсколько провинцій, выражали требованіе общей торговой политики для всего государства (въ chapitre de marchandise, впервые появившемся въ общей тетради). На почвѣ, главнымъ образомъ, судебной централизаціи создано было бургундскимъ домомъ единство Нидерландскаго государства, просуществовавшаго, приблизительно, 150 лѣтъ до распаденія его на Голландію и Бельгію въ концѣ XVI в. На этой же почвѣ пытались скрѣпить раздробившуюся имперію сторонники германскаго объединенія въ концѣ XV в.
   На ряду съ этимъ факторомъ національно-политическаго сплоченія дѣйствуетъ другой, лежащій не менѣе глубоко, съ возрастающимъ вліяніемъ, именно требованія промышленной жизни, о которыхъ уже было упомянуто. Крайне любопытно наблюдать, какъ поднимающіеся классы формулируютъ свои общія желанія и на основѣ ихъ рекомендуютъ правительству извѣстную политику, или, какъ они, вводя своихъ представителей въ составъ правительственныхъ органовъ, сами вносятъ въ политику новыя задачи и пріемы. Въ Англіи, въ промышленной средѣ, существуетъ очень опредѣленная экономическая программа, которая и предлагается вниманію правительства и общества. Около половины XV в. появился въ стихотворной формѣ популярный трактатъ подъ заглавіемъ "Книжка объ англійской политикѣ", написанный съ цѣлью просвѣтить народную массу относительно истинныхъ промышленныхъ интересовъ страны. Авторъ рисуетъ яркими чертами торговыя сношенія Англіи съ другими державами и приходитъ къ тому основному положенію, что единственный интересъ Англіи въ ея иностранныхъ сношеніяхъ состоитъ въ охранѣ торговли. Исходя изъ этого, онъ утверждаетъ, что, пока Англія будетъ держать въ своихъ рукахъ узкій проливъ между Дувромъ и Калэ, она можетъ господствовать надъ всемірной торговлей. Вся торговля съ сѣвера на югъ и обратно проходитъ черезъ узкія ворота, охраняемыя англійскими стражами по ту и другую сторону. "Поэтому до тѣхъ поръ, пока неумолимая судьба будетъ загонять народы въ свои сѣти, Англія, скрытая позади своего крѣпостного вала, образуемаго бурнымъ проливомъ, можетъ быть покойна, если только не перестанетъ заботиться о своихъ корабляхъ и держать ихъ на готовѣ, чтобы хватать добычу и отбрасывать враговъ, которые бы вздумали заглянуть черезъ валъ". Въ нѣсколько наивныхъ и откровенныхъ формахъ здѣсь выраженъ уже основной принципъ позднѣйшей политики Англіи -- идея не вмѣшательства въ материковыя дѣла и господства на моряхъ.
   Лѣтъ черезъ тридцать появилась другая подобная книжка, авторъ которой исходилъ отъ тѣхъ же общихъ идей, рисовалъ тѣ же оптимистическія перспективы, но останавливался преимущественно на вопросѣ внутренней промышленной организаціи и политики. Англія представляется ему всемірнымъ поставщикомъ г чужестранные купцы поневолѣ должны обращаться въ ней за предметами первой необходимости, шерстью и сукномъ; отсюда авторъ выводитъ, что самъ Богъ восхотѣлъ, чтобы, по удовлетвореніи собственныхъ потребностей, англичане пользовались господствомъ и правили надъ всѣми христіанскими королями и подчиняли своей волѣ всѣхъ плательщиковъ; болѣе всѣхъ народовъ они у обязаны славить Бога. Разъ признавъ эти неоцѣнимыя блага, англичане поймутъ свою прямую обязанность продавать свои товары возможно дороже, ограничить вывозъ шерсти въ той мѣрѣ, чтобы простой народъ имѣлъ достаточный матеріалъ для работы. Вывозить надо, во всякомъ случаѣ, худшую шерсть, выдѣлка которой можетъ принести лишь одну пятую той выгоды, что даетъ обработка лучшей; "оселъ тотъ, кто будетъ надъ ней трудиться", говорится цинично въ книгѣ. Принимая популярную позу, авторъ требуетъ охраны рабочаго человѣка въ его трудѣ, чтобы бѣдность его обратилась въ богатство, и выставляетъ теорію, въ силу которой благо и богатство всей страны возрастаетъ трудами простого народа. "Дѣло короля,-- прибавляетъ онъ,-- принять во вниманіе, какія богатства Богъ даровалъ его государству и какъ сообразно ихъ природѣ и свойствамъ народъ можетъ быть устроенъ и распредѣленъ въ работѣ".
   Изъ приведенныхъ произведеній видно, что въ индустріальной и торговой средѣ Англіи сложился очень опредѣленный кругъ идей и намѣчалась ясная программа внѣшней политики. Промышленные городскіе слои Англіи отнеслись, напр., совершенно равнодушно къ потерѣ Бордо въ 1445 г. и переходу отдаленнаго владѣнія въ руки побѣдоносныхъ французовъ. Теперь и позднѣе, въ эпоху войнъ Генриха VIII они были противъ пріобрѣтеній на материкѣ. Торжество на морѣ, т. е. расширеніе торговли и смѣлыя предпріятія пиратовъ -- вотъ что они привѣтствовали; отъ правительства они ждали дипломатическихъ актовъ, заключенія выгодныхъ трактатовъ. Задачи національно-промышленной политики Тюдоровъ одинаково, какъ и мечты Томаса Мора въ "Утопіи" о" счастливомъ островѣ, наслаждающемся миромъ и богатствомъ среди раздирательной борьбы сосѣдей -- лишь выраженіе того, надъ чѣмъ думали люди новыхъ общественныхъ слоевъ въ XV в.; съ теченіемъ времени они продвигаются и въ администрацію. Томасъ Кромвель, всесильный министръ Генриха VIII, былъ въ молодости купцомъ, потомъ занимался денежными операціями. Купцы играли нерѣдко роль дипломатическихъ агентовъ и заключали трактаты, управляли таможенными сборами и т. д.
   Во Франціи представители промышленнаго класса ранѣе сѣли у власти и ранѣе начали проводить свою политику, но менѣе крѣпко удержались. Появленіе торговыхъ капиталистовъ въ администраціи было уже упомянуто: ихъ время наступило съ конца 30-хъ гг. XV а, когда, по настоянію буржуазныхъ слоевъ, были проведены важные ордонансы, организовавшіе военную и финансовую систему, и съ тѣхъ поръ господство финансовой буржуазіи продолжалось 3/4 столѣтія. Лишь при участіи ея могла дѣйствовать, новая система налоговъ. Рядомъ со старою должностью trésoriers, которые завѣдывали "обыкновенными", т. е. вотчинными королевскими доходами, теперь появляются управители "чрезвычайныхъ", большею частью новыхъ сборовъ (taille aides, gabelle), généraux do finances, распредѣленные по большимъ областямъ. Четыре trésoriers и 4 généraux составляютъ новый органъ, conseil de finance, который вырабатываетъ каждый годъ бюджетъ, état général, распредѣляя суммы между 8 мѣстными смѣтами, états particuliers. Этотъ совѣтъ, въ сущности, банкирская олигархія, дѣлается всесильнымъ административнымъ органомъ, оставляя въ тѣни королевскій совѣтъ. Финансовый совѣтъ и его члены не принимаютъ и не расходуютъ денегъ; отъ нихъ зависитъ соизволеніе на тѣ или другіе штаты и контроль пріема и расходованія суммъ, которые производятся мѣстными recereurs. Но такъ какъ ни одна издержка не можетъ быть сдѣлана безъ одобренія финансоваго совѣта или соотвѣтствующаго général или trésorier, то естественно, что у нихъ заискиваютъ всѣ, парламенты, города, сеньёры: имъ даютъ обѣды, подносятъ подарки и т. п. Король не дѣлаетъ шага безъ нихъ; его близкіе должны справляться съ ихъ желаніями. Они сильны своимъ перекрестнымъ административно-буржуазнымъ родствомъ и всюду проводятъ своихъ непотовъ въ должности. По отзыву современника, де-Бонъ-Саиблавсэ, général de finances 1492--1523, почитался какъ король во Франціи, и все, что онъ дѣлалъ или говорилъ, не встрѣчало ни въ комъ противорѣчія, ни даже въ королѣ. Негоціанты и банкиры внесли въ администрацію выработанный ими въ промышленной сферѣ духъ системы, сбереженій, экономіи, постоянно сдерживая широкіе порывы и траты придворныхъ, сеньёровъ, окружавшихъ короля. Несомнѣнно, что они принесли съ собой я характерныя злоупотребленія, облегчаемыя отсутствіемъ строгой отчетности: люди, которые по словесному приказу короля получали въ распоряженіе огромныя суммы, берутъ себѣ, напр., въ операціяхъ съ итальянскими банкирами превосходящій всякую мѣру коммиссіонный процентъ. Во внѣшней политикѣ они дали также опредѣленное направленіе; типичный король въ ихъ духѣ, Людовикъ XI, усвояваеть систему выжиданія, опирается на дипломатическія связи, подвигается путемъ частичныхъ соглашеній, пользуется противъ враговъ своихъ, Карла Смѣлаго и Эдуарда 1У англійскаго, военной диверсіей союзниковъ. При его преемникахъ, Карлѣ VIII и Людовикѣ ХИ, старые сотрудники Людовика XI противятся открывающейся политикѣ приключеній, далекимъ и рискованнымъ предпріятіямъ, къ которымъ, напротивъ, тянетъ дворянство; въ противоположность планамъ завоеванія Италіи и мечтамъ о новомъ крестовомъ походѣ на турокъ, они указываютъ на цѣль, болѣе близкую и осуществимую -- на задачу отвоеванія Нидерландовъ ради округленія французской границы на Сѣверо-востокѣ и пріобрѣтенія важной промышленной области съ общеевропейскими торговыми центрами.
   Представлялись ли задачи промышленной политики вполнѣ точными и простыми и могла ли территоріальная власть взять на себя при наличныхъ средствахъ веденіе ея? Помимо общаго экономическаго антагонизма города и деревни, городовъ и областей между собою, намѣчались противорѣчія и столкновенія въ средѣ тѣхъ группъ, которыя были выдвинуты промышленнымъ переворотомъ. Производитель шерсти въ Англіи не во всемъ могъ столковаться со сбытчикомъ ея. Могущественныя торговыя комнаты соперничали и подрывали другъ друга, какъ, напр., въ той-же Англіи staplers, сбывавшіе, главнымъ образомъ, сырой товаръ въ складъ въ Калэ, и adventurers, пролегавшіе новые коммерческіе пути обработаннымъ продуктамъ. Наконецъ, интересы мѣстнаго потребителя вообще сталкивались съ торговыми выгодами широкаго иностраннаго сбыта. Разрозненныя часто попытки заводить -отдаленныя торговыя связи, двинуть мѣстное производство страдали отъ недостатка внѣшней охраны, поощренія. Изъ стремленій центральной власти найти въ этихъ различныхъ запросахъ и потребностяхъ нѣкоторое примиреніе, сосредоточить и укрѣпить промышленныя усилія населенія и выростаетъ національно-экономическая или территоріально-9конолшческая политика, въ основѣ которой хозяйство всей страны мыслится какъ одно цѣлое. Самыми видными представителями этой работы въ концѣ XV в. были "три волхва эпохи", по выраженію Бэкона: Людовикъ XI, Генрихъ VII и Фердинандъ Католическій (или его жена и соправительница Изабелла, которую въ экономической политикѣ обыкновенно ставятъ выше). Можно остановиться на политикѣ французскаго короля въ виду ея типичности.
   Людовикъ XI неотступно занятъ планами и мѣрами къ поднятію торговли и индустріи: они слагаются у него въ настоящую покровительственную систему, и онъ любитъ теоретизировать поэтому поводу: "торговля -- дѣло капитальное для блага и пользы общаго дѣла, для поддержанія жизни подданныхъ", говорится въ ордонансахъ. Людовикъ вычисляетъ, что покупка шелковыхъ матерій на иностранныхъ рынкахъ обходится для Франціи потерею въ 4 или 5 тысячъ золотыхъ экю; онъ основываетъ на этомъ дальше разсчеть заработка, который, при условіи устройства національной шелковой мануфактуры въ Ліонѣ, получатъ "около 10.000 человѣкъ мужчинъ и женщинъ всѣхъ состояній, а между прочимъ клириковъ и дворянъ, нынѣ праздныхъ". Согласно этимъ взглядамъ Людовикъ навязываетъ недовѣрчивой буржуазіи Ліона устройство шелковыхъ мастерскихъ, требуя съ нихъ большихъ взносовъ на приглашеніе искусныхъ иностранныхъ мастеровъ и рабочихъ. Упорство ліонскихъ гражданъ побѣждается только угрозой короля отдать едва установленныя въ Ліонѣ ярмарки опять сосѣдней савойской Женевѣ. Такъ возникаетъ знаменитое шелковое производство второго центра Франціи. Недовольный, однако, пассивнымъ отношеніемъ ліонцевъ, которые жалуются, что приглашенные мастера голодаютъ, Людовикъ переноситъ мануфактуру въ Туръ, возлагая, впрочемъ, издержки на ліонскихъ буржуа; но въ юнцѣ концовъ понесенныя потери вознаграждаются въ обѣихъ городахъ разцвѣтомъ индустріи. То же въ торговой политикѣ. Настойчиво, не смотря на послѣдовательныя неудачи, Людовикъ XI пытается закрѣпить правильныя коммерческія связи на Средиземномъ морѣ, съ Англіей, съ Фландріей, съ южно-германскими областями, привлечь прямое движеніе товара, поднять французскіе порты. Во вновь присоединенномъ Провансѣ онъ совершенно вѣрна оцѣниваетъ значеніе и будущность Марсели: незадолго до смерти (1482) передъ собраніемъ нотаблей Людовикъ развиваетъ проектъ, какъ расширить городскія вольности и привлечь сюда "болѣе чѣмъ когда-либо иностранныя націи", такъ какъ городъ предназначенъ служить транзиту между Средиземнымъ моремъ и другими портами Францій, затѣмъ Англіей, Шотландіей, Голландіей. Широкія льготы были предоставлены голландскимъ, брабантскимъ и фламандскимъ купцамъ, съ Португаліей былъ заключенъ договоръ, въ которомъ выговаривались взаимныя гарантіи для торговцевъ обоихъ королевствъ. Съ этого времени въ большинства мирныхъ трактатовъ вносятся важныя коммерческія условія и параграфы. Таковъ былъ послѣдній трактатъ между Людовикомъ и Карломъ Смѣлымъ въ 1475 году. Въ слѣдующемъ году въ переговорахъ между Эдуардомъ IV англійскимъ и Людовикомъ англійскіе дипломаты выразили желаніе, чтобы между Франціей и Англіей торговый обмѣнъ совершался вполнѣ свободно и безопасно; даже въ періоды враждебныхъ столкновеній купцамъ нейтральныхъ "гранъ слѣдуетъ предоставить свободу торговли въ обѣихъ странахъ.
   Въ то же время Людовикъ XI всѣми силами старался двинуть предпріимчивость, открыть пути французскимъ негоціантамъ. Его занимаетъ улучшеніе водныхъ путей, онъ думаетъ объ уничтоженіи внутреннихъ таможенъ и перенесеніи сбора пошлинъ за границы государства. При поощреніи короля и подъ его денежной отвѣтственностью открывались торговыя предпріятія въ духѣ англійскихъ adventurers; такова, напр., любопытная попытка французскихъ купцовъ обойти фландрскую промежуточную торговлю и устроить прямую доставку товаровъ въ Лондонъ. Король рѣшилъ воспользоваться временнымъ возстановленіемъ дружественныхъ ему Ланкастеровъ въ 1470 г. и вступилъ въ соглашеніе съ двумя турскими купцами, Жаномъ де-Бономъ, игравшимъ вообще видную роль въ исполненіи его коммерческихъ плановъ, и Брисонве, и они повезли въ Англію пряности, парчу и тонкія матеріи, подъ видомъ посольскаго багажа. Уговоръ состоялъ въ тонъ, что де-Бонъ и Брисонне ничего не будутъ продавать: онѣ должны лишь устроить нѣчто въ родѣ выставки, "выхваливать достоинства товара, чтобы жители Англіи на дѣлѣ убѣдились, что французскіе купцы въ силахъ снабжать ихъ наравнѣ съ другими націями". Попытка не удалась: скоро вернулась іоркская партія, французы поспѣшили убрать товаръ, но на морѣ весь грузъ былъ захваченъ, и король уплатилъ большую неустойку. Рядомъ, конечно, обнаруживается и другая сторона промышленнаго воспитанія страны: король ограждаетъ мѣстную торговлю насиліемъ; чтобы обезпечить ліонскія ярмарки, обороты Руана, онъ запрещаетъ французскимъ купцамъ ѣздить въ Женеву и на фландрскія мессы; иностранцы, провозящіе товары по виднымъ путямъ Франціи, должны входить во "французскую компанію", т. е. уступать половину груза ассоціаціи парижскихъ купцовъ. Отсюда правительство приходитъ уже естественно къ навигаціонной монополіи, запрещая ввозить пряности, шелковыя матеріи и др. изъ Леванта иначе, какъ на французскихъ судахъ. Вредныя послѣдствія этихъ стѣсненій скоро обнаружились; отовсюду стали раздаваться жалобы за застой торговаго дѣла, на разореніе. Тогда король, не опуская основной идеи, вырабатываетъ новый сложный планъ. Онъ созываетъ на совѣщаніе (1482) видныхъ промышленниковъ Парижа, Ліона, Тулузы, Орлеана, Тура, Монпелье и др. городовъ и предлагаетъ имъ образовать большую обще-французскую торговую компанію при участіи всѣхъ купцовъ королевства; на капиталъ въ 100.000 ливровъ можно построить множество судовъ для торговли съ Левантомъ "такъ, чтобы иностранцы и не узнали объ этомъ". Депутаты, впрочемъ, смущены планомъ короля: "большинство не привыкло къ морскому плаванію, нужной суммы денегъ достать нельзя, народная нужда отъ голода такъ велика, что ее безъ Божьей помощи и не покрыть"; во всякомъ случаѣ, лучше думаютъ они заключить договоръ о свободѣ торговли съ Генуей, Флоренціей, Каталоніей и Неаполемъ. Самая форма совѣщанія съ крупными представителями торговли и индустріи, возобновленная потомъ Кольберомъ, очень характерна для Людовика XI. Онъ любитъ слушать этихъ нотаблей буржуазіи. Въ 1470 г., при открытіи войны съ бургундскимъ герцогомъ, Людовикъ предписываетъ большимъ городамъ выслать къ нему по два представителя купечества, и съѣзду ихъ выражаетъ желаніе "столковаться о мѣрахъ обезпеченія безопасности торговли, чтобы наши подданные съ Божьей помощью получали больше выгоды и могли спокойно жить подъ нашей властью".
   Въ экономической политикѣ эпохи не трудно отмѣтить черту, отвѣчающую взаимному положенію различныхъ отраслей промышленнаго труда. Сельское хозяйство, сельскіе классы отступили на второй планъ въ общемъ оборотѣ, ими мало интересуются, ихъ невыгодно трактуетъ правительственная политика. Въ видѣ образчика можно сослаться на мѣры Изабеллы Кастильской, которыя носятъ характеръ прямо антиаграрный. Въ нихъ нѣтъ и мысли о томъ, чтобы поднять мѣстное земледѣліе и обходиться безъ иностраннаго подвоза хлѣба. Хлѣбъ облагается внутри тяжелымъ налогомъ; низкія цѣны на него искусственно поддерживаются таксами и т. д. Въ экономической программѣ, которую методично развивалъ передъ парламентомъ 1487 г. Генрихъ Тюдоръ, богатство страны ставилось въ исключительную зависимость отъ успѣховъ торговли и мануфактуры; о земледѣліи въ деклараціи не упоминалось. Правительство считало своей главною цѣлью вытѣсненіе въ Англіи иностранныхъ продуктовъ мѣстными фабрикатами; оно было готово принести въ жертву интересы помѣщиковъ и земледѣльцевъ, чтобы доставить индустріи дешевые жизненные припасы, дешевое сырье; въ развитіи національной индустріи думали найти разрѣшеніе и соціальнаго кризиса, такъ какъ фабрики, предполагалось, возьмутъ именно всѣ незанятые, бродячіе, опасные элементы общества.
   Послѣдовательная экономическая политика, охрана интересовъ національной торговли и національнаго производства служила для европейскихъ правительствъ главнымъ толчкомъ къ развитію сложной и правильной организаціи дипломатическихъ а въ общемъ вела къ образованію въ Европѣ новаго международнаго цѣлаго, европейской системы государствъ. Для каждаго отдѣльнаго правительства возникаетъ необходимость постояннаго внимательнаго обозрѣванія европейскихъ сцѣпленій, необходимость ознакомленія съ индивидуальными чертами и поворотами политики другихъ державъ, чтобы приспособляться къ нимъ или вырабатывать соотвѣтствующія боевыя средства. Начинаютъ интересоваться внутренними дѣлами своихъ сосѣдей, искать сближенія съ. оппозиціонными партіями въ странѣ соперника. Такую политику ведетъ Франція во время войны Розъ въ Англіи, поддерживая ланкастерскую партію въ виду того, что іоркская династія склонна къ возобновленію войны на французской почвѣ. Очень интересенъ первый приступъ при Карлѣ VII (1444) къ столь обычнымъ впослѣдствіи и важнымъ для Франціи союзамъ съ германскими князьями, при чемъ французскій король уже заявляетъ притязанія на весь лѣвый берегъ Рейна: на этотъ разъ четыре курфирста, кельнскій, трирскій, пфальцскій и саксонскій, заключили съ Франціей дружественные трактаты, а уполномоченные саксонскаго владѣтеля, привѣтствуя Карла, назвали его "своимъ королемъ и господиномъ". Въ то же царствованіе были сдѣланы попытка пріобрѣсти посредствомъ браковъ съ богемскими и венгерскими домами опасные пункты для французскаго вліянія на Востокѣ. "Католическіе" государи въ Испаніи не пренебрегаютъ усложненіями въ отдаленной Шотландіи, чтобы имѣть лишній ходъ противъ своего мудренаго и требовательнаго въ торговыхъ вопросахъ союзника, короля англійскаго. Еще любопытнѣе ихъ пріемы относительно Перкина Варбека, самозванца, очень опаснаго для династіи Тюдоровъ. Наружно готовые помогать королю противъ мятежника, они ведутъ переговоры и съ Перкиномъ, а главнымъ образомъ, хлопочутъ, такъ же какъ король французскій, о томъ, чтобы получить самозванца въ свои руки и держать всегда на готовѣ угрозу противъ неуступчиваго Генриха VII, съ которымъ у нихъ идутъ непрерывные промышленные счеты.
   Образцы дипломатическаго искусства рано даетъ Италія. Цѣлый рядъ условій въ этой странѣ -- совмѣстное существованіе нѣсколькихъ мелкихъ самостоятельныхъ политоческихъ тѣлъ, постоянная опасность иноземнаго вторженія, смѣна катастрофъ и вообще непрочность внутренняго порядка -- все это заставляетъ итальянскія государства непрерывно слѣдить другъ за другомъ, выработать извѣстную систему равновѣсія, постоянно придумывать новыя комбинаціи союзовъ и противовѣсовъ. Венеціанцы, связанные своей торговой политикой почти со всею Западною Европой, создали въ этомъ отношеніи настоящую школу; они первыя стали держать постоянныя посольства при всѣхъ главныхъ европейскихъ дворахъ; за эти должности назначались люди большого опыта и знаній, и реляціи ихъ правительству до сихъ поръ могутъ служить образцами тонкой и добросовѣстной наблюдательности политиковъ, проникавшихъ во всѣ стороны внутренняго быта чужой страны, изслѣдовавшихъ характеръ и цѣли правителей, средства и рессурсы государства, жизнь народа и настроеніе общества. Новые пріемы сношеній естественно, однако, вызывали недовѣріе. Долго обходились назначеніемъ чрезвычайныхъ пословъ. Франція не имѣетъ постоянныхъ резидентовъ до конца XV в. Фердинандъ Католикъ, самъ одинъ изъ типичныхъ дипломатовъ эпохи, противится допущенію у своего двора постоянныхъ иностранныхъ посольствъ: короля стѣсняетъ англійскій посланникъ, такъ какъ онъ видитъ въ послѣднемъ лишь профессіональнаго интригана, постоянно пребывающаго въ его странѣ. Другой артистъ дипломатіи, Людовикъ XI, преимущественно примѣняетъ тайныхъ агентовъ въ своихъ миссіяхъ. Испанское правительство держитъ съ конца XV в. постоянной) посла въ Лондонѣ, но для особо важныхъ дѣлъ отправляетъ дважды чрезвычайныхъ агентовъ, ведущихъ переговоры безъ вѣдома перваго и даже въ разрѣзъ съ его инструкціями. Въ договорѣ между императоромъ Карломъ V и Генрихомъ VIII англійскимъ въ 1520 г. спеціально выговаривается условіе держать другъ у друга пословъ, чтобы имѣть свѣдѣнія о всѣхъ событіяхъ, происходящихъ въ странѣ союзника. Главнымъ укрѣпляющимъ средствомъ въ обезпеченіи союзовъ, въ округленіи территорій служитъ установленіе фамильныхъ связей. Черезъ царствованіе Генриха VII, Фердинада Католическаго, Максимиліана Габсбурга проходитъ цѣлый потокъ матримоніальныхъ проектовъ и комбинацій. Старыя патріархально-династическія понятія встрѣчаются здѣсь съ игрой политической фантазіи и промышленнаго разсчота. Генрихъ VII, необыкновенно дорожившій связями съ Испаніей, обручаетъ съ инфантой Екатериной своего малолѣтняго сына; послѣ его смерти онъ колеблется между помолвкой оставшейся вдовы со слѣдующимъ сыномъ и своей собственной женитьбой за ней; въ перемежку съ этимъ чередуются его планы жениться на вдовствующей неаполитанской королевѣ, племянницѣ испанской четы, затѣмъ -- на другой инфантѣ Іоаннѣ Безумной, но смерти ея мужа, на Маргаритѣ Нидерландской, дочери Максимиліана, наконецъ, на французской принцессѣ. Позади всѣхъ этихъ плановъ и колебаній у Генриха надо искать торговополитическихъ комбинацій; если при заключеніи перваго брака онъ скорѣе добивался отъ будущихъ родственниковъ милостивыхъ уступокъ въ пошлинахъ, въ правѣ провоза для англичанъ, то во второй разъ, по смерти старшаго сына, зная затрудненія Фердинанда, который долженъ былъ уступить Кастилію нидерландскому купцу, англійскій король соображалъ, гдѣ можно получить болѣе значительныя торговыя выгоды, въ Испаніи или въ Нидерландахъ и самъ ждалъ важныхъ авансовъ. Нафаита Екатерина Аррагонская служила при этомъ заложницей: не хотѣлось ее отпускать домой, потому что половина ея приданаго не была еще выплачена, съ другой стороны тянули заключеніе новаго брака, притѣсняли принцессу дурнымъ обращеніемъ и заставляли ее писать домой отчаянныя письма, чтобы вызвать у обезпокоенныхъ родителей новыя уступки.
   Къ концу XV в. начинаютъ устанавливаться традиціи, выясняться болѣе общія постоянныя цѣли въ дипломатіи крупныхъ европейскихъ государствъ. Они образуютъ уже цѣлую систему: Англія, Франція, Испанія, бургундо-австрійскія владѣнія, соединяющіяся потомъ съ Испаніей, и на юго-востокѣ новое государство османскихъ турокъ. Если не всегда своими территоріями, то кругомъ своихъ интересовъ и вліянія они соприкасаются. Вопросъ роста и усиленія одного получаетъ значеніе для всѣхъ другихъ. Образуются опредѣленные, рѣзко обозначенные антагонизмы, которыми обусловливаются союзы и войны. Двѣ сильнѣйшія державы, Испанія и Османское государство, въ соперничествѣ за обладаніе Средиземнымъ моремъ и его торговымъ райономъ, и борьба опять, какъ въ XII в., принимаетъ религіозный оттѣнокъ. Испанія захватываетъ въ виду этого Южную Италію и Сицилію и старается укрѣпиться на сѣв.-зап. берегу Африки. Франція, вновь поднявшаяся матеріально и культурно, ищетъ извѣстнаго исхода своимъ развивающимся силамъ въ Италіи и Нидерландахъ и встрѣчается съ двойной опасностью со стороны бургундскаго государства и Испаніи. Въ началѣ VI в. оба грозные ея противника соединяются -- образуется огромная испано-австрійская держава, всюду, какъ въ тискахъ, держащая Францію. Это естественно дѣлаетъ Францію главной поборницей и защитницей европейскаго равновѣсія и направляетъ ее на почти трехвѣковой союзъ съ Портою. Англіи выпадаетъ въ этихъ столкновеніяхъ роль посредничества и лавированія между соперниками, и среди такой политики она кладетъ основы своего морского владычества. Узелъ всѣхъ европейскихъ усложненій лежитъ въ Италіи, важной по торговому положенію, привлекающей своими богатствами; здѣсь центральный пунктъ политической интриги, гнѣздящейся всего болѣе въ папской куріи. Папа уже потому участвуетъ во всѣхъ политическихъ комбинаціяхъ, что для частыхъ перекрестныхъ браковъ между царствующими домами постоянно нужна его диспенсація. Съ другой стороны условіе папскаго отлученія иногда вставляется въ брачные договоры правителей, какъ гарантія на случай неаккуратности уплаты приданаго, составлявшаго не малый для того времени финансовый рессурсъ. Въ куріи по преимуществу приходится держать постоянныхъ пословъ, и король французскій по этому поводу замѣчаетъ, что иначе "противники могли бы въ этомъ мѣстѣ подстроить все, что угодно, такъ что и подозрѣвать не будешь".
   Любопытно, какъ въ эту эпоху возникаетъ представленіе о "естественныхъ" границахъ государствъ и націй: исходя отъ болѣе широкаго и цѣльнаго пониманія интересовъ данной страны, оно примыкаетъ къ географическимъ и этнографическимъ соображеніямъ и приспособляетъ себѣ подходящіе историческіе аргументы. Со второй половины XV в. во Франціи появляются въ дипломатическомъ языкѣ, въ публицистикѣ, въ политическихъ дебатахъ многозначительные термины Галлія, галлы. Франція должна быть тѣмъ, чѣмъ была древняя Галлія. По однимъ это означаетъ рейнскую границу, по другимъ -- въ эти рамки входитъ часть Швейцаріи и Италіи. Біографъ Людовика XII считаетъ Ломбардію этнографически галльской землей, т, е. частью Франціи. "Соединеніе всѣхъ Галлій", въ томъ числѣ Цизальпинской, подъ властью французскаго короля, представляется дѣломъ естественнымъ, опирающимся на природу вещей, и въ этомъ смыслѣ идеи принимаютъ многіе итальянцы.
   Но рядомъ съ реальной политикой, внушенной, главнымъ образомъ, экономическимъ ростомъ государствъ, дѣйствуютъ еще сохранившіеся имперіалистическія стремленія: въ XVI вѣкѣ переходятъ идеи всемірной христіанской монархіи, крестоваго похода противъ мусульманскаго Востока. Особенно держатся онѣ въ Испаніи, какъ державѣ самой сильной въ Европѣ, съ наиболѣе разбросанными владѣніями, если считать всѣ габсбургскія земли, въ народѣ, занимавшемъ передовой постъ противъ мусульманъ и сохранившемъ религіозную ревность. Впрочемъ, религіозная идея эксплуатируется часто въ дипломатіи для прикрытія совершенно постороннихъ цѣлей; формула materia Christiana, res Christiana ("христіанскій интересъ, христіанскій вопросъ") становится общимъ мѣстомъ въ актахъ, и борьба съ вѣчнымъ врагомъ, съ турками, выставляется, какъ мотивъ, всюду, гдѣ надо заключить или разорвать союзъ, вмѣшаться въ чужія дѣла, маскировать проектъ, завязать отношенія и т. д. Въ странахъ, не имѣющихъ національной организаціи, въ Германіи, Италіи, имперіализмъ дѣйствуетъ какъ сила враждебная объединенію: онъ мѣняетъ здѣсь своихъ случайныхъ союзниковъ и поддерживаетъ центробѣжныя стремленія. Главнымъ борцомъ за національную и мѣстную независимость въ силу самаго положенія вещей выступаетъ опять-таки Франція. Въ ея политику, всюду враждебную Испаніи, входитъ поддержка небольшихъ самостоятельныхъ государствъ, каковы нѣмецкія княжества, швейцарскій союзъ, Франція, позднѣе Голландія; въ интересахъ самосохраненія Франція должна не допускать поглощенія ихъ огромной державой, укрѣпившейся на южныхъ полуостровахъ, на Шельдѣ, у Нѣмецкаго моря, на Рейнѣ, на Дунаѣ и на По. Потребность національной консолидаціи сказывается во всей Западной Европѣ. Своеобразную роль въ данномъ случаѣ играетъ понятіе монархіи, и эта роль выступаетъ, можетъ быть, особенно ясна тамъ, гдѣ, въ силу сложившихся условій, національное объединеніе не могло быть доступно. Въ Германіи проекты реформы съ цѣлью введенія финансоваго и военнаго единства въ имперіи, оптимистическія надежды патріотовъ, наконецъ, революціонная программа 20-хъ годовъ XVI в. прибѣгаютъ къ идеѣ власти монарха, какъ силы, стоящей надъ партіями, олицетворяющей общую справедливость и миръ, и народъ символизируетъ эту власть въ мистическомъ имени Фридриха (Friedrich -- царь мира). Въ полемикѣ флорентійцевъ Гвиччардини и Макіавелли, первый отстраняетъ мечту о великой общеиталійской республики возраженіемъ, что республика неизбѣжно сводится на господство одного города и подчиненіе другихъ, что монархія, напротивъ, призвана удовлетворить интересы всѣхъ.
   Эта идеализація монархіи выводитъ насъ къ вопросу о внутреннихъ политическихъ результатахъ того усложненія государственныхъ задачъ, которое было представлено выше. Въ виду быстраго развитія совершенно новыхъ сферъ правительственной дѣятельности въ эту эпоху естественно будетъ искать важныхъ перемѣнъ въ административномъ механизмѣ въ общихъ отношеніяхъ между существующими властями и крупными органами. Нечего и говорить, что въ старомъ сословно-земскомъ строѣ весь перевѣсъ оказывался на сторонѣ монархіи, вступавшей теперь въ періодъ своей гегемоніи надъ обществомъ, въ періодъ своей наибольшей дѣятельности и наибольшаго развитія своего фактическаго и правоваго авторитета. Въ области промышленной политики движеніе совершалось не столько путемъ крупныхъ общихъ рѣшеній и законовъ, сколько посредствомъ спеціальныхъ и детальныхъ распоряженій, патентовъ и поощрительныхъ мѣръ, а затѣмъ въ результатѣ дипломатическихъ разговоровъ и соглашеній. Все это могло не выходить изъ сферы администраціи и личныхъ внѣшнихъ сношеній государей и не давать повода обращаться къ земскому представительству. Съ другой стороны, чины по составу и организаціи не могли принимать прямого участія въ этой дѣятельности, которая важна была именно ежедневнымъ своимъ воздѣйствіемъ: они собирались слишкомъ рѣдко, на короткіе сроки, съ ограниченными полномочіями и могли оцѣнивать лишь общіе результаты ряда мѣръ; въ своихъ сословныхъ и корпоративныхъ группахъ, далеко не будучи представительствомъ страны, они способны были нерѣдко воспроизводить въ особенно острой формѣ несогласіе классовыхъ и мѣстныхъ интересовъ.
   Весьма понятно приближеніе періода упадка сословнаго представительства Оно выступитъ опять, лишь когда въ общество брошенъ будетъ новый разъединяющій интересъ -- религіозный. Равновѣсіе, сотрудничество учрежденій и органовъ, поскольку оно возможно было въ XIV в., начинаетъ нарушаться. Чины становятся неудобны своей скупостью, осторожностью, задерживающей ходы внѣшней политики, которые теперь по необходимости должны развертываться быстрѣе, чѣмъ раньше. Не имѣя постоянной практики, непрерывной нити управленія въ рукахъ, они часто оказываются непослѣдовательными. Правительство начинаетъ созывать ихъ рѣже, оттягивать сессіи. Иногда само населеніе тяготится частыми призывами; въ собраніяхъ слышатся ссылки на большія траты, съ которыми сопряжено отправленіе депутатовъ. Во Франціи и Испаніи моментъ прекращенія частыхъ сессій и широкой вліятельной роли чиновъ наступаетъ съ ослабленіемъ внѣшней опасности и внутренней смуты во второй половинѣ XV в. Генеральные штаты въ Орлеанѣ 1439 г. представляютъ любопытное столкновеніе интересовъ: необходимость устроить постоянное войско заставляетъ сословныхъ представителей обратить въ постоянную подать прежній чрезвычайный сборъ, талію, взимавшуюся, какъ сказано въ актѣ, "съ согласія трехъ чиновъ королемъ"; это значитъ, что отнынѣ признавался достаточнымъ одинъ королевскій приказъ на основаніи разъ принятаго рѣшенія штатовъ; но въ то же время считали необходимымъ оградить населеніе отъ произвольнаго обложенія, и съ этою цѣлью цифра таліи была фиксирована: по мысли штатовъ король долженъ остаться связаннымъ разъ навсегда ихъ вотумомъ. Такое ограниченіе оказалось вполнѣ непрактичнымъ; талія, разъ переданная королю, стала быстро возвышаться; протесты позднѣйшихъ штатовъ и требованіе ихъ вернуться къ старой Caroline, т. е. размѣру прямого налога при его установленіи въ эпоху Карла УII, встрѣчали со стороны правительства лишь указаніе на возрастающія нужды; принципіальной основы для своихъ притязаній штаты не могли найти, а обсужденіе бюджета было потеряно. Помимо важной сессіи штатовъ въ Турѣ 1484 г., созванныхъ неупроченнымъ регентствомъ, остальные, въ промежутокъ отъ 1489 до 1560 г., были лишь короткими собраніями, призванными съ опредѣленной цѣлью, скорѣе ради торжественной санкціи правительственныхъ мѣръ, ради общенаціональной манифестаціи въ моменты внѣшнихъ усложненій. Собраніе 1484 г. формулируетъ рядъ общихъ требованій, сложившихся въ результатѣ старой практики, участіе штатовъ въ составленіи регентства при малолѣтнемъ королѣ, право штатовъ вотировать налогъ, періодичность ихъ сессій, но всѣ эти требованія остаются позднѣйшей эпохѣ лишь въ качествѣ платонической традиціи. Исторія чиновъ, кортесъ, въ главномъ пиринейскомъ королевствѣ, Кастиліи, при Изабеллѣ и Фердинандѣ, представляетъ рѣзкія черты внѣшняго стѣсненія; королевская власть подчиняетъ ихъ крайне существенному контролю, ставя во главѣ ихъ президента новоустроеннаго своего верховнаго судебнаго совѣта; въ силу своего предсѣдательскаго положенія въ кортесъ, послѣдній, съ принадлежащимъ къ нему персоналомъ, провѣряетъ депутатскія полномочія, разсматриваетъ ихъ петиціи и жалобы. Король заводитъ обычай вознаграждать депутатовъ подарками; наконецъ, онъ нарушаетъ свободу засѣданій, требуя себѣ свѣдѣній о ихъ ходѣ.
   Монархія вырабатываетъ себѣ болѣе численный, болѣе послушный и подвижной составъ исполнителей. На мѣсто должностныхъ лицъ, которыхъ выдвигало впередъ ихъ общественное положеніе, появляются люди, большею частью низкородные, исключительно поставленные на службу и въ ней почерпающіе основу общественнаго своего возвышенія; появляются дѣятели съ широкимъ кругомъ практическихъ познаній, съ профессіональной административной подготовкой и выдержкой, чертами, которыя въ дипломатической карьерѣ бросались въ глаза современникамъ, люди, которые въ испанской администраціи получили характерную отмѣтку letrados, "научно-подготовленныхъ". Наблюдатели конца XV в. во Франціи замѣчали необычайный приливъ, особенно въ средѣ буржуазіи, къ оффиціальнымъ должностямъ, жажду службы; въ виду установленія обычая продажи должностей, владѣльцы ихъ говоритъ де-Комминъ "спрашиваютъ не то, что онѣ стоютъ, а что можно спросить; есть должности безъ жалованья, которыя продаются за 800 экю, другія, мело оплачиваемыя, продаются за дѣву, которую не можетъ покрыть жалованье за 15 лѣтъ".
   Въ началѣ XVI в. не видно было условій, которыя бы могли противодѣйствовать политическому развитію въ этомъ направленіи. Лучшія интеллектуальныя силы начинали группироваться около монархіи. Ко всему надо прибавить еще энергическое и послѣдовательное движеніе монархіи къ церковному верховенству,-- движеніе, въ которомъ увеличивались ея рессурсы и повышалось сознаніе власти у ея носителей. Слѣдуетъ, однако, замѣтить, что эти перемѣны еще не сложились въ общественномъ сознаніи въ систему, не отлились въ ясную теорію. Нормальная государственная жизнь все еще представляется уму въ тѣхъ формахъ, которыя установились въ предшествующую эпоху. Особенно любопытно наблюдать выраженія общественной мысли въ странѣ, гдѣ монархія всего болѣе успѣла окружить себя священнымъ авторитетомъ, во Франціи. Историкъ и дипломатъ конца XV в. Филиппъ де-Комнинъ, поклонникъ Людовика XI, которому онъ служилъ, въ своихъ разсужденіяхъ о политическомъ строѣ Франціи, исходитъ тѣ его сходства съ англійскимъ. Онъ заявляетъ, что нѣтъ на землѣ короля или сеньёра, который бы имѣлъ власть, помимо своей вотчины, наложить хотя бы грошъ на своихъ подданныхъ безъ согласія самихъ плательщиковъ иначе, какъ тираннически и насильственно; по его мнѣнію, справедливѣе передъ Богомъ и людьми взимать налоги съ утвержденія чиновъ, чѣмъ по капризному усмотрѣнію. Страхъ передъ тиранніей, которую Комнинъ рисуетъ рѣзкими красками, заставляетъ его обратиться къ болѣе послѣдовательной и настойчивой англійской практикѣ: "я не знаю ни одного государства въ мірѣ, гдѣ бы общественный интересъ соблюдался въ такой степени, гдѣ бы народъ менѣе терпѣлъ отъ произвола, чѣмъ въ Англіи". Ему нравится и то, что "король не можетъ въ Англіи объявлять войны безъ созванія парламента, что равняется (нашимъ) тремъ чинамъ, а это дѣло справедливое и святое, служащее за пользу и укрѣпленіе королей". На собраніи штатовъ въ Турѣ однимъ изъ ораторовъ, бургундскимъ дворяниномъ Philippe Par, sieur de la Roche, развита была цѣлая теорія, формулировавшая нормальныя отношенія между властью и чинами: въ области управленія, изданія ордонансовъ и утвержденія налоговъ, говорилъ онъ, "не можетъ получить санкціи и прочности рѣшеніе, которое принято противъ воли чиновъ или безъ совѣщанія съ ними, или въ силу невѣрнаго истолкованія ихъ воли". Настаивая на правѣ штатовъ устанавливать регентство, ораторъ выводилъ это право изъ понятія народнаго верховенства и изъ факта первоначальнаго избранія королей народомъ, "слѣдуетъ, чтобы высшая власть возвращалась къ народу, дарователю полномочій" (народъ все время отожествляется у него съ тремя чинами). Королевская власть при этомъ разсматривается какъ должность, а не какъ наслѣдственное владѣніе. Все это говорилъ человѣкъ, который, въ сущности состоялъ на службѣ у Анны Бажё, державшей въ то время регентство.
   Не новыя революціонныя идеи высказываются въ подобныхъ заявленіяхъ, а напротивъ, консервативныя, закрѣпленныя традиціей. Въ новой монархической средѣ онѣ стали уже казаться выраженіемъ оппозиціи, ихъ старались отстранить, какъ вредный предразсудокъ. Но онѣ множествомъ нитей держались въ общественномъ сознаніи, и оттого возможно было оживленіе ихъ не второй половинѣ XVI в. Аналогія французскаго строя съ англійскимъ, гдѣ парламентская система осталась въ полномъ дѣйствія, съ германской имперіей, гдѣ государь ограниченъ курфирстами, кажется всѣмъ естественной въ XVI в. и показываетъ, что ежедневная монархическая практика укладывается въ понятіяхъ у многихъ въ старыя рамки. Поэтому и монархія на первыхъ порахъ выступаетъ, такъ сказать, эмпирически, не парадируя системой, не гремя, по возможности, теоріей. Макіавелли, пытавшійся впервые оправдать неограниченную власть исключительно реальными мотивами, торжествомъ сильнѣйшаго и заботой государя, хотя бы и узурпатора, о субъективно-понятомъ благѣ государства, долго не находилъ себѣ сочувствія за Альпами. Когда онъ проникъ здѣсь въ монархическую публицистику, противъ него поднялись и консервативныя, и новаторскія направленія: еще разъ обнаружилось, что и въ средѣ защитниковъ безусловной монархической гегемоніи надъ обществомъ жило уваженіе къ старому праву. Но монархія скоро нашла себѣ санкцію и крупную опору въ церковной своей роли: пріобрѣтала ли она верховенство надъ національной церковью, какъ это произошло въ протестантскихъ земляхъ, или только брала на себя защиту церкви и получала въ свое распоряженіе ея рессурсы, какъ это было въ католическихъ, монархія находила новую основу для своего авторитета. Но подъ знаменемъ божественнаго права выступили и ея враги; эта формула вообще покрывала новыя самостоятельныя организаціи, въ которыя слагалось возродившееся религіозное общеніе.

III.
Религіозное движеніе въ Западной Европѣ въ послѣдніе два вѣка передъ реформаціей.

Реформаціонныя идеи до реформаціи.-- "Бѣдная церковь" въ лицѣ низшаго клира и нищенствующихъ монаховъ.-- Развитіе идеи всеобщаго священства и религіозная эмансипація свѣтскихъ круговъ общества.-- Благотворительная и просвѣтительная дѣятельность свѣтскихъ религіозныхъ союзовъ.-- Элементы протеста въ бѣдной церкви и въ церкви мірянъ.-- Организація тайныхъ общинъ; "апостолы".-- Мистика и соціальный протестъ въ средѣ этихъ общинъ.-- Наростаніе религіознаго возбужденія къ концу XV вѣка.

   Въ теченіе всего XV вѣка за Западѣ въ ходу формула: reformatio ecclesiae in capite et in membris (преобразованіе церкви съ головы и во всѣхъ ея членахъ). Задача всесторонней реформы глубоко занимаетъ различные слои общества, занимаетъ свѣтскую власть и самихъ представителей церковной іерархіи. Формула повторяется на церковныхъ собраніяхъ, на политическихъ сеймахъ, въ дипломатической перепискѣ, въ публицистикѣ и проповѣди. Ее провозглашаетъ, правда, не всегда добровольно, самъ глава церкви, и въ то же время она раздается въ кругахъ нападающей на его авторитетъ оппозиціи. Ее облекаютъ въ научную форму, обставляютъ философскими аргументами и историческими ссылками, дѣлаютъ предметомъ сложныхъ диспутацій, и въ то же время ею апеллируютъ къ толпѣ, ее поднимаютъ какъ революціонное знамя. Съ нею связаны самыя широкія и самыя горячія надежды. Нѣтъ сомнѣнія, здѣсь на лицо центральная духовная забота вѣка. Общество, которое такъ жаждало реформаціи церкви, исходило не изъ желанія сбросить общую опеку церкви, освободиться отъ заключавшагося въ ней руководящаго начала,-- оно направлялось мыслью о подъемѣ церковной жизни, о большей строгости и совершенствѣ ея формъ.
   Религіозная и церковная революція XVI в. изображается часто, какъ провозглашеніе новыхъ началъ жизни, намѣчавшихся до тѣхъ поръ разрозненно и робко, какъ сильный порывъ, захватившій впервые массы, открывшій имъ глаза. Чѣмъ болѣе, однако, мы станемъ всматриваться въ предшествующую эпоху, тѣмъ болѣе будемъ мы чувствовать, что реформація уже была готова задолго до вызова Риму, брошеннаго саксонскимъ монахомъ, что первый революціонеръ въ этомъ дѣлѣ былъ, такъ сказать, послѣднимъ новообращеннымъ, что давно уже закрѣпились въ умахъ и на практикѣ идеи, формулы, символы, аналогіи, ^авторитеты, ссылки и полемическіе пункты, учрежденія и органы, которые потомъ въ эпоху переворота, разрыва выступили на программѣ, въ сочиненіяхъ, въ организаціяхъ людей, называвшихся реформаторами.
   Одна изъ любимыхъ идей реформы -- водвореніе на землѣ е бѣдной", безкорыстной, братской церкви, по образу раннихъ христіанскихъ общинъ, составленныхъ рыбаками и промышленниками по завѣту Христа, странствующаго учителя и благодѣтеля простыхъ бѣдныхъ людей. Позднѣйшая литературно-общественная полемика и свѣтская политика сдѣлали изъ этой идеи самую ѣдкую статью въ своемъ обвинительномъ актѣ противъ властной, богатой и праздной оффиціальной церкви, самый острый аргументъ въ своемъ матеріальномъ искѣ къ ней. Но въ возбужденномъ процессѣ, который велся противъ церкви на европейскомъ судѣ XVI в., было почти забыто, что "бѣдная" церковь уже давно существовала, что она жила задолго раньше въ сотнѣ видовъ среди старыхъ условій и формъ, мирясь съ ними наполовину или поднимая протестъ и выходя болѣе или менѣе рѣзко изъ ихъ границъ.
   Въ церкви давно уже успѣли разобщиться власть и попеченіе о душахъ, доходъ и работа; давно уже выдѣлился владѣльческій слой, пользовавшійся титулами, почетомъ и рентой и сдававшій нанятымъ викаріямъ весь реальный трудъ, отправленіе службъ и требъ, проповѣдь и управленіе. Темные арендаторы, большею частью настоящіе пролетаріи, обыкновенно безъ образованія, послѣдніе несли на себѣ всѣ тягости, были единственными посредниками церковнаго поученія и утѣшенія. Когда въ XIV в. въ Англіи регулировалась законодательствомъ заработная плата, эти священники были приравнены къ сельскохозяйственнымъ рабочимъ; за попытку съ ихъ стороны требовать увеличенія платы имъ грозила потеря правъ и отлученіе. Они стояли въ непосредственныхъ отношеніяхъ къ народной массѣ, съ которой жили одинаковой жизнью, и естественно, что въ народныхъ движеніяхъ какъ, напр., въ возстаніи Уата Тайлера въ Англіи (1381) или въ крестьянской войнѣ въ Германіи (1525) они принимали дѣятельное участіе, становились истолкователями народныхъ нуждъ и требованій. Съ другой стороны, въ кругахъ этихъ священниковъ-батраковъ и въ общественной средѣ, къ которой они принадлежали, естественно могла возникнуть идеализація дѣйствительности: стѣсненное матеріальное положеніе обращалось въ мысляхъ людей въ знакъ религіознаго смиренія и безкорыстнаго служенія дѣлу Божію, и передъ нами готово настроеніе лоллардовъ.
   Злая необходимость создавала "бѣдныхъ" священниковъ. Но въ то же время сложилось религіозное общество, которое въ добровольной бѣдности видѣло условіе нравственнаго совершенства. Нищенствующіе монахи-францисканцы, послѣдователи "второго Христа" на землѣ, пріобрѣли необычайную популярность: всякій хотѣлъ у нихъ исповѣдаться, получить отъ нихъ прощеніе грѣховъ, изъ ихъ рукъ послѣднее напутствіе, обезпечить себѣ мѣсто на ихъ кладбищѣ или быть погребеннымъ въ ихъ рясѣ, чтобы со святыми людьми вѣрнѣе спастись. Къ нимъ устремлялись богатые и многочисленные вклады, ихъ мощи привлекали всего болѣе богомольцевъ. Соизволяя имъ самыя широкія привилегіи, раздачу индульгенцій, право совершать въ своихъ церквахъ службы во время интердикта, папы лишь уступали общему настроенію. Подвижной, нигдѣ не фиксированный орденъ какъ бы удовлетворялъ возраставшему всюду требованію дать людямъ возможность спасаться въ своей, ближайшей къ Богу общинѣ или группѣ, дать имъ въ руки непосредственное орудіе, талисманъ прощенія грѣховъ и загробнаго блаженства. Во то же время въ своей практикѣ они отвѣчали двумъ сторонамъ новой общественной жизни, развившихся главнымъ образомъ въ городскихъ центрахъ.
   Между тѣмъ какъ благочестивые дарители прежнихъ временъ, короли, магнаты, надѣляли монастыри землей, и монахи содержались на счетъ натуральныхъ повинностей своихъ подданныхъ и крѣпостныхъ и вели сложное помѣщичье хозяйство, новая общественная среда, гдѣ главнымъ образомъ жили и вращались нищенствующіе монахи, т. е. горожане, располагала другими вещественными знаками для выраженія своего благочестія, да и новыя монашескія корпораціи избѣгали собственнаго хозяйства, прочнаго и замкнутаго общежитія. Вклады въ ихъ пользу составлялись изъ движимаго капитала, изъ процента съ городскихъ статей; богатый человѣкъ, договариваясь съ "братьями" и обязуясь имъ платить ренту съ купленнаго владѣнія, взамѣнъ пользовался анниверзаріемъ, т. е. ежегоднымъ поминаніемъ въ церкви ордена умершихъ членовъ семьи своей. Въ числѣ грамотъ и договоровъ города Гальберштата есть, напр., слѣдующее условіе: одинокій бюргеръ и его служанка, очевидно состоятельная женщина, уплачиваютъ 5 марокъ вклада, входящаго въ стоимость дома на такой-то улицѣ. Изъ 10% дохода съ этой суммы часть идетъ на поминальную мессу монахамъ, остатокъ на покупку бочки пива, которую выпиваютъ сосѣди, мужъ и жена, чтобы "возвеселиться и усерднѣе помолиться за бѣдныя души усопшихъ"; помимо того присутствующіе на обѣднѣ приносятъ еще дары на алтарь.
   Конечно, такія жертвованія не всякому были доступны, но разъ хозяйство монаховъ перешло на денежную систему, стало возможно и соединеніе размельченныхъ даровъ, устроилась, если такъ можно выразиться, акціонерная, коллективно-демократическая организація культа. Здѣсь заключается другая важная черта францисканской практики: она идетъ на встрѣчу сплочивающимся низшимъ слоямъ общества. Мелкіе ремесленники, подмастерья, рабочіе складываются вмѣстѣ, составляя братство и покупаютъ себѣ коллективный анниверзарій. Каждая гильдія, корпорація пріобрѣтаетъ для себя право справлять въ церкви у францисканцевъ свой особый праздникъ, гарантируетъ своему святому -- патрону особое мѣсто въ церкви и, обставляя погребеніе своихъ сочленовъ, обезпечиваетъ имъ наилучшій путь къ спасенію.
   Въ идеалѣ "бѣдной церкви" заключался еще одинъ новый элементъ, который выдвигается съ теченіемъ времени все болѣе. Слѣдованіе Христу -- подвигъ, возвышенная обязанность, которая не нуждается въ особомъ уполномоченіи, не дается въ силу привилегіи, а напротивъ, сама поднимаетъ человѣка на высшую ступень авторитета. Свѣтскія лица уравниваются здѣсь съ духовными. Тотъ -- истинный священникъ, тотъ -- святъ, кто служитъ Богу дѣломъ; служеніе это не связано не только монашеской жизнью, формальнымъ посвященіемъ, но и вообще какими-либо точными и спеціальными обѣтами. Отсюда еще шагъ дальше -- и мы на почвѣ своего рода "деклараціи правъ человѣка" въ религіозной сферѣ. Если поставленные руководители недостойны или невѣжественны,-- община, жаждущая вѣры и поученія, можетъ отвернуться отъ нихъ, избрать новыхъ изъ своей среды; ея члены могутъ довѣрить души свои истинному вѣстнику Божьей воли, хотя бы и не отмѣченному никакими внѣшними знаками власти. Въ очень рѣзкой, чрезвычайной, экстатической формѣ мы встрѣчаемъ это явленіе у "бичевальщиковъ" (гейсслеровъ, флагеллантовъ), ходившихъ процессіями по городамъ еще съ XIII в., а главнымъ образомъ въ эпоху черной смерти въ половинѣ XIV в., когда движеніе приняло характеръ эпидемическій. Братства флагеллантовъ выработали особый ритуалъ и имѣли своихъ вождей и наставниковъ. Возвѣщая близкій конецъ міра и подвергая себя жестокимъ истязаніямъ въ искупленіе общихъ грѣховъ и въ подражаніе Христовымъ мученіямъ, бичевальщики отворачивались отъ дѣйствительной церкви: соборы въ ихъ глазахъ -- каменныя пещеры разбойниковъ, пѣніе мессы -- собачій лай, клиръ -- царство антихриста; крещеніе кровью заступаетъ мѣсто крещенія водой, и вообще бичеваніе замѣняетъ всѣ церковныя установленія и средства къ спасенію. Какъ Ветхій Завѣтъ разрушился, когда Христосъ биченъ очистилъ храмъ, такъ точно священство Новаго Завѣта устраняется обрядомъ бичеванія. Поэтому передъ бичеваніемъ они всенародно исповѣдывались другъ передъ другомъ, отказываясь обращаться къ недостойнымъ, преданнымъ плоти священникамъ. Среди отчаянія и страха, порожденнаго злой заразой, здѣсь явно пробивается мысль о всеобщемъ священствѣ людей, о доступности Божьей благодати просвѣтленія благочестивому мірянину. Въ болѣе спокойныя времена та же мысль развивается болѣе мягко, но и болѣе методично. Знаменитый антипапскій трактатъ Марсилія Бадуанскаго "Защитникъ міра" (1324) исходитъ изъ положенія, что міряне -- такіе же церковные люди (riri eclesiastici), какъ и клирики. Въ популярной литературѣ XIV в. мірянинъ противополагается, какъ человѣкъ непосредственнаго вдохновенія, схватывающій въ простотѣ души истинную мудрость, священнику-фарисею, ослѣпленному сотней формальностей и условностей, подавленному буквой ученія и ложью внѣшняго благочестія.
   Небольшая анонимная нѣмецкая книжка второй половины XIV в., такъ наз. Meisterbuch, завоевавшая огромную извѣстность, раскрываетъ намъ въ привлекательной простотѣ реформаціонныя идеи свѣтскихъ кружковъ, которые стали эмансипироваться отъ традиціонныхъ формъ религіознаго общенія. Въ ней глубоко знаменательна и внѣшняя фабула, и поученія, вложенныя въ уста просвѣтленному мірянину-простецу. Нѣкій "другъ Боясій", свѣтскій человѣкъ, изъ альпійскихъ странъ, привлеченъ славою великаго проповѣдника и знатока Писанія въ Страсбургѣ, и отправляется въ путь, чтобы узнать его лично. Нѣсколько разъ слушаетъ онъ проповѣдь "наставника" (Meister); исповѣдуется у него, вступаетъ съ нимъ въ дружбу. Съ наступленіемъ разлуки, священникъ проситъ мірянина побыть съ нимъ еще я обѣщаетъ ему рядъ новыхъ своихъ проповѣдей. "Другъ Божій" отвѣчаетъ, что не ради слушанія проповѣдей онъ тутъ, а для того, чтобы съ Божье" помощью подать добрый совѣтъ самому наставнику. "Что же ты можешь посовѣтовать, когда ты -- мірянинъ, не понимаешь Писанія и тебѣ даже и не подобаетъ проповѣдывать?" Отвѣтъ: "Господинъ наставникъ, вы велики, какъ духовное лицо, и даете въ проповѣди доброе ученіе, но вы не живете сообразно этому ученію. Когда приближается величайшій наставникъ (Христосъ), нужно отказаться отъ всѣхъ преходящихъ интересовъ. Знайте, что Онъ, посѣщая меня, открываетъ мнѣ въ одинъ часъ больше, чѣмъ вы и всѣ учителя могутъ научить до скончанія міра". Слова эти глубоко поражаютъ совѣстливаго священника: онъ хочетъ знать, какъ стать причастнымъ св. Духа. Тогда мірянинъ беретъ роль учителя: "надо имѣть чистое сердце, готовое къ жертвѣ, и не мѣшать добраго вина въ грязный сосудъ. Васъ мертвитъ буква, и вы во мракѣ ночи. Вы ищете своего прославленія и гордитесь своимъ знаніемъ, а между тѣмъ единой заботой должна быть слава Божія. Оттого вы -- фарисеи, хотя и не злостные, и оттого такъ мало пользы и просвѣтлѣнія отъ вашихъ проповѣдей". Священникъ, охваченный волненіемъ, цѣлуетъ своего просвѣтителя: "ты мнѣ открылъ мои пороки, какъ Христосъ самарянкѣ у колодца. Будь же, дорогой сынъ, моимъ духовнымъ отцомъ, а я стану твоимъ бѣднымъ грѣшнымъ сыномъ". Мірянинъ соглашается и начинаетъ наставлять знаменитаго ученаго, успѣвшаго посѣдѣть на своемъ посту. Первою добродѣтелью должно быть смиреніе; но для этого вовсе не нужно истязанія плоти, какъ дѣлаютъ монахи; напротивъ, лишь гордыню вызываютъ въ человѣкѣ эти упражненія. Далѣе онъ подробно чертитъ весь путь, который долженъ быть пройденъ прозелитомъ для того, чтобы достигнуть "новаго рожденія въ Богѣ". Передъ читателемъ развертывается духовно-воспитательная система и изображается смѣна ступеней настроенія и назиданія, близко напоминающія позднѣйшій методизмъ. Суть этого перевоспитанія -- слѣдованіе Христу въ Его земной жизни, а для этого должно постоянно сравнивать Его жизнь со своею. Священникъ торжественно обѣщаетъ исправиться, и "другъ Божій" уѣзжаетъ. По прошествіи года, священникъ, отдавшійся выполненію завѣтовъ, теряетъ всѣхъ друзей, какъ и предвидѣлъ его просвѣтитель, и разрушаетъ свою репутацію. Нравственно убитый и физически измученный, онъ зоветъ друга. Тотъ пріѣзжаетъ и убѣждается, что его ученикъ впалъ въ обычное аскетическое увлеченіе, отстранился отъ людей, мучитъ тѣло свое и ушелъ отъ науки, отъ книгъ. Просвѣтитель ободряетъ его и горячо настаиваетъ на великомъ значеніи Писанія и пауки. "Не продавайте книгъ, онѣ пригодятся вамъ. Та самая буква, которая мертвила васъ, потому что вы ея не понимали, теперь, когда вы вѣрно поняли ее, оживитъ, возродитъ васъ. Никто не можетъ истинно уразумѣть этого ученія, даннаго св. Духомъ, если самого его не коснется св. Духъ. Вы опять должны принадлежать людямъ и руководить ими". Еще годъ, и священникъ дѣйствительно "возрождается" къ новой жизни. Онъ опять обращается къ народу -- съ проповѣдью, но уже не на латинскомъ языкѣ и не по ухищреннымъ и гнетущимъ правиламъ богословскаго искусства, а на родномъ языкѣ и такъ, какъ ему внушаетъ сердце. Онъ говоритъ только о подражаніи Христу и учитъ, что, въ комъ жива добродѣтель, въ томъ живетъ Христосъ. Горячую любовь и уваженіе пріобрѣтаетъ онъ въ городѣ и окрестной землѣ, и отовсюду обращаются къ его совѣту и мудрости. Когда исполнились дни его -- такъ заканчивается книга-Богъ отозвалъ его къ Себѣ и помимо чистилища перенесъ въ свое царство.
   Болѣе, чѣмъ за полтораста лѣтъ до реформаціи здѣсь высказаны ея основныя интимныя идеи. "Истинно добрый человѣкъ,-- такъ резонируетъ свѣтскій богословъ XIV в.,-- самъ имѣетъ ключъ къ благости Божіей и самъ принимаетъ таинство, потому что онъ слился съ Богомъ воедино". Все болѣе недовѣрія къ монашескому истязанію тѣла: въ немъ видятъ выраженіе эгоистическихъ помысловъ; вмѣсто того должно проливать "внутреннюю кровь" въ истинномъ смиреніи, какъ это дѣлалъ Христосъ, т.-е. жертвовать собою для другихъ. Одинъ проповѣдникъ начала XIV в. говорить на своемъ образномъ и наивномъ языкѣ: "люди, чего ищете вы въ мертвыхъ костяхъ? Отчего не ищете вы живой цѣлебной силы" которая можетъ вамъ даровать вѣчную жизнь? Вѣдь, мертвецъ не можетъ ничего ни дать, ни принять?" Или еще: "будь ты даже охваченъ божественнымъ видѣніемъ, какъ апостолъ Павелъ, и знай, что рядомъ больной бѣднякъ проситъ у тебя похлебки, я бы предпочелъ, конечно, чтобы изъ любви ты бросилъ свое моленіе и сталъ служить нуждающемуся съ большею еще любовью".
   Стараясь приложить эти начала на дѣлѣ, организовать общежитія, свѣтскіе "друзья Божіи" сохраняютъ лишь нѣкоторыя внѣшнія формы духовныхъ учрежденій. Богатый страсбургскій "купецъ во второй половинѣ XIV в., Рульманъ Мерсвинъ, на склонѣ дней своихъ сближается съ однимъ изъ свѣтскихъ "апостоловъ" и рѣшаетъ отдать свое состояніе на устройство братской общины. Оба приходятъ къ убѣжденію, что "монастырей довольно и что лучше оказывать помощь бѣднымъ"; въ новоустроенномъ "Божьемъ домѣ" они открываютъ убѣжище для "честныхъ, добросердыхъ" людей, безразлично мірянъ и клириковъ, рыцарей и слугъ, разъ кто ищетъ совершенствованія. Братья получаютъ помѣщеніе, отопленіе и освѣщеніе, но продовольствуются на свой счетъ; учредитель руководитъ ихъ духовной жизнью, міряне-надзиратели управляютъ пріютомъ и рѣшаютъ, кого принимать въ составъ общины, но правилъ и обѣтовъ, стѣсняющихъ свободу, почти нѣтъ. Другой богатый жертвователь раздаетъ на устройство общежитій все имущество, сохраняя надъ нимъ лишь временно управленіе въ качествѣ "ленника Божія". Въ своемъ исканіи истинныхъ Христовыхъ путей, новые наставники осуждаютъ блескъ и символистику господствующаго культа, постройку великолѣпныхъ каменныхъ соборовъ. Мы видимъ, какъ постоянно возвращается эта черта. Богослуженіе въ "Божьихъ домахъ" происходитъ не въ церкви, а въ часовнѣ, въ залѣ.
   Широкое развитіе филантропической дѣятельности, устройство пріютовъ, госпиталей и т. п. свѣтскими кружками и липами стоитъ въ тѣсной связи съ религіознымъ движеніемъ въ XIV* в. Въ слѣдующемъ вѣкѣ религіозные союзы свѣтскихъ людей направляютъ свое главное вниманіе на просвѣтительную пропаганду. Ту же основную тенденцію -- сломить привилегіи класса, обратить профессіональное преимущество въ общее достояніе, то же соперничество съ людьми касты, которое сказалось въ литературной борьбѣ и учредительствѣ "друзей Божіихъ", когда они оспаривали у духовенства право на исключительное веденіе паствы къ спасенію, то же самое наблюдаемъ мы теперь и въ сферѣ образованія. Въ XT в. обнаруживается, особенно въ Германіи и Нидерландахъ, сильное движеніе къ демократизапіи просвѣщенія, къ разрушенію ученой монополіи университетовъ, находившихся въ вѣдѣніи церкви, къ упрощенію и распространенію высшаго образованія, движеніе, которое до извѣстной степени допустимо сравнивать съ современнымъ намъ "расширеніемъ университета". На этой почвѣ возникаетъ, въ сущности, то, что мы называемъ среднимъ образованіемъ, а его зачатковъ можно искать въ скромныхъ учрежденіяхъ "братьевъ общей жизни", обширнаго религіознаго союза, преимущественно изъ свѣтскихъ людей, раскинувшаго съ начала XV в. широкую сѣть общинъ отъ Нидерландовъ къ сѣверной Франціи по Рейну и черезъ всю Германію къ востоку. Ихъ многочисленныя, хорошо посѣщаемыя, большею частью даровыя школы ставили главною цѣлью религіозное просвѣщеніе, но въ основу при этомъ клались научные методы и литературныя познанія. Такимъ путемъ братья общей жизни первые внесли изученіе классическихъ авторовъ въ общій курсъ преподаванія, а гуманистическая школа въ Германіи прямо примыкала къ нимъ. Сильно двинули они и городскія школы: тамъ, гдѣ у нихъ не было своего заведенія, они ставили городу учителей, вносили плату за бѣдныхъ учениковъ, снабжали ихъ книгами и припасами. Основатель братства, Гергардтъ де Гротъ завѣщалъ свою библіотеку для выдачи книгъ школьникамъ. Въ книгохранилищахъ братьевъ возникли первые библіотечные регламенты, были устроены совѣщательные часы для учащихся и т. п.
   Распространеніе въ обществѣ дешевой доступной назидательной книги, книги преимущественно на народномъ языкѣ, было важнѣйшей задачей "братьевъ;. Первое мѣсто здѣсь занимала Библія, и они взяли на себя пропаганду ея переводовъ и обработку въ дѣломъ и въ отдѣльныхъ частяхъ. Они шли на встрѣчу горячей потребности. Одинъ нѣмецкій инквизиторъ разсказываетъ, что "народъ отъ мала до велика, женщины и мужчины, днемъ и ночью не переставали учиться и учить; мастеровой, которому приходится днемъ зарабатывать хлѣбъ, учится или обучаетъ ночью и, вслѣдствіе этого ученія, они такъ мало молятся въ церквахъ", Но до книгопечатанія средствомъ къ распространенію книги было переписываніе, и вотъ "братья общей жизни" становятся переписчиками по ремеслу; мѣстами ихъ прозываютъ "братьями пера". Ихъ отличіе отъ обыкновенныхъ переписчиковъ бросалось въ глаза: они вели дѣло по опредѣленному плану, при распредѣленіи труда, заботясь о точномъ и быстромъ воспроизведеніи текста, принципіально избѣгая и осуждая изукрашеніе книгъ, изощренную калліографію, завитушки и разрисовку, богатые переплеты и т. д.
   Въ виду этой дѣятельности "братьевъ" очень вѣроятно, что въ ихъ средѣ возникло или, по крайней мѣрѣ, получило свое первое примѣненіе и само великое изобрѣтеніе XV в. Въ концѣ вѣка въ ихъ рукахъ цѣлый рядъ типографій, изъ которыхъ выходятъ такъ-называемая Библія для бѣдныхъ, Зеркало спасенія и др. популярныя изданія. Надо замѣтить, вмѣстѣ съ тѣмъ, что представители тѣхъ ремеслъ, изъ которыхъ вышло типографское искусство, граверы, литейщики, миніатюристы, переписчики, книгопродавцы, печатники (Briefdrucker, которые вырѣзывали изъ дерева цѣлыя страницы для стереотипнаго воспроизведенія коротенькихъ назидательныхъ листковъ), были по большей части членами религіозныхъ братствъ новаго типа. Но и то общее впечатлѣніе, которое производятъ на насъ первые руководители типографій я первыя большія оффицины, ведетъ къ заключенію, что новое искусство было выдвинуто сильнымъ просвѣтительнымъ движеніемъ. Владѣтели ихъ, напр., въ Базелѣ, Нюрибергѣ, Ліонѣ были далеко не простые техники и коммерческіе предприниматели,-- это были люди широкихъ знаній, нерѣдко замѣчательные ученые или ученые организаторы. Большая типографія представляла своего рода ученую академію: корректоры, помощники были обыкновенно молодые ученые, гуманисты, и владѣлецъ подбиралъ ихъ и направлялъ въ духъ извѣстной крупной программы. Типографія становилась тогда чѣмъ-то въ родѣ центральнаго комитета просвѣщенія: участники печатнаго предпріятія, можно бы сказать, члены редакціи сходились, обсуждали теоретическіе вопросы, выбирали то или другое изданіе согласно общему плану, готовили важныя литературныя работы. При взглядѣ на дѣятельность нѣмецкихъ типографій въ первыя 50 лѣтъ ихъ существованія, можно подумать, что онѣ служили филіальными отдѣленіями братствъ. Ихъ программа состояла главнымъ образомъ въ распространеніи народной Библіи, Евангелія и тѣхъ средствъ, которыя вели къ пониманію чистаго текста Писанія, т.-е. греческихъ пособій, грамматикъ и словарей. Печатная нѣмецкая Библія, несмотря на запрещеніе, расходилась въ изумительномъ количествѣ. Въ теченіе 50 лѣтъ (1466--1518) она выдержала 20 полныхъ изданій -- цифра необычайная для того времени. Поколеніе, которое выростало къ эпохѣ реформаціи, основательно знало Библію: будущій противникъ Лютера, Эккъ, разсказывалъ, что его въ шести лѣтнемъ возрастѣ заставили прочесть чуть не все Писаніе.
   Если можно было сказать, что "бѣдная" церковь и церковь мірянъ задолго уже существовали до разрыва, существовали въ видѣ частныхъ организацій, дружескихъ кружковъ, многообразныхъ формъ духовнаго обмѣна и настроенія среди расшатавшихся стѣнъ оффиціальной церкви, то надо признать также, что между ними издавна шла явная или глухая война. Полуерстическое происхожденіе францисканскаго ордена, который воспроизводилъ на католической почвѣ идеи вальденцевъ, не изглаживалось. Какъ ни старалась курія ввести его организацію, его проповѣдь въ нормальное спокойное русло церковной обыденности, среда эта оставалась благопріятной для постояннаго возобновленія протеста. Не говоря уже о группѣ ревнителей, обсервантовъ, которые въ сознаніи своего моральнаго совершенства, видѣли въ остальной церкви одну порчу, весь орденъ по временамъ поднимался противъ папства и іерархіи и громилъ въ ихъ лицѣ антихриста и новый Вавилонъ, требуя реформы въ духѣ принциповъ бѣдной церкви. И народъ въ своемъ довѣріи къ безкорыстію и чистотѣ миноритовъ, "меньшой братіи", ждалъ момента, когда на папскій престолъ сядетъ францисканецъ и истребитъ въ церкви все зло, вернетъ ее къ апостольскимъ временамъ. Среди крайняго возбужденія въ возстаніи 1381 г. англійское простонародье грозило устранить все духовенство и требовало оставить однихъ нищенствующихъ монаховъ, которыхъ достаточно для совершенія службъ и которые замѣнятъ всюду іерархію.
   Между тѣмъ какъ церковь еще могла сохранятъ нѣкоторую власть и контроль надъ демократическими орденами, рядомъ возникали общественныя организаціи, которыя не шли ни на какіе компромиссы и сознательно выдѣлялись въ сектантскія общины; ихъ члены чувствовали себя строителями церкви будущаго, хранителями безпримѣсныхъ христіанскихъ традицій и во имя ихъ вели явно или скрыто борьбу противъ церковнаго государства на землѣ съ его чинами, его сложнымъ законодательствомъ и ученоюридической традиціей. Съ XII в. въ разныхъ концахъ Европы, въ горахъ Пьемонта, около Ліона, на Рейнѣ, въ Нидерландахъ, въ Южной Англіи, въ Чехіи поднимаются и исчезаютъ съ поверхности сектантскія группы подъ разными именами -- вальденцевъ, винкелеровъ, бегардовъ, лоллардовъ, спиритуаловъ, чешскихъ и моравскихъ братьевъ и т. д. Современники отмѣчаютъ то одну, то другую характерную черту ихъ, иногда останавливаются на сходствѣ ближней секты съ какой-нибудь другой, отдаленной или болѣе ранней; народное мнѣніе часто выдѣляло при этомъ случайный признакъ, иногда крайность, или подхватывало злой слухъ и нелѣпую легенду. Изъ этихъ данныхъ у насъ получается впечатлѣніе разбросаныхъ общинъ, нападавшихъ на различные догматы и установленія церкви и склонныхъ къ рискованнымъ положеніямъ, къ блужданію мысли. Ученая инквизиція, отыскивая черты сходства въ преслѣдуемыхъ вѣроученіяхъ съ ересями ранняго христіанства, старалась занести въ свои протоколы и классифицировать всѣ имена сектъ, ходившія въ устахъ народа, причемъ перемѣшивала ихъ съ книжными терминами; благодаря этому, путаница еще увеличивалась. Современная наука, присматриваясь къ извѣстіямъ о сектахъ, изучая точки ихъ соприкосновенія, слѣды ихъ сношеній, распространеніе ихъ литературы, приходитъ все болѣе къ тому заключенію, что онѣ принадлежали одному движенію, что сущность ихъ ученія одна и та же всюду. Этого мало. Можно думать, что отъ насъ скрыты настоящіе размѣры движенія, обширная паства его сторонниковъ: то, что средневѣковая традиція отмѣтила намъ въ качествѣ сектъ, общинъ, преслѣдовавшихся католическою церковью, можно считать лишь болѣе яркими манифестаціями, болѣе концентрированными группами, которыя поднимались на общемъ фонѣ религіознаго направленія въ связи съ какимъ-либо общественнымъ протестомъ, какъ, напр., это было въ Чехіи въ первой трети XV в. Въ моментъ такого протеста религіозныя общины выступали изъ своей замкнутости, приходили въ возбужденіе въ ожиданіи общей катастрофы; тогда они брали на себя религіозное истолкованіе общественнаго недовольства, тогда они отыскивали въ себѣ грозные звуки и требовали, чтобы "христіанскія власти вырвали у поповъ, этихъ нѣмыхъ собакъ, кость свѣтскаго владѣнія и заставили ихъ лаять": тогда у нихъ появляется вождь, пророкъ, иногда человѣкъ, приходившій со стороны, позже другихъ посвященный въ ученіе, появлялись союзники въ лицѣ того или другого общественнаго класса.
   Если не смущаться пестротой названій, передъ наблюдателенъ постепенно вырисовывается картина обширной и цѣльной религіозной пропаганды, охватывающей почти всю Западную Европу. Во множествѣ тайныхъ общинъ дѣйствовали одинаковыя формы культа, господствовалъ однородный типъ управленія. Все, что потомъ съ жаромъ будутъ провозглашать реформаторы XVI в., здѣсь уже работаетъ въ тиши: безъ блеска и обстановки, очаровывающей чувства, въ залѣ частнаго дома, собираются вѣрующіе на простую молитву, чтеніе и толкованіе Писанія; вся ихъ религіозная бесѣда происходитъ на народномъ языкѣ. Они принимаютъ причащеніе подъ обоими видами и видятъ въ немъ не чудотворное пресуществленіе, а лишь знакъ Христовой жертвы; многіе требуютъ крещенія, какъ сознательнаго акта со стороны воспринимающаго, а потому подвергаютъ этому таинству взрослыхъ или даютъ второе крещеніе. Божья воля, по ихъ представленію, покоится не въ особой іерархіи, а въ самой общинѣ; ихъ священники поэтому выборные, но апостольское призваніе передается имъ отъ предшественниковъ посредствомъ наложенія рукъ. Проповѣдники и толкователи Писанія носятъ характерное названіе "служителей" (ministri). Старшіе между ними называются епископами, иногда съ добавленіемъ "епископъ божьею милостью вѣрующихъ въ римской церкви, которая отвергаетъ Константиновъ даръ (т. е. свѣтскую власть и владѣніе)". Всюду дѣйствуютъ учрежденія, вѣдающія нравственную дисциплину, призрѣніе бѣдныхъ, совѣты старѣйшинъ, діаконы; крупные общіе вопросы разрѣшаются на синодахъ представителей. Кальвинизмъ потомъ съ полной отчетливостью воспроизводитъ всю эту организацію. Извѣстная общественная мораль является въ соединеніи съ религіозными положеніями: вальденскимъ и другимъ общинамъ свойственно отрицаніе клятвы и борьбы, отрицаніе смертной казни и всякаго кровопролитія; иногда онѣ идутъ дальше и отрицаютъ судъ и вообще принудительную власть.
   Если принять во вниманіе скудныя средства умственнаго обмѣна въ XIV и XV вв., затрудненія въ сношеніяхъ между населенными пунктами, невольно поражаешься обширностью и прочностью нитей, которыя связывали общины разныхъ странъ и языковъ. Тѣсное сближеніе ихъ, передача ученія, распространеніе писанныхъ текстовъ Библіи въ переводахъ осуществлялись посредствомъ крайне любопытнаго органа, очень активнаго и выработаннаго. Это -- странствующіе проповѣдники-"апостолы". Въ литературѣ XIV в. съ любовью разрисовывается фигура "тайнаго" утѣшителя и наставника, къ которому обращаются нравственно измученные, жаждущіе покаянія люди, вмѣсто того, чтобы идти къ своему обычному оффиціальному исповѣднику. Есть разсказъ о томъ, какъ обратился на путь истины знаменитый своимъ разумомъ и приключеніями рыцарь. Его старый товарищъ дѣтства, ставшій однимъ изъ "друзей божіихъ", узнаетъ о жизни рыцаря; онъ пріѣзжаетъ издалека и убѣждаетъ рыцаря прекратить преступную связь съ женою своего патрона. Рыцарь проситъ своего просвѣтителя стать его "тайнымъ" другомъ "чрезъ посредство Божіе" и почаще навѣщать его тайкомъ. Перебирая въ ту же ночь всю свою жизнь, новообращенный впадаетъ въ тяжелыя мученія совѣсти; онъ хочетъ покаяться, но только не передъ своимъ духовникомъ, потому что это -- "человѣкъ легкій". Жена рыцаря, испуганная настроеніемъ мужа, бѣжитъ ночью же въ гостинницу, гдѣ остановился тайный апостолъ, и зоветъ его придти въ замокъ. Тотъ приходитъ потайнымъ ходомъ, произноситъ слова утѣшенія, исповѣдуетъ рыцаря и причащаетъ его. Ободренные рыцарь и жена просятъ его остаться еще ненадолго. Но "апостолъ" указываетъ на милость Божію, ниспосланную чрезъ него, и хочетъ уйти. Тогда супруги выпрашиваютъ у него "правила жизни, подробное письменное наставленіе, какъ вести себя, къ чему стремиться, чего избѣгать".
   Въ этомъ разсказѣ характерно отразились условія, при которыхъ начиналась нерѣдко работа "апостоловъ". Изъ другихъ давнихъ можно заключить, что ихъ было много, что дѣло было организовано и что они пользовались большимъ вліяніемъ. Подъ именемъ "ліонскихъ бѣдняковъ" и винкелеровъ во Франціи и Германіи, они путешествовали изъ города въ городъ, обыкновенно по-двое, старикъ и молодой, въ костюмѣ купцовъ, нерѣдко съ какимъ-нибудь легко перевозимымъ товаромъ; въ домахъ, гдѣ ихъ радушно принимали, они отдавали товаръ въ качествѣ подарка, но нигдѣ не брали за него денегъ. Они получали извѣстную подготовку; многіе между ними отказывались отъ собственности и семьи. Члены общинъ, которыя посѣщались ими, доставляли имъ все необходимое для жизни; ихъ пріѣздъ тайно оповѣщался, и тогда многіе приверженцы собирались къ нимъ на поученіе въ какомъ-нибудь скрытомъ углу. Нельзя удержаться отъ мысли, что понятіе о "невидимой", сокровенной для глаза церкви избранниковъ милости Божіей, которое развивали, напр., Уиклефъ и Гуссъ, въ противоположность властной и матеріальной видимой церкви, включающей принудительно всѣхъ христіанъ, что это понятіе находило себѣ реальную опору во внѣшней скрытости, таинственности евангельскихъ общинъ.
   Только эта неустанная пропаганда, эти незамѣтныя, но глубоко проникавшія въ общество сношенія на почвѣ религіозныхъ идей дѣлаютъ понятными силу и распространенность позднѣйшаго реформаціоннаго движенія. Но нечего и говорить, въ какой мѣрѣ среди тайныхъ общинъ съ ея опасностями и страхами, внезапными озареніями и таинственными встрѣчами, возбужденными ожиданіями и насильственно сдавленной энергіей, была благопріятна для мистическаго увлеченія, для крайностей религіозной фантазіи и соціальнаго протеста. Въ этомъ отношеніи прямая линія идетъ отъ сторонниковъ "Вѣчнаго Евангелія" въ XIII в. къ либертинамъ и спиритуаламъ XVI в., которыхъ громилъ Кальвинъ. Еще въ XIII в., особенно въ средѣ францисканцевъ, ходило ученіе о прогрессивномъ откровеніи въ христіанствѣ, на высшей ступени котораго, въ періодъ царства св. Духа, должно осуществиться торжество въ мірѣ нищихъ монаховъ, достигшихъ моральнаго совершенства, должна водвориться полная свобода духа надъ плотью. Послѣдователи "Вѣчнаго Евангелія" примѣняли къ Писанію аллегорическое истолкованіе, предполагая въ немъ сокровенный смыслъ, доступный лишь посвященнымъ, и признавали себя свободными въ моральномъ отношеніи отъ внѣшняго закона, выше всякихъ формальныхъ правилъ. Еще дальше шли иные сектанты въ вѣрѣ, что религіозное просвѣтлѣніе, совершающееся таинственнымъ образомъ въ глубинѣ души человѣка, прямо вводитъ его въ божественный міръ, соединяетъ съ божествомъ, дѣлаетъ самого человѣка Богомъ. У этихъ пантеистовъ, сектантовъ "свободнаго духа", адамитовъ и т. п. манія нравственнаго величія и безгрѣшности выражалась иногда весьма наивно. Они говорили, что каждый человѣкъ долженъ быть почитаемъ подобно тѣлу Господню, что никакого нравственнаго закона нѣтъ. Одинъ изъ нихъ заявилъ передъ судомъ, что считаетъ себя въ правѣ дѣлать все, что только ему понравится, убивать всякаго, кто только вздумаетъ ему въ томъ помѣшать; святость апостола Павла относится къ его святости, какъ капля къ морю; онъ -- второй Адамъ, и въ качествѣ антихриста, пройдетъ по всему свѣту и будетъ держать надъ людьми послѣдній страшный судъ. Другой мечтатель, сожженный отцами Базельскаго собора, называлъ себя ангельскимъ папой, которому предстоитъ истребить всѣхъ злыхъ въ мірѣ семъ, заковать сатану и стать главою и правителемъ вселенной во вѣки. Подобныя идеи скажутся потомъ у пророковъ анабаптизма въ XVI в.
   Понятіе о невидимой церкви "избранниковъ", которая составляетъ настоящій "народъ Божій" и несетъ съ собою водвореніе на землѣ "Божьей Правды", это понятіе легко соединяется и съ соціальнымъ радикализмомъ. У вальденцевъ, послѣдователей Уиклефа, у гусситовъ можно встрѣтить ту мысль, что право владѣнія, собственности опирается исключительно на милость Божію. Божій народъ или Богомъ уполномоченныя власти распредѣляютъ владѣнія; лишь праведникъ правильно владѣетъ имуществомъ, смертный грѣхъ лишаетъ этого права. На этомъ основаніи и строились нападки на свѣтское владѣніе клира, забывшаго свои обязанности. Но рядомъ пробивается мысль болѣе крайняя, отчасти воспитанная бытомъ орденскихъ корпорацій и тайныхъ религіозныхъ союзовъ: въ идеальномъ обществѣ нѣтъ частной собственности, оно должно быть, какъ выражается Уиклефъ,-- respublica habens omnia in commun!. Понятно, что подобная формула легко усвоивалась недовольными слоями низшихъ классовъ, что, обратно, весьма реальныя требованія деревни, цѣплявшіяся за разрушаемыя общинныя формы, требованія городскихъ пролетаріевъ, которые складывались въ ассоціаціи и братства, перетолковывались на отвлеченный языкъ, въ видѣ возвышенныхъ общеловѣческихъ принциповъ, въ образѣ водворенія на землѣ Божьей правды. Нигдѣ, можетъ быть, такъ ярко не выразился теократическій соціализмъ, какъ въ чешскомъ таборитствѣ; окрещенныя въ зажиточныхъ слояхъ именемъ "богемскаго яда", религіозно-коммунистическія идеи перешли въ Германію и долго бродили въ ней. Одна изъ интереснѣйшихъ сторонъ этого движенія -- его международныя связи, его космополитическая пропаганда. "Еретическія письма", манифесты чешскихъ инсургентовъ доходили до Испаніи и Англіи; въ Дофинэ народъ собиралъ денежные взносы въ пользу таборитовъ и по ихъ примѣру началъ избивать господъ.
   Всѣ эти энаки религіозно-общественнаго возбужденія возростаютъ въ средней Европѣ къ концу XV в. Чувство отчаянія, расшатанности всѣхъ порядковъ, близости катастрофы, кары Божіей охватываетъ широкіе круги. Популярный проповѣдникъ въ Страсбургѣ, Гейлеръ, въ концѣ XV в. говоритъ съ каѳедры: "Христіанскій міръ разрушился сверху до низу, отъ папы до послѣдняго пономаря, отъ императора до пастуха". Подъ вліяніемъ апокалипсической горячки растетъ жажда чуда и знаменія. Многое въ этомъ движеніи напоминаетъ время крестовыхъ походовъ. Въ концѣ вѣка, подъ впечатлѣніемъ чумы и страшныхъ войнъ вдругъ подымается множество итальянскаго простонародья, чтобы идти и вымолитъ себѣ прощеніе въ святыхъ мѣстахъ за Альпами, особенно въ Кёльнѣ и Ахенѣ. Пилигримы принимаютъ строжайшіе обѣты на 7 лѣтъ; небольшими группами по 30--40 человѣкъ появляются они въ Южной Германіи, въ грубыхъ сѣрыхъ власяницахъ, подпоясанные веревками, съ деревяннымъ крестомъ въ рукѣ. Они соблюдали строгій постъ и кормились за скудныя подаянія крестьянъ по дорогѣ. Встрѣчая церкви, они входили и простирались на полу въ крестообразномъ положеніи; многіе приставали къ нимъ и она принимали всѣхъ, кромѣ женщинъ и монаховъ. Легенда создаетъ всюду похищенныя и вновь открытыя гостіи, вырванныя, будто бы. у враговъ Христа, облитыя кровью. Стремленіе подражать жизни и страданіямъ Христа получаетъ грубо-экстатическую форму. Жадно слушаются разсказы о стигматизированныхъ людяхъ, съ кровавыми ранами или знаками на тѣхъ частяхъ тѣла, которыя были поражены у Спасителя при бичеваніи Его и пригвожденіи ко Кресту. Крестное чудо, появленіе золотистыхъ или красныхъ крестовъ на тѣлѣ и на одеждѣ, особенно у женщинъ, скоро становится повсемѣстнымъ, пріобрѣтаетъ какой-то эпидемическій характеръ. Сотни летучихъ листковъ и картинокъ распространяютъ въ народѣ представленія о крестахъ и бичахъ, падающихъ съ неба. На одномъ изъ этихъ листковъ изображенъ среди тучи какъ бы слетающихъ сверху символическихъ знаковъ проповѣдникъ съ крестомъ въ рукѣ, кругомъ распростерты богомольцы, подавленные покаяніемъ; одинъ изъ нихъ въ экстазѣ закалываетъ себя.
   Темные пророки приводятъ по временамъ въ волненіе цѣлые округи. Одинъ изъ характерныхъ случаевъ такого рода разыгрался въ Тюрингіи въ 70-хъ гг. XV в. Простой, безграмотный пастухъ, деревенскій музыкантъ Гансъ Богаймъ, вдругъ сжегъ свою дудку и барабанъ и сталъ проповѣдывать именемъ Матери Божіей, открывшейся ему въ видѣніяхъ. Онъ требовалъ всеобщаго покаянія; онъ говорилъ, что отнынѣ не должно быть ни императора, ни папы, ни князей; помѣщичьи и церковныя земли надо раздать, поповъ избить, господа и князья будутъ жить поденной работой; всѣ повинности и оброки уничтожаются, всѣ люди станутъ братьями и будутъ добывать свой хлѣбъ въ потѣ лица, пользуясь свободно и наравнѣ землей, лѣсомъ, водой и выгономъ. Цѣлые караваны взрослыхъ и малыхъ, здоровыхъ и больныхъ потянулись къ пророку издалека; на дорогѣ ихъ кормили и укрывали тѣ, кто уже успѣлъ принять новое царство Божіе. Къ пастуху присталъ мѣстный священникъ и, можетъ быть, руководилъ его своими совѣтами. Волна народнаго возбужденія все наростала. Ори видѣ человѣка Божія, толпа падала передъ нимъ ницъ и молила сжалиться и спасти ихъ. Послѣ ряда проповѣдей Богаймъ позвалъ, наконецъ, увѣровавшихъ собраться въ опредѣленный день съ оружіемъ въ рукахъ и ждать его знака. Ближній вюрцбургскій епископъ, испугавшись мятежа, велѣлъ слугамъ схватить ночью пастуха и увезти его въ свой замокъ. Въ это время около 30.000 человѣкъ крестьянъ собрались въ ожиданіи рокового момента, возвѣщеннаго проповѣдникомъ. Когда они узнали о его судьбѣ, одинъ заявилъ, что св. Троица предстала передъ нимъ и приказала имъ идти съ зажженными свѣчами къ замку; ворота и двери сами откроются передъ ними, и ихъ пророкъ выйдетъ къ нимъ на встрѣчу невредимымъ. Цѣлую ночь шла пестрая толпа къ мѣсту заключенія подъ начальствомъ двухъ бездомныхъ рыцарей и грозно потребовала она выдачи "святого". Только ловкими обѣщаніями удалось епископу отклонить бѣду; массы разсѣялись, и послѣ этого коноводы были схвачены, а Богайма сожгли.
   Среди такого настроенія въ народѣ наступала реформа церкви. Вышеприведенными замѣчаніями мы имѣли въ виду только намѣтить общія тенденціи, которыми направлялось религіозное сознаніе къ началу XVI в. Реформаторы этого вѣка, протестантскіе и католическіе, отливали въ твердую форму, обрубали, систематизировали, урѣзывали и сжимали въ догматы, въ параграфы исповѣданій и церковныхъ регламентовъ неопредѣленныя въ очертаніяхъ, но ясныя и сильныя по существеннымъ мотивамъ религіозныя требованія. Мы видѣли эти мотивы: демократизація церкви, ея "отрицаніе", общедоступность источника религіознаго поученія и спасенія, болѣе интимный характеръ вѣры. Но движеніе разнообразилось въ связи съ особенностями классовыхъ интересовъ и понятій, культурно-національныхъ традицій и привычекъ. Обращаясь къ этой сторонѣ, мы должны будемъ уяснить тѣ направленія мысли, которыя господствовали въ это время въ руководящихъ слояхъ общества.

IV.
Просвѣщеніе въ Западной Европѣ около 1500 г.

Появленіе интеллигенціи, какъ опредѣленнаго, безсословнаго слоя.-- Ея составные элементы въ городской и придворной средѣ.-- Новыя потребности службы; значеніе, "краснорѣчія".-- Сфера салонныхъ и литературныхъ интересовъ.-- "Поэтическое" образованіе.-- Литература въ политической роли.-- Научныя и педагогическія задачи эпохи; характеръ столкновенія гуманистовъ и "схоластиковъ".-- Возникновеніе средней школы.-- Новые моральные запросы воспитанія.-- Женщина въ новомъ обществѣ и отношеніе въ ней литературы.-- Религіозная программа интеллигентнаго міра.

   Мы видѣли, какъ наростало въ XIV и XV вв. религіозное возбужденіе, какъ слагались формы новой церкви, отвѣчавшей потребностямъ вновь поднимающихся классовъ общества и какъ намѣчались понятія и требованія религіи болѣе личной, болѣе обращенной къ внутреннему созерцанію, чѣмъ къ внѣшнимъ чувствамъ, болѣе склонной резонировать, чѣмъ сгибаться передъ видимымъ авторитетомъ. Рядомъ съ этимъ движеніемъ происходитъ крупная и важная перемѣна въ педагогическихъ, научныхъ и литературныхъ задачахъ и идеалахъ, перемѣна, носящая у насъ названіе Возрожденія или гуманизма.
   Но если первое движеніе захватываетъ широко разные слои общества, то во второмъ мы имѣемъ передъ собой явленія, развертывающіяся въ болѣе тѣсной умственной средѣ. Къ этой средѣ подходятъ наши названія "интеллигенціи" и "публики". Она не совпадаетъ съ какимъ-либо опредѣленнымъ общественнымъ классомъ и набирается изъ разныхъ группъ владѣльческаго и служебно-профессіональнаго характера; но она сама образуетъ новый слой, который вращается въ особомъ кругу интересовъ и идей, въ живомъ взаимномъ обмѣнѣ взглядовъ и потому начинаетъ выступать, какъ самостоятельная активная сила въ общественной жизни.
   Въ сущности выдѣленіе смѣшанной по общественному составу интеллигенціи и есть главное содержаніе, главная новизна такъ называемаго гуманистическаго движенія. Въ эпоху предшествующую интеллектуальные интересы такъ или иначе замыкались въ опредѣленной сословной, корпоративной или профессіональной средѣ университетской, рыцарской, въ средѣ богослововъ, легистовъ и, т. д.; изученіе и преподаваніе науки, напримѣръ, права, носило слишкомъ исключительно доктринерскій, каѳедральный характеръ, было далеко отъ популяризаціи. Съ XIV в. въ итальянскихъ городскихъ республикахъ и при дворахъ тиранновъ, а съ конца XV в. и въ другихъ странахъ Европы образуется какъ бы общедоступный образовательный матеріалъ и новая система умственныхъ интересовъ въ общихъ рамкахъ "литературы"; вмѣстѣ съ тѣмъ слагается и новое общество, болѣе пестрое и въ то же время болѣе умственно объединенное, болѣе подвижное и чуткое.
   Интеллигентная среда XV в. однако по составу и по характеру разнится отъ нашей современной. Необходимо имѣть въ виду, что она развивается въ двухъ главныхъ административныхъ и культурныхъ центрахъ эпохи: она принадлежитъ либо городской, либо придворной сферѣ. Крупный промышленный пунктъ, нерѣдко купеческая республика, а съ другой стороны, столица правителя, еще странствующая, еще не утвердившаяся въ узлѣ производительной дѣятельности страны (во Франціи XV и еще XVI в. дворъ переѣзжаетъ и помѣщается то въ Блуа, то въ Амбуазѣ, то въ Турѣ и т. д.); оба эти центра создаютъ нѣкоторыя одинаковыя условія для соціальныхъ отношеній и для умственнаго развитія, выдвигаютъ одинаково опредѣленныя требованія служебной дѣятельности и общественной дисциплины, а вмѣстѣ съ тѣмъ формируютъ своеобразные интересы и вкусы салонной жизни.
   Прежде всего люди, живущіе въ этихъ условіяхъ, подвергаются постоянной и сильной естественной нивеллировкѣ: въ городѣ и при дворѣ, подъ вліяніемъ служебной или промышленной конкурренціи, отъ милостей ли правителя или благодаря удачному коммерческому обороту, силой ли упорнаго труда или воздѣйствіемъ на болѣе воспріимчивое общество крупнаго таланта, такъ или иначе, не тамъ и здѣсь постоянно выдвигаются впередъ и перемѣшиваются личности самаго различнаго происхожденія. Въ той и другой средѣ становится трудно сохранить сословную замкнутость; человѣкъ привыкаетъ стоять на собственныхъ ногахъ, на своей заслугѣ, на богатствѣ, на своемъ дарованіи, общество, въ свою очередь, цѣнитъ его въ мѣру этихъ свойствъ.
   Въ то же время въ городѣ и при дворѣ требуются люди, профессіонально подготовленные, съ извѣстной спеціальной служебной или технической выучкой. Мы уже видѣли своеобразную роль банкировъ во французской королевской администраціи: ихъ значеніе указываетъ на то, что явилась настоятельная потребность въ опытныхъ и обученныхъ финансистахъ. Еще раньше короли окружаютъ себя начитанными и бойкими на перо юристами, которые образуютъ какъ бы главный штабъ ихъ административной арміи. Для веденія сложныхъ дипломатическихъ отношеній, возникающихъ съ XV в., требовалась также школа: чтобы съ успѣхомъ двигаться въ этой карьерѣ, надо было знать римское и каноническое право, надо было располагать красивой и свободной рѣчью (въ оффиціальной бумагѣ проставляется тогда рубрика -- eloquentissimus orator), надо было знать языки, владѣть свободно языкомъ par excellence, латынью, наконецъ, быть начитаннымъ въ исторіи, "этой великой наставницѣ всякаго рода обмана, увертокъ и клятвопреступленій", какъ поясняетъ намъ откровенно Комминъ. Интересно, какъ Альфонсъ Неаполитанскій не забываетъ прибавить по поводу необходимыхъ качествъ хорошаго посланника, что ему "некрасиво кичиться знатностью или силой, а напротивъ, слѣдуетъ выдвигать ученость, школу и приверженность къ принципу".
   Въ городѣ -- аналогичное явленіе. Здѣсь съ возрастаніемъ индустріальной техники требуются мастера -- почти художники для болѣе тонкихъ отраслей производства; съ развитіемъ коммерческаго дѣла и оживленіемъ торговыхъ путей становятся нужны агенты, знакомые съ чужими странами, ихъ правомъ и языкомъ, свѣдущіе директора и приказчики въ крупныхъ предпріятіяхъ, систематически прошедшіе бухгалтерію и товаровѣдѣніе, способные вести корреспонденцію и т. п. Одинъ нѣмецкій писатель начала XVI в. говоритъ, что развитіе оборотовъ заставляетъ теперь такъ же систематически изучать торговое дѣло, какъ раньше изучали лишь свободныя искусства. Наконецъ, съ усложненіемъ муниципальной администраціи требуются знатоки финансоваго дѣла искусные канцеляристы и наметавшіеся правовѣды.
   Флоренція, очагъ гуманизма въ XIV и XV вв., еще раньше слыла школой нотаріата для всего западнаго христіанскаго міра. Ея "судьи и нотаріусы" составляли первый, самый вліятельный и уважаемый цехъ въ городѣ, и это обстоятельство, конечно, стояло въ тѣсной связи съ его коммерческимъ положеніемъ, съ его обширными банкирскими операціями, которыя требовали развитія адвокатуры и письмоводства. Естественный глава цеха былъ "писецъ господъ пріоровъ", т. е. магистрата, или канцлеръ республики, какъ его вскорѣ стали называть. Къ этому крупнѣйшему въ городѣ мастеру секретарскаго и консультаціоннаго дѣла переходитъ вся дѣловая и дипломатическая переписка сеньёріи. Вотъ почему его уже не отправляютъ въ качествѣ посла внѣ города: онъ устраивается какъ бы въ постоянной резиденціи въ особой писцовой комнатѣ городского дворца; вліяніе его на дѣла растетъ, и скоро слышится жалоба, что Флоренціей управляетъ не дума, а канцелярія. Одно изъ важнѣйшихъ требованій, которыя предъявляютъ къ этому секретарю, министру иностранныхъ дѣлъ, юрисконсульту и до извѣстной степени оффиціальному публицисту города, заключается въ томъ, чтобы онъ располагалъ живымъ, изящнымъ перомъ и совершеннымъ знаніемъ международнаго языка, т. е. латыни.
   Вотъ почему, начиная отъ Брунетто Латини въ концѣ XIII в., утверждается традиція ставить на канцлерство выдающихся стилистовъ и литературно-образованныхъ людей. Крупнѣйшія имена гуманизма, Салютати, Бруни, Марсуппини, Поджіо, занимаютъ потомъ эту должность. Литературная репутація открываетъ путь къ этому важному посту; съ другой стороны, гуманизмъ является здѣсь въ видѣ прямого продолженія профессіонально-служебныхъ задачъ. Салютати за долгое время своего канцлерства вырабатываетъ своеобразную форму оффиціальныхъ посланій въ возвышенномъ стилѣ, пышныхъ и многорѣчивыхъ, полныхъ цитатъ, философскихъ сентенцій, метафоръ и украшеній; посланія эти имѣли огромный дѣловой и литературный успѣхъ, читались, заучивались и переписывались, какъ образцы тонкой и искусной рѣчи.
   Не меньшій спросъ появился и на устное слово: послы произносили длинныя рѣчи, на которыя мѣстные ораторы должны были отвѣчать своими; въ многочисленныхъ публичныхъ собраніяхъ городскихъ властей или придворныхъ чиновъ, особенно въ торжественные моменты, чувствовалась потребность въ изложеніи руководящихъ принциповъ той или другой политики, въ защитѣ или рекомендаціи оффиціальной программы. Публика вообще привыкла слушать, требовала рѣчи, какъ необходимой декорацій, и ея способность слушать становилась по истинѣ замѣчательной: въ Вѣнѣ въ 1515 г. передъ лицомъ 22 государей и владѣтельныхъ князей 17 ученыхъ университета въ теченіе одного засѣданія произнесли 22 рѣчи.
   Разъ письмо, статья и рѣчь становились важнымъ подспорьемъ общественно-политическаго вліянія, могущественнымъ орудіемъ дѣлового обмѣна, разъ литературный навыкъ становился столь необходимымъ качествомъ для дѣятелей извѣстной служебной среды, понятно, что долженъ былъ образоваться и опредѣленный этикетъ, система правилъ и пріемовъ разговора и общенія: создавался своего рода тонъ и языкъ "хорошаго общества", вырабатывались формулы условной вѣжливости, общепринятыхъ комплиментовъ. Для пріобрѣтенія такихъ навыковъ мало было рекомендовать копированіе Цицерона, построеніе посланій и рѣчей по точнымъ указаніямъ реторики Квинтиліана; появился огромный спросъ на настоящіе письмовники, formulae epistolarum, номера которыхъ были сообразованы не только съ различными житейскими, дѣловыми, политическими моментами, но и съ требованіями опредѣленной среды; таково было, напримѣръ, изданіе образцовыхъ писемъ, составленное для папской куріи, которая располагала сложной и тонкой по дипломатическимъ задачамъ перепиской. Вотъ почему многочисленныя посланія и обращенія, отличаясь литературной обработкой, производятъ такое впечатлѣніе, какъ будто они писаны однимъ лицомъ. Всѣ эти усилія сходились въ культивированіи стараго, въ сущности, международнаго органа, общеевропейской латыни, единственнаго въ то время языка церкви, юриспруденціи, преподаванія и дипломатіи, языка размѣренной рѣчи, языка систематическаго, отвлеченнаго изложенія. Такимъ образомъ, какъ бы открывалась эра по преимуществу космополитической культуры.
   Еще другая черта намѣчается въ новомъ обществѣ: постоянное столкновеніе въ тѣсной городской или придворной средѣ множества лицъ, разнообразно занятыхъ, съ разностороннимъ опытомъ и свѣдѣніями создавало естественно большую умственную подвижность, большую широту интересовъ, болѣе требовательный вкусъ -- въ людяхъ. Но, съ другой стороны, та же среда отодвигалась во многомъ отъ непосредственныхъ впечатлѣній жизни, складывала себѣ систему воззрѣній, опредѣленій, условныхъ знаковъ и символовъ, которые помогали классифицировать реальныя явленія жизни, давать имъ болѣе устойчивую оцѣнку, но въ то же время могли и закрывать собою эти явленія отъ резонирующей публики. Интеллектуальная среда, о которой идетъ рѣчь, уже начинаетъ окружать себя нѣкоторой искусственной атмосферой, стоящей надъ дѣйствительностью; въ ней именно развивается интересъ, помимо самихъ вещей, къ ихъ знакамъ, символамъ, къ комбинаціямъ этихъ знаковъ.
   Особенно яркимъ признакомъ образованія такой искусственной атмосферы можетъ служить возникающая въ гуманистическую эпоху идеализація сельской жизни и природы. Этотъ видъ романтизма въ сущности такъ же, какъ потомъ въ XVIII в.,-- настоящій продуктъ городской и салонной культуры, представители которой нерѣдко больше любятъ мечтать о деревнѣ, тихой глуши и нетро-. нутой природѣ, мечтать, если возможно, на фиксированныя поэтическія темы, чѣмъ уходить непосредственно въ эту жизнь. Крупнѣйшій современный нашъ историкъ гуманизма считаетъ "открытіе природы" у писателей этого періода однимъ изъ пріобрѣтеній пробудившагося сознанья "новаго человѣка"; можетъ быть, будетъ скромнѣе и точнѣе сказать, что это открытіе -- рефлексія горожанина, оторвавшагося отъ природы и возвращающагося къ ней въ качествѣ, такъ сказать, иностранца.
   Другимъ признакомъ наличности той же искусственной атмосферы служитъ появленіе своеобразной идеи, что литература имѣетъ свои особые законы и свою мѣрку пристойности и красоты, что, слѣдовательно, оцѣнка съ точки зрѣнія поэзіи можетъ рѣзко расходиться съ оцѣнкой реальной. Когда въ началѣ XV в. вышло необыкновенно циничное собраніе эпиграммъ Беккаделли, подъ характернымъ заглавіемъ "Гермафродитъ", автора хвалили за то, что онъ съумѣлъ передать столь безнравственныя вещи въ такой пріятной, нѣжной формѣ. Старикъ гуманистъ-педагогъ Гуарино, почтенный отецъ семейства, выражалъ вмѣстѣ съ другими восторгъ передъ удивительно легкой и изящной стихотворной обработкой неприличныхъ сюжетовъ; онъ съ презрѣніемъ отзывался о шумѣ, поднятомъ "невѣжественными" людьми, которые находятъ удовлетвореніе лишь въ слезахъ, постѣ и псалмахъ и не знаютъ, что жизнь имѣетъ одну цѣль, а поэзія другую.
   Такъ вырабатывалась изъ потребностей высшей службы, изъ характера общенія новыхъ соціальныхъ слоевъ въ большихъ центрахъ салонная культура. Отражая въ себѣ приподнятые, утонченные интересы городской и придворной среды, литература дѣлается принадлежностью хорошаго тона, предметомъ избраннаго наслажденія. Новые вкусы выражаются весьма ярко въ появленіи кружковъ для взаимнаго просвѣщенія и умственнаго развлеченія, въ учено-литературныхъ клубахъ. Въ Италіи роль этихъ образовательно-дружескихъ кружковъ, этихъ частныхъ академій замѣтна уже въ XIV в. Они принимаютъ разнообразныя формы: то они группируются около магната, живущаго широко и гостепріимно, среди великолѣпія и удовольствій "райской" виллы (таково общество въ Paradiso degli Alberti), то въ тиши и уединеніи монастырской обстановки (S. Spirito во Флоренціи), то въ библіотекѣ ученаго коллекціонера книгъ и рукописей (Пикколо Никколи во Флоренціи). Но характеръ общенія всюду сходный: предметы лекцій, диспутовъ, обмѣна мнѣній -- литературно-философскіе; говорятъ о Ливіи и Овидіи, объ Августинѣ и Божественной Комедіи, объ Одиссеѣ и Катилинѣ, о времени основанія Флоренціи, объ историческихъ личностяхъ и т. п. Иногда занятія ведутся по программѣ съ обозначеніемъ напередъ положеній, которыя рѣшено обсуждать на слѣдующій день: но члены принципіально избѣгаютъ церемоніальныхъ формъ, длиннотъ и фокусовъ, свойственныхъ университетскимъ диспутаціямъ. Бесѣда ихъ носитъ болѣе непринужденный, свѣтскій характеръ, приближаясь къ цицероновскому діалогу.
   Позднѣе литературныя общества (sodalitates literariae) начинаютъ распространяться въ другихъ странахъ, особенно въ Германіи. Хотя здѣсь они возникали при университетахъ въ средѣ младшихъ преподавателей, но учредители ихъ покидали "старые пути". Члены обществъ были разсѣяны въ разныхъ пунктахъ и поддерживали связи оживленной перепиской. Составъ вѣнскаго литературнаго общества въ концѣ XV в. обнаруживаетъ значительное участіе двора: тутъ встрѣчаются титулы "императорскаго секретаря, королевскаго врача, доктора правъ", тутъ есть математики и богословы, но соединяетъ ихъ интересъ къ "поэзіи". Коронованный покровителѣ общества, Максимиліанъ, образуетъ въ его средѣ ученый комитетъ (collegium poetarum et matematicorum), подъ предсѣдательствомъ университетскаго преподавателя поэзіи, съ программою "возстановленія краснорѣчія прежнихъ временъ" и съ правомъ присуждать студентамъ поэзіи и элоквенціи въ Вѣнѣ, по выдержаніи испытанія, лавроваго вѣнка.
   Существованіе такихъ обществъ пробуждало энергію, поддерживало интересъ людей, поставленныхъ иногда далеко отъ умственныхъ центровъ; постепенно возникало болѣе широкое духовное общеніе, какъ бы невидимый союзъ интеллигенціи. Одинъ монахъ провинціальной южно-нѣмецкой общины, желая распространить полезныя знанія, устроилъ у себя въ монастырѣ типографію и высшую школу и поставилъ себѣ цѣлью сдѣлать ея посѣтителей "трехъязычными людьми" (homines trilingues) т. е. обучить ихъ латыни, греческому и еврейскому и посвятить въ литературно-филологическія тонкости гуманистическаго образованія. Нѣкій таможенный чиновникъ на Рейнѣ, примкнувшій къ литературному движенію и въ знакъ того передѣлавшій на латинскій ладъ свою фамилію, удостоивается однажды принять въ своемъ домѣ проѣзжающаго Эразма; вокругъ ученаго свѣтила собираются родственники и друзья чиновника; корабельщиковъ, которые выразили-было неудовольствіе по поводу задержки, поятъ виномъ и задабриваютъ обѣщаніемъ не брать съ нихъ обратной пошлины. Эразмъ, разсказывая объ этомъ, возвращается къ своему обычному припѣву: "монахи у насъ такъ плохи, что даже мытари занимаются изящными науками".
   Для того, чтобы съ успѣхомъ вращаться въ литературно-просвѣщенномъ обществѣ, человѣку службы и салона необходимо пріобрѣсти извѣстный стиль рѣчи и письма, легкость выраженія для разнообразныхъ оттѣнковъ мысли, извѣстный діалектическій блескъ, навыкъ стихосложенія, запасъ интересныхъ и красивыхъ словесныхъ формулъ. Такъ начинаетъ слагаться типъ свѣтскаго "дилетанта", а путемъ къ свѣтскости дѣлается "поэтическое" образованіе. Понятіе о поэзіи весьма своеобразно у этихъ поколѣній: поэзія и реторика почти совпадаютъ. По мнѣнію Боккаччіо, вся работа поэта состоитъ въ томъ, чтобы изобрѣтать новые неслыханные сюжеты, приводить ихъ въ порядокъ, разукрашивать необыкновенными словами и сентенціями, разрисовывать ситуацію, въ томъ, чтобы хвалить людей, одушевлять ихъ, возбуждать къ дѣлу и обуздывать порывы. Отъ реторики поэзія отличается лишь тѣмъ, что примѣняетъ аллегорическую форму, вводитъ фабулу, миѳъ. Великій педагогъ и ученый систематизаторъ эпохи Эразмъ собралъ въ видѣ настольной книжки для человѣка литературно развитаго въ своихъ "Adagia" букетъ мудрыхъ и красивыхъ изреченій древности. Въ основѣ новыхъ просвѣтительныхъ стремленій какъ бы водворяется мысль, что легкая, удачно выбранная форма облагороживаетъ любой предметъ.
   Литература въ эту эпоху начинаетъ служить еще другой цѣли. Она дѣлается необходимымъ дополненіемъ, украшеніемъ и до извѣстной степени двигающимъ факторомъ политической жизни, дипломатіи и администраціи. Сосредоточенное, находящееся въ постоянномъ взаимномъ обмѣнѣ общество живетъ болѣе нервно, быстрѣе переживаетъ впечатлѣнія, становится болѣе чуткимъ и требовательнымъ; оно хочетъ быть хорошо освѣдомленнымъ, ищетъ не только искуснаго освѣщенія и группировки занимающихъ его фактовъ, но и комментарія къ нимъ, обстоятельной мотивировки со стороны дѣйствующихъ лицъ, разъясненія всѣхъ условій. Особенно рано обнаруживается эта потребность въ Италіи, гдѣ внутренне-политическія и международныя условія были крайне неустойчивы; здѣсь, чтобы заручиться сочувствіемъ общества, правительство, въ особенности новое, еще больше того узурпаторское -- а въ XIV и XV вв. болѣе половины ихъ выходятъ изъ революцій, заговоровъ и coups d'état -- правительство вынуждено прибѣгать къ литературной поддержкѣ и публицистическому оправданію: этой цѣли и служатъ краснорѣчивыя дипломатическія ноты, открытыя письма вліятельныхъ писателей, назначенныя для циркулированія въ широкихъ кругахъ--нѣчто по задачамъ, отчасти но пріемамъ аналогичное нашимъ газетнымъ статьямъ -- рѣчи ученыхъ ораторовъ, политическіе памфлеты и инвективы. Въ свою очередь, литература являлась важнымъ орудіемъ нападенія, разрушенія репутаціи того или другого вліятельнаго лица. Тираннъ Миланскій говорилъ, что Салютато своими сочиненіями больше ему повредилъ, чѣмъ 1.000 флорентійскихъ всадниковъ. А самъ Салютато опредѣлялъ такъ воздѣйствіе литературы на общественное настроеніе: "Что больше искуснаго, разукрашеннаго сладкорѣчія способно создавать обманъ? Что можетъ быть пріятнѣе и вкрадчивѣе обдуманной, отвѣчающей на всѣ запросы рѣчи? Что болѣе притягиваетъ духъ человѣческій, болѣе волнуетъ и побѣждаетъ, какъ не мягкое, художественное изображеніе?" Гуманистъ Эней Сильвій, будущій папа Пій II, говоритъ: "краснорѣчіе -- нѣчто великое, и, если признаться по правдѣ, ничто такъ не управляетъ міромъ, какъ краснорѣчіе". Съ особенной силой подчеркиваетъ политическое значеніе рѣчи женщина-гуманистка Изотта Ногарола: краснорѣчіе... во всякомъ развитомъ государствѣ всегда пользовалось величайшимъ почетомъ... отъ него проистекали почести, популярность государей; отъ него зависитъ положеніе общественныхъ дѣлъ". Понятно въ виду этого, почему "ораторъ" становится необходимымъ лицомъ при дворѣ всякаго правительства и даже въ свитѣ многихъ магнатовъ.
   Болѣе всего нуждались въ этой поддержкѣ литературы папы и тиранны. Папство XIV и XV вв., стоявшее передъ фактами раскола, національной оппозиціи и соборнаго движенія, искало защиты въ публицистикѣ и полемикѣ, въ діалектикѣ и инвективахъ противъ своихъ главныхъ ученыхъ враговъ, докторовъ Сорбонны, перваго университета Европы, противъ нападеній политическихъ и церковныхъ писателей, принадлежавшихъ къ преобразовательной партіи соборовъ. Въ виду поднимающейся критики папамъ нужны были искусные апологеты пошатнувшейся традиціи, которые бы вмѣстѣ съ тѣмъ владѣли въ совершенствѣ и чистотѣ языкомъ церкви, т. е. ученой латынью.
   Тиранны, представляя, напротивъ, власть безъ традицій, возникавшую въ результатѣ ловкаго политическаго или военнаго захвата, во многомъ зависѣли также отъ блестящаго оправданія своего насилія, отъ умѣнья окружить новый дворъ талантами, создать въ немъ умственный или художественный центръ, эксплуатировать въ свою пользу острые и краснорѣчивые языки. На такой политикѣ строитъ династію пришлецъ и авантюристъ въ Италіи, аррагонскій король Альфонсъ, завоевывая въ половинѣ XV в. Неаполь. Къ тому же средству прибѣгаетъ практически-разсудительный банкиръ Козьма Медичи вербуя партію, чтобы установить во флорентійской республикѣ господство своей фамиліи. Грубѣе тоже самое дѣлаетъ солдатъ Франческо Сфорца въ Миланѣ, нанимающій нѣсколькихъ литераторовъ, чтобы сшить себѣ изъ поэтическихъ и реторическихъ лоскутовъ геройскій плащъ и укрѣпить такимъ образомъ свою власть, не опирающуюся на законное наслѣдованіе.
   Къ неаполитанскому двору приглашаютъ молодого писателя Фаціо и даютъ ему порученіе за хорошую плату е прославить короля во вѣки" стилемъ Юлія Цезаря. Въ перечисленіи "знаменитыхъ мужей" Фаціо ставитъ короля подъ конецъ, потому что, "назвавъ такого человѣка, который по добродѣтели, превосходитъ всѣхъ государей, взятыхъ вмѣстѣ и затемняетъ ихъ своею мудростью, счастьемъ и славой, невозможно уже говорить о комъ-либо другомъ". Тотъ же король создаетъ себѣ нѣчто въ родѣ репортера въ лицѣ Порчелло, котораго онъ отправляетъ въ лагерь своихъ союзниковъ, венеціанцевъ для наблюденія войны ихъ съ Миланомъ. Литераторъ, сознавая въ себѣ новаго Ливія, облекаетъ все, что видитъ, въ классическія формы, превращаетъ воюющихъ кондотьеровъ въ Сципіона и Аннибала, претворяетъ офицерскіе рапорты въ античныя рѣчи; подъ конецъ "Ливій" изъ лагеря Сципіона мирно переѣзжаетъ въ лагерь Аннибала и за любезность послѣдняго, показавшаго ему войско, благодаритъ его эпитетами "могущественнѣйшаго императора" и т. п.
   Не трудно догадаться, какой идеалъ общаго образованія поставитъ себѣ общество, живущее представленными выше интересами. Разъ оно такъ цѣнило слово и стиль, для него было существенно необходимо имѣть въ распоряженіи постоянные образцы, утвержденный канонъ литературной рѣчи. Съ этимъ требованіемъ своеобразно сплетаются задачи, болѣе теоретическія, обращеніе науки къ непосредственнымъ источникамъ, къ fontes, т. е. стремленіе возстановить чистые, неиспорченные тексты античныхъ и раннихъ христіанскихъ писателей.
   Много разъ описано было жадное исканіе рукописей, увлеченіе коллекціонерствомъ, успѣхъ странствующихъ учителей, толковавшихъ произведенія древнихъ писателей, самоотверженіе ученыхъ любителей въ родѣ Никколи, которые готовы были всю жизнь отдать на пропаганду чудесъ, заключенныхъ въ древнихъ текстахъ. Многіе въ наше время стараются рѣзкой чертой отдѣлить эту работу надъ "безпримѣсной" древностью, это преклоненіе передъ всѣмъ античнымъ отъ научныхъ задачъ и пріемовъ средневѣковья; дѣло гуманистовъ обозначаютъ именемъ секуляризаціи просвѣщенія и считаютъ началомъ свободнаго полета мысли, освободившейся отъ гнета религіознаго авторитета. Подобныя попытки всегда будутъ грѣшить насилованіемъ фактовъ. "Возрожденіе" наслѣдуетъ отъ "Среднихъ Вѣковъ" культъ древняго міра и продолжаетъ его нерѣдко въ самыхъ суевѣрныхъ формахъ. Въ началѣ XV в. всю Падую, ея духовенство, ученыхъ и простой народъ охватываетъ горячее волненіе при открытіи мнимыхъ останковъ историка Ливія; ихъ встрѣчаютъ и чествуютъ, какъ мощи новоявленнаго святаго; венеціанцы пересылаютъ потомъ его руку неаполитанскому королю въ качествѣ неоцѣнимой реликвіи. Для Поджіо Цицеронъ -- великій святой безъ малѣйшаго упрека. Возрожденіе наслѣдуетъ отъ "Среднихъ Вѣковъ" также представленіе о древности, какъ мірѣ фиксированномъ и единомъ, безъ развитія и безъ оттѣнковъ. Это, собственно говоря, представленіе объ императорскомъ эллинистически-христіанскомъ Римѣ. Медленное возстановленіе въ умахъ древняго міра начинается съ конца, наиболѣе близкаго по времени къ новоевропейскому обществу. Отцы церкви стоятъ въ глазахъ людей этой эпохи наравнѣ съ классиками золотого вѣка, тѣхъ и другихъ сливаютъ вмѣстѣ въ одинъ рядъ великихъ образцовъ. Поджіо, одинъ изъ самыхъ фривольныхъ умовъ эпохи, смотритъ однако на исторію древности именно такъ, какъ смотрѣли отцы церкви: для него, какъ для Августина, эта исторія -- цѣпь несчастій и злодѣйствъ. Греки, думаетъ онъ, выказали неблагодарность къ своимъ лучшимъ людямъ; Александръ Македонскій былъ худшимъ разбойникомъ на землѣ; для римлянъ не было ничего святого, они были бичемъ вселенной: отъ братоубійцы Ромула до вѣроломнаго Цезаря тянутся губительныя войны, опустошеніе областей, обращеніе народа въ рабство, раздирательныя междоусобія. Крупнѣйшіе педагоги эпохи, Витторино да Фельтре, Веджіо, Энеа Сильвіо, не отдѣляютъ христіанскихъ элементовъ отъ языческихъ.
   Отожествленіе науки съ изученіемъ древней мудрости не есть новая черта Возрожденія. Даже исканіе точныхъ и подлинныхъ текстовъ, завѣщанныхъ древними, намѣтилось задолго до этой эпохи въ работѣ юристовъ, изучавшихъ римское право. Движеніе это расширялось по мѣрѣ того, какъ переходили къ новымъ запросамъ, которые могли покрываться античными формулами: чѣмъ дальше, тѣмъ болѣе начинали цѣнить прямое выраженіе тѣхъ культурныхъ понятій, которыми жилъ однажды міръ и съ которымъ стало чувствовать свое родство общество средневѣковой Европы. Но тѣмъ менѣе казалось возможнымъ довольствоваться передачей неполныхъ произведеній древнихъ авторовъ изъ вторыхъ и третьихъ рукъ, и мы видимъ, какъ быстро растетъ кругъ доступныхъ литературныхъ памятниковъ древности. Чѣмъ ближе искавшіе подвигались къ источнику, тѣмъ болѣе передъ ними стала раздвигаться историческая перспектива; возникло болѣе сложное представленіе о древности: позади римскаго міра открыли греческій, и въ этомъ заключается дѣйствительно новизна научныхъ воззрѣній эпохи. Еще въ началѣ XVI в. идею первенства греческой культуры формулируютъ, какъ нѣчто оригинальное и смѣлое. Въ указѣ короля Франциска I объ учрежденіи королевской типографіи въ Парижѣ сказано: "выдающіеся въ наукѣ люди представили намъ, что искусства, исторія, нравственное ученіе, философія и почти всѣ наши другія знанія, исходятъ изъ греческихъ сочиненій, какъ ручьи изъ одного источника".
   Другая важная черта состоитъ въ увеличеніи круга читателей, и мы видѣли причины этого явленія. Наука становится болѣе общимъ достояніемъ. Ея новые методы, ея болѣе широкія рамки школа скоро постаралась примѣнить къ вкусамъ и потребностямъ общества, о которыхъ уже говорилось выше.
   Многочисленные педагогическіе трактаты XV и начала XVI вв., подъ заглавіями de formando studio, de ratione studii и т. д. ясно намѣчаютъ главную цѣль школы. Одинъ изъ раннихъ нѣмецкихъ гуманистовъ, Агрикола (1484) ставитъ впереди изученіе философіи, "потому что она учитъ правильно думать, а въ своемъ этическомъ отдѣлѣ -- правильно поступать. Знаніе внѣшней природы скорѣе доставляетъ украшеніе и удовольствіе, чѣмъ пользу. Всему, что нужно человѣку, можно научиться у писателей, которые освѣтили достопримѣчательныя вещи яркимъ свѣточемъ краснорѣчія; они даютъ возможность однимъ усиліемъ усвоить пониманіе вещей и -- что съ нимъ связано тѣсно -- правильное изложеніе понятій". Въ этой программѣ первая половина, упоминаніе о философіи -- ничто иное, какъ повтореніе старой задачи средневѣковой школы. Чѣмъ дальше однако, тѣмъ болѣе налегаютъ на вторую половину программы. Поджіо говоритъ, что тѣ, кто занимается новой гуманистической наукой, т. е. изученіемъ элоквенціи и поэзіи, должны лишь столько времени употреблять на философію, чтобы не прерывать этимъ изученіе краснорѣчія. Крайне характерно возраженіе, которое дѣлаютъ люди стараго "схоластическаго" направленія гуманистамъ новаторамъ: по поводу ожидаемой гуманистической реформы лейпцигскаго университета въ началѣ XVI в., они настаиваютъ на томъ, что "науки посвящены вещамъ, а не словамъ" (scientiae sunt de rebus et non de vocabulis) и напоминаютъ такимъ образомъ нѣчто, начинающее приходитъ въ забвеніе. Интересно также, какъ любятъ гуманисты развивать мысль о двойномъ смыслѣ слова λὸγος (разумъ и слово), объ однозвучности ratio и oratio (тѣ же понятія), или напримѣръ, разсуждать такъ: "Богъ знаетъ всѣ языки; мы приближаемся къ нему, разъ не ограничиваемся знаніемъ одного родного языка" (т. е. изучаемъ древніе). Эразмъ въ своемъ "разумѣ науки" (1512) опредѣляетъ смыслъ и сущность науки, какъ обладаніе и тактичное примѣненіе обильнаго количества словъ, выраженій и примѣровъ (copia verborum et rerum). Въ видѣ иллюстраціи онъ беретъ двѣ фразы: "твое письмо меня очень обрадовало" и "пока я живъ, буду всегда помнить о тебѣ", поворачиваетъ и видоизмѣняетъ ихъ на 150 ладовъ. Краснорѣчіе представляется чѣмъ-то универсальнымъ и его изученіе должно исцѣлить отъ всѣхъ золъ. Вимфелингъ объясняетъ варварство нѣмцевъ тѣмъ, что они до сихъ поръ изучали грамматическій комментарій, а не самихъ поэтовъ и "ораторовъ. Умственный и нравственный упадокъ духовенства стараются объяснить тѣмъ, что оно чуждо элоквенціи: не занимаясь чтеніемъ литературныхъ образцовъ, клирики предаются праздности и конкубинату.
   Позднѣе религіозные реформаторы глубоко убѣждены въ развивающей силѣ преподаванія словесной науки. Можно сказать, что реформація, поднимая значеніе религіознаго состязанія и словеснаго доказательства, еще усилила филологическія и стилистическія стремленія школы. Лютеръ говоритъ, что "при посредствѣ языковъ (греческаго, латинскаго и еврейскаго) пришло Евангеліе, ихъ силою укрѣпилось и ими должно быть охраняемо: языки, это -- ножны, въ которыхъ лежитъ мечъ разума; они -- сокровищница, въ которой носятъ эту драгоцѣнность; они -- сосудъ, гдѣ держится этотъ напитокъ, и кладовая, гдѣ лежитъ эта пища". Меланхтонъ находитъ, что, направляя нашъ разумъ на источники, мы начнемъ истинно познавать Христа; поэтому главная задача ликолы -- развитіе элоквенціи.
   Вотъ эта сторона развитія, а не какая-нибудь другая, получила у современниковъ названіе гуманизма, humanitas, а люди образованные въ этомъ смыслѣ стали именоваться humanissimi, perhnmani и т. д. и нѣтъ нужды намъ теперь расширять содержаніе столь опредѣленнаго для той эпохи понятія.
   Но вступленіе новой науки разыгралось въ шумной обстановкѣ. Ея приверженцы и пропагандисты, ея вольные преподаватели и, такъ сказать, журналисты, не занимая обыкновенно мѣста въ университетѣ, нерѣдко будучи въ зависимости отъ случайныхъ милостей магната или владѣтельнаго князя, почти сплошь дѣятели свѣтскіе по своему званію, вышедшіе изъ среднихъ классовъ, естественно повели весьма острую борьбу противъ "школьныхъ" людей, схоластиковъ: они не могли ограничиться вопросами метода, умственной дисциплины, круга преподаванія; неизбѣжна въ ихъ споръ вступали мотивы соціальнаго характера: при общемъ недовѣріи къ духовенству, при раздраженіи, которое вызывали его привилегіи и бенефиціи, бывшія въ глазахъ большинства лишь преміей за праздность, нападенія "поэтовъ" и риторовъ противъ университетскихъ ученыхъ-клириковъ все болѣе сбивались на общій походъ противъ невѣжества и недобросовѣстности представителей церкви. Принадлежность старыхъ университетскихъ преподавателей къ духовному званію вносила еще одну особенность въ споръ. Они должны были отвѣчать извѣстному идеалу религіознаго и моральнаго поведенія, особенно выражавшагося въ целибатѣ, идеалу, который для этой эпохи уже пережилъ себя. Отсюда двойная насмѣшка надъ ними, какъ надъ людьми, преданными соблазну и въ тоже время поставленными оффиціально защищать устарѣлую мораль. Въ свою очередь поэты, противополагая патентованному, оплачиваемому буквоѣдству штатныхъ ученыхъ и учителей непосредственное вдохновеніе, свободное творчество, связывали съ нимъ и свободу нравовъ, бравировали безпорядочнымъ образомъ жизни, непринужденностью рѣчи и манеръ, возводя эти въ сущности постороннія черты въ принципъ. Вотъ эти второстепенныя условія литературно-ученаго спора и придали ему видъ столкновенія двухъ моралей, двухъ міровоззрѣній, характеръ какъ бы борьбы за эмансипацію человѣческой личности.
   Говоря вообще, гуманизмъ не представляетъ собой цѣльнаго міровоззрѣнія, опредѣленной культурной полосы: стараться опредѣлить мораль, политику, религіозныя воззрѣнія гуманистовъ значило бы составить случайный и пестрый подборъ мнѣній. Гуманизмъ -- главнымъ образомъ новая техника въ наукѣ, литературѣ и педагогіи, стоящая въ связи сначала съ запросами службы и салона, а потомъ съ потребностями учено-церковной реформы, техника, которая естественно примыкала къ разнымъ новымъ направленіямъ мысли, напримѣръ, къ платонизму въ философіи или къ эпикурейской морали, къ идеализаціи монархіи или пропагандѣ "чистаго" Евангелія. Вотъ почему, забѣгая нѣсколько впередъ, мы можемъ сказать, что неправильно думать, будто гуманизмъ, какъ нѣжный цвѣтъ пробудившагося свободнаго сознанія личности, какъ свѣтлую попытку построенія общества на основѣ полнаго простора разумныхъ влеченій человѣка, будто гуманизмъ, едва развернувшій именно вотъ эти задачи, постигла потомъ въ эпоху религіозной реформаціи и реакціи злая катастрофа. Позднѣйшія религіозныя партіи, протестантизмъ и католицизмъ, не исказили гуманистической программы, онѣ лишь воспользовались практически школой гуманизма, примѣнили къ спеціальному дѣлу его общіе научные, литературные и педагогическіе пріемы. То, что при этомъ погибло, былъ не гуманизмъ, а та относительная свобода и широта мнѣній, которая возможна была до начала реформаціи въ виду анархіи въ церкви.
   Сообразно новой идеѣ науки съ XV в. пытаются создать рядомъ со старыми университетами новыя высшія училища; они носятъ всюду характерное названіе "трехъязычной" коллегіи (Collegium trilingue, напримѣръ, будущій Collège de France). Но главнымъ наслѣдіемъ гуманизма все-таки осталась созданная имъ впервые средняя школа. Въ старомъ университетѣ общее образованіе, если можно такъ выразиться, было отведено на факультетъ "искусствъ", игравшій главнымъ образомъ подготовительную роль. Но здѣсь элементарное преподаваніе не было отдѣлено отъ высшаго. По мѣрѣ того, какъ новые интеллектуальные запросы распространялись въ обществѣ, возникала потребность въ особой школѣ, которая бы систематически прививала общіе элементы образованія. Характерно, что города и городскіе магистраты болѣе всего хлопочутъ объ устройствѣ у себя новаго типа "латинскихъ школъ" или гимназій. Если старая школа главнымъ образомъ заботилась о философской аргументаціи, о діалектическомъ выведеніи понятій, возможно точно выраженныхъ, то новая ставитъ себѣ цѣлью пріобрѣтеніе красивой легкой формы, способной облагородить любой предметъ. Главный путь къ этому искусству -- подражаніе (imitatio), т. е. сначала ученіе наизусть, буквальное воспроизведеніе образцовъ, а потомъ свободное повтореніе и комбинированіе въ устной и письменной формѣ усвоенныхъ элементовъ рѣчи.
   Чтобы судить о значеніи имитаціи въ этой школѣ, возьмемъ знаменитую 9-ти-классную гимназію, основанную. въ Страсбургѣ въ 30-хъ годахъ XVI в. по порученію магистрата крупнѣйшимъ педагогомъ эпохи. Іоганномъ Стурмомъ. Она можетъ служить вообще прототипомъ гуманистической гимназіи, такъ какъ не только послужила образцомъ для аналогичныхъ протестантскихъ заведеній, но и іезуиты воспроизвели ея формы. Основатель гимназіи Стурмъ, опредѣлилъ цѣль образованія такъ: "выработка ученаго и краснорѣчиваго благочестія" (sapientem atque eloquentem ріеtatem finem esse studiorum). Но приготовленіе "краснорѣчивыхъ" учениковъ закрываетъ все другое и выдвигается тотчасъ же за первоначальнымъ обученіемъ чтенію и письму. Само собою, дѣло идетъ о краснорѣчивой латыни, и родной языкъ совершенно отступаетъ. Стурмъ признавалъ "общераспространеннымъ публичнымъ зломъ, что дѣти не лепечутъ съ первыхъ лѣтъ по латыни и считалъ дѣломъ школы "исправить этотъ недостатокъ трудомъ". "Въ писаніи сочиненій, въ комментированіи, въ декламаціи мы не только должны слѣдовать за нашими классическими образцами, но мы должны сравняться съ лучшими временами Аѳинъ и Рима". Поэтому всякіе разговоры на родномъ языкѣ и въ школѣ и внѣ школы были строго воспрещены. Головы дѣтей наполняютъ массой словеснаго матеріала, и уже въ первыхъ 6-ти классахъ они должны заучить болѣе 20.000 словъ и выраженій. Античная литература -- съ IV класса къ латинской присоединяется греческая -- фигурируетъ въ очень опредѣленномъ подборѣ: историки, Цезарь, Тацитъ, Ливій, которые могли бы внести, по крайней мѣрѣ, реальное содержаніе, знакомство съ учрежденіями и ходомъ политическаго развитія въ античномъ мірѣ, отсутствуютъ. Преобладаютъ ораторы, поэты и Новый Завѣтъ; Гомеръ читается собственно ради стиля и формы. Все усвоеніе матеріала служитъ къ тому, чтобы сдѣлать молодыхъ людей искусными и бойкими подражателями Цицерона; къ этому и направлены безконечныя практическія занятія. Выраженія Стурма въ данномъ случаѣ поразительны: "надо быть подражателемъ, жаднымъ до воровства, надо воровать (выраженіе это для вразумительности повторено по латыни и гречески), быть воромъ въ подражаніи, но такъ, чтобы воровство не было замѣтно". Если всѣ усилія были направлены на первое, т. е. на безустанное воровство, то едва-ли достигалось послѣднее, т. е. скрытость воровства. Молодой профессоръ, вышедшій изъ школы Стурма, писалъ потомъ бывшему наставнику о своихъ практическихъ занятіяхъ со студентами: "мы начинили ораторскую рѣчь покражей и пестрыми заимствованіями, совсѣмъ какъ Эзопова ворона, которая щеголяла, одѣвшись въ перья красивыхъ птицъ". Изученіе природы въ этой школѣ совершенно отсутствовало, хотя на бумагѣ здѣсь полагалось знакомство по древнимъ авторитетамъ съ географіей и астрономіей. Имѣлась въ виду и ариѳметика, но считать къ концу курса ученики образцовой школы плохо научались.
   Конечно, были и возраженія противъ такой постановки школы, и одинъ изъ самыхъ тонкихъ и просвѣщенныхъ умовъ вѣка, Томасъ Моръ, въ своемъ изображеніи идеальнаго общества прямо протестовалъ противъ словесно-діалектическаго обученія. Жители его Утопіи сильны, во-первыхъ, въ наблюденіи неба и движеніи свѣтилъ, въ знаніи явленій атмосферы и земной поверхности, вовторыхъ, въ вопросахъ моральныхъ, въ изслѣдованіи проблемъ о счастіи и добрѣ; Моръ очень подчеркиваетъ при этомъ утилитарный, прикладной характеръ науки у гражданъ идеальнаго общежитія, съ нѣкоторой ироніей отзываясь о тонкостяхъ въ комбинацію и игрѣ словесныхъ опредѣленій, которымъ обучаются въ европейскихъ аудиторіяхъ молодые люди. Возраженія такого рода однако не измѣняли общаго направленія школы XVI в., и лишь въ слѣдующемъ вѣкѣ на нее обрушилась уничтожающая критика.
   Если въ указанныхъ чертахъ возникающей средней школы отразились техническія задачи и салонные вкусы новаго интеллигентнаго слоя, то вмѣстѣ съ тѣмъ среда эта заявляла и новые моральные запросы. Жестокая дисциплина, система обученія, основанная за страхѣ, механическое вдалбливаніе, присущія старой школѣ, которая сложилась при монастыряхъ и возрасла въ рукахъ клириковъ, "сажавшихъ молодежь, какъ птицъ въ клѣтку", по выраженію Лютера,-- всѣ эти черты не отвѣчали понятіямъ и привычкамъ общества, усвоившаго болѣе тонкія формы обращенія, цѣнившаго личную предпріимчивость, находчивость и характеръ. На этой основѣ и слагается новый педагогическій идеалъ. Уже осторожный Агрикола (въ Германіи во второй половинѣ XV в.) отказывается работать въ школѣ, потому что она -- "нѣчто жестокое, тяжкое, скучное, противное на взглядъ, съ ея вѣчными розгами, вытьемъ и слезами до поразительности похожее на тюрьму". Еще раньше въ Италіи въ частныхъ школахъ новаго типа, напримѣръ, въ casa giojosa ("веселый домъ") Витторино да Фельтре, былъ выставленъ принципъ дѣйствовать на учащихся посредствомъ возбужденія въ нихъ интереса и взаимнаго соревнованія, опираться на прирожденное человѣку чувство чести. Эту мысль, связанную съ представленіемъ о наклонности человѣческой природы къ добру, къ совершенствованію, развиваютъ на разные лады Эразмъ, Моръ, Раблэ въ своихъ картинахъ идеальнаго воспитанія и общежитія. Они предполагаютъ въ человѣкѣ врожденную любовь къ труду, интересъ къ знанію, благожелательность; если поставить его въ условія, благопріятныя для свободнаго удовлетворенія желаній, не давить, не пугать его чрезмѣрными требованіями, онъ становится благородной дѣятельной личностью. Раблэ, создавая свое фантастическое "аббатство Телема", гдѣ нѣтъ ни стѣнъ, ни обѣтовъ, гдѣ входъ воспрещенъ только лицемѣрамъ, гдѣ единственное правило -- "дѣлай, что хочешь" и гдѣ всего есть въ изобиліи, Раблэ прибавляетъ о характерѣ обитателей этой модернизированной монастырской коммуны, а въ сущности увеселительнаго замка, соединяющаго въ себѣ ученую академію и литературно-художественный клубъ подъ фирмой братской общины: "свободный, хорошо воспитанный, выросшій въ благородной средѣ человѣкъ уже отъ природы имѣетъ побужденіе къ правдѣ и праву и отвращеніе къ пороку; это побужденіе новые люди называютъ честью; изъ свободы вытекаетъ похвальное соревнованіе въ совершенствованіи".
   Въ новой гуманистической школѣ къ этимъ общимъ моральнымъ принципамъ примыкали извѣстные методы воспитанія, которые потомъ съ особеннымъ искусствомъ были развиты іезуитами. Въ школѣ Стурма уже мы встрѣчаемъ педагогическую обстановку, прославленную потомъ ихъ коллегіями: въ ученикахъ стараются развить честолюбіе, жажду соревнованія, посредствомъ наградъ, нерѣдко денежныхъ, умственную аристократію въ ихъ средѣ выдѣляютъ пересадкой. Особенно важную роль играли въ школѣ драматическія представленія въ качествѣ образовательнаго развлеченія, дѣйствующаго на фантазію, въ качествѣ средства къ тому, чтобы дать возможность ученику развернуть находчивость, умѣнье держаться передъ публикой. Но и здѣсь присоединяется общая реторическая задача: ученикъ, играя въ драмѣ, долженъ пріучиться къ латинской рѣчи; актеръ въ немъ долженъ развязать языкъ оратору.
   Въ педагогическихъ идеяхъ эпохи видное мѣсто занимаетъ женскій вопросъ. Мысль о равенствѣ женской и мужской природы по ихъ способности къ умственному развитію, требованіе равноправности женщины съ мужчиной въ интеллектуальной сферѣ выражается съ большою рѣшительностью, быть можетъ, съ большею, чѣмъ въ наше время. Эразмъ посвящаетъ этому вопросу одинъ изъ лучшихъ своихъ діалоговъ (abbatis et eruditae): аббатъ, представитель стараго взгляда, замѣтивъ въ комнатѣ молодой женщины латинскія книги, выражаетъ свое удивленіе: "еще если бы это были забавныя книжки на французскомъ языкѣ! вѣдь женщины созданы для удовольствій. Бѣда мужу съ ученой женой, какъ настоятелю съ начитанными монахами: они плохо слушаются; чрезмѣрная развитость убиваетъ стыдъ. Наконецъ, женщина существуетъ для служебной роли въ семьѣ, ея дѣло -- хозяйство". Собесѣдница аббата опровергаетъ его банальные аргументы умно и настойчиво и въ то же время тактично, безъ претензій синяго чулка. Если дѣло женщины вести домъ, то не лучше ли она воспитаетъ дѣтей, располагая сама серьёзнымъ знаніемъ? "Моя развитость сближаетъ меня еще тѣснѣе съ моимъ мужемъ". "Если мы изучаемъ чужіе живые языки, чтобы бесѣдовать легко съ иностранцами, то какъ же не изучить латыни, чтобы каждый день вступать въ общеніе съ авторами столь учеными, краснорѣчивыми, мудрыми, которые являются важнѣйшими нашими совѣтниками во всемъ?" Свою защиту молодая дама заканчиваетъ любопытной исторической справкой и полушутливой программой будущаго, въ которой однако чувствуется большая увѣренность. "Прежде рѣдкостью былъ невѣжественный аббатъ, теперь нѣтъ ничего обыкновеннѣе; прежде государи и князья выдавались не меньше своимъ образованіемъ, чѣмъ властью. Въ настоящее время образованныхъ женщинъ уже много: въ Испаніи, въ Италіи можно встрѣтить особенно среди знати такихъ, которыя съ любымъ мужчиной поспорятъ. Въ Англіи есть послѣдовательницы Мора, въ Германіи Блаурера и др. Смотрите, если вы не поостережетесь, дѣло дойдетъ до того, что мы сядемъ на первыя мѣста въ богословскихъ школахъ, начнемъ проповѣдывать въ храмахъ и захватимъ ваши митры".
   Моръ помѣщаетъ въ университеты своего идеальнаго острова, Утопіи, женщинъ въ качествѣ студентокъ и преподавательницъ; нѣтъ того отвѣтственнаго поста, того сложнаго дѣла, требующаго знаній и умственнаго напряженія, которыхъ бы онъ не считалъ доступными женщинѣ. И любопытно, что здѣсь рѣчь идетъ не о томъ, чтобы найти исходъ для незамужнихъ: исполненіе материнскихъ обязанностей, за исключеніемъ ограниченныхъ періодовъ и положеній жизни женщины, онъ считаетъ вполнѣ совмѣстимымъ съ очень трудными занятіями научнаго, художественнаго или политико-административнаго характера.
   Для насъ теперь еще не вполнѣ выяснены глубокія соціальныя причины этого возвышенія женщины. Несомнѣнно, что въ подвижной городской средѣ, гдѣ смѣшивались классы и скорѣе ослаблялись патріархальныя традиціи, женщина легче пріобрѣтала самостоятельное положеніе. Въ промышленномъ дѣлѣ, въ индустріи средневѣковыхъ городовъ, женщины не только являются въ качествѣ приказчицъ и искусныхъ работницъ, стоящихъ нерѣдко наравнѣ съ мужчинами-подмастерьями, но онѣ могутъ быть и во главѣ предпріятія, такъ, напримѣръ, вдовы до новаго замужества. Что касается высшихъ слоевъ общества, то многочисленные случаи самостоятельнаго управленія, регентства и политическаго сотрудничества женщинъ въ XV и XVI вв. указываютъ на ростъ ихъ вліянія. Съ другой стороны, литературное развитіе само благопріятствовало улучшенію общественнаго положенія женщины. Подъ вліяніемъ успѣха литературы устанавливалось представленіе, что литературное воспитаніе облагораживаетъ человѣка, возвышаетъ его надъ вульгарнымъ: разъ женщина усвоиваетъ это воспитаніе, поднимается такимъ образомъ на ступень высшихъ культурныхъ пріобрѣтеній, она становится равной мужчинѣ по достоинству. Уже въ литературныхъ кружкахъ конца XIV в. въ Италіи женщины принимали живое участіе, съ успѣхомъ спорили и развертывали морально-философскія идеи въ длинныхъ рѣчахъ. Въ XVI в. число женщинъ, которыя проходили курсъ "поэтическаго" образованія, которыя читали классиковъ и подражали имъ, было весьма значительно. Одна изъ симпатичнѣйшихъ фигуръ XVI вѣка, сестра короля Франциска I, Маргарита Ангулемская, настоящій добрый геній людей литературы и науки, то вдохновлявшій ихъ въ работѣ, то спасавшій отъ инквизиціи, тонко чувствующая, высоко развитая натура, чуткая и внимательная къ лучшимъ вѣяніямъ эстетическимъ, философскимъ и религіознымъ своего вѣка, сама писательница -- можетъ служить лучшимъ типомъ женскаго образованія эпохи.
   Много разъ обсуждалось отношеніе гуманистическаго просвѣщенія къ послѣдующей религіозной реформѣ. Чаще всего оба движенія разсматривались, какъ противорѣчивыя въ принципахъ и связанныя только нитью одинаковыхъ внѣшнихъ методовъ, которые выражались въ критикѣ текстовъ, филологическомъ истолкованіи Писанія и т. д.; въ нихъ наводили противоположность языческаго и христіанскаго, вѣротерпимаго и фанатичнаго, свѣтскаго, реабилитирующаго плоть и религіознаго, полуаскетическаго взгляда, но гуманисты въ отношеніи религіозной реформы не составляютъ однородной группы, гуманистическое образованіе не является опредѣленнымъ признакомъ, за которымъ бы крылась одна цѣльная религіозно-моральная программа. Гуманистовъ въ эпоху религіознаго разрыва мы встрѣчаемъ въ обоихъ лагеряхъ. Это обстоятельство не даетъ однако и основанія говорить о безразличіи людей гуманистическаго просвѣщенія къ религіознымъ вопросамъ.
   Можно намѣтить нѣкоторыя общія черты и идеи религіозной реформы у представителей учено-литературнаго міра въ началѣ XVI в., раздѣлявшихся и тѣми общественными сферами, къ которымъ они примыкали. Самые яркіе выразители этихъ идей,-- Эразмъ и Моръ, оба, каждый въ своемъ родѣ,-- жертвы религіознаго раздраженія послѣдующей эпохи. Такъ или иначе связанные съ придворной средой, съ могущественными покровителями "добрыхъ знаній" въ лицѣ правителей, ученые большею частью ждали и желали иниціативы послѣднихъ въ дѣлѣ религіознаго просвѣтительства, совпадавшаго въ ихъ глазахъ съ задачами науки и школы, съ торжествомъ истиннаго просвѣщенія. Именно подъ эгидой государей, въ томъ числѣ папы и просвѣщенныхъ прелатовъ, представлялъ себѣ Эразмъ наступленіе мирной эры, золотого вѣка наукъ, когда вмѣстѣ съ невѣжествомъ отсталой части клира исчезнетъ его нравственная испорченность, когда чистое Евангеліе "проповѣдь Христа въ источникѣ" войдетъ въ жизнь и сознаніе вмѣстѣ съ правильными научными методами. Религіозная реформа рисовалась ему безъ ломки строя, безъ соціальнаго и политическаго переворота, проводимая руками самихъ правящихъ классовъ.
   На практикѣ люди эразмовскаго направленія желали очищенія церковной жизни отъ излишней обрядности, отъ грубой символики, отъ формализма и сухой методичности, отъ фарисейства внѣшняго благочестія, отъ того, что они называли "іудаизмомъ" и "паганизмомъ". На первомъ мѣстѣ должна стоять мораль, а не догматъ. Моръ идетъ въ этомъ отношеніи такъ далеко, что жители его Утопіи представлены даже не христіанами, а лишь воспріимчивыми къ христіанству людьми, уже достигшими высшей степени культуры, а именно потому, что разумная общественная организація устранила въ ихъ средѣ безполезный и возбуждающій споръ догматическихъ системъ и воспитала въ нихъ здоровыя религіозно-моральныя начала. Эраэмъ, углубляясь въ поиски чистаго источника христіанства, въ то же время расширяетъ его понятіе; его формула -- "гдѣ истина, тамъ христіанство". Почитавши Цицерона, онъ не можетъ удержаться, чтобы не поцѣловать отъ умиленія книги, столь полной въ его глазахъ истиннаго благочестія, и по привычкѣ призывать имя святого, онъ чувствуетъ потребность произнести: "святой Сократъ, молись за насъ". Все выше вглубь стараются эти, преимущественно нѣмецкіе и англійскіе ученые, отнести начало истиннаго Богопознанія; большинство останавливается на Платонѣ, но иные идутъ еще дальше, къ Пиѳагору, или ищутъ въ тайнахъ еврейской Каббалы, какъ Рейхлинъ. Въ предѣлахъ самого христіанства они совершаютъ какъ бы новыя открытія: они обращаются къ богословію Августина, раскрываютъ съ интересомъ новизны апостола Павла, какъ будто впервые найденнаго или впервые понятаго вмѣстѣ съ Цицерономъ и Платономъ. Трудясь надъ изданіемъ отцовъ церкви, комментаріевъ къ Новому Завѣту, надъ изданіемъ Новаго Завѣта съ латинскимъ переводомъ, совершенно опрокинувшимъ средневѣковую Вульгату, Эразмъ не только хочетъ, чтобы Писаніе стало общимъ достояніемъ; онъ думаетъ, что въ свободномъ изученіи -- лучшій путь къ истинѣ; самъ онъ примѣняетъ здѣсь общіе пріемы филологической и философской критики. Онъ находитъ, что "разсказы Библіи часто болѣе смѣшны, чѣмъ миѳы", и нерѣдко склоняется къ аллегорическому истолкованію ихъ, приближаясь такимъ образомъ уже къ раціонализму.
   Рядомъ съ этимъ преимущественно сѣвернымъ и среднеевропейскимъ направленіемъ въ Испаніи учено-религіозное возрожденіе принимаетъ другой характеръ. Въ теченіе первыхъ двухъ десятилѣтій XVI в. здѣсь, правда, въ большомъ почетѣ Эразмъ и его мѣстные ученики. Король и просвѣщенные прелаты думаютъ провести церковную реформу при его содѣйствіи. Но сама реформа по своей главной тенденціи представляетъ возвращеніе въ монастырской строгости. Преобразованіе школы понимается въ Испаніи, какъ возвращеніе къ ближайшимъ по времени схоластическимъ авторитетамъ, главнымъ образомъ къ Ѳомѣ Аквинскому. Испанское просвѣщеніе черпаетъ свои силы и задачи въ самомъ себѣ, въ своемъ прошломъ, исполненномъ традицій религіозной борьбы съ невѣрными и еретиками, и ясно, что результаты его должны будутъ черезъ два, три десятилѣтія, въ лицѣ Лойолы и другихъ ревнителей, столкнуться враждебно съ сѣверной реформой.
   Съ другой стороны, критическое направленіе сѣвера, какъ ни консервативны были его носители въ политическомъ и соціальномъ отношеніи, сковало оружіе для слѣдующей за нимъ группы, для поколѣнія, которое открывало революцію. Эразмъ, врагъ всякой "сумятицы", всегда стоявшій за "святое лукавство", бросилъ массу ѣдкихъ обвиненій и насмѣшекъ въ ряды клира и людей стараго просвѣщенія. Они были подхвачены Гуттеномъ и авторами "Писемъ темныхъ людей", но у "молодыхъ" не только сгущены краски; тутъ открывается или сплошное нападеніе на церковь или индифферентизмъ, съ ироніей отворачивающійся отъ религіозныхъ вопросовъ.
   Наконецъ, должна быть отмѣчена еще одна черта. Дѣятели просвѣщенія, сторонники реформы, какъ ни различны были ихъ направленія, сходились въ ожиданіи почина со стороны свѣтскихъ правительствъ, т. е. главнымъ образомъ, монархіи. Съ паденіемъ авторитета церкви, на свѣтскую власть, на "христіанскій магистратъ" какъ бы естественно переходили сложныя и отвѣтственныя обязанности охраны чистоты вѣры, проповѣди и богослуженія, защиты религіи отъ нападенія и т. д. Если одинъ мечъ -- власть духовная -- не можетъ служить церкви, то его мѣсто заступаетъ другой, внося миръ и порядокъ. Согласно этому представленію, французскій теоретикъ начала XVI в. могъ сказать уже, что король Франціи у себя въ государствѣ какъ бы нѣкій воплощенный Богъ (tanquam quidam corporalis Deus), а болѣе наивный нѣмецкій каязь на своей легко обозримой территоріи считалъ себя "верховнымъ руководителемъ во всѣхъ добрыхъ дѣлахъ" или выражалъ желаніе быть у себя "папой, епископомъ, архидіакономъ и главою капитула". Городскіе совѣты самостоятельныхъ коммунъ совершенно также понимали свои прерогативы. Въ могущественной бернской республикѣ магистратъ находилъ, что "начальству подобаетъ не только вести порученную ему общину по пути справедливости въ свѣтскихъ дѣлахъ, но также наставлять ее въ истинной христіанской вѣрѣ и являть собой въ этомъ отношеніи высокій образецъ".

Экономическій подъемъ и экономическій кризисъ въ XVI вѣкѣ.

Возростаніе спроса на капиталъ къ XVI в. и препятствія къ его сосредоточенію и обороту.-- Финансовыя силы XVI в. и ихъ централизація на всемірныхъ биржахъ.-- Антверпенъ и. Ліонъ, ихъ значеніе для европейской политики и торговли.-- Финансовая спекуляція и зпоха кризисовъ.-- Паденіе финансоваго міра XVI вѣка.-- Революція цѣнъ, ея значеніе для различныхъ общественныхъ классовъ.-- Антикапиталистическое движеніе въ XVI вѣкѣ.

   Въ нашихъ изображеніяхъ хода историческаго развитія обыкновенно чередуются группы "событій" и "состояній". Когда идетъ рѣчь о первыхъ, то прежде всего возникаетъ представленіе о сцѣпленіяхъ и актахъ политической или религіозной жизни, такъ какъ мы привыкли въ этой области встрѣчать болѣе яркіе моменты, находить большую измѣнчивость, большій драматизмъ. Явленія соціально-экономическія представляются намъ скорѣе въ видѣ длительныхъ состояній, видоизмѣняющихся мало замѣтными полосами.
   Историкъ, изучающій шестнадцатый вѣкъ, невольно чувствуетъ охоту нарисовать экономическое движеніе этой эпохи по тому же пріему, какъ обыкновенно изображаются культурные и политическіе ея перевороты, т. е. въ видѣ ряда рѣзкихъ, пожалуй, даже драматически захватывающихъ событій: онъ можетъ въ самомъ дѣлѣ намѣтить быстро смѣняющіеся этапы въ развитіи совершенно новаго экономическаго міра въ Европѣ, впервые образующаго въ ней одно связное цѣлое, выдвинуть крупныя и сильно очерченныя предпріятія, развертывающіяся въ предѣлахъ этого міра, указать яркія черты постигающихъ его катастрофъ и революцій, схватить моменты настроенія общества, нервно и чутко отзывающагося на перипетіи экономическаго движенія. Если угодно, здѣсь можно найти своихъ крупныхъ дѣятелей, своихъ "героевъ", и со своей точки зрѣнія современный изслѣдователь финансовой исторіи XVI в. имѣлъ право подвести эпоху Лютера, Карла V и Филиппа II подъ новый заголовокъ "вѣка Фуггеровъ" {В. Ehrenberg, "Das Zeitalter der Fugger, Geldcapital und Creditterkehr, im XVI Jh.". 1896, 2 Bde.}. Да мы и не можемъ болѣе выдѣлять отъ великихъ колебаній религіозной и политической борьбы эпохи реформація одновременнаго имъ развитія матеріальныхъ условій общественной жизни. Это развитіе не представляетъ только теченія, параллельнаго ходу идей или комбинаціямъ и сцѣпленіямъ политики, теченія, лишь по временамъ врывающагося въ сферу, гдѣ, повидимому, дѣйствуютъ логическіе аргументы и психическія настроенія. Крупныя столкновенія политическихъ силъ, напр., Габсбурговъ и Валуа, Голландіи и Испаніи, гугенотскихъ дворянъ и католическихъ горожанъ во Франціи, не могли бы разыграться безъ скопленія и борьбы массъ капитала; характерныя черты самихъ религіозныхъ программъ, ихъ широта и распространенность, ихъ соціальный оттѣнокъ останутся намъ непонятны, если мы не схватимъ тѣхъ могущественныхъ пружинъ матеріальной жизни, вліяніе которыхъ объединило въ XVI вѣкѣ Европу, подняло или разрушило различныя общественныя группы въ средѣ европейскихъ націй.
   Шестнадцатый вѣкъ -- эпоха первыхъ шаговъ въ сосредоточеніи и мобилизаціи капитала въ Европѣ, эпоха возникновенія крушенія, если можно такъ выразиться, первой его европейской организаціи.
   Все болѣе и болѣе широкіе слои населенія вступаютъ къ концу среднихъ вѣковъ въ общій экономическій обмѣнъ, въ условія денежнаго хозяйства. Это явленіе можно иллюстрировать такихъ характернымъ примѣромъ. Въ XIV вѣкѣ въ крупнѣйшемъ городѣ Германіи, Кельнѣ, самой мелкой Деньгой была монета, равная 8 пфеннигамъ (3 1/2 копѣйки); если мы примемъ въ разсчетъ гораздо болѣе значительную покупательную цѣну денегъ того времени, то этотъ фактъ означаетъ, что для большой части городского населенія въ одномъ изъ оживленнѣйшихъ пунктовъ рынокъ быль недоступенъ, или что эта часть населенія не нуждалась въ немъ для покрытія своихъ жизненныхъ потребностей, что множество предметовъ не имѣло цѣны, не подлежало обмѣну. Въ томъ Кельнѣ черезъ два вѣка уже чеканится монета, равная 1 пфеннигу (менѣе 1/2 коп.), т. е. мельчайшей современной размѣнной денежкѣ. Въ промежуткѣ лежитъ огромный шагъ.
   Съ развитіемъ денежнаго хозяйства выростала быстро и въ частныхъ отношеніяхъ, и въ государственной жизни потребность въ свободномъ распоряженіи все большими и большими массами движимаго капитала. Со времени крестовыхъ походовъ и кончая великими открытіями португальцевъ и испанцевъ развертывается купеческая предпріимчивость объ руку со смѣлымъ полетомъ географическихъ изысканій. Слѣдомъ за фантазіей купцовъ и конквистадоровъ разростается игра политическаго воображенія у европейскихъ властителей. Французскій король, соря деньгами, добивается чести называться германскимъ императоромъ; государь, носящій провиденціальное имя Карла, считаетъ себя призваннымъ къ борьбѣ съ мусульманскимъ міромъ на Дунаѣ, въ Африкѣ, на Средиземномъ морѣ и въ то же время, преслѣдуя великую программу религіознаго замиренія Европы, воюетъ и съ религіозными отщепенцами, а съ "христіаннѣйшимъ" королемъ, и съ самимъ главою непогрѣшимой церкви; испанцы и французы истощаютъ силы въ спорѣ за богатства Италіи, англійскіе короли, въ цѣпкой и терпѣливой коммерческой борьбѣ съ обладателями сѣверныхъ морей и проливовъ, кладутъ основы морского владычества своей націи.
   Нечего и говорить объ осуществленіи этихъ грандіозныхъ проектовъ и усилій, когда ежедневная государственная практика, которая все болѣе должна была опираться на обширныя кадры чиновниковъ и требовать правильнаго оборота крупныхъ суммъ, не могла подвигаться впередъ безъ широкаго кредита. Государственный бюджетъ въ эту эпоху такъ же отсутствовалъ, какъ не было правительственныхъ, національныхъ войскъ. Попытки бережливыхъ правителей скопить казну, запрятать на первый день сокровище создавали слишкомъ ничтожные рессурсы. Въ военной и финансовой сферѣ приходилось прибѣгать къ частному предпринимателю, въ первомъ случаѣ къ профессіональному "военному спекулянту", кондотьеру, во второмъ -- къ финансовыхъ дѣлъ мастеру, который еще не носилъ тогда названія банкира, а именовался traitant, partisan, asentista и т. д. Въ этомъ положеніи дѣло и оставалось въ Европѣ, приблизительно, до эпохи Людовика XIV.
   Государи Европы въ XVI и ХУЦ вв. были хроническими и притомъ далеко не всегда надежными должниками; въ тоже время они были безпокойными и неутомимыми прожектерами. Отвѣчая на запросы съ ихъ стороны, увлекаясь въ свою очередь, грандіозными планами мобилизаціи и оживленія спящихъ натуральныхъ богатствъ, финансисты XVI в. должны были развивать качества, аналогичныя заокеаническимъ смѣльчакамъ плавателямъ и завоевателямъ: они должны были пробивать новые пути, изощряться въ привлеченіи боязливаго капитала, подвергаться опасности, поджимая и пуская въ оборотъ сырыя доходныя статьи. Сосредоточеніе капиталовъ въ первой половинѣ XVI в. въ значительной мѣрѣ -- дѣло ихъ личныхъ усилій, личной изворотливости, таланта и риска, и потому эпоха можетъ быть съ извѣстнымъ правомъ названа "героическимъ" вѣкомъ западно-европейскаго капитализма.
   Затрудненія, съ которыми приходилось въ данномъ случаѣ бороться, были въ самомъ дѣлѣ велики. Прежде всего сказывалась крайняя необезпеченность въ дѣлахъ и сношеніяхъ. Страхъ передъ разбойничьими и солдатскими бандами заставлялъ многихъ прибѣгать къ допотопному способу сбереженія, закапывать въ землю клады. Деревня все еще держалась на старомъ натуральномъ хозяйствѣ, и города со своимъ денежнымъ обмѣномъ представляли оазисы. Но и въ городѣ экономическая жизнь била неровнымъ пульсомъ; деньги приливали въ ярмарочные сроки и отливали опять. Отсюда объясняются крупныя измѣненія въ цѣнѣ монетъ, которая колебалась, какъ у всякаго другого товара, зависящаго отъ подвоза, урожая и т. п. Въ видномъ торговомъ центрѣ, въ г. Барселонѣ въ первой половинѣ XV в. во время лѣта монеты становилось мало и она дорожала вслѣдствіе покупки шерсти въ Араговіи и Валенсіи; цѣна ея послѣ этого падала и подымалась опять въ январѣ вслѣдствіе покупки шафрана, потомъ опять падала. Благодаря недостатку звонкой монеты и трудности ея пересылки, обмѣнъ серебра на золото и обратно неизбѣжно былъ связанъ съ значительной потерей, и комиссіонная плата равнялась 6 или 8%, иногда доходила до 12%. Бѣдная и безъ того драгоцѣнными металлами, Европа должна была отдавать свое серебро и золото Азіи въ обмѣнъ за ея продукты. Рѣдкость металлическихъ денегъ и огромная ихъ покупательная цѣна въ XV в. объясняютъ ту жадность до золота, которую обнаруживали первые завоеватели и колонизаторы Америки, "пьянѣвшіе", по выраженію Пизарро, отъ обилія предлагаемаго имъ здѣсь драгоцѣннаго металла.
   Трудно найти эпоху, когда бы недостатокъ средствъ оборота въ сравненіи съ потребностью въ капиталѣ въ такой мѣрѣ чувствовался, какъ въ концѣ среднихъ вѣковъ. Любопытно, что уже въ XIV в. появляются различные пріемы дробленія доходовъ и мобилизаціи мелкихъ ихъ частицъ: такъ, напр., разбивается рента съ земельныхъ участковъ, и минимальные ея паи, пѣною въ нѣсколько су, переходятъ изъ рукъ въ руки сотнями и тысячами. Но въ то же время слабо развиты были средства къ сосредоточенію капиталовъ, ихъ сбереженію, средства къ тому, чтобы узнавать ихъ мѣстонахожденіе, притягивать ихъ, поощрять къ обороту. Представители власти, чтобы получить кредитъ, вынуждены были обращаться къ купеческимъ операціямъ, ворочать товаромъ, бѣгать на рынокъ. Казначей герцога бургундскаго Іоанна Безстрашнаго долженъ былъ, чтобы добыть въ короткій срокъ значительную сумму, купить въ Куртрэ 137 штукъ сукна въ долгъ за 2.764 экю и тотчасъ же продать ихъ на наличныя съ потерею 564 экю. Или, напр., правительство получало при займѣ запасы ртути и киновари, которые оно съ большою потерею реализовало на деньги. Задача финансовыхъ магнатовъ XVI в., разныхъ Фуггеровъ, Отроцци, Дуччи, Грешэмовъ, заключалась въ томъ, чтобы установить связь, ускорить сношенія между производителями, владѣльцами мелкихъ сбереженій и капиталовъ и, такъ сказать, крупными потребителями ихъ, главнымъ образомъ, государями, а затѣмъ и купцами -- организаторами крупныхъ предпріятій.
   Въ XVI в. выполненіе этой задачи приняло своеобразныя формы. Цѣлое столѣтіе по открытіи Новаго Свѣта длится странное явленіе: Америка служитъ какъ будто только въ видѣ дополненія къ европейскимъ источникамъ руды. Для того, чтобы отдать это голое средство къ богатству, роскошная по своей природѣ страна заставляетъ работать скудную Европу: и не только предметами своей индустріи снабжаетъ Европа колоніи, но также сырьемъ, пищевыми продуктами, хлѣбомъ, масломъ, виномъ. Къ половинѣ XVI в., особенно со времени открытія потозійскихъ рудниковъ, американское золото и серебро наводняетъ Европу и начинаетъ, быстро падать въ цѣнѣ. Непосредственная нужда въ немъ прекратилась. Но какимъ образомъ Европа воспользовалась имъ, какъ эти мертвыя сокровища претворились въ двигающую силу? Превращеніе стало возможно лишь благодаря культурѣ и индустріи Европы, а направителями движенія, посредниками въ данномъ случаѣ стали финансовыя силы Стараго Свѣта.
   Особенно любопытны отношенія ихъ къ непосредственному владѣтелю американскихъ сокровищъ, королю Испаніи, который безъ ихъ кредита не могъ реализовать своихъ богатствъ. Мы видѣли, что Яковъ Фуггеръ возвелъ на императорскій престолъ Карла V своими деньгами. Четыре года спустя, когда въ Германіи поднялось гоненіе на большія торговыя компаніи, онъ писалъ императору наполовину иронически, наполовину угрожающе: "Извѣстно и очевидно, что ваше величество не могли бы безъ меня добиться короны, и я могъ бы это доказать подписями всѣхъ Вашихъ Императорскихъ коммиссаровъ". Карлъ V не могъ не защитить купцовъ противъ князей. Союзъ между аугсбургскимъ торговымъ домомъ и династіей Габсбурговъ скрѣпился еще тѣснѣе при племянникѣ Якова, знаменитомъ Антонѣ Фуггерѣ (1525--1560). Это былъ несомнѣнно перый капиталистъ своего времени, и возростаніе денежной силы въ XVI в. видно уже изъ того, что его имущество относилось къ капиталу Перваго богача XV в., Медичи, какъ 5:1.
   Въ 1580 г. Фуггеръ посредствомъ крупной ссуды устроилъ избраніе въ римскіе короли брата Карла V, Фердинанда. На его средства была ведена война съ Франціей въ 1536 г. Передъ рѣшительнымъ столкновеніемъ императора съ протестантами Фуггеры ссудили Карлу крупную сумму, будто бы для придворныхъ тратъ. Протестантскій союзъ узналъ обѣ этомъ, и такъ какъ, по его мнѣнію, "императоръ безъ помощи аугсбургскихъ банкировъ не могъ бы съ мѣста сдвинуться", онѣ потребовалъ, чтобы великая финансовая сила теперь помогла и протестантамъ и задержала ссуды императору. Союзъ въ то же время вынуждалъ враждебное Карлу V управленіе города Аугсбурга отобрать у богатыхъ гражданъ всѣ наличныя деньги, всѣ драгоцѣнности да содержаніе союзныхъ войскъ. Тогда аугсбургскіе демократы, только что заставившіе удаляться католическихъ патриціевъ И въ томъ числѣ Фуггера, обратились къ заступничеству послѣдняго передъ императоромъ и чрезъ посредство банкира помирились съ Карломъ.
   Уже теперь аугсбургскій банкиръ заявлялъ, что "онъ усталъ ссужать императора". Однако, ихъ отношенія не прекратились. Въ 1552 г., въ самый критическій моментъ для1 старѣющаго императора, когда протестантскіе князья, во главѣ даровитый Морицъ Саксонскій, соединились съ французскимъ королемъ и Карлу, при полномъ отсутствія войска, грозилъ плѣнъ, Фуггеръ буквально спасѣ его. Упавшій духомъ императоръ въ отчаянія заявлялъ, что "купцы точно сговорились не служить ему больше; ни въ Аугсбургѣ, ни въ другихъ мѣстахъ никто не хочетъ мнѣ давать взаймы, какія ни обѣщай выгоды". Наконецъ, онъ отправилъ собственноручное письмо къ великому банкиру и молилъ пріѣхать въ Инсбруккъ "ради самого неба", увѣряя, что въ "данную минуту онъ ничего такъ не желаетъ; какъ этого пріѣзда". Фуггеръ явился, и съ этимъ драгоцѣннымъ человѣкомъ, представлявшимъ собою цѣлую державу, императоръ бѣжалъ дальше въ горы: Здѣсь въ Виллахѣ состоялась сдѣлка: Фуггеръ ссудилъ Карла огромной суммой въ 400.000 дукатовъ, и тонъ императора, въ переговорахъ съ мятежными князьями въ Лассау сразу рѣзко перемѣнился.
   Торговое имя этого дона пользовалось удивительнымъ авторитетомъ въ "христіанскомъ мірѣ". Анекдотъ о великомъ Фуггерѣ, сжигающемъ въ присутствіи Карла его векселя, чтобы отблагодарить за честь высокаго посѣщенія, конечно, -- легенда, но зато вполнѣ достоверенъ слѣдующій фангъ: корда въ самый тяжелый моментъ нидерландскаго возстанія въ 1576 г. поднялся бунтъ солдатъ, не получавшихъ жалованья, испанскій министръ два раза ночью посылалъ за факторомъ Футгера, умоляя его асссигновать на Антверпенъ крутую сумму: "солдаты, увидавши векселя Футгера, тотчасъ смирятся и терпѣливо будутъ ждать денегъ". Факторъ еще колебался; тогда испанецъ поцѣловалъ св. крестъ и поклялся имъ, что "если Нидерланды будутъ потеряны изъ-за недостатка денегъ, это будетъ виною Фуггера".
   Услуги Фуггеровъ любопытны въ двухъ отношеніяхъ: во-первыхъ, они обязывались не просто добыть извѣстную крупную сумму, опираясь на свой кредитъ; имъ приходилось затѣмъ выплатить, и притомъ въ быстрые сроки, по особымъ ассигновкамъ отдѣльныя суммы въ разныхъ концахъ Европы, переслать одну на театръ войны, другую вручить старому кредитору государя, третью уплачивать нужному человѣку въ видѣ ежегодной ренты и т. д. Во-вторыхъ, помимо процентовъ, которые вычитались пряно изъ условленной суммы, ссужавшій банкиръ не могъ разсчитывать на возвратъ долга деньгами; вмѣсто того онъ получалъ въ видѣ векселя право пользоваться опредѣленной доходной статьей, ртутными рудниками, грузомъ серебра изъ "Индіи", т. е. Америки, частью домена, пошлиной и т. д. Правительство уступаю ему къ данномъ случаѣ свое мѣсто и предоставляло устройство эксплуатаціи дохода..
   Хотя банкира XVI в. уже не ждала висѣлица послѣ сказочнаго владычества, какъ финансовыхъ гигантовъ XV в., въ родѣ Жана Кэра, но отношенія между финансовымъ міромъ и политическимъ была долго еще неправильны я подлежали большимъ колебаніямъ. Для купца было крайне рисковано связывать свои операціи съ предпринимателями и фантазерами дипломатическаго и военнаго дѣла, и денежные люди стараюсь вознаградить себя огромнымъ процентомъ. Вотъ примѣръ такихъ сдѣлокъ. Весной 1522 г., когда возстаніе испанскаго коммунъ еще не было окончательно сломлено, императору дли обузданія ихъ и для поѣздки въ Англію немедленно нужна была значительная сумма. При посредничествѣ города Антверпена удалось занять у группы купцовъ, взамѣнъ трехлѣтней аренды таможеннаго сбора въ самомъ Антверпенѣ и въ провинціи Зеландіи, каковая аренда равнялась 117.000 ливровъ, такую же сумму, прячемъ они фактически дали только 70.000 ливровъ, такъ какъ 47.000 были вычтены тотчасъ же въ видѣ процента. Любопытна въ этой сдѣлкѣ еще одна особенность. Городъ Антверпенъ, играя здѣсь роль имперскаго финансоваго агента, долженъ былъ гарантировать купцамъ вѣрность сдѣлки и зато былъ освобожденъ отъ обязательства взносить двумъ нѣмецкимъ курфирстамъ отъ имени императора ежегодную плату, условленную подъ залогъ тѣлъ же самыхъ таможенныхъ сборовъ. Такимъ образомъ, ростовщическая сдѣлка осложнялась еще рѣзкимъ правонарушеніемъ. Нѣсколько мѣсяцевъ позднѣе, когда долгъ императора разнымъ купцамъ дошелъ уже до 400.000 ливровъ, онъ былъ въ почти безвыходномъ положеніи: не на что было снарядить корабли для переправы его въ Испанію и нечего было заплатить сопровождавшимъ его ландкнехтамъ. Купцы ссылались на безпокой мое военное время и говорили, что деньги скрылись съ биржи. Послѣ многихъ усилій, приближеннымъ Карла удалось достать подъ залогъ императорскаго кубка и нѣсколькихъ золотыхъ цѣпей нѣкоторую сумму за б2%.
   Постепенно для сношеній финансоваго и политическаго міра возникли опредѣленные центры, выработались болѣе опредѣленныя формы. Присмотримся ближе, какимъ образомъ, могли финансовые владыки сосредоточивать въ своихъ рукахъ въ короткіе сроки столь значительныя суммы и какъ могли они ворочать этими суммами?
   Съ конца XV в. въ характерѣ и направленіи путей европейской торговли происходитъ рѣшительный переворотъ. Ея главной артеріей до тѣхъ поръ, начиная отъ крестовыхъ походовъ, была дорога отъ портовъ Италіи черезъ Альпы и Германію къ гаванямъ Сѣвернаго и Балтійскаго моря, а главными средоточіями -- Венеція и Генуя на югѣ, Аугсбургъ и Нюрнбергъ въ срединѣ, Брюгге, Кёльнъ, Любекъ, Бременъ, Гамбургъ на сѣверномъ краю; по этому пути съ юга шли пряности, тонкія матеріи, предметы роскоши, съ сѣвера -- сырье, шерсть, кожи, хлѣбъ и т. д. Теперь торговый циклъ этотъ разрывается всюду. Сѣверъ эмансипируется въ промышленномъ отношеніи, и Англія, напр., начинаетъ наводнятъ обратно материкъ своими шерстяными матеріями. Крупныя національныя территоріи, Данія, Швеція, Англія осиливаютъ слабую федерацію городскихъ республикъ Ганзы. Съ другой стороны, гордыя итальянскія коммуны утрачиваютъ свою гегемонію на Левантѣ. Націи на океанической окраинѣ, особенно португальцы, продолжая поиски генуэзцевъ вдоль береговъ Африки, добираются до прямого источника сказочныхъ восточныхъ богатствъ, до Индіи. Дорогая доставка ихъ старымъ путемъ чрезъ Египетъ, съ которымъ торговала Венеція, стала ненужна. Въ началѣ XVI в. завоеваніе Египта турками почти заперло этотъ путь. Средневѣковыя торговыя державы на сѣверномъ и южномъ краю Средней Европы, нѣмецкіе и итальянскіе города, были подорваны; съ ними вмѣстѣ должно было высохнуть и то торговое русло, которое проложили медленно подвигавшіеся торговые караваны XII--XV вв. черезъ альпійскіе проходы и по притокамъ верхняго Дуная и Рейна.
   Но не все погибло въ старомъ торговомъ мірѣ. Традиціи, опытъ, своего рода наслѣдственные вкусы и сноровка торжествовали и здѣсь надъ измѣнившимися матеріальными условіями, какъ нерѣдко въ политической жизни старая аристократія, подорванная экономически, остается еще во главѣ дѣлъ, служитъ своими талантами и моральнымъ авторитетомъ новымъ соціальнымъ слоямъ, явившимся ей на смѣну. Въ то время, какъ Венеція и Ганзейскіе города въ гордой патриціанской неподвижности сохранили свои прежніе торговыя задачи и пріемы и такимъ образомъ шли навстрѣчу своему разоренію, генуэзскіе, флорентійскіе и южнонѣмецкіе купцы цѣпко схватились за новыя коммерческія условія и бросились за торговыми стихіями. Говоря коротко, они передвинулись на большіе новые биржевые пункты на Западѣ и стали, вмѣсто оборота товаровъ, торговать деньгами.
   Этотъ переходъ былъ подготовленъ измѣненіемъ въ самой торговой техникѣ. Купецъ стараго времени "гостилъ", путешествовалъ со своимъ товаромъ; позднѣе негоціантъ сталъ держать своихъ агентовъ въ разныхъ пунктахъ, важныхъ для пріема или сбыта, завелъ "факторіи". Такъ перешли къ коммиссіонной торговлѣ: одинъ агентъ представлялъ собою нѣсколько торговыхъ домовъ, въ важномъ торговомъ узлѣ садился иностранный купецъ, который поддерживалъ дѣловыя сношенія съ цѣлымъ кругомъ своихъ земляковъ. Рядъ крупныхъ торговыхъ условій привелъ къ тому, что агенты главныхъ фирмъ Германіи, Франціи, Италіи, Англіи и другихъ странъ стали сосредоточиваться съ конца XV в. въ Антверпенѣ.
   Въ этомъ фламандскомъ городѣ, удивительномъ по своему положенію у моря, недалеко отъ устья Рейна, близъ Англіи и у границъ Франціи и Германіи, сходилось нѣсколько важныхъ товаровъ, которые направлялись отсюда въ разные концы Европы: англійское сукно, индійскія пряности, которыя шли однимъ большимъ русломъ черезъ Лиссабонъ, мѣдь, бархатъ, очень распространенный тогда, и т. д. Это соединеніе крупныхъ товаровъ привлекало сюда и другія торговыя отрасли. Въ одномъ англійскомъ мемуарѣ половины XVI столѣтія говорится, что Антверпенъ "поглотилъ торговлю другихъ городовъ". Высчитывали, что ежедневно Антверпенъ видѣлъ въ своихъ стѣнахъ около 5.000 негоціантовъ, корреспондировавшихъ со всѣми концами материка. Въ мѣсяцъ здѣсь совершалось больше дѣлъ, чѣмъ въ прежнее время въ два года въ Венеціи. Коммерческій оборотъ Антверпена, не считая операцій вексельныхъ, оцѣнивался въ 1 1/2 милліарда флориновъ въ годъ.
   Вотъ здѣсь-то торговля и приняла совершенно новыя формы. Хотя по старому еще открывались 4 ежегодныя ярмарки, въ Рождество, Пасху, Троицынъ день и осенью, но онѣ служили лишь сроками уплаты по счетамъ. Торговый рынокъ не расширялся во время ихъ открытія и не ограничивался мѣстнымъ обмѣномъ въ промежутки между ними. Онъ былъ открытъ круглый годъ, такъ какъ въ Антверпенѣ не существовало характерныхъ для средневѣкового центра спеціальныхъ купеческихъ привилегій; дѣло облегчалось еще тѣмъ, что для многихъ продуктовъ выработались опредѣленные типы или появились образцы, и осмотръ самихъ товаровъ передъ заключеніемъ сдѣлки становился ненуженъ. Растущій обмѣнъ совершался такимъ образомъ при полной торговой свободѣ; значеніе ея для промышленнаго міра XVI в., приблизительно, можно сравнить съ ролью желѣзныхъ дорогъ и пароходства для торговли XIX в.
   Благодаря всѣмъ этимъ условіямъ, Антверпенъ сталъ непрерывной ярмаркой или изъ ярмарочнаго центра обратился въ купеческую биржу. Но значеніе ярмарочныхъ сроковъ осталось: это были моменты стеченія капиталовъ, открывавшіе просторъ различнымъ промышленнымъ и денежнымъ комбинаціямъ; въ этомъ смыслѣ они имѣли существенное значеніе для правительствъ, искавшихъ займа: вотъ почему французскіе короли такъ хлопотали о развитіи Ліона, центра аналогичнаго Антверпену, а савойскіе герцоги старались оттянуть ліонскія ярмарки въ Женеву. Биржи встрѣчаются и раньше, напр., въ Брюгге у итальянцевъ -- первая биржа, носившая это названіе. Но прежнія биржи имѣли національный, почти корпоративный характеръ, онѣ служили мѣстомъ встрѣчи и переговоровъ для купцовъ-земляковъ. Антверпенская биржа, для которой мѣстная дума выстроила великолѣпное зданіе близъ порта, была первой международной биржей. Такъ гласила и надпись, красовавшаяся на ея домѣ: in usum negotiatorum cujuscunque nationis ac linguae (на пользу купцовъ всѣхъ націй и языковъ). По словамъ современника, здѣсь "слышался смутный говоръ всѣхъ нарѣчій, видѣлась пестрая смѣсь всевозможныхъ костюмовъ, словомъ, антверпенская биржа казалась малымъ міромъ. Въ которомъ соединялись всѣ части большого".
   Въ антверпенской торговлѣ быстро выдвинулся элементъ спекуляціи. Прежде всего спекуляція была результатовъ риска, связаннаго съ оборотомъ многихъ товаровъ. Наибольшимъ рискомъ отличалась торговля перцемъ. Большіе купеческіе синдикаты, выдавая португальскому королю крупные задатки, покупали у него всю партію перца, приходившую съ однимъ флотомъ изъ Индіи, и притомъ обыкновенно еще во время движенія груза моремъ; опасность гибели на морѣ, опасность захвата его во время войны компанія окупала значительнымъ процентомъ выгоды; вмѣстѣ съ тѣмъ она пользовалась, по крайней мѣрѣ, до прихода новаго флота изъ Остъ-Индіи, фактической монополіей на перецъ и могла опредѣлять цѣну его на антверпенскомъ рывкѣ. Но шансы были здѣсь такъ сложны, до такой степени не поддавались разсчету, колебанія могли быть такъ велики, что спекуляціи открывался неслыханный до того времени просторъ. Надо замѣтить при этомъ, что цѣны на перецъ, какъ своего рода барометръ биржеваго настроенія, опредѣляли значительную часть остальныхъ цѣнъ рынка. Соблазнъ къ спекулятивной игрѣ вообще создавался тѣмъ, что первые шаги широкаго общеевропейскаго торговаго разсчета неизбѣжно должны были прерываться рѣзкими неровностями: и политическій міръ Европы отличался еще крайнею дробностью и неустойчивостью, и размѣры спроса и предложенія товаровъ были мало выяснены и регулированы. Крайне характерно, напр., положеніе важной для того времени торговли мѣдью, въ которой монополія небольшого синдиката могла смѣняться полной анархіей оборота.
   Вслѣдствіе этого для купца, торговавшаго въ Антверпенѣ, огромное значеніе получало ежедневное посѣщеніе биржи и внимательное наблюденіе за ея новостями и поворотами. Агенты торговыхъ домовъ составляли листки товарныхъ цѣнъ и вексельныхъ курсовъ и посылали ихъ своимъ патронамъ. Важность политическихъ измѣненій для оборота товаровъ и настроенія биржи заставила купцовъ весьма рано организовать въ такихъ центрахъ, какъ Антверпенъ и Ліонъ, политическую корреспонденцію. Изъ купеческихъ отчетовъ, очень обстоятельныхъ, полныхъ наблюденій, характеристикъ, описаній, и возникли первыя газеты. Нигдѣ нельзя было получить столь свѣжихъ, точныхъ политическихъ извѣстій, какъ на биржѣ, и политическія депеши, отправляемыя ко дворамъ государей, заимствовали у нея главный свой матеріалъ. Надвигающуюся грозу войны Карла V съ протестантами рано почуяли въ финансовомъ мірѣ: Антонъ Фуггеръ порицалъ своего антверпенскаго фактора въ іюлѣ 1546 г. за принятіе векселя къ уплатѣ въ осеннюю мессу: "вѣдь въ эту мессу будутъ платить длинными копьями".
   Для исторіи культуры очень любопытно отмѣтить, какъ трезвый дѣдовой разсчетъ спекулянтовъ переплетался съ астрологическими выкладками и фантазіями, какую роль у биржевиковъ XVI в. играли "предсказанія" и пророчества. Большой мастеръ этого дѣла, Христофъ Курцъ, торговый агентъ крупнаго нюренбергскаго дома, писалъ своему принципалу, внимательно просматривавшему en отчеты и соображенія, что "онъ встаетъ ежедневно раньше 4 часовъ и что онъ окруженъ работой, какъ водой въ морѣ"; "прежніе наши астрологи писали много, но безосновательно, и я мало имъ вѣрю; вотъ почему я самъ добираюсь до своихъ законовъ и правилъ, а потомъ ищу подтвержденія въ исторіяхъ". Курцъ углубляется и въ политическія предсказанія: онъ вычерчиваетъ гороскопъ имперскаго принца, будущаго Филиппа II, намѣчаетъ его судьбу и затѣмъ приписываетъ прямо безъ красной строки; "на гвоздикѣ можетъ выйти хорошій барышъ, не вредно попробовать съ 8 или 10 мѣшковъ".
   Спекулятивный характеръ антверпенскихъ оборотовъ быстро сводитъ купцовъ за чисто денежныя и вексельныя операціи. Интересный документъ отъ 1530 г., содержащій мнѣніе авторитетныхъ парижскихъ юристовъ о допустимости съ канонической точки зрѣнія дѣловыхъ формъ, которыя примѣнялись въ Антверпенѣ, ярко отмѣчаетъ этотъ поворотъ и его мотивы: большинству негоціантовъ торговля товарами казалась слишкомъ хлопотливой; они не желали связывать свой капиталъ опредѣленнымъ дѣломъ на долгій срокъ; они искали болѣе вѣрной и скорой выгоды на оборотахъ денежныхъ. Эти обороты были очень разнообразны. Уже раньше были въ ходу денежные пари на избраніе того или другого лица въ папы, на рожденіе мальчика или дѣвочки у государя, на жизнь или смерть человѣка (начало страхованія жизни). Въ Антверпенѣ теперь широко играли на подъемъ или паденіе цѣнъ извѣстнаго товара, на разницу вексельныхъ курсовъ въ различныхъ отдаленныхъ другъ отъ друга торговыхъ пунктахъ (contrats de gajenres et d'assurances des changes). Особенно широкіе размѣры принимаютъ операціи по отдачѣ суммъ, собранныхъ путемъ депозитовъ, вкладовъ на проценты у финансоваго магната, въ новые займы крупнаго характера; это -- обычная форма сдѣлокъ съ государями.
   По поводу этихъ разнообразныхъ формъ спекуляціи даже такой поклонникъ антверпенской торговли, какъ экономически вполнѣ эмансипированный Лодовико Гвиччардини, писалъ съ безпокойствомъ (въ концѣ 60-хъ г.г. XVI в.): "прежде дворяне вкладывали свои капиталы въ землю, купцы въ правильную торговлю, благодаря которой уравнивались обиліе и недостатокъ въ разныхъ странахъ; тѣ и другіе занимали массу людей и увеличивали доходы государей и городовъ. Теперь же часть дворянства и купечества, первые тайно, вторые открыто, стараясь избѣгнуть трудовъ и опасностей правильной профессіональной работы, вкладываютъ все свободные капиталы въ денежные обороты. Вслѣдствіе этого земля остается необработанной, торговля въ пренебреженіи, постоянно возникаетъ дороговизна, бѣдныхъ высасываютъ богачи, а въ концѣ концовъ и послѣднихъ настигаетъ банкротство".
   Ненормальность, столь драматично отмѣченная итальянскимъ наблюдателемъ, въ значительной мѣрѣ была результатомъ своеобразнаго раздѣленія функцій въ промышленной жизни Европы того времени. Источники тѣхъ товаровъ, которыхъ жадно добивалась Европа, и новые торговые пути достались въ руки націй, въ промышленномъ отношеніи слабыхъ, стоявшихъ на низкой ступени капиталистическаго развитія: испанцы и португальцы могли орудовать только чужими капиталами, и они попали въ полную зависимость отъ финансовыхъ силъ Италіи и Южной Германіи. Въ XVI в. территоріи вообще представляли въ промышленномъ отношеніи еще нѣчто сырое, неорганизованное, и руководителями, вождями капиталовъ остались патриціи старыхъ городовъ, бюргеры-космополиты. Въ свою очередь, эти финансовыя силы, не имѣя позади себя крупной организованной національной промышленности, передвинувшись въ международный, до извѣстной степени искусственный дѣловой узелъ, тѣмъ легче отрывались отъ реальной почвы, тѣмъ легче сбивались на высшую денежную игру.
   Въ этой игрѣ, конечно, полной опасности, злоупотребленій, несправедливой наживы и незаслуженныхъ паденій, заключался, однако, крайне важный рессурсъ экономическаго развитія: такимъ путемъ входили въ оборотъ, становились производительными разрозненныя единицы и группы капитала. Среди централизующейся экономической жизни Европы, главные пункты обмѣна пріобрѣтали необыкновенную чувствительность, которая опиралась на своего рода сообщества денежныхъ силъ, "биржевую корпорацію", какъ выразился вышеприведенный документъ парижскихъ юристовъ. Биржа, т. е. наличныя денежныя силы, находившіяся во взаимныхъ сношеніяхъ, вырабатывала себѣ опредѣленное мнѣніе о положеніи товаровъ и оборотовъ, о кредитоспособности лицъ и фирмъ. Въ предшествующіе вѣка при изолированности торговыхъ пунктовъ, неудобствахъ обмѣна, боязливости капитала, въ качествѣ гарантіи при ссудахъ, должны были фигурировать опредѣленные залоги и непосредственно уступленныя доходныя статьи, займы обставлялись хитроумно сочиненными обезпеченіями и сложными формулами. Теперь подъ вліяніемъ общенія, подъ вліяніемъ постоянной биржевой оцѣнки кредитующихся и ссужающихъ лицъ, формы сдѣлокъ чрезвычайно упрощались, передача кредитныхъ обязательствъ, обращавшихся постепенно въ кредитные знаки, крайне облегчалась, а главное, въ денежномъ мірѣ устанавливались сужденія на основаніи общей экономической или финансовой состоятельности лица, учрежденія, правительства, вмѣсто взвѣшиванія спеціальныхъ статей.
   Такимъ путемъ въ оборотъ вступало множество долговыхъ обязательствъ, облигацій, которыя гарантировались всѣми ресурсами какого-либо крупнаго цѣлаго, города, государства; вращаясь подъ именемъ "королевскихъ, придворныхъ писемъ" (съ прибавленіемъ in verbo regio, de bonne foy, en parolle d'empereur), они представляли уже подобіе современныхъ государственныхъ бумагъ, государственныхъ рентъ и займовъ.
   Всѣ описанныя условія давали возможность правительствамъ обращаться уже не къ отдѣльнымъ купцамъ, какъ раньше, а къ биржамъ. Но переходъ совершался еще въ нѣкоторыхъ старыхъ, можно сказать, патріархальныхъ формахъ, которыя любопытна отмѣтить. Во главѣ кредитныхъ операцій обыкновенно все не становилась крупная фирма. Втягивая въ дѣловые и спекулятивные обороты массу мелкихъ сбереженій и капиталовъ, какіе-нибудь Фуггеры, Вельзеры, Строцци прежде всего обращались къ своимъ родственникамъ, къ людямъ, такъ или иначе имъ обязаннымъ, которые обыкновенно являлись вкладчиками въ ихъ дѣлѣ, или составляли небольшія зависимыя фирмы, или служили у нихъ факторами, словомъ, къ своимъ денежнымъ вассаламъ. Въ такомъ "финансовомъ планѣ", по выраженію историка финансовыхъ отношеній XVI в., глава пользовался монархическимъ авторитетомъ и опирался на почтительное довѣріе другихъ членовъ.
   Въ болѣе выгодномъ финансовомъ положеніи, чѣмъ владѣвшій Антверпеномъ король испанскій, находился король Франціи, располагавшій Ліонской биржей, въ которой сосредоточивался обмѣнъ Южной Европы. Пользуясь болѣе правильной администраціей, онъ могъ скорѣе обходиться безъ посредниковъ въ видѣ большихъ банкирскихъ домовъ. Онъ могъ уже въ 40-хъ гг. въ публичномъ заявленіи обѣщать, что лица, которыя согласятся дать ему взаймы, получатъ большія выгоды, чѣмъ вообще можно заработать въ Ліонѣ на векселяхъ и депозитахъ. Король перешелъ такимъ образомъ къ системѣ займовъ по публичной подпискѣ съ уплатой процентовъ въ ярмарочные сроки.
   Распространеніе въ обществѣ государственныхъ рентъ имѣло важное политическое значеніе. Оно заинтересовывало массу лицъ, въ томъ или другомъ веденіи политики. Во время религіозныхъ войнъ во Франціи, когда долгъ по нимъ возросъ до 2.300.000 ливровъ, было въ обычаѣ награждать рентами переходившихъ на сторону короля гугенотовъ. Сторонники монархіи надѣялись, что съ развитіемъ этихъ обязательствъ тѣснѣе свяжутся интересы буржуазіи и короны. Но средство было обоюдоострое. Бодэнъ не даромъ ссылался на то, что никогда не было столько волненій въ королевствѣ, какъ со времени возникновенія государственной ренты. Когда правительство къ концу 80-хъ гг. перестало платить ренту, раздраженное парижское населеніе приняло сторону враждебной королю Лиги и устроило знаменитый "день баррикадъ" въ 1588 г.
   Какъ ни рискованы были операціи съ государями, но они завлекали все дальше воротилъ финансоваго міра, а вмѣстѣ съ ними и темную публику. При крушеніи одного займа, банкиръ, въ надеждѣ вернуть убытки, заключалъ новый или соглашался на продолженіе стараго и втягивался такимъ образомъ все дальше и дальше. Возможность быстраго обогащенія развивала своего рода| финансовую горячку, вела къ чрезмѣрному напряженію кредита, которое, въ свою очередь, увлекало людей политики. Въ 50-хъ гг. XVI в. въ связи съ общей войной, захватившей почти всѣ страны Европы, общество переживаетъ впервые моментъ какого-то общаго кредитнаго опьяненія, весьма напоминающій знаменитую впослѣдствіи эпоху Джона По и англійской компаніи Южнаго моря въ 1717--1720 гг. Особенно рѣзко выразилось общее увлеченіе по поводу займа, заключеннаго французскимъ правительствомъ въ 1555 году и извѣстнаго подъ названіемъ grand parti. Современникъ разсказываетъ намъ, что въ этой операціи, прикрытой благозвучнымъ именемъ don gratuit, всякій желалъ принять участіе "вплоть до прислуги, приносившей свои мелкія сбереженія. Женщины продавали украшенія, вдовы отдавали свои ренты и пенсіи, словомъ, народъ бѣжалъ туда, какъ на пожаръ". Изъ другого источника мы узнаемъ, что въ grand parti спекулировали не только швейцарскіе богачи и нѣмецкіе князья, но даже турецкіе купцы и паши (!), что послѣдніе вложили въ дѣло не менѣе 500.000 экю, прикрывшись именами разныхъ факторовъ.
   Такъ же быстро, какъ въ эпоху кредитной горячки во второмъ десятилѣтіи XVIII в., и въ половинѣ XVI в. за очарованіемъ слѣдовала катастрофа, и финансовый кризисъ носилъ почти такой же общій международный характеръ. Онъ разразился во время войны Испаніи съ Франціей въ 1557 году. Первая объявила себя несостоятельною Испанія.
   Банкротство Испаніи было задолго подготовлено ея неспособностью слѣдовать за обширными планами Карла, несоотвѣтствіемъ ея хозяйственной силы съ ея притязаніями на гегемонію въ Европѣ. Въ огромной имперіи Карла V отдѣльныя страны въ финансовомъ отношеніи функціонировали крайне неравномѣрно: ея, такъ сказать, декоративныя части, Германія и Италія, поглощали большія суммы для поддержанія императорскаго престижа, не давая ничего въ замѣнъ; богатыя рессурсами нидерландскіе города и области, опираясь на свои вольности, платили лишь до извѣстнаго предѣла; все бремя падало на Испанію, на которой еще съ предшествующаго царствованія, Фердинанда Католика, тяготѣлъ огромный долгъ. Понятно, что подавленная налогами страна упорно хваталась за послѣднее средство, стараясь не выпускать за границу своего золота и серебра; это требованіе обратилось въ какой-то фанатическій національный предразсудокъ, и послѣ страшнаго возстанія коммунъ въ 1520 г. правительство должно было съ нимъ считаться, что создавало новыя финансовыя препятствія. Когда неудачи и годы сломили Карла, его финансовая политика совершенно расшаталась и приняла характеръ насильственной хищнической эксплуатаціи платежныхъ силъ населенія и огромныхъ коронныхъ доменовъ; войны съ половины 30 хъ гг. съ Франціей и протестантами обозначаютъ вмѣстѣ съ тѣмъ шаги по пути непомѣрнаго задолжанія.
   Финансовое положеніе при отреченіи Карла въ 1555 году было отчаянное. Только цѣлымъ рядомъ финансовыхъ фокусовъ протянулъ Филиппъ II еще два года до неминуемаго банкротства. Долгъ одной страны переводился на другую. Чтобы покрыть траты войны, кипѣвшей на нидерландской границѣ, нидерландское правительство заключило заемъ у нѣмецкихъ и итальянскихъ банкировъ, и нидерландская торговая фирма Schetz'а, финансоваго агента испанскаго короля, взяла на себя реализацію занятой суммы въ Испаніи. Но вмѣсто денегъ Испанія могла дать лишь обязательство на первое серебро, имѣющее придти изъ "Индіи". Однако, индійскіе серебряные грузы приходили и забирались по другимъ, болѣе раннимъ обязательствамъ короны; кредиторамъ предлагались упавшія въ цѣнѣ правительственныя бумаги, поручившаяся передъ банкирами фирма приближалась къ раззоренію, и нидерландское правительство, чтобы спасти эту полуоффиціальвую силу, обращалось съ новымъ требованіемъ къ Испаніи.
   Тогда Филиппъ II рѣшилъ покончить съ безнадежно запутаннымъ положеніемъ однимъ почеркомъ пера и объявить государственное банкротство. Его поддержали придворные богословы, которые указывали на богопротивность ростовщическихъ сдѣлокъ и ссылались за право короля на основаніи Писанія забрать у купцовъ ихъ неправедное имущество. Король увѣрялъ антверпенскаго фактора Фуггеровъ, что онъ пошелъ на банкротство крайне неохотно, подъ давленіемъ великой нужды, чтобы е не осрамить войска". Въ силу декрета, изданнаго въ Вальядолидѣ, въ іюнѣ 1557 года, у всѣхъ кредиторовъ испанской короны отбирались отданныя въ ихъ пользованіе доходныя статьи въ Испаніи я взамѣнъ того имъ вручались пятипроцентныя испанскія государственныя бумаги (juros). Въ сущности, это означало принудительную расплату съ огромной потерей для купцовъ, такъ какъ juros пришлось реализовать по низкой цѣнѣ: кредиторамъ надо было поскорѣе извлечь изъ Испаніи свои деньги, чтобы спасти поколебленный кредитъ. Цѣна juros тотчасъ упала на 25%; они дошли потомъ до 43% номинальной стоимости. Кредитъ короны былъ подорванъ еще другой насильственной мѣрой. Незадолго до банкротства Фуггеры выдали королю большую сумму подъ обычное обезпеченіе "ближайшаго индійскаго серебра и золота", и получили спеціальное позволеніе для вывоза его изъ Испаніи наличными. Богатый серебряный грузъ, пришедшій въ Севилью, далъ Фуггерамъ 570.000 дукатовъ, которые и были ими посланы въ Нидерланды; но тамъ, по повелѣнію короля, вся сумма была опечатана и обращена на военныя траты въ борьбѣ съ Франціей. Испанскій агентъ Фуггеровъ писалъ въ это время: "законы поворачиваются туда, куда хочетъ король; дай намъ Боже исцѣленіе и пошли миръ!"
   Общій размѣръ долга, ликвидированнаго такимъ насильственнымъ способомъ, доходилъ до 7 милліоновъ дукатовъ. Казалось бы, король, освободивъ теперь множество доходныхъ статей отъ эксплуатаціи постороннихъ денежныхъ силъ, могъ поправить свои финансы. Но дѣло въ томъ, что несоотвѣтствіе въ бюджетѣ оставалось: свободные доходы равнялись годовымъ 1 1/3 милліонамъ дукатовъ, расходы достигали 3 милліоновъ. Между тѣмъ, кредитъ, необходимый для текущаго финансоваго управленія, былъ разрушенъ пріостановкой обязательствъ: никто не хотѣлъ ссужать испанскаго короля. Даже блестящая побѣда при С.-Кантенѣ, одержанная имъ надъ французами, не могла ничего измѣнить. Побѣдители страннымъ образомъ бездѣйствовали, а ихъ жалобы на пустоту казны, на выгодное положеніе противника, который такъ легко занимаетъ деньги, краснорѣчиво объясняли, въ чемъ дѣло: нѣмецкіе ландкнехты, не получая жалованья, массами переходили во французскій лагерь, а французскій король, еще располагавшій хорошимъ кредитомъ у нѣмецкихъ банкировъ, тотчасъ вознаграждалъ ихъ. Правда, нидерландскіе чины ассигновали Филиппу большую субсидію; но соизволенную сумму, которую еще надо было собрать, пришлось тотчасъ записать въ обезпеченіе займа, заключеннаго на самыхъ тяжелыхъ условіяхъ. Въ то же время испанскіе кортесы жаловались, что захватъ американскаго серебра, принадлежавшаго частнымъ лицамъ, остановилъ подвозъ драгоцѣнныхъ металловъ изъ колоній: серебро Новаго Свѣта подвозилось контрабандой, выгружалось на Азорскихъ островахъ и шло въ Лиссабонъ вмѣсто Севильи.
   При этихъ условіяхъ продолженіе войны для Филиппа II становилось совершенно невозможнымъ. Но и французское правительство объявило себя банкротомъ; и вотъ обѣ воюющія стороны, совершенно истощенныя, вынуждены были заключить миръ (въ Като-Камбрези). Крайне любопытно въ данномъ случаѣ еще сплетеніе политическихъ и финансовыхъ затрудненій, которыя испытывало испанское правительство. Нидерландскіе чины, вотируя субсидію, выставили знаменитое требованіе, чтобы изъ страны были удалены испанскія войска: это было первое предвѣстіе революціи. Финансовый кризисъ правительства поднималъ политическую оппозицію. Въ свою очередь, чтобы избѣгнуть политическихъ счетовъ съ чинами, вмѣшательства ихъ въ финансовое управленіе, правительство должно было форсировать постороннія финансовыя средства, заключатъ опять невыгодные займы.
   Въ концѣ 50-хъ годовъ финансовый кризисъ пронесся по всей Европѣ. Австрійское правительство удержалось на волоскѣ и почти потеряло кредитъ. Слѣдомъ за Испаніей и Франціей банкротировалъ португальскій король. Ему тоже помогла теологія: король заявилъ, что не можетъ платить болѣе 5%; богословы объяснили ему, что болѣе высокій процентъ составляетъ грѣхъ, и онъ хочетъ очистить свою душу.
   Грандіозная спекуляція 50-хъ годовъ была погребена среди этого разгрома. Кредиторы правительствъ, которыя объявили себя несостоятельными, въ свою очередь не могли выполнить своихъ обязательствъ, уплаты въ сроки мессъ остановились. Въ теченіе 1561--1565 годовъ рушилось нѣсколько крупныхъ нѣмецкихъ фирмъ, общій пассивъ которыхъ доходилъ до 3 милліоновъ гульденовъ. Въ началѣ 60-хъ годовъ одинъ нюренбергскій купецъ писалъ интимно къ своему родственнику и товарищу по дѣлу: "Въ виду долговременныхъ жестокихъ войнъ и огромныхъ займовъ, заключенныхъ великими государями за высокіе проценты съ купцами всѣхъ націй, во Франціи, Германіи, Италіи и Нидерландахъ, у всякаго, одинаково у большихъ компаній и у людей бѣдныхъ, явилось желаніе обогатиться крупнымъ барышемъ; и вотъ всякій вступалъ, гдѣ только могъ, со своимъ капиталомъ, принимая залоги или векселя и не помышляя, въ какія затрудненія попадетъ онъ, если правители вздумаютъ не исполнять своихъ обѣщаній; а между тѣмъ теперь ясно, какъ Божій день, что великіе міра сего слова не держатъ, и одинъ подражаетъ въ этомъ отношеніи другому".
   Банкротства трехъ правительствъ и ихъ послѣдствія около 1560 г. были такъ значительны, что они, можно сказать, потрясли до основанія экономическую жизнь западноевропейскихъ странъ. Неудовлетворенныя требованія купцовъ различныхъ націй равнялись, по крайней мѣрѣ, 20 милл. дукатовъ, или 200 милл. марокъ современной нѣмецкой валюты. Если принять въ разсчетъ, что съ 1520 по 1560 годъ было извлечено изъ рудниковъ Европы и Новаго Свѣта на 115 милл. марокъ золота и серебра, то окажется, слѣдовательно, что вся эта масса драгоцѣнныхъ металловъ, поражавшая современниковъ, и еще значительная масса денегъ погибла въ жестокомъ кризисѣ; фактически она была проглочена войнами Карла V и его противниковъ во Франціи. Какъ страшный расточитель, быстро выбросила Европа доставшіяся ей богатства!
   Послѣднее сорокалѣтіе XVI вѣка, полное войнъ и смутъ, эпоха нидерландской революціи и религіозной борьбы во Франціи, довершило разореніе. Финансовая бѣда идетъ объ руку съ политическими потрясеніями. Когда испанское правительство во второй разъ объявило банкротство въ 1575 г., въ моментъ почти полнаго отпаденія Нидерландовъ, его собственные солдаты взбунтовались, не получая жалованья; въ ярости бросились они на мирныхъ гражданъ и произвели страшную "антверпенскую фурію". Испанія, упрямо державшаяся политики великой державы, не могла уже выйти изъ періодическихъ кризисовъ: она банкротировала, приблизительно, черезъ каждыя 20 лѣтъ (послѣ 1557 и 1575 г. еще 1596, 1607, 1627 и т. д.). Но и французское правительство среди религіозныхъ войнъ утратило кредитъ. Въ 1575 г. оно не могло достать денегъ въ Ліонѣ. Его облигаціи пали до 30% цѣны. Въ сущности и знаменитое финансовое управленіе Сюлли, начавшись послѣ продолжительнаго кризиса, должно было дебютировать принудительнымъ пониженіемъ платежей по всѣмъ обязательствамъ, которое по своимъ размѣрамъ равнялось банкротству.
   Вся торговля, тянувшая къ большимъ европейскимъ биржамъ, была расшатана. Оба великихъ центра, Антверпенъ и Ліонъ, особенно первый, жестоко пострадали тѣмъ болѣе, что оба они были театрами религіозныхъ столкновеній. Капиталы ушли изъ нихъ, они потеряли господствующее значеніе въ торговлѣ деньгами. Блестящій финансовый міръ XVI вѣка рушился самымъ буквальнымъ и видимымъ образомъ. Въ Антверпенѣ въ 1572 г. отъ безработицы умирали съ голоду. Большіе запасы товаровъ были брошены безъ надежды на продажу: не было ни денегъ, ни кредита; биржа, центръ города, стояла пустая. Въ Ліонѣ въ половинѣ 70-хъ годовъ знаменитая place des changes походила на деревенскую площадь въ будни; на ней выросла трава. Немногія финансовыя силы пережили эти катастрофы и дожили до слѣдующаго вѣка: Фуггеры, затѣмъ большіе генуэзскіе дома рушились въ эту пору. Но звѣзда и этихъ немногихъ катилась къ закату. Въ XVII в. выдвинулись двѣ народности, сильныя своей торговлей и индустріей, Англія и Голландія, которыя создали не только національный капиталъ, но и національно-финансовую солидарность.
   Почти одновременно съ катастрофой едва сложившагося финансоваго міра европейское общество переживало болѣзненно другой кризисъ, который обыкновенно называютъ теперь "революціей цѣнъ". Въ литературѣ эпохи всюду замѣтны рѣзкіе слѣды этого явленія. Современники жалуются на невѣроятное повышеніе цѣнъ на товары, за которымъ не можетъ поспѣть ни одинъ доходъ, ни одинъ заработокъ. Бодэнъ, одинъ изъ самыхъ острыхъ наблюдателей во второй половикѣ XVI в., говоритъ о возростаніи цѣнъ въ 10 разъ выше прежняго.
   Люди XVI в. терялись въ догадкахъ и объясненіяхъ по поводу этого явленія, которое они вмѣстѣ съ тѣмъ по большей части считали крупнымъ бѣдствіемъ. Лишь одинокіе голоса допускали вліяніе въ данномъ случаѣ естественныхъ причинъ, напр., возростанія населенія. По убѣжденію большинства, дороговизна цѣнъ -- явленіе искусственно вызванное, результатъ злоупотребленій. Одни обвиняли правительство, будто бы создавшее дороговизну порчею монеты, другіе настаивали на томъ, что цѣны повышаются вслѣдствіе хищническаго барыша купцовъ, составляющихъ компаніи и монополизирующихъ товары, или видѣли причину въ преувеличенной роскоши одежды, убранства жилищъ, ѣды и питья и т. д. Въ Англіи ростъ цѣнъ приписывали вліянію закрытія монастырей и огораживанія помѣщичьихъ полей, во Франціи думали, что причиной вывозъ хлѣба и вина. Словомъ, всюду указывали на то, что представлялось экономически или морально наиболѣе ненавистнымъ. Но всего болѣе народная молва, раздражаемая фактами, ежедневно бившими въ глаза, ссылалась на развитіе посредническое торговли, которая разъединяла потребителя и производителя, особенно деревню и городъ, и брала себѣ "несправедливую выгоду". Увлеченный силой народныхъ жалобъ, Лютеръ восклицаетъ: "въ короткое время лихва и жадность довели васъ до того, что, кто немного лѣтъ назадъ могъ пропитаться на 100 гульденовъ, теперь не проживетъ и на 200; ростовщики скребутъ и дерутъ съ насъ кожу".
   Важные для культурной характеристики эпохи взгляды эти не помогаютъ намъ теперь добраться до истинной причины явленія. Размѣры роста цѣнъ въ нихъ преувеличены; современники отмѣчали въ качествѣ причинъ симптомы широкаго общаго экономическаго процесса, болѣзненно отзывались на то или другое мѣстное зло или протестовали противъ естественнаго хода въ развитіи обмѣна.
   Единственный писатель, который уже во второй половинѣ XVI в. вѣрно указывалъ главную причину явленія, былъ тотъ же Бодэнъ. Онъ видѣлъ ее въ огромномъ возростаніи количества драгоцѣнныхъ металловъ въ Европѣ, слѣд., считалъ вздорожаніе товаровъ равнозначительнымъ удешевленію цѣны денегъ. Но можно ли на такомъ объясненіи успокоиться? Что значитъ это явленіе? Разъ драгоцѣнные металлы -- не считая ихъ роли, какъ предмета роскоши, доступнаго немногимъ -- служатъ лишь въ качествѣ средства обмѣна, то не должно ли ихъ удешевленіе, при соотвѣтственно большемъ ихъ количествѣ, оказаться простымъ измѣненіемъ мѣры оцѣнки всего, что подлежитъ обмѣну товаровъ, работы, повинностей? Гдѣ же тогда причины безпокойства и раздраженія? Не были ли страхи людей XVI в. оптическимъ обманомъ, происходившимъ отъ непривычки скоро примѣняться къ новому счету?
   Присмотримся нѣсколько ближе къ ходу развитія явленія, къ его размѣрамъ и деталямъ для того, чтобы судить, насколько правы были люди XVI в. въ своихъ впечатлѣніяхъ, что происходитъ нѣчто тяжелое, болѣзненное, хотя бы ихъ объясненія были сплошь невѣрны.
   Надо замѣтить прежде всего, что эпохѣ вздорожанія товаровъ и удешевленія денегъ въ XVI в. предшествуетъ обратно періодъ приблизительно въ 100--130 лѣтъ (отъ 1390 г. до 1500 или 1520), когда цѣны на все стоятъ низкія, а деньги чрезвычайно дороги. Въ 1470 г. во Франціи можно было купить вдвое болѣе товаровъ, чѣмъ за 100 лѣтъ передъ тѣмъ, на одну и ту же сумму. Вздорожаніе денегъ и удешевленіе товаровъ идетъ, все возростая къ концу вѣка, а въ то же время усиленно работаютъ европейскіе, особенно серебряные рудники и начинается довольно крупный подвозъ золота съ береговъ западной Африки (количество ежегодно добываемаго золота и серебра увеличилось во второй половинѣ XV вѣка въ сравненіи съ двумя предшествующими вѣками въ отношеніи: 11:7). Очевидно необыкновенное развитіе спроса на драгоцѣнные металлы. Причина уже была указана выше. Съ 1520 г. замѣчается обратно возростаніе цѣнъ на нѣкоторые продукты, съ 1550 оно дѣлается болѣе общинъ. Въ то же время открывается ввозъ американскаго золота и особенно серебра (общее количество серебра, добытаго европейцами въ періодъ 1545--1560 гг., въ 6 разъ больше, общее количество золота за то же время въ 1 1/2 раза больше, чѣмъ въ періодъ 1493--1520 гг.). Не шло ли возростаніе цѣнъ все время параллельно и въ зависимости отъ увеличенія количества драгоцѣнныхъ металловъ и удешевленія звонкой монеты? Не произошло ли постепенно удовлетвореніе горячаго въ свое время спроса на денежный товаръ?
   Вглядываясь ближе, мы замѣчаемъ, что въ первыя два, три десятилѣтія XVI вѣка поднялись цѣны собственно на пряности; остальныя цѣны мало измѣнились. Явленіе это такимъ образокъ частичное, не захватывающее всего рынка. Дѣло въ томъ, что въ торговлѣ пряностями наступили новыя условія. Съ открытіемъ морского пути въ Индію ихъ подвозъ монополизировали португальцы, которые, какъ мы видѣли, сбывали ихъ въ Антверпенъ. Старые поставщики этихъ продуктовъ, южно-нѣмецкіе города и Венеція, чтобы не потерять своихъ покупателей, должны были обращаться теперь въ Лиссабонъ или Антверпенъ. Такимъ образомъ, хотя количество товара увеличилось, но цѣны его попали въ зависимость отъ извѣстныхъ торговыхъ усложненій и опредѣлялись теперь въ еще большей степени, чѣмъ раньше, немногими торговыми силами. Въ этомъ отношеніи жалобы современниковъ на соглашенія между "монополистами" были близки къ истинѣ; но монополія не имѣла того общаго характера, какой ей тогда приписывали: она захватила лишь немногіе продукты и измѣненіе въ ихъ цѣнѣ затрогивало лишь богатыхъ людей. При этомъ надо замѣтить еще, что подвозъ американскаго золота и серебра до 20-хъ годовъ былъ вообще не великъ, до половины 30-хъ годовъ онъ ограничивался только предѣлами Испаніи и мало былъ ощутителенъ для остальной Европы.
   Иное дѣло -- возростаніе цѣнъ съ половины вѣка приблизительно. Оно захватываетъ болѣе или менѣе всѣ товары и отрасли труда; его характерная черта -- крайняя неравномѣрность для разныхъ предметовъ обмѣна. Это -- именно революція цѣнъ, по скольку всколебались и переставились всѣ отношенія между цѣнами. Самый сильный ростъ обнаруживаютъ цѣны на хлѣбъ, на мясо, вообще на пищевые продукты. Гораздо слабѣе возрасли цѣны на фабрикаты, на металлическія издѣлія, ткани и т. д. Наконецъ, еще менѣе поднялась заработная плата. Во Франціи за время 1525--1560 гг. цѣны на пищевые продукты возрасли на 30--40%, на индустріальные на 25--35%, заработки въ индустріи поднялись на 20--30%, въ сельскомъ хозяйствѣ едва на 15--20%.
   Если сравнить относительное повышеніе цѣны пищевыхъ продуктовъ и платы за трудъ, то окажется крайне невыгодное движеніе послѣдней. Перемѣна, напр., въ положеніи поденщика во Франціи ярко иллюстрируется слѣдующими цифрами: между тѣмъ какъ съ 1500 по 1525 г. пища составляетъ 35 или 40% его заработка, съ 1525 по 1560 г. она равняется уже 55% заработка. Отсюда становится понятно общее недовольство, жалобы на трудность жизни. Осложненное волненіями религіознаго характера, обостренное войной, недовольство это выражается въ Парижѣ въ концѣ 30-хъ гг. вѣка въ революціонномъ взрывѣ Лиги.
   Замѣтимъ еще, что возростаніе количества населенія въ разныхъ частяхъ Европы само по себѣ не могло вызвать явленія всеобщаго вздорожанія. Въ XVI в. приростъ населенія не былъ, повидимому, особенно значителенъ. Мѣстами роста населенія вовсе нѣтъ, какъ, напр., въ Англіи и Испаніи, а между тѣмъ явленія дороговизны на лицо. Именно общность этого явленія объясняется необыкновеннымъ увеличеніемъ въ количествѣ самого орудія обмѣна въ видѣ драгоцѣнныхъ металловъ. Отчегоже происходитъ неравномѣрность въ возростаніи различныхъ цѣнъ, и не могли ли онѣ постепенно сравняться?
   Увеличеніе количества звонкой монеты дѣйствовало на рынокъ, какъ возростаніе спроса на товары. Между тѣмъ производство однихъ товаровъ могло быть расширено, другіе не могли вовсе увеличиться въ количествѣ или могли въ меньшей степени. Отсюда неравномѣрность вздорожанія. Такъ, напр., быстрое сравнительно развитіе индустріальной техники, какъ разъ сдѣлавшей въ XVI в. большіе успѣхи, удешевляло производство и ослабляло ростъ цѣнъ на фабрикаты. Напротивъ, сельское хозяйство слабо двигалось въ техническомъ отношеніи, и приходившіеся на него пищевые продукты росли въ цѣнѣ быстрѣе; уже въ качествѣ дополнительнаго фактора, поднимавшаго цѣны на нихъ, здѣсь играло роль нѣкоторое возростаніе населенія въ XVI вѣкѣ.
   Въ этой неравномѣрности и заключалось опасное и разрушительное до извѣстной степени вліяніе удешевленія денегъ. Оно во моглр въ одинаковой мѣрѣ придтись на пользу всѣмъ, разлиться ровнымъ слоемъ, равномѣрно впитаться; напротивъ, оно обостряю уже существующія различія. Положеніе, которое занимали тѣ или другіе слои населенія относительно рынка, тѣхъ или другихъ предметовъ обмѣна, сказывалось очень рѣзко. Выигрывали въ общемъ тѣ классы, которые обмѣнивали товаръ на деньги. Торгово-промышленный классъ естественно получалъ выгоду; выигрывалъ крестьянинъ, жившій своимъ хозяйствомъ, такъ какъ съ пониженіемъ цѣны денегъ онъ сравнительно меньше платилъ собственнику земли въ видѣ ценза, а съ другой стороны дороже продавалъ свои продукты. Теряли тѣ классы, которые получали деньги и на нихъ должны были пріобрѣтать продукты. Терялъ сеньёръ, дворянинъ, если, какъ обыкновенно, онъ не хозяйничалъ, а жилъ на ренту, фиксированную въ старыя времена. Если онъ хозяйничалъ посредствомъ половниковъ, то онъ, правда, выигрывалъ отъ продажи сельскохозяйственныхъ продуктовъ: но зато ему приходилось теперь гораздо больше платить батракамъ и слугамъ; онъ платилъ значительно больше за предметы первой необходимости, которыхъ не производилъ самъ, и за предметы роскоши, которые ему навязывало его сословное положеніе. Вотъ почему всюду наблюдается задолженность дворянства, почему испанскіе гидальго во множествѣ идутъ въ чиновники, а въ администраціи при плохомъ содержаніи развивается взяточничество. Терялъ по преимуществу работникъ, особенно сельскій, тѣмъ болѣе, что городъ, съ его закрытыми корпораціями, былъ для него недоступенъ. Теряли вообще низшіе классы, поскольку они представляю въ своемъ жизненномъ положеніи среду малоподатливую, трудно приспособляющуюся къ измѣненіямъ рынка, тогда какъ наоборотъ, тѣ общественные слои, которые привыкли наблюдать малѣйшія колебанія экономической жизни и пользоваться ими, примѣнялось весьма быстро.
   Такимъ образомъ, въ процессѣ выступали условія соціальныя, сказывалась сила и слабость различныхъ общественныхъ слоевъ и притомъ въ мѣру закона, что сильный пріумножаетъ достояніе, а у слабаго отнимается и то, что было. Революція цѣнъ пришлась въ эпоху важныхъ соціальныхъ измѣненій въ городѣ и деревнѣ, въ періодъ, когда ростъ крупной индустріи, торговли и крупнаго земельнаго хозяйства сдвигалъ съ мѣста и пролетаризировалъ paбочія массы; революція цѣнъ подчеркнула, выставила во всей яркости этотъ переворотъ и обострила его; въ этомъ смыслѣ она была для XVI в. завершеніемъ процесса, который разрушалъ положеніе классовъ, процвѣтавшихъ въ концѣ среднихъ вѣковъ, мелкаго ремесленника и полузависимаго крестьянина, и въ этомъ смыслѣ опять-таки правы были народные проповѣдники и демократическіе публицисты, когда они жаловались на растущую придавленность мелкаго люда, когда они связывали возростаніе цѣнъ съ народными бѣдствіями.
   Въ экономическомъ подъемѣ XVI в. много чертъ рѣзкихъ, насильственныхъ, финансовые властители его выступали, подобно первымъ представителямъ политическаго абсолютизма, съ характеромъ тиранническимъ и вызывающимъ. Слишкомъ понятна оппозиція и самому движенію, и его главнымъ носителямъ. Шестнадцатый вѣкъ -- вѣкъ перваго разцвѣта капитализма и въ то же время вѣкъ горячихъ антикапиталистическихъ протестовъ. Если въ предшествующіе три вѣка и возникали народныя волненія противъ евреевъ и ломбардовъ, какъ представителей капитала, то они носили мѣстный характеръ. Въ XVI в. движеніе это одновременно захватываетъ широкіе круги населенія въ разныхъ странахъ. Всюду поднимаются тѣ классы, которые оттѣснялись экономическимъ переворотомъ: крестьяне, рыцари, ремесленники, мелкіе торговцы.
   Поводы и спеціальныя основанія различны: въ Германіи грозятъ "монопольнымъ компаніямъ", во Франціи народъ ставитъ усиленіе налога въ счетъ банкирамъ, въ Испаніи денежныхъ людей считаютъ виновниками ухода изъ страны золота. Но суть вездѣ одна и та же: это -- протестъ противъ всѣмъ видимаго сосредоточенія властнаго капитала, оказывающаго всюду давленіе. Противъ этого неуловимаго, но безпощаднаго врага все кажется дозволеннымъ: представители мелкаго дворянства въ Германія, привыкшіе къ аргументу меча, бросаются на захватъ того, что они считаютъ награбленнымъ, а княжеская олигархія, имѣющая своя счеты съ капиталистами, объявляетъ разбойничьи банды рыцарей бичемъ Божіимъ за вымогательства купцовъ. Развиваясь дальше, антикапиталистическое движеніе принимало еще болѣе широкій, антигородской характеръ, и это понятно: въ деревню денежное хозяйство проникало еще въ слабой мѣрѣ, и притомъ въ формѣ эксплуатаціи со стороны города, который казался мужику какимъ-то сосущимъ паукомъ. Вотъ почему, напр., въ программѣ тирольскихъ крестьянъ въ 1525 г., рядомъ съ требованіемъ запретить купечество, "чтобы никто не осквернялъ себя грѣхомъ лихвы", есть еще желаніе уничтожить заики и городскія стѣны для того, чтобы не было больше городовъ, а оставались бы однѣ деревни, и чтобы никто не возвышалъ себя надъ другими.
   Въ движеніи есть извѣстная аналогія современнымъ соціальнымъ протестамъ. Но коммунистическій элементъ въ оппозиціи XVI в.-- еще результатъ средневѣковыхъ традицій, привычки къ общиннымъ порядкамъ въ деревнѣ, къ корпораціоннымъ въ цехѣ и братствахъ. Сдвигаемый силой капитала, мелкій людъ хватается за свой общинный строй и мечтаетъ о возведеніи его спасительныхъ формъ въ общій законъ, о расширеніи его на всѣ человѣческія отношенія. Впрочемъ, коммунистическій идеалъ пользуется значительнымъ распространеніемъ и въ интеллигентныхъ слояхъ, какъ можно судить, напр., по изображенію идеальнаго общественнаго строя въ "Утопіи" гуманиста Мора или по характеру вліянія анабаптизма въ бюргерскихъ кругахъ.
   Еще другая своеобразная черта примѣшивается въ XVI вѣкѣ къ антикапиталистическому движенію: оно находитъ себѣ оправданіе въ стародавнихъ воззрѣніяхъ церкви, которыя подновляются теперь реформаціей. Во имя нравственныхъ началъ, въ силу естественнаго консерватизма и отчасти по своему отсталому экономическому положенію, церковь долго сохраняла протестъ противъ процента. Религіозные реформаторы, возвращаясь къ ригористическимъ принципамъ, большею частью поднимали и это ученіе; захватывая такимъ образомъ горячую популярную ноту, они уже увлекались далѣе на этомъ пути въ роли громителей общественной неправды. По временамъ и католическое духовенство возвышало голосъ противъ явленій капитализма. Хотя духовниковъ Филиппа II можно было подкупать для заключенія съ правительствомъ выгодныхъ займовъ, но въ затруднительныя для государя минуты старые аргументы противъ роста, противъ купцовъ, подкрѣпляемые каноническими и библейскими цитатами, снова извлекались на свѣтъ Божій, и во всякомъ случаѣ находили отголосокъ въ общественныхъ настроеніяхъ.

(Продолженіе слѣдуетъ).

Профессоръ Р. Випперъ.
"Міръ Божій", NoNo 2--5, 7, 8 1897

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru