Lib.ru/Классика: Виницкая Александра Александровна. Наша Наташа

НАША НАТАША.

Все понять -- все простить.

Варвара Михайловна Сорвачова безрадостно встрѣтила утро въ своемъ запустѣломъ домѣ, съ терассами, бельведерами и колоннами, съ пристройками и флигелями. Все гнило и разрушалось.

Она медленно обувалась, любуясь своей ногой, медленно надѣвала поношенное платье, старательно застегивая каждую пуговицу, щипала пальцами каждый фестонъ плохо выглаженнаго воротника, выбивала щелчками пыль изъ старой кружевной наколки и, внимательно разсматривая въ зеркало морщинки на увядшемъ лицѣ, долго прихорашивалась.

-- Какъ ты всегда копаешься, мама,-- ласково укоряла ее пятнадцатилѣтняя дочь Наташа.

-- Некуда спѣшить, дитя мое,-- лѣниво возражала мать, опускаясь въ качалку, и апатично смотрѣла на темносѣрый отъ пыли, тюль гардинъ, на непроницаемую паутину по угламъ и все неубранство своего жилища.-- Несносно тянется время,-- говорила она немного нараспѣвъ.-- Его такъ много впереди, что некуда дѣвать. Вотъ почему я такъ долго одѣваюсь, долго ѣмъ и сплю; меня это развлекаетъ за неимѣніемъ лучшаго.

Круглый, маленькій носъ Варвары Михайловны пріятно шевельнулся и мелкія, измятыя черты лица выразили удовольствіе цри видѣ чашки кофе, принесенной дочерью на серебряномъ подносѣ, на которомъ когда-то принялъ хлѣбъ-соль губернаторъ, ея покойный мужъ. Этотъ подносъ -- единственная вещь, какимъ-то чудомъ уцѣлѣвшая отъ прежней роскоши -- переноситъ ея воспоминанія въ прежніе, лучшіе годы; а Наташа, между тѣмъ, собираетъ въ глиняный тазъ платки, чепцы и прочее мелкое бѣлье, разбросанное подъ стульями и по угламъ.

-- Я пойду купаться,-- говоритъ она,-- такъ кстати пристирну грязное бѣлье.

Мать съ ущемленнымъ сердцемъ слѣдитъ за ея движеніями и восклицаетъ, закрывъ глаза рукой:

-- О, Господи! Вѣдь, это отпрыскъ князей Стародубскихъ.

Оставшись одна, Варвара Михайловна обошла огромную въ два свѣта залу, гдѣ открытыя окна когда-то были заставлены натянутой на переплеты кисеей въ предохраненіе отъ комаровъ; теперь кисея прорвалась и висѣла клочьями, не исполняя своего назначенія. Когда-та бѣлые обои пожелтѣли и мѣстами обнаружили штукатурку; немного стульевъ ютится вокругъ одинокаго стола, остальная мебель вся распродана новымъ сосѣдямъ. Вездѣ валяется бумага, коробки отъ сардинъ, бичевки, всякій соръ, и некому его убрать. Нѣтъ ни души въ огромномъ домѣ. Пусто въ пристройкахъ и на дворѣ. Вернувшись въ спальню, Варвара Михайловна сдернула съ кровати одѣяло и принялась его съ досадой встряхивать: она, урожденная Стародубская, сама оправляетъ постель! Что это за народецъ, никого не дозовешься вымыть полъ! Пропали вьюшки и заслонки, вывернуты и унесены изъ бани краны, пробои сорваны съ дверей сараевъ, скоро все въ домѣ разнесутъ. Надо бы скорѣй бѣжать отсюда, а, между тѣмъ, опять приходится хлопотать объ отсрочкѣ конкурса, чтобы не лишиться послѣдняго гнѣзда. Дѣваться болѣе некуда и денегъ нѣтъ. Одна надежда на билетъ внутренняго займа; больше ничего не остается, какъ выиграть двѣсти тысячъ. Богъ видитъ, какъ это ей необходимо. А покуда надо написать Расторгуеву о присылкѣ въ домъ провизіи. Непріятно пожимаясь, садится она къ столу и выводитъ рыжими чернилами по сѣрой бумагѣ: "Прошу прислать"... далѣе идетъ реестръ предметовъ первой необходимости. Въ тоскливомъ раздумья кусая перо, поглядываетъ она въ окно на тучу, которая уже нависла надъ домомъ. Стая воронъ несется близко передъ окнами; пробѣжали домой запоздалыя крестьянскія дѣти. Клочья кисеи вдругъ закружились по полу, дрогнули рамы и дождь забарабанилъ о желѣзо крыши. Въ ту же минуту послышался лошадиный топотъ и передъ терассой остановился всадникъ. Это сосѣдъ по имѣнію, молодой Зыбинъ.

Варвара Михайловна безпомощно опустила руки; ей безполезно суетиться для принятія гостя, нечѣмъ ей замаскировать убожество и неприглядность своего житья.

-- Только стихія можетъ загнать кого-нибудь въ мое убогое жилище,-- съ печальной полуулыбкой встрѣчаетъ она Зыбина.-- Какъ должна я благодарить погоду, доставившую мнѣ удовольствіе васъ видѣть!

-- Напротивъ,-- отвѣчаетъ ей сосѣдъ,-- стихія ставила препятствія на моемъ пути, но я преодолѣлъ дождь, вихрь и бурю и достигъ желанной цѣли.

-- Какъ вы милы! Не обращайте вниманія на безпорядокъ и вообразите, что я на необитаемомъ островѣ, совсѣмъ одна. Агафья ушла въ городъ, да и пропадаетъ вотъ ужь третій день; должно быть, нашла себѣ другое мѣсто.

Гость и хозяйка молчали съ минуту.

Она потерла лобъ сухой маленькой ручкой и начала съ какой-то нервной торопливостью, пересѣвъ на другой стулъ:

-- Никто не соглашается у меня служить, отговариваясь страдой, а просто потому, что мнѣ нечѣмъ заплатить. Когда у меня будутъ деньги, найдутъ время,-- добавила она съ проницательной улыбкой и, сдѣлавъ укоризненный жестъ куда-то въ сторону, опять пересѣла ближе къ гостю.

-- Какъ мы живемъ, еслибъ вы знали! Даже некому за лошадью присмотрѣть; Наташа сама ее кормитъ и выгоняетъ. Бѣдная дочь моя, она совсѣмъ здѣсь одичаетъ; ее и теперь не отличишь отъ мѣщанки, что мнѣ съ ней дѣлать? Нечего и думать о воспитаніи.-- Варвара Михайловна сжала руки и покачала головой.-- Какъ я упрашивала послѣднюю гувернантку не покидать насъ ради дружбы, да развѣ эти корыстныя созданія способны цѣнить одну привязанность? Однако, я вамъ надоѣдаю жалобами.

-- Гдѣ же Наташа?-- спросилъ Зыбинъ.

-- По обыкновенію, пропадаетъ, не справляясь съ погодой. Моей бѣдной дѣвочкѣ выпали на долю только широкія объятія природы, которыми она пользуется за неимѣніемъ лучшаго. Я просто содрогаюсь, когда подумаю о ея будущемъ. Вѣдь, у ней совсѣмъ нѣтъ savoir vivre, пропадетъ она... Вольдемаръ,-- оживилась Варвара Михайловна и даже слегка покраснѣла,-- вы такой серьезный, положительный молодой человѣкъ, исполните мою просьбу: когда я умру, примите ее подъ свое покровительство.

-- Какія у васъ мрачныя мысли,-- осторожно вымолвилъ весьма польщенный молодой человѣкъ.

-- Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ: не оставьте мою дѣвочку,-- прибавила она прочувствованнымъ голосомъ и замолчала, и съ надеждой на лицѣ протянула ему руку, которую онъ молча поднесъ къ губамъ.

Поцѣловалъ и сконфузился, потому что не въ его привычкахъ были такія нѣжности.

Она вздохнула облегченной грудью.

-- У ней золотое сердце, и еслибъ только я могла дать ей воспитаніе...

-- Вы напрасно тревожитесь, можетъ быть, ей предстоитъ одно хорошее.

-- Ахъ, вы не знаете, до чего она... какъ бы это выразиться?... ingénu; ее погубятъ люди. Вообразите, напримѣръ, что она сдѣлала вчера. Съ тѣхъ поръ какъ имѣніе Булыгиныхъ купилъ Салотопинъ, онъ то и дѣло штрафуетъ мужиковъ и вчера загналъ корову нашего крестьянина, требуя съ него три рубля. Тотъ приходилъ просить у меня эту сумму, которой, увы, не оказалось. Наташа отправилась къ Салотопину съ требованіемъ отпустить корову. Онъ, конечно, отказалъ. Она отворила сарай и выгнала ея хворостиной. Салотопинъ велитъ остановить; прислуга его не слушаетъ. Благодаря Бога, въ мужикахъ еще не утратилось уваженіе къ нашему роду. Тогда Салотопинъ самъ схватилъ корову за рога, а Наташа стегнула его хворостиной по рукѣ. Какъ бы вы думали, что онъ осмѣлился ей сіазать?-- Посмотрѣвъ на Зыбина съ негодованіемъ, Варвара Михайловна съ новой силой, продолжала подчеркивая:-- Онъ сказалъ: "Я женщинамъ мщу поцѣлуями; я когда-нибудь васъ поймаю и поцѣлую".-- "А я вамъ носъ откушу",-- отвѣчала Наташа. Каково? Хороша картина нравовъ? Нѣтъ, вы вслушайтесь, одна фамилія чего стоитъ: Са-ло-то-пинъ. Вѣдь, я урожденная Стародубская.

-- Что же, она выручила корову?

-- Угнала въ стадо.

-- Мнѣ будетъ жаль, если я съ ней не повидаюсь. Не поискать ли мнѣ ее?

-- Отлично. Кстати, и дождикъ пересталъ,-- разрѣшила Варвара Михайловна,-- поѣзжайте на сѣнокосъ за полверсты до Урюпина; она, вѣрно, тамъ.

При первыхъ капляхъ дождя, крестьяне побросали грабли и ушли, а Наташа, по примѣру бабъ, которыя вышли въ своихъ праздничныхъ нарядахъ, сняла съ себя платье, ботинки и чулки и все зарыла въ копну сѣна. Онѣ поспѣшили укрыться подъ навѣсъ кирпичнаго сарая, куда пришлось добѣжать въ однѣхъ рубашкахъ. Но дождь скоро пересталъ. Яркая радуга перегнулась надъ землей, выглянуло солнце и скоро стало просыхать.

Зыбинъ шагомъ приблнякался къ сѣнокосу.

Женщины, не успѣвшія одѣться, при видѣ его, съ визгомъ попрятались и присѣли за стогами.

-- Не смотрите, отвернитесь,-- кричала ему Наташа.-- Ну, теперь готовы. Здравствуйте.

-- Неужели вамъ не больно такъ ходить?-- освѣдомился Зыбинъ, слѣзая съ лошади и серьезно глядя на ея босыя ноги.

-- Привыкла. Я хочу, чтобы у меня образовалась естественная подошва, какъ у Маринки... Маринка, покажи!

Маринка застѣнчиво смѣялась, закрывая ротъ рукой.

-- Это совсѣмъ не такъ ужасно, какъ вы думаете: попробуйте снять сапоги. Да сядьте же, снимите,-- убѣдительно проситъ Наташа.-- Какая досада, опять надо раскидывать сѣно. Помогите намъ.

Зыбинъ снялъ сапоги.

-- Въ самомъ дѣлѣ, ничего, только щекотно и немного колетъ,-- осторожно ступалъ онъ по скошенному лугу.

-- Да вы смѣлѣе. Не такъ грабли держите. Какой вы неумѣлый! Этакъ вы себя по лбу тресните.

Ловко и быстро взмахивая граблями, она ровными прядями разметывала сѣно. Она видная дѣвушка, съ бѣлыми густыми волосами, сіяющая здоровьемъ и силой. Коричневая полоса загара лежитъ надъ ея темными бровями, не схожими съ цвѣтомъ волосъ; каріе глаза ея выражаютъ веселое, смѣшливое довольство.

У Маринки, ея пріятельницы, такія же, какъ у ней, жесткія, загорѣлыя руки; у нихъ одинакіе платки на шеяхъ и ленты въ длинныхъ косахъ, только платье Маринки изъ голубаго ситца, не такъ сшито, какъ Наташина парусинная матроска, которую она своими руками выгладила, а потому бережетъ и поддергиваетъ сзади, чтобы не запачкать. Обѣ однихъ лѣтъ и одного роста, онѣ рѣдко разстаются и постоянно совѣтуются другъ съ другомъ.

-- Наташка, я пойду зимой на фабрику,-- нерѣшительно произноситъ Маринка,-- ай не идти?

-- Ты дура,-- лаконически возражаетъ ей Наташа.

-- И то, дѣвонька, дура,-- соглашается пріятельница, безъ дальнѣйшихъ разсужденій отказываясь отъ своего намѣренія.

-- Маринка, гдѣ бы мнѣ подешевле купить ситцу и, притомъ, въ долгъ?

-- А вотъ ужо къ празднику наѣдутъ торгаши -- возьми да промѣняй.

-- На что?

-- Мало, что-ль, въ дому добра-то всякаго, небось, посуда такъ стоитъ? Отдай тарелки, на кой ихъ кучу такую?

-- Дѣльный совѣтъ ты мнѣ дала. Ай да Маринка!

Нахохотавшись вмѣстѣ съ Маринкой надъ неловкостью Зыбина, Наташа объявила, что пора домой: мать ѣсть хочетъ.

-- Отправимтесь,-- обратилась она къ гостю,-- а такъ какъ пѣшій конному не товарищъ, то и я осѣдлаю коня... Маринка, гдѣ мой конь?

Бабы указали на окраину рощи, гдѣ паслась спутанная лошадь.

-- Карька! Карька!-- звучно кликала Наташа, вытянувъ руку.

Лошадь приближалась, неуклюже прыгая на связанныхъ ногахъ.

-- Онъ у меня ручной; я его всюду беру съ собой, точно собаку, и мы съ нимъ неразлучны. Я разъ хотѣла его въ залу поставить, да мама воспротивилась. Карька! Карька!

Она свистнула и побѣжала на встрѣчу лошади, распутала ее и, однимъ прыжкомъ очутившись на ея спинѣ, взялась за гриву и спустила ноги въ одну сторону.

-- Сдерживайте, пожалуйста, вашего коня,-- проситъ она.-- Мой удрученъ лѣтами, много потрудился на своемъ вѣку и за вашимъ не поспѣетъ.

Она держалась такъ же свободно, какъ на стулѣ, на спинѣ лошади, ласково хлопала ее ладонями по бедрамъ, обнимала за шею. Лошадь фыркала, наклоняла голову въ землѣ, ни мало не стѣсняясь своей ношей, срывала приглянувшійся кустикъ травы и неторопливо, но охотно шла туда, куда Наташа поворачивала ее за гриву.

-- Стойте!-- скомандовала Наташа, поровнявшись съ березой.-- Нужно вѣникъ наломать, а то нечѣмъ мести полъ.

Зыбинъ вынулъ складной ножикъ и помогъ ей набрать вѣникъ.

-- Зимой, я думаю, вамъ скучно здѣсь, Наташа.

-- Нѣтъ, весело; я люблю зиму. Карька меня катаетъ въ санкахъ или я пѣшкомъ хожу по избамъ. Три деревни мнѣ знакомы, и я привыкла здѣсь ко всѣмъ, въ особенности къ нашимъ. Мнѣ чего-то не достаетъ, если я долго съ ними не вижусь. Хочется узнать, лучше ли больному, нашлась ли пропавшая курица, благополучно ли родился ребенокъ, только помочь я ничѣмъ не могу Впрочемъ, я иногда бываю полезна: въ городъ отвожу тяжко больную или провожаю безграмотнаго въ уѣздное присутствіе, а то они ничего не могутъ добиться. Обижаютъ ихъ часто. Я жалобы для нихъ строчу; этому я хорошо научилась.

-- Какъ же вы время проводите по вечерамъ?

-- Мама мнѣ что-нибудь разсказываетъ изъ прежней жизни, про балы и свѣтскихъ людей. Иногда я собираю въ залу ребятишекъ, нѣкоторыхъ учу читать, а другіе играютъ, и я съ ними играю. Кричимъ, стучимъ, во всемъ домѣ такъ и раздается гулъ, и мамѣ это нравится, ей надоѣла тишина. Когда нѣтъ керасину, мы освѣщаемъ залу лучинами, у насъ въ каждомъ углу свѣтецъ горитъ. И въ большую люстру мы разъ, вмѣсто свѣчей, натыкали лучинокъ, но это оказалось неудобнымъ: искры слетаютъ и скоро гаснетъ.

-- А по какому методу вы учите читать?

-- Обыкновенно. Да я не всѣхъ учу, а только тѣхъ, кто проситъ.

-- Вы бы приняли звуковой методъ. Я вамъ покажу, какъ быстро онъ усвоивается: можно всѣхъ, вмѣстѣ научить въ двѣ недѣли.

-- Ну? Это превосходно!

Она веселыми глазами обвела окрестность. Все здѣсь ей дорого и мило. Привѣтливо глядятъ на нее знакомыя избушки, дѣвчонка машетъ ей рукой, баба ей кланяется и что-то говоритъ съ радостнымъ смѣхомъ. Теплый воздухъ ласково треплетъ ее по лицу, а Карька, оглядываясь на нее однимъ глазомъ, киваетъ головой. Кому-то онъ достанется, бѣдняга? Пожалуй, будутъ его мучить, изнурять. Она нагнулась и поцѣловала голову лошади между ушей. Долго задумчиво она молчала и, наконецъ, вздохнула во всю грудь.

-- Скоро насъ отсюда прогонятъ,-- печально молвила она.-- Мама надумала меня отдать въ петербургской роднѣ, только я тамъ не уживусь.

-- Пріѣзжайте ко мнѣ.-- поспѣшно предложилъ Зыбинъ.-- Я могу вамъ доставить занятіе.

Она взглянула на него испуганными, счастливыми глазами. "Стало быть, я на что-нибудь гожусь,-- сказала она себѣ,-- а ужъ какъ я стараться буду!"

-- Ладно,-- весело обернулась она къ Зыбину,-- я на васъ буду разсчитывать. Ахъ, поскорѣй бы время проходило,-- вырвался у ней невольный возгласъ,-- поскорѣй бы начиналось что-нибудь другое!

Наташа Сорвачова зачмокала губами, разогнала Карьку и, потрясая вѣникомъ надъ головой, галопомъ въѣхала на дворъ.

-- Убьетъ она меця, это какъ Богъ святъ,-- послышался съ крыльца недовольный голосъ Варвары Михайловны.-- Ты бы хоть при другихъ постыдилась изображать изъ себя наѣздницу. Не достаетъ только, чтобъ ты сломала себѣ шею, уродомъ сдѣлалась къ довершенію всѣхъ несчастій.

-- Она развиваетъ въ себѣ ловкость,-- вступился за Наташу Зыбинъ.-- Я бы не съумѣлъ такъ хорошо ѣздить безъ сѣдла.

-- Ахъ, она меня убьетъ!

-- Успокойся, не убью, -- смѣется Наташа, дѣлая приготовленія къ обѣду.

Скоро на раздвижномъ столѣ съ одного края пріютились яичница, творогъ, молоко и черный хлѣбъ.

-- Не угодно ли вамъ раздѣлить съ нами трапезу рюстикъ? Ахъ, поскорѣй бы смерть моя пришла!-- стонетъ Варвара Михайловна.

-- Не ной, мамка, и не говори глупостей.

По лицу Варвары Михайловны пробѣжала судорога.

-- Наташа, несчастное дитя мое!-- вскрикнула она, какъ отъ боли,-- вѣдь, такъ нельзя, нельзя такъ выражаться при другихъ. Ты и не подозрѣваешь, что тебя ожидаетъ впереди...

Она вдругъ заплакала, отворачивая лицо и тщетно отыскивая вокругъ себя платокъ.

-- Мама, мамочка,-- подскочила въ ней Наташа съ салфеткой,-- родная моя, урожденная Стародубская, отри слезы, не плачь, я все для тебя сдѣлаю. Тебѣ хочется меня видѣть богатой? Изволь. Я поѣду къ Ротшильду и попрошу у него сто тысячъ, а если не дастъ, такъ его отдѣлаю...

-- Вѣдь, ты, въ самомъ дѣлѣ, способна на подобную выходку,-- еще болѣе разогорчилась Варвара Михайловна.-- Боже мой, какъ трудно тебѣ будетъ жить съ людьми! Люди не прощаютъ недостатокъ воспитанія. Не укоряй меня, прости...

-- Однако, это скучно,-- строго сказала Наташа.-- Перестань хныкать. Гораздо приличнѣе шутить съ людьми, чѣмъ наводить на нихъ тоску.

Варвара Михайловна моментально прояснилась.

-- Въ самомъ дѣлѣ, что это я?... Извините меня, Вольдемаръ. Закусите, чѣмъ Богъ послалъ.

Зыбинъ просидѣлъ довольно долго и на прощанье далъ обѣщаніе часто ихъ навѣщать.

Сорвачовы долго смотрѣли съ балкона въ глубь лѣсной просѣки, куда, въ послѣдній разъ мелькнувъ, скрылась бѣлая фуражка Зыбина. Обѣ остались имъ довольны.

Зыбинъ изъ числа молодежи начала семидесятыхъ годовъ.

Онъ, не задаваясь широкими планами, удовлетворялъ своему стремленію приносить пользу тѣмъ, что пріискивалъ голоднымъ возможность заработка. Все увеличивался наплывъ въ столицы молодыхъ дѣвушекъ, гонимыхъ жестокой необходимостью работать и учиться на равныхъ правахъ съ мужчиной, такъ какъ двѣ трети дочерей бывшихъ помѣщиковъ остались безъ приданаго и жениховъ, безъ научныхъ и практическихъ свѣдѣній. Возрастала потребность въ женскихъ мастерскихъ, женскихъ артеляхъ, женскихъ курсахъ.

Студентъ Зыбинъ, вступивъ во владѣніе наслѣдственнымъ имѣніемъ, началъ устроивать мастерскую учебныхъ пособій.

-- Необыкновенно милый молодой человѣкъ,-- хвалила его Варвара Михайловна.-- Наташа, прошу тебя, будь при немъ... такая, какъ я была въ твои лѣта.

-- Какъ же бы мнѣ это ухитриться?-- снисходительно посмѣивалась Наташа.

-- Я не шучу, дитя мое; скромность есть лучшее украшеніе молодой дѣвушки.

-- Смотри: такъ?-- спрашиваетъ Наташа и дѣлаетъ уморительную физіономію.

-- Какъ ты утрируешь,-- серьезно замѣчаетъ мать.-- Главное, во всемъ изящество и простота. Простота -- красота,-- прибавила она, подумавъ, и воскликнула, всплеснувъ руками:-- Какой у тебя непозволительный цвѣтъ лица! А руки! Обрати вниманіе: вѣдь, это лапки какія-то.

Наташа съ кроткой улыбкой расправляетъ передъ собой пальцы коричневыхъ лапокъ.

-- Помою сывороткой и отойдутъ,-- успокоиваетъ она мать, но, видя, что она не на шутку пріуныла, начинаетъ ее забавлять, какъ ребенка.

-- Когда мы съ тобой разбогатѣемъ,-- говоритъ она,-- я разодѣнусь въ пухъ и прахъ и буду такая же, какъ ты была. Смотри!-- и она плавно прошлась по балкону.

-- Хорошо, хорошо,-- съ оживленіемъ поощряетъ ее мать.-- Плечи назадъ, подбородокъ ближе къ шеѣ... Браво!

Наташа отводитъ въ сторону свои дѣтски-смѣющіеся глаза и закрываетъ ротъ ладонью.

-- Ну, что же ты, Наташа? Не трогай лицо руками. Фи!

-- Ахъ, ты смѣшная мамка!-- не выдерживаетъ дѣвушка и, звонко хохочетъ.

-- Безъ хорошихъ манеръ нельзя спокойно жить,-- убѣждаетъ ее мать.-- Горькая участь тебѣ предстоитъ.

-- Какая?-- съ внезапной строгостью прерываетъ Наташа.

Мать смутилась.

-- Это изъ рукъ вонъ, что такое! Ты каркаешь, мать, какъ ворона. Съ какой стати ты мнѣ предвѣщаешь горе? Повѣрь, я лучше тебя проживу.

Въ тайникѣ души Варвара Михайловна и сама питаетъ свѣтлыя надежды, а гордая увѣренность, съ какою дочь говорить о будущемъ, оживляетъ ихъ, и хочется ей противорѣчіемъ продлить пріятный разговоръ.

-- Ты будешь несчастная,-- говоритъ она.

-- Вотъ ужь никогда!

-- Натерпишься ты отъ людей, Наташа. Страшно подумать, чему ты подвергаешься, когда вступаешь въ передряги съ писаремъ, старшиной et tout ce monde. Обидятъ они тебя жестоко.

-- Никто и никогда!

-- Ты беззащитная дѣвушка, бойся людей.

-- Чего же бояться, мама? Вѣдь, люди -- люди,-- задушевно смѣется дѣвушка,-- и ничего мнѣ не сдѣлаютъ, если я права.

Варвара Михайловна не находитъ, чѣмъ опровергнуть эту логику, и, охотно проникаясь ею, вѣритъ, что повторится ея счастливое прошлое въ скоромъ будущемъ. Дочь ея дѣлаетъ богатую партію и будутъ онѣ задавать вечера съ фейерверками, и всѣ, кто отъ нихъ отвернулся въ несчастіи, будутъ имъ льстить.

-- Конечно,-- весело улыбается она,-- ты еще ребенокъ, все можно наверстать, только бы поскорѣе деньги.

-- Я и безъ денегъ буду счастлива.

Варвара Михайловна озаряется радостно-изумленной улыбкой.

-- Почемъ ты знаешь?

-- Во мнѣ такъ много счастія, мама, что хватитъ на всю жизнь. Я чувствую, какъ бы я ни жила, всегда мнѣ будетъ хорошо, привольно, весело.

Съ свѣтлымъ, торжествующимъ взглядомъ Наташа потянулась къ матери, раскрывъ объятія, какъ бы желая отлить въ нее избытокъ молодой, бьющейся жизненной силы.

Мать держитъ ее на своей взволнованной груди и хочетъ продлить невыразимо сладкія минуты.

За рѣкой хлопнулъ бичъ пастуха и замычало стадо. Наташа вырвалась отъ матери и черезъ минуту очутилась на лужайкѣ.

-- Куда ты? Скоро ли придешь?-- кричитъ ей вслѣдъ Варвара Михайловна.

-- Я сейчасъ,-- отвѣчаетъ дѣвушка, ускоряя шаги,-- я только подою Феклину корову. Фекла палецъ порѣзала. Развѣ я тебѣ не сказала?

-- О, Господи!-- воскликнула Варвара Михайловна, закрывъ лицо руками.

У Наташи никогда не было куколъ; игрушки же ея, подаренныя деревенскимъ столяромъ,-- диванъ, столъ и два стула,-- были разставлены передъ портретомъ бабушки Натальи, общеніе съ которымъ было любимымъ времяпровожденіемъ одинокой дѣвочки. Въ портретной съ незапамятныхъ временъ водились крысы и обвалилась печь; изразцы понемногу отпадали отъ верхняго угла; увеличивая кучу ломаныхъ кирпичей на полу, и хотя разрушеніе печки само собой прекратилось, но въ сильный вѣтеръ изъ ея отверстія сыпалась красная пыль и вылетала сажа, заволакивая портреты и триповыя скамейки. Эту черную комнату, какъ прозвала ее Наташа, заколачивали на зиму, но, несмотря на всѣ ея непривлекательныя стороны, весной, какъ только она отворялась для провѣтриванія, Наташа бѣжала туда со всѣхъ ногъ. Тамъ ждала ее бабушка. Папина мама была нарисована молодой дѣвушкой въ розовомъ платьѣ, съ таліей подъ мышками и открытой шеей. Она выступаетъ впередъ правой ножкой въ узенькомъ башмакѣ, завязанномъ крестъ на крестъ черной лентой, и съ неестественно-изысканной граціей склоняетъ на бокъ голову; рука ея, изогнутая кренделемъ, держитъ букетъ жасмину, губы жеманно улыбаются; прическа, взбитая спереди на подобіе крыльевъ мотылька, высоко поднята на затылкѣ; гребень въ косѣ напоминаетъ вѣеръ; рукава до локтей похожи на пузыри.

Варвара Михайловна находила, что Наташа какъ двѣ капли воды похожа на эту бабушку, которая, по преданію, была модница, тихоня и недотрога, за что пользовалась всеобщимъ уваженіемъ. Дѣдушка называлъ ее Nitouche или Нитушенькой. Почти во всѣхъ своихъ дѣтскихъ играхъ Наташа давала участіе бабушкѣ Нитушенькѣ, приходила къ ней въ гости, принимала ее у себя.

-- Здравствуйте,-- раскланивалась она передъ портретомъ и, садясь на диванчикъ, освѣдомлялась:-- Какъ вы поживаете?

-- Я не совсѣмъ здорова,-- отвѣчала она за бабушку другимъ голосомъ.-- Докторъ велѣлъ мнѣ нюхать жасминъ; это помогаетъ.

Цѣлыми часами вела она разговоръ съ неодушевленной собесѣдницей и, когда узнала, что слово "бабушка" означаетъ старуху, а не игрушку, очень удивилась и долго не могла освоиться съ новымъ представленіемъ. Съ лѣтами часто повторяемыя замѣчанія о сходствѣ съ бабушкой заставляли Наташу съ большимъ интересомъ всматриваться въ портретъ.

Овальное лицо, подернутое нѣжно-розовымъ оттѣнкомъ, съ продолговатымъ, прямымъ носомъ и небольшимъ ртомъ. Такія лица встрѣчаются въ богатыхъ гостинныхъ, появляются въ ложахъ театра, выглядываютъ изъ окна кареты и смотрятъ на все одинаково, равнодушно-непонимающими глазами: на сложную путаницу человѣческихъ отношеній, на драму и комедію и на раздирающую душу уличную сцену.

Лицо Наташи круглѣе, густой румянецъ упругихъ щекъ ея лоснится, а глаза представляютъ полное и непрерывное отраженіе внутренней жизни: довольство, веселость, обида и досада и мальчишескій задоръ въ нихъ свѣтятся. Но она не замѣчаетъ никакой разницы между собой и бабушкой; она видитъ совершенно тѣ же черты на портретѣ, какъ и въ зеркалѣ, и далѣе сравненія ея не идутъ, только наводятъ ее на размышленія. Двойникъ-дѣвушка съ жасминомъ дѣйствительно существовала, мила въ этомъ же самомъ домѣ, сидѣла на этихъ триповыхъ скамейкахъ, смотрѣла на ту же мѣстность и на то же небо изъ тѣхъ же самыхъ оконъ.

"Что она думала?-- спрашивала себя Наташа.-- Такія ли у ней были мысли и чувства, какъ у меня, или другія?"

То ей казалось, что подъ странной прической и одѣяніемъ весь внутренній міръ долженъ быть страннымъ. То она представляла себѣ Нитушеньку въ чистыхъ, красиво убранныхъ комнатахъ, окруженную прислугой и гувернантками; она видѣла ее въ залѣ, залитой свѣтомъ восковыхъ свѣчей, играющую на фортепіано, танцующую съ жеманной улыбкой, склоня голову. И молчаливая, пустая зала наполнялась множествомъ гостей въ странныхъ костюмахъ. Дамы въ легкихъ платьяхъ, рукава пузырями, кружатся въ вихрѣ танца, быстро работая узкими ножками въ привязанныхъ крестъ на крестъ башмачкахъ... вотъ по этому самому паркету... Тогда онъ не былъ покоробленъ и теменъ, а весь блестѣлъ, натертый мастикой. Мама часто разсказывала... Военные, какъ на портретахъ, въ мундирахъ до таліи, штатскіе, съ коками и длинными фалдами, жеманно улыбались, шаркали ногами, приглашали танцовать.

Воображеніе Наташи сильно разъигрывалось, какъ будто она вспоминала пережитое ею самой. Мало-по малу она начала соединять себя въ одну личность въ Нитушенькой и такъ рекомендовалась своимъ пріятельницамъ:

-- Прежде я была Нитушенька, потомъ умерла, потомъ опять родилась отъ мамы, а теперь я Наташа.

На слѣдующее утро, послѣ посѣщенія Зыбина, проворно вскочивъ съ постели, Наташа, по своему обыкновенію, одѣлась, не прибѣгая къ зеркалу, если можно такъ назвать въ краснаго дерева рамкѣ тусклое стекло, покрытое крапинами, и съ обуглившеюся, только мѣстами уцѣлѣвшею амальгамой.

Она выглянула въ окно, потянула въ себя свѣжій воздухъ и засмѣялась. Она думала о Зыбинѣ. Какой онъ хорошій! Съ лицомъ, принявшимъ вдругъ сосредоточенно-серьезное выраженіе, она вошла въ сосѣднею съ своей черную комнату и остановилась передъ давно забытой Нитушенькой. Внимательно посмотрѣла она на портретъ и спрятала свои загорѣлыя руки подъ фартукъ.

Потомъ она выставила ногу, какъ на портретѣ, взглянула на свою толстую разношенную ботинку и, покраснѣвъ, выбѣжала изъ черной комнаты.

Съ этого дня Наташа Сорвачова начала сознательно подражать Маринкѣ въ разговорѣ и, несмотря на отчаянные вопли матери, утрировать рѣзкость своихъ манеръ.

Однажды раннимъ утромъ, выводя Карьку изъ конюшни, Наташа случайно подняла глаза на окна дома и увидѣла мать, совсѣмъ одѣтую въ свое городское платье, потому такъ названное, что оно было единственное, въ которомъ можно было выѣхать изъ деревни.

-- Что ты такъ рано поднялась?-- встревожилась Наташа.

Мать поманила ее рукой, изобразивъ всей своей фигурой таинственную рѣшимость.

-- Куда ты собралась?-- вбѣжала въ ней запыхавшаяся дѣвушка.-- Что случилось?

-- Пойду молиться Богу,-- полушепотомъ сообщаетъ Варвара Михайловна,-- сегодня воскресенье, въ селѣ Зыбинкѣ будетъ обѣдня и я молебенъ закажу,

-- По какому случаю тебѣ это вздумалось?

-- Ныньче первое сентября; это великій день для насъ съ тобою, Наташа,-- съ упоеніемъ произнесла она, цѣлуя дочь,-- Богъ дастъ, мы выиграемъ двѣсти тысячъ.

-- Полно дурить,-- сурово сказала Наташа.

-- Не говори такъ. Ты слышишь звонъ, дитя мое? Онъ намъ благовѣствуетъ радость; я должна идти въ церковь.

-- Погоди, я тебя покормлю да сбѣгаю за Данилкой, пусть онъ Карьку запряжетъ.

-- Нѣтъ, я пѣшкомъ и натощакъ пойду. Такъ будетъ угоднѣе Богу. Не держи меня.

-- Иди, пожалуй, только ты выкинь этотъ выигрышъ изъ головы.

-- Вѣрь и надѣйся, дочь моя.

-- Нѣтъ, не надѣюсь и тебѣ не совѣтую.

Мать укоризненно качаетъ головой. Она молча выступаетъ на дорогу и, чтобы ближе подходить къ идеалу богомолки, зонтикъ не открываетъ, а опирается на него, какъ на посохъ.

Наташа, проводивъ ее глазами, махнула рукой.

Цѣлые два дня прошли въ тревожномъ ожиданіи. Варвара Михайловна мало кушала, часто вздыхала и порывисто цѣловала дочь.

На третій день ей принесли таблицу выигрышей, которая затрепетала въ ея рукѣ. Каждое число разглядывалось и свѣрялось по четыре раза, пока не зарябило въ глазахъ.

-- Наташа, посмотри: ошибка только въ одной цифрѣ: здѣсь 4,337 а надо 4,327; по всей видимости, это опечатка. Какъ ты скажешь?

Она уставила на дочь глаза, полные мольбы и страха. Лицо ея постарѣло на пятнадцать лѣтъ и пугливо съежилось; все ея слабое существо боялось и просило.

Сердце Наташи заныло жгучей жалостью; она отвернулась, не будучи въ силахъ произнести ни одного слова.

-- Что же ты молчишь?-- съ нетерпѣливой дрожью въ голосѣ окликнула ее мать.

-- Точно нельзя прожить безъ денегъ,-- глухо промолвила Наташа.

-- Говорятъ тебѣ, это ошибка!-- покраснѣла пятнами Варвара Михайловна и грудь ея заколыхалась.

-- Мамочка, успокойся.

-- Не смѣй такъ говорить! Что за характеръ! Отецъ не могъ ни съ кѣмъ ужиться и ты такая же. О, Господи, за что ты меня наказалъ?-- громко воскликнула Варвара Михайловна, но не заплакала, а только сильно поблѣднѣла.

Въ продолженіе всего дня, каждый разъ, какъ Наташа пыталась войти въ спальню, Варвара Михайловна, сидя въ качалкѣ, топала ногой.

-- Оставь меня въ покоѣ!

-- Поѣшь чего-нибудь.

-- Убьешь ты меня, это какъ Богъ святъ.

Утромъ, къ неописанному своему ужасу, Наташа увидѣла мать, стоящую передъ пустымъ иконостасомъ (древніе образа были проданы). Она держала за плетеную цѣпочку круглую корзинку отъ клубка и кадила ею, отвѣшивая поклоны.

-- Мамочка, что ты это?

На блѣдномъ лицѣ матери застыло безчувственное окаменѣніе; не выпуская изъ руки импровизированной кадильницы, она заговорила разбитымъ голосомъ:

-- Я великая грѣшница и каюсь... Не мѣшай мнѣ, дитя мое... У меня вѣры нѣтъ на горчичное зерно... Вспомни мать, когда ты будешь счастлива, да не ослѣпитъ тебя роскошь и да не вытѣснитъ изъ сердца твоего ту, которая... ту, которая... ту, которая... Господи!

Наташа въ первый разъ въ жизни растерялась и пронзительно, по-дѣтски заплакала на весь домъ.

-- Мама! мама! мама!

Мать продолжала кадить и кланяться, не обращая на нее вниманія.

Много пришлось Наташѣ ходить и ѣздить, но щадя ни Карьки, ни себя. Была она въ городѣ, такъ какъ всѣ сосѣди, не исключая Салотопина, покинули деревни, но городскіе знакомые не приняли ее. Писарю она когда-то сдѣлала выговоръ за несправедливые поступки, на кабатчика настрочила жалобу, старшину пристыдила на міру, и, за всѣмъ тѣмъ, эти три представителя деревенской власти не замедлили принять участіе въ ея горѣ.

-- Что вамъ съ ней маяться? Давайте мы свеземъ ее въ Питеръ; тамъ заведенія такія есть,-- предлагалъ старшина.

-- Надо объявить по начальству и увѣдомить сродственниковъ,-- совѣтовалъ писарь, а кабатчикъ прислалъ чудодѣйственной настойки изъ цѣлебныхъ травъ.

Въ разное время посѣтили больную два доктора и оба успокоивали Наташу, причемъ одинъ сказалъ, что ей надо спать какъ можно больше, по крайней мѣрѣ, девять часовъ въ сутки, а другой сказалъ, чтобы не давать ей спать,-- это не годится,-- будить ее и развлекать.

Наташа хватала себя обѣими руками за голову и ходила въ состояніи потерянности, безпрестанно заглядывая въ спальню. Мать исписала много листовъ бумаги словами: "прошу прислать", отъ начала до нижняго уголка послѣдней страницы. Она требовала постной пищи: анчоусовъ, омаровъ, стерляжьей ухи и не иначе принималась за яйца, какъ предварительно заставивъ дочь побожиться, что они постные.

-- Ты думаешь, я тебѣ вѣрю?-- съ ехидствомъ высказывалась больная.-- Нѣтъ, я хочу только, чтобы грѣхъ остался на твоей душѣ; я ужь и безъ, того немало нагрѣшила.

Но вотъ она уже перестаетъ узнавать дочь, холодно и гордо кланяется ей.

-- Вы хотите пустить меня по міру, но вамъ это не удастся.

И, схвативъ дрожащей рукой кадильницу, бѣжитъ, какъ бы ища защиты, въ иконостасу.

-- Да не яростію твоею... аще, убо, яко, каво,-- раздается ея хриплый голосъ.

Въ надеждѣ, что мать скоро выздоровѣетъ, Наташа просила не оглашать ея болѣзни, скрыть ее отъ повѣреннаго кредиторовъ. Изстрадалась Наташа въ нѣсколько недѣль, дни и ночи путаются передъ ней, сливаясь въ тоскливую массу врекени, тяготитъ ее вынужденное бездѣйствіе, а присутствіе ея необходимо въ домѣ. Пріятельницы-бабы не могутъ часто къ ней приходить, потому что переполненная осеннимъ дождемъ рѣка вздулась, забурлила и унесла ветхій мостъ. Приходится теперь обходить двѣ версты до деревни.

Наташу наполняетъ постоянная мысль о томъ, что нѣтъ у ней мамы, а живетъ съ ней, мучается и мучаетъ ее какая-то чужая женщина, удивительная и страшная.

-- Наташка, а Наташка,-- кличетъ ее со двора подруга Маринка,-- нукась я натаскаю воды. Гдѣ у тебя ведро-то?

Заслышавъ ея голосъ, Наташа радостно встрепенулась.

-- Маринка, приди ко мнѣ ночевать,-- проситъ она.

-- Ни, нельзя. Невѣсткинъ ребенокъ шибко блажитъ по ночамъ.

-- Страшно мнѣ, Мариночка..

-- Ничего, спи. А завтра я тебѣ творожку принесу.

-- Пришли кого-нибудь, голубка.

-- Жутко лѣсомъ-то идти... Видишь: мостъ еще не сдѣлали. Да ты спи съ Богомъ, чего бояться?

Глухо, безмолвно и мертво въ темныхъ высокихъ хоромахъ; уныло раздаются въ нихъ шаги и кажутся Наташѣ привидѣнія, но, по привычкѣ, усвоенной въ дѣтствѣ, она, преодолѣвъ себя, трогаетъ рукой испугавшій ее предметъ.

На спинкѣ стула городское платье, еще въ полномъ сознаніи снятое и положенное сюда мамой; оно приковываетъ ее къ себѣ.

Она садится и прижимается къ нему щекой. Потребность нѣжности въ ней такъ сильна и непобѣдима, сердце ея такъ тоскливо проситъ ласки, что она ждетъ: вотъ сейчасъ очнется чужая, страшная, женщина и снова будетъ родной, любящей, близкой.

Она тихо къ ней подходитъ и трогаетъ косматую сѣдую голову. Но знакомыя черты исказились и слабый просвѣтъ разсудка навсегда угасъ въ мутныхъ глазахъ.

-- Прочь! Какъ ты смѣешь до меня дотрогиваться, мужичка?

-- Мамочка, это я, Наташа, твоя дѣвочка, узнай меня, родная.

-- Подкидышъ, хамка, развѣ я такая была въ твои лѣта?-- неистово хохочетъ старуха и ударяетъ Наташу по лицу.

Наташа бѣжитъ въ садъ разогнать удушливыя слезы.

Когда-то чистый, прозрачный прудъ, въ которомъ она выучилась плавать, закрывается свѣтлозеленой пленкой, отгоняетъ своими міазмами отъ берега. Погибшая яблоня отталкиваеть сухими корявыми вѣтвями. А въ дѣтствѣ подъ этой яблоней сажали Наташу на коврикъ и яблоня сыпала на нее душистые бѣлые лепестки. Аллея, гдѣ она бѣгала на перегонки съ дѣвчонками, заглохла, зарасла крапивой и репейникомъ, стала непроходима. Все точно сговорилось противъ нея возстать, все стало чуждо и враждебно.

Такъ и грозятся задавить ее развалины грота и поросшіе мохомъ остатки фонтана, въ которомъ, по преданію, дѣдъ полоскалъ руки послѣ расправы надъ дворовыми. Она отшатнулась отъ фонтана; сухія листья злобно зашуршали подъ ея ногами.

"Хорошо бы ихъ зажечь",-- мелькаетъ въ ея разгоряченной головѣ.

Бесѣдка съ сердцеобразнымъ куполомъ спряталась въ чащу безобразно торчащей акаціи. Здѣсь мать любила вспоминать и говорить ей объ отцѣ, какъ онъ предложилъ ей руку и сердце и сколько здѣсь было объясненій и побѣдъ и уважительныхъ укоровъ ея непоколебимой вѣрности памяти мужа.

На тумбѣ стоитъ амуръ съ отбитымъ носомъ и улыбается.

Неумѣстной и гадкой кажется Наташѣ эта улыбка. Она поднимаетъ отставшій карнизъ и бьетъ амура. Онъ зашатался и упалъ къ ея ногамъ.

Непонятная смертельная тревога въ ней забила. Она ищетъ глазами: какой еще памятникъ прошлаго разбить, разрушить, уничтожить? Нѣтъ у ней связи съ прошлымъ; холодно и сурово смотрятъ на нее родовые пенаты.

Вся кровь въ ней знойно вспыхнула и глаза метнули опасный огонь. Беззаботное дѣтство прошло. Не спится Наташѣ. Въ томительной дремотѣ она, старается различить отдѣльные звуки, не заглушаемые ненастьемъ. Совершенно темно. Скрипятъ въ саду деревья при порывахъ вѣтра, отъ котораго содрогаются стѣны, пустой домъ наполняется жалобнымъ гуломъ. Нервный мучительный страхъ возрастаетъ, чуткій слухъ улавливаетъ осторожные шаги... И полоса свѣта пронизала щель подъ дверью, ведущею въ черную комнату.

Преодолѣвъ страхъ, Наташа встала съ постели и пріотворила дверь.

Въ глубинѣ комнаты двигалось до послѣдней степени исхудалое существо, въ которомъ не осталось признака ея матери. Старуха поднимала зажженный фонарь, смотрѣла на стѣны и тогда освѣщалось ея злобное лицо, на половину скрытое спущенными прядями, сѣдыхъ волосъ. Вдругъ ея губы растянулись нечеловѣческой улыбкой, она легко ступила на скамейку и пронзила косаремъ то мѣсто на портретѣ, гдѣ должно быть сердце. Другимъ ударомъ косаря она раскроила молодое лицо когда-то страстно любимаго гусара Сорвачова. Продѣлавъ это, она скорчилась за стуломъ и не шевелилась. Боясь обнаружить свое присутствіе, Наташа неслышными шагами достигла своей постели и легла. Вѣтеръ хлопаетъ въ крышу. У самой двери скрипнула половица и въ комнату просунулся жестяной съ дырьями фонарь. Фантастическая звѣзда заплясала на потолкѣ, гдѣ-то вблизи сверкнулъ косарь.

Наташа замерла, притаилась, закрыла глаза и опять открыла.

Косарь занесенъ надъ ея головой. Въ одно мгновеніе одѣяло было наброшено на старуху, косарь тяжело звякнулъ и погасла свѣчка въ фонарѣ.

Наташа выскочила въ переднюю; она слышитъ за собой свистящее дыханіе, возню ногъ, глухіе удары по стѣнѣ.

Набросивъ пальто, она бѣжитъ въ конюшню,-- тамъ живое существо.

-- Карька, спаси меня!-- прижалась дѣвушка къ лошади вздрагивающимъ тѣломъ.

Далеко по лѣсу отдалось шлепанье копытъ. Наташѣ кажется, что кто-то слѣдуетъ за чащей, обгоняетъ ее и подстерегаетъ, вотъ сейчасъ выскочитъ на встрѣчу.

Потрясенная всѣми ужасами ночи, дѣвушка, все-таки, находитъ въ себѣ силу прямо сидѣть и смотрѣть въ темноту. Пальто на ней распахнулось. Вѣтеръ хлещетъ по лицу колючими вѣтками; холодныя брызги, жидкая грязь и царапины на голыхъ ногахъ. Мракъ становится все непроницаемѣе; лошадь идетъ наугадъ.

Наташа прискакала въ деревню.

Много дней она прогостила у сотскаго Ерофея, отца Маринки, помогала его женѣ убираться съ печкой, нянчила ребенка его старшаго сына, ходила съ Маринкой по дрова. Былъ сентябрь на исходѣ и дровами слѣдовало запастись на всю зиму.

-- Данилка, руби, что-ль, полно баловаться,-- указывала Маринка на засохшія молодыя деревья своему младшему братишкѣ, отрывая его отъ пріятнаго занятія.

Онъ, лежа на пушистомъ мху, бралъ всей пятерней крупную клюкву, разсыпанную по мелкой травѣ на незамѣтныхъ, какъ волосъ, жесткихъ стебелькахъ.

Данилка принимался за дѣло, дѣвушки связывали корой длинныя жерди, вскидывали ихъ на плечо, какъ солдаты ружья, а обрубленные сучья волокли по землѣ. Онѣ набирали полные мѣшки сосновыхъ шишекъ и колючекъ, относили домой и опять шли въ лѣсъ, пока свѣтило имъ яркое, золотое солнце.

Наташа садилась отдыхать на ворохъ покоробленныхъ листьевъ на опушкѣ, и, по мѣрѣ того, какъ засматривалась на покривившійся бельведеръ покинутаго дома, сердце ея рвалось туда, лицо становилось печальнѣе и вырывался вздохъ: "мама, мамочка, родная моя"... но ея нѣтъ. Тамъ была чужая, страшная, которую надо забыть. Наташа отворачивала взглядъ отъ стараго дома, а Маринка ее утѣшала:

-- Не тужи, вотъ скоро пріѣдутъ мужики изъ Питера, разскажутъ, куда твою мать дѣвали. Ей тамъ не хуже здѣшняго будетъ... Чего вздыхать-то понапрасну? Письмо тебѣ привезутъ отъ родныхъ, ты поѣдешь къ нимъ, и я съ тобой. Смотри же, возьми меня съ собой, не обмани. Ужь такъ-то мнѣ хочется тамъ побывать! Вѣришь ли, какая меня беретъ тоска, какъ примутся о тамошнемъ житьѣ расписывать, а я дурой сижу, нигдѣ-то не была, ничего не видывала. Возмешь, что-ль?

Наташа молча ей улыбается; она стала неразговорчива.

Мужики пріѣхали, объяснили, въ какую больницу принята барыня, а письма не привезли: "велѣли, молъ, сказать: отвѣта не будетъ".

Между тѣмъ, наступила зима, дѣлать въ деревнѣ нечего, скучно. Тогда Наташа написала Зыбину, напомнила ему его обѣщаніе и, кстати, просила пріискать и Маринкѣ работу.

Зыбинъ въ скорости отвѣчалъ: "Пріѣзжайте. Въ переплетной найдется занятіе для васъ и для Марины Ерофеевны. Вы займете вмѣстѣ небольшую комнату, и плата за нее, также какъ и за ваше продовольствіе, будетъ вычитаться въ кассу артели изъ вашего заработка".

Радость Маринки была безпредѣльна; она то и дѣло обнимала Наташу.

-- Голубка моя!... и вмѣстѣ съ тобой! То-то житье намъ будетъ хорошее. Побожись, что никогда со мной не разстанешься? А я съ тобой на всю жизнь: куда ты, туда и я.

Наташа продала кабатчику серебряное блюдо, а Карьку подарила Ерофею. Но Карька долженъ былъ сослужить ей послѣднюю службу -- везти ее на станцію желѣзной дороги.

Ѣдутъ онѣ, закутанныя платками, рядомъ на розвальняхъ; передъ ними Данилка задомъ къ лошади, прислонясь къ переднему выгибу саней, грызетъ рѣпу, а кожу бросаетъ имъ въ лицо и заливается такимъ неудержимымъ смѣхомъ, что его радостно-лукавые глаза исчезаютъ совершенно.

Дѣвушки сдѣлали видъ, что разсердились, отняли у него рѣпу и съѣли.

Необозримая ширь бѣлыхъ сугробовъ ослѣпительно сверкаетъ радужными переливами, и хочется Наташѣ хохотать, и кричать, и рѣзвиться.

Наташа вступаетъ въ трудовую жизнь вмѣстѣ съ своей неразлучной подругой.

А. Виницкая.

"Русская Мысль", No 5, 1885

Оставить комментарий Виницкая Александра Александровна (bmn@lib.ru) Год: 1885 Обновлено: 26/04/2018. 48k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Текст издания: журнал "Русская Мысль", No 5, 1885.

Виницкая Александра Александровна Наша Наташа

НАША НАТАША.

Виницкая Александра Александровна
Наша Наташа