Виноградов Павел Гаврилович
Франция перед революцией

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (М. Ковалевский: "Происхождение современной демократии". T. I. Москва, 1895 год).

   

Франція передъ революціей.

(М. Ковалевскій: "Происхожденіе современной демократіи". T. I. Москва, 1895 годъ).

   Нельзя не удивляться неутомимой энергіи М. М. Ковалевскаго, широтѣ его кругозора и разнообразію свѣдѣній. Отъ изслѣдованій по средневѣковому праву и хозяйству, отъ сравнительно-юридическихъ обзоровъ и трудовъ по этнографіи и археологіи права онъ обращается въ настоящее время къ темамъ, которыми привыкли заниматься спеціалисты "всеобщей исторіи". Его книга {На дняхъ вышелъ II томъ.} свидѣтельствуетъ столько же о начитанности автора въ политической литературѣ XVIII вѣка, сколько объ оригинальности его взглядовъ и способности представить въ новомъ и интересномъ освѣщеніи вопросы, о которыхъ писано такъ много и высказано столько авторитетныхъ сужденій.
   Первою задачей спокойной и честной критики должно быть опредѣленіе точки зрѣнія автора, его цѣлей и метода, ограниченій, которыя онъ себѣ вольно или невольно поставилъ. Только выяснивъ, такъ сказать, общую позицію автора, можно съ успѣхомъ и пользою выставить частныя замѣчанія и возраженія по поводу его мыслей и доказательствъ. Въ настоящемъ случаѣ особенно важно присмотрѣться внимательно къ постановкѣ темы, потому что дѣло идетъ не о рѣзко очерченномъ кругѣ событій, не о всестороннемъ описаніи учрежденій или литературныхъ произведеніяхъ. Задача, которую поставилъ себѣ авторъ, такова, что ему пришлось познакомиться съ самыми разнообразными источниками и отношеніями XVIII в., заглянуть и въ наказы депутатовъ, и въ трактаты юристовъ, и въ описанія французскаго хозяйства, и въ дѣйствовавшія узаконенія, и въ памфлеты, проводившіе тѣ или другія преобразовательныя идеи, и въ разсужденія политическихъ теоретиковъ, и въ свидѣтельства практическихъ финансистовъ и администраторовъ. И, однако, нигдѣ нельзя было спеціализироваться, ни на чемъ не приходилось останавливаться подолгу, потому что цѣль состояла не въ изображеніи фактическихъ условій "Стараго порядка", или административнаго механизма, или права федистовъ, или политическихъ ученій, или экономическаго состоянія. Всѣ эти факты и идеи, взятые изъ различныхъ отраслей жизни, важны для автора не столько сами по себѣ, сколько по своему вліянію на весьма сложное явленіе -- на общественное сознаніе Франціи передъ революціей. Ясно, что для объясненія великаго переворота конца прошлаго вѣка и для оцѣнки его результатовъ крайне важно знать, каковы были взгляды образованныхъ французовъ на господствовавшій порядокъ, каковы ихъ надежды и планы относительно будущаго. Ясно также, что коллективное общественное мнѣніе, которое оказало рѣшительное вліяніе на ходъ революціи, сложилось изъ цѣлаго ряда отдѣльныхъ оцѣнокъ, взглядовъ, стремленій и ученій. Нельзя разсматривать его какъ нѣчто вполнѣ опредѣленное и послѣдовательное; при ближайшемъ изученіи можно выдѣлить множество оттѣнковъ, разногласій и противорѣчій. Передъ наблюдателемъ проходитъ толпа, въ которой легко различить всевозможные костюмы и физіономіи, но которая, тѣмъ не менѣе, представляетъ извѣстную совокупность, движется по извѣстному главному направленію, составляетъ цѣлое и имѣетъ свою особую, коллективную физіономію. Отношеніе французскаго общества къ окружающей дѣйствительности не можетъ быть принято за безпристрастную и точную оцѣнку этой дѣйствительности, но оно само по себѣ есть великій историческій фактъ, съ которымъ приходится считаться; политическіе идеалы и программы французской публики не были продуманы и обоснованы научнымъ образомъ и не отвѣчаютъ теоретическимъ разграниченіямъ, которыя мы привыкли проводить между школами Монтескьё, Руссо, физіократовъ, коммунистовъ, но эклектическій составъ ходячихъ доктринъ является ихъ характернымъ признакомъ и именно въ этой эклектической формѣ онѣ оказали глубокое вліяніе на революцію.
   Выдѣливъ для своего изслѣдованія вопросъ о ходячихъ политическихъ взглядахъ французскаго общества передъ революціей, нашъ авторъ несомнѣнно отыскалъ для себя выгодное мѣсто среди великаго множества ученыхъ, работавшихъ и работающихъ надъ исторіей революціи. "Старый порядокъ" Токвиля слѣдитъ, главнымъ образомъ, за филіаціей между идеями и учрежденіями старой и новой Франціи, сочиненіе Тэна освѣщаетъ, преимущественно, психологическую сторону переворота. Нѣкоторую часть задачи имѣлъ въ виду Феликсъ Роккенъ (Rocquain) въ своей книгѣ, посвященной литературѣ памфлетовъ {L'esprit révolutionnaire avant la révolution.}. Но его интересовали не столько положительныя оцѣнки и планы, сколько ростъ революціоннаго настроенія. Шассенъ {Chassin: "Le génie de la révolution".} и Шерестъ {Cherest: "La chute de l'ancien régime".} обстоятельно занялись этими оцѣнками и планами, поскольку они высказались въ наказахъ (Cahiers), но вопросъ объ источникахъ революціонныхъ мнѣній не былъ поставленъ названными учеными. Проф. Н. И. Карѣевъ {Карѣевъ: "Крестьяне и крестьянскій вопросъ въ послѣдней четверти XVIII столѣтія".} имѣлъ въ виду, между прочимъ, и подобную задачу, но онъ коснулся въ своемъ сочиненіи лишь крестьянскаго вопроса.
   Если выборъ темы нельзя не признать весьма удачнымъ, то надо прибавить, что ея постановка представляетъ не только выгоды, но и значительныя трудности. Характеръ этихъ трудностей уже намѣченъ въ предъидущемъ: дѣло идетъ о политическихъ взглядахъ цѣлаго общества, приходится охватить при ихъ оцѣнкѣ всѣ фактическія условія и всѣ крупныя государственныя и хозяйственныя ученія даннаго времени, не останавливаясь спеціально ни на одномъ условіи и ни на одномъ ученіи. Трудно быть одинаково компетентнымъ и внимательнымъ по всѣмъ затронутымъ вопросамъ, и въ оправданіе попытки приходится съ удареніемъ ссылаться на важность общихъ обзоровъ наравнѣ съ спеціальными изслѣдованіями. Пользуясь, съ своей стороны, правомъ обозрѣвателя, я теперь же замѣчу, что, на мой взглядъ, главная заслуга г. Ковалевскаго -- въ его обработкѣ политическихъ и хозяйственныхъ теорій (части III и IV), обращавшихся въ французской публикѣ конца прошлаго вѣка. Особенно замѣчательными представляются намъ отдѣлы, въ которыхъ авторъ разсматриваетъ вліяніе, оказанное физіократами, а также глава объ англоманахъ и американо-финахъ. Если нѣкоторыя мнѣнія автора вызовутъ возраженія и ограниченія, то въ общемъ эти отдѣлы даютъ самыя цѣнныя указанія для объясненія революціоннаго законодательства и политики. Первыя части книги, посвященныя фактическому состоянію Франціи и его оцѣнкѣ у современниковъ, кажутся намъ значительно слабѣе. Автору приходится какъ разъ здѣсь касаться вопросовъ, много разъ обсуждавшихся въ исторіографіи, и для того, чтобы двинуть впередъ изученіе предмета, необходимы не столько общія характеристики, сколько точныя спеціальныя изслѣдованія.
   Главнымъ матеріаломъ для первой книги, озаглавленной Общественный строй Франціи въ концѣ XVIII вѣка, было собраніе наказовъ, составленныхъ въ 1789 году для депутатовъ генеральныхъ штатовъ. Эти наказы всегда будутъ служить драгоцѣннымъ источникомъ для изучающихъ настроеніе французскаго общества, стремленія его различныхъ классовъ, отчасти фактическое положеніе ихъ. Но давно замѣчено, что къ свидѣтельствамъ наказовъ надо относиться осторожно, и что первый шагъ къ ихъ изученію долженъ состоять въ историко-критическомъ изслѣдованіи ихъ способовъ составленія, освѣдомленности и безпристрастія {Въ русской литературѣ этотъ вопросъ поставленъ въ актовой рѣчи проф. В. И. Герье (Отчетъ Моск. унив. за 1884".).}. Указано было не разъ въ литературѣ, что въ наказахъ деревенскихъ округовъ, наприм. мы имѣемъ мнѣнія не столько крестьянскаго населенія, сколько адвокатовъ и горожанъ, редактировавшихъ эти наказы. Затѣмъ, главное содержаніе всѣхъ наказовъ составляютъ жалобы, требованія и проекты; если пользоваться ими для возстановленія фактической картины, то необходимо провѣрить ихъ показанія съ помощью другихъ документовъ, составленныхъ при болѣе нормальной обстановкѣ и ради болѣе объективнаго изображенія фактовъ. Такіе документы можно найти въ архивахъ Франціи "Стараго порядка"; въ нихъ сохранились кипы статистическихъ обзоровъ, административныхъ переписокъ, юридическихъ актовъ. Изученіе этого матеріала требуетъ спеціальныхъ изысканій, но замѣнить его горячими обвиненіями и краснорѣчивыми жалобами наказовъ невозможно. Между тѣмъ, нашъ авторъ не имѣлъ въ виду предпринимать обширнаго изслѣдованія по архивнымъ даннымъ и привлекъ для поясненія наказовъ лишь наиболѣе доступныя свидѣтельства современниковъ. При этихъ условіяхъ можно было лишь поставить вопросы, но не разрѣшить ихъ.
   Крайне важнымъ и любопытнымъ представляется, напримѣръ, вопросъ о распредѣленіи земельной собственности передъ революціей. Токвиль обратилъ на него вниманіе и пришелъ къ заключенію, что уже до революціи и революціонныхъ конфискацій существовалъ во Франціи многочисленный классъ крестьянъ-собственниковъ, и что имъ принадлежала значительная часть всей территоріи. Нѣтъ надобности распространяться о важности этого вывода. Токвиль видитъ въ настроеніи крестьянъ-собственниковъ одинъ изъ главныхъ факторовъ революціоннаго движенія: этотъ классъ, который при извѣстныхъ условіяхъ могъ стать главнымъ оплотомъ консерватизма, былъ опутанъ всевозможными, болѣе или менѣе тягостными повинностями и потому относился крайне враждебно къ "Старому порядку". Выводъ Токвиля интересенъ и въ другомъ смыслѣ, поскольку онъ ставитъ вопросъ о причинахъ глубокаго различія между Англіей и Франціей, изъ которыхъ первая пришла къ господству крупной собственности, а другая выработала, помимо революціонныхъ конфискацій, собственность мелкую. Токвиль, по обыкновенію, не указалъ подробно основаній, по которымъ онъ пришелъ къ своему заключенію, хотя онъ при этомъ опирался на архивный матеріалъ, а не на одни заявленія Артура Юнга. Нѣкоторымъ изъ позднѣйшихъ изслѣдователей его характеристика показалась недоказанной и невѣрной. У насъ въ Россіи высказался противъ нея проф. Карѣевъ, во Франціи ее оспаривалъ Шерестъ. Отношеніе М. М. Ковалевскаго къ данному вопросу не вездѣ выдержано съ послѣдовательностью: сначала отъ какъ будто не соглашается съ противниками Токвиля (стр. 28), но затѣмъ все болѣе и болѣе склоняется къ мнѣнію, что мелкая собственность была не особенно распространена, и что недоразумѣніе произошло вслѣдствіе смѣшенія между формами собственности и долгосрочной аренды (стр. 40). Окончательное рѣшеніе вопроса можетъ быть достигнуто только путемъ архивныхъ изслѣдованій, и пріятно отмѣтить, что начало въ этомъ направленіи положено опять-таки русскимъ ученымъ -- проф. И. В. Лучицкимъ. Онъ ближайшимъ образомъ изучилъ положеніе дѣлъ въ трехъ департаментахъ, расположенныхъ въ различныхъ частяхъ Франціи, и уже это разслѣдованіе въ сильной степени подтвердило выводъ Токвиля {Вопросъ о крестьянской поземельной собственности во Франціи до революціи. Въ Кіевскихъ Университетскихъ Извѣстіяхъ за 1894 годъ.}. Надо надѣяться, что предпринятая съ такимъ успѣхомъ работа будетъ поведена далѣе по тому же, единственно правильному, пути.
   Положеніе, занятое М. М. Ковалевскимъ въ этомъ вопросѣ, стоитъ въ связи съ его общимъ взглядомъ на свойства соціальныхъ противуположностей дореволюціонной эпохи. Онъ думаетъ, что въ XVIII вѣкѣ борьба шла не столько изъ-за повинностей, отягощавшихъ мелкое землевладѣніе, сколько изъ-за "экспропріаціи массы" плутократіей, которая прикрывалась дворянскими привилегіями. Съ одной стороны, онъ настаиваетъ на ломкѣ тѣхъ условій "Стараго порядка", которыя ограничивали крупное землевладѣніе, на захватѣ общинныхъ угодій помѣщиками, на ихъ стремленіи завести фермерское хозяйство и т. п. Съ другой стороны, онъ съ удареніемъ указываетъ на наплывъ въ ряды дворянства новыхъ людей, пріобрѣвшихъ дворянское достоинство службою или покупкою. Выходитъ, что и во Франціи распаденіе феодальнаго строя имѣло своимъ послѣдствіемъ великій соціальный кризисъ, подобный тому, который совершился въ Англіи. Мелкимъ владѣльцамъ грозила погибель и тѣснило ихъ не только родовитое дворянство, но всякаго рода привилегированные изъ новыхъ людей. Процессъ, совершившійся въ Англіи въ XVI вѣкѣ, можно наблюдать во Франціи двумя вѣками позднѣе, а дальнѣйшее развитіе его было пріостановлено революціей. Общая комбинація, которой придерживается нашъ авторъ, во всякомъ случаѣ, выдвигаетъ и подчеркиваетъ нѣкоторые факты, которымъ до сихъ поръ придавалось мало значенія: перерожденіе дворянства подъ вліяніемъ наплыва разночинцевъ, усиленіе плутократическихъ элементовъ и свойствъ на счетъ аристократическихъ, наступательное движеніе привилегированной плутократіи, направленное къ болѣе полной эксплуатаціи низшихъ классовъ. Тѣмъ не менѣе, нельзя терять изъ вида, что отъ наступательнаго движенія привилегированныхъ до экспропріаціи крестьянъ на англійскій ладъ очень далеко. За мелкую собственность ратовалъ во Франціи цѣлый рядъ могущественныхъ экономическихъ и бытовыхъ условій: сельско-хозяйственное значеніе культуръ, требующихъ личнаго вниманія хозяевъ (винодѣліе, разведеніе оливковыхъ деревьевъ, плодоводство), пріемы южно-европейскаго земледѣлія, которое еще съ римскихъ временъ отличалось интенсивнымъ приложеніемъ труда и личной заботливости и слабымъ приложеніемъ капитала, незначительное развитіе скотоводства и, въ особенности, овцеводства, второстепенное значеніе обрабатывающей промышленности, отсутствіе сильной эмиграціи, дробленіе имѣній въ аристократической средѣ. Въ данномъ случаѣ мы можемъ лишь намѣтить въ общихъ чертахъ тѣ отличія, которыя особенно рѣзко бросаются въ глаза. Опредѣлить относительное значеніе всѣхъ этихъ факторовъ не легко и едва ли пришло время подвести итоги. Въ этомъ направленіи еще открыто поле для спеціальныхъ изслѣдованій.
   Послѣ очерка цехового устройства, въ которомъ указаны какъ благодѣтельное значеніе этой организаціи въ средніе вѣка, такъ и вырожденіе ея, нашъ авторъ переходитъ къ характеристикѣ политическаго строя Франціи, какимъ онъ представлялся французамъ XVIII вѣка. Сначала онъ отмѣчаетъ два противуположныхъ взгляда, которыхъ придерживались относительно "неписанной французской конституціи" служители королевской власти и представители аристократическихъ вольностей. Хранитель печати Ламуаньонъ заявлялъ, наприм.: "Признанные націей принципы французской монархіи исчерпываются положеніемъ: одному королю принадлежитъ верховная власть въ государствѣ... Нація сама находитъ выгоду въ томъ, чтобы права ея главы не подвергались никакимъ измѣненіямъ. Король является верховною главой и составляетъ одно съ націей: законодательная власть покоится въ немъ одномъ, безъ всякой зависимости и раздѣла" (стр. 263, 264). Съ другой стороны, президентъ Cour des aides Мальзербъ противупоставлялъ всемогуществу короля права судебныхъ корпорацій: "Разъ въ государствѣ существуютъ исконные, всѣми уважаемые законы, служащіе уздою для власти и мѣшающіе ея злоупотребленіямъ, мы не станемъ задаваться вопросомъ, можетъ ли король отмѣнить ихъ; мы скажемъ только: онъ не долженъ этого дѣлать. Если существуетъ во Франціи законъ, признаваемый священнымъ, то это, несомнѣнно, тотъ, которымъ обезпечена свобода регистраціи эдиктовъ: отъ этой свободы зависятъ всѣ другія. Ваши министры, государь, не рѣшатся утверждать, чтобы во Франціи не было, какъ и во всѣхъ монархіяхъ, ненарушимыхъ правъ, признаваемыхъ за всею націей" (стр. 256). И нельзя не согласиться съ авторомъ, что "гораздо ранѣе формальнаго усвоенія англійскаго ученія о различіи между королемъ и правительствомъ французы, благодаря практикѣ высшихъ судовъ и въ частности парижскаго парламента, съумѣли примирить обязанности безпрекословнаго повиновенія королю съ попытками общественнаго протеста противъ ошибочно направляющихъ его политику министровъ" (стр. 305).
   Живою силой, которая приводила въ движеніе этотъ механизмъ политическихъ тормазовъ, было разнородное по составу сословіе привилегированныхъ, охватывавшее какъ родовитую аристократію и судебное дворянство, такъ и классъ облагороженныхъ. Эти соціальныя особенности придавали оппозиціи своеобразный характеръ. Во-первыхъ, отъ нея было трудно отдѣлаться, потому что она держалась на той почвѣ историческаго права, въ которой коренилась сама монархія. Во-вторыхъ, она выставляла узко-сословную программу и, несмотря на рѣзкую критику дѣйствій правительства, несмотря на смѣлую борьбу съ нимъ, была совершенно неспособна подсказать и провести необходимыя національныя реформы.
   На границѣ между спорящими сторонами образуется группа дѣятелей, которые не безъ успѣха пытаются воспользоваться здоровыми элементами королевской и дворянской программъ для того, чтобы послужить націи и предотвратить насильственный переворотъ. Лучшими представителями этой группы являются д'Аржансонъ и Тюрго. Они во многихъ отношеніяхъ держались совершенно различныхъ взглядовъ, но оба мечтали о "королевской демократіи" и думали подкрѣпить ее развитіемъ земскихъ учрежденій. Монархія должна отказаться отъ привычки руководить всѣми дѣлами черезъ своихъ чиновниковъ. Она должна окружить себя "муниципалитетами", въ которыхъ выражалось бы общественное мнѣніе. По мысли Тюрго, муниципалитеты должны быть всесословны, по его физіократическая точка зрѣнія побуждаетъ его открыть доступъ къ самоуправленію однимъ землевладѣльцамъ. Эти взгляды и проекты заслуживаютъ, безъ сомнѣнія, особеннаго вниманія какъ по развитой въ нихъ идеѣ королевской демократіи, такъ и по практическому вліянію, которое они оказали на провинціальныя реформы Неккера и Калонна, а посредственно на преобразованіе мѣстнаго управленія, совершенное учредительнымъ собраніемъ.
   Чрезвычайно интересны главы разсматриваемой книги, посвященныя физіократіи и ея вліянію на хозяйство, право и политику. Пересматривая общественные вопросы, которыми занимались физіократы, г. Ковалевскій постоянно сопоставляетъ взгляды этой школы съ воззрѣніями другихъ направленій, и эти сопоставленія даютъ матеріалъ для весьма любопытныхъ выводовъ. Авторъ, прежде всего, указываетъ на то, что физіократическія доктрины возникли подъ могущественнымъ воззрѣніемъ исторической обстановки: по самымъ существеннымъ пунктамъ онѣ установились въ результатѣ критики"Стараго порядка". Знаменитая теорія о produit net, напримѣръ, должна быть объяснена не только изъ отвлеченныхъ посылокъ, но также изъ реакціи противъ стѣсненій и искусственныхъ условій, которыми меркантилизмъ и протекціонизмъ обставили хозяйственную жизнь Франціи. "Большинство сеньеріальныхъ и церковныхъ поборовъ падало всѣмъ своимъ бременемъ не на чистый, а на валовой доходъ,-- легко понять послѣ этого, почему, вмѣстѣ съ подъемомъ сельскаго хозяйства и развитіемъ фермерства, забота объ изъятіи валового дохода отъ обложенія и о подчиненіи ему одного produit net съ самаго начала сдѣлалось центромъ того новаго ученія, родоначальникомъ котораго былъ Кенэ.Съ другой стороны, изучая податную систему старой Франціи, въ которой налоги на потребленіе играли главную роль... и трудящійся людъ, обложенный наравнѣ съ дворянствомъ и духовенствомъ подушною податью и подоходнымъ налогомъ, въ то же время, одинъ былъ призванъ къ уплатѣ земельнаго,-- мы вполнѣ объясняемъ себѣ источникъ того коренного ученія физіократовъ, по которому единственнымъ предметомъ обложенія долженъ быть чистый доходъ, полученный собственникомъ,-- другими словами, рента" (стр. 339, 340).
   Поставивъ развитіе физіократизма въ связь съ критикой французской дѣйствительности, нашъ авторъ переходитъ къ вопросу о томъ, насколько уже въ XVIII вѣкѣ подготовлялись воззрѣнія современнаго соціализма. По его мнѣнію, было бы крупною ошибкой отыскивать соціалистическую или даже коммунистическую программу у революціонныхъ теоретиковъ. Большая часть людей, писавшихъ тогда о хозяйствѣ и обществѣ, придерживалась взгляда, что между общественными классами существуетъ естественная гармонія интересовъ и лишь весьма немногіе были такъ смѣлы, какъ Linguet, который сравнивалъ положеніе французскихъ рабочихъ съ древнимъ рабствомъ и, въ то же время, признавалъ существованіе этого рабства соціальною необходимостью. По мнѣнію г. Ковалевскаго, ни Руссо, ни Мабли, ни Маратъ, ни даже Бабёфъ не считали возможнымъ и желательнымъ уничтоженіе собственности или полнаго общенія имуществъ; всѣ они проводили рѣзкую границу между естественнымъ состояніемъ, къ которому никоимъ образомъ невозможно вернуться, и современнымъ обществомъ, въ которомъ собственность такъ или иначе укоренилась. Читателямъ, вѣроятно, покажется, что въ данномъ случаѣ авторъ придаетъ слишкомъ много значенія отдѣльнымъ оговоркамъ и ограниченіямъ, которыя дѣлались иногда послѣ разсужденій, послѣдовательно приводившихъ къ коммунизму: Бабёфъ, наприм., счелъ необходимымъ настаивать на этихъ оговоркахъ, когда ему пришлось оправдываться передъ судомъ. Общій смыслъ фантазій о естественномъ состояніи у Руссо и Мабли, коммунистической пропаганды Бабёфа или бѣшеной ненависти Марата къ "аристократамъ"-собственникамъ достаточно ясенъ, да и странно было бы, если бы та "guerra dei poveri contra i ricchi", о которой говоритъ венеціанская реляція, приведенная г. Ковалевскимъ, не отразилась бы въ трактатахъ и памфлетахъ. Именно съ точки зрѣнія постояннаго взаимодѣйствія между дѣйствительностью и доктринами приходится сопоставить уродливыя имущественныя отношенія "Стараго порядка" и страстныя нападки на частную собственность.
   Намъ, впрочемъ, кажется, что г. Ковалевскій только преувеличилъ наблюденіе, вѣрное въ основѣ. Несомнѣнно, во-первыхъ, что революціонеры обращали главное вниманіе не на хозяйственное расчлененіе общества, а на противуположности политическія; во-вторыхъ, что партія реформы далеко не такъ отрицательно относилась къ воздѣйствію государства на отношенія частнаго хозяйства и частной собственности, какъ это дѣлаютъ современные либералы.
   М. М. Ковалевскій постоянно возвращается къ мысли, что главный родоначальникъ индивидуалистическаго либерализма, Локкъ, первый указалъ какъ на происхожденіе собственности изъ труда, такъ и на ограниченія ея, вытекающія изъ потребностей ближняго. Если земли вдоволь, то пусть каждый пріобрѣтаетъ ее, насколько хватитъ его силъ,-- отъ этого не пострадаютъ сосѣди. Отъ такого положенія не трудно перейти и къ противуположному: если земли ограниченное количество, то приложеніе труда и обладаніе каждаго должны сообразоваться съ потребностями сосѣдей. Подобно Руссо и Мабли, Локкъ сдѣлалъ оговорки, чтобы не ссориться съ обществомъ; онъ считаетъ, что общія начала, изъ которыхъ вытекаетъ собственность, значительно видоизмѣнены общественными договорами. Эти добавочныя ограниченія едва ли отнимаютъ, однако, силу у исходныхъ положеній и нельзя отрицать, что либеральная школа XVIII в. съ самаго возникновенія своего была расположена къ ограниченію частно-владѣльческихъ правъ.
   Другимъ характернымъ признакомъ въ томъ же направленіи было признаніе со стороны передовыхъ государственныхъ дѣятелей XVIII вѣка "права на трудъ". Уже у Монтескьё (кн. XXIII, гл. 29) мы находимъ слѣдующее мѣсто: "Раздача милостыни не исчерпываетъ обязанностей государства по отношенію къ неимущимъ. Оно должно обезпечить гражданамъ пищу, приличную одежду и такую житейскую обстановку, которая не противорѣчила бы требованіямъ здоровья. Человѣкъ впадаетъ въ нищету не потому, что у него пѣть собственности, а потому, что у него нѣтъ работы... Трудно допустить, чтобы всѣ вѣтви народной промышленности процвѣтали въ равной мѣрѣ, чтобы ни одна изъ нихъ не терпѣла временнаго застоя и не ставила служащихъ въ ней въ нужду. На государство падаетъ обязанность спѣшить имъ на помощь, частью для предупрежденія народнаго бѣдствія, частью для устраненія повода къ возстанію" (стр. 364). Тюрго былъ проникнутъ мыслью о необходимости государственной благотворительности, и, притомъ, не въ видѣ подачекъ, которыя сдѣлали бы "положеніе лѣнтяя предпочтительнѣе положенія того, кто зарабатываетъ жизнь трудомъ". Онъ рекомендовалъ устройство общественныхъ работъ и на практикѣ испробовалъ его въ бытность интендантомъ Лимузена, во время неурожая 1769 года, а въ 1775 году склонилъ правительство къ устройству "приказовъ общественнаго призрѣнія", причемъ предполагалось, прежде всего, помогать неимущимъ доставленіемъ имъ труда. Не мудрено, что въ наказахъ мы часто встрѣчаемъ заявленія о необходимости для государства доставлять бѣднымъ работу.
   Одинъ пунктъ физіократической программы оказался особенно существеннымъ для революціоннаго пересмотра имущественныхъ отношеній -- враждебность физіократовъ ко всякаго рода корпораціямъ. Въ Энциклопедіи была помѣщена статья Тюрго подъ словомъ Fondation. Въ ней впервые провозглашалось право гражданской власти "располагать фондами, издревле пріуроченными къ извѣстнымъ церковнымъ или благотворительнымъ цѣлямъ, измѣнять назначеніе этихъ фондовъ и даже совершенно упразднять ихъ". "Общественная польза,-- писалъ Тюрго,-- есть высшій законъ, противъ котораго нельзя привести ни первоначальнаго намѣренія тѣхъ, кто создалъ эти фонды, ни опасенія задѣть мнимыя права корпорацій. Частныя лица, подчасъ невѣжественныя или ограниченныя, не могутъ связывать своими капризными мнѣніями грядущихъ поколѣній. У корпораціи нѣтъ никакихъ правъ по отношенію къ государству. Эти права принадлежатъ индивидамъ, такъ какъ они существуютъ независимо отъ государственнаго общества и служатъ для него составными элементами. Государство должно охранять ихъ свободу и собственность. Другое дѣло -- корпораціи: онѣ не имѣютъ жизни сами по себѣ и въ собственныхъ интересахъ; онѣ созданы обществомъ и въ интересахъ общества; онѣ должны поэтому прекратить свое существованіе, какъ скоро перестанутъ быть полезными. Ни одно дѣяніе рукъ человѣческихъ не создано для безсмертія. Постоянно умножаемыя подъ вліяніемъ тщеславія, корпораціи поглотили бы, въ концѣ-концовъ, всѣ фонды, всякую частную собственность. Необходимо поэтому имѣть возможность ихъ уничтожить". И Тюрго иллюстрируетъ свою мысль, говоря: "если бы всѣ и каждый изъ жившихъ имѣлъ свою могилу, скоро не нашлось бы земли для обработки" (стр. 379, 380). Не трудно видѣть, насколько эти взгляды подготовляютъ почву для секуляризаціи церковныхъ имуществъ. Надо прибавить, что мыслители, ратовавшіе съ такою горячностью противъ корпорацій и ихъ собственности, совершенно не сознавали, насколько ихъ нападенія подрываютъ юридическія и историческія основы всѣхъ другихъ видовъ собственности (ср. стр. 382).
   Мнѣнія физіократовъ по сельско-хозяйственнымъ вопросамъ, торговой политикѣ и крестьянской реформѣ хорошо извѣстны, и нѣтъ надобности останавливаться на нихъ въ настоящей статьѣ; отмѣтимъ только интересныя страницы разбираемой книги, посвященныя торговому трактату 1786 года съ Англіей и оцѣнкѣ его невыгодныхъ послѣдствій для французской промышленности. Относительно хлѣбной торговли авторъ близко придерживается цѣннаго изслѣдованія г. Аѳанасьева {Аѳанасьевъ: "Условія хлѣбной торговли во Франціи".}.
   Въ глазахъ объ англоманствѣ и американофильствѣ едва ли можно согласиться съ попыткой М. М. Ковалевскаго свести до minimum'а отличія между политическими теоріями Монтескьё и Руссо. Попытка эта, вѣроятно, вызвана тѣмъ, что первое поколѣніе революціонныхъ дѣятелей, люди 1789 года, пользовались положеніями какъ того, такъ и другого писателя. Во всякомъ случаѣ, фундаментальное различіе между теоріями раздѣленія властей и безусловнаго народнаго верховенства не устраняется мѣстами, вродѣ того, которое приведено изъ Общественнаго договора на стр. 615. Руссо, конечно, не смѣшивалъ правительства съ верховною властью, но въ первомъ онъ видитъ подчиненнаго исполнителя народной воли, а не самостоятельную исполнительную власть. Правильнѣе, быть можетъ, обойти контрастъ между Монтескьё и Руссо съ другого конца -- со стороны Монтескьё. Въ самомъ дѣлѣ, для послѣдняго порядокъ раздѣленія властей не безусловно лучшій, а лишь наиболѣе подходящій къ современнымъ условіямъ. Въ республикѣ, построенной на доблести, Монтескьё также предполагалъ не раздѣленіе властей, а народный абсолютизмъ, но онъ не счелъ нужнымъ подробно развивать вытекающія отсюда положенія, потому что въ его глазахъ они не имѣли значенія для современнаго ему общества.
   Показавъ, насколько заблуждались французы относительно сущности англійской конституціи и насколько эти заблужденія раздѣлялись самими англичанами, авторъ останавливается на теоріи о раздѣленіи властей, которая представляетъ связующее звено между воображаемою англійскою конституціей и дѣйствительною американскою. Этюдъ о вліяніи американскихъ образцовъ и отношенія американскихъ государственныхъ людей къ зарождавшейся французской свободѣ тѣмъ болѣе заслуживаетъ вниманія, что, какъ это ни странно, до сихъ поръ американское вліяніе находилось въ какомъ-то пренебреженіи у изслѣдователей. Между тѣмъ, хотя бы отношеніе Лафайетта къ лѣвой сторонѣ учредительнаго собранія и конституціи 1791 года должно было побудить ученыхъ пристальнѣе заняться этимъ вопросомъ. Самое положеніе, предоставленное въ этой конституціи королю, едва ли объясняется однимъ недовѣріемъ къ монарху и двору: помимо того замѣтно желаніе законодателей поставить французскую монархію въ условія, напоминающія роль президента Соединенныхъ Штатовъ.
   Нельзя также не согласиться съ авторомъ, что главная причина неуспѣха учредительнаго собранія въ его попыткѣ создать "королевскую демократію" заключалась не столько въ постановкѣ учрежденій и властей, сколько въ свойствѣ задачъ, которыя пришлось разрѣшать этимъ учрежденіямъ и властямъ. Собраніе и большинство Франціи желали королевской демократіи, король по всему складу своего характера вполнѣ годился для повседневной роли конституціоннаго монарха, первоначальные недостатки государственнаго строя могли быть исправлены впослѣдствіи, подобно тому, какъ громадные недостатки первоначальной федераціи Сѣверо-Американскихъ Штатовъ были исправлены послѣ непродолжительнаго опыта конституціонной конвенціей. Но Франціи не удалось выйти на путь такихъ легальныхъ улучшеній, потому что въ первые же дни свободы началась ожесточенная борьба съ церковью и дворянствомъ, какъ представителями стараго общественнаго строя. Секуляризація церковной недвижимости, гражданское устройство церкви, законы противъ эмигрантовъ дали непосредственные поводы къ столкновенію между королемъ и революціей, и это знаменательно. Въ этихъ спорахъ высказались соціальныя противуположности, имѣвшія большее вліяніе на ходъ событій, чѣмъ неудачная редакція тѣхъ или другихъ статей конституціи.
   Отдѣльныя замѣчанія, представленныя въ настоящей статьѣ, могутъ лишь свидѣтельствовать о вниманіи и интересѣ, съ которыми была прочтена нами замѣчательная книга М. М. Ковалевскаго.

Павелъ Виноградовъ.

"Русская Мысль", кн.XI, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru